Меч королей Янси Рик

Rick Yancey

THE EXTRAORDINARY ADVENTURES OF ALFRED KROPP

Copyright © 2005 by Rick Yancey

All rights reserved

© И. Русакова, перевод, 2015

© В. Еклерис, иллюстрация на обложке, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Посвящается Сэнди.

И конечно же, ребятам – Джонатану, Джошуа и Джейкобу

Сестра молчаливая все укутает в белое и в синеву там, между тисами, позади сада Божьего, чья флейта затаила дыхание, ее голова преклонена, и дан знак, но не сказано слово.

Т. С. Элиот. Пепельная среда

1

Я никогда не думал, что спасу мир… или погибну, пытаясь его спасти. Не верил в ангелов или чудеса и уж точно не воображал себя героем. Вы нипочем бы не подумали, что я могу стать героем, если бы знали меня до того, как я завладел самым мощным оружием в мире и позволил ему оказаться в руках психопата. Может быть, когда вы узнаете мою историю, вам и в голову не придет считать меня героем, ведь большинство моих геройских поступков (если хотите, так их и называйте) – результаты моих промахов. Многие люди погибли из-за меня, включая меня самого, но, кажется, я забегаю вперед, лучше расскажу все по порядку.

Началось с того, что мой дядя Фаррел захотел стать богатым. У него и в молодости не бывало много денег, а когда появился мистер Артур Майерс с уникальным предложением заработать, дяде было сорок и ему до смерти надоела бедность. К ней нельзя привыкнуть, хоть всю жизнь проживи без гроша в кармане. И когда мистер Майерс помахал перед дядиным носом наличными, дядя не стал задавать лишних вопросов. Например, легальные ли это деньги. И конечно, дядя Фаррел не мог знать, кто такой на самом деле этот мистер Артур Майерс или что его и Артуром Майерсом-то не зовут.

Но я снова забегаю вперед. Наверное, лучше начать с себя.

Я родился в Салине, штат Огайо. Единственный ребенок Аннабель Кропп. Отца никогда не видел. Он ушел еще до моего рождения.

Беременность мамы была тяжелой и очень долгой, почти десять с половиной месяцев, и доктор в конце концов решил, что пора меня выкорчевать, пока я, точно какой-нибудь инопланетный эмбрион, не разорвал мамин живот.

Я родился большим и с каждым днем увеличивался в размерах. При рождении весил свыше двенадцати фунтов, а голова была размером с дыню. Ну, может, и не с обычную дыню, но точно не меньше канталупы[1], только южноамериканской, которая будет покрупнее, чем ваши калифорнийские.

К пяти годам я весил за девяносто фунтов, а рост имел четыре фута. К десяти годам набрал двести фунтов и вырос до шести футов. Мои показатели выбивались из педиатрической диаграммы роста. Маму это очень беспокоило. Она посадила меня на специальную диету и заставила заниматься физическими упражнениями.

Из-за того, что у меня была такая крупная голова, большие руки и ноги, а еще из-за моей стеснительности, многие считали меня умственно отсталым. Маму, видно, это тоже беспокоило – она решила проверить мой ай-кью. О результатах мне не рассказала. Когда я спросил, она ответила, что у меня точно все в порядке с мозгами.

– Просто ты большой мальчик, рожденный для великих дел, – сказала мама.

Я поверил. Не в великие дела, а в то, что я не тормоз. Я все равно не видел своих результатов, и это как раз тот случай, когда приходится верить родителям.

Мы жили в маленькой квартирке неподалеку от супермаркета, в котором мама работала помощником менеджера. Мама так и не вышла замуж, хотя ухажеры иногда появлялись. Она устроилась на вторую работу – вела бухгалтерский учет в двух семейных магазинчиках. Помню, обычно по вечерам я засыпал под щелчки калькулятора в кухне.

А потом, когда мне было двенадцать, мама умерла от рака.

Однажды утром она обнаружила у себя на левом виске болезненную точку, а спустя четыре месяца умерла, и я остался один.

Два года я жил то в одной приемной семье, то в другой, пока мамин брат, дядя Фаррел, не взял меня к себе в Ноксвилл, штат Теннесси. Мне тогда только-только исполнилось пятнадцать.

