Рокот полуяви: Великое делание Теплухин Алексей

Азбука

– Увы, я не обладаю достаточными возможностями, чтобы долго ждать, – вздохнула Веденея, когда они стояли неподалёку от черты, отделяющей день от ночи. – Увидишь три ярких вспышки – знай, звезда в небе, ступила на лунную стезю и вот-вот покинет этот край. Беги тогда сюда, что есть сил, авось успеешь ухватиться за кончик лучика.

– Я понял.

– Удачи!

Кострубонька остался там же, где и стоял. У богов, какого ранга они ни являлись бы, свой счёт минутам и годам. Для человека вечность, а для божеств – мгновения. Когда Глеб направился к пределу света, он продолжал твердить, что скоро подоспеет Кострома. Но что значило «скоро» в его понятии – можно лишь догадываться. Во всяком случае, богиня плодородия не предстала пред ними, и даже приближение её ничем не предвещалось. Однако Кострубонька всматривался вдаль, сквозь сонмы душ, иных творений, сквозь полыхание и хмарь. И спорить с ним было бы очень глупо.

Тень Мирового древа, занимавшая, по убеждениям Веденеи, ровно половину всего пространства пятого неба, отдавала манящей прохладой, покоем и сном. Звезда предупредила своего спутника, чтобы он не расслаблялся, был начеку и не доверял мороку тёмной нави, ибо всецелый покой – есть гибель, прохлада способна обернуться морозом (коротко «мразом», отсутствием тепла души), а сновидения в каждый миг могут замениться на наваждение, насланное нечистой силой, желавшей пополнения в рядах бесчисленных легионов. Всё это звучало грозно и сулило немало трудностей, сопряжённых с большими опасностями. Однако отступить Глеб уже не посмел. Зажмурившись, шагнул в неизвестность – и дело с концом.

Нет, твердь не взбудоражили ужасные толчки землетрясения, гром не разломил небосвод пополам, не грянула буря, и жиденькая молния ни разу не сверкнула. На дороге не обнаружилось ни огромного камня с указателями, ни отрубленной головы великана, ни разрытых могил, ни крестов. Одним словом – ничего. Наверное, это и есть – небытие, в котором томятся до конца вечности те, кто пошёл супротив уклада мироздания.

Перед ним внезапно проявилась серою лентой дорожка, извивающаяся не хуже змеи. Знак, который невозможно не понять и не воспринять. Глеб побрёл по ней, однако продолжал настороженно озираться. Кто-то вдалеке непрерывно клекотал, скрёбся, шуршал, вздыхал и охал. При этом окрест никого не обнаруживалось. Неожиданно, шумно и молниеносно пролетали то слева, то справа чёрные вихри. Каким-то чудом Глебу посчастливилось остаться в стороне – иначе бы закружило да унесло прочь, в неизведанное, и уже никто не спас бы. В голове у одинокого путника несколько раз проносились мысли о неразумности затеи, в которую он сам себя втравил. Но посыпать голову пеплом теперь было слишком поздно, к тому же, никакой пользы это не принесло бы, а наоборот, усугубило положение дел.

Одним из условий пребывания в Тени являлось поддержание равновесия между внутренними тьмой и светом. Посмотрев на собственное полупрозрачное тело (к такому нужно ещё привыкнуть!), он отметил, что тьмы прибавилось. Глеб начал судорожно представлять самые добрые и лучистые моменты в своей жизни, но позитивных изменений не случилось. Тогда он воспроизвёл в памяти образ Веденеи до последней чёрточки и волосинки. Милое личико звезды одарило его улыбкой, подмигнуло, прищурилось – на сердце стало спокойнее и гораздо теплее, воображение отменно справлялось со своей задачей. Внутренней тьмы поубавилось. Но порассуждать об этом не довелось, так как впереди вырисовались хрустальные хоромы наподобие терема или миниатюрного дворца.

Он сверкал серебром, как новогодняя ёлочная игрушка, особенно резко контрастируя с повсеместным запустением и мглой. Не было ни забора, ни ограждения – заходи просто так, любой встречный да поперечный! Приблизившись, Глеб встал у стены, огляделся – куда дальше? С живым любопытством отметил, что в хрустале терема серебро ведёт себя точно живое – переливается, струится, горит ярко и самозабвенно, перетекает. Тут тебе и почудится, что это здание – живой организм со своей кровеносной системой, со своими артериями, венами, капиллярами. Дотронешься рукой – резонирует, колышется, как будто от тихого, едва уловимого, дыхания вздымаются и сокращаются бока дивного зверя.

