Проказы разума Макеев Алексей
– Игорь, что же это такое! – меняя тему разговора, возмущенно, со свойственной ей экспрессивностью воскликнула Настя. – Кто эти сволочи, из-за которых ты угодил на больничную койку?
– Если бы знать, Настя! – вздохнул я.
Шагавшая рядом со мной девушка заглянула в мои глаза:
– Их найдут, Игорь?
Я покачал головой.
– Вряд ли. Если бы полиция в нашей стране находила всех преступников, они бы давно перевелись.
Мы дошли до угла, свернули вправо и двинулись дальше по коридору. Сейчас я не ехал по нему на каталке, а шел и, следовательно, видел не только потолок, но и стены и потому с интересом осматривался. Коридор был длиннющим, на одном конце его находилось мужское отделение, на другом – женское. По обеим сторонам от него располагались всевозможные лечебные, процедурные кабинеты и кабинеты для проведения обследования больных. Были здесь и две зоны отдыха, в которых стояли диваны, а на стенках висели полки с книгами. В одной из этих зон мы с Настей и устроились на диване. То, о чем мы с девушкой говорили, наверняка будет неинтересно читателю – так, пустая болтовня, подшучивание друг над другом, легкая пикировка, заверения в любви, поэтому ее я опускаю.
Примерно через час я, поблагодарив Настю за то, что проведала меня, проводил ее до лестницы второго этажа и распрощался.
Когда я возвращался в свой бокс, по дороге заглянул в соседнюю часть палаты: оба парализованных – таджик и похожий на беса мужчина – лежали по-прежнему каждый на своей кровати и все с теми же безразличными выражениями лиц. Бедолаги!
В нашей части палаты находился только Леонид Шутов, Георгий где-то носился. Шутов лежал под капельницей, штативы с капельной системой стояли и возле моей кровати и кровати Сухарева, но, поскольку мы отсутствовали, медсестра поставила капельницу только Леониду. Он, вытянувшись, лежал на кровати, лицо у Шутова было напряженным, глаза полуприкрыты, на лбу выступила испарина. Когда я вошел в бокс и сел на свою кровать, он открыл глаза.
– Игорь, мне что-то нехорошо, – пожаловался он и свободной от капельницы рукой потянул за ворот футболку, словно это была удавка, захлестнувшая шею. – Вызови медсестру.
– Да без проблем, – пожал я плечами и нажал на находившуюся рядом с моей кроватью кнопку с символичным изображением на ней медсестры.
Где-то невдалеке в коридоре раздался сигнал вызова, и там, как обычно в таких случаях, загорелась лампочка, указывающая, в какую именно палату вызывают медицинского работника.
А Леониду становилось все хуже и хуже.
– Черт, кажется, я сейчас… – Это были последние слова, которые членораздельно сумел произнести Леонид Шутов. Далее он захрипел, судорожно схватился за горло, уже не обращая внимания на иглу от капельницы в вене, обеими руками и стал дергаться.
Я подскочил с кровати, на которой только что удобно устроился.
– Что с тобой, Леня?! – воскликнул я озабоченно.
Шутов ничего не сумел сказать в ответ. Он стал красным, как плащ тореадора, потом затрясся, язык у него вывалился, и мне стало ясно, что это агония. Медсестра не шла, и ничего удивительного в этом не было, ибо скорее всего она находилась не на посту, а бегала по палатам, ставя капельницы.
Я выскочил в коридор и громко позвал:
– Сестра!!! Сестра!!! Пациенту дурно.
Примерно полминуты спустя из одной из палат выглянула худенькая, губастенькая, синеокая, не лишенная миловидности девица лет тридцати с каштановыми до плеч волосами и гладкой, матово отсвечивающей кожей.
Гм, приятная молодая особа. Что-то я ее раньше не видел.
– Что случилось? – спросила она, недовольная, видимо, тем, что ее отвлекают от работы. – Чего кричишь как оглашенный?
– Да там мужик умирает! – воскликнул я, тыча рукой в сторону своей палаты.
– Так уж и умирает? – не поверила мне девица, однако быстро вышла в коридор и скорым шагом направилась мою сторону.
