Профессионалы Леонов Николай

Дела семейные

Два мужественных, красивых парня смотрели друг на друга без всякой симпатии. Брюнет был во фрачной паре, выбрит и причесан безукоризненно. Плечи блондина обтягивала покрытая пылью кожаная куртка, а сам он, наверное, с неделю не брился. И тем не менее они были похожи. И карие и голубые глаза смотрели холодно, отчужденно, были неподвижно прищурены.

– Мужчины делятся на две категории, – сказал блондин. – У одних есть оружие, у других его нет. – И всадил пулю оппоненту между глаз.

Видимо, калибр пистолета у блондина оказался подходящим, из простреленной головы брызнула кровь и залила стену. На белой стене кровь особенно алая.

И по законам боевика события завертелись стремительно. Завыла сирена, голубым грибом расплывался на крыше стелющегося по шоссе автомобиля бешено вертящийся фонарь, визжали на поворотах шины, казалось, пахнет горелой резиной.

Майор милиции, старший оперуполномоченный МУРа Лев Иванович Гуров любил американские боевики. Он в принципе уважал профессиональную работу, обращал внимание на каменщика, в руках которого кирпич становится послушным, на топор мясника, отрубающего от замерзшей туши ровнехонькие, выверенные ломти.

Сегодня майор смотрел на экран видеомагнитофона без особого настроения, покосился на голубоватый профиль сидевшей рядом Риты, на лица гостей, которые вольготно расположились в просторной комнате. Две девушки, болтая джинсовыми ногами, лежали на шкуре медведя. Одна из них подняла стакан, в него тут же полилась искрящаяся струя воды.

Бутылку минеральной держал хозяин квартиры Олег Георгиевич Крутин – седой, элегантный, похожий на иностранца с рекламного проспекта.

И Гуров понял, отчего у него такое скверное настроение. Дело не в американцах, разбрызгивающих по экрану кровь, словно водицу. Он почувствовал, что сам находится на съемочной площадке или уже в отснятой ленте какой-то пошловатой маленькой истории. Девочки ждут партнеров, мужчины выглядывают «последнюю любовь на один час», осторожничают, боятся промахнуться – свет от экрана обманчив. Скоро начнется второе отделение, лживая любезность, намеки, понятные только посвященным, скользкая губная помада, запах настоящих французских духов и пота.

Гуров накрутил себя до упора, сейчас пружина лопнет, наклонился к Рите, шепнул:

– Я жду тебя в машине.

На экране дрались и стреляли безукоризненно. Героя ударили ногой в челюсть, Гуров вздрогнул, хотел подняться, Рита удержала его за руку.

– Ты словно ребенок. Это же кино.

– У меня излишне богатое воображение.

Хозяин наполнил девушкам стаканы, допил бутылку из горлышка и сказал:

– Профессионалы они высочайшие, и никуда от этого не денесься, – умышленно изувечив слово, он скосил на Гурова хитрый глаз. – И мысли-то полторы, а актеры? Операторская работа? Все хай класс!

Гуров вспомнил, как блондин на экране выстрелил. Он не выхватил пистолет, не выдернул его из рукава, лишь коснулся бедра, и оружие оказалось в руке. Кинотрюк или тренированность актера? Лева почувствовал на себе взгляд Крутина и, подражая тону хозяина, ответил:

– Русь мы лапотная. Полиция у них – зависть берет. – Он снова взглянул на экран, где полицейские совершали обыкновенные чудеса, сказал: – Меня убили, и я иду на улицу, – и вышел из комнаты.

В спину стреляли, и Гуров болезненно поморщился, он не умел порой смотреть на экран глазами зрителя.

Следом за ним вышел и Крутин.

– Надоело? – спросил он без всякого вызова. – В жизни драка всегда омерзительна. Верно? – Он легко подтолкнул Гурова в просторную кухню, открыл холодильник, похожий на тот, что недавно показывали на экране.

Гуров пожал плечами, ничего не ответил.

После полумрака гостиной и мертвого света от телеэкрана, в кухне казалось неестественно светло. Кафель стен, белизна холодильника и электроплиты, сверкающие прозрачные бокалы создавали впечатление, что мужчины оказались в операционной или лаборатории.

