Увертливый Морочко Вячеслав

2.

Тот аэроплан, с которого они когда-то прыгали, двигался самостоятельно. А этот – долго тащил тягач. Пока вытаскивали на взлетную полосу, самолет разогревал двигатели. Сначала в утробе машины что-то визжало, потом ревело. Доехав до конца полосы, они развернулись на сто восемьдесят градусов. Двигатели затихли, а тягач отцепили. Самолет покачивался, шипел и вздыхал, как будто раздумывал, стоит ли лететь. Потом раздался оглушительный рев, и машина тихонечко, будто крадучись, двинулась с места собственным ходом. Этой громаде, чтобы взлететь, надо запихнуть под себя много воздуха. Для этого требуется сумасшедшая скорость. Все, что было на аэродроме, бешено понеслось вспять. У Пети внутри все сжалось. И, вдруг, отлегло. Напряжение спало: земля отпустила. Все за окном уменьшалось, уходило в туман. Через минуту земли уже не было. Машина рвала облака. А еще минут через пять облака провалились вниз, превратившись в море белых барашков. Выше осталось лишь одинокое перистое облачко. Рев как будто уменьшился: то ли уши привыкли, то ли двигатели перешли на спокойный режим.

Разрешили отстегнуть ремни. Галкин тут же вскочил. Дремавший рядом «пожилой» (лет пятидесяти) аккуратно стриженный седой человек, не открывая глаз, поинтересовался: «Далеко собрались?» «Вперед» – доложил Петя и показал рукой.

– Думаете пешком быстрее? Не боитесь заблудиться?

– Все дороги ведут в Рим.

– Тогда, валяйте.

Петя снова направился к занавеске.

Его остановила та же стюардесса:

– Вы куда, молодой человек?

– Девушка, прошлый раз вы так и не сказали, что там находится.

– Там салон бизнес-класса.

– Для очень богатых, что ли?

– Такой же салон, как у вас, только меньше.

– А можно взглянуть?

– Господи, какой вы любопытный!

– Я первый раз лечу – в самолете!

– Вы серьезно!?

– Честное слово! Я – на минуточку.

– Только быстрее. Сейчас вас начнут кормить.

– Кормить!? Здорово!

– А вы как думали.

– Я – быстро!

Пройдя еще одну занавеску, Петя прошел в небольшой салон. Он находился в головной части: видимо, здесь меньше трясло. Кроме кресел, он заметил что-то вроде гамака. Многие кресла были не заняты. «Наверно, дорогое удовольствие», – подумал он, разыскивая глазами «троицу».

Целой «троицы» он не нашел, но обнаружил в кресле одного из «сопровождающих». Поискал глазами и увидел второго – у двери под светящейся надписью «туалет». «Хорошо устроились. У них тут даже отдельный туалет есть!» – подумал Галкин. Он встал за «сопровождавшим», и тот подозрительно на него покосился. Тарас, если это был Тарас, наверняка, находился в кабинке. Петя ждал, что будет дальше. А дальше открылась дверь. Появился Бульба и, глядя на Галкина, произнес одно слово: «Пошел!», звучавшее, как достопамятная команда, означавшая «прыгай». Петя, не задумываясь, ответил тем же и в том же духе: «Да, пошел ты…сам!» Это прозвучало, как «пароль – отзыв». «Послушайте, что вы себе позволяете! – видимо, почувствовав неладное, взорвался сопровождающий. – Идите отсюда! Вы не из этого салона!» С места вскочил второй сопровождающий. На шум появилась стюардесса. «Вы же обещали не задерживаться!» – корила она Галкина. «Ухожу-ухожу», – примирительно лепетал Петя. Бросив взгляд на «сопровождающих» – высоких прилично одетых, прилично натренированных мужиков и, прицелившись к их кадыкам, подумал, как просто было бы сейчас положить их обоих в проходе; они бы даже не успели заметить. «Ах, извините!» – сказал он, мысленно, привыкнув извиняться, каждый раз, когда ловил себя на бессознательных агрессивных помыслах. И сам же плевался, находя в этом откровенную глупость и плохо скрытый цинизм.

Он чувствовал, здесь – какая-то игра, правил которой он не знает. А самое главное не знает, какую роль в ней играет Тарас. Пришлось отступить. Он вернулся на свое место в большом салоне, когда начали развозить обед.

«Ну, как успехи?» – поинтересовался сосед.

– Оказывается, место нашей посадки – не Рим, а Фьюмичино.

– Как интересно!? И далеко это Фьюмичино?

– Как Шереметьево от Москвы.

– Тогда все в порядке. Будем знакомиться – Виталий!

– А по батюшке?

– Обойдемся.

– Тогда я – Петр.

