Грустная девочка Флид Александра
– Иначе она может сильно проголодаться и заболеть, – продолжила Эмма.
– Нет, она убежит и не вернется. Я принесу ей покушать, она не будет голодная.
– Но как ты узнаешь, что ей нужно?
– Филипп скажет.
Филипп – это, наверное, тот самый мальчик, который всегда открывает дверь, а затем исчезает без следа.
– А если он не знает?
София вдруг остановилась, сняла с головы шляпу, а затем взяла в другую руку очки и протянула все это Эмме. Малышка обиделась и разозлилась, это было ясно по ее резким движениям.
– Он спросит у дяди Шерлока, потому что дядя все знает, – довольно-таки жестко сказала она и побежала к дому, оставив Эмму позади.
«Тетя Ирена и дядя Шерлок… Это настоящие имена или они просто так называют друг друга? Мало ли какими глупостями занимаются влюбленные. Было бы прекрасно, если бы у дяди был друг Джон и брат Майкрофт».
Эмма тяжело вздохнула и двинулась следом.
Глава 5
Холодный трупик Стекляшки покоился на дне белой коробки из-под старых туфель тети Ирены. Что она сделала неправильно? София вытирала носик подолом собственного платьишка и всхлипывала, наблюдая за тем, как Инесс вынимает из ее тайника все драгоценности.
Пользуясь тем, что убирались в комнате не каждый день, София придумала хороший способ прятать вещи – она проползала под кровать и переворачивалась на спину, после чего складывала все свои драгоценности на специальную полочку. Посередине, между полом и самой кроватью, проходила небольшая доска, на которой можно было оставлять разные сокровища. Когда Инесс заглядывала под кровать, она смотрела только на пол, не догадывалась поднять взгляд чуть выше.
Теперь с этим было покончено – все камешки, кусочки красивого материала и особенно удачные рисунки Филиппа, которые он бездумно дарил ей, были извлечены на свет и валялись на полу как кучка мусора. Однако все это интересовало Софию меньше всего – сейчас все ее мысли были заняты только Стекляшкой.
– Она умерла? – глядя на то, как Инесс тычет в бок Стекляшке абсолютно прямой палочкой из запасов ее тайника, спросила София. – Если не умерла, ей больно.
– Ей не больно, – вздохнула Инесс. – Она ничего не чувствует.
– Почему?
– Потому что, как ты и догадалась, она умерла. Зачем ты посадила ее в коробку?
София вспомнила тот день, когда она, счастливая и довольная принесла Стекляшку, держа ее прямо в своих крохотных ручках. Она показала свою новую подружку Филиппу, и он сразу же посоветовал ей избавиться от лягушки, но ей показалось, что эти слова не очень разумные. Как можно говорить такое? Теперь у нее будет настоящий зверек, о котором можно заботиться, разве это не здорово? Несмотря на все свои увещевания, Филипп согласился раздобыть ей картонную коробку и даже проделал в крышке дырочки для того чтобы Стекляшка могла дышать. Эта коробка заняла почетное место на тайной полке, что помогало ей благополучно избегать обысков. Тетя Ирена заподозрила неладное (и как ей удалось?), и начала искать зверюшку, но ничего не смогла найти. Она даже сказала Эмме. Ну почему они не хотят, чтобы у Софии был дружок?
– Я хотела, чтобы она осталась со мной, – роняя слезы, тихо ответила София.
– Ей нужно было жить на воле и скакать по лужам, а не сидеть в сухой коробке. Конечно, она умерла, ей же совершенно нечего есть и нечем дышать.
– Мы сделали дырки в крышке, ей было чем дышать!
– Но ей нужна вода, понимаешь? И вообще, зачем ты берешь домой такую гадость? – Инесс устало вздохнула и поднялась с колен, подпирая рукой поясницу. Филипп говорил, что она так делает, потому что у нее тяжелый живот, который перевешивает ее вперед, и чтобы не упасть лицом вниз, ей нужно держаться за собственную спину. Такого объяснения Софии было достаточно. – Коробку тоже придется выкинуть. Что поделать? Не нужно было разводить под кроватью лягушек.
Только сегодня, проснувшись ни свет, ни заря и поскорее нырнув под кровать, София обнаружила, что Стекляшка совсем не двигается и даже не дышит. Она разбудила Филиппа, за что чуть было не получила подушкой по голове, но ей было все равно. Через несколько минут старший брат остыл и принялся осматривать безжизненное тело лягушки. А еще через некоторое время он сказал, что Стекляшка умерла.
После этого София заплакала и побежала к тете Ирене, попутно покаявшись во всех своих грехах. Она рассказала о том, что убила несчастное создание, и бедная Стекляшка погибла в страшных муках, потому что она была голодная и сильно скучала по своим садовым лужам. Малышка всерьез считала себя убийцей, и полагала, что ее жизнь окончена, поскольку она злая и вредная девочка, которая довела до смерти невинное животное. Всхлипы и жалобы разбудили Диану, и София схлопотала подзатыльник, что случалось очень и очень редко – обычно тетя Ирена только ругалась и читала нотации.
Все эти события и привели к тому, что явившаяся в десятом часу Инесс сразу же была направлена в детскую спальню, где позже и устроила этот варварский осмотр. Все еще расстроенная и раскаивающаяся София показала ей свой тайник, надеясь хоть так искупить часть своей вины, но даже это не помогало.
Если для того чтобы вновь заслужить доверие и любовь взрослых ей придется пожертвовать всем, что у нее есть, это не беда. Пусть забирают и выбрасывают все, что ей удалось накопить и собрать по кусочкам, лишь бы не сердились на нее. Инесс выложила на пол все содержимое полки, немного отдохнула, а потом принесла большой бумажный пакет и убрала все из комнаты.
