Джейн Остен и ее современницы Коути Екатерина

Глава IX

Первая феминистка Англии Мэри Уолстонкрафт

…Между мужчинами все же есть и такие, которые настолько разумны и образованны, что ищут в женщине чего-то большего, чем невежество.

Джейн Остен

«Я взываю к разуму мужчин и как ближняя их требую внимание во имя своего пола. Я умоляю их освободить своих подруг, сделать их своими помощницами! О, если бы мужчины великодушно разорвали наши оковы и удовольствовались бы товариществом умов вместо рабской покорности, мы бы стали для них более исполнительными дочерьми, любящими сестрами, верными женами и разумными матерями – словом, мы бы стали лучшими гражданами», – эти слова Мэри Уолстонкрафт громко и настойчиво прозвучали в 1792 году, став отголоском громов из революционной Франции.

Мэри Уолстонкрафт по праву считается одним из самых влиятельных философов конца XVIII века. Первая феминистка Англии, она выступала в защиту прав женщин и женского образования, призывала бороться с тиранией и вопиющим неравенством полов. Ее эссе «В защиту прав женщин», настоящий манифест феминизма, всколыхнуло литературные и политические круги Европы. Но далее почти на век ее имя было предано забвению.

Ревнители новой морали были шокированы подробностями ее личной жизни, собранными в мемуарах ее мужа Уильяма Годвина. Мэри Уолстонкрафт оказалась не только революционеркой, но еще и прелюбодейкой, матерью внебрачного ребенка. Для Англии, погружавшейся в викторианское ханжество, это было чересчур. Лишь в конце XIX века суфражистки вытащили ее наследие из реки Леты и стряхнули с него мутную воду, провозгласив Уолстонкрафт предвестницей движения женщин за право голоса.

Мэри Уолстонкрафт

Мэри Уолстонкрафт родилась 27 апреля 1759 года в лондонском районе Спиталфилдз, текстильном центре Лондона. Ее дед приехал в Спиталфилдз простым ткачом, но добился успеха и скончался обеспеченным человеком. Однако Эдварду Джону Уолстонкрафту, отцу Мэри, не хватало смекалки и трудолюбия. За несколько лет он сумел основательно промотать деньги и впредь вынужден был переезжать с места на место в поисках лучшей доли. Так что детство Мэри, можно сказать, прошло на чемоданах. Отец то покупал фермы, то вновь тосковал по городской толчее, и семейство Уолстонкрафтов металось между Йоркширом, Уэльсом и Лондоном, теряя остатки наследства.

Мать Мэри, ирландка Элизабет Диксон, страдала от крутого нрава мужа. Мистер Уолстонкрафт был тираном из разряда сентиментальных, то есть который в один момент лез к жене с нежностями, а потом почти сразу же – с кулаками. В детстве Мэри пришлось не раз защищать мать от пьяного отца, и она даже спала у двери ее спальни, чтобы отец не избил мать ночью. Смелая, сообразительная и энергичная девочка не боялась отца и открыто вступала с ним в конфликты. Обижало ее лишь то, что мать не ценила свою защитницу: все ее ласки доставались старшему сыну Неду. Вдобавок болтливость Мэри выводила ее из себя, и она заставляла дочку часами сидеть на месте и хранить молчание. Но Мэри никогда не считала себя вторым сортом лишь на основании того, что родилась девочкой, и продолжала соревноваться с Недом за любовь матери.

Ее потребность в лидерстве отчасти внушала уважение младшим братьям и сестрам – Генри, Элизе, Эверине, Джеймсу и Чарльзу. Особенно близка она была с сестрами. Элиза и Эверина смотрели на нее снизу вверх, спрашивали ее совета, но вместе с тем страшно, отчаянно ей завидовали. Все достижения сестры они принимали со смесью восхищения и плохо скрываемой досады: вот почему у Мэри все получается, а у них нет? Поэтому отношения с сестрами у Мэри были теплые, но скользкие.

Неурядицы дома вынуждали Мэри «добирать» любовь на стороне. Наверное, поэтому ее дружба с другими девушками была такой пылкой, что граничила с влюбленностью. Две подруги оказали огромное влияние на жизнь Мэри Уолстонкрафт.

Первую звали Джейн Арден. Мэри познакомилась с ней, когда Уолстонкрафты проживали в йоркширском городке Беверли. В Беверли юные Уолстонкрафты начали посещать школу, причем мальчики, как обычно, изучали литературу, латынь и математику, а девочки – шитье, чистописание и столько арифметики, сколько потребуется, чтобы сосчитать сдачу на рынке.

К счастью, Мэри познакомилась с Джейн Арден, чей отец преподавал науки и обучал дочерей тем же премудростям, что и сыновей. Дружба с Джейн стала настоящим подарком для Мэри. «У меня сформировалось романтическое понимание дружбы… Я немного своеобразна в своих представлениях о любви и дружбе; я должна занимать либо первое место, либо никакого», – писала она Джейн. Даже после отъезда из Беверли в 1775 году она продолжала переписываться с Джейн, которая сохранила для потомков увесистую связку писем своей подруги.

По возвращении в Лондон, где мистер Уолстонкрафт затеял новую спекуляцию, Мэри познакомилась с Фанни Блад и буквально влюбилась в эту добрую и скромную девушку. Как и Уолстонкрафты, родители Фанни переживали не лучшие времена: ее отец никак не мог найти работу, так что Фанни вместе с матерью приходилось обеспечивать семью. Почти весь день они шили, и лишь изредка Фанни удавалось вырваться из дома. Эта несправедливость злила мисс Уолтонкрафт. Ведь Фанни была такой талантливой – она музицировала, отлично рисовала и даже продавала картины, и писала не в пример лучше Мэри, которая тонула в грамматике. Характеры девушек были несхожи: тихая Фанни покорно сносила невзгоды и мечтала лишь о браке, зато бунтарка Мэри клялась, что вообще не выйдет замуж. Гораздо больше ее увлекала идея «романтической дружбы» с Фанни.

Мэри хотела, чтобы они с Фанни сняли вместе квартиру и жили отдельно от родителей. Для такой независимости требовались деньги, и Мэри, перебрав в уме все варианты, подалась в компаньонки. Скрашивать досуг богатой старушки наверняка не так тяжко, как шить платья или учить орду детей какого-нибудь мужиковатого сквайра из глуши. Однако служба в доме вдовы Доусон из Бата стала испытанием для гордой девушки. «Мое здоровье пошатнулось, дух сломлен, и я страдаю от боли в боку, которая усиливается день ото дня», – жаловалась, но терпела Мэри.

Так продолжалось почти два года, пока в 1780 году Элиза не попросила ее вернуться домой. Миссис Уолстонкрафт умирала от водянки. Элиза с Эвериной не справлялись с уходом за больной, поэтому и вызвали старшую сестру, на которую привыкли полагаться во всем. Забота Мэри не вернула матери здоровье. Два года спустя миссис Уолстонкрафт скончалась, напоследок завещая дочерям «совсем немного потерпеть, и все закончится». Ее покорность претила Мэри. Девушка решила, что свою жизнь построит иначе и не будет ничего терпеть.

После кончины матери Мэри осуществила свою мечту и почти на два года поселилась у Фанни. За это время в семье Уолстонкрафт произошла еще одна перемена, казалось бы, к лучшему: вышла замуж Элиза. Ее супруг Мередит Бишоп произвел на Мэри благоприятное впечатление, и ее очень обрадовало рождение племянницы, хорошенькой и здоровой девочки. Но вскоре после рождения малютки мистер Бишоп позвал свояченицу в гости: он опасался за здоровье Элизы. По его словам, она сошла с ума.

Прибыв к Бишопам в Бермондси, Мэри услышала от Элизы другую версию происходящего. Элиза настаивала, что муж всячески издевался над ней и практически насиловал. Теперь Мэри разрывалась между уважением к мистеру Бишопу и сочувствием к сестре. Мистер Бишоп не выглядел злодеем: он взял Элизу без приданого, вроде бы нежно заботился о ней и вместо того, чтобы сдать ее в лечебницу для душевнобольных, оплачивал ей сиделку. Казалось, он был готов на многое, только бы сохранить семью. Она же испытывала к мужу такое отвращение, что даже близко его к себе не подпускала.