Пообедав, Галкин чуть-чуть придремал, а, открыв глаза, заметил в иллюминаторе знакомое облачко, похожее, на медленно машущую крылами белую птицу.

3.

Аэропорт имени Леонардо да Винчи во Фьюмичино, что в тридцати двух километрах от Рима, встретил их солнечной погодой. Проделав в обратном порядке все процедуры, связанные с контролем и багажом, пассажиры вышли на площадь перед тремя терминалами. Галкин прислушивался, как один из «сопровождавших» ругался на английском по мобильному телефону, а потом жаловался по-русски напарнику: «Макаронники! Не могут прислать машину. Говорят все в разъездах! Идиоты! Советуют взять такси! Ну и порядочки в этой паршивой конторе! И еще смеется: „Мы куперптенцы“…» «Купертинцы» – поправил второй сопровождающий. «Вот именно! Купертинцы, – говорит, – должны сами летать!» «Гавнюк!»

Туристы искали свои автобусы. А «троица» направилась к стоянке такси. За ними со своим чемоданчиком плелся и Галкин. Машины они взяли почти что одновременно, но «трио» долго устраивалось на заднем сидении, и все это время Петин водитель – коренастый тридцатипятилетний шатен с открытым лицом вопросительно смотрел на клиента. В голове Пети крутились заготовленные итальянские фразы, но те, что нужно, никак не приходили в голову. Неожиданно, он открыл рот и совершенно непроизвольно сказал по-английски: «Следуйте за этой машиной.» «О-кей!» – с облегчением воскликнул таксист и тронулся с места.

«Куда мы едем?» – спросил водитель, когда они выезжали на широкое шоссе, обсаженное кипарисами и какими-то экзотическими похожими на сосны деревьями. «Я сам не знаю, – признался Петя. – Следуйте за этой машиной». «О-кей!» – с удовольствием повторил таксист. Когда самолет разворачивался, идя на посадку, Галкин видел море. Но отсюда (с дороги) моря не было видно. Зато ему показалось, что небо, поверхность земли и вся местность вокруг были какого-то изумрудного цвета. И это в феврале. Увидев, что Петя залюбовался дорогой, водитель спросил: «Отдых?» Галкин так же односложно соврал: «Дело». Судя по времени и по солнцу, сейчас они ехали на восток – то есть удалялись от моря. Справа от дороги (то есть южнее) то появлялась, то пропадала обычная деревенская речка. Однако Петя, заранее ознакомившийся с картой, знал, что это и есть знаменитый Тибр, на берегу которого вскормленные волчицей Рем и Ромул основали свой «вечный город».

До города было как будто еще далеко, когда обе машины нырнули в туннель. «Извините, – спросил Петя по-английски. – Скажите, пожалуйста, как вас завут?» «Джованни!» – доброжелательно отозвался водитель. «Ну, конечно, и здесь первое же попавшееся имя – Иван». – подметил Галкин. «А вас?» «Петр!» «О, Пьетро! – значительно повторил Джованни. – Это хорошо!»

– Джованни – тоже хорошо!

– Спосибо!

– Джованни, скажите, сколько вы зарабатываете за день.

Водитель с подозрением покосился.

– Это секрет.

– Я хотел спросить, сколько стоит взять машину на целый день?

Таксист рассмеялся и показал на счетчик:

– Вы хотите нанять меня на день? А у вас хватит денег?

– Лир у меня нету. Сколько стоит ваш день в долларах?

Джованни задумался, подсчитывая. Потом назвал цифру.

«О-кей, – сказал Галкин. – Я вас беру!» Водитель кивнул: «Согласен».

Туннель кончился. Они вынырнули на поверхность уже в городе. Проехали по проспекту, свернули направо, попетляли обшарпанными улочкам и выехали на небольшую площадь с трамваями, ползающими среди руин каких-то огромных древних сооружений. «Большие ворота» – объяснил по-английски Джованни.

Петя не решался с ним заговорить по-итальянски, как слепой, которому сделали удачную операцию, никак не решается открыть глаза. Но в этот раз он не выдержал и перевел название площади на итальянский: «Piazza di Porta Maggiore» – «Площадь больших ворот». «Magnifico!» – «Великолепно!» – отозвался Джованни.

Машины нырнули под железнодорожную эстакаду и углубились в небольшой серый массив на восточной окраине города, зажатый между железной дорогой, кладбищем, университетским городком и сортировочной станцией. Движение замедлилось. Чувствовалось, что они приближаются к цели. «Джованни, пожалуйста, увеличьте дистанцию, – попросил Петя. – Я не хочу, чтобы они нас заметили». Произнеся эту фразу, он испытал странное чувство, ибо не мог себе дать отчет, на каком языке – сейчас говорил.