Да могут ли хоромы сии в действительности быть неким существом? Припомнилась сказка об избушке на курьих ножках, которая и передвигаться могла, и голос человеческий не только слышала и от животного да птичьего рыка и клёкота отличала, но и понимала, исполняя отданные приказы. А что, если?..

– Встань ко мне передом… – завершить чудодейственную фразу Глеб не смог по двум причинам. Во-первых, не было никакого леса, во-вторых, некто вышел из хором на крыльцо. Распознать сразу неизвестного человека (человека ли?) вначале казалось проблематичным – в частности из-за того, что облачился он в одежды чёрного цвета и потому сливался с Тенью Мирового древа.

Глеб попробовал окликнуть его:

– Извините! Я хотел только…

Незнакомец медленно повернулся на голос, и от увиденного внутри у Глеба всё сжалось. Отвратительная морда с остекленевшими, налитыми кровью глазами в упор взглянула на него. Багровые толстые губы – выпячены, широкие ноздри, из-за которых почти не видно короткого носа, жадно втягивали воздух (хотя был ли воздух на пятом небе в том смысле, в каком понимают его на Земле?). Тёмно-зелёная дряблая кожа, лоб с глубокими бороздами морщин…

С каждым мгновением страх перед этой омерзительностью возрастал, а вместе с ним – и внутренняя тьма. Глеб хотел бы убежать, но Тень Мирового древа проявила своё магнетическое свойство – ноги будто увязли в трясине, пространство сгустилось, наполнилось чем-то липким и вязким – должно быть, подобным образом ощущает себя муха, попавшая в варенье. Ужасно представить себе, что души, когда-то пошедшие наперекор Свету, постоянно и в несколько раз сильнее переживают такое состояние. Невольно он посочувствовал Игнату, который, хоть и сознательно исполнял приказы Гасителя звёзд, всё равно не заслужил столь жестокой участи.

– Да угомонись! – со смехом сказал хозяин терема, снимая маску. – Это только харя бесовская!

Седой, но не старый, крепко сбитый мужчина с пронзительными серыми глазами улыбнулся Глебу и подозвал взмахом.

– Ух ты! – поняв, что гостю трудно сдвинуться с места, он сошёл со ступенек и потянул его к себе. – Что дрожишь, как осиновый лист? Тут страха не прощают, вон, засасывает пучина. Ну, можешь шевелиться?

Глеб распрямил плечи, размял внезапно закоченевшие члены, которые вновь сделались послушными.

– Ты же не из тех, кому здесь велено бысть, – окинув взором путника, заключил повелитель серебряного терема. – Дело пытаешь, али от дела лытаешь?

– Дело пытаю, – вымолвил Глеб. – Мне понадобился некто Алхимик.

– Какого лешего он тебе понадобился? – мужчина нахмурил густые брови.

– Кострубонька направил…

– А кто это?

Тут Глеб растерялся и проблеял в ответ что-то невразумительное, повеселив незнакомца.

– Хорошо, – хозяин отворил дверь и пригласил гостя.

Ради интереса Глеб заглянул через порог. Всё искрилось и сверкало белизной, которая слепила после пребывания в Тени. Свечение напрямую исходило, по-видимому, от стен, так как все вещи обладали какой-то особенной мрачностью – будь то стол, шкаф или большие часы с маятником. Они были сделаны из дерева и покрыты чёрным лаком, но не наружность, а внутренняя составляющая заставляла чувствовать себя неуютно в окружении этих предметов.

– Заходи.

– Мне нужен Алхимик, – повторил Глеб.

– Ну, так заходи! – прикрикнул мужчина, потерев заросшую синею щетиной щёку. – Я тот, кого прозвали Алхимиком.

Собравшись с духом, Глеб ступил под блистающий купол. Изначально просторное помещение было захламлено и потому выглядело меньше, чем на самом деле. Стопки книг, беспорядочно сложенные, где придётся и как придётся, служили и подставками, и тумбочками, и частично компенсировали недостаток стульев, которых, кстати, имелось всего лишь два – на одном стоял какой-то сосуд бордового цвета, на втором сидел за столом сам хозяин. Карты, распятые кнопками на боковинах шкафов, а также скрученные в трубочку или просто неровно сложенные, – присутствовали повсюду. На столе царила полная неразбериха – листы с какими-то расчётами и чернильными кляксами, перья для письма лежали рядом с шариковыми ручками, простыми карандашами, мелом, фломастерами, красками. Зловещим мог показаться безобидный череп, на который капала воском толстая белая свеча, прикреплённая к теменной доле. Часы с совой (да-да, вместо кукушки довольно часто выскакивала сова с громким «ух-ху») казались важным атрибутом неповторимой атмосферы серебряного терема.