«Не знаю, что и делать – ситуация несчастной Элизы сводит меня с ума – я не могу наблюдать за ее бесконечными мучениями – но оставить ее наедине с ними без малейшего утешения было бы еще хуже», – признавалась Мэри в письме к Эверине. Наконец, сестринские чувства одержали верх. Она решила, что поможет сестре бежать из ненавистного дома. Главная проблема заключалась в том, что по закону ребенок принадлежал отцу, так что Элиза не смогла бы забрать свою дочь. Но Элиза была готова бежать даже без дочери. Воспользовавшись отсутствием Бишопа, сестры на скорую руку собрали одежду и поймали карету, а затем переменили ее на середине дороги – героини готических романов поступают именно так! Как только дом остался позади, Элиза перекусила надвое свое обручальное кольцо.

Мистер Бишоп не устроил погоню за беглянкой и не потребовал ее возвращения в судебном порядке, хотя закон давал мужьям и такие полномочия. Он попытался мирно уговорить Элизу вернуться. Когда стало ясно, что это невозможно, мистер Бишоп разгневался и заявил, что не позволит ей видеться с дочерью. Через несколько месяцев девочка умерла – по-видимому, по недосмотру чем-то заболела. Элиза прожила остаток жизни отдельно от Бишопа, хотя официально числилась его женой до конца.

Воссоединившись, сестры решили открыть школу, и Фанни взялась помогать им в этом начинании. Место для школы нашлось в Ньюингтон-Грин, большой диссентерской общине на севере Лондона. Диссентерами называли членов протестантских сект, в свое время отколовшихся от англиканской церкви. Многие диссентеры придерживались радикальных взглядов на политическое устройство, что импонировало Мэри. Вскоре она завела знакомства в этих кругах. Одним из ее друзей стал философ и проповедник Ричард Прайс, известный радикал, поддержавший сначала революцию в североамериканских колониях, а затем и революцию во Франции. Общаться с новыми знакомыми ей нравилось больше, чем заведовать делами школы. Не так-то просто было собрать достаточно учеников, чтобы свести концы с концами, и, вдобавок, Элиза постоянно ссорилась с их родителями.

В феврале 1785 года маленькое предприятие пошатнулось. Сбылась давняя мечта Фанни – она вышла замуж, и супруг тут же умчал ее в Лиссабон для поправки здоровья. Хотя в последние годы Мэри охладела к своей кроткой и приземленной подруге, теперь страсть к Фанни вспыхнула в ней с новой силой. Отъезд подруги вызвал у Мэри приступ депрессии, что, впрочем, случалось с ней довольно часто. Мэри писала Фанни: «Без тебя мне не с кем быть откровенной, ведь Элиза и Эверина настолько другие, что я скорее научусь летать, чем открою им свое сердце».

Поначалу Фанни была довольна новой жизнью, и ее здоровье, подорванное туберкулезом, начало улучшаться. Но на последних сроках беременности ей внезапно стало хуже. Мэри примчалась в Лиссабон в самый разгар родов и еще застала подругу в живых, но через неделю мать с младенцем скончались. Мэри была безутешна. Она в одиночестве бродила по городу, и руины, оставшиеся после землетрясения тридцатилетней давности, отражали ее настроение – она чувствовала ту же опустошенность.

По приезде в Англию ее ожидало новое потрясение. Сестры окончательно переругались с учениками, так что школу пришлось закрыть.

Однако педагогический опыт пошел Мэри на пользу. Один из друзей посоветовал ей написать трактат о женском образовании. Результат своих трудов Мэри Уолстонкрафт назвала «Мысли об образовании дочерей, с размышлениями о женском поведении и более важных обязанностях». В отличие от грядущей «Защиты прав женщин», «Мысли об образовании дочерей» содержали довольно умеренные советы. Во главу угла Уолстонкрафт ставила разум и настаивала на рациональном воспитании, благодаря которому у девочек развивались бы аналитические способности. Не меньший упор она делала на религиозном воспитании как залоге нравственности. Она выступала против слепого следования моде, азартных игр, непомерных трат на роскошь и всего того, что составляло жизнь аристократок вроде Джорджианы Кавендиш. Взгляды Уолстонкрафт были подвержены влиянию великих философов Локка и Руссо. Как Руссо, она требовала от матерей самостоятельно вскармливать детей грудью и, как Локк, настаивала на том, чтобы родители подавали детям пример своим поведением.

Простые женские радости. Гравюра XIX века

Независимое мышление Уолстонкрафт заметнее всего в главе «Неудачное положение женщин, модно образованных и оставшихся без состояния». Здесь Уолстонкрафт писала, исходя из личного опыта: «У нее мало способов заработать себе на пропитание, и все они унизительны. Возможно, она устроится смиренной компаньонкой к богатой пожилой тетушке или, хуже того, к чужой особе, такой невыносимо деспотичной, что даже ее родственники не отваживаются жить вместе с ней, пусть и в обмен на наследство. Невозможно перечислить все те часы, которые компаньонка проводит в душевных муках. Она выше слуг, однако, слывет шпионкой среди них, а в беседах с вышестоящими лицами всякий старается напомнить ей о ее приниженности. Только снизойдя до лести станет она любимицей своей госпожи. Если же кто-то из гостей обратит на нее внимание, и она хоть на миг забудет о своем подчиненном положении, ей тотчас же о нем напомнят. (…) Юный ум ищет вокруг любовь и дружбу, но любовь с дружбой бегут прочь от бедности. Не рассчитывайте на них, если вы бедны».

Эссе Уолстонкрафт было опубликовано в лондонской типографии Джозефа Джонстона, еще одного известного диссентера и радикала. Он печатал произведения философа Джозефа Пристли и поэта Уильяма Блейка, а во время Американской войны за независимость осмелился опубликовать Бенджамина Франклина. Между пожилым мистером Джонстоном и молодой бунтаркой Уолстонкрафт сразу же вспыхнула дружба.

Свой гонорар за эссе Мэри отдала семье покойной Фанни – Блады как раз искали средства, чтобы вернуться в Ирландию. Мэри была так очарована их рассказами об Ирландии, что сама решила туда переехать. Сказано – сделано: она устроилась гувернанткой в замок лорда и леди Кингсборо.

У Кингсборо было ни много ни мало 12 детей, но мальчики учились в Итоне, и Мэри предстояло обучать только девочек. Ученицы были очарованы новой гувернанткой. Воплощая свои принципы в жизнь, она учила их не только музыке и французскому, но также литературе, географии и математике, всему тому, что знали мальчики, за исключением латыни – Мэри сама ее никогда не освоила. Не забывала она и про духовное образование: под ее руководством девочки относили хлеб беднякам, а по вечерам слушали ее рассказы, назидательные, но совсем не скучные. Гувернанткой так восхищалась Маргарет, старшая дочь Кингсборо, что мать приревновала ее к Мэри. Миледи ожидала от наставницы большего смирения, но Мэри Уолстонкрафт оно было не свойственно вообще. В итоге Уолстонкрафт была уволена, и в августе 1787 года вернулась в Лондон.

Приехала она не с пустыми руками. Еще будучи гувернанткой, Уолстонкрафт начала писать автобиографичный роман «Мэри».

Одноименная героиня родилась в семье домашнего тирана и его долготерпеливой жены, в которой объединились черты Элизабет Диксон и леди Кингсборо. Все внимание матушка Мэри уделяет старшему сыну, оставляя дочь расти в одиночестве и познавать мир через книги. Единственной подругой Мэри становится бедная, но образованная Энн, которая, тем не менее, не отвечает на пылкие чувства подруги – она подавлена после того, как ее бросил жених. Смерть брата делает Мэри наследницей родительского состояния, но и это не приносит ей счастья. Чтобы разрешить давнюю тяжбу, отец вынуждает Мэри выйти замуж за Чарльза, уродливого сына его врага. Почти сразу же после свадьбы жених уезжает на Континент, но Мэри с ужасом ждет его возвращения. Тем временем события романа приобретают трагичный оборот. Умирают родители Мэри, Энн заболевает чахоткой, и Мэри увозит ее в Лиссабон, но слишком поздно. Девушка умирает у нее на руках. В Лиссабоне Мэри встречает чахоточного англичанина Генри, в которого вскоре влюбляется. Увы, смерть уносит и его. В конце романа к Мэри возвращается ее омерзительный муж и у них начинается подобие семейной жизни, но Мэри чувствует приближение скорой кончины.

Роман был опубликован в издательстве Джозефа Джонсона в 1788 году. Теперь Мэри Уолстонкрафт могла считать себя профессиональным писателем. «Я первая из нового рода», – гордо заявляла она.