Я побежал вперед, показывая, куда именно и к кому идти. Ступив в палату, понял, что мы опоздали. У Леонида с хрипом вырвался последний вздох, он сначала выгнулся, а потом обмяк.
Вошедшая следом за мною медсестра тотчас поняла, что больной отдал Богу душу. Она метнулась к нему, вырвала из руки Леонида иглу от капельницы, отшвырнула штатив, сложила крест-накрест ладони и, положив их на грудь мужчины, стала надавливать.
– Врача позови! – крикнула она мне, не отрываясь от своего дела.
Я пулей вылетел из палаты, домчался до коридора, глянул в обе стороны его и увидел неподалеку слева возле двери указатель «Ординаторская». Метнулся в ту сторону, распахнул дверь, влетел в «предбанник», затем толкнул вторую дверь, крикнул:
– Там больной умер, помогите!
В небольшой комнате, плотно заставленной столами с компьютерами, сидел наш лечащий и в этот воскресный день дежурный врач Андрей Михайлович Фролов. Вид у него был сосредоточенный, он что-то печатал, однако тут же оставил свое занятие, сорвался с места и выскочил в «предбанник» и следом за мной в коридор. Я помчался впереди, показывая дорогу, куда бежать.
Мы ворвались в бокс, медсестра по-прежнему делала непрямой массаж сердца, но, судя по ее выражению лица отчаявшегося человека, усилия медика были напрасными.
Врач молча дернул кровать за спинку так, что она отлетела от стенки на середину комнаты, подбежал к безвольно лежащему Леониду и, оттолкнув руки медсестры, сам положил свои ладони на грудь Шутову и принялся с большим усилием, чем девушка, надавливать на грудину.
– Делай искусственное дыхание! – бросил он ей.
Медсестра, двумя пальцами защемив Леониду нос, набрала в грудь воздуха и плотно прижала свои губы к его губам. Раздув щеки, сделала выдох, Фролов в этот момент замер, давая возможность грудине Леонида распрямиться, а потом снова начал надавливать на его грудь. В течение нескольких минут попеременно врач и медсестра делали Шутову искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, но напрасно: оживить покойного уже, увы, было нельзя.
– Все, потеряли, – проговорил Андрей Михайлович и вытер ладонью выступивший на лбу пот. – Бросай это занятие, – сказал он медсестре и со злым выражением лица покинул бокс.
Медсестра следом за Фроловым вышла из палаты, а потом и я – находиться в одной комнате с трупом не очень-то приятно. Я сел на диванчике напротив ресепшен, решив дождаться, когда увезут покойника, чтобы вернуться на свою кровать.
Неизвестно каким образом, но слухи о смерти уже разнеслись по отделению, и вскоре прибежал запыхавшийся Георгий Сухарев, прослышавший о кончине нашего с ним соседа по палате.
– Как это случилось, Игорь? – с ходу напористо заговорил он.
Я был очень расстроен случившейся на моих глазах трагедией, обсуждать которую мне не хотелось, потому буркнул:
– Ну как, как… не знаешь, как люди умирают?
Георгий безвольно опустился на диван рядом со мной.
– И все же, – не отставал он.
Я пожал плечами.
– Я зашел в палату, Леонид попросил меня вызвать медсестру. Потом он захрипел, схватился за горло, и началась агония. Я привел медсестру, но было поздно. На наших глазах он умер.
– Вот черт! – Георгий в сердцах ударил кулаком одной руки по ладони другой. – Он же еще не старый был. Ему жить да жить! С чего это он так скоропостижно скончался?
Я развел руками.
– Ну откуда же я знаю.
Сухарев покачал головой, выказывая сожаление об усопшем и выражая таким образом скорбь.
– Да я не спрашиваю, я так… рассуждаю вслух.
Георгий посидел со мною еще пару минут, затем вскочил и вновь куда-то умчался. Прошло еще полчаса, прежде чем за покойником пришли два санитара с каталкой и забрали его. Затем пришла нянечка, которая сменила постель, и только после этого я вернулся в палату.