Мощная винтовая лестница, находящаяся прямо напротив дверного проёма, привлекала внимание и уводила куда-то вверх. Наверняка, что-то любопытное имелось там, на верхних этажах. Но по взгляду Алхимика стало понятно, что о запретном лучше даже и не помышлять. Спорить с Потомком богов, о котором сами боги (во всяком случае, бог плодородия) отзывались, как о могущественном умельце перевоплощений, было бы, по крайней мере, не разумно. Поэтому Глеб отбросил всякие глупые фантазии и заговорил о том, для чего, собственно, явился сюда.

Алхимик внимательно выслушал пришельца и покачал головой.

– Ты не выживешь. После того, что я с тобой сотворю, тебе не выжить. Застрянешь на пятом уровне бытия и не сдвинешься с места. А оно тебе надо? Каждая душа радуется жизни только потому, что способна видоизменяться, расширяться, сжиматься, постигать непознанное, в познанном отыскивать невероятное. А ты не сможешь, ты застрянешь либо развоплотишься… абсолютно.

– Нет абсолюта, – Глеб сам не знал, зачем выпалил пришедшую на ум фразу, и посему поспешил добавить: – Если только не обратимся к философии Гегеля, но там, как мне кажется, речь идёт об основе основ, то есть о Господе. Имеем ли право мы судить о Нём?

– Нет, конечно же, – отрезал Алхимик. – А ты любишь рисковать, правда?

– Чего же, – несколько нервно передёрнул плечами Глеб.

– Садись! – Алхимик убрал со стула сосуд, смахнул тряпочкой пыль, а сам устроился за столом, откинувшись на спинку с потрескавшимся и уже отслаивающимся лаком.

Усевшись, Глеб чуть не подпрыгнул, когда из часов выскочила сова с неожиданным оглушающим уханьем, чем вызвал улыбку Алхимика. Всё-таки он не такой уж и сверхчеловек, этот хозяин серебряного терема. Как бы то ни было, словосочетание «Потомок богов», наверное, обязывало к чему-то более эффектному и чудесному, непредсказуемому и парадоксальному, нежели то, что представилось ныне. Или всё специально упростили – дабы облегчить восприятие несовершенному человеческому сознанию, неготовому воспринимать запредельное?

– Вот смотри, смельчак, – с нескрываемой насмешливостью промолвил Алхимик, поставив на край стола прозрачный стакан. Затем он взял склянку с тягучим концентрированным веществом и пояснил: – Здесь, в этой посудине, я держу кусочек Тени, окружающей нас.

– Как можно держать темноту в посудине? – спросил Глеб.

– Тьма и свет, холод и зной, дерево и огонь – всё это вещество, пребывающее в той или иной форме. Форма – не имеет значения, главное постичь суть материи, вещества, тогда выходишь за рамки привычного мироощущения.

– Становишься вещим? – Глеб вспомнил из школьного курса литературы «Песнь о вещем Олеге» Александра Пушкина.

– Нет, – возразил Алхимик. – Вещий – прозревает вещество, проникая в его суть, он всецело в нём разбирается, но остаётся в пределах его. Я же нахожусь вовне, хотя неразрывно с ним связан. Когда-нибудь я обрежу эту пуповину, оборву эту последнюю ниточку и поплыву в безграничность, как корабль, снявшийся с якоря и спешащий затеряться в океане…

Проговаривая это, Алхимик смотрел сквозь своего собеседника, словно полностью отдался некой идее, всецело владеющей его рассудком. Звенящая тишина повисла в зале, но беспокойное «ух-ху» вырвало их из круговорота мечтаний.

– Понимаешь вещество – понимаешь, как с ним работать, – быстро сказал хозяин терема, будто спешил наверстать потерянные секунды молчания. – Вот это – экстракт темноты, который настаивался столетиями.

– Что?

– Ах да. Тут время течёт иначе. Тысячелетие спрессовывается в час, а час растягивается до нескольких веков – пяти-семи, может, десяти. Не боишься тратить со мной свою коротенькую жизнь на болтовню? Ведь ты наверняка выйдешь из моего скромного жилища либо древним стариком, либо трёхлетним мальчиком, либо вообще не выйдешь.

Глеб ужаснулся, желудок превратился в сжатый комок, сдавило виски… Однако выражение лица Алхимика придало уверенности – слишком уж неестественное злорадство, сочетающееся с участливостью. Нет, он нарочно напускал страху, в очередной раз испытывая прочность.

– Поздно горевать, коли уже случилось, – ответил Глеб.