Конечно, ее слова можно счесть преувеличением. В Британии насчитывалось уже немало писательниц, включая Фанни Берни и Анну-Летицию Барбо, а также Элизабет Инчбальд, прославившуюся романами и пьесами. А совсем скоро их затмит дочь сельского священника, блистательная Джейн Остен… Словом, конкуренция у Уолстонкрафт имелась, причем серьезная. Но Мэри все равно упивалась своей независимостью.

Ее свободолюбие проявлялось во всем, даже в выборе одежды: Мэри одевалась с нарочитой небрежностью, предпочитая черные платья из дешевой шерсти, и отказывалась от сложных причесок – волосы неряшливо рассыпались у нее по плечам. Вместо светских салонов она посещала пирушки с друзьями-мужчинами и была довольна новым образом жизни.

Джозеф Джонсон стал для Мэри вторым отцом. Он помог ей отыскать в Лондоне жилье и, зная, что ей не хватает денег, приглашал ее столоваться у себя дома. Он же постоянно подбрасывал ей идеи новых заработков. С его подачи Мэри взялась за сборник «Оригинальные рассказы из действительности» о двух сиротках, которые познают мир под руководством их умной и справедливой тетушки. Воплощение разумного милосердия, она учит племянниц контролировать свои порывы, творить добро и избегать зла, помогать нищим и заботиться о животных. Основой для рассказов стали истории, которые Мэри рассказывала девочкам Кингсборо. К работе над книгой издатель привлек Уильяма Блейка, нарисовавшего несколько иллюстраций в своем неповторимом стиле.

Опубликовав «Оригинальные рассказы», Джонсон предложил Мэри подтянуть французский и выучить немецкий, чтобы заняться переводами. Мэри перевела на английский «О важности религиозных мнений» Жака Неккера и «Элементы этики для использования детьми» Христиана Готтхильфа Зальцмана. Кроме того, она писала рецензии на романы и пьесы для журнала Джонсона «Аналитический обзор».

Как бы Джонсон ни ценил свою талантливую протеже, он не мог одобрить ее интерес к художнику Генри Фюсли. Они познакомились на одном из обедов Джонсона, но издатель и предположить не мог, что их дружба зайдет так далеко! Швейцарец по происхождению, Фюсли эмигрировал в Англию, где продолжил заниматься живописью. Как и всякий творец, личностью он был неординарной. Он не только иллюстрировал Шекспира, но и рисовал порнографические скетчи. Возможно, он был бисексуалом. Лондонцы шептались, что в Швейцарии он был одновременно влюблен в известного френолога Иоганна Лаватера и в его племянницу. Еще больше их поразили картины Фюсли – мрачные, почти болезненные, с резкой игрой теней, полные жутких тварей, появившихся на холсте прямиком из его (?) кошмаров. Пока англичане привыкали к его стилю, Фюсли громил современное искусство. Как говорил о нем Годвин, будущий муж Мэри: «Подобно другим талантам с острым умом, он ненавидел заурядность, но и гениев ненавидел не меньше, ибо не терпел братьев подле своего трона».

Фюсли считал себя гением, и Мэри Уолстонкрафт немало не сомневалась в этом. «Я восхищаюсь художником и люблю мужчину», – говорила она. Ничто не радовало ее так, как встречи с Фюсли за стаканчиком вина и обсуждение текущих политических событий. Дальше разговоров их отношения не продвигались. Фюсли держался с Мэри на равных, не выказывая при этом ни малейшего романтического интереса. Неудивительно, ведь он уже был обручен со своей юной моделью. Но Мэри хотела большего.

Генри Фюсли, «Кошмар»

От бурного, но пока что воображаемого романа с Фюсли ее отвлекли события во Франции. Там назревало недовольство экономическим кризисом и политикой короля Людовика XVI. 5 мая 1789 года король созвал Генеральные штаты, т. е. совещательный орган, в котором участвовали все три сословия – дворянство, духовенство и третье, нетитулованное сословие, составлявшее большинство в стране. Англичане одобрили созыв Генеральных штатов, видя в этом попытку Людовика договориться со своим разгневанным народом.

Версаль, Франция

Однако дальнейшее развитие событий встревожило консерваторов. Так и не сумев договориться с аристократами и духовенством, депутаты третьего сословия провозгласили себя Национальным собранием, а затем и Учредительным собранием. К ним начали присоединяться сочувствующие из первых двух сословий. Король попытался разогнать собрание, что вызвало взрыв недовольства среди парижан. Как результат, между мятежниками и королевскими войсками произошли столкновения, которые закончились штурмом Бастилии 14 июля 1789 года. Королю пришлось признать легитимность Учредительного собрания, ставшего высшим законодательным и учредительным органом.

Начало Великой Французской революции раскололо английское общество. Либералы, среди них Чарльз Фокс и проповедник Ричард Прайс, горячо поддержали революцию. Более того, в своей проповеди Прайс подчеркнул, что король всего лишь слуга народа, а его величие – это величие народа. Подобные речи возмутили консерваторов, оплотом которых выступил философ Эдмунд Берк.

Эдмунд Берк

В своем эссе «Размышления о революции во Франции» (1790) Берк предрекал революции мрачное будущее, предсказывал, что она захлебнется в крови. Ранее защищая традиционные британские ценности – веру в Бога, почитание монархии, галантность по отношению к дамам, теперь, оглядываясь на Французскую революцию и размышляя о ее последствиях, он пишет так: «Король – всего лишь человек; королева – не более чем женщина; женщина – не более чем животное; а животные не относятся к существам высшего порядка. Уважение, подобающее слабому полу, должно рассматриваться как романтический вздор (…) Убийство короля, королевы, епископа или отца – не более чем обычное человекоубийство, и если можно полагать, что оно совершено во благо народа, то оно вполне простительно и к такому проступку не следует относиться слишком строго и предвзято».

Мэри Уолстонкрафт примкнула к своим друзьям-радикалам. Она восхищалась революционерами, хотя ее и пугали слухи о творимых ими жестокостях. В 1790 году, через месяц после выхода «Размышлений» Берка, Уолстонкрафт опубликовала эссе «Защита прав человека». В своей отповеди Берку она не только осудила монархию и привилегии аристократии, но и прошлась по берковскому отношению к женщинам, которых он рассматривал как пассивных существ, нуждавшихся в защите.

Но одним эссе Уолстонкрафт не ограничилась. Она не могла не заметить, как двусмысленно звучало его название, ведь по-английски слово men означает и «люди», и «мужчины». Мэри же хотелось обсудить не только естественные права как таковые, но заострить внимание на правах женщин. И в 1792 году она написала продолжение эссе, снискавшее ей славу первой английской феминистки – «Защиту прав женщин».

В «Защите прав женщин» Уолстонкрафт потребовала для женщин равных с мужчинами прав. Потребовала настойчиво, без заискивания и реверансов. По ее мнению, так называемое женское легкомыслие было вызвано неправильным образованием, нацеленным исключительно на поиски мужа. Она писала: «Если женщины все-таки не рой ветреных бездельниц, так почему же их должны держать в невежестве во имя их невинности? Если мужчины не высмеивают наше упрямство и раболепную покорность, то жалуются, и не напрасно, на глупости и капризы нашего пола. Но я скажу вам – вот естественный результат невежества!»

Она настаивала, что женский разум ничуть не отличается от мужского, просто женщинам не позволяют его развить. А система, в которой один пол целиком и полностью зависит от другого, порочна по своей сути. Раб не может быть добродетельным, ведь для добродетели требуется свобода выбора. В качестве решения проблемы Мэри предлагала равноправие и коренное изменение женского образования, чтобы девочкам было, наконец, позволено не только читать глупые романы, но и развивать интеллект и физическую силу.

Книга Мэри Уолстонкрафт получила огромный резонанс не только в Британии, но и на Континенте и даже в Соединенных Штатах. Ею восторгались, с нею полемизировали, ее поносили. Консерватор Гораций Уолпол назвал Уолстонкрафт «гиеной в юбке», а моралистка Ханна Мур отказалась даже открывать столь мерзостное сочинение. Элиза с Эвериной изнывали от зависти, точно сестры Золушки. «Я вздыхаю при мысли о том, что уже не увижу ее прежней – разве что в лучшем из миров, где тщеславие не развратит ей душу», – писала о сестре Элиза.

Мэри действительно купалась в лучах славы, но ее счастье не было полным. Вот если бы Фюсли смотрел на нее иначе, как на лучшего друга, а не как на назойливую поклонницу! Настоящий стоик, Мэри утверждала, что может контролировать свои чувства. Но Фюсли насмешливо отмахивался – он был уверен, что Мэри хочет заняться с ним сексом. За его спиной Мэри отважилась поговорить с его молодой женой Софией. Она предложила Софии платонический союз: пусть они живут втроем, но Мэри не будет претендовать на тело Генри, лишь на его душу и блестящий ум. Предложение так возмутило миссис Фюсли, что она потребовала от мужа никогда больше не видеться с этой сумасшедшей. Фюсли с легкостью согласился.