Глава 4
Лечащий врач Андрей Михайлович Фролов и медсестра Люба
Заглянувшая в палату медсестра, которую, согласно бейджику на халате звали Любой, сказала, что мне необходимо пойти в 25 кабинет для дуплексного сканирования артерий, куда я и отправился. Процедура нельзя сказать, что оказалась приятная, но и особо неприятной она тоже не была. Молодой врач уложил меня на кушетку, сам сел рядом за стол с компьютером и, пялясь в монитор, стал водить по моим шейным артериям сканирующим устройством. Процедура в целом заняла минут двадцать, по окончании ее я, проявив любопытство, спросил у врача:
– Что скажете, доктор?
Тот, не отрываясь от экрана монитора, ответил:
– Все необходимое вам сообщит лечащий врач. Я опишу состояние ваших артерий.
Не очень-то они, врачи, здесь разговорчивые. Хотя понять их можно. Зачем врач-специалист, проводящий то или иное обследование, будет влезать не в свое дело, ставить диагноз? Это задача лечащего врача, который отправляет на обследование, а потом уже по результатам его выносит свое решение, как лечить больного. А мнение врача-специалиста, высказанное больному, может лишь сбить его с толку и поставить в неловкое положение лечащего врача, если у того иное мнение. У врачей, видать, как и у военных, соблюдается принцип единоначалия.
Я вернулся в палату, Георгий Сухарев сообщил мне, что приходила медсестра и просила меня зайти в ординаторскую к доктору Фролову, что я и не замедлил сделать. По проторенному пути дошел до ординаторской, открыл одну дверь, вошел в «предбанник», а вторая дверь в саму ординаторскую оказалась приоткрытой. Я собрался было постучать в нее, но тут услышал голоса – Фролов разговаривал с медсестрой Любой. Я, чтобы не прерывать их, решил немного постоять в «предбаннике», подождать, пока они закончат разговор. А беседа была очень интересной, и я, хоть и нехорошо подслушивать, грешен, навострил уши.
– Люба, так что там случилось с этим пациентом… – требовательно сказал Фролов и замолчал, ожидая, когда девушка подскажет ему фамилию умершего, что она и сделала.
– Леонидом Шутовым.
– Вот-вот, Шутовым… – подхватил врач.
– Понятия не имею, – вздохнув, сокрушенно проговорила Люба. – Странная смерть какая-то. Гладышев этот из того же бокса, что и покойный, выскочил в коридор и стал звать на помощь. Я выбежала и отправилась следом за ним в палату. У Шутова уже агония. Я стала проводить непрямой массаж сердца, а Гладышева отправила за вами. Кстати, я его вызвала, скоро он должен подойти. Дальше, Андрей, ты сам знаешь, что было.
«Демократичный врач этот Фролов, – подумал я, – раз позволяет младшему медицинскому персоналу на «ты» к нему обращаться».
Фролов между тем продолжал:
– Отравить его никак не могли?
– Например? – удивилась Люба.
Андрей Михайлович помялся, прежде чем заговорить. А когда заговорил, начал издалека.
– Препарат ты готовила?
– Я-а, – изумленно протянула медсестра.
– Каким образом?
– Ну-у, как каким? – недоуменно произнесла девушка. – Налила в емкость физраствор, добавила мексидол, подписала маркером фамилию «Шутов» и, как обычно, сложила на тележку. Я всегда и всем так растворы готовлю, да и остальные медсестры тоже. Потом стала развозить препараты по палатам и ставить пациентам капельницы.
– Кхм. – Фролов кашлянул, а затем чуть смущенно произнес: – А ты оставляла препараты без надзора?
– Послушай, Андрей! – с нотками возмущения воскликнула медсестра. – Зачем эти экивоки? Говори прямо, к чему ты ведешь?
Врач помедлил с ответом.
– Ну, видишь ли, Любаня, смерть Шутова смахивает на отравление, вот я и думаю, не подмешал ли кто какую-либо дрянь в приготовленный тобой раствор.
Когда медсестра заговорила, в ее голосе слышалось сдерживаемое раздражение.
– Ах, вот оно что! Ты хочешь сказать, что по моему недосмотру кто-то в приготовленный мною раствор подмешал яд? А может быть, это сделала я сама? – уже насмешливо спросила девушка.
– Да нет, нет, что ты, Люба! – оправдываясь, ответил Фролов. – Но мало ли… Вдруг ненормальный какой-то нашелся. У нас в отделении их, сама знаешь, полно.