В эту квартиру Гуров пришел впервые. Все последние дни за завтраком и ужином Рита напевала завлекательные куплеты, рассказывала о некой подруге, дядя которой просто обаяша, и если бы майор Гуров не соблазнил ее, дурочку, то Рита, возможно… Тут она замолкала, поглядывая настороженно, проверяя, не перегнула ли. Лева кивал, ожидая продолжения, и куплеты продолжались. Словно на снимке, лежащем в ванночке, четче и четче вырисовывались контуры готовящейся западни. Оказалось, что дядя проездом, точнее, пролетом из Рио-де-Жанейро осчастливил своим присутствием Москву. У обаяши прекрасный видео и великолепные кассеты, все это законно-презаконно, так как дядюшка дипломат, – и Рита смотрела на потолок.

Гуров проработал в розыске двенадцать лет, терпения ему не занимать, слушать он умел, молчал, как гроссмейстер в матче на первенство мира.

Следующий ход Риты был прост и потому безотказен.

– Ты меня еще любишь? – спросила она и продолжала: – Ты умный, тактичный, взрослый любящий муж и должен прощать легкомысленной жене ее слабости. Завтра вечером мы идем к моей подруге смотреть американский боевик.

– Ну, наверное, мы идем не к подруге, а к ее дядюшке, который «самых честных правил», – уточнил Гуров, признавая себя побежденным.

Казалось бы, зачем устраивать сложную подготовку столь, казалось бы, невинному предложению? Ну и пойдем в гости, и посмотрим фильм, и делов-то? Но Рита уже приобрела в данном вопросе некоторый опыт. И хотя большинство женщин не извлекает опыта из прошлого и не делает никаких выводов на будущее, Рита принадлежала к меньшинству.

В Москве начиналась видеоистерия. Она охватывала далеко не все миллионы населения столицы. Люди ходили в театры и кинотеатры, в концертные залы и спортивные залы, в консерватории и планетарии, посещали библиотеки, некоторые даже читали в одиночестве. Функционировал и простой телевизор, программа которого выходит по пятницам и предупреждает, что на следующей неделе «наша ледовая дружина», либо «Спартак», либо фильм, который… Ну, не стоит вспоминать и расстраиваться. Телевизор есть в каждой семье, и каждый волен его не включать.

Да, существовали еще отдельно взятые, все реже встречающиеся, они боролись с законом… сами знаете, каким. У них не оставалось на видео времени, так как очереди длинные, а после не то что в «ящик», в окно смотреть сил нет.

Подводя итог, можно с уверенностью сказать, что видеоболезнь подхватили не все. Рита временами лишь слегка температурила, так, легкое недомогание, при котором больничный не выписывают, а рекомендуют горячий чай с медом.

Гуров, естественно, был в курсе, но взглянуть на чудо все времени не хватало. Профсоюзную организацию в МУРе до сих пор не учредили, защищать права оперсостава надлежало начальникам, которые сами порой уходили из кабинетов то ли затемно, то ли засветло, не разберешь.

Несколько раз Рите удавалось доставить мужа в квартиры с видеомагнитофонами. Однажды смотрели «Белоснежку», но копия оказалась не из первой пятерки, Лева удовольствия не получил.

А последний просмотр Рита не могла забыть долго, точнее, не забывала никогда. Изображала, что ничего тогда не произошло. А было… Было…

Пришли к подруге. После замужества у Риты остались знакомые лишь женского пола, другие, парни из ее девичьего прошлого, испарились. А может, их никогда и не существовало? Муж подруги, гладкий и услужливый, включил видео, собралось человек десять, смотрели очень приличный фильм, пили чай, некоторые из гостей часто выходили на кухню, настроение повышалось. Рита заметила, что Лева сначала хмурился, затем начал улыбаться, она эту улыбку не любила. Нет, она, возможно, и полюбила Гурова за открытую обаятельную улыбку, но была у него другая, особенная, с появлением этой улыбки менялся и голос, становился тихим, вкрадчивым, опасным.

Фильм кончился, кто-то захлопал, хозяин поклонился, а Лева тихо сказал, мол, телевизор великолепный, изображение прекрасное. Хозяин вновь поклонился и начал объяснять, какой фирмы аппаратура, сколько она стоит там, сколько здесь, цифры назывались астрономические. Лева взял Риту под руку, поблагодарил за доставленное удовольствие, сказал, что завтра ему в первую смену, и, выходя к дверям, шепнул хозяину: «Проводи». Переход на «ты» Рита слышала, разговор на лестничной клетке – нет, так как муж сжал ей локоть и попросил спуститься, подождать на улице. Беседа состоялась короткая.

– Наследство не получал? Нет, – сказал утвердительно Гуров. – За рубежом длинные годы не вкалывал. На улице ничего не находил. Десять лет не ел, не пил? Нет. Значит, воруешь.