– Кто они?

– Русские.

– Вы ведь тоже русский?

– Тоже. Но я не хочу, чтобы они запомнили ваш номер.

– Почему?

– Это опасно. И, прежде всего, для вас.

«Мама-мия!» – сказал Джованни, и стал притормаживать.

– Но я хочу знать, куда они едут! Кажется, уже близко.

«Все ясно, – сказал таксист и через несколько минут остановился. – Они встали». И действительно, машина, за которой они все это время следовали, остановилась в трехстах метрах впереди. С ее заднего сидения тяжело выбирались три пассажира. Тарас был так плох, что сопровождавшие почти несли его на руках.

– Джованни, я оставляю багаж. Скоро вернусь. Подождите меня. У вас есть с собой телефон? Запишите мой номер. Если что звоните. А хотите, я заплачу вам сейчас за пол дня?

«Нет! Лучше потом, – сказал водитель. – У меня ваши вещи. Я буду ждать, сколько надо».

4.

Когда Галкин находился метрах в двадцати от парадной двери, такси, привезшее «троицу», отъехало, а у подъезда остановился большой темный внедорожник, из которого вышли сначала два охранника, а за ними два «боса» – надутые, расслабленные и подвыпившие. В их пухлых губах и мохнатых бровях было столько значительности и самомнения, что более подходящего слова у Галкина для них не нашлось. По комплекции они были, как близнецы, только один – чуть светлее (вернее, рыжее), другой – чуть темнее, но с проседью. Вышедшие из машины охранники угрожающе уставились на прохожего, и, словно от этого взгляда, он в миг «испарился».

Один из охранников приблизился к двери, нажал кнопку и назвал пароль. Дверь тут же открылась. Петя, «вибрировавший» около стражника, зафиксировал слово в памяти и вошел первым. Далеко впереди, по широкой парадной лестнице с трудом поднималась «троица». «Вот суки! Ну что за страна! Никто не поможет! Никому дела нет!» – громко ворчал по-русски старший сопровождающий. Они достигли следующего этажа и повернули направо. Петя нагнал их, когда они зашли в комнату с открытой металлической дверью. Но сопровождающие почти тут же вышли. А крутившийся возле них страж запер дверь и, взглянув в глазок, отошел. Галкин «подвибрировал» и тоже взглянул. Комната напоминала тюремную одиночку: кроме лежанки, на которой растянулся Тарас, здесь были стол, табуретка, умывальник и унитаз. Эту комнату отличало от камеры большое зарешеченное окно во всю стену. Из него, по всей видимости, открывалась панорама двора.

Еще одно отличие: на столе помещался небольшой телевизор, что как бы свидетельствовало, это вам не совсем тюрьма, а в чем-то даже – гостиница.

Галкин едва отскочил: сзади незаметно подкрались «босы». Отдышавшись, после подъема по лестнице, они говорили то по-английски, то по-итальянски, то по-английски, и по-итальянски одновременно.

– Фабио, здесь только что кто-то стоял!

– Где здесь? Игорь!

– У двери!

– Это как раз та самая дверь!

– Да я не про дверь!

Только сейчас Петя узнал того «боса», что был порыжее. Не очень давно он видел его в подмосковье. Это был российский магнат по кличке Барклай – Барков Игорь Николаевич. Там на базе еще говорили о его связях в Италии. И теперь, как тогда, он тупо уставился на то место, где только что «вибрировал» Петр.

Подбежал охранник с ключами.

– Синьор, Сильвестри, вам открыть?

– Игорь, вот тебе и человек! Вы здесь только что были?

– Да, да, синьор, я запирал дверь. –

«Видишь, все объясняется! – Фабио приблизился к двери и заглянул в глазок. – А вот и твой подопечный! Он – здесь! Смотри сам»!

«Тише, Фабио. Он ведь знает меня. Мы же – соседи. – Барклай подошел и взглянул. – Да, это – он.»

– Ничего. Сейчас он – в отключке.

– Чем это вы его успокоили – клофилином?

– У нас есть кое-что поизысканее.

– Вы с наркотиками поосторожнее. Он мне еще будет нужен в здравом уме и без вредных привычек.

– Как долго нам его тут держать?

– Подержи, Фабио. Подержи. Что тебе стоит. Позже скажу, что с ним делать.

– Да мне-то что! Главное, чтобы в вашем посольстве не пронюхали – будет скандал.

– А ты береги его, Фабио. Как сокровище.

– В одиночке он, пожалуй, свихнется.

– А ты займи его чем-нибудь, развлеки.

– Чем же, к примеру?

– А чем вы тут занимаетесь, господа! Не зря у вас – тайная ложа! Ну, научи его, Фабио, прыгать лягушкой, как твои «купертинцы».