Дядю я видел редко: он работал ночным сторожем в офисном здании в центре города и спал большую часть дня. Он носил черную форму с золотым щитом на рукаве. Пистолета у дяди не было, но он ходил с полицейской дубинкой и считал, что выполняет очень важную работу.

Почти все время я проводил в своей комнате – слушал музыку или читал. Это беспокоило дядю Фаррела. Он каждую ночь по восемь часов сидел сиднем перед мониторами наблюдения и ничего не делал, но при этом считал себя человеком действия. В итоге он спросил, не хочу ли я поговорить о смерти мамы. Я ответил: нет. Я просто хотел, чтобы меня оставили в покое.

– Альфред, – сказал дядя, – оглядись вокруг. Посмотри на сильных мира сего. Ты думаешь, они смогли бы добиться своего положения, если бы целыми днями валялись, читали книжки и слушали рэп?

– Я не знаю, как они добились своего положения, – ответил я. – Так что думаю, смогли бы.

Дяде мой ответ не понравился, и он послал меня к школьному психологу, доктору Франсин Педдикот. Она была очень старая, и у нее был очень длинный и острый нос, а в кабинете у нее пахло ванилью. Доктору Педдикот нравилось задавать вопросы. Вообще-то, насколько я помню, если не считать «здравствуй, Альфред» и «до свидания, Альфред», она только и делала, что задавала вопросы.

– Скучаешь по маме? – спросила доктор Педдикот в нашу первую встречу, предварительно выяснив, как мне будет удобнее – сидеть или лежать на диване.

Я выбрал – сидеть.

– Конечно скучаю. Она же была моей мамой.

– О чем ты чаще всего думаешь, когда вспоминаешь маму?

– Она хорошо готовила.

– Правда? Ты больше всего скучаешь по приготовленным ею блюдам?

– Ну, не знаю. Вы спросили, а это первое, что мне пришло в голову. Может, дело в том, что сейчас обеденное время. И дядя Фаррел не умеет готовить. То есть готовить-то он готовит, но я бы и голодную собаку не стал кормить его стряпней. Мы в основном едим заморозку и консервы.

Доктор с минуту что-то писала в блокнотике.

– А твоя мама… готовила хорошо?

– Мама отлично готовила.

Доктор тяжело вздохнула. Наверное, ожидала, что я буду отвечать как-то по-другому.

– Бывает так, что ты ее ненавидишь?

– Ненавижу маму? За что?

– Ты ненавидишь ее за то, что она умерла?

– О господи! Она же в этом не виновата.

– Но ты злишься на нее иногда? За то, что оставила тебя?

– Я злюсь на рак за то, что убил ее. Злюсь на врачей и… Ну, понимаете, он веками убивает людей, а мы все никак не можем его победить. Это я про рак. Вот я и думаю: что, если бы деньжищи, которые мы тратим на разные правительственные проекты, направить на борьбу с раком? На всякие там исследования, понимаете?

– Как насчет твоего отца?

– А при чем тут отец?

– Ты его ненавидишь?

– Я его даже не знал.

– Ты ненавидишь его за то, что он бросил вас с мамой?

Мне от вопросов доктора Педдикот было не по себе. Она как будто добивалась, чтобы я невзлюбил отца, человека, которого я в глаза не видел. Казалось даже, что она заставляет меня злиться на покойную маму.

– Наверное, но я не знаю всех фактов.

– Мама тебе не рассказывала?

– Только то, что он не был готов связать себя обязательствами.

– И что ты тогда почувствовал?

– Я понял, что он не хотел ребенка.

– Какого именно?

– Меня, конечно. Какого же еще?

Мне стало интересно – кого следующего я должен, по ее мнению, возненавидеть?

– Тебе нравится ходить в школу?

– Терпеть не могу.

– Почему?

– Я там никого не знаю.

– У тебя нет друзей?

– Меня прозвали Франкенштейном.

– Кто?

– Ребята в школе. Ну, из-за того, что я большой. У меня здоровенная голова.

– А девочки? – спросила доктор Педдикот.