Алхимик усмехнулся и продолжил, взяв другую колбу.

– Вот – сосредоточенный свет, – он добавил золотящуюся жидкость в тот же стакан. – Тьма и свет в равных пропорциях, правда? Нет ничего, просто две субстанции. Добавим немного ещё темноты и… что у нас?

Чернота, налитая сверху, обтекла свет, заключив его как бы внутри себя. При этом золотистая прослойка этого необычного «бутерброда» нисколько не повредилась и не изменилась.

– Полюбуйся, – Алхимик был доволен собой. – Вот так чисто схематически выглядит средний человек, если его разложить «по полочкам». Почему тьмы больше? Исходное равновесие двух противоположностей, благодаря которому зарождается жизнь, усугубляется в пользу тёмной стороны грубыми потребностями, страстишками, так сказать.

– Страстями? – Глеб с трудом верил в происходящее прямо перед ним, а ушам своим так и не доверял вовсе – мало ли что там послышится.

– Ими самыми. Слово «страсть» заключает в себе три образа. «Стр» – в данном случае «стра» – означает движение, перемещение по пространству. Ну, вспомни однокоренные слова – страна (простор для ходьбы, бега, селения), странник (тот, кто ходит из страны в страну), страница (чтение – это же ведь путешествие, приключение, где каждая страница – как отдельная страна).

– Понятно, – кивнул Глеб, проникая мыслью в речи Алхимика. – Это первый образ. Какой же второй?

– Второй образ – «ст». Тут тебе и «столб», и «стол» со «стулом», и «стан», «стоянка», «стойка», «стакан». «Ст», как видишь, означает либо замедление, либо полную остановку. В разбираемом нами понятии это означает остановку в духовном развитии.

– Почему именно в духовном?

– На это указывает оставшийся нерасшифрованным образ буквицы «ерь», которую ты привык называть мягким знаком. Мягкий знак сегодня для тебя и для тех, кто подобен тебе, ничего не выражает, кроме смягчения слова для правильной передачи особенностей произнесённого. В древности же, когда твой мир располагался в светлой яви, а не в сумеречной, каждая буква носила сугубо индивидуальный образ, который обладал множеством трактовок. Ерь – может служить указателем на принадлежность к духовной сфере.

Глеб был поражён сделанным открытием. В памяти тотчас всплыла старославянская азбука:

– Аз, буки, веди…

– Да-да-да, – перебил его Алхимик. – Это остатки первобытного знания, которые, впрочем, насколько мне известно, ни твой народ, ни тем более другие не удосужились сберечь. Вернёмся к расшифровке. Что в ходе раздумий мы имеем? Стра-ст-ь – перемещение останавливается духовно. Вот тебе буквальное разъяснение.

– Буквальное, – Глеб заново взглянул на привычное слово, почувствовал его. – Буквальное – разложенное по буквам! То есть каждая буква содержит тысячи образов! Как китайский иероглиф!

– Китайские иероглифы оставь китайцам, – отмахнулся Алхимик. – Мы говорим про буквицы.

– Постой! – Глеб изумлённо вытаращил глаза. – Откуда ты знаешь про Землю, про страны, про письмо?

– Я сам когда-то жил там, на Земле.

– В самом деле?

– Ага.

– А здесь ты давно?

– Ты забыл, что я говорил про время?

– Прости. Ты прав – земными мерками нельзя мерить, когда находишься не то что за пределами Земли, но и за пределами самой Яви.

– Верно. Время – особенное состояние Вселенной, и в каждой её точке оно своеобразно.

Возле окна, за которым клубилась Тень Мирового древа, стоял мощный телескоп. Алхимик кивком указал на него:

– Иногда я наблюдаю за Землёй отсюда. Мне хочется, чтобы она вновь всплыла на поверхность из сумерек.

– Возможно ли такое?

– Всё зависит от землян. Надо вспоминать им старину и своими руками строить свою жизнь, а не насиловать природу и не стремиться всё компенсировать роботами и прочей техникой.

Они помолчали. И опять часы заставили вернуться к действительности.

– Значит, страсти заставляют человека тормозить своё развитие и убавляют свет в нём, – подытожил Глеб.

– Об этом ещё Будда учил, сие знание не ново. А теперь гляди, – Алхимик долил золотящейся жидкости в стакан, опустошив колбу.

Света достаточно увеличилось, чтобы ситуация переменилась – и тьма оказалась замкнутой внутри. Всё смешалось воедино и стало сверкать, напоминая золотое яичко из народной сказки. По стакану побежали трещины.