– Однако на брудершафт не пили мы. Вы из ОБХСС? – попытался ощетиниться хозяин.

– Я на другом этаже, – ответил вкрадчиво Гуров. – Арестуют и все отберут. Не завтра, так послезавтра. Живи и жди, наслаждайся. – И сбежал по лестнице к Рите.

Позже позвонила рыдающая подруга. Рита и вспоминать тот разговор не хочет, больше они не виделись. Молодые супруги сутки не разговаривали. Двенадцатилетняя Ольга, о ней расскажем позже, расхаживала по квартире, словно сестра милосердия, и ухаживала за ними, наконец изрекла:

– Надоело, иду в кино. Садитесь за стол переговоров, войны отменены. – И, заграбастав из общей кассы полтинник, исчезла.

Стол переговоров стоял на кухне.

– Гуров, ты прост, как штыковая лопата, – подражая мужу, Рита говорила вкрадчиво, бархатным голосом. – Давай жить еще проще. Дай мне чистые анкеты отдела кадров. Когда нас приглашают в гости, я хозяев квартиры попрошу анкету заполнить. Ты проводишь соответствующую проверку и принимаешь решение.

Гуров, естественно, уже размышлял над вопросом, почему он в тот раз сорвался? Вроде бы жулика увидел не впервые. В «Двенадцати стульях» есть такой персонаж – застенчивый ворюга Альхен. Корейко тоже свои миллионы прятал, жил скромно, на зарплату. Сегодня стали встречаться люди, которые «левые» деньги не скрывают, мало того, они пытаются нагромоздить горы вещей: дач, машин и прочее – и, втиснув пальцы в золотые перстни, оттянув своим женщинам уши бриллиантами, вылезти на всеобщее обозрение, подняться над «деловыми», которые жить не умеют. Появилось ворье воинствующее, утверждающее себя как элиту рода человеческого. Обо всем этом Гуров промолчал.

– Конечно, Ритка, мир не переделаешь и всех жуликов не пересажаешь, – ответил Гуров, – я не решаю вопроса, быть или не быть войнам. У меня есть свои принципы, возможно, они неудобны, но они есть. Служба моя к ним никакого отношения не имеет.

– Прекрасно! – Рита театрально всплеснула руками. – Необитаемых островов нет… Давай уедем в тайгу. Там ни души. Но ты останешься без работы, и чего мы жрать будем? Ты ведь, кроме этого, – она обхватила запястье, изображая наручники, – ничегошеньки?

Гуров встал, чмокнул жену в висок и рассмеялся.

– Надо зажечь свечи. Спустя годы станем рассказывать, что первая семейная сцена происходила при свечах.

Они запомнили свою первую ссору, и когда Рита наконец решила вытащить мужа на очередной просмотр, готовилась тщательно. Она, не заполняя анкеты, выясняла, кто хозяин, что, где, когда, откуда и на какие шиши привезено.

Гуров понимал, что его поза по отношению к видео только смешна. Еще не прошло и ста лет, как люди перестали бороться с электричеством. Пройдет сколько-то лет, и видеомагнитофон заменит телевизор, появится практически в каждой семье.

Лева приглашение принял и дал себе слово молчать при любых обстоятельствах. Но эти кровавые подвиги на экране, которые совершали его, Гурова, коллеги? Они другой национальности, живут в другом обществе, но они – детективы. Их профессия защищать человека от зла, а они… Впрочем, все это глупости, он, майор Гуров, стал несдержан, распустился. Он злился на себя, войдя с хозяином в кухню-лабораторию, услышал за спиной выстрелы и сказал:

– В большинстве случаев я человек сдержанный.

– Вся наша жизнь состоит из случаев, – усмехнулся Крутин.

Они стояли друг против друга, оба высокие, хорошо сложенные, но если Гуров был в джинсах и рубашке с небрежно закатанными рукавами, то Крутин казался безукоризненно выутюженным, о складку его брюк, как говорится, можно было обрезаться. Лева выглядел на свои тридцать с небольшим. Возраст Крутина было определить трудно, юношеская стройность, гибкость при густой седине сбивали с толку, а лукавые, чуть прищуренные глаза не желали выдавать правду.

Только Лева подумал, что они напоминают ту пару, из боевика, как Крутин сказал:

– Слава Богу, вы не при оружии.

Он достал из холодильника банку сока, ловко вскрыл, наполнил тут же запотевшие стаканы.