Ей отчаянно хотелось пожаловаться хоть кому-нибудь, но все твердили ей, что она сама во всем виновата. Тетя Ирена запретила ей ходить с грустным лицом и оплакивать бедную Стекляшку. Поэтому, едва сумев пережить длинный и мучительный завтрак, София убежала в свою комнату, легла на кровать и натянула простыню до самой макушки, закрываясь от всего внешнего мира.
А ведь Эмма говорила ей, что лягушку лучше отпустить. Какая же она гадкая девчонка! Она не только не послушалась совета, она еще и обидела Эмму. София тихонько шмыгнула, вытирая кулачком горячие слезы. Теперь никто не будет ее жалеть. Никто, даже Филипп.
Убийца, убийца, убийца…
София безутешно рыдала, закрыв лицо руками и желая больше никогда не вставать с постели. Вся надежда была на то, что приедет дядя Шерлок. Хотя она и понимала, что уехал дядя совсем недавно, малышка все равно продолжала ждать его и верить, что он спасет ее от этой страшной боли.
Прошло два невозможно растянутых и мрачных дня, прежде чем она обрела такое необходимое утешение.
Приехать домой в середине недели было почти невозможно, но иногда такие дни все же выпадали. Эмма ехала в автобусе, наблюдая за тем, как сгущаются сумерки и, размышляя о том, как странно порой складывается жизнь. Она скучала по Мартину, вспоминая о нем каждую свободную минуту, но в то же время она ни о чем не жалела. В первые дни после расставания ее одиночество скрашивалось вечерними посиделками с Мэйлин и прочими девушками.
В конце концов, для чего еще ей нужно было работать в другом городе и жить так далеко от матери? Ее целью был заработок денег, поскольку в родной местности найти работу было слишком уж сложно. Ограничиваться глажкой, стиркой и уборкой Эмма не хотела, поскольку едва ли такие деньги могли прокормить двух взрослых женщин. К тому же, нужно было содержать дом своего детства, оплачивать налоги и следить за тем, чтобы Эмили хорошо одевалась и имела все необходимое. Эмма мечтала купить ей холодильник или хотя бы стиральную машину, но для этого нужно было копить еще пару месяцев.
С другой стороны, жизнь в большом городе приносила и иные возможности. Эмма покупала себе красивую одежду, привозила матери редкие подарки и регулярно обеспечивала ее продуктами, которые было просто невозможно достать в провинциальном городке. Небольшие издержки в форме расходов на экспресс и трехчасовых поездок не могли перекрыть всех преимуществ, а потому Эмма усердно работала у конвейера по восемь часов в сутки, а затем возвращалась в свою комнату.
Вот поэтому, через некоторое время после заключительного разговора с Мартином, она начала подрабатывать по вечерам посудомойкой в собственном общежитии. Должность казалась многим девушкам позорной, но благодаря этому Эмма убивала долгие вечера, пока подружки и соседки ходили развлекаться. Несколько лишних монеток всегда были полезными, а монотонная работа помогала разобраться с мыслями и успокоиться. Всего через три дня она смогла привыкнуть к новым обязанностям, и на четвертый отправилась к кухонному помещению почти с радостью. Присцилла встретила ее весьма радушно, пообещав, что на сей раз сможет предоставить ей особые льготы в пользовании горячей водой. Теперь Эмма могла свободно преодолевать потайные двери и принимать душ, находившийся в служебной половине дома. Здесь же ей разрешалось стирать всякую мелочь вроде носовых платков, чулок и маечек, что также было немаловажным плюсом.
Все эти небольшие радости, которые с трудом компенсировали ощущение пустоты и потерянности, занимали ее мысли, когда она ехала домой, отвечая тем самым на мамин звонок.
Эмили сказала, что ей нужна помощь, и Эмма мчалась за сто километров ради того чтобы провести рядом с матерью всего несколько часов. Прибыв на автовокзал уже в девятом часу вечера, она попросила знакомого водителя довезти ее до нужной улицы.
Жаркий дневной воздух остыл и стал приятно тяжелым и теплым. Эмма шла, подставив плечи легким прикосновениям ветра и почему-то улыбаясь. Эмили ждала ее у ворот.
– Мама, что случилось? – сбрасывая с плеча ремешок сумки и перехватывая свободной рукой свой нехитрый багаж, сразу же спросила Эмма. – С чего срочность такая?
– Детка, мне нужно срочно уехать, а дом оставить просто не на кого, – посетовала Эмили, разводя руками.
– И куда же тебе нужно уехать? – довольно грубо спросила Эмма.
– На другой конец города, к Инесс, у нее какие-то проблемы с животиком, а никого рядом нет. Из клиники ее выгнали как какую-то бездомную собаку, даже не позволили ей полежать хотя бы сутки. Она сейчас совсем одна, ее муж в командировке.
Эмма сжала зубы. У этой незнакомой и неведомой Инесс был муж, она ждала ребенка.
– Ну и ехала бы к ней, – с ощутимым раздражением сказала она. – Что может случиться на одну ночь? В нашем городке ничего не происходит, и никого не обворовывают.
– Это тебе так кажется, а на самом деле… а, тебе-то что? Ты все равно живешь в большом городе, наверняка твоя комнатушка на четвертом этаже, и бояться совершенно нечего. Ты уже и забыла, каково это – жить в нормальном доме.
– Хорошо, хорошо, уезжай сейчас, – уже жалея о своем выпаде, но, все еще злясь, заговорила Эмма. – Я приехала, так что ты свободна как ветер.
Эмили кинула на нее сердитый взгляд, а затем выбежала за калитку. Эмма едва успела спросить, есть ли у нее деньги на дорогу, на что та ответила коротким кивком.
Делать было нечего. Если из-за чужих проблем ее оторвали от работы на кухне, оставалось лишь наслаждаться теми благами, которые предлагал родной дом.
В темно-синих сумерках она не успела разглядеть, как выглядели соседние дома, и был ли кто-нибудь на дороге. Ей просто хотелось зайти внутрь, сбросить всю одежду и принять душ, а затем выбрать виниловую пластинку и улечься в кровать под звуки хорошего джаза.