Мэри отправилась лечить душевные раны на чужбину, подальше от Генри и его узколобой жены. Ее мятежная душа стремилась во Францию, где революция шла уже полным ходом.

К декабрю 1792 года, когда Мэри приехала в Париж, революционеры лишили короля полномочий и вместе с семьей заключили в тюрьму. Теперь гражданина Людовика Капета готовились судить по обвинению в измене и узурпации власти. Суд над низложенным королем в январе 1793 года стал одним из первых парижских впечатлений Мэри. Из окна она видела печальную фигуру Людовика, ехавшего на встречу со своими обвинителями, и невольно пожалела короля. 21 января 1793 года король был отправлен на гильотину. Мэри не стала присутствовать на казни, но до ее слуха донеслись вопли восторга, как ликовала толпа и растаскивала на сувениры его рубаху.

Уолстонкрафт по-прежнему верила в идеалы революции. Как было в них не верить, если новая власть даровала дочерям право наследовать собственность? Был легализован развод, причем детей после развода чаще всего оставляли с матерью! По контрасту с английскими законами это казалось настоящим чудом! Трудно было представить, что хотя бы где-то женщины могут быть настолько свободны. Мэри словно попала в утопию, в иной мир. Кроме того, общение с известными интеллектуалками, такими как Манон Ролан, Олимпия де Гуже и Теруань де Мерикур, расширило ее кругозор. В Париже Мэри оказалась своей среди своих.

Франция приготовила для гостьи еще один сюрприз. В апреле 1793 года она познакомилась с американцем Гилбертом Имлеем, приехавшим во Францию по торговым делам. Гилберт сразу же очаровал Мэри, и та была счастлива, что наконец-то встретила ответные чувства. От нежных слов они быстро перешли к делу. Примечательно, что в «Защите прав женщин» Уолстонкрафт настаивала, что после брака женщины должны «позволить страстям утихнуть, превратившись в дружбу». Как выяснилось, она просто не знала, насколько ей понравится секс. Она наслаждалась каждым мигом близости, поддразнивала своего любовника, флиртовала с ним. Никогда прежде она не ощущала такого счастья.

Радости плоти стимулировали творческую энергию, и Мэри приступила к новой задаче – она собиралась написать историю французской революции. Но как же трудно анализировать событие, которое разворачивается прямо перед глазами. А уж если отношение к нему меняется с каждым днем…

Если честно, начиная с мая 1793 года, революция все больше вызывала отвращение у Мэри Уолстонкрафт. Она не могла не заметить, как резко ухудшилось положение женщин. Многие из французских интеллектуалок были связаны с партией жирондистов, потому и пострадали, когда жирондистов свергли более радикальные якобинцы. В мае толпа якобинок напала на Теруань де Мерикур – ее окружили, раздели донага и высекли, после чего она повредилась умом. Вскоре была схвачена мадам Ролан, а в конце июля – Олимпия де Гуже: обеих ожидала казнь в ноябре, на самом пике террора. А еще раньше, в октябре, была казнена королева Мария-Антуанетта.

Мэри была поражена таким развитием событий. Кто бы мог подумать, что предсказания Берка начнут сбываться! Революция жадно пожирала своих детей.

Когда начали арестовывать британских граждан, в том числе и радикала Томаса Пейна, Имлей предложил зарегистрировать Мэри в американском посольстве как свою жену. Таким образом она могла жить в Париже, не опасаясь ареста. Этот вариант устраивал Мэри, которая скептически относилась к идее брака. Тем не менее, уже позже, в Англии, она представлялась как «миссис Имлей», так что все друзья поверили, будто они с Гилбертом поженились тайно.

Мадам Ролан в тюрьме. Картина французского художника Жюля Гупи (1875)

14 мая 1794 года Мэри родила Имлею дочку Фанни. Роды были легкими, а материнство приносило ей одну лишь радость. Мэри хвасталась: «Моя маленькая девочка начинает сосать настолько МУЖЕСТВЕННО, что ее отец нахально утверждает, будто она напишет вторую часть “Прав женщин”». Но заботы о новорожденной не помешали Мэри дописать свой труд. Переехав в Гавр на севере Франции, где в то время находился Имлей, Уолстонкрафт завершила «Исторический и моральный взгляд на французскую Революцию». От прежнего оптимизма не осталось и следа. Вместо похвалы революционному режиму она осудила его жестокость.

27 июля 1794 года произошел термидорианский переворот, свергнувший диктатуру якобинцев. Мэри вздохнула с облегчением, когда закончился террор, но ее личные горести были еще впереди. Теперь, когда она ворковала над младенцем, Мэри наскучила Имлею. Его отъезды становились все длиннее, письма – короче. Но сколько бы она ни пропагандировала стоицизм, Мэри не могла так просто отпустить отца своего ребенка. В апреле 1795 года Мэри вместе с Фанни и верной нянькой-француженкой последовала к нему в Лондон. «Я не могу дать ход той ласковой нежности, что теплится в моей груди, пока не пойму по твоим глазам, что это чувство взаимно», – все еще надеялась Мэри.

От взаимности не осталось и следа. Гилберт разлюбил ее окончательно. Из болтовни прислуги Мэри поняла, что он завел интрижку с актрисой, и впала в депрессию. «Мне кажется, что я утратила не только надежду, но и способность быть счастливой. Теперь каждое мое чувство обострено тоской… Теперь я ничто», – писала она Гилберту. В порыве отчаяния она даже попыталась покончить с собой – приняла большую дозу лауданума. Но Гилберт вовремя получил предсмертное письмо и успел ее спасти.

Поступок Мэри усовестил Имлея. То ли чтобы развлечь ее, то ли чтобы сбыть с рук, он предложил ей захватывающее приключение. В качестве его агента она поедет в Скандинавию на поиски пропавшего корабля с ценным грузом. Мэри согласилась. Она все еще надеялась вернуть его любовь, и, кроме того, ей было любопытно посмотреть, что собой представляет Скандинавия. В отличие от Франции и солнечной Италии, англичане редко туда заглядывали.

Захватив дочь и няньку, Мэри отправилась в путь. За несколько месяцев она побывала в Швеции, Норвегии и Дании, увидела фьорды и густые леса, научилась управлять лодкой и распевать песни в обществе подвыпивших шведских либералов. Корабль она так и не нашла, зато впечатлений хватило на книгу «Письма, написанные в Швеции, Норвегии и Дании». Путевые заметки были опубликованы в 1796 году, после ее второй попытки самоубийства.

В Англии к Мэри вернулась депрессия. Даже присутствие крошки «Фанникин» не могло ее утешить – когда Имлей окончательно их бросит, девочку заклеймят незаконнорожденной. Единственный способ прекратить страдания – самоубийство. «Пусть мои беды уснут со мной! Скоро, очень скоро я обрету покой, и когда ты получишь это письмо, моя горячая голова остынет… Я ухожу, дабы обрести мир, и боюсь лишь того, что мое бедное тело будет оскорблено попыткой вернуть ему ненавистное существование», – писала она в еще одной записке.

Как покинутая Офелия, она решила утопиться. Почти полчаса Мэри бродила по мосту Путни под проливным дождем, дожидаясь, когда одежда отяжелеет от воды. Затем бросилась в Темзу. От ледяной воды перехватило дыхание, грудь сдавило, и Мэри успела подумать, что это даже больнее и страшнее, чем жизнь. Она потеряла сознание, растворяясь во тьме, но к ней уже подплывали лодки. Еще издали лодочники заметили странную фигуру, а когда она спрыгнула с моста, ринулись на помощь. Мэри откачали и увезли в трактир, где ее нашел Имлей. Она не благодарила своих спасителей, лишь сокрушалась, что ей не дали спокойно умереть.

Выходки Мэри так надоели Имлею, что он уже не мог поддерживать с ней отношения. А ее предложение жить втроем вместе с его любовницей не понравилось ему точно так же, как в свое время Софии Фюсли. Пожалуй, Мэри и дальше засыпала бы изменника обвинительными письмами, если бы в январе 1796 года не повстречала Уильяма Годвина – философа, публициста, романиста и издателя, автора популярной в те времена социальной утопии «Трактата о политической справедливости».