Крутин нравился Гурову и раздражал своей легкостью, чужеродностью. Хозяин рассматривал его с откровенным любопытством и улыбался.

– У вас романтическая профессия. – Крутин поднял стакан, кивнул. – Верно?

– Романтическая? – Гуров задумался.

Лет десять назад он полагал, что отвечать следует мгновенно. Сегодня, услышав вопрос, он в большинстве случаев словно предмет брал в руки, вертел, разглядывал, лишь потом отвечал. Манера эта, как правило, людей раздражала. Крутин смотрел лишь с лукавой иронией.

– Работа, – подвел итог своим размышлениям Гуров.

– Вы ведь из хозяйства Турилина, – снова улыбнулся Крутин.

«Улыбается, улыбается, словно японец», – подумал Гуров, увидел выглядывающую из гостиной вихрастую голову жены, тоже улыбнулся, махнул рукой:

– Сиди, женщины любят смотреть, как мужики дерутся. – И чтобы Крутин не принял его слова за предложение мира и дружбы, повернулся, взглянул на хозяина оценивающим взглядом, сказал: – А вам, Олег Георгиевич, неловко выговаривать слово «хозяйство». Оно из военного прошлого, вам в те годы лет двенадцать было.

В словесную дуэль с дипломатом Гурову вступать не следовало – Крутин легко пропустил выпад противника, будто не слышал, и сказал:

– Бандиты. Пистолеты. Ножи.

Парень его забавлял своей серьезностью, и Крутин решил встряхнуть его, обнажить суть, для этого следует рассердить.

– Случается, – решив подыграть, ответил Гуров, затем добавил: – Редко, – и с надеждой посмотрел на дверь, из-за которой действительно стреляли.

«Нет уж, паренек, ты так легко не отделаешься», – усмехнулся Крутин про себя и серьезно, мобилизуя все свои артистические способности, сказал:

– Жизнью рискуете, – он даже перегнулся через стол, – часто?

– Мне не приходилось, – ответил Гуров. – А в принципе опасность нашей профессии в другом.

– В чем? – быстро спросил Крутин.

– Не скажу, – так же быстро ответил Гуров.

– Почему? – удивился Крутин. – Секрет?

– Из вредности не скажу.

Гуров употребил одно из любимых выражений жены, зная по опыту, что возразить на него крайне трудно.

И Крутин действительно несколько опешил, развел руками, вновь оглядел Гурова, решая, с какого бока подступиться к нему.

Из гостиной последний раз выстрелили, послышались голоса. Первой на кухне появилась Рита, взяла Гурова под руку, заглянула в лицо, поняла, что муж не сердится, и тут же перешла в наступление:

– Вся рота идет не в ногу, один поручик в ногу.

– Два поручика. – Гуров кивнул на Крутина.

– Олег Георгиевич не поручик, а хозяин.

В машине – Гуров ездил на «Жигулях» отца – Рита продолжала:

– Скажи, ты не можешь высидеть у телевизора два часа? Сплошные демонстрации. Все-таки рядом люди, а Олег Георгиевич – так само очарование. Невероятно, но ты ему понравился.

– А он мне – нет, – ответил Гуров. – Молодящаяся женщина еще терпима, но молодящийся мужчина…

– Он не молодящийся, а молодой, – перебила Рита. – А вот ты порой старый.

– Старый муж, грозный муж, – запел Гуров, попытался поцеловать жену, но не дотянулся, машина вильнула. – Я больше не буду.

– Врешь.

– Ты же знаешь, что я вру лишь в крайних случаях, – ответил Гуров.

Как вам не стыдно, Лев Иванович? Взрослый человек, а врете. Олег Георгиевич скорее вам понравился, чем не понравился. И американские детективы вы смотреть любите. А сегодня вы просто не в духе. Так в чем виновата молодая жена? Да вы, Лев Иванович, оказывается, женаты? Вот интересно, жил столько лет холостой, возраст Иисуса Христа миновал, и на тебе – женился.

В принципе Гуров жил в достаточно быстром темпе. Но когда он вернулся из далекого города за Уралом, где находился в командировке, раскрыл два преступления и познакомился с замечательными людьми из страны Большого Спорта, жизнь Гурова понеслась просто вскачь. Вроде как посадили человека впервые в седло, стеганули коня и решили взглянуть, что получится.

Началось все с беды – умерла Клава. Когда Гуров прилетел, старая домоправительница уже лежала в реанимации. Двустороннее воспаление легких, возраст и… похороны. Отец надел парадную форму и все ордена, пришли его друзья, казалось, что хоронят не старую домработницу-крестьянку, а боевого командира. Не подушечку с орденами – люди несли свою память, благодарность русской женщине, отдавшей всю свою любовь детям.