– Называют ли они меня Франкенштейном?

– Ты дружишь с какой-нибудь девочкой?

Вообще-то, была одна девочка. Ее звали Эми Пушар, она сидела через две парты от меня. У нее были длинные светлые волосы и очень темные глаза. Однажды, еще когда я проучился всего неделю, она как будто улыбнулась мне. Хотя Эми могла улыбаться парню, сидевшему слева от меня, или даже не улыбаться вовсе, а я просто вообразил улыбку на равнодушном лице.

– Девочки у меня нет, – сказал я.

После этого дядя Фаррел долго разговаривал с доктором Педдикот. Мне он сказал, что она направила меня к психиатру, который пропишет антидепрессанты, – она считает, что я глубоко подавлен. И еще доктор Педдикот рекомендовала мне чем-нибудь заняться, а не только смотреть телевизор и слушать музыку. Дядя Фаррел сразу предложил футбол. Это неудивительно, если учитывать мои размеры, но футбол – последнее, чем я хотел бы заниматься. В чем я ему и признался:

– Дядя Фаррел, я не хочу играть в футбол.

– Ты представляешь опасность, Эл, – очень серьезно сказал дядя. – Все факторы риска налицо. Первое: нет отца. Второе: нет матери. Третье: твой опекун постоянно занят. Ты живешь в незнакомом городе, без друзей – и это четвертое. Было там еще что-то… Ах да, пятое: тебе пятнадцать лет.

– Я хочу получить права, – сказал я.

– Какие еще права?

– Водительские права. Я хочу получить ученические.

– Я говорю о том, что ты в любой момент можешь слететь с катушек, а тебе понадобились ученические права?

– Я вспомнил про них, когда ты сказал, что мне уже пятнадцать.

– Доктор Педдикот считает, что это здравая мысль, – сказал дядя.

– Ученические права?

– Нет! Поступить в футбольную команду. Во-первых, тебе необходима физическая активность. Во-вторых, это отличный способ обрести уверенность в себе и обзавестись друзьями. И втретьих, посмотри на себя! Господи, ты же такой здоровяк! Любой тренер будет счастлив принять тебя в команду.

– Не люблю футбол, – повторил я.

– Не любишь футбол? Как можно не любить футбол? И кто же ты после этого? Как американский парень может не любить футбол? Сейчас еще заявишь, что хочешь учиться танцам!

– Я не хочу учиться танцам.

– Вот это хорошо, Эл. Правда хорошо. Если бы ты сказал, что хочешь учиться танцам, я бы не знаю, что сделал. Со скалы бы бросился или еще что-нибудь с собою сотворил.

– Я не люблю боль.

– Ой, перестань. Ребята будут отскакивать от тебя, как мелочь пузатая! Или мошкара. Точно комарики!

– Дядя Фаррел, я плачу, когда занозу посажу. От вида крови в обморок падаю. Чуть ушибусь – обязательно синяк.

Но мой опекун не принимал ответа «нет». Все закончилось подкупом. Дядя сказал, что позволит мне получить ученические права, только если я поступлю в футбольную команду. И еще пообещал: если не поступлю в футбольную команду, он подсадит меня на такие антидепрессанты, что я забуду штаны снимать, прежде чем садиться на унитаз. Дядя Фаррел мог быть и грубым, когда считал это нужным.

Мне в самом деле хотелось получить права, а вот чего не хотелось, так это справлять нужду в штаны. Поэтому я согласился играть в футбол.

2

Меня приняли в команду запасным правым защитником – тренажером для основных.

Тренер Харви оказался невысоким толстяком, живот выпирал над ремнем, а икры были размером с мою голову. Башка у меня, как я уже говорил, немаленькая. Подобно многим тренерам, Харви любил кричать. Особенно на меня.

Однажды, примерно за месяц до того, как дядя Фаррел заключил сделку с главным агентом тьмы, я получил возможность услышать, как громко он способен орать. Я всего-то позволил полузащитнику промчаться мимо и сбить с ног стартового квотербека, самого популярного в школе парня – Барри Ланкастера. Я не нарочно, просто мне было трудно запомнить схему игры. Она казалась слишком сложной, особенно если учесть, что этот документ был составлен для амбалов, большинство из которых едва умели читать. Короче, я подумал, что Барри крикнул «правый дог», а на самом деле он имел в виду «правый хог»[2]. Одна-единственная буква все изменила и послала Барри на поле, где он теперь лежал и корчился от боли.