– Обижаешь! Они не прыгают, Игорь. Они летают!

«Ну да, летают. Как бы!» – расхохотался Барклай.

– По крайней мере учатся!

– Ну, да! «Орлята учатся летать!»

– Игорь, ты ведь за кем-то охотишься?

– Я лично – нет! Для этого у меня есть Шериф!

– Ты с ним приехал?

– Нет, он сам по себе.

– Ты меня с ним не знакомил.

– Еще познакомитесь.

– Надеюсь.

В этот момент распахнулась дверь во двор. По пандусу, который вел на верхние этажи, как будто и в самом деле, зашлепали большие лягушки. Вереница наголо бритых людей в плавках с подогнутыми по себя ногами и взглядами, устремленными вдаль, прыжками поднималась в свои помещения. Это зрелище воодушевило Фабио. Он стоял на площадке, размахивал руками и орал: «Быстрее! Выше! Вперед! Это я – папа Фа! А ну, „купертинцы“, покажите, кто взлетит выше!» «Папа Фа! Папа Фа! Папа Фа!» – вскрикивали «купертинцы» в такт прыжкам. Неожиданно две «лягушки» столкнулись в воздухе. Тела, образовавшие клубок, покатились вниз. Послышались вопли.

Но Галкину не удалось досмотреть эту страшную сцену: зазвонил телефон. Забившись за угол, он поднес аппарат к уху и услышал голос Джованни: «Петр, они идут ко мне – те двое и с ними два в черном.» «Я понял! – ответил Галкин. – Заслони номер машины и жди меня!» Он успел спрятать телефон, когда услышал голос: «Я говорил, здесь кто-то есть!» – заорал Барклай, в упор глядя на Петю. Больше он ничего сказать не успел. Галкин достал из его кобуры пистолет, извлек патроны (он сделал своей привычкой выхолащивать обоймы с патронами), всунул оружие обратно, положил ладонь сверху на голову Игоря Николаевича и надавил. Ноги у Барклая разъехались и он сел на пол. Петя развернул его и прислонил спиною к стене – пусть отдыхает с комфортом. Он решил для себя, что этого человека он будет беречь. До тех пор пока Тарас нужен Барклайю, Барклай будет нужен Галкину, в качестве гаранта безопасности Бульбы.

5.

Галкин ветром спустился вниз, перед носом охранника нажал кнопку отпирающую дверь. Как водится, страж чихнул, пропуская мимо себя сквознячок. На улице Петя увидел четыре фигуры, приближавшиеся к такси. Капот двигателя был поднят. Джованни спиной к четверке, ковырялся в моторе, закрывая собою номерной знак. До такси оставалось метров двадцать, когда Петя настиг идущих. Не считая себя вправе отнимать жизни, он успел научиться соразмерять силы, чтобы не убивать наповал, но выводить из строя. Защищаясь, Петр, наказывал крепко так, чтобы помнили долго. Чаще всего наносил удар в шею – спереди или сзади, в зависимости от обстоятельств, только не сбоку, где можно задеть артерию или тонкие височные косточки.

Убрав с дороги стенающие тела и достав карту, Галкин попросил Джованни развернуться, чтобы не проезжать мимо двери, где стояла темная машина, и ехать прямо на «Площадь больших ворот». «Я не заметил, как вы подошли – сказал водитель, когда они тронулись. – А здорово вы их положили! Кстати, а что – за той дверью?»

– Что-то вроде сумасшедшего дома.

– Я так и думал. А эти, которые тут «отдыхают», они – санитары?

– Вот именно – санитары, которые схватят любого, кто под руку подвернется.

По карте Петя еще раз сориентировался и определил, что нужная ему улица находится неподалеку от площади. Минут через пять они уже были у древних ворот. Машина остановилась, и Галкин расплатился с водителем.

– Вы пойдете пешком с чемоданом? Я бы мог повезти, куда надо.

– Не стоит.

– Почему же?

– Говорят: «Меньше знаешь – лучше спишь».

«Это верно. – согласился Джованни. Если надо будет…»

– Если надо будет, я позвоню. Всего доброго Джованни!

Галкин вынес чемоданчик, отошел немного, повернулся, помахал рукой, дождался, когда машина отъедет, и пошел своей дорогой, которая называлась: улицей Джованни Джолитти (Via Giovanni Giolitti). Эта улица вытекала из «Площади больших ворот» и текла вдоль железной дороги до самого вокзала. Метров через двести на ней стояли две почти одинаковых трех этажных гостиницы желтого цвета. Ближняя была та, что искал Галкин. Через зеленый двор к парадной двери полого спускался пешеходный пандус, украшенный небуйной февральской зеленью. Перед дверью высилась стройная пальма с пышной желтоватой кроной на уровне крыши. Галкин первый раз видел настоящую пальму вблизи, наверно, поэтому она показалась ему не совсем настоящей, напоминающей театральную декорацию.

