Мы – воины Иванович Юрий

Глава XI

КРАСНЫЕ КАМНИ

Весь день у Карсидара не было ни единой свободной минуты для того, чтобы толком заняться раной. Когда русичи отогнали татар от места высадки, превратившегося на короткое время в арену ожесточённой схватки, он наконец извлёк обломок стрелы из раны, перевязал её кое-как и вплотную занялся своими обязанностями. На левом берегу было ещё слишком мало воинов, приходилось держать ухо востро. Правда, если его догадки верны и ордынцы в самом деле организовали налёт только ради того, чтобы убить королевского воеводу, опасаться нового нападения не стоило. Когда татары увидели, что вопреки их усилиям русский «колдун» жив, то удрали, не помня себя от ужаса.

Впрочем, «колдун Хорсадар» исчез, остался лишь человек. Но человек этот не был простым воином. Здоров королевский воевода Давид или ранен, а он поставлен во главе войска и отвечает за успех похода в целом. Поэтому всё своё внимание Карсидар сосредоточил на организации охраны кусочка берега, на который непрерывно высаживались русичи, на скорейшем восстановлении выведенных из строя паромов и прочих неотложных делах.

Но кроме того Карсидара беспрерывно мучила мысль о притаившемся поблизости злокозненном колдуне. Татарский чародей должен быть здесь, иначе почему не возвращаются волшебные способности? А раз не ушёл колдун, дикари также могли ошиваться поблизости. В конце концов, всё это страшно измотало Карсидара. У него даже начала кружиться голова, он поминутно вздрагивал и оглядывался, точно пытаясь разгадать, откуда на переправу надвигается неведомая опасность.

С приходом последнего на сегодняшний день парома, когда уже начало темнеть, Карсидар похоронил Ристо. Бывший мастер чувствовал почти физическую боль при мысли, что тело боевого товарища будут клевать вороны и рвать зубами хищники. Поэтому Карсидар снял с Ристо всю сбрую, затем по его просьбе несколько воинов отволокли мёртвого коня в расположенный неподалёку овражек и ушли. Несмотря на боль в простреленной ноге, Карсидар сам нарубил несколько охапок ветвей, прикрыл ими Ристо, натаскал камней и набросал сверху.

Неказистая вышла могилка, да что поделаешь! Тем более, павших коней обычно просто бросают на дороге, а Карсидар не мог поступить с Ристо, как с другими погибшими скакунами! Слишком сильно он привязался к своему коню, слишком многое пережили они вместе…

Карсидар вернулся в лагерь совершенно расстроенный. Даже на стреноженную татарскую кобылу, которая мирно пощипывала молоденькую сочную травку и на которой ему отныне предстояло ездить, поглядел с безотчётной ненавистью. Хотя чем эта кобыла перед ним виновата? Разве тем, что принадлежала человеку из ненавистного племени дикарей. Но с таким же успехом он мог ненавидеть, к примеру, поднятый с земли татарский меч, щит, стрелу какую-нибудь, шапку… Глупо и бессмысленно испытывать человеческие чувства к вещам или неразумным тварям!

Карсидар закрыл глаза и впервые за весь день почувствовал, что его слегка познабливает. Приложил ладонь ко лбу — кожа оказалась мокрой от пота. Заболел он, что ли?

Руки мелко тряслись, колени подгибались. Через час Карсидару стало настолько плохо, что он даже не смог поужинать, только время от времени пил мелкими глотками холодную воду, которую набрал в котелок, но так и не вскипятил. Возможно, его болезненное состояние следовало отнести на счёт утреннего шока, когда Карсидар внезапно растерял все свои способности и почувствовал полнейшую беззащитность. Но почему он так испугался? Разве испытывал прославленный в Орфетане мастер нечто подобное, когда бывал ранен прежде? И разве не доказал и своим бойцам, и татарским псам, и себе в первую очередь, что и без всякой колдовской силы по-прежнему остаётся мастером, отличным бойцом?

Скорее всего дело в чарах, которые насылал на него вражеский колдун. Этим вполне объяснялось состояние подавленности и постепенно одолевающее Карсидара недомогание. Но особое беспокойство вызывала простреленная голень. Рана воспалилась. Кровь никак не останавливалась, наоборот, всё ещё потихоньку сочилась, пропитывая тряпичную повязку, которую приходилось время от времени менять.

Карсидар долго терпел, не желая показывать перед другими свою слабость. Наконец почувствовав, что его бросило в жар, кликнул ратников, рассевшихся вокруг ближайшего костра. Те мигом подбежали к воеводе, осмотрели рану, переглянулись, покачали головами. Один из воинов остался с Карсидаром, прочие удалились и через несколько минут привели седоусого, сухопарого, морщинистого, но крепкого ещё старика, к которому исключительно все воины относились с большим уважением.

Прежде Карсидар не особенно задумывался, чем вызвано такое почтение. Как-то он спросил об этом тестя, но Михайло проворчал, что Вячко (так звали старого ратника) — человек пропащий, что с ним лучше не иметь дела, а оставить его в покое, пусть живёт, пока живёт. Зная характер Михайла и его взгляды на жизнь, можно было смело и безошибочно заключить, что старик «знается с нечистым», как это здесь называлось. Карсидар «прощупал» тогда помыслы Вячка и убедился: он не больший колдун, чем митрополит Иосиф, который считал, что от его молитвы вода способна стать «святой».

— Послушайся доброго совета, любезный зятёк, — ответил Михайло, когда Карсидар высказал ему свои соображения, — и не рассуждай о том, чего не знаешь.

Когда же Карсидар собирал армию для похода против татар, то был очень удивлён, узнав, что Михайло включил Вячка в обоз.