Гуров тоже был в форме, которую надевал раз или два в год, его скромные майорские погоны затерялись в золоте генеральских погон. Он все пытался вспомнить Клавину фамилию и не вспомнил, а спросить у матери постеснялся.

Дом Гуровых походил на брошенный капитаном корабль. Отец, мать и Лева тыркались у холодильника, у них все время чего-то не оказывалось: то масла, то яиц, обед вообще отсутствовал. Наконец они узнали, где какой магазин, прачечная, химчистка… Когда они распределили между собой обязанности старой домоправительницы и хватило каждому и еще немного осталось, навалилась тоска. Жила единая, прочно сцементированная семья. И вдруг в квартире оказалось три отдельных человека. Они знали и любили друг друга, но годами решали мелкие конфликты через Клаву. Ее не стало, пришлось замыкаться напрямую, выяснилось, что это отнюдь не просто. Появился какой-то холодок отчужденности, мать пыталась заменить Клаву, разговаривала за столом неестественно оживленно, шутки ее были порой неуместны и мужчин раздражали.

Только жизнь начала налаживаться, как выяснилось, что родители играли с Левой в жмурки, глаза были завязаны только у него. Оказалось, что они давно уже оформляют документы, мама уходит на пенсию и с отцом уезжает на годы за рубеж.

Лева чуть обиделся, повоевал с самолюбием и после трехдневного молчания воскресным утром пришел в кабинет к отцу:

– Разрешите, товарищ генерал-лейтенант, обратиться по личному вопросу?

Отец отложил газеты, улыбнулся и заговорщицки подмигнул. «Да он еще молодой мужик, – подумал Лева. – Пятьдесят семь, не курит, не пьет, лыжи, бассейн. Седины чуть-чуть, а вот глаза выдают. Подустал ты, генерал, сын у тебя сыщик, от него не спрячешься, можешь улыбаться до послезавтра, глаза лгать не умеют».

– Счастливый ты человек, Лев Иванович, – сказал отец. – Через три недели проводишь и свободен. Капитан, штурман, ну и, конечно, загребной. Твое решение – это твое решение, со всеми вытекающими последствиями.

– Да, я понимаю, – сказал Лева. – Только почему не предупредили?

– А ты либо проглоти, либо выплюни, а за щекой не держи, – сердито ответил отец. – Мы хотели как лучше, кто же знал, что Клава… – Он сам натуженно сглотнул. – Ты когда женишься? Где твоя вихрастая-глазастая?

– Она решает…

– Что значит решает? – Отец поднялся, отшвырнул кресло. – Возьми на руки и отнеси! Ты – Гуров! Черт тебя побери! Она решает!

Если бы отец умел, то обязательно бы всплеснул руками.

Лева не сказал, что заявление подано три месяца назад и регистрация назначена на послезавтра.

– Вы свободны, майор. Выполняйте. – Отец опустился в кресло и вернулся к газетам.

Два дня назад Рита хотела идти в дискотеку, которую Гуров не любил, сказывалась солидная разница в возрасте. Девушка расценила поведение Гурова как эгоизм и посягательство на ее свободу, заявила, что выйдет замуж за Кащея, который слыл парнем общительным.

Гуров не звонил. Рита тем более, а послезавтра превратилось в сегодня. Гуров взял свою опергруппу и служебную «Волгу», приехал к Рите, отобрал паспорт, занял ее руки охапкой роз, и через два часа все было кончено.

Свадьбу не гуляли, обедали в ресторане человек пятнадцать, не больше. Заехали на часок генерал Турилин и начальник отдела полковник Орлов.

Положенные на женитьбу отгулы Гуров с Ритой провели на даче.

За день до отъезда отец пригласил Леву в кабинет и сказал:

– Государство квартиру выделило мне, и я заплатил за год вперед, – и выложил на стол квитанции. – «Жигуленок» остается тебе, вот дарственная. Я буду звонить тебе сам. Жену люби, дари цветы, уступай во всем и держи в строгости. Ну, в дорогу! Это я говорю не себе, а тебе, майор. Я давно в пути.

Пока родители не уехали, Лева не понимал и не ощущал их места в своей жизни. В семье не сюсюкали, отношения были внимательные, но сдержанные. Вечерами, если встречались за чаем, усталые, говорили о постороннем. Серьезные разговоры велись в воскресенье за завтраком, что тоже случалось не чаще раза в месяц.