По пандусу Петр спустился к двери, вошел в холл, погрузившись в его янтарный мирок, приблизился к стойке портье. Поставив чемодан, предъявил паспорт и по-английски объяснил миловидной брюнетке, что он отстал от московской группы, которая сегодня приехала, и что номер ему заказан. Брюнетка проверила списки, справилась с документом и сказала: «Си, си, вот ваш ключ, синьор». «Грацие!» – поблагодарил Петя и, подхватив чемодан, отправился искать жилье. На ключе была бирка, а на дверях таблички. Он нашел свой номер в самом конце коридора на третьем этаже. Номер был предельно маленький – даже меньше того, куда поместили Тараса. Даже телевизор – такой же крошечный. Зато санузел и душ – отделены перегородкой. Это было понятно: в тюрьме все должно просматриваться через глазок. Галкин открыл чемодан, надел тапочки, развесил и уложил вещи в шкафу. Подумав, решил на несколько дней воздержаться от посещения дома на той стороне железной дороги: «Наверняка там сейчас все „стоят на ушах“. Есть смысл дать переполоху улечься».

Он разложил на столе карту Рима. Прежде чем начать гулять по городу, надо было разобраться в схеме его центральной части. Сначала он отметил главную (продольную) ось (с севера на юг), которую являла собой улица Корсо (по-итальянски Корсо – проспект), соединявшая площадь Пополо (Народная) с площадью Венеции. Условно эту линию можно было продолжить южнее до самого Колизея. Сама собою напрашивалась и поперечная ось (с запада на восток) от Ватикана по проспекту Виктора Эммануила, по Национальному проспекту до площади Республики не далеко от вокзала (TERMINI). Оси пересекались на площади Венеции возле монумента Виктора Эммануила. Начинать надо было с головы, то есть с Народной площади.

Галкин почувствовал, что проголодался. Это повлияло на план: сначала он пойдет до вокзала, там пообедает, спустится в метро и доедет до Пополо. А там будет видно.

Это был славный план, и он приступил к его исполнению. И все было бы ничего, если бы не тревожные мысли о Бульбе. Его все еще мучили сомнения, действительно ли это Тарас, а не двойник Тараса. Сказанное человеком слово «Пошел!», напомнившее команду для прыжка с парашютом, больше не убеждало Галкина. В конце концов, это могло быть простым совпадением. Да и лицо могло подзабыться. Если это, действительно, – Тарас, что может связывать его с Барклайем, зачем его надо было под другим именем увозить в Италию и не в клинику «Агостино Джамелли», как записано в документах, а в какую-то подозрительную шарагу? Хотя с другой стороны кое-какую надежду придавали отдельные реплики Баркова, высказанные им Фабио перед дверью в темницу Тараса.

Короче, вопросов было больше, чем ответов. И главный из них: имеет ли Галкин право вмешиваться в судьбу пленника, не зная всех обстоятельств дела, да и что, вообще, он может сейчас предпринять, не подвергая опасности жизнь несчастного.

Первый раз в жизни Петр чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Дефицит информации вызывал ступор, растерянность, ощущение безысходности, невозможности что-либо предпринять. Он чувствовал усталость. Хотелось прилечь и закрыть глаза. Он так и сделал. Но тут же вскочил, обожженный тревогой. Это было опасно уже для него самого. Состояние напоминало панику. «Необходимо отвлечься, – внушал он себе, – переключить мысли. Нужны новые впечатления, во всяком случае, нужно двигаться».

6.

До вокзала пришлось пройти больше километра. Огромный светлый зал итальянского общепита на втором этаже стеклянной призмы «Termini» напоминал российские столовые-самообслуживания, но публика, не в пример нашей, была хорошо одета. У нас такая – посещает рестораны с музыкой и белыми скатертями. Здесь было множество одухотворенных лиц, принадлежавших брюнетам и брюнеткам, как будто в городе происходил слёт интеллигентной армянской диаспоры.

Из еды Галкин взял себе что-то привычное: пасту с мясом, (подобие макарон по-флотски) и бокал сока с куском пирога.