– Нет! – довольно активно запротестовала медсестра. – Никто и ничего подмешать в препараты не мог. Оставляла я тележку возле входа, всего лишь на несколько минут, пока ставила капельницы, она находилась на виду, так что никто к ней не подходил, я бы увидела.
– Но, понимаешь, дорогая, – мягко произнес врач, и я удивился этому обращению «дорогая», видать, у врача и медсестры были более близкие отношения, чем отношения, предусмотренные между доктором и медсестрой, – если вскрытие покажет, что в крови Шутова находится яд, у тебя возникнут большие проблемы.
– Чушь какая! – фыркнула Люба. – Не может у него в крови ничего быть. Умер он от сердечной недостаточности… я так думаю, – добавила она неуверенно.
– Да, да, – как-то рассеянно согласился Фролов. – Вполне возможно, но мы с тобою должны быть во всеоружии, если вдруг выяснится, что Шутов умер в результате отравления. Нужно готовиться к худшему варианту развития событий.
– Патологоанатом Семен Тихонов твой друг, – раздумчиво проговорила девушка. – Тихонов учился с тобой в одном институте. Ты с ним на короткой ноге. Можно будет как-то заранее узнать результаты вскрытия?
Как я понял, морг находился здесь же, на территории больницы, и вскрывать Леонида должны будут здесь же.
– Да, Люба, я, конечно, постараюсь выяснить до объявления официального ответа кспертизы, что же там произошло с этим самым Шутовым, и повлиять на ситуацию. Не беспокойся.
Раздался негромкий звук поцелуя, а затем девушка спросила:
– Ни у кого не возникает вопрос, почему у нас с тобою в одни и те же дни дежурства?
– Не думаю, – усмехаясь, ответил Фролов. – Мы же с тобой не афишируем наши отношения.
В этот момент я перемялся с ноги на ногу и паркет под моею ногой хрустнул.
– За дверью кто-то есть, – произнес доктор.
Раздался шум отодвигаемого стула – видимо, он стоял на пути Фролова – и его шаги. Я открыл находившуюся сзади меня дверь, выскочил в коридор и вновь медленно стал входить в «предбанник» как раз в тот момент, когда Андрей Михайлович выглянул в него. Не знаю, догадался ли врач, что я подслушивал за дверью, или в самом деле только вошел в «предбанник», во всяком случае, по этому поводу он ничего не сказал, зло посмотрел на меня и спросил довольно грубо:
– Чего вам?
– Извините, Андрей Михайлович, – пробормотал я, делая вид, будто растерялся. – Вы меня вызывали.
На высоком лбу доктора собрались морщины, явно говоря о работе его мысли, затем морщины разгладились.
– Ах да, вы тот самый Гладышев, – вспомнил он.
– Верно. Разрешите войти?
– Проходите. – Он шире раскрыл дверь в ординаторскую.
Я вошел в уже описываемую мной ранее комнату, где за вторым столом рядом с ним на стуле сидела медсестра Люба. Увидев меня, она поднялась и покинула ординаторскую.
– Присаживайтесь, – предложил мне Фролов.
Я сел на место девушки, а он уселся в кресло за стол со стоявшим на нем компьютером.
– Давайте запишем кое-какие данные о вас, – начал Андрей Михайлович. – Расскажите, пожалуйста, как вы очутились в больнице, что с вами произошло.
Я коротко рассказал врачу о том, что случилось со мной, а также рассказал о моем самочувствии.
Врач записал так называемый анамнез – рассказ больного о своей болезни, потом, оторвав взгляд от монитора, перевел его на меня.
– А теперь вспомните, пожалуйста, события, которые предшествовали тому моменту, когда вы пришли в ординаторскую и позвали меня на помощь к Леониду Шутову.
Я пересказал Фролову все, что он требовал. Эту часть нашей беседы он не записывал, молча выслушал с видом удовлетворенного человека кивнул, а затем заявил:
– Игорь Степанович, я бы очень хотел, чтобы вы об этом случае помалкивали. Не следует будоражить лишний раз страстями обитателей отделения. Прошу вас не говорить никому – ни больным, ни врачам, ни медсестрам.