– Мой гранёный стакан ничем не отличается от тех, какими пользуются на Земле, – молвил Алхимик. – То есть обычная материя. Как видишь, обычной материи проще держать наполняющую её тьму, нежели свет. Свету тесно внутри, он рвётся наружу, желает стать всем, распространиться, расшириться. Тьма действует наоборот – она свёртывается в клубок (недаром же есть выражение «клубится»), она хочет пожрать всё, окутать, сокрыть, из великого сделать малое, из большого сделать ничтожное, то есть уничтожить всё. Лелей в себе тьму – и станешь жить припеваючи. Свет дарит, свет тонок, малозаметен из-за этого, проникает в глубину. Тьма – забирает, наращивает, обрастает украденным, обволакивает по верху – поэтому тьма поверхностна. Не проникай в глубину, будешь жить припеваючи. Потребляй, не производи!

Стакан с хрустом лопнул, разлетевшись стеклянным крошевом – меленьким, как песчинки. Светлое и чёрное выплеснулось наружу и пролилось на пол. Однако по одному властному взмаху Алхимика и золотистая жидкость, похожая на солнечный луч, и концентрированная мгла взвились вверх и зависли над столешницей, потом расцепились и пронеслись по воздуху каждый в свою колбу.

– Каким же образом свет держится в этой склянице и не крушит её? – задал вопрос Глеб, прищурившись.

– Эта скляница соткана не из материи, а из энергии.

– Являются ли тьма и свет – энергиями?

– Безусловно.

– Значит, человека в первую очередь наполняют энергии, одна из которых, тьма, потворствует материи?

– Сама материя – есть сгустившаяся энергия, – чуть ли не выкрикнул Алхимик.

– Вот! Об этом я и прошу!

– О чём?

– Переведи моё тело в тонкое измерение!

– Для этого в тебе должен увеличиться свет, а это ведёт… сам видел к чему. Взорвёт тебя, как мышь, обожравшуюся сыром.

– Нет! – настоял на своем Глеб. – Не наполняй меня светом искусственно. Насильственное просвещение – губительно. Стакан лопнул лишь потому, что ты работал только с его содержанием, но не с ним самим. Переделай мою оболочку прежде, чем изменишь во мне пропорции первобытных энергий.

Алхимик как-то странно посмотрел на него, потом уткнулся губами в плотно сжатый кулак, словно поспешно размышлял о чём-то.

Внезапно под то же уханье всё той же совы он подскочил и, браво взмахнув, гаркнул: «Попробуем!».

Занавески

Невероятный ураган чувств, небывалое вдохновение и азарт захватили Алхимика в плен. Новый вызов наполнил его каким-то доселе безызвестным смыслом, о котором он не догадывался почему-то раньше. И эта поразительная новизна преобразила мысль, заставила её встрепенуться от полузабытья, которое возникло благодаря слепой уверенности в обладании практически всеми ценными знаниями. Но тут его гость, этот никчёмный человек, бывший два-три часа тому назад бестолковым слепцом, не прозревшим своего пути, вдруг нащупал то, чего не доводилось до сего момента.

Алхимик засуетился, забегал по помещению – то к книжным шкафам, откуда без сожаления ссыпал на пол ненужные свитки и фолианты, то к сундукам, из которых вытряхивал наружу различные предметы. По велению единого жеста возник колдовской котёл по центру залы, как будто перенесённый сюда из какой-то детской сказки о злой волшебнице. Глеб с растерянной улыбкой смотрел на происходящее – его не мог не удивлять тот антураж, создаваемый хозяином терема, те декорации, используемые им. Всё это мнилось пережитком прошлых человеческих воплощений, случившихся до того, как Алхимик перешёл в ранг Потомка богов. Часы с совой, котёл, подобие псевдонаучной лаборатории и многое другое – всего лишь отголоски далёкого прошлого, к которому он, тем не менее, тяготел, без которых не представлял себя, словно дерево немыслимо без корней.

От сильных эмоций Алхимик даже смачно чмокнул Глеба в лоб и заставил его этим действием смутиться. Гость отчего-то ощутил неловкость момента, неудобство за то, что он нагружает своими проблемами, но более всего-то потому, что дарит то, чем, по сути, не обладает, – уверенность в нечто запредельное, которая с преобладающей долей вероятности может не оправдаться. Глеб жестоко упрекнул себя – сулить свершенья он не вправе. Однако предпринятая затея раскручивалась всё быстрее – кипело варево в котелке, по комнате метался вихрь, размётывая старые записки, Алхимик совершал таинственный обряд, мелом расчерчивая пол, на улице как будто началась гроза и беспрестанно ухала сова, выпрыгивая из часов. Сдержать дерзкий замысел теперь практически не представлялось возможным.