Не выходя из «призмы», купив билеты и, пройдя турникет, Петр спустился под землю на эскалаторе. Метро было скромное, без излишеств и особых претензий. Радовали веселенькая подсветка, янтарный цвет пола и стен. В римском метро пятьдесят две станции и две линии. Красная – идет с севера на юг. Синяя – примерно, с востока на запад. Пересекаются как раз под вокзалом. «Termini» – единственный метропереход. Галкин спустился на станцию красной линии, присел на скамеечку, достал записную книжку и нашел в ней то, что искал, обдумал, что дальше делать, вынул карту, определил маршрут и сел в поезд. Вышел на станции «Фламинио» (четвертая станция). На поверхности он обнаружил буйство зелени: кустарников и густых крон. Явилось впечатление, что здесь – парк. Ничто не напоминало центр огромного города. Около станции нашел обычную телефонную будку и сделал то, что задумал: позвонил в Санкт-Петербург на домашний номер Тараса. Петр знал, что на западе из любой будки можно звонить в любой город, если известен код. Главное, чтобы денег хватило. Долго не брали трубку, а когда взяли и спросили «алло», голос звучал приглушенно и странно. Галкин, вспомнив о матери Бульбы, спросил: «Это Сара Иосифовна?» Ответили: «Сара Иосифовна год назад умерла.»

– Простите, нельзя ли позвать Тараса.

– Кто вы?

– Прошу вас, дайте трубку Тарасу, если он дома? Это важно!

– Откуда вы звоните?

– Издалека! Позовите Тараса!

– Его нет дома.

– Где он? Когда он будет?

– Боже мой! Кто это? Почему вы спрашиваете? Вы что-нибудь о нем знаете?

– Что я о нем должен знать?

– Его третий день ищут!

– Ищут!? Кто?

– Милиция!

– Что с ним случилось?

– Три дня назад он позвонил мне с работы, что едет домой. Он всегда звонил, когда задерживался… Он не приехал.

– Могли бы вы дать телефон тех, кто его разыскивает?

– Есть их визитка… Вы хотите помочь?

– Попробую.

– Но если вы далеко…

– Скорее, диктуйте мне номер. Деньги кончаются. Я – в другом городе.

– Пишите: «Капитан Васильев Сергей Иванович, телефон…»

– Спасибо.

Галкин записал номер и, отключившись, перевел дыхание: по всей видимости, только что он говорил с той, кого всю жизнь мысленно называл «своим чудом». Он даже вспотел. А сердце, как будто хотело выпрыгнуть из груди. «Спокойно!» – приказал себе Петр, еще раз вздохнул и стал набирать вновь полученный номер.

– Капитан Васильев слушает!

– Я – по поводу пропавшего Тараса Бульбы…

– Кто вы? Представьтесь!

– Я звоню из Италии. Имею важное сообщение.

– Представьтесь!

– Звоню из римского таксофона. У меня мало времени объясняться!

– Кто вы?

– Примите сообщение!

– Валяй!

– Сегодня утром Бульба доставлен на самолете из Москвы в Рим, как Ян Борисович Казимирко, якобы для операции в римской клинике. Он был невменяем, но его сопровождали два человека, под видом медицинских работников. Думаю, здесь – похищение. Я проследил, куда его отвезли. Запишите адрес… Это здание общества «Купертинцев». Кто такие? Вроде, – левитанты! Простите, у меня больше нет денег. Срочно заявите в Интерпол! «Как связаться со мной?» Я свяжусь сам. До свидания!

Все! Он сделал то, что обязан был сделать. Теперь он искал «Народную площадь». Выбрав женщину с лицом мадонны, он задал вопрос, лишенный и связки и вопросительного слова, словно туземец с Новой Гвинеи. «Пьяца дел Пополо?»

«Мадонна» изящно изогнула ладошку, указывая через плечо на едва видимый сквозь листву силуэт, и была столь же лаконичной: «Эко порта», – сказала она – «Вот ворота». В ее облике было что-то античное. «Грацие!» – поблагодарил Галкин. И мысленно уточнил впечатление от милого жеста: «Именно грация».

Он прошел на площадь через ворота, на которые ему указали. Судя по карте и путеводителю, они так и назывались: «Порта дель Пополо» (Народные ворота). Площадь являет собой овал, посреди которого высится мало чем примечательный увенчанный крестом обелиск, скорее всего выполняющий роль центра симметрии. Здесь начинается знаменитый римский «трезубец» – три улицы, расходившиеся широким трезубцем. Слева – улица Бабуино, справа – Рипетта, а по средине – Корсо (Проспект). В самом начале улицы Корсо, как божьи стражи, стоят по бокам два храма-близнеца, в честь Святой Марии. Туда, между ними, и направился Петя.