Со смертью Клавы прежний мир Левы Гурова раскололся, а после отъезда родителей перестал существовать. Предстояло строить новый, на пустом месте. Имеется в виду мир духовный, с материальной базой у Гурова было все в порядке, да и воспитали его так, что потребности у него минимальные.

Рита по квартире ходила притихшая, поглядывала на мужа настороженно. В университет она уходила раньше, чем Гуров на работу, оставляла ему завтрак на кухонном столе. Первые дни они почти не разговаривали, подавленные своей свободой и ответственностью за каждый свой поступок. Гуров и не подозревал, насколько он в доме опекаем, оттого зависим и беспомощен. На работе он был старший оперуполномоченный майор Лев Иванович, его любили и не любили, но в МУРе все его знали, считали человеком решительным, волевым, в последнее время излишне жестковатым.

Все проходит, и вскоре Рита – она освоилась первой – защебетала, стала носиться по квартире с тряпками, бесконечно вытирая, подметая, переставляя и перевешивая с места на место. Она указала мужу, в какой ящичек должна складываться ее «огромная» стипендия и его «мизерная» зарплата, в какой вазочке круглый год будут стоять цветы – пусть одна ромашка или веточка ели. И Гуров почувствовал себя в седле увереннее, подхватил поводья и мягко, а порой и не очень двинулся дальше, в жизнь.

Она, эта жизнь, тем и прекрасна, что горизонты ее не просматриваются и повороты непредсказуемы. Однажды вечером Рита, опустив ресницы, сказала:

– Беда, майор. Ты главный, скажи, что делать?

Женщины точно знают, когда муж главный. Лева к разговору подготовился давно, поцеловал жену и деланно-беспечным тоном изрек:

– Прекрасно, будем рожать!

– Ты главный и глупый, – вздрогнула Рита. – Вопрос значительно сложнее.

Что у родителей Риты неурядицы, Гуров знал, но не вникал в подробности. Отец ушел, у матери новая семья, что-то еще, в общем, запутано и непонятно.

Рита объяснила.

Пропуская двадцать страниц текста, скажем лишь: Гуров узнал, что у жены есть сводная сестра, которую Рита обожает. Жизнь у сестренки, мягко выражаясь, не сахар, а точнее – кошмар.

– Так что делать, майор? – Рита смахнула слезу.

Большинство женщин способны совершенно искренне всплакнуть в нужный момент.

– Сколько лет?

– Двенадцать.

– Забирай, будет жить с нами, – заявил майор Гуров, старший оперуполномоченный, а потому человек, привыкший решать неприятности по мере их поступления.

– Левушка? – Рита взглянула испуганно. – Ты в детстве не болел, головкой не стукался?

– Я в десять лет вступил в общество защиты малолетних, – ответил Гуров. – Выполняйте.

– Никогда! – Глаза у Риты были сухие, взгляд решительный. – Ты знаешь, кто есть Ольга?

– Прекрасное имя.

– Ты ведь О'Генри любишь… «Вождь краснокожих», конечно, помнишь. Тогда ты имеешь приблизительное представление, кого ты собираешься привести в свой дом.

– Не пугай! – повысил голос майор. – Сказал, забирай, и точка.

– Щенка возьмешь и то уже через день за дверь не выкинешь. Опомнись, муж, ты обрекаешь себя.

– Я уже обречен. Петля захлестнулась, когда встретил тебя, в загсе у меня выбили из-под ног табурет.

– Ну, если ты настаиваешь… – Рита пожала плечами.

Вот так с нами, мужиками, следует обращаться. Учитесь, девушки. Никогда ничего не просите, тем более не требуйте. У каждого из нас есть болевые точки, нужно их знать, чуть-чуть надавить, быстренько отпустить и начать защищаться. А уж мы своего добьемся, мы любим властвовать.

Признаюсь, Гуров разгадал игру жены и, подыгрывая, вел свою партию. Быть умным и великодушным приятно каждому нормальному мужику.

На следующий день, когда Гуров вернулся с работы, из-за стола вышла девочка, почему-то сделала книксен и сказала:

– Здравствуйте. Добрый вечер. Меня зовут Ольга.

– Здравствуй, рад тебя видеть, – ответил Гуров, не ожидавший, что его приказ будет исполнен столь молниеносно.

Рита чмокнула мужа в щеку и исчезла на кухне.