Уильям Годвин

Годвин был личностью заметной и знаменитой. Один из его знакомых, Хэззлит, вспоминал: «Ни о ком не говорили так много, ни на кого не взирали с таким почтением, ничьим мнением так не интересовались, ни к кому так не стремились, как к Годвину, и где бы ни заходила речь о свободе, истине, справедливости, почти тотчас называли его имя… Ни одно нынешнее сочинение не дало такого мощного толчка отечественной философской мысли, как знаменитый “Трактат о политической справедливости”».

Это была их вторая встреча. Первая состоялась еще в конце 1780-х, и тогда они как следует поругались – Годвин едва успевал отбиваться от напористой особы, которая придиралась к его политическим взглядам. Теперь оба забыли обиды. Мэри покорила Годвина не только внешностью, но и умом. А еще верностью своим принципам, невзирая ни на какие бедствия, постигшие ее как раз по причине неуклонного следования этим самым принципам! Годвин вспоминал уже после смерти Мэри: «Склонность, которую мы возымели друг к другу, была ровно такого свойства, какое я полагал всегда за самый чистый и возвышенный вид любовного чувства. Оно росло и крепло с равной силой в сердцах обоих. И вовсе не нуждалось в преимуществе, которым наградил один из двух полов давно установившийся обычай. Когда естественное развитие событий подвело нас к объяснению, ни ей, ни мне не нужно было слов. Не было мук и объяснений, которые всегда сопутствуют таким историям. То была дружба, плавно перетекшая в любовь».

Несмотря на близкое соседство, Мэри Уолстонкрафт и Уильям Годвин переписывались, и часть этих писем сохранилась. По ним можно видеть, как нежно любили друг друга эти двое. Почтительная деликатность, с которой обращался с ней Годвин, растопила сердце Мэри. Она не боялась признаться, что снова любит.

Ее письма к Годвину временами почти игривы: «Сегодня утром я чувствую себя лучше, но снег валит, не переставая, и я ума не приложу, как я сумею прийти вечером на свидание. Что Вы скажете на это? Но Вам-то не придется утопать в снегу всеми своими нижними юбками. Бедные женщины, сколько мук им уготовано и в доме, и на улице».

А вот строки из письма Годвина: «Вы и вообразить себе не можете, как я был счастлив, получив Ваше письмо. Никто, кроме Вас, не может выразить так полно нежную привязанность, ибо никто не может так ее почувствовать, как Вы; и после всяких философствований, надо признаться, знание того, что есть на свете человеческое существо, которому дорого Ваше счастье и которого оно, так сказать, занимает не меньше его собственного, в высшей степени утешительно».

29 марта 1797 года Уильям и Мэри, атеист и феминистка, преодолели неприязнь к браку и тихо обвенчались в церкви Сент-Панкрас. К этому времени Мэри была беременна.

Церковь Сент-Панкрас, Лондон

Их брак обещал быть счастливым – если бы продлился дольше пяти месяцев. Но 30 августа 1797 года Мэри Уолстонкрафт-Годвин родила дочь от любимого человека, а одиннадцать дней спустя скончалась. После относительно легких родов Мэри столкнулась с серьезной проблемой. Не отошла плацента, и вызванный врач вынужден был вытаскивать ее по частям, доставляя пациентке нестерпимые мучения. Вероятно, он и занес инфекцию, ведь времена асептической хирургии еще не настали, и до поры до времени врачи даже не считали нужным мыть руки. У Мэри началась родильная горячка. Опасаясь, что ее молоко отравлено, врачи распорядились отнять дочь от ее груди, заменив младенца… щенками, которые должны были высасывать отраву. Мэри терпеливо сносила это своеобразное лечение, но и оно не отсрочило приход смерти.

Смерть от родильной горячки – какая злая ирония! Но именно она как нельзя лучше показывает, насколько верно оценивала Уолстонкрафт уязвимое положение женщин.

Мэри Уолстонкрафт погребли на кладбище при церкви Сент-Панкрас, той самой, где ее обвенчали.

А 16 лет спустя ее дочь Мэри привела на могилу матери своего возлюбленного Перси Биши Шелли. Поцеловавшись, они пообещали любить друг друга вечно.

Глава X

Любовь и кошмар. Мэри Шелли

Мое горе ничто не способно исцелить!

Джейн Остен

Мэри Годвин-Шелли, дочери первой английской феминистки и весьма известного либерального философа, а также избраннице знаменитого поэта, просто суждено было стать великой.

И действительно. В девятнадцать лет она написала «Франкенштейна» – историю ученого-богоборца, пытавшегося искусственно создать человека и погибшего от руки сотворенного им чудовища, один из величайших романов ужасов, существующих в мировой литературе, и вообще один из первых удачных романов этого жанра.

В двадцать пять она, между прочим, записала в своем дневнике, что история ее собственной жизни «романтична превыше всякой романтики». И она имела право так написать.

Только вот, надо заметить, что, когда эти слова выводились черным по белому в записной книжечке, ее настоящая жизнь уже закончилась: началось тягостное, мучительное, невыносимое существование в одиночку, продлившееся почти тридцать лет – до смерти.

В тираже книги Уолстонкрафт «О воспитании дочерей», напечатанном уже после ее смерти, был помещен портрет ее годовалой дочери: благодаря матери Мэри Годвин прославилась уже в младенчестве. Память о матери, гордость за мать были единственным лучом, согревавшим детство Мэри Годвин. В остальном детство и отрочество, проведенные Мэри в мрачном доме на Скиннер-стрит (улице Живодеров), были поистине сиротскими.

Мэри Шелли

Уильям Годвин женился во второй раз. Для его избранницы, миссис Клермон, это тоже был второй брак, и она привела в его дом двух детей от первого брака: сына Чарльза и дочь Джейн. Потом появился на свет их общий с Годвином сын Уильям.

Мэри жила только книгами, была настоящей «аристократкой духа», питала некую брезгливость по отношению ко всем «низменным» житейским проблемам и не стеснялась открыто бунтовать против мачехи, выражая презрение к ее мелочности и мещанским вкусам. Мэри называла себя «хозяйкой воздушных замков» и позже, вспоминая юность, писала: «Грезы были моим прибежищем».

Как это ни удивительно, поддержку в своей «борьбе» она нашла в сводной сестре – взбалмошной, талантливой, пылкой Джейн Клермон. Девочки были одногодками и быстро подружились. Джейн истерически обожала Мэри и во всем ее копировала. А Мэри казалось, что Джейн куда больше похожа на Мэри Уолстонкрафт, чем её родные дочери – сама Мэри и Фанни. И любила Мэри сводную сестру куда горячее, чем родную.

Подрастая, Мэри все больше отдалялась от Фанни, считала ее безвольной, слабой и недалекой – а потому недостойной сочувствия. Когда Мэри и Джейн восставали против второй миссис Годвин, кроткая Фанни, напротив, пыталась всячески угодить мачехе. Но все ее старания привели только к тому, что в родном доме она была низведена до положения служанки. Мачеха день за днем растравляла ее раны, а младшая сестра в своем детском эгоизме не желала понимать ее страданий.

Что касается Уильяма Годвина, то он сдержал обещание, данное Мэри Уолстонкрафт: он был добрым отцом Фанни и не делал различий между ней и родной дочерью. Правда, он по-разному оценивал их природные дарования, но в этом он был не по-отцовски объективен. Вот выдержка из его записок того времени, когда Мэри было тринадцать, а Фанни пятнадцать лет: «Фанни спокойного, скромного, застенчивого нрава, но не без ленцы, что составляет ее самую большую слабость, однако она рассудительна, приметлива, с замечательно ясной и твердой памятью и склонностью судить самостоятельно, полагаясь на свои суждения. Моя дочь Мэри во многом составляет ей полнейшую противоположность. У нее на редкость смелый, порой даже деспотичный, деятельный ум. (…) Я нахожу, что моя дочь необычайно хороша собой. Фанни не назовешь красивой, но в целом она мила».

На могиле матери. Гравюра XIX века

Он любил их обеих. Но в то время, подобно Золушкину отцу, он уже никак не мог защитить своих девочек. Он и себя-то защитить не мог. Ему повезло еще меньше, чем его жене: Мэри Уолстонкрафт умерла прославленной, а он пережил свою славу. Все общество было возмущено его мемуарами, в которых он довольно откровенно пересказал биографию Мэри Уолстонкрафт. Даже друзья посчитали, что люди приличные не сплетничают о покойниках.