Слово проспект означает: прямая, длинная и широкая улица. Впрочем, слово «широкая» имеет относительное значение. Например, Невский проспект в Санкт-Петербурге показался Пете и узким, и низким по сравнению с проспектами Москвы. Что говорить о Корсо, которая – втрое уже «Невского». Галкин подозревал, что в двадцатом веке архитектура Москвы наградила москвичей искаженным вкусом, ибо широкие улицы отнимают площадь у города, прибавляя воздуха, они разбавляют, а порой и совсем выгоняют душу из города. Улицы должны принадлежать людям, а транспортным средствам – главным образом недра.

Длинная узкая Корсо считается центральной улицей Рима. Когда-то француз Стендаль, влюбленный в Италию, назвал ее «самой красивой улицей мира». Стендаль (Анри Бейль) жил в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого веков, учавствовал (в качестве снабженца) в войне Наполеона с Россией. Галкин читал его «Пармскую обитель», «Красное и черное», а также книгу Анатолия Виноградова о самом Стендале. Глядя по сторонам на обшарпанные трех-четырех этажные здания, Петя с трудом допускал, что когда-то она, действительно, могла слыть самой красивой улицей. Ведь Невский проспект тогда уже существовал, хотя, возможно, в те времена он считался верхом безвкусия, как раз из-за своей ширины.

Галкин отметил странность: дома с ободранной облицовкой имели великолепные витрины из пуленепробиваемого стекла, а если заглянуть во дворики или подъезды (что для Пети не составляло труда), то можно было обнаружить совершенство и роскошь во всем. Неожиданно, он начал понимать, что некогда слышанное им выражение «итальянский дворик» означает не просто маленький двор, а обычай под неприглядной внешностью прятать богатство и шик. По логике это должно иметь место там, где существует пропасть между богатством и бедностью, где есть основания для зависти, а в народном характере скрыта готовность к бунтарскому взрыву.

Петр не строил планов. Он шел, куда вели ноги. Метров через пятьсот, пересекая небольшую улицу (почти переулочек), взглянув налево, он заметил в перспективе нечто знакомое и, не задумываясь, повернул в ту сторону. Улица, по которой он теперь двигался называлась Кондотти. Здесь было еще больше богатых витрин, а вывески магазинов пестрели известными именами «Гермес», «Валентино», «Версачи». Заскочив в старинное кафе «Греко» и, пробежав сквознячком по янтарным залам, Петя обнаружил на стенах галерею миниатюрных портретов известных завсегдатаев: Гёте, Стендаля, Байрона, Берлиоза, Гоголя – люди во все времена стремились отметиться в Вечном городе. Наконец, эта серая улица с глазищами шикарных витрин кончилась, стены раздвинулись, и Пете открылась одна из красивейших панорам Европы – знаменитая «Площадь Испании».

Посреди площади журчал трогательный фонтан «лодочка» из белого мрамора, изображающий полузатопленную лодку, которую со всех сторон заливала вода. Образ напоминал мраморное надгробье и создавал настроение светлой печали и умиротворенности.

Через пятнадцать шагов за фонтаном начиналась (как пишут) красивейшая лестница Европы. Её ширина – метров сорок. Два ряда метровых тумб, предназначенных для вазонов с цветущими рододендронами и азалиями делили ее на три части: двадцать метров в средине и по десять – с краев. Поднявшись на две трети высоты холма лестница венчается фонарями и раздваивается, с двух сторон охватывая две огороженные балюстрадами и стоящие друг над другом площадки. На верхней – стоит обелиск. А за ним на вершине холма – церковь «Святой троицы». Холм венчают две стройные с большими сквозными арками и окаймленные балюстрадами колокольные башни. Играя роль вертикальной оси симметрии, обелиск врезался в вечернее небо как раз между башнями.

Лестница с низу до верху была заполнена молодыми туристами, стремящимися запечатлеть в памяти и на пленке момент «встречи с прекрасным». Весной ее украшают розовые цветы, а летом она служит декорацией для парадов мод. В отличии от зданий, лестница доступна для всех, в том числе для бомжей. Им только запрещается лежать на ступенях.

По ступеням Галкин поднялся к храму, мимо высокой пальмы вышел на площадь Святой Троицы, по другую сторону холма, и мало примечательной улицей «виа Систина» направился к площади Барберини. Так вели ноги. Это был юг – его первый вечер в Италии. Здесь быстро темнело.

На площади струился фонтан «Тритоны»: два сидящих в раковине усатых мужика с голыми торсами и рыбьими хвостами, вместо ног, наслаждались стекающей сверху влагой. Тритоны – языческие божества (сыновья Посейдона и владычицы морской Амфитриты) или, проще говоря, русалки мужеского пола. Наверно, летом, при здешней жаре, тритоны должны вызывать у зрителей зависть (во всяком случае, понимание). Пяти-шести этажные дома здесь выглядели импозантнее, чем на Корсо и современнее, если девятнадцатый и начало двадцатого века можно назвать современностью. По крайней мере, они не казались обшарпанными.