Гуров не видел жену в отроческом возрасте, но, разглядывая Ольгу, решил, что именно такой она и была. Не глаза, а глазищи, льняные вихры, дух противоречия, чуть прикрытый иронией и смирением. Последнее могло обмануть только человека, твердо решившего быть обманутым во что бы то ни стало.

Итак, Гуров разглядывал девчушку и решал, кем же ему по родственному прейскуранту приходится сестра жены.

Ольга спокойно, неторопливо обошла стол, встала в центре комнаты, подняла и опустила руки, начала медленно поворачиваться, давая возможность полного обзора собственной персоны.

– Сейчас схлопочешь по заднице. – Гуров привстал с дивана. – Считаю до трех, а уже два с половиной.

Ольга юркнула за стол и заявила:

– Вы мне нравитесь. Как мне вас называть?

– Ну, во-первых, на «ты». Я не терплю амикошонства, но жить нам вместе долго, и ты будешь взрослеть, а я стареть не собираюсь. В отношении имени? – Гуров задумался: – Лев Иванович отпадает, когда меня зовут Лева и тем более Левушка, я терпеть не могу. Если ты будешь называть меня Гуров либо майор…

– Либо я придумаю, – вставила Ольга. – Я не люблю обращения Олюшка, все остальное годится.

Гуров остановил машину у дома, выскочил, распахнул дверцу перед Ритой, помог выйти.

– Не подлизывайся. – Рита отстранилась. – Запри машину, завтра сам искать будешь.

– Не мой профиль. – Лева запер машину. – Ленька Завьялов будет искать.

Еще не открыв дверь, они услышали грохот, визг, казалось, в квартире репетирует обезьяний джаз.

– Не волнуйся, – сказала Рита, поджимая губы.

Гуров достал ключи, отстранил жену и вошел в квартиру. Здесь все казалось в порядке. Работал телевизор, стоявший на обеденном столе, магнитофон был включен на полную мощность. Ольга, поджав ноги и насупившись, сидела в кресле и читала книгу. Девочка не слышала ни рева музыки, ни прихода старших.

Гуров быстро выключил агрегаты, тишина наступила полная, для города неестественная, какая бывает только в горах, потому что в лесу все время что-то шелестит и щебечет. Вскоре тишина кончилась, на квартиру навалился привычный шум города, все встало на свои места.

– Да здравствует свобода! – изрек Гуров и поднял руки.

Вопрос, как обращаться к мужу сестры, Ольга решала долго. И какое-то время Лева существовал в ее лексиконе безымянным. «Здравствуй», «спасибо», «будь любезен» и т. д. Как-то Гуров разбирал свой письменный стол, выкладывал бумаги, Ольга вертелась рядом, заглянула через плечо и прочла: «Старший инспектор Л. И. Гуров награждается…»

– Так ты инспектор? – спросила Ольга.

Гуров стал объяснять, что их время от времени переименовывают. Были оперуполномоченными, стали инспекторами, затем вернулись…

Ольга не слушала, смотрела отсутствующе, затем вытянула руку, ткнула его в грудь пальцем и сказала:

– Инспектор.

И с тех пор она очень редко называла Гурова иначе, если обижалась или сердилась, то – Лев Иванович, когда хотела съехидничать, звала Левушкой.

– Инспектор, – Ольга отложила книгу, – сколько за убийство дают? – Не дождалась ответа, спросила – Чего так рано? Опять поссорились? – прищурившись, оглядела Гурова. – Ты, конечно?

Гуров кивнул, развел руками.

– Прощения просил?

Он снова кивнул.

– Выбрала себе семейку, нечего сказать. – Ольга подмигнула.

Лева с Ольгой сразу стали друзьями и союзниками. Естественно, что время от времени они ссорились. Лева обладал неоценимым для детей качеством, держался с ними на равных. Он не подделывался под Ольгу, искренне считал ее взрослой, умной, равной ему, просто менее опытной и информированной. Лева относился к девочке уважительно, требовал такого же отношения к себе, не терпел капризы. Если он был Ольгой недоволен, то замолкал, отвечал односложно либо лишь пожимал плечами.

В отношениях инспектора с женой Ольга выбрала себе роль классной дамы-наставницы, что молодых супругов вполне устраивало.

Разыгрывающийся спектакль был отлично отрепетирован.

Гуров протянул девочке руку, Ольга его ухватила за кисть и повела на кухню, где Рита уже гремела посудой. Усадив Гурова за стол и расставляя тарелки и чашки, Ольга начала философствовать:

– С недостатками, конечно, но в общем и целом… – Она состроила гримасу. – Опять же, мы его любим. С данным фактором тоже приходится считаться…

– Приходится, приходится. – Рита поставила на плитку чайник.

