Медитации на мысли Василия Розанова. Том 2 Соколов Игорь

Василий Васильевич Розанов – великий русский писатель и философ родился (20 апреля (2 мая) 1856 года Ветлуга, Костромская губерния, Российская империя – умер 5 февраля 1919 года Сергиев Посад, Советская Россия) – русский религиозный философ, литературный критик и публицист. Вот так его в Википедии, с чем я не согласен, ибо Василий Розанов был не религиозным философом, а был философом и писателем мирового масштаба, который сумел сконцетрировать свою мысль до такой степени, что добрался до самой сущности человека, его метафизических корней.

Конечно Василий Розанов был грешником, как и все мы, и не был идеальным человеком, но осознание им своей ничтожности и несовершенства всего земного мира, как ни странно возвысило его, и дало ему возможность взглянуть далеко за горизонт человеческого опыта, в тот самый трансцендентный мир, закрытый от нас всеми богами.

Он жил на стыке столетий, и жил самой мучительной жизнью, рано потеряв своих родителей, он воспитывался своим старшим братом, которому было не до него. В 1880 году будучи студентом 3 курса, Розанов женился на бывшей возлюбленной великого русского писателя Достоевского – на Аполлинарии Прокофьевне Сусловой, и обрек себя на жизнь с деспотичной и ревнивой женщиной, которая была намного старше его. и которая потом не давала ему развода, из-за чего Розанов вынужден был жить со второй женой без оформления брака, чем он очень тяготился, т. к. разрешения на развод не давала и русская православная церковь. Также его работа журналистом в различных газетах явила загадочный пример аполитичности или смешения его политических взглядов, он писал статьи то для монархических изданий, то для либерально-демократических печатных изданий, то даже для черносотенцев. И все же Бог явил ему истинного друга, спутника жизни в лице второй и незаконной жены – Варвары Дмитриевны Бутягиной – вдове – жене его покойного друга, преподавателя Елецкой гимназии, которая была верующей и очень мучилась, поскольку церковь в лице ее служителей не давала Розанову развод без согласия его жены. Однако Розанов не был бы Розановым, если бы не успокоил свою любимую жену тайным венчанием.

Парадоксальность его мыслей поражает своей глубиной и сверхчувствительной отточенностью.

В 1964 году американский писатель Сол Беллоу получил Нобелевскую премию за свой роман «Герцог», в котором его главный герой постаревший еврей Мозес постоянно цитирует розановские мысли. Правда, к чести Сола Беллоу, он всегда подчеркивает вкрапление в свой роман его мыслей. Почти каждый год я стал ездить весной в Сергиев Посад, в Черниговский Гефсиманский скит, где Василий Розанов был похоронен рядом со своим духовным другом – русским писателем и философом Константином Леонтьевым. Правда, могилы, как таковой нет, поскольку большевики в 1922 году сравняли все могилы, уничтожив их, но добрые люди поставили 2 креста на месте, где были погребены Константин Леонтьев и Василий Розанов. Вот так совершенно неожиданно сбылось пророчество самого Василия Розанова:» – Какой вы хотели бы, чтобы вам поставили памятник? – Только один: показывающим зрителю кукиш!» («Опавшие листья. Короб второй и последний»)

В мыслях Василия Розанова не случайно промелькнуло это явное предчувствие, он очень тонко ощущал материю жизни и ее тайну. На могиле Розанова в 1919 году был поставлен деревянный крест, и на нем была надпись из Евангелия, сделанная его духовным другом – священником, ученым и философом Павлом Флоренским: «Неисповедимы пути твои, Господи!» Кстати, трагичную судьбу Павла Флоренского Розанов также предчувствовал и описал это предчувствие – свой сон на пароходе в путевых очерках «Инапя земля. Иное небо».

За несколько лет написания медитаций на мысли Розанова, он мне стал родным, живым и вполне ощутимым. Я даже не удивлюсь, если мы с ним встретимся там, на том свете, и пожмем друг другу руки, откуда бегут на бумагу и в комп мысли! Вот-с!

Самые лучшие произведения Розанова «Уединенное», «Опавшие листья – короб первый, короб второй и последний», «Последние листья», «Апокалипсис нашего времени», «Люди лунного света», «Темный лик», «Иная земля. Иное небо», «Во дворе язычников». Впрочем, у него тьма великолепных мыслей и книг!

Медитация 334

«Отроду я никогда не любил читать Евангелия. Не влекло. Читал

– учась и потом, – но ничего особенного не находил. Чудеса (все

«победы» над природой) меня не поражали и даже не занимали.

Слова, речи – я их не находил необыкновенными, кроме какой-то загадки лица, будущих знаний (разрушение храма и Иерусалима) и чего-то вещего. Напротив, Ветхим Заветом я не мог насытиться: все там мне казалось правдой и каким-то необыкновенно

теплым, точно внутри слов и строк струится кровь, при том родная!

Рассказ о вдове из Сарепты Сидонской мне казался «более христианским, чем все христианство».

Тут была какая-то врожденная непредрасположенность: и не невозможно, что она образовалась от ранней моей расположенности к рождению. Есть какая-то несовмещаемость между христианством и «разверстыми ложеснами» (Достоев.).»

(однако певчих за обедней с «Благословен Грядый во имя Господне» – я никогда не мог слушать без слез. Но это мне казалось зовом, к чему-то другому относящимся к Будущему и вместе с тем к Прежде Покинутому).»

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 335

«Можно рассказать о себе очень позорные вещи – и все-таки рассказанное будет „печатным“; можно о себе выдумывать „ужасы“ – а будет все-таки литература». Предстояло устранить это опубликование. И я, который наименее опубликовывался уже в печати, сделал еще шаг внутрь, спустился еще на ступень вниз против своей обычной «печати» (халат, штаны) – и очутился «как в бане нагишом», что мне не было вовсе трудно. Только мне и одному мне. Больше этого вообще не сможет никто, если не появится такой же. Но я думаю, не появится, потому что люди вообще индивидуальны (единичные в лице и «почерках»).

Тут не качество, не сила и не талант, a sui generis generatio. Тут, в конце концов, та тайна (граничащая с безумием), что я сам с собой говорю: настолько постоянно и внимательно и страстно, что вообще, кроме этого, ничего не слышу. «Вихрь вокруг», дымит из меня и около меня, – и ничего не видно, никто не видит меня, «мы с миром незнакомы». В самом деле, дымящаяся головешка (часто в детстве вытаскивал из печи) – похожа на меня: ее совсем не видно, не видно щипцов, которыми ее держишь. И Господь держит меня щипцами. «Господь надымил мною в мире».

Может быть.

(ночь).»

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 336

«Рождаемость не есть ли тоже выговариваемость себя миру…

Молчаливые люди и не литературные народы и не имеют других

слов к миру, как через детей.

Подняв новорожденного на руки, молодая мать может сказать:

«Вот мой пророческий глагол».»

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 337

«…«мое влияние» было бы в расширении души человеческой, в том, что «дышит всем» душа, что она «вбирает в себя все». Что душа была бы нежнее, чтобы у нее было больше ухо, больше ноздри. Я хочу, чтобы люди «все цветы нюхали»…

И – больше, в сущности, ничего не хочу:

И царства ею сокрушатся,

И всем мирам она грозит

(о смерти). Если – так, то что остается человеку, что остается

бедному человеку, как не нюхать цветы в поле.

Понюхал. Умер. И – могила.»

11 июля 1912.

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 338

«С рождением Христа, с воссиянием Евангелия все плоды земные вдруг стали горьки. Во Христе прогорк мир, и именно от Его сладости. Как только вы вкусите сладчайшего, неслыханного, подлинно небесного – так вы потеряли вкус к обыкновенному хлебу. Кто же после ананасов схватится за картофель. Это есть свойство вообще идеализма, идеального, могущественного. Великая красота делает нас безвкусными к обыкновенному. Все „обыкновенно“ сравнительно с Иисусом. Не только Гоголь, но и литература вообще, науки вообще. Даже более: мир вообще и весь, хоть очень загадочен, очень интересен, но именно в смысле сладости – уступает Иисусу. И когда необыкновенная Его красота, прямо небесная, просияла, озарила мир – сознательнейшее мировое существо, человек, потерял вкус к окружающему его миру. Просто мир стал для него горек, плоcк, скучен. Вот главное событие, происшедшее с пришествием Христа.»

Василий Васильевич Розанов «Темный лик»

Комментарий: Дочь Василия Розанова – Татьяна считала его книгу «Темный лик» антихристианской и просила отца, когда он умирал, отречься от нее, но Розанов не стал, сказав, что в ней многое верно. Его друг и священнослужитель – философ, ученый и писатель Павел Флоренский полагал эту книгу очень спорной, но только не антихристианской. Розанов утверждал, что язычество – это религия юности, а христианство – старости. Книга действительно спорная, но интересна необыкновенным взглядом Розанова, и в ней есть что-то истинное, или очень близкое к ней. Вот-с!

Медитация 339

«Неводом „прощения“,доброты своей, снисхождения – христианство охватило бездны предметов, ему вовсе ненужных, в его глазах ничтожных; схватило „князя мира сего“ и повлекло его – к умалению. Христианство есть религия нисходящей прогрессии, вечно стремящаяся и никогда не достигающая величины: „Христос +0“. В каждый день и в каждый век, и во всяком месте, и во всякой душе человеческой получалось „Христос + еще что-нибудь“, „Христос + богатство“, „Христос + слава“, „Христос + удобства жизни“. Но это „что-нибудь“, прибавленное ко Христу, в душе нашей всегда только снисходилось и малилось по мере возобладания Христа. „Князь мира сего“, таял, как снежный ком, как снежная кукла весной около солнца-Христа. Собственно был оставлен христианам очерк „князя мира сего“, семьи, литературы, искусства. Но нерв был выдернут из него – осталась кукла, а не живое существо. Как только вы попробуете оживлять семью, искусство, литературу, как только чему-нибудь отдадитесь „с душою“, – вы фатально начнете выходить из христианства. Отсюда окрики от. Матвея на Гоголя. Не в том дело, что Гоголь занимался литературою. Пусть бы себе занимался. Но варенье должно быть кисло. Гоголь со страстью занимался литературою: а этого нельзя! Монах может сблудить с барышней; у монаха может быть ребенок; но он должен быть брошен в воду. Едва монах уцепился за ребенка, сказал: „не отдам“; едва уцепился за барышню, сказал: „люблю и не перестану любить“ – как христианство кончилось.»

Василий Васильевич Розанов «Темный лик»

Медитация 340

«Христос никогда не смеялся. Неужели не очевидно, что весь смех Гоголя был преступен в нем, как в христианине?! Я не помню, улыбался ли Христос. Печать грусти, пепельной грусти – очевидна в Евангелии. Радости в нем есть, но совершенно особенные, схематические, небесные; радости с неизмеримой высоты над землей и человечеством. Не будем обманываться „лилиями полевыми“. Это, во всяком случае, не ботаника и не садоводство, не наука и не поэзия, а только схема, улыбка над землею. В том и дело, что Евангелие действительно не земная книга, и все земное в высшей степени трудно связуемо или вовсе не связуемо с ним в один узел; не связуемо иначе, как искусственно и временно.»

Василий Васильевич Розанов «Темный лик»

Медитация 341

«Вообще вся история, быт, песни, литература, семья суть задержки, теперь уже слабые – со времени Христа слабые – задержки мирового испепеления всех вещей во Христе-смерти. Смерть – вот высшая скорбь и высшая сладость. Таинство смерти никто ведь не разгадал. Она венчает скорби, а в скорбях истома таинственной эстетики. Трагедия трагедий. С этих точек зрения Христос есть Трагическое Лицо – как всегда и открывалось человеку, вождь гробов – как опять же это открывалось человеку: а мы не знаем, что это все – божественное, и именно не знаем – поскольку еще живем, так как жизнь есть „та сторона“, „изнанка“ Бога. Пытаются смерть отождествить с рождением. Возможно. Но отчего, например, рождение не отождествить со смертью? Когда родился человек – он в сущности умер; утроба матери – могила, уже зачатие меня – переход в смерть. Дело в том, что „здесь“ и „там“ пропастью разделены, как „низ“ и „верх“, „наружное“ и „внутреннее“. И что бы ни поставили на одном, какой бы термин, какой бы значок ни начертали – на другой придется выставить термин противоположный. „Мир“, „бытие“, „жизнь наша“ – не божественны; значит, „гроб“, „после кончины“, „тот свет“ – божественны. Или обратно: „мир“, „бытие“, „жизнь наша“ – божественны; тогда „гроб“, „после кончины“, „тот свет“ – демоничны. Но очевидно, что Иисус – это „Тот Свет“, поборающий „этот“, наш, и уже поборовший.»

Василий Васильевич Розанов «Темный лик»

Медитация 342

«Грех, смерть, стыд – связаны, как числитель и знаменатель одной дроби.

Изменяется знаменатель – не остается тем же и числитель, хотя бы цифра его была бы та же. У греков «не было чувства греха» (Хрисаноф). Как же они

смотрели на пол? Обратно нашему. Как мы смотрим? Как на грех. Грех и пол

для нас тождественны, пол есть первый грех, источник греха. Откуда мы это взяли? Еще невинные и в раю мы были благословенны к рождению. Мысль, что в

рождении семьи, в поле, содержится грех, есть одна из непостижимых исторических аберраций; она сейчас же перенесла святость в смерть, в гроб.

Как только человек подумал, что в рождении – грех, испугался его, застыдился,

сейчас же святость и славу он перенес в могилу и за могилу, и поклонился смертному и смерти».

Василий Васильевич Розанов«Концы и начала, „божественное“ и „демоническое“, боги и демоны» (статья)

Медитация 343

«Он был демоничен, т. е. отрицателен по отношению к целому фазису всемирной истории, и отрицателен не по чувству, не по складу сердца, а по целому систематическому воззрению на историю, по «идеям» и «мыслям». Это его знаменитый

взгляд на 3 фазы всякого исторического развития, – первичной простоты, последующего цветущего усложнения и вторичного упрощения наступающего перед смертью.»

Василий Васильевич Розанов «Константин Леонтьев» (статья)

Медитация 344

«Безнравственность его относится совершенно очевидно только к любви, к разгулу,

к «страстям», к «эротике» особенно. Но, если не ошибаюсь, этим грешил и А. С. Пушкин, коего никто «безнравственным» не считает. Дело – бывалое, дело – мирское.

«Ну, что же, все от Адама с Евой».

Вообще следовало бы раз и навсегда и относительно всех людей на свете выкинуть эротику и страсти из категории моральных ценностей.»

Василий Васильевич Розанов «Константин Леонтьев» (статья)

Медитация 345

«Бог – в тайне. Разве не сказано было сто раз, что Он – в тайне? Между тем Мережковский вечно тащит Его к свету, именно как вот рекламы – напоказ, на вывеску, чтобы все читали, видели, знали, помнили, как таблицу умножения или как ученик высекшую его розгу. Что за дикие усилия! „Бог в тайне“: иначе Его нельзя. Не наблюдали ли вы, что во всем мире разлита эта нежная и глубокая застенчивость, стыдливость, утаивание себя, – что уходит, как в средоточие их всех, в „неизреченные тайны Божия“ и, наконец, в существо „Неисповедимого Лица“? От этого все глубокие вещи мира не выпячиваются, а затеняются, куда-то уходят от глаза, не указывают на себя, не говорят о себе. По этим качествам мы даже оцениваем достоинство человека. Но это – качество не моральное, а космологическое, хотя оно простирается и в мораль, властвуя над нею. Мне прямо не хотелось бы жить в таком плоском мире, где вещи были бы лишены этой главной прелести своей, что они не хотят быть видимы, что они вечно уходят, скрываются. Это во всей природе. Брильянты и все драгоценные вещи глубоко скрыты внутри каменной твердыни гор, и без науки, без искусства, без труда, работы – недостижимы, как фараоны, уснувшие в пирамидах. Вот пример этой тайны мира: она начинается в камнях, а оканчивается в человеке, который творит поэзию и мудрость в глубоком уединении, в одиночестве, точно спрятавшись, никогда не на глазах другого, хотя бы самого близкого человека: „Нужно быть одному“, – тогда выходит святое, лучезарное, чистое, целомудренное! Но в человеке это еще не кончено: есть Бог, которого „нигде же никто видел“, как говорится в книгах. Бог как бы впитал в себя всю мировую застенчивость и ушел в окончательную непроницаемость. Вспомним закон устроения Святого Святых, где было Его присутствие. Вечная тьма там. Никому нельзя входить. Вот – закон. Да, „закон Божий“ – застенчивость. Без нее тошно жить, без нее невозможно жить. Цена человека сохраняется, пока он „не потерял стыд“, т. е. вот затененности поступков и лица, скромности, вуалированности всего около себя и в себе…»

Василий Васильевич Розанов «Трагическое остроумие» (статья)

Медитация 346

«Кто не знает особенным таинственным постижением ночи – не может постигнуть или приблизиться к постижению и существа Божия. И кто, как бы вкогтившись глазом в звездную глубь, не забывал вовсе о земле, до недоверия к ее существованию, – тот не знает ни молитв, ни алтарей, сколько бы ни стоял перед медными алтарями. Это уже почувствовали греки, у которых „элевсинские таинства“ происходили ночью; те таинства, в которых что-то, доселе неизвестное, открывалось во Боге.»

Василий Васильевич Розанов «Трагическое остроумие» (статья)

Медитация 347

«Дожди… Вообразите, что господствующим впечатлением, сохранившимся от Костромы, было у меня впечатление идущего дождя. У нас были сад, свой домик, и я все это помню. Но я гораздо ярче помню впечатление мелкого моросящего дождя, на который я с отчаянием глядел, выбежав поутру, еще до чая, босиком на крыльцо. Идет Дождь, холодный, меленький. На небе нет туч, облаков, но все оно серое, темноватое, ровное, без луча, без солнца, без всякого обещания, без всякой надежды, и это так ужасно было смотреть на него. Игр не будет? Прогулки не будет? Конечно. Но было главное не в этом лишений детских удовольствий. Мгла небесная сама по себе входила такою мглою в душу, что хотелось плакать, нюнить, раздражаться, обманывать, делать зло или (по-детски) назло, не слушаться, не повиноваться. «Если везде так скверно, то почему я буду вести себя хорошо?» Или утром – опять это же впечатление дождя. Я спал на сеновале, и вот, бывало, открыв глазки (дитя), видишь опять этот же ужасный дождь, не грозовой, не облачный, а «так» и «без причины», – просто «дождь», и «идет», и «шабаш». Ужасно. Он всегда был мелок, этот ужасный, особенный дождь на день и на неделю. И куда ни заглядываешь на небе, хоть выбредя на площадь (наш дом стоял на площади-пустыре), – нигде не высмотришь голубой обещающей полоски. Все серо. Ужасная мгла!

О, до чего ужасно это впечатление дождливых недель, месяцев, годов, целого детства, – всего раннего детства.»

Василий Васильевич Розанов «Русский Нил»

Медитация 348

«И я уверен, что так называемая неврастения, или душевное переутомление, столичного жителя происходит не столько от работы его, сколько вот от этих пассивных и ненужных впечатлений, зрительных и особенно слуховых, которые ни с какою работою не связаны, а раздражают даже больше работы именно оттого, что они невольны, неизбежны, что в отношении их чувствуешь себя каким-то зависимым рабом. Со временем, когда-нибудь, медики окончательно об этом догадаются и изобретут какой-нибудь изолятор для ушей, при котором они открывались бы только тогда, когда я хочу слушать. Все люди, желающие не только слушать, но еще и немножко размышлять и вообще жить «про себя» и «с собою», сторицею поблагодарят медиков за это изобретение. Говорят: «труд» в «труд». Но разве Бернулли и Лейбницы работали меньше теперешних докторов, адвокатов, журналистов? Но они решительно были свежее, бодрее их: и просто оттого, что «в доброе старое время» улицы еще не мостились, конки не звенели, фабричные трубы не дымили и не свистели.

Пассивные впечатления… ими займется когда-нибудь медицина!»

Василий Васильевич Розанов «Русский Нил»

Медитация 349

«Только еще в Москве есть такие прекрасные церкви, как в Романове-Борисоглебске и Нерехте, да не знаю, сравнятся ли и московские. Пишу наугад и потому только, что московские мне тоже очень нравятся. Но когда я смотрел на эти палевые, темно-желтые или светло-серые колоколенки, высокие, остроконечные, с маленькими окошечками-просветами на все стороны; когда смотрел (у других церквей) на совершенно крошечные ярко-золотые главки, выделяющиеся на синем фоне купола храма, мне казалось, что ничего лучшего не только нет, но и нельзя себе вообразить, нельзя пожелать. „Вечно бы молиться в этом храме“ – внушить эту мысль, вызвать это расположение не есть ли задача вообще церковного строительства? И если она вызвана, в сущности, „избушечкой на курьих ножках“ (по величине и незамысловатости всего), то ведь что до этого за дело? Почему храм должен быть величествен, огромен, изящен, пропорционален, „Парфенон“ или „Пропилеи“?! Нипочему. Храм должен быть просто храм, то есть чтобы вот молиться Богу. Должно быть, в русской душе есть что-то бесконечно прекрасное в отношении ее к Богу, милое, простое, доброе, что она создала такие для себя храмы, создала медленным тысячелетним созиданием. Уверен, в Греции таких нет. И нигде нет. Это вовсе не „влияние Византии“, ибо ведь строили их уездные маленькие зодчие, ну – губернские, но вообще „какие-нибудь“, не Растрелли, не Тоны и проч. Отчего же этих московских приходских церквей или вот романово-борисоглебских и нерехтских нет в Петербурге, в Одессе, где ученые архитекторы уж конечно знают хорошо „византийский стиль“? Нет, тут провинциальный наш вкус, тот милый вкус, который дал кружево и аромат таким приволжским созданиям, как, например, „Обрыв“ Гончарова, или тургеневским „Запискам охотника“. Это воздвигла не „православная вера“ и даже не „христианство“, которые воздвигли же в других местах св. Петра в Риме, св. Павла в Лондоне, кельнский и страсбургский кафедралы. Нет, просто это „русская вера“ создала себе каморочки, где она молится, где она теплится. И как это хорошо! С печалью я думаю, и давно думаю, что пройдет время – и развалятся эти кирпичные уездные церковки. И вот будущий историк даже не поймет, о чем я здесь говорю: до такой степени отлетит память о них. Ибо, кажется, никто не сохраняет для исторической памяти и нигде в подробностях красок и размеров не воспроизведены эти уездные „избушечки на курьих ножках“.»

Василий Васильевич Розанов «Русский Нил»

Медитация 350

«Люди „как они есть“ и поклоняются „тому, что есть“ – общее, чем этою формулою, я не умею выразить этого состояния. Общею внешнею чертою, соединявшею этих людей (мальчиков и юношей), было отсутствие чтения. На ловца и зверь бежит, говорит пословица. Правда, в гимназии не поощрялось чтение, но в глубине явления лежало то, что если бы чтение даже и поощрялось учителями и начальством, ученики эти все равно ничего не стали бы читать по отсутствию внутреннего к нему мотива. Я склонен думать, что и „русские условия“ в самом обширном смысле слова, захватывая сюда не одну политику, но и городской и сословный строй, и церковь, и „учебу“, – все вместе мало-помалу измельчили „русскую породу“, довели ее до вырождения, до бессилия, дикости, черствости, до потери самой впечатлительности, и эта тупость впечатлительности стала не личным явлением, но родовым, наследственным. Откуда и объясняется множеством людей отмеченный факт, что более даровитыми в „обещающими“ являются люди с крайне диких русских окраин, „сибиряки“, с Дона, с глухой-глухой Волги, из далекого северного края, ибо эти люди выросли вне всяких влияний „русской гражданственности“ и „русского просвещения“, которые, как плохой плуг землю, только портят, а не обрабатывают человека.»

Василий Васильевич Розанов «Русский Нил»

Медитация 351

«Я рос и развивался совершенно „сам“; только около меня был умный и ласковый, меня любивший человек, тоже смотревший всегда сам в книгу. Конечно, времени сохранялось тем больше, чем конспект был сжатее: тогда все чтение получало более быстрый или по крайней мере сносно быстрый оборот. А ведь мне предстояло сколько прочитать! С тем вместе конспект должен был вполне заменить книгу, ибо и цель-то его была именно в замене книги. Поэтому энергично, с величайшею точностью, торопливостью и вниманием, я, как только ухватился за Фохта или за „Древность человеческого рода“ Ч. Ляйэля, я начинал выбрасывать мысленно все лишнее, прибавочное, словесное, все литературные распространения, – это с одной стороны, а с другой – и все остающееся, „нужное“, фактически и идейно сжимал в передаче до последней степени сжимаемости. Мне неизвестно, поступали ли так другие читающие, но это все равно, – идя другими путями, они срывали другие плоды! Но ничего подобного этому „нахлынувшему чтению“, какому-то „потопу“ его, который все „срывал с петель“, ломал и переворачивал в старом миросозерцании, точнее – ни в каком миросозерцании, а просто в старой лени и косности, я не запомню ни в последующие годы в нижегородской гимназии, ни потом в университете. Должно быть, не было уже этого возраста, святых этих лет, когда и верилось, и плакалось, И так легко, легко…»

Василий Васильевич Розанов «Русский Нил»

Медитация 352

«Теряя девственность, девушка теряет свое определение. Она не согрешила (закон природы), она никого не обидела. Всему миру она может сказать: «Вам какое дело». Так. Но когда с нею будут говорить, как с девушкою, как с «барышнею», а – не «барыней», не как с «дамою», ведь она не скажет:

– Я уже не девушка.

Она нечто утаит. И это на каждом шагу. Всякий день она вынуждена будет солгать. Она окажется в положении, как «с не своим паспортом» в дороге; с «ложным видом» в кармане. Правдивая в девстве, искренняя в девстве, прямая в девстве, – теперь (потеряв девство) она будет вынуждена каждый день согнуться, скривить, сказать «неправду» и упрекнуть себя за «недостаток мужества». Это такая мука. Но и еще ужаснее, что, «сгибаемая бурей», она наконец начнет расти криво, как-то «боком», неправдиво. Она вся потускнеет. Сожмется. И вовсе не по «греху», коего нисколько не содержится в совокуплении, но по этим обстоятельствам – потеря «девственности», в самом деле, есть «падение». И эмпирически с этого времени девушка обыкновенно «падает» и «падает». «Падает» в должности. «Падает» в труде. Падает «дома». Но анафемы (общество, старшие): предупредите же это ужасное несчастие детей ваших своевременным, возможно ранним замужеством. И никогда не смейте кричать – «ты пала» (родители дочерям), когда уже 3—4 года прошло, когда она все томилась, ожидая. (т. е. после «сформирования»); (вообще должен бы быть в законе определен срок «уплаты векселей», срок – пока девушка «обязана ждать». Пока – все обществу, и ничего – девушке. Закон должен, напр., сказать: «После 30 лет сохранение девства не обязательно, и материнство не несет никакого порицания, а ребенок – законен»).»

Розанов Василий Васильевич«Опавшие листья.Короб второй и последний»

Медитация 353

«День – хорошо, сияет солнце, есть святость, но ночь – зажигаются мириады солнц, все небо „в очах“ – тут святость гуще, тут слезы подступают к горлу. Все и везде свято; но нажим святости сосредотачивается в некоторых местах, областях, пространствах, временах. Но из этих времен субъективно для каждого есть одно особенное и исключительное, по странности, по радости, по глубоким, благодатным последствиям – это рождение мое или от меня.»

Василий Васильевич Розанов«Концы и начала, „божественное“ и „демоническое“, боги и демоны»(по поводу главного сюжета Лермонтова)

Медитация 354

«Перечитал свою статью о Леонтьеве (сборник в память его).

Не нравится. В ней есть тайная пошлость, заключающаяся в том, что,

говоря о другом и притом любимом человеке, я должен был говорить о нем,

не прибавляя «и себя». А я прибавлял. Это так молодо, мелочно, —

и говорит о нелюбви моей к покойному, тогда как я его любил и люблю.

Но – как вдова, которая «все-таки посмотрелась в зеркало».

Боже, сохрани во мне это писательское целомудрие: не смотреться в

зеркало. Писатели значительные от ничтожных почти только этим отличаются:

– смотрятся в зеркало, – не смотрятся в зеркало.

Соловьев не имел силы отстранить это зеркало, Леонтьев не видел его.»

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 355

«Я невестюсь перед всем миром: вот откуда постоянное волнение.

Авр. невестился перед Иег., а я перед природой. Это и вся разница.

Я знаю все, что было открыто ему.»

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 356

«Любовь есть взаимное пожирание, поглощение. Любовь – это всегда обмен – души-тела. Поэтому, когда нечему обмениваться, любовь погасает. И она всегда погасает по одной причине: исчерпанности матерьяла для обмена, остановке обмена, сытости взаимной, сходства-тожества когда-то любивших и разных. Зубцы (разница) перетираются, сглаживаются, не зацепляют друг друга. И «вал» останавливается, «работа» остановилась: потому что исчезла машина, как стройность и гармония «противоположностей». Эта любовь, естественно умершая, никогда не возродится…

Отсюда, раньше ее (полного) окончания, вспыхивают измены, как последняя надежда любви: ничто так не отдаляет (творит разницу) любящих, как измена которого-нибудь. Последний еще не стершийся зубец – нарастает, и с ним зацепливается противолежащий зубчик. Движение опять возможно, есть, – сколько-нибудь. Измена есть, таким образом, самоисцеление любви, «починка» любви, «заплата» на изношенное и ветхое. Очень нередко «надтреснутая» любовь разгорается от измены еще возможным для нее пламенем и образует сносное счастье до конца жизни. Тогда как без «измены» любовники или семья равнодушно бы отпали, отвалились, развалились; умерли окончательно.»

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 357

«Да, я коварен, как Цезарь Борджиа: и про друзей своих черт знает что говорю. Люблю эту черную измену, в которой блестят глаза демонов. Но ужасно неприятно, что моя квартирная хозяйка распространяет по лестнице сплетню, будто я живу с горничной, – и дворники «так запанибрата» смотрят на меня, как будто я уже и не барин. Я барин. И хочу, чтобы меня уважали как барина. До «Ницшеанской свободы» можно дойти, только «пройдя через барина». А как же я «пройду через барина», когда мне долгов не платят, по лестнице говорят гадости, и даже на улице кто-то заехал в рыло, т. е. попал мне в лицо, и, когда я хотел позвать городового, спьяна закричал:

– Презренный, ты не знаешь новой морали, по которой давать

ближнему в ухо не только не порочно, но даже добродетельно.

Я понимаю, что это так, если я даю. Но когда мне дают?..»

(тоже философия).

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 358

«Национальность для каждой нации есть рок ее, судьба ее; может

быть даже и черная. Судьба в ее силе.

«От Судьбы не уйдешь»: и из «оков народа» тоже не уйдешь.»

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Комментарий: Эти мысли Василия Розанова являются поистине пророческими. С великой печалью и скорбью, и ужасом встретив Октябрьскую революцию как трагедию всего русского народа, он же стал ее жертвой, ибо умер от душевных переживаний, потрясений, болезни и голода в Сергиевом Посаде 5 февраля 1919 года.

Медитация 359

«– Барин, какой вы жестокий.

– А что, няня?..

– Да вы заснули. «Боже! Боже! Заснул!!!»

А Шперк все тем же музыкальным, вникающим в душу голосом

читал «Душа моя» (поэма его в белых стихах).

– «Вы читайте, Федор Эдуардович, а я полежу», – сказал я.

И в чтении его – все было понятно, как в разговорах его – все понятно.

Но когда сам его читаешь по печатному – ничего не понимаешь.

Я встал. Он улыбнулся. Он никогда на меня не сердился, зная,

что я никогда не захочу его обидеть. И мы пошли пить чай.»

(в С.-Петербурге, на Павловской улице).

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 360

«Язычество, спрессованное «до невозможности», до потери всех

форм, скульптур, – это юдаизм. Потом спрессовывание еще продолжилось: теперь только запах несется, материи нет, обращена в «0»: это – христианство. Таким образом, можно рассматривать все религии как «одно развитие», без противоречий, противо-движений, как постепенное сжимание материи до плотности «металла» и до «один пар несется». Можно ли?»

Василий Васильевич Розанов«Опавшие листья. Короб первый»

Медитация 361

«О пантеизме: бреду раз по улице – и мелькнуло: мир (Бог?) «строгая ли жена» или «так, девчонка, ко всем обращающаяся»? И меня так обняла красота и одного, – Вы знаете это «строгая, целомудренная жена», с особым ее величием, с особым ее достоинством, и – другого: что я заколебался, «заспешил в душе» и почти стонал: – не знаю! не знаю! – и в тот миг (когда шел по улице) – склонился к красоте «всеобъемлющей девчонки». Вообще можно мир и так думать, и этак. «Мистические угадания» (у Вас) – это верно. Именно – угадания.

«Что под пальцами – не знаю, а что-то есть». Так мы судим, сидящие в тьме.

<16 июля 1915 г.>

Василий Васильевич Розанов – Письма В. В. Розанова – Э. Ф. Голлербаху

Медитация 362

«Нет, дорогой Г., я конечно не сердит на В. душу, а не отвечал лишь за безумным „некогда“ (как и у Вас). „Минуты летят как мыши в Вечность“. А только Вы чудак и „капризулька“. Фантазер и привередник. Как при Вашем уме и особенно душе не понять разницу между подлыми героинями шлюхи Вербицкой и между „музыкой души“ В. М – вой, которая так чудно заключила в мире крота, любующегося при слепоте на солнце, поутру, – и вообще сказала много-много слов, для моих 59 лет – гениальных, правдивых, нежных, любящих. (Просто Вы сами „слепой крот“.) …Приезжайте в воскресенье к вечерку, час. в 7. „Помолчим хорошо“.»

<4 апреля 1916 г.>

Василий Васильевич Розанов – Письма В. В. Розанова – Э. Ф. Голлербаху

Медитация 363

«Юноша подошел к седому камню. И говорил, говорил. Камень молчал.