— Говорю же тебе, не суйся, куда не след! — раздражённо ответил тесть на его замечание. — Вячко — человек опытный, если что, пригодится. Пусть идёт с нами.

Пока Карсидар жил среди русичей, он неоднократно убеждался, что, заявляя о неприязни к колдовству, ведовству, ворожбе и магии на словах, на деле эти люди отнюдь не гнушались прибегать ко всем перечисленным «мерзостям», только делали это исподтишка, тайно. Достаточно вспомнить, как его обожаемая жёнушка ворожила «на жениха» в тот самый вечер, когда они с Читрадривой выбрались из поруба. Да и в церкви, в святом, по их понятиям, месте священники охотно исполняли многочисленные поганские обряды и важно величали их церковными таинствами! Так же точно Михайло предпочитал держать под своим началом «колдуна» Вячка, хотя вслух называл его пропащим.

И вот Карсидар вплотную столкнулся с искусством старого ратника, который под вечер переправился на левый берег, предвидя, что его услуги могут кому-нибудь понадобиться. Вячко внимательно осмотрел простреленную голень, осторожно ощупал вспухшие края отверстия, оставленного стрелой, прищурив серые с маленькими жёлтыми крапинками, необыкновенно пронзительные глазки, посмотрел на изнемогающего Карсидара, погладил своё выпуклое, совершенно лысое темя и, более не мешкая, перешёл к делу. Послав одного из воинов за водой, другого — нарвать какой-то травы, старик велел остальным отойти подальше и принялся нашёптывать загадочные слова:

Произнеся это трижды и трижды заставив Карсидара в соответствующем месте сотворить крестное знамение, старый ратник омыл рану речной водой, которую зачерпнул шлемом первый воин, приложил зелье, нарванное вторым, и перевязал голень. А в конце ритуала выхватил из костра обуглившуюся с одного конца ветку и этим обугленным концом, на котором ещё тлели оранжевые огоньки, с силой ткнул в сырое место на земле, куда стекала вода с раненой ноги. Зашипело, повалил дым, от которого стало тяжело дышать. Вячко хрипло закашлялся, но, несмотря на это, продолжал шептать что-то уж совсем неразборчивое.

— А теперь, воевода, ложись-ка спать, — посоветовал он и махнув рукой, сказал остальным:

— А вы ступайте подальше, дайте ему отдохнуть.

Оставшись один, Карсидар лёг на кучу хвороста, наваленную около костра, пристроил под голову седло, накрылся плащом. Ночь наползала на лагерь русичей, мгла поглощала всё вокруг, и от этого становилось как-то неуютно, жутко… Или это темнеет в глазах?! Вот уже и редкие окрики часовых заглушает странный писк, похожий на комариный… Порождённые горячкой видения разбегались и путались, как тесные и грязные улочки предместья Коптема. Вот, кажется, красивый город, и в таком живописном месте расположен, а вода тамошнего озера — просто хрусталь. Зато от нагромождения лачуг в предместье делается так тоскливо… Недаром там случилась прескверная история с Читрадривой… Или связанная с Читрадривой…

Карсидар застонал не то от боли в ноге, не то от досады на себя. С чего это он вспоминает Орфетанский край и Читрадриву, когда нужно спать?! Старый ратник прав, сейчас он нуждается только в отдыхе и в заживлении раны! И всё…

Но благодатный, спасительный сон бежал от Карсидара, подсовывая вместо себя какие-то дикие бредни. Вообще, после всех манипуляций с водой, огнём и травами, после странного заговора, в котором были перемешаны дикие суеверия, упоминания о здешнем Боге, Его святых и одновременно о тёмных силах, Карсидару стало только хуже. Раненому казалось, что его тело усохло, сморщилось, что кожа сделалась тонкой, как хороший пергамент, на котором писались самые важные королевские указы, и натянулась на чётко обозначившийся скелет. Вроде бы он уже не живой человек, а по недосмотру покинутый в мире людей бесплотный дух, ошибочно втиснувшийся в узкие неудобные рамки тела. Возможно, так чувствует себя дряхлый старец, стоящий одной ногой в могиле. Может быть, Карсидар тоже в состоянии узреть эти чёрные тени, неслышно порхающие вокруг, взглянуть прямо в мёртвые, остекленевшие, вытекшие или выклеванные хищными птицами глаза тех, кто уже давно умер и теперь зовёт его в далёкий, неизведанный, полный опасностей путь, хотя никакие опасности не в силах повредить духу, ибо он — это не бренная плоть…

Могучим усилием воли Карсидар рванулся сквозь липкую паутину, обволакивающую сознание, забился, заметался на подстилке из хвороста. Голова сползла с седла, и раненый стукнулся левым виском о мягкую землю. Это окончательно привело его в чувство. Кряхтя и постанывая, точно некто неведомый водрузил на его плечи огромный тяжёлый валун, Карсидар сел. Не подобает поддаваться болезни, отчаянию и страху смерти королевскому воеводе, которому вверено сорок тысяч жизней! Нельзя этого допустить, поскольку от удачи или неудачи похода, от победы или поражения зависит дальнейшая судьба Русского королевства, Киева, его собственной семьи…

Карсидар почувствовал, что мысли вновь путаются в голове и разбегаются в разные стороны, что он не в состоянии ни собрать их воедино, ни сосредоточиться, ни просто успокоиться. Раненый уже проваливался в бездонную пучину болезни и наверняка был бы побеждён ею окончательно и бесповоротно, когда часовые, охранявшие лагерь с юга, подняли тревогу. Карсидар слабо улыбнулся деревянными потрескавшимися губами: татарские псы действительно прятались неподалёку и решили напасть на русичей ночью! Что ж, придётся драться. Зачем валяться на куче хвороста и чувствовать, как жизнь угасает в тебе подобно костру, в который забыли подбросить веток? Лучше сложить голову в честном бою, как и подобает мастеру. Даже у Пеменхата не получилось умереть в постели, хоть он и сделался почтенным трактирщиком. Даже Ристо…

Карсидар едва успел сообразить, что его опять заносит неведомо куда, что Пеменхат вполне мог выжить и обосноваться в Люжтенском княжестве, а Ристо всё же не мастер, а конь, хоть и боевой. И чтобы не поддаться новому приступу бреда, непослушной рукой стёр пот со лба, встал на четвереньки, затем стиснул зубы, чтобы не закричать, рванулся и принял вертикальное положение.