Гуров знал, что такое счастье, и улыбался.

Старший оперуполномоченный майор милиции Лев Иванович Гуров

Черная «Волга» неслась по пустынным улицам просыпающейся Москвы. Мелькали одинокие фигуры то ли загулявших, то ли возвращавшихся с ночной работы людей. Где-то прогремел, словно из далекого прошлого, первый трамвай, безнадежно боровшийся за существование, за свои рельсы в центре города, которые выкорчевывали вместе со шпалами, замазывая дыры асфальтовыми заплатами.

Гуров сидел рядом с водителем. На заднем сиденье расположились двое из его группы. Майор Василий Иванович Светлов готовился отметить шестидесятилетие и планировал свою свободную жизнь «как у людей». Лейтенант Боря Вакуров позавчера закончил университет и мечтал… Боря о своих мечтах не распространялся.

Группа ехала на задержание и обыск, работу эту Гуров крайне не любил. Исключения составляли ситуации, когда задерживали особо опасного, уже проявившего свою кровавую, мерзкую сущность. Тогда, появляясь на рассвете, вырывая преступника из сна, Гуров ощущал себя посланцем Справедливости.

Сегодня по распоряжению прокуратуры брали соучастника. Убийство произошло, труп в морге, убийца в тюремном изоляторе. Парень, за которым группа ехала, в преступлении замешан. Гуров считает, что задерживать его преждевременно, обыск практически ничего дать не может. Но сколько людей, столько и точек зрения, а задерживать или не задерживать, в большинстве случаев решает прокуратура. И старший оперуполномоченный ехал. Все, что произойдет, знал наперед и кривился, как от зубной боли.

Он, открыв папку, просматривал служебные бумаги, хотя отлично знал, что все печати и подписи на своих местах.

Майор Светлов, расстелив на коленях салфеточку, завтракал, прихлебывая из термоса. Боря Вакуров старался сидеть спокойно и солидно, однако ерзал, поглядывая то в окно, то на Гурова, то на часы. Возможно, он полагал, что они могут опоздать.

На самом деле Гуров для страховки выехал часа на полтора раньше и из-за этого сейчас разбудит ни в чем не повинных людей. И лучше приехать и разбудить, чем приехать через минуту после того, как человек ушел. Оправдаться перед собой Гуров не сумел, захлопнул папку и скривился еще больше.

Светлов вытер салфеточкой помидор, протянул Вакурову.

– Спасибо, Василий Иванович, – Боря отрицательно покачал головой.

Светлов пожал вислыми плечами, откусил половину помидора.

– А мы не торопимся, Лев Иванович? – спросил он, вытираясь салфеткой и аккуратно укладывая остатки еды в сумку. – Глоток кофе хочешь?

Старый оперативник в присутствии третьих лиц звал Гурова по имени-отчеству, а при начальстве даже на «вы». Он, человек опытный, понимал, что сейчас они всполошат людей и вытянут пустышку. И вполне мог он с Гуровым и не разговаривать, а просто обмениваться мыслями либо поболтать сам с собой. Но уж больно тягостная получалась атмосфера, и Светлов переспросил:

– А не торопимся?

– Поручение следователя. – Гуров взял у Светлова крышку термоса, выпил. – Спасибо, – и взглянул на Светлова – мол, отстань ты от меня за-ради Бога.

– Поручения надо выполнять, – рассудительно произнес Светлов, прикидываясь простачком. – Можно сегодня, а можно и послезавтра. – Он вздохнул, покосился на Борю.

Машина остановилась у нового четырехэтажного дома.

На тахте, укрывшись с головой, спал человек. Светлов одной рукой взялся за угол подушки, другой за одеяло и одновременно дернул в разные стороны.

– Не надо! – прошептала босоногая, кутавшаяся в халат женщина.

Спавший, худой парень лет двадцати, подтянув коленки, сжался, пошарил рукой в поисках одеяла, промычал нечленораздельное. Парень, с его синими острыми плечами и коленками, выглядел несчастным и беззащитным. Мать всхлипнула, взглянула на Светлова ненавидяще.

По оперативным данным, у группы имелся пистолет, который пока не изъяли. А случаи, когда «мирно спящий» стреляет из-под одеяла или подушки в живот оперативнику, к сожалению, известны. Пусть шанс невелик, пусть ничтожен, но никто не желает его поймать.