– Не вопрос, – пожал я плечами и тут же вспомнил, что уже рассказал Георгию Сухареву, который, с его жаждой деятельности и излишней разговорчивостью, обежал всех в отделении и растрезвонил. Но, как говорится, слово не воробей, вылетело – не поймаешь.
– А если вдруг придет следователь? – поинтересовался я.
– Если придет следователь, разумеется, вы должны говорить ему всю правду и отвечать на все его вопросы, – чуть заметно покривил в усмешке Андрей Михайлович губы. – Но я не думаю, что следователь нас посетит. В больнице, случается, умирают пациенты, так что это, можно сказать, ну, не рядовой, но обычный случай.
В этот момент дверь отворилась, в комнату вошла Люба и положила на стол перед Фроловым лист бумаги.
– Результаты дуплексного сканирования артерий, Андрей Михайлович, – проговорила она, развернулась и вышла из ординаторской.
– Ничего серьезного? – спросил я после того, как доктор дочитал до конца результаты обследования моих артерий.
– Да так, мелочи, Игорь Степанович, – ответил Фролов. – Бляшки пять процентов, это ерунда. У вас, в общем-то, ничего серьезного.
– Ну, так инсульт у меня все-таки был?
Прежде чем ответить, врач побарабанил пальцами по столу, видимо, соображая, как мне, дилетанту в медицине пояснить, что же со мною случилось. Наконец, очевидно, выстроив в голове ответ, сказал:
– Как такового инсульта у вас не случилось. Иными словами, в полной мере он не проявился, мы вовремя блокировали его. Вообще инсульт бывает двух видов – ишемический и геморрагический. Геморрагический от слова гемо – кровь. Это отрыв или разрыв сосуда, кровоизлияние в мозг. А ишемический – закупорка сосуда вследствие, скажем, образования бляшек или тромба, который закрывает просвет, и кровь перестает поступать к определенному участку головного мозга. У вас в результате аварии, по-видимому, на короткое время было нарушено мозговое кровообращение, а теперь оно восстановилось… Я понял, к чему вы опять завели этот разговор – к выписке. Но я вам уже говорил, что если уж попали сюда, то две недели придется у нас отбыть. Вот, пожалуй, и все, что я могу вам сказать, Игорь Степанович.
На этом разговор с врачом Фроловым был закончен. Я поднялся, откланялся и вышел за двери ординаторской.
«Что же значил разговор Фролова с Любой?» – думал я, шагая в палату. Я уже упоминал, что подрабатываю частным сыском, ибо у меня аналитический склад ума, вот и сейчас помимо моего желания у меня сработал рефлекс сыщика на происшествие – смерть Леонида Шутова. Возможно, если бы он лежал в какой-либо другой палате, я не стал бы размышлять над его кончиной, но поскольку его смерть каким-то образом коснулась и меня – он умер на моих глазах, я вызывал медсестру и врача, то, разумеется, я стал размышлять по этому поводу. «Выходит, Леонид, возможно, умер не своей смертью, а его отравили, добавив в емкость, приготовленную для Шутова, яд, который потом вместе с жидкостью из капельницы попал в его вену. Господи, но кому нужен Леонид, чтобы травить его? Однако возникает вопрос: зачем же тогда врач так упорно желает, чтобы я и медсестра помалкивали о несчастном случае? Хотя логично, Фролов и медсестра любовники, и доктор всеми силами пытается прикрыть девушку. Ладно, посмотрим, как дальше будут развиваться события», – решил я и вошел в свою палату.
В ней хлопотала медсестра Люба, ставила капельницу Георгию Сухареву, но, завидев меня, она указала глазами на штатив с системой капельницы и объявила:
– Ложитесь, Гладышев, в свою кровать, и я поставлю вам капельницу.
Я вспомнил разговор Любы и лечащего врача Фролова, откуда явствовало, что, возможно, Леонида Шутова отравили, подсыпав в препарат для капельницы какой-то яд. А потому категоричным тоном сказал:
– Нет, нет, спасибо, мне не нужна никакая капельница.
– То есть как это не нужна? – Девушка, закрепив на руке Георгия пластырем иголку, разогнулась.
– А вот так! – Я развел в стороны руки, будто акробат, только что сделавший сальто и кланяющийся зрителям. – Я здоров как бык. Обойдусь!