– Отведай-ка! – хозяин серебряного терема зачерпнул в котле зелье большой ложкой с длинной ручкой, которой он помешивал отвар. Глеб опасливо отхлебнул дымящейся жидкости бурого цвета. Сперва она почудилось без вкуса и без запаха, но через пару минут во рту появился ароматное сладкое послевкусие. Человек с трудом переборол могучий порыв попросить добавки, для этого потребовалось мобилизовать всю силу воли.

– Обожди, – сказал Алхимик. Он, не скрывая любознательности, рассматривал своего гостя, как учёный-экспериментатор испытуемого в ходе проведения сложного и увлекательного опыта.

Изменения приключились в течение десяти-пятнадцати секунд, причём все сразу. Внутри полупрозрачного тела взбурлила тьма и закружилась смерчем, отвоёвывая у света каждый миллиметр. В итоге плоть расползлась вширь, сделалась почти бесформенной, затем – подтянулась, собравшись заново, обросла шерстью и тёмной чешуёй с корявыми роговыми наростами. Глеб не видел в тот момент своего лица – должно быть, это и к лучшему, ведь он едва не сошёл с ума от грязной скукожившейся кожи на ладонях. Дыхание его стало подобно тяжёлому дыханию дикого зверя, которое прорывается наружу вместе с отвратительными хрипами, булькающими звуками и утробным урчанием. Догадываться о гнусности раздавшейся хари, заменившей лик, можно было лишь по периодически прорывающемуся хрюканью и выпирающим из-под нижней губы маленьким, но острым клыкам.

– Что ты творишь?! – попробовал воскликнуть Глеб, однако вышло нечленораздельное блеянье.

– Да ты не рыпайся! – осёк Алхимик. – Для чёткого исполнения плана необходимо вывести всю тьму, какая только в тебе есть, на поверхность. Понимаешь?

Глеб утверждающе закивал огромной непропорциональной башкой, нормально говорить – не получалось.

– Пойдём за мной! – позвал Потомок богов.

Вместе они спустились по лестнице в подвал, где свечение также источалось от самих стен. Здесь не имелось ничего – ни гобеленов, ни картин, ни украшений в виде рогов или хотя бы простенькой незатейливой лепнины. Нет – голые стены, якобы сложенные из изумрудно-зелёного кирпича, и некий загадочный проём в полу, напоминающий двустворчатую дверь. В действительности же это оказалось большим окном, а мнимые створки – чем-то вроде штор, которые Алхимик, наклонившись, раздвинул в разные стороны.

И там, в окне, то есть внизу под ними, открылся чарующий вид ночного звёздного неба. Только звёздочки были крохотными светящимися огоньками, а не ясносветлыми духами, к которым принадлежит Веденея. Примерно такими же нам видятся звёзды с Земли.

– Это даже не космос, – любовно произнёс Алхимик. – Это второй уровень бытия – небесная твердь. Точнее, один из миров тверди. Мой мир. Созданный мной.

Глеб неясно промычал в ответ.

– Ах да! – усмехнулся Алхимик, словно отогнал прочь придвинувшиеся грёзы. – В таком… м-м-м… животном состоянии, мой друг, ты не способен оценить прекрасного. Отойди к стене!

Скомандовав, Алхимик распахнул окно, прорубленное в полу серебряного терема, надел перчатку и перегнулся через раму. Он схватил звёздочку средних размеров и, натужно покряхтывая, втащил её в подвал.

– Нужно её растворить в ключевой воде, а после выпить, – вытирая выступившую испарину, сказал Алхимик и закрыл ставни.

Изображая улыбку, Глеб оживлённо хрюкнул.

– Но, прошу прощения, мой друг, это слишком лёгкий вариант решения проблемы, – внезапно продолжил Потомок богов. – Я оставлю тебя здесь, в темнице, до тех пор, пока сюда не забредёт невинная душа и не полюбит тебя в этом дурном и опоганенном обличье!

Он разразился злорадным хохотом и в тот же миг испарился.

– Прощай! – Алхимик возник на лестнице, за несколько сотен шагов от Глеба, и запер единственный выход отсюда.

Юноша, превращённый в чудовище, беспомощно заметался по подвалу, который столь неожиданно стал одиночной камерой. Он стучался в двери, колошматил по стенам, глухо рыча и храпя с присвистом. Отчаявшись и почти лишившись всяческих сил, Глеб приготовился к тому, чтобы разбить окно в полу и прыгнуть вниз – будь что будет! Он не собирался быть игрушкой в чьих-либо руках. Веденея вряд ли сможет войти под Тень Мирового древа и сразиться с Алхимиком, чтобы спасти его. Кострубонька попросту не станет этого делать. Более не приходилось ни на кого рассчитывать. Но оставаться пленником всемогущего самодура он не соглашался.