Половину из этого сделать ей удалось – она только вышла из ванной, когда в дверь забарабанил нетерпеливый посетитель.
Все еще вытирая волосы полотенцем, она вышла в прихожую и открыла дверь, за пестрым витражом которой в свете дворового фонаря угадывалась невысокая фигура.
Нарушителем спокойствия оказался Филипп. По крайней мере, мысленно Эмма назвала мальчика именно так.
– Моей мамы нет дома, она будет только завтра утром, – сообщила она, считая своим долгом отправить его назад как можно скорее.
Он хмуро оглядел ее с ног до головы, а потом, без приветствия, сразу же заговорил о сути своего дела.
– Я видел, как вы приехали. Кажется, Инесс нездоровится. Во всяком случае, она сегодня не пришла, и София целый день ждала вас вместо нее.
– С ней что-то случилось? – отступая внутрь и давая ему дорогу, спросила она.
– Да. Нет. Да, скорее всего. В общем, случилось, но не с ней. Ее лягушка умерла.
Ничего удивительного в этом не было, но Эмма все равно не удержалась:
– Стекляшка? Боже, малышка, наверное, очень переживала.
– Она и сейчас переживает. У нас гости, тетя Ирена очень занята, и она не заметит, если я приведу Софию к вам. Вы сможете успокоить ее?
– А когда же умерла Стекляшка? – сама не зная, зачем, спросила Эмма.
– Несколько дней назад. В понедельник, кажется. Так я могу привести ее к вам?
Разбираться в причинах и уточнять, почему он выбрал именно ее в качестве утешителя для своей маленькой сестры, Эмма не собиралась. Если ребенок так долго страдал, то нужно было действовать очень быстро. Ей казалось, что дорога каждая минута, и она прижала полотенце к груди, стараясь сообразить, как лучше поступить в этой сложной ситуации.
– Если ты приведешь ее сюда, ваша тетя все равно об этом узнает, – сказала она через некоторое время. – Лучше подожди меня пару минут, я оденусь, и мы вместе придумаем что-нибудь по дороге к вашему дому.
Она оставила его в гостиной, а сама помчалась в свою комнату, лихорадочно стараясь придумать хоть какой-то предлог для того чтобы прийти в дом непрошеным гостем. Ну, разве это не безумие? Чистый маразм, не иначе! Из-за какой-то дохлой лягушки устраивать такую сцену и суетиться!
Все трезвые доводы остались за спиной, руки сами отыскали старое полосатое платье, и через несколько мгновений сухая слежавшаяся и помятая ткань тяжело заскользила по мокрой коже. Она вышла в гостиную, обнаружив Филиппа все еще сидящим в кресле, но уже с каким-то журналом в руках. Слава Богу, хотя бы эта неподвижность не является их наследственной чертой.
– Мы скажем, что ты пришел ко мне и сказал, что у вас в доме вечеринка… нет, нет, лучше скажем, что ты знал, как сильно будет нужна помощь после вечеринки и внезапно увидел меня на улице. Спросил, не смогу ли я поработать вместо Инесс, как это было в прошлый раз. Я, конечно же, согласилась, – тараторила она, пока они в темноте шли к соседскому дому.
– Вы что – собираетесь мыть посуду? – Он явно был неприятно удивлен.
– А что еще остается? Мне это тоже не нравится, – нахмурилась она.
– Да плевать мне на то, что вам не нравится, – резонно заметил Филипп. – Просто я ожидал, что вы проведете это время с моей сестрой, а не будете зарабатывать деньги.
Она остановилась посреди дороги и взяла его за руку, чуть выше локтя, крепко сжав при этом пальцы и глядя прямо ему в глаза.
– Мне хватает денег, у меня хорошая работа, и я не горю желанием подрабатывать посудомойкой у твоей тетушки, понял ты меня? – четко выговаривая каждое слово, сказала она. – Однако это единственный способ прийти к вам в дом и встретиться с Софией, не подвергнув при этом никого из вас риску. Если мы сделаем такую ерунду, какую предлагал ты, то завтра вас обоих хорошенько вздуют за то, что вы сбежали из дома и пошли к соседям, не спросив разрешения.
Эта не слишком длинная речь произвела на Филиппа нужное действие, и он молча кивнул, а затем высвободил свою руку и снова двинулся по дороге бодрым шагом.
Убедить счастливую Ирену в правдивости этой наскоро сочиненной лжи было легко – пинап-модель приняла Эмму с распростертыми объятиями, обрадовавшись тому, что ей не придется мыть всю посуду в одиночку. Пока гости все еще были в доме, Эмма суетилась на кухне – разрезала покупные пироги и укладывала фрукты в красивые вазочки. Ей приходилось забирать из гостиной грязные стаканы и менять их на чистые. Зато красивая и выхолощенная хозяйка смогла усесться среди гостей и с чистой совестью принимать все похвалы и комплименты.
Кромешный ад длился еще полтора часа, а потом гости начали покидать теплый дом тетушки Ирены. Малышка Диана спокойно спала в своей кроватке, видимо, устав от бесконечных сюсюканий и поцелуев, а Эмма засела на кухне, радуясь отремонтированному смесителю, благодаря которому из крана веселой струйкой бежала горячая вода.