Когда Мэри исполнилось четырнадцать, ее вражда с мачехой достигла предела, и Мэри даже заболела на нервной почве: у нее начала отниматься рука. Врачи во всем видели признаки самой распространенной болезни – чахотки – и посоветовали отправить девочку куда-нибудь подальше от душного Лондона. Один из почитателей Годвина, Уильям Бэкстер, предложил его дочери погостить в своем поместье в Шотландии. Он согласился взять не одну, а двух девочек сразу. Сначала предполагалось, что с Мэри поедет Фанни – старшая и разумная, но в последнюю минуту ее заменила Джейн.

В горной Шотландии, вдали от суровой мачехи, Мэри выздоровела и буквально расцвела. Позже она всегда с удовольствием вспоминала эту поездку.

Неизвестно, как бы сложилась судьба Мэри, Джейн и Фанни, если бы в январе 1812 года Уильям Годвин не получил восторженное письмо, в котором были и такие строки: «Имя Годвина всегда возбуждало во мне чувства благоговения и восторга. Я привык видеть в нем светило, яркость которого чересчур ослепительна для мрака, его окружающего… Я занес было Ваше имя в список великих мертвецов. Я скорбел о том, что Вы перестали осенять землю славой Вашего бытия. Но это не так; вы еще живы и, я твердо уверен, по-прежнему озабочены благоденствием человечества».

Автор письма тоже был озабочен благоденствием человечества. Звали его Перси Биши Шелли. Двадцатилетний баронет, в будущем – гениальный поэт, великий классик английской литературы. Вряд ли о великом будущем Шелли мог догадываться Уильям Годвин, когда пригласил к себе в гости восторженного юнца. Обнищавшего Годвина больше интересовало другое будущее Шелли – значительное состояние, которое тому предстояло унаследовать вместе с титулом. Так что, к вящей радости отца семейства, на ближайшие годы Перси Биши Шелли стал завсегдатаем гостиной Уильяма Годвина. Годвин вел с Шелли глубокомысленные беседы о мироустройстве и месте Человека в нем, а Шелли обеспечивал материальными благами домочадцев своего кумира.

Всемирную славу Перси Биши Шелли принесли не столько его изысканные лирические произведения, сколько стихи, поэмы и драмы революционной направленности. Он прославлял все до единой революции и любую борьбу за независимость – будь то борьба ирландцев против англичан или греков против турок, итальянцев против австрийцев… Сам он объяснял свое пристрастие к революции тем, что появился на свет в 1792 году, когда Великая французская революция уже свершилась, а террор еще не начался.

Его дед, баронет Биши Шелли, был членом парламента от партии вигов, а отец – одним из богатейших помещиков Сассекса. Только мистикой или предопределением свыше можно объяснить то, что в сердце юного Перси с самых ранних лет стучали барабаны революции. Правда, в детстве он мечтал стать естествоиспытателем и увлекался опытами с электричеством, но вскоре его ум захватили более высокие материи. В двенадцатилетнем возрасте Перси отдали в Итонский колледж, где обучались дети аристократии. В будущем ему готовили завидную политическую карьеру – он должен был заменить деда в парламентском кресле. Но Перси не оправдал родительских надежд. Он бунтовал против жестоких порядков Итона, а незадолго до выпуска заявил, что после прочтения трудов Лукреция перестал верить в Бога. Из Итона его не выгоняли только из уважения к деду… А вот в Оксфордском университете Шелли продержался только год. Его исключили после опубликования брошюры «Необходимость атеизма».

Самоуверенный Шелли порою все же признавал свои ошибки. Например, ошибкой он считал свой первый брак. Еще будучи студентом Оксфордского университета, Шелли влюбился в пятнадцатилетнюю Харриэт Уэстбрук, дочку трактирщика. Богатому и образованному юноше ничего не стоило вскружить голову наивной деревенской девушке, которая и на школьных-то уроках усидеть не могла, маялась от скуки и частенько получала от учителя линейкой по рукам – за леность.

Шелли сыграл роль благородного спасителя – и действительно «спас» Харриэт от сурового отца и от жестокого школьного учителя. Похитил, увез, женился. Посвятил ей целый ряд стихотворений. В частности, такое:

Но Шелли очень скоро пожалел о своем поступке, потому что разгневанные родители стали посылать ему вдвое меньше карманных денег, тогда как Харриэт не проявляла ни малейшего интереса к его идеям переустройства мира, а мечтала только о том, чтобы иметь собственный дом и хотя бы одну служанку… Понятно, почему поэт Шелли был настолько разочарован, что предпочел вовсе забыть о ее существовании, когда рядом с ним появилась Мэри Годвин.

Итак, в 1814 году вернулись из Шотландии Мэри и Джейн. Им обеим исполнилось по шестнадцать лет. Джейн превратилась в хорошенькую кокетку и была одержима мечтой о театре. А Мэри в свои шестнадцать сияла волшебной прелестью, это вспоминали многие: бледная, изящная, с точеным личиком, громадными карими глазами, великолепными пепельно-белокурыми волосами и кожей изумительной белизны и прозрачности, которая, казалось, светилась, как самый дорогой фарфор. И столько было в ее облике света, столько возвышенного и духовного, что Перси Биши Шелли влюбился в Мэри с первого взгляда. И даже забыл сказать избраннице о том, что уже женат, что у него недавно родилась дочь Ианте и что жена его снова беременна.

Мэри же не только разделяла все его увлечения, она имела и собственные идеалы, почерпнутые в основном из произведений матери, у чьей могилы она назначала свидания Шелли. Мэри была безразлична к житейской суете, к светским приличиям, к деньгам, к комфорту. Ему казалось чудом, что он встретил ее в этом огромном мире. И, встретив, он уже не мог с нею расстаться.

Перси Биши Шелли

Восхищенный, он писал своему другу Хоггу: «Своеобразие и прелесть ее натуры открылись мне уже в самых ее движениях и звуках голоса. Неудержимая сила и благородство ее чувств видны были и в жестах, и в наружности – как значительна, как трогательна была ее улыбка! Мэри нежна, сговорчива и ласкова, но может страстно вознегодовать и загореться ненавистью. По-моему, нет такого совершенства, доступного натуре человека, какое не было бы ей безусловно свойственно и очевидных признаков которого не обнаруживал бы ее характер».

Конечно же, Мэри он тоже посвящал стихи.

Стихи тронули сердце шестнадцатилетней Мэри. Зато ее оставили равнодушной горестные письма Харриэт, которая, дойдя до последней степени отчаяния, взывала к девушке, похитившей сердце ее мужа. Ведь письма Харриэт не отличались изяществом стиля и пестрели ошибками. Позже Мэри показала их Шелли и посочувствовала ему: ведь он был навеки связан со столь примитивным созданием!

Просить руки Мэри у Годвина Шелли, по понятным причинам, не мог. И он предложил Мэри бежать с ним. Мэри сочла это очень романтичным, но удивила Шелли ответной просьбой – взять с собой еще и Джейн. Она пояснила, что Джейн задыхается в атмосфере родительского дома: оставшись одна, Джейн погибнет.

Ни Шелли, ни Мэри не догадывались тогда, что Джейн тоже влюбилась в красивого поэта и мечтала о том, как, пресытившись Мэри, он увлечется более яркой и привлекательной женщиной, каковой Джейн считала себя.

Как-то утром Мэри и Джейн вышли из дома, заявив, что идут в бакалейную лавку, но Шелли уже поджидал их с нанятой каретой. Ночевали они уже во Франции, в Кале, где наутро их настигла взбешенная миссис Клермон-Годвин. Она требовала, чтобы хотя бы Джейн вернулась домой. Но Джейн ответила отказом.

Затем последовало долгое путешествие по Европе, несколько омраченное постоянным безденежьем. Чтобы ехать по горам Швейцарии, Шелли купил мула, на котором, согласно его плану, они должны были ехать по очереди. Но уже на следующий день Шелли растянул лодыжку и не мог идти. Так что верхом ехал он, развлекая чтением стихов уныло бредущих девушек. Им приходилось ночевать в самых бедных и грязных гостиницах, а то и вовсе в деревенских сараях или под открытым небом. Однако такое путешествие для молодых, ничем не обремененных людей все равно оказалось интересным, и позже они вспоминали его с удовольствием.

Влюбленным несколько портила удовольствие Джейн, которая, чем более убеждалась в полнейшем равнодушии к ней Шелли, тем чаще закатывала истерики и выдумывала несуществующие болезни, лишь бы привлечь к себе его внимание. Но поэт был по-настоящему влюблен в Мэри.

Когда все трое вернулись в Лондон, Джейн поступила в театральную труппу под именем Клер Клермон, а Мэри Годвин и Перси Биши Шелли поселились в маленькой квартирке, где, бывало, целое утро проводили, складывая из бумаги кораблики, в полдень пускали их в парке, а вечером читали вслух и обсуждали прочитанное.

Все это время – начиная со дня побега – Мэри и Перси вели дневник, один на двоих. Они вели его, даже когда Уильям Годвин запретил Мэри и Перси переступать порог своего дома. Когда родители Перси, узнав о новой выходке сына, прекратили давать ему деньги. Когда Мэри забеременела и готовилась произвести на свет незаконного ребенка – точно так же, как ее мать. Когда Харриэт пришла просить помощи у Шелли – обнищавшая, измученная, с дочерью на руках. Вернуться к родителям Харриэт не смела. Шелли предложил ей поселиться вместе с ним и Мэри «на правах сестры и друга» где-нибудь в Швейцарии, и очень удивился, когда Харриэт с гневом отвергла это предложение. Не меньше его была удивлена и Мэри Годвин. Она записала в дневнике после визита Харриэт: «Очень странное существо».

Впрочем, с того момента как Шелли поселился в Лондоне, Харриэт направляла всех своих кредиторов к нему. Шелли грозили арест и долговая тюрьма. Идиллия с пусканием корабликов закончилась очень быстро. Мэри переехала в самые дешевые меблированные комнаты, а Шелли вынужден был скрываться.

Они виделись урывками, долго оставаться рядом с Мэри Перси не имел возможности.

Сохранились их письма того периода.

«Какое краткое мгновенье я видела тебя вчера, любимый мой, неужто мы должны так жить до шестого числа? Утром я ищу тебя и, пробудившись, оборачиваюсь, чтобы взглянуть на тебя, – пишет Мэри. – Мой милый Шелли, ты одинок и бесприютен, отчего не позволено мне быть рядом, чтобы подбодрить тебя и прижать к своему сердцу?»

«Моя бесценная любовь, зачем так кратки и смятенны наши радости? – воркует в ответ Шелли. – Знай же, единственная моя Мэри, что без тебя я опускаюсь, уподобляюсь грубиянам и пошлякам. Я ощущаю, как их пустой и цепкий взгляд впивается в меня и держит, пока я словно заражаюсь мерзостью их мыслей».

Примерно к этому периоду относится стихотворение Шелли «Доброй ночи»:

В конце концов Шелли с помощью отца и друзей расплатился с кредиторами, и они с Мэри вновь зажили вместе. К ним присоединилась и Клер под предлогом помощи Мэри, находившейся на последних месяцах беременности. Поскольку Мэри уже не могла выходить – считалось неприличным появляться в обществе, когда беременность делалась заметной, – Клер составляла компанию Шелли во время его визитов к друзьям.

Муза. Гравюра XIX века

Тем временем Харриэт родила сына Чарльза, чему Перси был несказанно рад. Все-таки наследник многое значил для баронета Шелли. Радость и гордость Перси по поводу рождения законного сына больно уязвляла Мэри, ожидавшую появления внебрачного ребенка.

Единственным, кто помогал им в это время, был все тот же Томас Хогг, приятель Шелли, уже давно влюбившийся в Мэри и добивавшийся ее расположения. Но и эта поддержка не приносила ей утешения, ведь Шелли был не против того, чтобы Хогг стал ее любовником. Ему грезилась наяву картина: поэт, возвышенный душой, дружелюбно взирает на счастье двоих самых близких ему людей – любимой и друга. Даже в письмах к Хоггу он называл Мэри не иначе как «наше общее сокровище». Но «сокровище» не пожелало стать общим. Мэри удавалось очень деликатно, не оскорбляя чувств Хогга, отказывать ему на протяжении двух месяцев.

Все эти треволнения не могли не сказаться на здоровье Мэри и ее ребенка. Роды начались преждевременно, на свет появилась очень слабенькая девочка. Несмотря на заботы матери, она прожила всего несколько недель.

И даже в дни самых тяжких испытаний Мэри Годвин продолжала вести дневник, начатый в день побега:

6 марта 1815 года: «Нашла мою малютку мертвой. Злополучный день. Вечером читала падение иезуитов».

9 марта: «Все думаю о моей малютке – как действительно тяжело матери потерять ребенка. Читала Фонтенеля “О множественности миров“».

19 марта: «Видела во сне, что моя крошка опять жива; что она только похолодела, а мы оттерли ее у огня – и она ожила. Проснулась – а малютки нет. Весь день думаю о маленькой. Шелли очень нездоров. Читаю Гиббона».

И так – всю оставшуюся жизнь: описания радостей и несчастий, побед и утрат, самых глубоких чувств – все сопровождается списками прочитанных книг и размышлениями о прочитанном. Много позже, уже после смерти Шелли, она запишет в том же дневнике: «Умственные занятия стали для меня нужнее, чем воздух, которым я дышу».

Муж поддерживал ее в этих милых странностях. Вот приписка к его письму: «Прощай, любимая… тысяча сладких поцелуев живет в моей памяти. Если ты расположена заняться латынью, почитай “Парадоксы” Цицерона».

После смерти ребенка, при виде отчаяния и болезни Мэри, Шелли совершенно растерялся. И опять на помощь пришел Томас Хогг. Именно к нему она писала в первый день своего несчастья: «Мой милый Хогг, моя крошка умерла. Придете ли Вы сюда, как только сможете? (…) От Вас веет спокойствием». Быть может, Мэри следовало бы доверить свою жизнь Томасу Хоггу, от которого «веяло спокойствием». Но Мэри любила Шелли, только Шелли, его одного. А Шелли называл ее «дитя любви и света».

Именно он, прочитав первые, еще детские сочинения Мэри, предложил ей заняться литературным творчеством. Он был уверен в ее таланте. Еще во время свадебного путешествия по Европе летом 1814 года Мэри начала писать свой первый большой роман под названием «Ненависть». Роман этот, к сожалению, не только не был опубликован, но и не сохранился.

Интересный факт: Мэри и Перси не только вели один дневник на двоих – у них и творчество было практически общим. Именно Мэри принадлежит замысел трагедий «Ченчи» и «Карл I», написанных впоследствии Шелли. А когда Мэри готовила посмертное издание стихотворений Шелли, она восстановила тексты некоторых недописанных стихотворений, «с помощью догадок, подсказанных скорее интуицией, чем рассудком».

В феврале 1816 года Лондон был взбудоражен слухами о том, что леди Байрон пыталась отравить своего супруга – демонического красавца, лорда Джорджа Гордона Байрона.

Возможно, это как-то находилось в связи с тем, что кузина Мэри Шелли Клер Клермон, до того всего несколько раз видевшая Байрона, вдруг воспылала к нему неукротимой страстью и сделалась его любовницей. Байрона очаровал напор «амазонки», ведь в те времена доминирующие женщины были еще в диковинку. Правда, он так никогда и не стал относиться к Клер серьезно.

Клер Клермон

Байрон был знаком с Шелли – они встретились в Италии и обнаружили совершеннейшее родство душ, а также общее понимание поэзии. Знал Байрон и супругу Шелли. И, кстати, от души забавлялся сложившейся ситуацией.

Благодаря Байрону Клер смогла поступить в более престижный театр Друри-лейн, но вскоре забеременела. Ее отношения с Байроном к тому моменту были уже подпорчены: знаменитому поэту, избалованному восхищением современниц, быстро надоела капризная актриса, к тому же не красавица и не особо талантливая. Но Байрон обещал позаботиться о ребенке. Примерно в то же время и Мэри обнаружила, что снова беременна.

Летом 1816 года Джордж Гордон Байрон пригласил Перси Биши Шелли, Мэри Годвин и Клер Клермон отдохнуть на вилле Диодати в Швейцарии. Там же присутствовал его личный врач Полидори. Наслышанный об именитых гостях, владелец соседнего отеля приобрел телескоп, чтобы постояльцы могли наблюдать за английскими знаменитостями – точь-в-точь как современные папарацци. Но даже это не могло помешать друзьям. Не беспокоила их даже погода, на редкость холодная и дождливая, с оглушительными громами, с молниями, прорезавшими небо от края до края. Наоборот, буйство природы подходило под настроение поэтов-романтиков. И Байрон предложил каждому из присутствующих придумать страшную историю.