Адская боль выстрелила раскалённой иглой из левой голени прямо в мозг. Карсидар зашипел сквозь сведенные судорогой зубы, взмахнул руками, но не устоял и вновь оказался на четвереньках. Хорошо, что рядом не было ратников! Должно быть, жалкое зрелище представлял из себя воевода… Правда, его могли видеть издали, но в слабом отсвете подёрнутых пеплом угольев не очень-то много разглядишь.

Карсидар повторил героическую попытку. Теперь он действовал осторожнее: подобрал лежавший рядом с кучей хвороста меч, воткнул его в землю и поднялся, опёршись на него, как на костыль. Соответственно и результат был лучше: несмотря на пронзительную боль, Карсидар удержался на ногах и даже смог стоять довольно прямо. А к нему уже бежали три человека, радостно выкрикивая:

— Воевода! Наши подошли! Наши!

Карсидар всё не мог понять, какие это «наши» подошли посреди ночи с юга, пока запыхавшийся молодой ратник, опередив двух других, не объяснил сбивчиво:

— Это наши, которых унесло… на паромах… когда татарва… с утра… вниз по реке… Вот.

Слава Тебе, Господи Иисусе, хоть эти живы!

Выдернув из земли меч, Карсидар едва не упал, но, к счастью, был схвачен под руки вовремя подоспевшими русичами.

— Что с тобой, воевода? Рана беспокоит? Плохо тебе? Аль Вячко что не так сделал? — наперебой заговорили они. Очевидно, весть о том, что старый ратник лечил Карсидара, уже облетела лагерь.

— Ничего, это я так, со сна, — солгал Карсидар, пытаясь говорить как можно более непринуждённо. — Не обращайте внимания. Лучше пойдём туда, — и кивнул в сторону, откуда раздавались радостные возгласы. Воины сделали вид, что поверили Карсидару. Но всё же тот, который стоял по левую руку, не отошёл и продолжал поддерживать раненого.

— Пойдём, — повторил Карсидар, после некоторых колебаний опёрся на плечо молчаливого воина, и все двинулись вперёд.

С каждым шагом Карсидар думал, что у него не хватит решимости сделать следующий, что ему не вынести кинжально-острую боль — и всё равно делал этот шаг, потом ещё один, ещё и ещё…

На берегу Дона уже собралась внушительная толпа. Все были сильно возбуждены, кричали, смеялись, звучно хлопали друг друга по плечам, тыкали кулаками в грудь. Карсидар приковылял как раз на середине рассказа вновь прибывших, и им пришлось повторять всё с самого начала.

Когда татары перерубили канаты паромов, воины схватили щиты и принялись грести ими, чтобы выбраться на берег. Однако дело продвигалось плохо. Щит — это не весло, плоты были тяжёлые, да и татарские стрелы время от времени поражали то одного, то другого гребца. К тому же, когда их снесло немного вниз, плоты попали на быстрину, и грести стало гораздо труднее. Правда, дикари прекратили обстреливать их и даже не попытались догнать плоты, передвигаясь по берегу, чего гребцы, честно говоря, сильно опасались.

Коварное течение долго не отпускало своих пленников. Даже после того, как они столкнули в воду погибших под обстрелом, грести стало не намного легче. Когда первый плот пристал к берегу, день был уже в разгаре. А второй плот, на котором людей осталось меньше, продолжало нести течением. Возможно, воинам следовало броситься в реку и, держась за поводья коней, попытаться достичь берега вплавь. Но вряд ли у них хватило бы сил плыть с оружием и в кольчугах, да ещё в холодной весенней воде. Кроме того, в этом случае пришлось бы бросить на плоту раненых.

Итак, русичи упрямо гребли щитами, надеясь причалить к берегу. А воины с первого плота, видя их усилия и посовещавшись, решили пойти вниз по течению, чтобы соединиться с товарищами и возвращаться назад вместе. В этом случае было больше шансов нарваться на неприятеля, но с другой стороны, большому отряду русичей легче выстоять в схватке с татарами.

Воссоединились они ещё через пару часов, когда солнце перевалило через зенит. Вволю порадовавшись тому, что им таки удалось выбраться на берег, воины пустились в обратный путь. Нужно было торопиться, но четверых серьёзно раненых пришлось посадить на лошадей и пустить животных шагом, а пятого нести на самодельных носилках, поэтому отряд продвигался довольно медленно.

Сильнее всего опасались встречи с татарами. Действительно, ближе к вечеру они наткнулись на конный отряд ордынцев. Татары заметили их и тотчас пустили лошадей галопом, на скаку выхватывая из колчанов стрелы и накладывая их на луки. Русичи тоже поспешно схватились за сагайдаки. Но вступать в бой не пришлось. В тот момент, когда расстояние между отрядами сократилось почти на выстрел и когда, казалось, стычки уже не избежать, в отдалении на холме возник всадник в рыжей шапке, что-то пронзительно крикнул — и татары придержали разгорячённых коней, описав небольшую дугу, развернулись и стремительно умчались вслед за всадником в рыжей шапке!