Стоило лишь разбежаться для прыжка, как между ним и окном ниоткуда появился хозяин терема.

– Постой! – закричал Алхимик и выставил вперёд раскрытую ладонь. – Ты что удумал? Я же пошутил! Вот, выпей! – он протянул стакан с искрящимся напитком, который держал в левой руке.

Глеб, хотя и замер на месте, всё же недоверчиво посмотрел в лицо тому, кого считал союзником.

– Я не обманываю, – честно проговорил Алхимик. – Тогда я всего лишь пошутил… ну, подтрунивал над тобою! Жаль, нет у тебя чувства юмора… ладно-ладно, это у меня нет чувства юмора, я переборщил, прошу прощения! Достаточно? Успокоился? Пей теперь! А то, покуда ты в тёмном образе, с тобой и поговорить-то толком невозможно!

Юноша зараз проглотил снадобье и сразу же видоизменился – приняв вначале свою естественную, данную при рождении, внешность, он постепенно стал преображаться. Отсекалось лишнее и ненужное, сглаживались изъяны, пропадали шрамы и другие отметины на теле, исправлялся сколиоз, прояснилось зрение, прочистились слух и дыхание, ушли всяческие боли и недостатки. Он стал светиться изнутри каким-то белым благодатным сиянием, уподобляясь, наверное, Веденее и иным ясносветлым духам-звёздам. Однако затем последовало нечто непредсказуемое – свет увеличился, приумножался с большой скоростью, в мгновение ока сияние перехлестнуло его, поглотило. Глеб растворился в безграничном океане собственного блеска. Было одновременно хорошо и страстно, ломко и притягательно – зыбкое и убаюкивающее пространство. Вдруг громадная рука ворвалась в обволакивающий кокон и, схватив его, поволокла наружу. Глеб даже пробовал сопротивляться, хотя, полусонный, он на деле лишь безвольно барахтался, умилённый собственной благостью.

Алхимик вернул испытуемого в исходное местоположение – в подвал своего странного жилища. «Борись! – громыхал он в самое ухо, периодически встряхивая за плечи. – Ты – отвратительная склизкая жаба, ты живёшь в тухлом смердящем болоте! Ты – ущербен! Ты – мразь!». Полились совсем отборные и грязные ругательства, какие только можно было придумать. После таких слов любой нормальный человек чувствовал бы себя, словно на него вылили ушат вонючей жижи. Как ни удивительно, Глеба это тонизировало, помогало ему вернуть власть над сознанием, вышедшим за пределы допустимого.

– Шваль! – не прекращал Алхимик, возвращаясь опять к простым оскорблениям.

– Хватит! – Глеб ударил его в подбородок. – Я в порядке! В порядке!

Охая, хозяин терема опустился рядом на пол:

– Ты чего меня саданул?

– Да за такое прибить мало!

– Будет тебе! У нас же получилось!

– Ась?

– Посмотри на себя! Ты, конечно, не доведён до совершенства, но утончён теперь – это факт!

– И смогу дальше пойти?

– Да кто его знает? – пожал плечами Алхимик, вздёрнув бровь. – Наверное, и в горние пределы способен будешь подняться.

– Веденея! – с именем звезды на устах Глеб сорвался с места и пулей помчался наверх по лестнице, к телескопу, чтобы посмотреть, загорелся ли вновь лунный луч. Небесная дорога означала бы, что путешествие должно продолжаться, причём безотлагательно. Глеба чрезвычайно волновало – успел ли он измениться или опоздал?

С удовольствием и долей удивления отметил, пока преодолевал преграды и расстояние, что двигаться стало намного легче и проще. Будто пропал вес тела, а вместе с ним и всякое физическое воздействие различных природных сил, от которых зависим простой человек. Он почти летел, едва касаясь ступнями пола. Алхимик следовал чуть позади, стараясь не упустить его. Глеб припал к окуляру и… облегчённо вздохнул – бескрайний мрак от Тени Пресущной горы, более ничего. Получается, что Веденея всё ещё где-то там, в светлой стороне дожидается его! Ничего пока не поздно!

– Рановато беспокоишься, – заметил Алхимик, встав за спиной. – Да и нельзя тебе пока что идти сквозь тёмную навь, угаснешь вмиг. Окрепни, отсидись.

– А как же…

– Никак! Особенно, если ты сгинешь, – отрезал Алхимик. – Отсидись, олух.