Люба возмущенно вскинула брови.
– Но тогда какой смысл вам здесь лежать? Вас же запросто выпишут из больницы за нарушение режима.
Я с гордым видом сел на свою кровать и объявил:
– Пусть выписывают, я не против.
– Да ладно, Игорь, тебе артачиться! – вклинился в разговор Георгий Сухарев. – Люба свою работу выполняет. Чего ты здесь выпендриваешься-то?
«Тебя-то кто за язык тянет?» – подумал я неприязненно, но промолчал.
Люба заметила:
– Выпишут, Гладышев, и больничный лист не дадут.
Пусть уж лучше мне прогулы поставят, чем отравят и свезут на кладбище, хотел сказать я, но сдержался. Вслух же произнес снова категорично:
– Мне не нужен больничный.
Наконец медсестра догадалась, в чем дело.
– Давайте, Игорь Степанович, выйдем из палаты, – проговорила она елейным тоном.
Когда женщины со мной так мило разговаривают, я ни в чем не могу им отказать.
– Хорошо.
Вместе с девушкой мы вышли в коридор.
– Вы все же подслушали мой разговор с вашим лечащим врачом Андреем Михайловичем? – сказала она с иронией и презрением, очевидно, из-за того, что не очень-то жалует людей, прикладывающих ухо к замочной скважине, как, впрочем, и я тоже, но что уж поделаешь, раз довелось услышать.
Я стоял, как в рот воды набрав.
– Подслушивали, да? – то ли утверждая, то ли спрашивая, промолвила девушка вновь.
Я отвел глаза и пробормотал:
– Ничего я не подслушивал.
Люба сузила глаза.
– Врете же! – затем взяла за руку и потянула за собой. – Хорошо, пойдемте!
Я вывернул руку, но повиновался, пошел за Любой, как бычок на веревочке.
Мы завернули за угол и пошли по маленькому коридору, обходя ресепшен с постом медсестры, не как обычно слева, выходя в большой коридор, а справа по малому коридору. Девушка еще раз свернула налево и ввела в комнату медсестры. Здесь стояла кушетка, несколько стеклянных медицинских шкафов со всевозможными препаратами, штативы для капельниц и пара столиков на колесиках. Я остановился у входа, а Люба прошла к одному из шкафов.
– Смотрите. – Она достала из стеклянного шкафа бутылки с жидкостью, ампулы, составила их на стол. – Готовлю препараты на ваших глазах. Вы видите, – она провела рукой над лекарствами, – все запечатано, открываю при вас. – Она довольно ловко с помощью шприца проткнула резиновые пробки, набрала необходимое количество жидкости и перелила ее в определенных, ведомых одной ей пропорциях в пластмассовую емкость. Маркером написала «Гладышев», дала мне новую систему для капельниц и вручила емкость. – Держите и несите в палату, – приказным тоном сказала она, – я поставлю вам капельницу с применением особых мер предосторожности, но при условии, что вы никому не будете говорить о подслушанном вами разговоре между мною и врачом Фроловым.
Ну что же, в общем-то, сделка меня устраивала. Мне ставят капельницу, в которую гарантированно никто ничего не подливал и не подсыпал, а я буду молчать о том, что Фролов и Люба любовники, это раз, и буду помалкивать о том, что, возможно, Леониду Шутову в лекарственный препарат что-то подмешали, это два. Возможно, кто-то и назовет меня эгоистом, мол, главное, Гладышева не отравят, а на остальных ему наплевать. Может быть, это и правда, а может быть, и нет. Зачем поднимать шум на ровном месте. Возможно, это мое воображение и воображение доктора Фролова разыгралось. Вполне может быть, что никто Леонида не травил, а умер он естественной смертью от сердечного приступа. Но как бы то ни было, пока до официальной экспертизы я буду помалкивать.
Развернувшись, я отправился в свою палату, продолжая раздумывать: «А Любе, видать, самой тоже не хочется, чтобы о ее отношениях с Андреем Михайловичем узнали служащие больницы, да и сплетни об отравлении Шутова ей авторитета не прибавят, потому и идет на беспрецедентные меры безопасности при постановке мне капельницы».