К счастью, с неприятелем русичи больше не сталкивались. Поведение татар красноречиво свидетельствовало о том, что они рады были вступить в схватку. И скорее всего, выиграли бы её. Однако человек в рыжей шапке, по-видимому, начальник, остановил готовых ринуться в бой всадников. Но почему?.. Русичи терялись в догадках.

— Ну, довольно говорить об этих шелудивых псах, — сказал Карсидар, выслушав окончание рассказа. — Не допустил их главный до драки — значит, испугался.

— А чего бояться-то, — резонно возразил «коновал», укоризненный взгляд которого Карсидар перехватил под градом стрел на середине реки. — Нас, почитай, жалкая горстка, да ещё с ранеными. Эти нехристи нас издали перестреляли бы, вот и весь сказ!

— Точно, истинную правду Демид сказал, — загомонили остальные. — Мы ж перед ними как на ладошке были, ни деревца кругом, ни кусточка. Лошадей на всех не хватит, а пешему против конника биться тяжело. Там бы мы и полегли до единого, кабы татарва не повернула вспять.

— Да что, утром об этом нельзя поговорить, в самом-то деле?! — возмутился воин, поддерживавший Карсидара. — Сейчас уже поздно, давайте-ка спать, вон и воевода…

— Спасибо, мне уже лучше, — поспешно прервал его Карсидар, опасаясь, что ратник скажет сейчас: «…вон и воевода ранен, стоять не может». И умолк, поражённый внезапной догадкой.

— Так ты ранен? — удивился «коновал» Демид. — Что с тобой?

— Пустяки, стрелой царапнуло, — бросил Карсидар, вслушиваясь в собственные ощущения. И опять ему показалось, что один из воинов едва не сказал: «Вот так пустяки! Вячко и тот не в силах ничего поделать».

Впрочем, это лишь показалось. Карсидар по-прежнему не слышал чужих мыслей, по-прежнему не мог сосредоточиться на вправленном в кольцо голубом камешке, хотя теперь чувствовал себя теперь гораздо лучше. Рана не переставала болеть, но Карсидар вполне мог опереться на простреленную ногу, да и жара уже не ощущал. Это было неожиданным и оттого очень приятным сюрпризом! Кроме того, почему поддерживающий его воин промолчал? Неужели Карсидар сумел заставить его попридержать язык… Выходит, татарский колдун прекратил строить козни? Может, он бежал отсюда? Следил, когда вернутся русичи, унесённые на плотах течением, а теперь помчался к своим?

Но с какой стати? Странно всё это…

Карсидар искренне желал разобраться во всём происшедшем, поэтому, радуясь наступившему облегчению, сказал:

— А и правда, нечего тут стоять! Некоторые из вас ранены, в самый раз вам погреться у костра, поесть да отоспаться. Небось намаялись, — и отпустив плечо помогавшего ему воина, повернулся и бодро заковыляв к лагерю.

Однако с каждым шагом Карсидар чувствовал, как левая голень наливается расплавленным свинцом, а бодрость улетучивается. Наконец остановился и позвал негромко:

— Эй…

Ратники бросились к воеводе, заговорили возбуждённо:

— Что? Что случилось? Опять тебе плохо?

— Да так… — неопределённо сказал Карсидар, но тут же опёрся о плечи сразу двух человек и прохрипел:

— Пить охота.

В самом деле, теперь и во рту пересохло.

— Я сейчас! — воскликнул один из воинов, бросаясь к реке, но тут же остановился и с досадой воскликнул:

— Эх, дурья башка! У меня ж даже шелома нету…

— Я принесу, — вздохнул Демид, направляясь в темноту и стаскивая с головы шлем. — Сейчас, Давид, сейчас…

— Нет, — сказал Карсидар. — Лучше отведите меня к воде. Умоюсь, глядишь, и полегчает.

Поддерживавшие его воины повернули назад, за ними увязались ещё несколько человек, переживавшие за воеводу. И вот Карсидар почувствовал, как с каждым шагом боль уходит, свинцовая тяжесть сменяется неприятным, но вполне терпимым покалыванием, а сухость во рту исчезает. В непосредственной близости от воды он отпустил провожатых, сам сделал два последних шага, лёг на живот и с огромным облегчением принялся пить холодную речную воду и умываться. Потом сел, отряхнулся и объявил:

— Вот что. Который из вас не сильно устал, пусть сбегает в лагерь и приведёт ко мне Вячка. Быстро. Также принесите сюда мои вещи. Я, пожалуй, заночую здесь.

Воины непонимающе переглянулись.

— Здесь мне больше нравится, — пояснил Карсидар и обратился к сопровождающим:

— Остальные пусть уходят, а вы останьтесь-ка со мной, вчетвером веселее. Пусть принесут и ваши вещи, а вы разводите костёр.

И пока ничего не понимающие воины исполняли его приказание, Карсидар ещё раз всё обдумал и сопоставил ощущения, которые испытывал в течение дня. Сначала он был ранен, но старался не замечать этого, насколько позволяли обстоятельства, просто обломал стрелу и дрался с татарами наравне с другими. Затем вернулся к месту высадки и занялся переправой. Тут самочувствие Карсидара ухудшилось, однако он приписал ухудшение непрерывному беспокойству по поводу притаившегося поблизости колдуна и возможности нового нападения.

А вот когда рубил ветки, собирал камни и хоронил Ристо, усталости и боли в ноге почему-то не замечал. Опять же, это можно было объяснить тем, что Карсидар дал волю чувствам. Горе приглушило болезненные ощущения, которые проявились вполне лишь после возвращения в лагерь. Здесь болезнь окончательно победила его, и даже Вячко не смог ничего поделать.