Здесь был вход в метро. И Галкин вошел в вестибюль. Не для того, чтобы спуститься и ехать, а чтобы позвонить по таксофону. Пока гулял, ему пришло в голову, что должен опять это сделать, чтобы продублировать адрес женщине, которую назвал «своим чудом».

Он набрал номер. А, услышав звук ее голоса, без вступления сообщил: «Я вам недавно звонил. Вы слышите? Я узнал: Тарас похищен, перевезен в Италию, в Рим и находится по адресу…Запишите!» Петя назвал адрес и положил трубку.

Из площади с фонтаном в северном направлении вытекает улица Витторио Венето или сокращенно «виа Венето». Будучи вдвое шире Корсо она кокетливо изгибается, подобно латинской литере «Z». На тротуарах у проезжей части посажены деревья и цветники. «Виа Венето» считается одной из шикарных и светских улиц. На ней расположены посольства, дорогие гостиницы и знаменитые кафетерии.

Сейчас вдоль витрин прогуливались стройные брюнетки в темных плащах (конец февраля). Громадные окна бросали янтарные отблески на их знойные лица. Женщины улыбались. Сквозь эти улыбки одновременно проглядывали: интерес, азарт охотника и плохо скрытое отвращение.

Если на Корсо, на Площади Испании и в прилегающих улицах царил чуточку затхлый музейный дух, то здесь благоухали ароматы европейской цивилизации: было много прохожих, автомашин, звучала разноязыкая речь. Здесь не надо было делать вид, что морщины времени, на обшарпанных стенах, вызывают у вас романтический трепет. Вокруг царила современная жизнь и не самого дешевого сорта.

Галкин, расслабившись, брел по тротуару, глазея по сторонам, почти ничего не различая, кроме отдельных пятен и линий. Это нормальное состояние «распущенности» – состояние отдыха в движении, свойственное ему, как многим другим, для него было особенно опасным. Так его легче всего можно было застать врасплох. Легче, чем даже во сне, потому что во время сна он – в постели, а здесь – на виду. Он движется, но беззащитен.

На этот раз он ощутил удар током, но успел отскочить, и «завибрировал», прижимаясь к стене, уходя от места удара. Заряженный картридж электрошокера только скользнул по одежде Галкина. Петр автоматически увернулся, и коробочка разрядилась, ударившись в спину дефилировавшей рядом брюнетки. На ней были плащ и тонкое платье. Она даже не вскрикнула, вытянув шею, опустилась, свернувшись на тротуаре, как черная гусеница. Галкин стоял, озираясь, и скоро увидел знакомый темный внедорожник и знакомого «суслика-телохранителя», пробиравшегося сквозь толпу. В руке у него был электрошокер. В любую секунду он готов был снова пустить его в ход. Из машины выскочил второй «суслик», за ним «выкатился» Барков. Вместе они устремились к парадной двери, против которой стоял лимузин. Первый телохранитель (с электрошокером) поспешил за ними. Упавшую окружила толпа брюнеток. Они привели женщину в чувство и поставили на ноги. Появился карабинер.

Подняв глаза, Петя заметил вывеску: «Отель Мажестик» и, «включив пропеллер», бросился внутрь вслед за Барковым и телохранителями.

«Просвистев» мимо портье, Галкин настиг «троицу» у двери лифта, поднялся с ними на третий этаж, довел до места. Барков занимал целые апартаменты, где была предусмотрена даже комната для охраны.

Они поднимались молча. Барков выглядел надутым, громко и угрожающе сопел. Он опять видел «двадцать пятый кадр». По обыкновению, наш герой проскользнул в апартаменты первым. Комнат было достаточно, крупных предметов, за которыми можно укрыться и отдохнуть, тоже хватало. Пока он «носился пропеллером», его не было видно, но в эти доли секунды (или просто секунды) ничего и не происходило. Нельзя было даже услышать полного слова. Во время «вибрации» все происходило, как бы в замедленном темпе. Оба состояния требовали от Пети расхода энергии и, несмотря на тренированность, порядком изматывали. Галкину приходилось все время искать укрытия, чтобы перевести дух и расслабиться. Но он уже привык и делал это автоматически, неосознанно.

– Вы уж простите, шеф, что так получилось, – винился «суслик».

– Знаешь, Серый, последнее время ты мне не нравишься.

– Ну что я мог сделать? Я же не знал, что он увернется!

– Я показывал, кого стреножить. Вот его! А не бабу! Смотри!

– Это он?

Галкин «пропеллером» подлетел к столу. На столешнице лежала фотография, которую он подарил Тарасу, когда, прощаясь, они обменялись снимками.

– Что не похож?