Вскоре в палату пришла Люба и стала ставить мне капельницу. Я с покорным видом дал ей возможность вонзить в руку иголку и запустить систему.
Когда она ушла, Сухарев ехидно проговорил:
– Ну что, убедила тебя Любаня капельницу поставить?
Противный все же мужик этот Георгий. Я ухмыльнулся:
– Убедила.
Стоит надеяться, что у него в капельнице нет никакой отравы.
Вскоре активизировались соседи за стенкой – Горелов Петр и Исмаил Рахимов. Оба орали, причем Горелов невнятно, будто с кашей во рту крыл матом, а Исмаил Рахимов кричал по-русски с акцентом, звал какую-то Наташу. А ближе к вечеру Горелов так разбушевался, все порывался встать, что пришедшие нянечки привязали его руки и ноги мягкими ленточками к кровати. Исмаила привязывать не стали, потому что паралич у него был основательный, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
Глава 5
Афазия, или Гришка, гад, гони гребенку!
Утром следующего дня на место покойного Леонида Шутова перевели нового больного. Дмитрий Николаевич Миклухо – следовало из таблички, которую прикрепили к кровати, стоявшей у глухой стены. Это был невысокого роста мужичок сорока пяти лет, с большой лысиной, носом картошкой, сильно выдающимися скулами и полноватыми губами. Ему бы еще бородку и усы, и он запросто мог бы конкурировать с тем мужиком, что на Красной площади, вырядившись в костюм с красной ленточкой в нагрудном кармане, изображает вождя пролетариата.
– Что с тобой стряслось, Дима? – на правах ветерана палаты 1229 покровительственно спросил новичка неугомонный Георгий Сухарев, которому всюду нужно влезть.
– А-а… э-э… – проблеял Миклухо. – У ня-ме зия-афа.
– Что у тебя?!! – вытаращил глаза Георгий, да и у меня от удивления отвисла челюсть.
– Ну, это, сейчас, сейчас, – пробормотал Дмитрий. – А-ф-а-з-и-я!
– Это еще что за чудо такое? – изумился Сухарев.
Лежавший на кровати новичок задрал голову и почесал снизу подбородок.
– Я за-из суль-тин-а ги-сло таю-пу.
– Ничего не понимаю, – покачал головою Георгий. Он даже сел на кровати и тупо уставился на Миклуху.
Я вспомнил, что где-то когда-то слышал про эту болезнь, афазию, но ее носителя никогда раньше не встречал и вот воочию увидел.
– У него из-за инсульта поражены речевые отделы коры головного мозга, – пояснил я. – И потому он путает слоги.
– Да-да, – ткнул в меня пальцем новичок. – Да-прав.
– А-а, правда! – хмыкнул Сухарев. – Черт возьми, чего только не бывает на белом свете, – пробормотал он, имея в виду болезнь Миклухи.
– Вот-вот, – радостно закивал в ответ новичок. – Сам удивляюсь. Но те слова, что я ряю-повто, потом нормально зношу-прои.
– Тебе только шарады загадывать с таким дефектом речи, – хохотнул Георгий, но тут же осекся. – Извини, конечно, Дима, за насмешку. Но уж больно чудно как-то ты говоришь.
– Дно-ла, я чу-хо сказать… э-э… – Он махнул рукой и с тоской поочередно посмотрел на Георгия, потом на меня. Видимо, объяснить он хотел много, да слоги путались, слова не составлялись в предложения, и это раздражало Миклуху, злило и мешало сосредоточиться.
– Тебе скороговорки надо говорить, поговорки всевозможные вспоминать, – посоветовал я. – Тогда, глядишь, речь и восстановиться.
– Точно! – поддакнул Сухарев. – Тебе и говорить побольше нужно. Ты болтай, Дима, не обращай на нас внимания, речь тренируй. Мы тебе поможем.
– Си-спа-бо!
– Ну-ка, повтори: спа-си-бо! – потребовал Георгий.
– Си-бо-спа, – ответил Дмитрий.
Новоявленный логопед покачал головой:
– Нет, нет, еще раз: спа-си-бо!
– Спа-си-бо, – по слогам повторил новичок. – Ага, понял – спасибо! Спасибо, – уже радостно сказал он.