Так, всё это справедливо. Но как можно объяснить теперешнее улучшение? Да ещё столь внезапное… Покинув лагерь, Карсидар мигом почувствовал себя увереннее, даже смог стоять и передвигаться без посторонней помощи. А едва повернул назад, как болезнь навалилась вновь. И, наконец, удалившись от лагеря ещё больше, выйдя на берег Дона, Карсидар испытал истинное облегчение. И почему так не хочется возвращаться обратно?

Чудеса, да и только!

Чудеса… колдовство…

Объяснить изменения самочувствия можно было двояко: либо дело в самом лагере, либо в ухудшении состояния Карсидара повинен старый ратник, читающий малопонятные заклинания. И пока что подозрение со старика не снималось, наоборот, учитывая слова тестя: «Пропащий это человек, лучше держаться от него подальше», — Вячка следовало проверить прежде всего.

Пока же Карсидар не сомневался в одном: ему становилось хуже всякий раз, как он оказывался в лагере; ему становилось лучше за пределами лагеря; среди русичей было два «колдуна» — сам Карсидар да Вячко… Но если этот последний и в самом деле зловредный колдун, почему Карсидар прежде не чувствовал его тайную силу?..

— Ты звал меня, воевода?

Старый ратник стоял перед ним, озарённый пламенем костра. Тут же вернувшийся из лагеря воин складывал вещи Карсидара.

— Посмотри рану, — коротко приказал Карсидар, подвинул левую ногу к огню так, чтобы она была хорошо видна и одновременно постарался сосредоточиться на пришедшем. Вячко опустился на корточки, стащил с больной ноги сапог, размотал повязку. Ощупав рану, поднял на Карсидара повеселевшие глаза, погладил выпуклое лысое темя и самодовольно изрёк:

— Вот видишь, заклинание — дело верное! Уж если я постараюсь, то непременно всё будет, как надо. Тебе, я вижу, лучше?

— Лучше, — подтвердил Карсидар.

Но что-то в его взгляде насторожило Вячко. Старый ратник выпрямился и спросил:

— Аль случилось чего, воевода? Почто ты на меня так зыркаешь?

— Это пустяки, не обращай внимания, — Карсидар отвёл глаза.

Итак, Вячко здесь ни при чём. Пусть Карсидар не может ясно читать чужие мысли, зато, судя по всему, уже способен хотя бы угадывать настроение и намерения людей. От старого «колдуна» не исходило никакой опасности, это уже было очевидно. Кстати, пока Карсидар сидел здесь, на берегу Дона ниже лагеря, его ни разу не посетила мысль о возможной татарской засаде или возвращении злокозненного колдуна-разведчика… если такой вообще имелся и бежал отсюда, едва вернулись унесённые на плотах русичи.

А вот при мысли о возможном возвращении в лагерь Карсидара охватывала лёгкая паника. И раз так, дело всё же в лагере, то есть в выбранном для него месте. Но что там такого особенного? Ничем не примечательный кусочек берега, на который высадилась часть русского войска. Ну, схватились они утром с татарами, так их теперь и след простыл. Да и что это за схватка была? Так, перестрелка из луков, короткое преследование, три обрубленных паромных каната, вот и всё. Проклятые ордынцы исчезли, убитых отволокли подальше, а…

Вот в этот самый миг Карсидара и озарила внезапная догадка. О боги, о Господи Иисусе… как же он не додумался прежде?! Надо было просто вспомнить, с чего всё началось!!!

— Воевода… Эй, воевода!

Карсидар поднял совершенно безумные глаза на Вячка, который тормошил его за плечо, посмотрел на остальных и прохрипел:

— А ну-ка… сбегайте в лагерь и принесите мне несколько татарских стрел… Живо!

— Да на что они тебе сдались, стрелы эти? — искренне изумились воины. — А ежели тебе стрела нужна, так у нас есть…

— Нет, мне нужны татарские стрелы, а не ваши, — уже спокойнее подтвердил Карсидар. — Их там полным-полно. На берегу поищите, просто на земле.

— Так ведь ночь уже, может, утром…

— Сейчас! — в голосе Карсидара были и боль, и угроза.

Один из ратников мигом бросился исполнять его распоряжение.

— Да объяснил бы ты, в чём дело, — неуверенно попросил Вячко.

— Мог бы и сам догадаться, — сказал Карсидар и добавил насмешливо:

— А ещё колдун…

Старый ратник обиженно вскинул голову и воскликнул, сверкая серыми в жёлтую крапинку глазами:

— Я не колдун, я обыкновенный знахарь!

— А, не всё ли равно, — махнул рукой Карсидар, отвернулся и в ожидании ушедшего воина стал вглядываться в темноту.

Вячко хотел вновь наложить ему повязку, но Карсидар обронил:

— Погоди, успеешь, — и замолчал, прислушиваясь, не возвращается ли посланный в лагерь воин.

Похоже, на этот раз он угадал верно. Татары не знали точно, останется ли воевода на правом берегу или в числе первых высадится на левый, поэтому ударили сразу с двух сторон. Но раз они не знали точно, где находится Карсидар, то должны были действовать наугад. И стрелять наугад…

Господи, до чего всё просто! Раз у татарского посла был кожаный амулет, то есть предмет, в котором, как он думал, сосредоточено колдовство, почему бы дикарям не «заколдовать» и другие вещи! Например, оружие. И сам колдун в этом случае не должен принимать непосредственного участия в схватке. Он запросто мог оставаться далеко-далеко, за сотню, за тысячу лаутов отсюда, потому что влиял на Карсидара не он сам, а заколдованные им стрелы…

— Вот.

Вынырнувший из мрака воин бросил на колени Карсидару полдюжины стрел. Тот вздрогнул не то от неожиданности, не то от непонятного испуга, схватил первую попавшуюся стрелу и принялся внимательно осматривать её от наконечника до оперения, поворачивая из стороны в сторону, то поднося поближе к огню, то удаляя в тень. Внезапно на древке на расстоянии примерно ладони от наконечника сверкнул зловещий алый огонёк. Карсидар вновь вздрогнул, подался вперёд, прищурился и присмотрелся повнимательнее. Затем приказал остальным:

— Глядите сюда, — и сломал стрелу в этом месте.

На подол рубахи упал продолговатый красный камешек, не превышающий в длину фаланги мизинца, а в поперечнике — половины толщины древка. Был он хорошо отшлифован и очень тщательно огранён. Все отшатнулись.

— Че… чего это? — пробормотал один из воинов.

Зато Вячко не растерялся, мигом подхватил камешек и принялся пристально изучать его, как до этого Карсидар изучал стрелу.

— Только смотри, поосторожней с ним, — предупредил Карсидар, принимаясь в то же время за изучение другой стрелы.

— Не маленький, — огрызнулся старый ратник, рассматривая камешек на свет и нервно поглаживая темя. — Точно кровь, — сказал он наконец, дивясь ослепительному сверканию камешка при малейшем движении руки.

На ум Карсидару пришла ещё одна мысль, но стремясь быть последовательным, он для начала разломал остальные пять стрел и в трёх из них обнаружил точно такие же камешки. И вообще, именно на берегу Дона, а не в лагере, находил Карсидар приемлемые ответы на волновавшие его вопросы, тогда как в лагере ни о чём думать попросту не хотелось. Ишь, до чего хитра татарва!

— То горячий, как уголёк, то прямо ледяной какой-то, — добавил Вячко, возвращая Карсидару находку.

— Но меня интересует сейчас другое, — сказал тот спокойно и спрятал камешки в кармашек пояса. — К сожалению, вряд ли я найду теперь обломок стрелы, которая ранила меня, но послушай… А впрочем, погоди.

Карсидар потянулся к костру, вытащил из него не слишком толстую ветку, обгоревшую с одного конца, и попросил дать ему нож. Обстрогав ветку, протянул её Вячку, бодро подмигнул и как можно более непринуждённо сказал:

— Я хочу знать, не засела ли такая штука у меня в ноге. Ну-ка, поищи.

Старый ратник вздрогнул, торопливо забормотал что-то насчёт крови, которую едва удалось заговорить.

— Делай, что велят! — прикрикнул на него Карсидар, поднёс ко рту правую руку и закусил рукав, приготовившись терпеть боль, а левую положил под голову.

Действительно, пока Вячко копался в ране, Карсидару казалось, что он сойдёт с ума. В глазах потемнело, в висках бешено стучала кровь. Чтобы не кричать, приходилось хрипеть. Во время нескольких сильнейших приступов обжигающей боли Карсидар едва не отдёрнул ногу. Хорошо ещё, что один из воинов догадался сесть на неё…

— Получай.

Стоявшая перед глазами красно-зелёная узорчатая пелена с шумом рассеялась, и Карсидар увидел около самого лица ладонь старика, на которой лежал небольшой сгусток крови. Он взял этот сгусток, несильно сжал между пальцами, осторожно растёр и почувствовав что-то твёрдое, поднёс пальцы поближе к огню. Стало видно, что в них зажато несколько тупых тёмно-коричневых иголочек.

— Но когда я его вынул, он был один! — воскликнул Вячко. Вместо ответа Карсидар извлёк из пояса один из припрятанных камешков, взял нож, которым перед тем обстрагивал ветку, провёл лезвием по ребру левой ладони и дождавшись, когда там соберётся капелька крови, стряхнул её на камешек и кивнул, приглашая остальных подойти поближе.

Сначала ничего не происходило, но затем медленно, очень медленно камешек помутнел, потемнел и из рубиново-красного превратился в тёмно-коричневый.

— Вот и всё, — прохрипел Карсидар, ещё не вполне оправившийся после манипуляций старого знахаря. — Я уверен, что ещё через некоторое время камень можно будет запросто раздавить, и он распадётся на такие же точно иголки. Что ты на это скажешь, старик?

Молчал Вячко, поглаживая темя. Молчали также остальные русичи, ибо не знали, как объяснить всё увиденное.

Глава XII

ПОД ПОКРОВОМ ТАЙНЫ

Пожалуй, самая кошмарная на свете пытка, какую только можно изобрести — это пытка ожиданием. В полной мере успел изведать князь Андрей эту страшную муку и дошёл до такого состояния, что уже не только успех задуманной мести, но даже полную неудачу почитал желанной.

На следующий же день после разговора в рощице князь сообщил Калистрату, что готов встретиться с папским эмиссаром, и теперь только одно из двух, либо твёрдое «да», либо не менее твёрдое «нет» могло успокоить его. Только об этой милости молил князь своего покровителя, святого мученика Андрея. Лишь бы исчезла, рассеялась как дым двусмысленность, когда по несколько раз на день то взмываешь в поднебесную высь, то падаешь оттуда на дно самой глубокой пропасти!

— Ничего, Ярославич, Христос терпел, и нам велел, — сказал искуситель Калистрат, который заронил в измученное сердце надежду. Сказал — и исчез. Как в воду канул!