Она только справилась со стеклянной посудой, когда на кухню проскользнула маленькая тень. Продолжая делать вид, что она ничего не видит, Эмма старательно орудовала тряпкой и губкой, по временам осторожно косясь в сторону привычно тихой Софии. Через ее руки прошли фарфоровые чашки, тонкие блюдца с ручной росписью, изящные и неудобные графины со следами вина и соков, а также вполне себе земные тарелки с крошками из-под пирожных. Она терпеливо смывала следы пиршества и раскладывала все по аккуратным стопочкам. Стаканы следовало перевернуть на застеленный хлопчатым полотенцем поднос, а стеклянные кувшинчики расставить на специальной полке. Кухня не носила следов хозяйки, здесь чувствовалась чужая, слегка безразлична рука, которая ставила все на свои места, но не заботилась о комфорте. Было видно, что женщина, привыкшая следить за чистотой в этом доме, относилась к нему с холодностью служащего, а не с душой живого человека. Эмме это даже нравилось – можно было импровизировать в мелких деталях, не боясь, что хозяйка потом будет делать ей замечания. Если она не прикладывала сил для того чтобы привести в порядок кухню, значит, ей неизвестно, где должны лежать те или иные вещи.
Эмма старательно игнорировала Софию даже тогда, когда приходилось поворачиваться к ней лицом или подходить к ней совсем близко. Почему-то ей казалось, что так правильнее. Спугнуть малышку было слишком просто, и она не хотела действовать необдуманно. С другой стороны, существовал риск, что София просто подумает, что ее присутствие не вызывает интереса, и уйдет. Такого допускать тоже было нельзя.
Девочка разрешила все сомнения сама – когда Эмма расправила влажные полотенца на краю стола и сняла фартук, София заговорила первой.
– Моя Стекляшка умерла, – шепотом сказала она, глядя исключительно вниз и не поднимая глаз.
Эмма подошла к ней и опустилась на колени, чтобы посмотреть ей в лицо.
– Ты не виновата, – сказала она.
– Я виновата, – покачала головой София, и ее носик заметно покраснел. – Она была голодная, и ей было плохо в коробке. Я плохая, я убила ее.
– Нет, что ты, – впервые прикасаясь к ней и накрывая маленькие ладошки своими руками, прошептала Эмма. – Не надо так думать, София. Ты не плохая. Может быть, она умерла от старости?
– Нет, Инесс сказала, что лягушке нельзя без воды.
– Но ведь у нее была вода? Ты же поставила ей тарелочку?
София подняла голову и с надеждой посмотрела на Эмму, не пытаясь при этом убрать свои руки из-под чужих ладоней.
– А ей бы хватило? – спросила она одними губами.
– Отчего же нет? Если тарелка была глубокая, то лягушка могла в ней посидеть, когда ей очень хотелось поплескаться в воде.
– Тарелка была большая, я даже не смогла ее положить в коробку сама. Филипп затолкал ее в коробку.
Эмма даже улыбнулась от таких милых подробностей. Небрежный с виду и любящий внутри, Филипп, как оказалось, был хорошим братом.
– Ну, вот видишь, – улыбнулась она. – Все хорошо. А без еды она могла прожить немножко дольше.
На самом деле Эмма не знала, сколько могут прожить лягушки, которым нечего есть, но сейчас нужно было утешить Софию.
– А вы не обижаетесь на меня? – все еще глядя на нее с доверием, которое просто нельзя было обмануть, спросила девочка.
– Нет, не обижаюсь.
Как странно – она помнит, что повела себя довольно грубо в прошлую субботу.
– И вы не приходили не потому, что я плохая?
Ей вдруг захотелось поцеловать эти еще по-младенчески пухлые щечки, но она заставила себя удержаться.
– Я просто работаю в другом городе, очень далеко отсюда. Приезжаю только на выходные.
– А сегодня выходной? – со свойственной детям простотой поинтересовалась София.
– Нет, сегодня нам просто повезло.
Пальчики под ее ладонями зашевелились, и скоро София сама взяла ее за руку.
– Она точно умерла не из-за меня? – видимо, желая удостовериться в том, что она не виновата, переспросила малышка.
– Точно. Ты никого не убивала. Ты хорошая девочка, София, и никогда не слушай тех, кто скажет, будто ты плохая.
Глядя в эти красивые голубые глаза, Эмма поняла или даже почувствовала, в чем заключалась причина таких странных поступков. София была до боли одинокой, она хотела, чтобы у нее был друг, и поэтому она поймала лягушку, а потом поселила ее у себя под кроватью. Одиночество, которого не должен знать ни один малыш, поедало душу этой девочки, и жгучее желание помочь Софии почти затопило Эмму с головой.
Поэтому, когда София спросила:
– А когда будут еще выходные?
Эмма ответила:
– К счастью, очень скоро. Я вернусь домой, и мы с тобой еще увидимся.
Глава 6
Поездка в провинцию отняла у Мартина последние силы. Он лежал в своей квартире, глядел в потолок и думал о том, что сегодня вечером, в день его приезда, ему просто не с кем выйти в город. Все друзья были заняты со своими возлюбленными, в то время как он остался в полном одиночестве. Мысли сами собой возвращались к Эмме, с которой он так непонятно распрощался в прошлый раз. Ему казалось, что все ее слова не были серьезными. Скорее всего, она не рассуждала как взрослый человек, а лишь шла на поводу у своих эмоций, когда так старательно обижала его во время их последней прогулки. Однако в ее облике было нечто необъяснимое, но тревожное и болезненное, и это не позволяло Мартину подняться и пойти в ее общежитие прямо сейчас. Он полагал, что должен дать ей еще немного времени, хотя после их неудачной встречи прошел почти месяц.
Августовские вечера были теплее и медленнее, нежели июльские, сумерки сгущались быстрее, и Мартин думал о том, что ему стоит пройтись в одиночестве. Он поднялся со своей кровати, сменил рубашку, оставив расстегнутой последнюю пуговицу, а затем закрепил подтяжки и вышел на улицу, прихватив с собой серый пиджак.
Пришлось признать, что он даже побаивался Эмму. От нее исходило странное чувство силы – как физической, так и внутренней. Она была красива, как кинозвезда, но при этом избегала слащавости и искусственной хрупкости. В ее уверенных движениях, пружинистой походке и идеальной осанке угадывался строгий и тяжелый характер, и одно это уже должно было оттолкнуть или хотя бы предостеречь его от близкого знакомства с ней, однако Мартин помимо воли потянулся к этой необычной девушке. В Эмме было столько прямоты и искренности, что общение с ней не могло не доставлять удовольствие.
Все началось с мимолетного прикосновения – покупая себе утреннюю булочку и пытаясь одновременно прочесть хотя бы первую страницу газеты, Мартин по неосторожности задел локтем стоявшую рядом девушку. Был самый что ни на есть лютый февраль, и толстое приталенное пальто наверняка защитило ее от удара, но Эмма все равно сердито фыркнула и отвернулась от него, стараясь не упустить свою очередь в лавочку. Она купила самую большую булку и попросила завернуть ее в бумагу, попутно оглядываясь на свою подругу. Рядом с ней, конечно, была Мэйлин – невысокая, изящная и опасная, как и все, что веет азиатской экзотикой.
– Мне удалось взять последнюю, – радостно сообщила Эмма, глядя на подругу совершенно счастливыми глазами.
Казалось, что она позабыла о нем сразу же, хотя с того момента, как они столкнулись, прошло чуть более одной минуты.
– Я прошу прощения, – попытался вклиниться со своими извинениями он, уже позабыв о газете и своем холодном завтраке.
Она окинула его еще одним не менее холодным взглядом, но ее полные изящные губы тронула улыбка и на щеках появились красивые ямочки. И все же, она проигнорировала его слова и продолжила говорить с Мэйлин, отводя ее в сторону от толпившихся возле лавочки покупателей:
– В обед постараемся купить сыру и ветчины, а то сегодня вечером на кухне профилактическая чистка. Не хотелось бы остаться без ужина, – звонко сказала она, протискиваясь мимо него.
– Вы меня очаровали! – уже глядя ей вслед, обреченно выкрикнул он.
Рассчитывать на то, что она обернется, не было смысла, но Эмма остановилась и повернулась к нему, а затем подарила ему еще одну улыбку.
Не теряя времени, пока она не отвлеклась от него окончательно, он еще более отчаянно спросил, до смешного повышая голос:
– Когда будет следующая профилактика на вашей кухне? Хотелось бы встретиться с вами у этой же самой лавки еще как-нибудь.
– Не обязательно у этой лавочки, – рассмеялась она, стряхивая снег с аккуратных локонов. – Можно встретиться и в другом месте.
Ее глаза были полны озорных искорок, и она так сильно отличалась от той грустной и грубоватой девушки, с которой он расстался больше месяца назад. Впрочем, перемены не имели значения – Мартин все так же тосковал по ней, а потому он даже не удивился, обнаружив, что стоит у дверей в ее общежитие. Теперь было жарко, и он держал свой сложенный пиджак в руках, неловко переминаясь у входа. Благо, консьержка была с ним знакома и даже знала, к кому он приходит. Он уже хотел заговорить с ней, спросить, где и с кем сейчас Эмма, но в этот момент из внутренней двери показалась стройная фигурка Мэйлин, и Мартин бросился к ней.
– Добрый вечер, Мэйлин, – крепче сжимая свой пиджак, поздоровался он.
– Добрый ли. – Вопреки словам, глаза у девушки были веселыми.
– Надо надеяться, что да, – вздохнул он. – Не пройдешься со мной?
– Некрасиво гулять с бывшим парнем подруги, – отодвигая его в сторону своими тонкими, но сильными руками, сказала она.
– Так я уже бывший? – направляясь следом за ней к выходу из здания, спросил он.
– А как же? – Голос Мэйлин был спокойным, без осуждения и гнева, что несколько успокаивало, хотя ее слова по-прежнему звучали более чем тревожно. – Я иду за апельсинами, так что у тебя десять минут, не больше.
– Хорошо, хорошо, – принимая все условия, закивал Мартин. – Она встречается с кем-то другим?
Мэй посмотрела на него, а потом ее накрашенные ресницы медленно опустились и поднялись, когда она завела глаза к небу.
– Нет, Мартин, она еще не нашла тебе замену.
Создавалось ощущение, будто Эмма кого-то искала, но уточнять не хотелось – презрительная и ироничная Мэйлин могла выставить его идиотом. Такое уже случалось, и он ненавидел ее в такие минуты.
– Так она проводит вечера одна? – избегая опасных двусмысленностей, спросил он.
– Как и до твоего появления.
– И как она себя чувствует?
– Спроси у нее.
– Ты издеваешься? Я же не могу войти в жилую часть общежития.
– Нет, я не издеваюсь, и тебе не обязательно подниматься на второй этаж, ты можешь попросить, чтобы ее вызвали к тебе в приемную. Как тебе план? Ну, разве не здорово? Кстати, теперь я немножко издеваюсь, но у меня просто такая привычка, так что не обижайся, ладно? Хотя… вряд ли она выйдет к тебе. Она бывает очень занята каждый вечер…
– Ты же сказала, что она ни с кем не встречается, разве нет?
– Как будто у девушек больше нет других занятий, кроме как гулять с парнями, просиживать по два часа в кино, есть мороженное и заново красить губы через каждые тридцать минут, – придерживаясь своего язвительного тона, мудро заметила Мэйлин. – Она подрабатывает.
– Подрабатывает?
– Ты прекрасно все слышал, – сворачивая за угол дома и направляясь к магазину, ухмыльнулась она.
– Но где? Можно мне будет прийти к ней на работу?
– Если только ты сможешь найти черный ход в кухню, – пожала плечами девушка, останавливаясь у самой двери магазина и сразу же вынимая из кармана платья свернутую бумажку. На миг Мартин остался за полем ее зрения, и она обратилась к молоденькому продавцу в ядовито-зеленом фартуке и полосатой рубашке: – Мне два апельсина. Нет, самые большие. Ой, ладно, если нет, то давайте три маленьких. Спасибо.
Наверное, второй апельсин она отдаст Эмме, а третий они разделят пополам. Насколько ему было известно, подруги всегда делились друг с другом почти всем, что покупали.
– До черного хода я не доберусь, да и потом, ваша Присцилла прогонит меня поганой метлой, – вяло заметил он, когда они отошли от магазина. – Вот, что Мэй, у меня просьба.
– Что такое? – нахмурив свои черные брови, забеспокоилась она.
– Не могла бы ты передать Эмме кое-что от меня вместе с одним из этих апельсинов?
– Ну, а если и могла бы? Что это будет?
– Я сейчас напишу записку. – Мартин полез в карман за блокнотом и карандашом, радуясь тому, что рабочая привычка брать с собой письменные принадлежности пришлась кстати. – Вот, всего пару слов.
– Пару слов, я, пожалуй, донесу.
Он открыл чистый лист, остановился и нацарапал: «Поговори со мной».
Мэйлин даже не взглянула на записку. Она просто свернула листочек и положила его в свой карман. Она была кристально честной, и Мартин был благодарен ей за то, что она не стала влезать в чужое дело, читать ему морали или разводить сплетни.
– А теперь уходи с этой улицы, – приказала она, улыбаясь и давая ему тем самым слабую тень надежды на то, что все еще можно исправить.
Стала бы она улыбаться ему, если бы Эмма была слишком обижена на него? Зная о том, как крепка их дружба, Мартин мог сказать, что Мэй даже не заговорила бы с ним, если бы все было слишком плохо.
Взрослые всегда норовили обмануть. Конечно, они делали это не специально, так просто получалось, но боль от этого не становилась слабее. Филипп привык сталкиваться с предательством каждый день.
Когда умерли мама и папа, поначалу он считал, что в этом и вправду нет их вины. Он скучал по ним, и ему становилось больно от одной лишь мысли об их смерти. Они были такими молодыми и красивыми, они могли бы жить еще очень долго. Впрочем, теперь думать поздно – все равно, их больше нет. А он и София остались, и в этом заключалась самая большая несправедливость. Как можно было оставить их одних, совершенно одних? Как можно было бросить детей в мире, где они больше никому не нужны? С момента гибели родителей прошло три года, но Филипп думал о них каждую минуту, обвиняя во всем, что случалось с ним и его малюткой-сестрой.
Умом он прекрасно понимал, что в смерти Стекляшки, нет ничьей вины. Разве что София немного виновата. Однако горечь от собственной беспомощности перенаправлялась на тех, кого не было рядом, и, глядя на слезы своей маленькой сестры, он не переставал винить отца с матерью. Если бы они были рядом, то малышке не пришлось бы искать грязных лягушек, заводить с ними ненормальную дружбу, а потом выслушивать упреки от недалекой тетки и ограниченной прислуги.
Когда дядя Шерлок взял их к себе, он не обещал им, что они будут хорошо жить – просто сказал, что сделает все возможное. Филипп тоже не клялся быть хорошим мальчиком, но про себя решил, что постарается быть благодарным и воспитанным. Ему было всего девять лет, и он, как и любой ребенок, жаждал защиты, но вместо этого пришлось смириться с новой правдой своей жизни. Дядя работал в гражданской авиации, зарабатывал большие деньги и каждую неделю привозил им новые игрушки, но рядом его не было почти никогда. Нет, он проводил в городе по паре дней, но почти всегда был на свиданиях со своей красавицей. Во всяком случае, когда они действительно в нем нуждались, рядом его не было. Филипп научился сам обрабатывать свои коленки и лечить голову Софии холодными компрессами, если она падала со стула или стукалась о мебель. Однако когда она упала в колючий кустарник, он испугался по-настоящему. Ему было так страшно, что он не сразу догадался позвонить в скорую помощь. Она лежала во дворе, и ее тельце было исколото сухими иглами, которые впились в ее крохотные ручки. Редкие темные точки на светлой коже Софии можно было разглядеть до сих пор. А потом примчался дядя и устроил ему такую взбучку, что Филипп стал всерьез жалеть, что не утопился в реке месяц назад, когда у него впервые возникла такая мысль.
Потом явилась Ирена, которая в скором времени стала тетей Иреной. Она была красивой, доброй и ласковой. В первые дни она была действительно хорошей и заботилась о Софии. Она покупала девочке платья, наряжала ее как куклу и купала каждый вечер в теплой ванне с душистой пеной. У них каждый день была хорошая еда и чистая одежда. А потом тетя забеременела, и все хорошее исчезло. Они снова стали никому не нужны, и это продолжалось уже два года. Маленькая Диана была кричащим красным комочком, и все умилялись над ней, немедленно превращаясь в сборище сюсюкающих идиотов. Все вели себя как слабоумные, стоило им увидеть младенца – все, даже дядя Шерлок. Хотя, с чего бы ему быть в своем уме – все-таки Диана была его родной дочерью.
Филипп и София больше никому не были родными, и рассчитывать на настоящее тепло им не приходилось. Сам он понял это уже очень давно, но ему было очень тяжело объяснить эти истины младшей сестре. Доверчивая и добрая, она искала недостающую любовь везде, где только могла. Она пыталась подружиться с подругами тети, ходила следом за Инесс, тянулась к вечно занятому дяде Шерлоку. Филипп как мог объяснял ей, что теперь вести себя подобным образом просто опасно, но она слабо понимала смысл его слов. Ей казалось, что он просто слишком злой и раздражительный. Несколько воспитательных бесед обернулись противоположным эффектом, и София начала бояться собственного брата. Маленькая и наивная девочка не понимала, что все те, кого она считала отзывчивыми и милыми, на самом деле были эгоистичными и лицемерными прохвостами, в то время как внешне грубоватый и не по годам циничный Филипп действительно желал ей добра.
Смерть проклятой лягушки не казалась ему большой катастрофой, но для Софии это был настоящий конец света. Она плакала ночами напролет, накрывшись с головой и беззвучно всхлипывая. Звук ее плача, спрятанного и зажатого подушкой, был самым страшным из всего, что ему приходилось слышать. Ей всего пять, и она не должна лить слезы, скрываясь под ночным мраком и постельным бельем. Это несправедливо! Почему все остальные дети получают все, все без остатка, а его маленькой сестре приходится глотать слезы в одиночку? Почему никто не может ее успокоить и приласкать? Неуклюжие попытки утешить Софию оборачивались странным оцепенением, когда она сидела, настороженная и тихая как замерзший воробышек, а он просто стоял рядом, не зная, обнять ли ее или уйти прочь.
Малышке нужна была женщина – взрослая, рассудительная и сильная. Та, которая смогла бы забрать всю боль, прижав к себе Софию и пообещав ей, что все будет в порядке. Конечно, Эмма приходила ему на ум несколько раз – он вспоминал о ней каждый вечер, стараясь понять, подходит ли эта девушка на роль временной утешительницы для Софии. Нет, ни к чему им няньки и новые разочарования – как только они начинали считать кого-то своим другом или защитником, сразу же происходило нечто, вколачивавшее гвозди в нежные тела зарождавшихся дружеских отношений. Еще одна дыра в сердце ни Филиппу, ни крошке Софии была не нужна. Дядя Шерлок отдалился от них ради своей распрекрасной Ирены, а сама Ирена в свою очередь бросила их, когда в ее животе начала расти будущая крикуша Диана. Довольно обманов и пустых надежд, Филипп был уже слишком мудрым для того чтобы верить взрослым после всех предательств. Эмма могла стать лишь временным обезболивающим, необходимой мерой для того чтобы успокоить сестричку, и не более.
Он стал ждать прихода Эммы, чтобы перехватить ее у порога и сразу же сказать, чего он от нее хочет. По рассказам Софии Эмма была доброй и спокойной барышней, так что Филипп рассчитывал хотя бы на призрачную тень понимания. Зная о том, что София часто преувеличивает положительные качества других людей, он думал, что Эмма всего лишь наполовину так добра, как утверждала его сестренка. Этого ему могло бы вполне хватить. Вся беда заключалась в том, что Эмма приходила очень редко – она была в этом доме всего два раза, и при этом каждый ее визит приходился на выходные, до которых было весьма сложно дожить – Стекляшка умерла в понедельник. Другим признаком появления Эммы было отсутствие Инесс, и на это условие ориентироваться было куда проще. Поскольку Инесс и сама успела обзавестись внутренним младенцем, ее самочувствие становилось все хуже и хуже – она едва ходила, тяжело дышала и работала очень медленно. Хороший день выдался в четверг – тогда Инесс снова не пришла, и у Филиппа появилась надежда. Однако прошел целый день, и наступил вечер, а Эмма так и не появилась.
Лишь вечером, сидя на крыльце и глядя через забор на всю улицу, Филипп заметил знакомую высокую фигуру, и его сердце забилось чаще. Эмма шла по дороге, но ее уже ждала соседка тетя Эмили, так что соскочить и побежать к ней сразу же не удалось. Пришлось ждать. Он засек время по старым настенным часам, висевшим в коридоре, и мысленно отмерил Эмме на ужин полчаса. Когда стрелка доползла до нужного деления на циферблате, он помчался к уже известному дому и постучался в дверь.
Если бы он еще мог верить людям, то решил бы, что Эмме действительно не наплевать на Софию – она так быстро согласилась пойти и так живо интересовалась несчастной лягушкой, что он всего на миг позволил себе поверить в ее искренность. Был короткий момент слабости, а потом открылась правда – она хотела лишь заработать еще денег, поскольку решила предложить свои услуги избалованной за время беременности и недолгого материнства Ирене. Впрочем, когда Эмма схватила его за руку и выстрелила ему в лицо гневными словами, Филипп подумал, что в чем-то она действительно права. Ее грубость должна была оттолкнуть его, но почему-то он решил, что это хороший знак – по крайней мере, она не прикидывалась добренькой.
Он попытался отправить Софию вниз, сказав, что у них на кухне прямо сейчас находится Эмма. Прошло несколько часов, прежде малышка сдвинулась со своей кровати – она отлично знала, что попадаться на глаза гостям сейчас нельзя. Лишь когда на дворе стихли звуки и шумные прощания, она тихонько выскользнула из-под простыни и шмыгнула за дверь. Вернулась она примерно через час, и к этому времени с ней произошли чудесные перемены. Скорее всего, волшебство сотворила Эмма, и Филиппу даже было интересно, что такого она сказала его сестре.
С тех пор он стал допускать мысль о том, что Эмма может немного отличаться от всех остальных самодуров-взрослых, с которыми им приходилось иметь дело. Она приезжала в город на выходные и обязательно находила повод встретиться с ними. Июль и начало августа были отмечены для его сестры бесконечным и тихим ожиданием суббот и воскресений, суливших встречу с новой подругой. Они вместе ходили за покупками, и за время этих коротких вылазок Эмма всегда успевала сделать девочке какой-нибудь подарок – она позволяла ей примерять красивые взрослые вещи, катала на такси (всего пять минут, но все же) и учила ее всякой девчачьей чепухе, постигнуть смысл которой Филиппу не удавалось. Такие передышки были Филиппу по душе – Эмма не старалась казаться новой мамочкой, но при этом давала Софии то драгоценное внимание и одобрение, которых так жаждала его маленькая сестренка.
И все-таки, где-то другом городе у этой странной женщины должна была быть своя собственная жизнь, о которой она никому ничего не рассказывала. Именно это удерживало Филиппа на расстоянии и заставляло держаться с предельной осторожностью.