– Ну вот! – довольно рассмеялся Сухарев, и я тоже заулыбался. – Видишь, как здорово получается! Тебя когда инсульт бабахнул? Этой ночью? – поинтересовался Георгий.
Миклухло отрицательно покачал головой.
– Два… дня…назад, – четко выговорил он, – чью-но.
– Ночью! – поправил Георгий.
– Ночью, – послушно, как прилежный ученик, повторил Миклуха. – В боль-ницу при-вез-ли. А чером-ве, после ратабол руг-вд болидго.
Георгий многозначительно посмотрел на меня.
– А ты знаешь, Игорь, он не только слоги путает. Он еще слова вместе объединяет. Я так понимаю, «болидго» – это голова болит. А «ратабол» – работал.
– По-видимому, так, – согласился я.
С грехом пополам наш новый сосед по палате рассказал, а мы, поправляя его, перевели на человеческий язык его нечленораздельную речь. Оказалось, что после работы у Миклухи неожиданно очень сильно заболела голова, потом он потерял сознание, а когда уже пришел в себя, то с ужасом обнаружил, что вместо обычных слов стал лопотать всякую чушь, будто маленький ребенок. Его жена вызвала «Скорую», та приехала, врач поставил диагноз инсульт, и Миклуху отвезли в больницу. Здесь его подселили в палату 1230 напротив нас, в которой тоже два бокса – двух– и трехместный. Все больные в палате, кроме Миклухи, были лежачими, причем в трехместном боксе вместе оказались прокурор, полицейский и вор в законе. В двухместном вместе с Миклухой лежал мужчина в коме, подключенный к аппарату искусственной вентиляции легких, а к его телу прикреплены датчики, фиксирующие его текущее состояние. Поскольку Миклуха более-менее оклемался и в нашей палате освободилось место, то заведующая отделением решила, дабы не усугублять психическое состояние мужика среди лежачих больных, перевести его к ходячим. И еще выяснилось, что у Дмитрия Миклухи в той палате остались кое-какие вещи. Поскольку после инсульта он еще толком не пришел в себя, голова у него кружилась и с координацией было не все в порядке, я вызвался сходить, принести вещи Миклухи.
Я встал с кровати, вышел из палаты и ступил в дверь палаты напротив. Так как я знал, что здесь находятся лежачие больные почти в вегетативном состоянии, то стучать не стал. В левом боксе в самом деле стояли две кровати, но лежал один человек, подключенный к искусственной вентиляции легких и еще к каким-то приборам.
«Васнецов Сергей Анатольевич, 42 года», – прочитал я на табличке, прикрепленной к кровати. Мужчина, лежавший на кровати, казался старше, очевидно, оттого, что осунулся, оброс трехдневной щетиной и кожа вследствие болезни была дряблой, желтоватой, нос заострился, закрытые глаза впали, под ними круги, к узкому вспотевшему лбу прилипли волосы. Жаль мужика, молодой еще. Я быстренько сгреб из тумбочки Миклухи его вещи, в основном туалетные принадлежности, в целлофановый пакет, и в этот момент в «предбаннике» раздались шаркающие шаги.
Я выглянул за дверь – никого. Подошел к соседнему боксу и заглянул внутрь. В точно таком же помещении, как и у нас, стояли три кровати. На всех трех лежали мужчины. Все с закрытыми глазами, все небритые, осунувшиеся, с приоткрытыми ртами. На той, что сразу у входа, была прикреплена табличка «Демченко Евгений Семенович, 49 лет». Кровать слева у окна занимал некий Савельев Вадим Петрович, 56 лет, а справа Посылаев Александр Алексеевич, 45 лет. Кто из них был вором в законе, кто прокурором, а кто полицейским, на табличке не было написано, а потому оставалось только гадать.
Внутри в палате находился Виктор, тот самый мужчина с окладистой бородой, насупленными бровями и ясным взглядом. По своему обыкновению Виктор, очевидно, вновь перепутал палаты и забрел в одну из них, где у него и закончился «завод». Он остановился у одной из тумбочек, склонившись над ней в ступоре.
Я зашел в бокс, приблизился к Виктору, взял его за локоть и развернул.
– Пойдем, дружище, это не твоя палата.
Читать бесплатно другие книги:
