Цветок Фантоса. Романс для княгини Фейгина Наталия

Лепесток 11

Большая зала дома барона Горде, как сказал бы романист, сияла огнями, а, говоря попросту, была освещена множеством свечей. Полковник Лискин, оглянувшись по сторонам, подумал, что бережливой, если не сказать скуповатой, баронессе огарков от сегодняшнего вечера хватит на весь оставшийся год. Но в этот вечер она не экономила на убранстве дома, желая показать столичным гостям, что Версаново может блистать, и в прямом, и в переносном смыслах. Той же мыслью, похоже, были одержимы все или почти все гости. Пышные причёски дам и девиц, щедро украшенные перьями и цветами, заставили полковника посочувствовать окрестным петухам, враз оставшимся без хвостов, а глубина декольте – всерьёз обеспокоиться о самообладании господ офицеров.

Обычное желание жителей провинции «дотянуться до столицы» или хотя бы показать, что «не лыком шиты», подогревалось курсировавшими в последние дни слухами о приезжем, успевшем в первый же день пребывания в городе ввязаться в дуэль. При этом называлось несколько версий того, что послужило поводом для неё. Натуры чувствительные, особенно барышни, томно закатывая глазки, с придыханием рассказывали о некоей романтической истории. Мужчины больше придерживались версии о том, что виной всему заносчивость столичного пшюта[5]. Зато и те, и другие сходились во мнении, что сестра приезжего – та ещё штучка, вкладывая в это понятие диаметрально противоположный смысл. Полковник, знавший о дуэли от самого корнета Слепнёва, а красавиц на своём веку повидавший немало, от любопытства не страдал. Он коротал время в обществе помещика Вахрушева и ротмистра Ларцева, обсуждая с ними стати жеребцов-фаворитов ближайших скачек.

Когда Васька, повышенный ради торжественного случая до Василия и облачённый в красную ливрею с золотым позументами, голосом, от которого зазвенели подвески хрустальной люстры, возвестил: «Господин Задольский, мамзель Задольская», полковник даже не взглянул в сторону дверей. Достаточно было посмотреть на то, как изменилось лицо Вахрушева, стоявшего лицом к входу. Восхищение, вспыхнувшее на лице помещика, известного ценителя лошадей и женщин, говорило о многом.

Возможность как следует рассмотреть приезжих появилась у полковника во время полонеза, с которого начинался бал. Открывал его приземистый барон в коричневом сюртуке и зелёном жилете, ведший за руку Задольскую, похожую на фарфоровую куколку, которую полковник подарил племяннице на именины. Только в отличие от куклы, неподвижно сидящей на полке и удивлённо глядящей на мир нарисованными глазами, девушка двигалась легко и грациозно. А улыбалась так, как улыбаются только молоденькие девушки, уверенные, что мир, прекрасный и удивительный, созданный для радости, лежит у их ног. Потом, когда эти наивные бабочки обжигают крылья о лампу суровых реалий, улыбки тускнеют и выцветают, теряют свою искренность. Но пока юная гостья в небесно-синем платье, отделанном белым кружевом, и в самом деле казалась бабочкой, порхающей около старого замшелого пня.

Её брат вёл во второй паре дородную баронессу, оставившую ради полонеза своего мопса, и саму похожую на мопса выкаченными глазами и многочисленными подбородками. В движениях молодого человека, плавных и изящных, словно перетекающих одно в другое, чувствовалось что-то знакомое.

Полковник, шедший в третьей паре, мог без помех наблюдать и размышлять, благо его партнёршей была, Лизанька, дочка хозяев. Девушка, обещавшая со временем стать похожей на мать, болтала без умолку. Восторженный монолог крутился вокруг того, как осенью она поедет в столицу и будет представлена ко двору. Полковник искренне сочувствовал её отцу, которому предстояли немалые расходы на платья, украшения, не говоря уже о наставнице. Приезда дамы, пообещавшей подготовить Лизаньку к выходу «в свет», ожидали со дня на день. Лискин время от времени кивал или вставлял вежливое «неужели». Его мысли были заняты молодым Задольским. Полковник пытался вспомнить, кого же тот напоминает. Покопавшись в памяти, он вспомнил генерала Лосева, бывшего Золотого Змея, преподавшего в Академии стратегию. По Академии, куда штабс-ротмистр Лискин был в своё время откомандирован, о генерале ходили самые невероятные слухи. И штабс-ротмистр был склонен поверить в то, что слухи не преувеличивали, а преуменьшали способности генерала. Особенно после того, как на глазах у Лискина Змей в одно мгновение подобрался к пьяному громиле и лёгким прикосновением свалил того с ног.

Внешне между генералом и молодым протеже княгини Улитиной не было ничего общего. Ничего, кроме змеиной текучести движений, свидетельствовавшей, что хрупкость приезжего – кажущаяся, а дуэль с ним – смертный приговор для любого, кто не умеет двигаться столь же быстро. И обеспокоенность канцелярии Великого Инуктора – лишнее тому подтверждение. Что же такое происходит, если сюда прислали Змея? И почему об этом не знает дядюшка Лука? Во всяком случае, не знал во время давешнего разговора.

Зелёное сукно карточных столов давно уже было милее полковнику, чем натёртый до блеска паркет. Оттанцевав обязательный полонез, Лискин обычно покидал бальную залу. Но в этот вечер полковник променял вист на мазурку с мадмуазель Задольской.

Сделал он это не ради прекрасных глаз мадмуазель, хотя серые глаза, глядящие на мир с любопытством, были и в самом деле прекрасны, а потому, что надеялся узнать побольше о молодом Задольском. Мазурка же давала возможность не только поговорить с красавицей, но и сопровождать её к столу.

Вот только разговор сложился совсем не так, как ожидал полковник.

– Я много слышала о вас, господин полковник, и польщена, что вы ради меня изменили своим привычкам, – сказала девушка, подавая ему руку.

– Это я польщён, сударыня, – с улыбкой ответил полковник, – что вы согласились подарить мне этот танец. Но удовлетворите моё любопытство: от кого же вы наслышаны о моих привычках? От штабс-ротмистра Кваснёва?

– От него, – кивнула с невинной улыбкой Задольская. – И от князя Белицкого.

При упоминании своего командира Лискин чуть не сбился с такта, мысленно порадовавшись моде на мазурку лениво-небрежную, не требующую затейливых антраша, обязательных во времена его молодости. Тем временем его партнёрша словно ненароком коснулась рукой подвески – своего единственного украшения, сильно отличавшегося от тяжёлых обрильянтьненых колье, сверкавших на шеях версановок. Лунный камень в причудливой серебряной оправе, словно паривший на паутинке цепочки над скромным вырезом платья, чуть потемнел, и звуки мазурки притихли, словно доносясь из далёкого далека. Таких миниатюрных и изящных исказителей звука Лискин ещё не видел.

– Вот теперь, полковник, – улыбнулась Задольская, – мы можем спокойно поговорить. Собственно, говорить с вами должен был бы мой брат, но ему встретиться с вами для конфиденциальной беседы сложнее.

– Да, его пригласить на танец мне было бы сложно, – хохотнул полковник, словно услышал остроумную шутку. И то сказать, исказитель исказителем, но на них сейчас устремлены десятки глаз. – Так о чём же вы хотите поговорить, сударыня?

– Князь шлёт вам семикратный привет, – сказала девушка, улыбаясь так, словно флиртовала со своим собеседником. И продолжала тоном, далёким от нежного. – Наши полномочия подтвердите вестником.

Если бы утром полковнику сказали, что он услышит про семикратный привет – код неограниченных полномочий – от хорошенькой девицы, счёл бы дурной шуткой. Но достаточно было сравнить исказитель звуков, украшавший девичью шею, со стационарным, размером в лошадиную голову, стоявшим в его собственном кабинете, чтобы понять, что весельем здесь не пахнет. Хотя нет, девочка, похоже, от души забавляется, играя в секретность.

– Чем же я могу быть полезен? – полковник продолжал непринуждённо улыбаться.

– Выделите взвод улан в распоряжение господина Задольского.

– Их задача?

– Силовая поддержка операции.

Полковник кивнул. Выделять людей для силовой поддержки магов ему уже приходилось, но вот поддержка для Змея… С другой стороны, кто в здравом уме будет пахать на призовом скакуне? Вот на рабочих лошадках – пожалуйста. А в том, что армейские офицеры – лошадки рабочие, не поспоришь. Особенно с теми, чьи полномочия позволяют поднять по тревоге весь полк.

– Когда?

– Завтра, к пяти часам вечера они должны явиться в наш дом.