Тренер Харви рванул к нам со скамейки запасных, сжимая губищами серебряный свисток и чередуя трели с истеричными воплями.

– Кропп! – (Чик-чирик!) – Кропп! – (Чик-чирик!) – Кропп!

– Простите, тренер, – сказал я ему. – Я услышал «дог», а не «хог».

– Дог вместо хог? – Тренер глянул на корчившегося Барри, но корпусом остался развернутым ко мне. – Ланкастер! Ты цел?

– Я в порядке, тренер, – задыхаясь, ответил Барри.

Но по-моему, он был совсем не в порядке – лицо у него стало белым, как метки на поле.

– Какая была команда, Кропп? – гавкнул тренер Харви.

– Э-э… правый дог?

– Дог! Дог! Ты решил, что хог – это дог? Как дог может быть хогом, Кропп? Ну? Отвечай!

К этому моменту нас окружила вся команда. Ребята стояли, как зеваки на месте страшной аварии.

Тренер Харви размахнулся и хлопнул меня ладонью по шлему.

– Ты что, малой?

Он хлопнул снова и дальше сопровождал плюхами каждый вопрос.

– Ты тупой?

Плюха.

– Ты тупой, Кропп?

Плюха.

– Ты тормоз, Кропп? В этом все дело?

Две плюхи.

– Нет, сэр, я не такой.

– Какой – «не такой»?

– Я не тупой, сэр.

– Ты уверен, что не тупой, Кропп? Потому что ты ведешь себя как тупой. Играешь как тупой. Ты даже говоришь как тупой. Так ты точно уверен, что не тупой?

Плюха, плюха, плюха.

– Да, сэр, я знаю, что не тупой!

Тренер снова заехал мне по шлему.

Я взвыл:

– Моя мама проверила мой ай-кью, и я не тупой! Сэр!

Тут ребята взорвались от смеха. И они смеялись надо мной еще три недели подряд. Я постоянно слышал: «Мама проверила мой ай-кью, и я не тупой!» И это звучало не только в раздевалке, а разошлось по всей школе. Незнакомые пацаны проходили мимо меня в коридоре и, кривляясь, пищали: «Мама проверила мой ай-кью, и я не тупой!» Это был кошмар.

Вечером после той тренировки дядя Фаррел спросил, как все прошло.

– Я больше не хочу играть в футбол, – сказал я.

– Ты будешь играть в футбол, Альфред.

– Дело не только во мне, дядя Фаррел. Другие тоже могут пострадать.

– Ты будешь играть в футбол, – повторил дядя. – Иначе не получишь права.

– Я не вижу в этом никакого смысла, – возразил я. – Что ужасного, если я не буду играть в футбол? По-моему, глупо думать, что раз я большой, то должен играть в футбол.

– Ладно, Альфред, – произнес дядя, – тогда сам скажи, чем ты хочешь заниматься. Может быть, пойдешь в духовой оркестр?

– Я не играю ни на одном музыкальном инструменте.

– Это оркестр средней школы, Альфред, а не Нью-Йоркский филармонический.

– И все-таки мне кажется, для этого нужно хоть что-то знать, разбираться в нотах и все такое прочее.

– Нет, ты не будешь днями валяться дома, слушать музыку и витать в облаках. Я устал предлагать, скажи сам – что ты умеешь? Чем хочешь заниматься?

– Лежать дома и слушать музыку.

– Я говорю о способностях, мистер Умник, о талантах, об особенностях, которые выделяют тебя из середнячков.

Я постарался припомнить хоть один свой талант, но у меня ничего не вышло.

– Боже ж ты мой, Эл, у всех есть какой-нибудь дар.

– А что плохого в середнячках? Ведь их большинство?

– Вот оно что! Вот как ты представляешь свое будущее!

Лицо дяди Фаррела побагровело. Я приготовился к тому, что он заведет свою песню о сильных мира сего или о том, что при капле везения и правильном настрое успеха добьется любой.

Но дядя не стал читать мораль. Вместо этого он велел мне сесть в машину и повез меня в центр города.

– Куда мы едем? – спросил я.

– Везу тебя в волшебное путешествие, льфред.

– В волшебное путешествие? Это куда?

– В будущее.

Мы переехали через мост, и я увидел возвышающееся над округой огромное стеклянное здание. Оконные стекла были тонированные, и небоскреб напоминал блестящий черный большой палец, наставленный в ночные небеса.

– Знаешь, что это за дом? – спросил дядя Фаррел. – Здесь я работаю, Альфред. Сэмсон-Тауэрс. Тридцать три этажа в высоту и три квартала в ширину. Хорошенько посмотри на него, Альфред.

– Дядя Фаррел, я уже видел большие дома.

Дядя на это промолчал. На его худощавом лице застыла злость. В свои сорок лет он был настолько же маленьким и костлявым, насколько я – большим и мясистым. Правда, с такой же большой головой. Когда дядя надевал свою форму, он смахивал на Барни Файфа из старого шоу Энди Гриффина. Или, скорее, из-за крупной головы и щуплого тела – леденец на палочке с головой Барни Файфа. Мне было совестно сравнивать дядю с таким придурком, но я ничего не мог с этим поделать. Он даже губошлепом был – вылитый Барни.

Дядя подъехал к подземной стоянке и сунул в автомат пластиковую карточку. Ворота медленно отворились. Стоянка была почти пуста.

– Кому принадлежит Сэмсон-Тауэрс, Альфред? – спросил дядя.

– Какому-то Сэмсону? – попробовал угадать я.

– Не какому-то, а Бернарду Сэмсону, – сказал дядя. – Ты о нем ничего не знаешь, но я тебе расскажу. Бернард Сэмсон – миллионер, который сделал себя сам. Он приехал в Ноксвилл в шестнадцать лет без гроша, а сейчас – один из богатейших людей в Америке. Хочешь узнать, как он этого добился?

– Изобрел айпод?

– Он много работал, Альфред. И у него было то, чего так не хватает тебе: сила духа, бесстрашие, дальновидность и энтузиазм. Позволь, я тебе кое-что скажу: мир достается не самым умным и не самым талантливым. В нем полно умных и талантливых неудачников. А знаешь, кому он принадлежит, Альфред?

– «Майкрософту»?

– Давай-давай, всезнайка, шути. Нет, не «Майкрософту». Мир принадлежит тем, кто не сдается. Тем, кого посылают в нокдаун, а они встают и готовы получить еще.

– Хорошо, дядя Фаррел, – согласился я. – Я тебя понял. А что там про будущее?

– Именно, – сказал дядя. – Будущее! Идем, Альфред. В этом гараже ты будущего не найдешь.

Мы поднялись на лифте в холл. Дядя привел меня на свое рабочее место – изогнутый в форме подковы стол напротив двухъярусного атриума. Примерно на полпути между столом службы охраны и парадными дверями был фонтан – вода падала на огромные камни, которые, как сказал дядя, за немалые деньги вытащили из Пиджн-ривер в Смоки[3].

– Самая забавная штука в жизни – это то, что никогда не знаешь, куда она тебя заведет, – произнес дядя Фаррел. – Я работал в автосервисе, и однажды туда зашел Бернард Сэмсон. Он заговорил со мной, и уже на следующий день я оказался здесь и начал получать в два раза больше, чем раньше. И это за то, что сижу на месте. Ни за что! Ничего не делаешь и получаешь вдвое больше! Просто потому, что богатейший человек Ноксвилла решил дать мне работу!

На столе было много мониторов для наблюдения за всеми уголками и закоулками Сэмсон-Тауэрс.

– Эта самая современная система, Альфред. Сэмсон-Тауэрс охраняется надежнее, чем Форт-Нокс. Лазерные сенсоры, звуковые детекторы – все, что угодно.

– Это очень круто, дядя Фаррел.

– Очень круто, – эхом отозвался дядя. – Кто бы спорил. И тут я просиживаю по восемь часов шесть ночей в неделю. Сижу перед этими мониторами и смотрю. Как ты думаешь, Альфред, на что?

– Разве ты только что не сказал, что смотришь на мониторы?

– Я смотрю в никуда, Альфред. По восемь часов, шесть ночей в неделю, я сижу здесь, в этом креслице, и смотрю в никуда.

Дядя придвинулся ближе. Так близко, что я почувствовал запах у него изо рта, а пахло не очень приятно.

– Это – будущее, Альфред. Твое, если не поймешь, в чем твоя страсть и зачем ты пришел в этот мир. Ты всю жизнь будешь смотреть в никуда.

3

Я усердно готовился к экзамену на права, но все равно завалил. Тогда я предпринял вторую попытку с тем же успехом, но в этот раз у меня было больше правильных ответов, так что я, по крайней мере, улучшил отрицательный результат. Дядя Фаррел сказал, что мои баллы – доказательство неспособности добиться даже такой элементарной вещи, как ученические права.

В школе дела шли не лучше. Выяснилось, что Барри Ланкастер на той тренировке серьезно растянул запястье, а это означало, что он стал таким же запасным игроком, как я. Барри это ничуть не обрадовало. Он всем расписывал, как «доберется до этого Кроппа», и я постоянно оглядывался через плечо в ожидании, когда Барри начнет выполнять свою угрозу. Я стал нервным и вздрагивал от любого громкого звука. Например, был готов намочить штаны, когда хлопала дверца шкафчика в раздевалке.

В начале весны я пришел однажды домой и обнаружил, что дядя Фаррел уже проснулся.

– Что-то случилось?

– А что?

– Почему ты не спишь?

– Да ты король «Двадцати вопросов»[4].

– Я задал только два вопроса, дядя Фаррел, и они вроде как связаны, так что сойдут и за полтора.

– Знаешь, Альфред, люди, которые считают себя остроумными, редко бывают такими на самом деле.

– А я и не считаю себя остроумным. По-моему, я слишком высокий и толстый, слишком медлительный и слишком часто попадаю впросак, но вряд ли остроумный. Почему ты встал, дядя Фаррел?

– У нас будут гости, – сказал дядя и облизнул толстые губы.

– Да? – У нас никогда не было гостей. – А кто?

– Кое-кто очень важный. Альфред, надень что-нибудь чистое и ступай на кухню. Сегодня поедим пораньше.

Я переоделся и, войдя в кухню, обнаружил, что мой замороженный солсбери-стейк уже приготовлен в микроволновке и ждет меня на столе. Дядя Фаррел пил пиво – странно. Он никогда не пил пива за обедом.

– Альфред, как ты посмотришь на переезд из этой дыры в Секвойя-Хиллс, где большие особняки?

– Чего?

– Ну, туда, где живут богачи?

Я подумал.

– Это было бы здорово, дядя Фаррел. Но когда мы успели стать богачами?

– Мы и не стали, но можем разбогатеть. Когда-нибудь. – Дядя жевал свой стейк и загадочно улыбался. – А на следующей неделе ты снова сдаешь экзамен на права. Хочешь, чтобы твоей первой машиной был «феррари-энзо»?

– Ух ты! Это было бы здорово, дядя Фаррел, – сказал я.

На него иногда находило такое. Ни для кого не секрет, что быть бедным паршиво. Но есть бедные и есть нищие, а мы не были нищими. Я хочу сказать, что никогда не ложился спать голодным и свет у нас всегда был включен, то есть на электричестве мы не экономили, но работать ночным охранником на первого богача Ноксвилла – это, по-моему, нелегко. И еще дядя в последнее время мало спал, а от недосыпа можно чуточку оторваться от реальности.

– Но я, пожалуй, предпочту «хаммер».

– Ладно, пусть будет «хаммер». Как скажешь. Марка машины не имеет значения, Альфред. Этот парень, который придет к нам сегодня, он очень богатый человек и хочет нам кое-что предложить… В общем, я надеюсь, что, если все получится, мы больше никогда не будем волноваться о деньгах.