И подумал юноша: вот люди, вот мир. Но камень все понял. Все услышал. И было хорошо камню от речей юноши. Но молчал он не от глухоты, а только от того, что «К могиле речи бывают редки». Милый Г., никогда я не встречал человека до такой степени полного вниманием. Ваше внимание (души) пропорционально только Вашему – «вечно немой». И сколько, сколько бы прежде я Вам писал. И писал я бездны – другим. Тоже хорошим, очень хорошим. Но уже не такие внимательные.

Это было еще года 4—7 назад. Не говорю о моей юности, когда я плакал в речах и письмах. Теперь мне письмо в 3 строки «ад».

Люблю. Целую. Обнимаю. Приходите. В. Р.»

<31 марта 1917 г.>

Василий Васильевич Розанов —Письма В. В. Розанова —Э. Ф. Голлербаху(Эриху Федоровичу Голлербаху)

Медитация 364

«Вы знаете, что Алкивиад был осужден в изгнание за то, что осмелился посмеяться над (говорят – «фаллическими») статуями богов ночью, «в худой компании собутыльников». Время Алкивиада – уже время «нечестия афинского», время decadence’a эллинского, время – Пелопоннесской войны = теперешней нашей мировой войны. И, значит, не только в Иерусалиме, но и в Афинах «Вольтеру не дозволили быть». Отчего же в Париже был «Вольтер», – также Diderot, He <l> vetius, etc., да и раньше – Боккачио и его «штучки». Вы помните эту невыносимую грязь Декамерона, это «сальце», эту «скверну», этот подленький смешок, хуже Фед. Павловича Карамазова. Ну, так откуда же или «чистые святые девы», или – «нет Бога и не надо его». И вот, вся жизнь моя прошла в теме: откуда в Европе «подлое издевательство над Богом»? И решил я: да – оттого, что в Европе – не Провидение, а – Христос, не Судьба – а опять же Голгофский страдалец, с этим «выбросом к черту» Иерусалима, Афин, рая, Древа Жизни, и вообще всех этих в основе конечно фаллических «святынь» = скверн. В еврействе это путается: «святыня» и «скверна» – одно. В одном рассказе (бытовом) у Ефрона 28 рассказано, что какой-то раввин или «цадик» или меламед (школьный учитель), будучи раздражен, кричит хозяевам дома: подайте таз, я должен умыть руки, потому что я в гневе и боюсь – не удержусь произнести Имя (т. е. «Иеговах»). Я как прочитал, ахнул: «Ах, так вот в чем дело: нельзя «произнести Имени* и не умыть руки сейчас после произнесения». Это совершенно одно и то же, что было в знаменитом Иамнийском собрании, когда определялся «канон» юдаизма, т. е. когда отделялись подлинно боговдохновенные книги от сомнительно-боговдохновенных книг. Решали по определению: «Какие книги суть те, к пергаменту коих прикосновение рук – оскверняет эти руки». Иамнийское собрание было перед самым разрушением Иерусалима Веспасианом и Титом. Вы видите, что тут есть связь, сходство с шалостью Алкивиада, как он «обломал фаллы» у фаллических богов. Историки ни о чем не подумали, а Розанов догадался, что то, что в Афинах было тенью, в Иерусалиме – было существом, что, собственно, за спиною Иерусалима и с защитою Иерусалима – держался весь Античный мир, все эти «Ваалы», «Астарты», «Весты», «Дионисы» и прочая дребедень. Что в сущности важен был не Дионис, а «горящий терновый куст», который увидал Моисей, – горящий, горевший, и – это – тоже – Солнце, вечно горящее и не сгорающее. И вообще:

Какое хочешь Имя дай

Моей поэме полудикой…»

(9 мая 1918 года)

Василий Васильевич Розанов —Письма В. В. Розанова – Э. Ф. Голлербаху (Эриху Федоровичу Голлербаху)

Медитация 365

«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес. – Представление кончилось.

Публика встала.

– Пора одеть шубу и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, ни домов не оказалось.».

Василий Васильевич Розанов«Апокалипсис нашего времени»

Комментарий: Многие историки, как в мире, так и в России, полагают, что впервые о железном занавесе в Европе сказал в своей Фултонской речи Уинстон Черчилль, однако первый о железном занавесе над Русской Историей, а соответственно и над Европой сказал Василий Васильевич Розанов в 1918 году в своей из последних предсмертных книг «Апокалипсис нашего времени».

Привожу отрывок речи У. Черчилля: «…По другую сторону „железного занавеса“, который опустился поперек Европы, другие причины для беспокойства. …во многих странах по всему миру вдалеке от границ России созданы коммунистические пятые колонны, которые действуют в полном единстве и абсолютном подчинении директивам, которые они получают из коммунистического центра.»

Из Фултонской речи Уинстона Черчилля (1946 год)