Глава 7
Даже при всем желании соответствовать высоким нормам поведения для воспитанной и хрупкой девушки, Эмма не могла вписаться в классический образ, навязанный телевидением и литературой. Она оставалась грубоватой, слишком уж живой и настойчивой для того чтобы казаться эфемерной и трогательной. У нее были крепкие руки, широкие плечи и сильные ноги, и она не собиралась притворяться другим человеком в угоду провинциальным вкусам. В большом городе было проще затеряться и не привлекать внимания – здесь она могла раствориться в толпе, слившись с безликой массой пестрых платьев, пышных юбок и серых костюмов в мелкую клетку. Фетровые шляпы, тряпичные зонтики, крупные солнцезащитные очки, устойчивые каблуки и прочие атрибуты городской жизни делали ее обычной девушкой, ничем не выделявшейся из толпы.
Такая анонимность нравилась Эмме – никому не было дела до ее чересчур решительной походки и широких шагов, размашистых жестов и низкого голоса. Однако личное пространство ценилось даже больше – оставшись наедине с собой, она могла предаваться своим мыслям и размышлениям, расставлять все по местам и строить планы на будущее. К слову, с последним у нее пока что были большие проблемы.
Что будет дальше? Эмма старательно избегала мрачных мыслей, но все вероятные перспективы просто пугали своей однообразностью и обреченностью. Можно, конечно, постараться заработать достаточно денег и остаться в городе. Поступить в университет? Нет, для этого нужно время и немалые способности, которых у нее не наблюдалось. Выйти замуж? После новостей о бесплодии подобные мысли отметались еще до того, как их первые проблески успевали зародиться в мозгу. Так что же делать?
Пока она старательно приводила мысли в порядок, ее ровесницы крутили летние романы, приносили шоколадные плитки от своих ухажеров, покупали новые платья и ездили за город на выходные. Все это оставалось за пределами кухни, и Эмма находила свое собственное наслаждение в уединенности и замкнутости выложенных белым кафелем стен. Шумная жизнь оставалась за пределами слышимости, оставляя лишь тишину и бездумную несложную работу.
Едва научившись ценить эти блага, Эмма с удивлением обнаружила, что ее новому мирку грозит опасность – записка от Мартина всколыхнула затихшие аккорды ее души, и она со вздохом признала, что хотела бы ответить согласием. Мэйлин, как обычно, ни на чем не настаивала – она лишь передала послание, улыбнулась и предложила ей выпить чаю с печеньем.
Продумав два дня, Эмма решила, что должна завершить начатое – просто отмолчаться и подождать, пока он окончательно обидится и охладеет к ней. Она продолжала ходить на работу и старательно избегала знакомых мест вроде булочной лавочки и газетных киосков, возле которых она виделась с Мартином в прежние времена. Августовские дни постепенно плавились в календаре, подходя к завершению, и ей казалось, что совсем скоро по тротуарам полетят сухие листья, открывая новый сезон. Так можно поставить точку и отпустить все то, что осложняет жизнь. По вечерам она находила спасительную тишину на кухне, перемывая тарелки в полной безмятежности и апатии. Вторая работа превратилась для нее в нечто вроде утренних пробежек – она с трудом заставляла себя отправляться на кухню, но едва взяв в руки мочалку, уже не могла остановиться или представить себе другое занятие. Какая ирония! Может быть, это и есть ее истинное призвание?
Идиллические настроения разбились в самом конце августа, когда в заднюю дверь настойчиво постучался какой-то нахал. Поначалу Эмма решила сделать вид, что внутри никого нет, но стук повторялся раз за разом, пока не вывел ее из себя окончательно. Она оставила свои тарелки, сняла перчатки и решительно направилась к двери, чтобы задать трепку непонятливому гостю.
Возникший на пороге Мартин мигом растворил все мысли в душном и тяжелом воздухе.
– Добрый вечер, Эмма, – глядя себе под ноги, промямлил он.
– Говори, зачем пришел, или уходи сейчас же, – холодно сказала она, радуясь тому, что он не смотрел ей в лицо.
– Пришел, чтобы помочь тебе отмыть большие кастрюли и жирные противни.
– Я прекрасно справляюсь сама.
– Да брось, денег я за свою помощь не возьму. Никто не узнает, поверь.
Она отступила на шаг, окидывая его беглым взглядом. Потертые брюки без подтяжек, серая рубашка с закатанными рукавами, пыльные сандалии. Его внешний вид соответствовал словам, и это почему-то побудило ее уступить.
– Хорошо, только учти, что второго фартука у меня нет.
– Тогда ты можешь отдать мне свой, – невозмутимо предложил он, продолжая изучать заасфальтированную поверхность, стелившуюся до самого порога.
– Это еще почему? – возмутилась она.
– Потому что ты здесь живешь, а мне еще ехать до дому на трамвае.
Отсутствие романтики и слезливых обвинений также подействовало отрезвляюще и вместе с тем положительно.
– Ну, и отлично, – согласилась она, развязывая затянутые в узел тесемки за своей спиной. – Все сковородки и противни лежат в дальнем правом углу, возле входной двери. Мочалку найдешь на шкафу, там же, где и порошок.
Он ничего не говорил и не задавал вопросов. Мартин ушел, едва справившись с противными чугунными посудинами. Затем он пришел еще раз, и еще раз. И продолжал приходить каждый день. Когда дошло до пятницы, она поинтересовалась, придет ли он в субботу, на что он ответил:
– Нет, в субботу у меня другие дела.
– Жаль. Думаю, Присцилла была бы рада твоей помощи, – улыбаясь, сказала она.
– Придется разочаровать ее. Что поделать, жизнь несправедлива, – пожал плечами он, прежде чем снять фартук через голову. – Я приду в понедельник.
Потом он не спеша повесил фартук на крючок, снял перчатки и стряхнул невидимые крошки со своих темных брюк.
– До понедельника? – сама не зная, как у нее это вырвалось, спросила она.
– Да, до понедельника, – не меняясь в лице, кивнул он.