Полковник согласно кивнул. До пяти часов завтрашнего вечера он всяко успеет послать в штаб вестник и получить подтверждение от Белицкого.

– И ещё, – Задольская лукаво улыбнулась, – к взводу должны быть прикомандированы корнет Слепнёв и штабс-ротмистр Кваснёв.

– Откровенно говоря, – полковник слегка нахмурился, – я сомневаюсь в разумности этого шага.

– А вы напомните господам офицерам, – девушка вновь лукаво улыбнулась, – что по Уставу дуэль во время исполнения служебных обязанностей рассматривается как измена.

– Не могу поверить, что такая очаровательная девушка знакома с Уставом! – полковник не смог скрыть удивление.

– Я знакома со своим братом. А он знает не только Устав, – рассмеялась Задольская. – И знает, что делает.

Лепесток 12

– Да будет твоя дорога долгой, тётушка Фатха, а путь лёгким, – сказал Радх, входя в домик Фатхи.

– Входи, мальчик. В моём возрасте, – со вздохом ответила хозяйка, – путь не может быть лёгким, да и на долгую дорогу времени не осталось. Дороги не для стариков, а для молодых.

Радх обеспокоено посмотрел на неё, заметив, как осунулось за время его недолгого отсутствия морщинистое лицо.

– Тогда я, тётушка, пожалуй, запишусь в старики, – заметил он, присаживаясь рядом с ней. – За последнюю пару дней я провёл в седле больше времени, чем за целый месяц.

– И тебе это пошло на пользу, мой мальчик, – сказала Фатха.

Радх хотел было возразить, сказать, что устал, но вдруг понял, что она права. Куда больше он устал от предсказуемой размеренности спокойной жизни, от дней, неотличимых один от другого.

– Ну, не тяни, рассказывай, – приказала старуха. – Ты нашёл Тринха?

– Да, тётушка, – лукаво улыбнулся томалэ. – Он просил передать тебе, что нынешние вертихвостки не стоят и одной оборки твоих юбок.

– Старый прохвост! – фыркнула старуха, но видно было, что ей приятно это слышать. Глаза Фатхи на миг затуманились, словно привет от старого друга – да и друга ли? – вернул её в молодость.

– У Тринха мёд на языке, да нож в кулаке, – проворчала она. – Но ты к нему не за сладкими речами ездил.

– Нет, – усмехнулся Радх. – За горькими. Мудрые речи редко бывают сладкими.

– И что же мудрого он сказал? – спросила Фатха.

– Холодное железо сильнее горячей крови, – ответил Радх.

И положил на столик перед тётушкой железный кругляш размером с монетку. Тринх провозился над ним почти целую ночь, взяв гостя в помощники. Радх пел до хрипоты, повторяя слова за старым кузнецом, пел над сырым железом, потом над раскалённым металлом на наковальне, и над остывшим, на котором под руками Тринха возникал затейливый узор.

Старуха взяла вещицу и поднесла поближе к лицу, разглядывая замысловатый рисунок, вырезанный на ней.

– Смотришь, да не видишь, – пробормотала она. – Хороша штучка. Потом выудила из-под своих бессчётных юбок тонкий шнурок и попыталась вдеть его в дырочку, пробитую в кругляше. Но руки её дрожали, и непокорный шнурок то и дело ускользал от неё.

– Совсем я слепа стала, – вздохнула Фатха.

– Это не беда, – ответил Радх, забрав у старухи амулет. Одним движением томалэ нацепил его на шнурок.

– Не беда, – кивнула Фатха, – а старость.

Тут в дверь нетерпеливо постучали, потом она распахнулась, и в комнату заглянули сразу три хорошенькие головки. Какое-то мгновение девушки переглядывались, подталкивая друг друга. Потом одна из них решилась:

– Как поживает Роза, бабушка Фатха? – выпалила она.

– Роза спит, – ответила старуха. – И будет спать до утра. А теперь брысь отсюда, балаболки!

Дверь захлопнулась, и из-за неё донеслись приглушённые смешки.

– Уже третий раз за сегодня, – покачала головой Фатха.

– Что-то никогда не замечал за девушками большой привязанности к ней, – удивился Радх. Из-за высокомерия и готовности видеть соперницу в каждой встречной красавицу в таборе не любили.

– Это любовь не к Розе, – усмехнулась старуха, – а к рубликам гостей, желающих узнать о ней. Но узнают они только то, что велел говорить Тали.