Приходилось жить в неопределённости, от которой молодой князь просто сходил с ума. Обуреваемый очередным приступом отчаяния, он даже дал обет построить в Боголюбове великолепную церковь в честь своего святого, которая должна была затмить Богородицкую, несмотря на то, что два храма рядом с загородным замком должны выглядеть непомерным излишеством. Андрею было глубоко безразлично, что подумают об очередном его деянии люди. Он желал лишь одного: добиться милости Всевышнего, чтобы иметь возможность отомстить за смерть брата и главное — возвратить себе престол, потерянный по милости всяких там «господ» новгородцев, киевского выскочки и богомерзких колдунов. Для такого святого дела любые средства хороши, и если ему придётся задабривать Бога всевозможными подачками хоть до скончания века, князь Андрей согласился бы и с этим.

Более того: если всё сказанное Калистратом верно, простыми подачками ему не обойтись. Андрею наверняка придётся принести настоящую жертву. Посланник святейшего отца, с которым Калистрат обещал свести князя, наверняка будет настаивать на переходе в католическую веру всех людей, населяющих подвластные князю Андрею земли. Ведь ставил же папа такое условие Даниле, когда три года назад вёл с ним переговоры о даровании королевского титула и оказании помощи против татар. Мол, западные рыцари могут сражаться лишь на стороне единоверцев, значит, ежели хочешь принять помощь от Рима, смири гордыню и войти в лоно святой католической церкви вместе со всем русским народом.

Легко сказать… То есть, пока дело касалось одного Андрея или даже его непосредственного окружения, тут не должно было возникнуть никаких проблем. Ради осуществления своих честолюбивых планов сам он был согласен на всё, да и его приближённые не стали бы противиться княжей воле, зато народ…

Если прежде Андрей никогда не задумывался над такими вещами, то после изгнания с вече в его душе что-то надломилось. Нет, молодой князь ни в коем случае не разуверился в собственных силах и способностях. Однако цели, которые Андрей ставил перед собой, более не представлялись ему легко достижимыми.

Конечно, суздальцы не столь своенравны, как новгородское дурачьё. Да и речь идёт не о выборе князя какими-то там купчишками, которые привыкли к бесшабашной вольнице, а фактически о простом переподчинении церковных приходов Риму. Право слово, не всё ли равно тёмным, забитым людишкам, в чью пользу пойдут доходы церквей, в которые они ходят молиться?! Церкви-то остаются те же самые, христианские! А в качестве непременного условия перехода в западную веру можно будет потребовать от папы оставить для службы церковный язык и привычные обряды, как это было сделано в Латинской империи.

Казалось бы, особых трудностей возникнуть не должно. Тем не менее, Андрей чувствовал, что с церковным переподчинением ещё придётся повозиться, ох, придётся!

Но с другой стороны, негоже отступать от задуманного только потому, что какие-нибудь болваны могут возроптать! И вообще, у любого мало-мальски приличного начинания обязательно найдутся противники. Просто нужно иметь твёрдую волю и настойчивость, чтобы сломить непокорных. А уж этих-то качеств Андрею не занимать!

Короче говоря, молодой князь считал себя образцом ловкого и хитроумного политика, которому в последнее время просто немножечко не везёт. Не стал бы святейший отец предлагать союз недостойному! Безусловно, он оценил ловкость Андрея по заслугам. И конечно же, папа видит в лице великого князя Владимиро-Суздальского отменного правителя, поэтому старается привлечь его на свою сторону, оказав поддержку в трудную минуту. А раз так, римский посланец непременно встретится с Андреем! Хотя лучше бы это произошло поскорее. Нет сил терпеть…

Калистрат не появлялся на месте их «случайных» встреч вот уже третий день подряд. Отправленный к протоиерею домой слуга принёс известие о том, что Калистрат куда-то уехал, но куда — никому не сказал.

Снедаемый от нетерпения беспричинной злобой, Андрей едва не приказал казнить неудачливого посланца и только в последний миг одумался. Столь бурное выражение недовольства показало бы всем и каждому, как сильно князь жаждет встретиться с Калистратом и до чего разочарован тем, что эта встреча не состоялась. Пришлось отпустить посланца с миром… впрочем, Андрей решил при случае избавиться от него.

Но нужно же выместить на ком-нибудь раздражение, чтобы хоть немного успокоиться! И вот, не встретившись с Калистратом на третий день, князь объявил, что недопустимо долго просидел в загородном замке. Слугам было велено готовиться к отъезду во Владимир. Когда правитель прибудет в столицу, к нему наверняка бросятся спорщики, до сих пор не уладившие свои никчемные делишки. Вот уж над кем можно поизмываться всласть!

Андрей был в восторге от собственной изобретательности. Он уже заранее сочинял гневные речи, которые собирался обрушить на воображаемых посетителей. Бурная фантазия молодого князя уже рисовала их перекошенные лица и протянутые в мольбе руки…

Как вдруг весь прекрасный план рухнул: в самый день отъезда объявился Калистрат. Произошло это ранним утром. Андрей завтракал в одиночестве и придумывал начало фразы, конец которой сам собой сложился в уме за минуту перед этим: «…изводить своего владыку вашими гнусными непотребствами!» Идея казалась удачной, особенно сочетание «гнусные непотребства». Оставалось только придумать подходящее начало, чтобы при случае «угостить» гневной фразой не в меру настойчивых просителей.

Но в тот самый миг, когда начало было почти готово, в комнату вбежал боярин Кузьма и прямо с порога гаркнул:

— Княже, к тебе Калистрат!

Видимо, он стремился услужить своему господину, зная, что тот уже который день разыскивает протоиерея.

От неожиданности Андрей едва не опрокинул чашу мёда, которую подносил к губам, и порывисто вскочил. Обращённая к воображаемым просителям фраза, сочинению которой князь только что придавал огромное значение, моментально вылетела из головы.