Глеб прислонился к стене и тихонько сполз вниз, сник, посуровел.

– Не кисни, а то потухнешь! – энергичным неунывающим голосом сказал Алхимик. – Пошли в подвал, покажу своё детище.

– Нетушки! – отрицательно замотал головой Глеб.

– Да не пугайся ты! Не стану больше подшучивать!

Пока они вдвоём неспешно возвращались по коридорам и комнатам в подвал, хозяин серебряного терема говорил много и интересно:

– Суть Потомка богов заключается в том, чтобы построить собственный мир. Это для того, чтобы постичь смысл акта творения на новом, сверхчеловеческом, уровне. По-другому невозможно будет встать ещё выше. Иначе выражаясь, Потомок богов – это человек, продолжающий своё развитие в энергетических телах, то есть без грубой материи продолжает существовать, не как плоть, но как разум, сознание. Поэтому делаем вывод, что за пределами плоти – жизнь более сознательная и разумная.

– Хочешь сказать, что мы с тобой сейчас общаемся не как обычные люди, но как телепаты? Не размыкая губ? Но я же вижу, как искривляется твой рот от неудовольствия и радости!

– Ты с плотью расстался уже давным-давно, как только покинул Явь! Сейчас всё то, что созерцаешь, творится лишь в твоём сознании, вернее в рамках твоего разумения, которое мы битый час стараемся расширить настолько, чтобы ты смог пройти за своей путеводной звёздочкой на шестое небо Вселенной.

– Ответь, а Вселенная – конечна?

– Вся площадь Вселенной меньше твоего единого перста! – с чувством произнёс Алхимик. – Поставь на белом ватмане простым карандашом точку – вот и будет наша Вселенная со всеми галактиками и метагалактиками. Всё в ней сосредоточено, и нет в ней ничего, ибо она – пустота, бездонная тьма. И во тьме той, абсолютно чёрной (такой черноты ты не видывал отродясь), разливается белый свет (и белизны подобной ты никогда не видел). Свет тот преломляется сквозь бриллиант и, так красуясь в каждой многомиллионной грани, Он распадается на лучики, которые своей игрою создают иллюзию. А забита Вселенная или нет – подумай сам. Поставь ударение иначе, и будет звучать не «вселенная», а «вселённая», то есть заселённая, забитая под завязку. Даже там, где тебе кажется, что жизни нет, жизнь есть. Вот парадокс. Повсюду бел-свет.

– Дух! – воскликнул Глеб.

– Зови как хочешь, хоть Великой Соборной Душой, хоть Духом.

Они сошли по отполированным ступеням, приблизились к окну, прорубленному в полу. Алхимик раздвинул занавески. Сейчас Глебу почудилось, что представшее зрелище совсем переменилось. Нижележащее небо переплело неживые звёзды в другие узоры, расставило их в ином порядке. А там, за ними, проглядывалась твердь – ровная, с ковром сочных трав, как стол, покрытый зелёной скатёркой.

– Пока мы с тобой дурака валяли, в моём мирке века минули! – вздохнул Алхимик. – Видишь фигурки? Это мои живцы прорастают.

– Живцы?

– Так я называю тех, кто мир мой должен будет заселить. Понимаешь, когда Потомок богов создаёт свою планету, он как бы вкладывает в неё свою душу, то есть сам как бы ею становится. Однако плод его останется напрасен, если души различных существ, которыми полнится Вселенная, не заселят новоиспечённый мир. Таким образом, на новой планете появляется новая жизнь. Потомок богов как бы берёт кураторство над теми, кто слабее и младше его, ибо он достиг высокого уровня, а они ещё нет.

– Души, обрядившись во плоть, заселили планету, в которую Потомок богов вложил собственную душу, а что дальше? – полюбопытствовал Глеб. – Для чего всё?

– Потомок богов на правах старшего брата должен обеспечить им такой уклад жизни, чтобы никакое зло не смогло коснуться их душ. Это совместная работа и Потомка, и тех, кто его мир заселил. Сообща они сражаются с Прахом, мёртвой материей, с Навью, и либо выигрывают, либо нет. В случае проигрыша мир скатывается в Прах, жизнь там напоминает ад – все злы, агрессивны, там больше и чаще рождаются убийцы, маньяки и злодеи.

– А в случае выигрыша?

– Мир остаётся на втором уровне, то есть на небесной тверди, или поднимется и прекратит своё существование, ибо все его обитатели распределятся по вышним пространствам – кто-то в Птичий мир, кто-то сюда, на пятое небо в светлую навь, кто-то к ясносветлым духам.

– А Потомок богов куда идёт?