– Он заходил к тебе? – встрепенулся Радх.

– Нет, – ответила Фатха. – Прислал вестника, велел держать Розу спящей до завтрашнего вечера.

– Вестника?

Вестники, мгновенно перемещающиеся на любые расстояния, были роскошью, доступной только избранным. С другой стороны, доверенное лицо княгини Улитиной, одурачившее самого Охотника, и было самым, что ни на есть избранным.

А в том, что Охотник был одурачен, Радх не сомневался. Он видел это собственными глазами. Тали недаром советовал не оборачиваться. Только и теперь, повторись всё снова, Радх не удержался бы от того, чтобы ещё раз не обернуться, ещё раз не взглянуть туда, где гарцевала ожившая сказка – лунная кобылица. Солнечных зайчиков хоть раз видел каждый, а вот воплощённых лунных кобылок – единицы. И Радх, в жизни которого было две страсти – женщины и лошади, нет, пожалуй, что даже лошади и женщины, сказал бы, что не видел создания прекрасней, чем эта маленькая кобылка, с шерстью, мягко серебрящейся в лунном свете. Сказал бы, если б смог оторвать взгляд от оседлавшей её девушки. Всякий знает, что лунные кобылицы не подпускают к себе людей, не говоря уже о том, чтобы позволить оседлать себя. И потому нагая всадница, которую Радх видел лишь со спины, могла быть лишь мороком, иллюзией.

Но сколько томалэ не убеждал себя в иллюзорности красавицы, стоило закрыть глаза, и она вставала перед ним, как живая. Он видел длинные чёрные волосы, струящиеся по спине, и по-мальчишески узкие бёдра. А во сне Радх верхом на Ветре всё мчался и мчался за ней по бесконечному лугу, то нагоняя, то вновь отставая.

– Вестника, – насмешливо подтвердила старуха, выдёргивая его из паутины мыслей. – Птичкой чирикнул под ухом и – фьють – упорхнул. Проснись, парень!

Она внимательно посмотрела на собеседника и решительно протянула ему амулет.

– Вот что, мальчик. Бери-ка его себе. Чувствую я, что тебе он скоро понадобится.

Никто из томалэ не спорил с Фатхой, когда та говорила «чувствую». Её предчувствия никогда не обманывали, но Радх не удержался от вопроса:

– А как же Яшка?

– Тали обещал о ней позаботиться, – ответила Фатха. – Он заберёт её завтра.

– А до завтра? – спросил Радх.

– Силы у меня уже не те, – усмехнулась Фатха, – но ещё день позаботиться о девочке и защитить её я смогу.

– Защитить? От кого? – насторожился Радх.

– От того, кто украл её у родителей восемь лет назад, – ответила старуха. Радх вспомнил кареглазую кроху в испачканном шёлковом платьице, вышедшую из темноты на поляну, где устроились на ночлег томалэ. В её взгляде не было страха перед незнакомыми людьми, только любопытство.

А когда Фатха подошла к ней и спросила «кто ты?», малышка гордо ответила «Яська!».

О чём говорили старейшины в ту ночь, Радх не знал, но утром Яську-Яшку переодели, сняв нарядное платьице, и у Фатхи стало на одну внучку больше.

За все эти годы старуха ни разу не упоминала о той ночи.

– Он знает, что она жива? – нахмурился Радх.

– Да, – кивнула старуха. – Как я знаю, что клубок от моего вязанья закатился под лавку. Мне не видно, но нитка тянется. Вот и к Яшке привязана невидимая нитка. Толстая чёрная нитка. – Фатха снова помолчала, подбирая слова. – Которую привязал тот, кто спрятал малышку в лесу.

– Спрятал?

– Не сама же она туда забрела, – усмехнулась старуха. – Спрятал, чтобы потом найти. И, похоже, несмотря на все мои усилия, нашёл.

– Тот, кто вызвал Охотника? – спросил Радх.

– Да, – кивнула Фатха. – Роза подтвердила, что должна была оставить на камне именно Яшку.

– Когда это она сказала?

– После твоего отъезда её вызвали на совет старейшин. Там она во всём созналась.

– И что решили старейшины? – спросил Радх.

Эта мерзавка поставила под угрозу весь табор. Неудивительно, что старейшины собрались так поспешно, да ещё и тайно, иначе девчонки не справлялись бы о Розе.