— Калистрат? Что ж ты сразу не сказал! — совершенно невпопад ляпнул он, нахмурив брови.

Боярин задрожал, выпучил глаза и залепетал:

— Да что… Да разве ж я…

Но Андрей не слушал перепуганного Кузьму. Он выбрался из-за стола на середину комнаты и приказал:

— Сюда его!

Но затем спохватился, сообразив, что в таком случае учтивость требует пригласить батюшку за стол. Калистрат же исчез без всякого предупреждения, предательски бросив своего благодетеля, значит, бесчестный пройдоха не заслуживает того, чтобы разделить с князем утреннюю трапезу!

— То есть не надо сюда… лучше в гридницу.

Хотя нет. Гридница большая, и там можно спрятаться. А если их подслушают…

— Нет, и в гридницу не надо, — Андрей уже окончательно успокоился. — Проводить Калистрата в мою опочивальню. Быстро.

— А с отъездом как же? — отважился спросить Кузьма, ибо князь сам назначил его на первую половину дня.

— Да не суйся ты с этим! — в сердцах крикнул Андрей и ринулся вон из комнаты, оттолкнув перепуганного боярина. Если несколько минут назад он был целиком поглощён тем, что обдумывал детали пребывания во Владимире (а по большей части придумывал их), то теперь скороспелые фантазии были напрочь забыты, поскольку провинившийся сам шёл к нему в руки.

Интересно, с чем пожаловал Калистрат? Дай Бог, чтобы он принёс добрую весть. Если же батюшка вновь заведёт обычную песенку про терпеливого Христа, ему несдобровать! Хитроумный плут может не сомневаться в этом.

«Погоди, попляшешь ты у меня», — злорадствовал Андрей, вихрем врываясь в опочивальню.

В глубине души он надеялся, что Калистрат уже здесь, и на него можно будет наброситься прямо с порога. Только слуги, понятное дело, ещё не успели привести протоиерея, поэтому от нечего делать Андрей принялся ходить из угла в угол, сложив за спиной руки и стараясь придать лицу выражение суровой решимости.

Но всю решимость князя как рукой сняло, едва Калистрат переступил порог комнаты. Андрей сразу же бросился к нему и почти умоляюще прошептал:

— Куда же ты запропастился…

— Известные тебе дела слишком сложны, вот и потребовалось срочно уехать, — невозмутимо ответствовал Калистрат.

— Ну и как? — с дрожью в голосе спросил молодой князь.

— Нечего волноваться, Ярославич. Раз я взялся за дело, значит, всё в порядке.

Эти простые слова оказали на Андрея магическое действие. Он сразу же вздохнул с громадным облегчением, расправил плечи и распрямился, точно сказочный богатырь, столкнувший в море целую гору.

— Так когда я увижусь с посланником? Надеюсь, в ближайшие дни? — Андрей отвернулся, чтобы скрыть довольную улыбку.

— Сегодня.

— Да ну! Однако, посланник не мешкает, — князь был доволен.

— Его святейшество заинтересован в успехе нашего дела не меньше тебя, — сдержанно заметил Калистрат.

— Вот как? Почему?

— Ибо ты помышляешь о скоротечном земном благе, а служители Божьи — о торжестве высшей воли.

Андрей решил, что Калистрат сейчас начнёт свою обычную проповедь. Но протоиерей усмехнулся и с видом знатока человеческих душ пояснил:

— Просто я хочу сказать, что у церкви в этом деле свой интерес.

— И какой же?

— Согласись, Ярославич, ежели дети Божьи продолжат воевать друг против друга вместо того, чтобы сообща нести Святое Слово погрязшему во грехах миру, то повсюду и дальше будет править отъявленное зло, но не любовь. Святейший отец радеет о скорейшем примирении всех честных христиан.

— Но о примирении непременно под своей властью, — усмехнулся Андрей. — А если потребуется, он несомненно прибегнет к помощи Божьих воинов.

— Неисповедимы пути Господни, — Калистрат состроил благочестивую мину. — Однако я думаю, тебя это не должно смущать. Тем более, что отважные рыцари будут сражаться за тебя.

— Конечно, — согласился князь. — Меня интересует только…

— …когда именно и где вы встретитесь?

— Да.

— Ежели не возражаешь, в церкве Покрова, что на Нерли, по окончании утренней службы.

— В Покровской церкве? Значит, после того, как западные рыцари разграбили Константинополь, папский посол ещё считает возможным заходить в один из наших храмов? — Андрей сразу же умерил свой пыл и добавил горделиво:

— Или это просто насмешка?

— Я же сказал, что святейший отец жаждет примирения, — напомнил Калистрат. — Наоборот, римский посланник пошёл нам навстречу, ведь место назначал, естественно, я. И раз посол согласился на моё условие, ясно, что пославший его настроен серьёзно.

— Ладно, не всё ли равно, — пожал плечами Андрей. — Только, по-моему, лучше бы ему прийти в замок. Или в лес.

— Здесь могут подслушать, в лесу — заметить. Я выбрал самое безопасное место.

— Можно подумать, что в церкве нас не услышат и не заметят! — рассмеялся князь.

— Не волнуйся, Ярославич, в любом случае там на вас не обратят внимания, — заверил его Калистрат. — Церква — самое надёжное место.

— Ладно, поступай, как знаешь, — махнул рукой князь. И пригласил Калистрата позавтракать: раз протоиерей принёс радостное известие, глупо на него сердиться.

Андрей даже приблизительно не представлял, как выглядит папский посланник. Представитель святейшего отца должен был сам подойти к нему и заговорить первым.