История, которую рассказала Мэри Шелли, оказалась самой жуткой, и все наперебой уговаривали девятнадцатилетнюю сочинительницу перенести ее на бумагу. Так родился роман «Франкенштейн, или Современный Прометей». Если титан Прометей из древнегреческих мифов отнял у богов животворный огонь, то «современный Прометей», в исполнении Мэри Шелли, молодой ученый Виктор Франкенштейн, хочет отнять у Всевышнего тайну сотворения новой жизни! Из частей трупов, похищенных с кладбища, Франкенштейн сшивает человека гигантского роста и оживляет его… Чудовище Франкенштейна в книге не имело имени, и потому вошло в историю под именем своего создателя.

На самом деле, Франкенштейна Мэри придумала прежде, чем приехала на виллу Диодати: в те страшные дни после смерти дочери. Вернее, даже не придумала. По утверждению самой Мэри Шелли, этот монстр с чертами человека не раз являлся ей в ночных кошмарах – и исчез из ее снов, только когда Мэри забеременела вновь.

«То, что напугало меня, напугает и других; достаточно описать призрак, явившийся ночью к моей постели», – писала Мэри Шелли пятнадцать лет спустя, готовя свою книгу для серии «Образцовые романы».

Фронтиспис романа «Франкенштейн». Издание XIX века

«Франкенштейн» Мэри Шелли стал первым в истории литературы научно-фантастическим романом: прежде все чудовища имели мистическое происхождение, а все невероятные события – сверхъестественную подоплеку. У Мэри Шелли все объясняется с точки зрения науки, так что ее с полным правом можно назвать матерью научной фантастики.

Итак, Мэри рассказала свою страшную историю и начала писать роман.

Осенью 1816 года старшая сестра Мэри, несчастная Фанни, все это время безропотно прислуживавшая в своей собственной семье, начала забрасывать Мэри письмами. Ее страшила надвигающаяся нищета, и она умоляла Мэри поддержать отца в его нынешнем бедственном состоянии. Но Мэри было не до Фанни и не до отца с их проблемами. Она только что родила сына Уильяма, потом на свет появилась дочь Клер Аллегра Байрон. Едва оправившись от родов, Клер уехала в Лондон, оставив девочку Мэри.

Был у нее и третий ребенок. «Франкештейн – мое уродливое детище. Я питаю к нему нежность, ибо оно родилось в счастливые дни, когда смерть и горе были для меня лишь словами, не находившими отклика в сердце», – вспоминала Мэри Шелли много лет спустя.

Но, видимо, надежда на помощь от Мэри была последней надеждой Фанни. Утратив ее, девушка решила, что жить дальше ей незачем. 9 октября 1816 года она ушла из дома, сняла номер в гостинице и приняла опиум. Тем самым она повторила поступок матери, но, в отличие от Мэри Уолстонкрафт, ее нашли слишком поздно, когда она уже похолодела. Рядом с телом лежало прощальное письмо: «Я давно решила, что лучшее из всего мне доступного – это оборвать жизнь существа, несчастного с самого рождения, чьи дни были лишь цепью огорчений для тех, кто, не щадя здоровья, желал способствовать его благополучию. Возможно, что известие о моей кончине доставит вам страдание вначале, но скоро вам дано будет утешиться забвением того, что среди вас когда-то обреталось такое существо, как…» – далее, видимо, она подписалась, но после старательно замазала свою подпись.

Кого имела в виду Фанни под «теми, кто, не щадя здоровья, желал способствовать ее благополучию», непонятно. Из всей семьи только она не щадила здоровья и старалась способствовать всеобщему благополучию. К тому же Фанни угадала: действительно, все скоро «утешились забвением». И простить забывчивость из всей семьи можно только одной Мэри Шелли: она в это время писала «Франкенштейна» и все свои эмоции, включая скорбь и угрызения совести, изливала на бумагу, вплетала в сюжет, ничего не оставляя себе самой. Кто знает, быть может, частичка Фанни все еще живет в бессмертном романе?

Мэри окончила работу над «Франкенштейном» в мае 1817 года. А в декабре Харриэт Уэстбрук-Шелли покончила с собой, утопившись в озере Серпентейн в Гайд-парке. На момент смерти она была беременна, и, вполне вероятно, что отцом ребенка был Шелли – после рождения сына он чаще навещал законную жену. Узнав об этом несчастье, Мэри уже готовилась принять в свой дом еще двоих детей. Но общество осудило Шелли за безнравственный образ жизни, приведший к гибели законной жены. Решением Канцлерского суда он был лишен родительских прав. Детей отдали под опеку семейной паре.

После смерти Харриэт брак Мэри Годвин и Перси Шелли наконец был узаконен, но обстановка сложилась настолько неблагоприятная, что Шелли решил покинуть Англию в надежде, что со временем скандал забудется.

«Франкенштейн» вышел из печати весной 1818 года – уже после того, как Перси и Мэри Шелли с детьми покинули Англию. Четыре года они провели в Италии. По настоянию Байрона и вопреки протестам Клер, его дочь Аллегру отдали в монастырскую школу в Риме. Мэри и Перси с маленьким Уильямом поселились неподалеку от монастыря, чтобы почаще навещать девочку. Клер очень страдала в разлуке с дочерью. Но было поздно: одержимый какой-то извращенной мстительностью, Байрон, будучи не в силах простить ей то, что именно она его завоевала, а не наоборот, запрещал ей видеться с Аллегрой.

В Италии родилась вторая дочь Мэри, названная Клер, но и эта девочка прожила недолго – всего пять месяцев. А через полгода заболел и скончался сын. От этого удара Мэри так до конца и не оправилась.

А между тем, она была снова беременна! Но уже не верила, что хотя бы один из ее детей преодолеет опасности детского возраста. Она твердила, что носит под сердцем очередного маленького покойника.

Ее горе было так глубоко, что охладило даже ее любовь к Шелли. В одном из стихотворений того времени он пишет:

12 ноября 1819 года во Флоренции родился последний ребенок Мэри и Шелли – Перси Флоренс Шелли. Сжимая в объятиях младенца, Мэри отогрелась душой, но исцелиться до конца ей было не дано – теперь она ежеминутно ожидала нового удара судьбы. Даже измены Шелли не производили на нее никакого впечатления. Она не ревновала, она была слишком измучена страхом. А между тем, во Флоренции Шелли увлекся прелестной итальянкой, Эмилией Вивиани. Опять стихи, опять планы «освободить» ее… Но Эмилия Вивиани отказалась бежать с Шелли.

Между тем Клер несказанно докучала Байрону требованиями вернуть ей ребенка. Она тосковала по Аллегре, ее мучили дурные предчувствия. Она раскаялась во всех своих прегрешениях и вела образцовую жизнь гувернантки в богатом итальянском семействе. Но Байрон оказался черств ко всем мольбам несчастной матери. А в 1821 году предчувствия Клер сбылись: Аллегра умерла пяти лет от роду.

После смерти Аллегры Клер покинула Италию. Она уехала… в Россию, в страну, которая считалась в те времена у европейцев настоящим золотым дном! Несколько лет она жила в Петербурге, служила гувернанткой, чуть было не вышла замуж и, по слухам, родила ребенка, которого оставила в России. Возможно, и теперь среди нас живут ее потомки.

Джейн Уильямс

Зиму 1822 года Мэри и Шелли провели в маленькой рыбацкой деревушке Леричи. Незадолго до отъезда в Леричи, еще в Пизе, они познакомились с другой молодой английской парой – Эдвардом и Джейн Уильямс – и пригласили их разделить уже снятый обветшалый домик. Хорошенькая Джейн стала подругой Мэри – и объектом очередной поэтической страсти Перси Биши Шелли. Она казалась Шелли привлекательнее его собственной высокодуховной жены, которая сделалась замкнута, печальна и безразлична ко всему окружающему, включая самого Шелли. А он безразличия к себе снести не мог.

К тому же Мэри была опять беременна и опять терзалась мыслями о том, что и этот ребенок обречен на скорую кончину. Но на этот раз даже доносить ребенка ей не удалось. Произошел выкидыш, и она едва не погибла. Если бы Шелли не проявил несвойственную ему предприимчивость и не добыл у трактирщика ведро со льдом, чтобы остановить кровотечение, Мэри истекла бы кровью.

Возможно, это было бы для нее более щадящим вариантом.

Сам Перси тоже витал в предчувствии смерти – своей собственной.

Ему являлись знамения, истолковать которые можно было только однозначно – как знамения грядущей гибели.

В ночь на 22 июня 1822 года Шелли проснулся с криком: ему приснился окровавленный, израненный Уильямс и море, крушащее стены дома и затопляющее комнату.