– Её приговорили к изгнанию, – продолжала Фатха.

Радх снова кивнул. Изгнание из табора было самым суровым наказанием для томалэ, и Роза его заслужила. К тому же щедрое предложение Тали позволяло легко избавиться от неё. А ещё, при этой мысли Радх удивился сам себе, оно давало повод поговорить с Тали и выяснить у него всё о таинственной красавице.

Лепесток 13

Массивные канделябры, протянувшие к потолку белые пальцы свечей, отражались в большом бронзоворамном зеркале, стоящем на столе. В этом же зеркале отражалось чёрное сукно, затягивавшее стол, и лежащую на нём маску с изогнутым клювом. Клюв придавал ей вид устрашающий, но одного взгляды на эту маску, расшитую стеклярусом, было достаточно, чтобы понять, что её владелица обладает в равной мере тонким вкусом и тощим кошельком. Будь она богаче, она позволила бы себе не вороньи перья, а павлиньи с камешками-светлячками. Зеркало отражало и сидевшую за столом женщину. Она относилась к категории дам, чей возраст букашкой в янтаре застыл на тридцати пяти. Морщинки на лбу и около тонких губ свидетельствовали, что нынешнее недовольное выражение лица – не исключение, а правило. Но можно ли быть довольной, если вокруг тебя сплошные идиоты?

Серафина, которую Павел Игнатьин знал как «Мадам», раздражённо стукнула по столу коротким костяным жезлом, который крутила в руках. Жезл был украшен черепом какой-то мелкой пичуги. Чьи-то не слишком умелые руки заляпали его красной, жёлтой и зелёной краской, причём все три цвета состязались между собой за звание самого ядовитого. Мадам купила его в лавке старьёвщика вместе с маской и парочкой других безделушек.

Её раздражала необходимость прибегать к дешёвому фиглярству, но с такими помощниками оно было необходимым.

Помощнички! Серафина презрительно фыркнула, вспомнив, как на глазах у господина Игнатьина налила зелье в миску Шустрого – старого кобеля, едва передвигающего лапы. На следующий день навстречу гостю выбежал молодой пёс, как две капли воды похожий на Шустрого. Потребовалось лишь немного хитрости, чтобы убедить версановца в том, что это Шустрый отведал эликсир молодости. Осталось пообещать угостить эликсиром за помощь в одном не слишком сложном деле, и Павел Игнатьин был у неё в руках.

Увы, уже спустя несколько дней оказалось, что одного «пряника» ему мало. Пришлось прибегнуть к запугиванию, и устроить целое представление, благо её скромный Дар позволял ей работать с иллюзиями.

Да, она была одарённой. Но судьба посмеялась над Серафиной, одарив талантом гениальной танцовщицы и слабеньким, едва заметным Даром. Не будь у неё Дара, она стала бы звездой императорского балета. Будь у неё Дар сильный, Серафина превзошла бы всех в магии танца. Она блистала бы при императорском дворе, а не прозябала бы в глуши и безвестности. Но, увы, судьба только приоткрыла для неё дверь, позволив издали, одним глазком заглянуть в мир такут – танцующих магинь, лишь ощутить свою сопричастность к нему.

Когда стало очевидным, что Дар её слишком слаб, наставница Аглая, не желая отпускать лучшую из танцовщиц, предложила Серафине остаться в школе, обучать талантливых малышек искусству движения. Но при взгляде на занимающихся девочек, голенастых и порой неуклюжих, похожих на делающих первые шаги жеребят, Серафину начинала терзать зависть, чёрная зависть к Одарённым.

И всё же она почти смирилась со своей ущербностью. Почти. Но тут произошло событие, определившее дальнейшую судьбу Мадам. Тётушка умерла, завещав ей не только поместье, но и Дар, такой же слабенький, как собственный Дар Серафины. Он не приблизил девушку ни на шаг к заветному миру такут, но открыл перед ней путь. Чтобы стать такутой, надо найти того, кто завещает ей свой Дар!

Но оказалось, что Дар можно унаследовать только от кровных родственников, в противном случае наследовалась лишь малая толика Дара. Увы, среди родственников, близких и дальних, желающих завещать оказалось немного, и только среди таких же слабаков, как она сама. Сильные одарённые предпочитали передавать Дар собственным детям или внукам, а то и просто не торопились называть наследника. Но Серафина не сдавалась. И, возненавидев скопом всех несговорчивых родственников, решила взять наследство хитростью, а если придётся, то и силой.

Первой её жертвой стала, точнее должна была стать, четырнадцатилетняя Натали Алтафьева, осиротевшая двоюродная племянница, отданная ей под опеку. Сперва Серафина честно пыталась заниматься с девочкой, обнаружив в ней задатки такуты, но Натали оказалась дерзкой девчонкой, не оценившей искусство изящных движений. Она не заслуживала даже слабенького Дара, не то что сильнейшего, которым обладала.

И Серафина решила унаследовать её Дар. Казалось бы, что тут сложного? Попросить девочку помочь в проведении ритуала, прочитав формулу на тарском языке, языке магов, записанную по-русски. Кто бы мог подумать, что эта маленькая мерзавка понимает тарский? Перед глазами Серафины всплыло лицо Натали, с вызовом завершающей формулу наследования категорическим «наро» [“никогда” Перевод с тарского], переворачивающим значение клятвы. И Дар, который, казалось, уже плыл в руки, был навсегда потерян для Мадам. Следующую попытку она сделала, попытавшись выкрасть трехлетнюю Лиззи. Идея эта появилась у Серафины, когда она, гостя в имении Загряжских, увидела малышку, бегающую в саду вокруг с клюющей носом няньки. Серафине ничего не стоило «подтолкнуть» няньку в сон и незаметно выскользнуть из сада вместе с малышкой. Она усыпила девочку и спрятала её в лесу неподалёку от усадьбы, потратив все магические силы, чтобы защитить ту от грозивших в лесу опасностей и спрятать ото всех.

Но из-за переполоха, поднявшегося, когда исчезновение Лиззи было обнаружено, Мадам смогла только на следующий день вернуться туда, где оставила девочку. Увы, там осталась только примятая трава. Всё, что Серафина смогла узнать благодаря охранному заклинанию, «привязанному» к малышке, что та жива и здорова. Пришлось довольствоваться этим и ждать, когда пробудившийся Дар девочки напитает «маячок» и поможет отыскать её.

Дар просыпается у подростков, у девочек чуть раньше, у мальчиков – чуть позже, так что ждать предстояло долго. Но Серафина не сидела, сложа руки.

Она начала собирать старые рукописи, маскируя поиски увлечением тарским языком. Золото утекало из пальцев, книги в библиотеке теснились на полках, как гости на ежегодном балу в императорском дворце, куда допускались все желающие дворянского происхождения… А решения всё не было!

Столько лет надежд и разочарований! И, наконец, совершенно случайно в лавке старьёвщика Серафина по дешёвке купила потрёпанный томик без обложки, открывший для неё новый мир. В этой невзрачной книжечке – и как только её упустили инукторы – излагались азы магии крови, которую в просторечии называли чёрной магией. Здесь были и вызовы сущностей из-за грани, и порчи, и привороты… И для использования магии крови было достаточно небольшого Дара, как раз такого, какой был у Мадам.

Поняв, что за сокровище она отыскала, Серафина пустилась в пляс. Нет, не так, как пускаются в пляс подвыпившие мужики или базарные плясуньи, нет, это был Танец, исполненный настоящим мастером. Мастером, которому для звания такуты не хватает сущего пустяка – Дара.

Во время танца у Мадам возник безупречный план, который должен был увенчаться успехом.

Серафина вспомнила о кузине Елене. Как задавалась она, когда выяснилось, что у неё есть Дар, которого почти не оказалось у Серафины, как хвасталась своими успехами… Елена и впрямь могла бы сделать успешную карьеру магини, если бы не выскочила замуж за гвардии поручика Вотнова, красавца без гроша за душой. Какое-то время они жили в столице, потом поручик получил наследство и, выйдя в отставку, увёз молодую жену в глушь, в уездный город Версаново. Разве справедливо, что Дар достался кузине, которая пренебрегла им? И разве не будет правильным восстановить справедливость, передав его той, кто сумеет им правильно распорядиться.

Решившись действовать, Мадам отправилась в столицу и вернулась в свет. Роль старой девы, совсем не льстившая её самолюбию, позволила ей без помех присматриваться к гостям. Довольно быстро она нашла того, кого искала на роль исполнителя – версановца, человека недалёкого и тщеславного, чьё самомнение позволило манипулировать им без особых усилий.