Медитация 366

«О, как это ужасно! И ужасно за нее и за Вас, наш бедный Наставник, от которого поистине ушла Подруга дней его суровых как Пушкин говорит о няне. В смерти ужасающа и непереносима разлука. Ничуть не боль и не физическая смерть, но ужасное РАЗЛУЧЕНИЕ с кем СРОСЛАСЬ вся жизнь. Это ужасно, ужасно, ужасно. Только ослы-позитивисты не понимают этого. О, какие они ослы, эти позитивисты, и мне кажется, вся глупость их проистекает от этого одного – непонимания ужаса смерти. «Великое таинство смерти», – проговорил Ап. Павел, как бы приподымая завесу в другую сторону вечной жизни «там», – загробной жизни. Как было бы все ясно, если б иметь об этом уверенность; ясно и – светло. «Но мы все об этом ничего не знаем». Состояние наше поистине ужасно. Мы поистине жалкие люди. И нам остались не мысли, а слезы. Страшно и о Вас думать. Как учитель без привычной толпы учеников, и ученый без «тут где-то около меня <нрзб> щагося и шуршащего платьем друга» (Авд. Ив.). Вы стоите в ужасающем положении дерева среди поля, вокруг которого не растет никакого леса. «Молодые слишком молоды и глупы», «сверстники и сотрудники скончались» Ужасно, ужасно. В том положении, как у Вас, хочется еще уйти от людей, «побыть одному». А между тем возможное исцеление или облегчение печали – с людьми. И всякое присутствие людей так режет и томит. Ужасно. Тут-то и открывается весь смысл и бл. Августинов, и св. Францисков: того всего, что так оплевано в наше время. Оно ужасно, «наше время», и ненавистно. Вот «время», в которое не хочешь иметь друзей, и будь бы возможность – со всеми и раззнакомился. Все возвращаешься к годам юности, – и вспоминаю я, как усталый Вы вернулись из магазина Мюр и Мерилиз, – жалуясь на бесконечные его отделения и множество этажей, по которым приходилось ходить, покупая подарки для елки. И Авдотья Ивановна хлопотала около елки. Мы все студенты знали, что «у Герье такая же ученая жена, как он сам, – из рода Станкевича». Как давно это было. Уже тридцать лет тому. А светло, и все в красках и говоре, как сейчас. Прощайте, наш дорогой Наставник.

Да укрепит Вас Бог. В. Розанов.»

Василий Васильевич Розанов письма В. В. Розанова – Владимиру Ивановичу Герье

Комментарий: Владимир Иванович Герье – профессор МГУ – учитель и наставник Розанова В. В. в его студенческие годы. Герье В. И. пережил своего ученика на полгода, он умер в июле 1919 года. Всю жизнь их связывали очень теплые духовные отношения.

Медитация 367

«Культура есть движение, культура есть любовь. История началась не с первого негодования человека, не с Каина: она началась с первого восхищения человека, с жертвы Богу Авеля, „Богу“, т. е. вот всему этому миру, и дубравам, и звездам, и верно, „кому-то, кто прячется за покровом звезд и дубрав“. Кто ведает, что думал человек, когда приносил свою первую жертву…»

Василий Васильевич Розанов«Толстой и Достоевский об искусстве» (статья)

Медитация 368

Эриху Федоровичу Голлербаху

Он мне прислал карточку обширную

как Черное Море,

Или как штаны самого пьяного казака.

А сам носа своего не кажет,

Этот жестокий Голлербах, гордый как

Эльбрус или как тощая Гиппиус.

И сердце мое томится, а душа злится,

Что я не вижу моего доброго Голлербаха,

Такого доброго, такого приветливого,

И вовсе не похожего ни на Эльбрус, ни на Зинаиду,

И тем более ни на грозного казака,

А только на единственного самого Голлербаха.

Который или молчит, или мычит,

и ни единого слова не сказывает,

Но с которым мне безотчетно

хорошо сидеть нос с носом,

Потому что у обоих нас в душе поют песни

И мы оба знаем, о чем эти песни поют…

И я жду его как Ясную Погоду на Шпалерной…

Жду… жду… а он все-таки не приходит…

П. <осле> ч. <его> он если не полная свинья,

То все-таки маленький поросенок.

<6 апреля 1917 г.>

(На визитной карточке Голлербаха:)Василий Васильевич Розанов

Медитация 369

«Спасибо Вам, дорогой и милый батюшка Александр Петрович за пространное длинное письмо. Все Ваши (нрзб) письма, всегда (много лет) меня утешали. В них всегда горячая любовь, и – сердце к сердцу, лично, а не вообще (не схема). Моя больная Варвара, дочь (тоже) Варя, Таня, Надя, Вася, Вера (в монастыре) благодарят Вас все и просят Ваших заступнических молитв. Все Вас целуют и обнимают. Не знаю, что и делать. Писатель-сомнамбула. Лазит по крышам и видит сны, и если кто-то его „не поддержит“ – он упадет и разобьется. С 1/1000 долей моего таланта – давно богаты, миллионеры (М. Горький, Л. Андреев), а мне случалось попросить у прохожего папиросу изо рта, чтобы затянуться, согреться и горячо поблагодарить. И если бы знали люди, как я всегда благодарен.»

7 июня 1918 г.

Василий Васильевич Розанов Письмо В. В. Розанова – А. П. Устиньскому

Медитация 370

«Бог БЕЗ'БРАЧЕН. Один христианский Бог

Прочий же Бог СОТВОРИЛ мир. Теперь: Христос = Бог. или: Бог = Христос.

этих == (равенств) я никак не могу написать. И это-то именно и есть «источник синтетических суждений a’priori». Тут я не могу не сказать и того, что если «попам этого не нужно», «обществу – не нужно же», то следовательно нужно «только Церкви Христовой», и именно потому, что она «не Церковь вообще», т. е. «религия вообще», а специально как Христовой Церкви. Но что-же дальше? Значит это нужно Христу? Да. Почему? Без'зерен. Мы здесь восходим на головокружительные высоты: Христос есть Дух, Solo – Дух; а Бог есть только бог, «наш Боженька», «сотворивший мир». Головокружительность заключается в том, что «есть два № Бога», «просто-Бог» и высший над Ним – Христос. Ведь страшно и исключительно, что в истории конечно не бог победил, наш «сотворивший Вселенную, обыкновенный Бог», а победил и пришел в мир с уверенностью победы – Христос и Дух и Бог. Дело в том, что расслаивается самый мир на мир'ное и над'мирное, Вселенское и Сверхвселенское, и «Над»» и «Сверх»» стало побеждать под» и вниз». Что над Вселенною открылось еще что-то такое другое, не-мир, а – «больше мира», «больше Бога». Ну – я не знаю: но явно – мир распадается, разлагается, испепеляется. «Конец мира» и вот явно для Конца-то мира и пришел Христос. «Мужайтесь, ныне я победил мир» (слова Христа). Это так страшно, так ново, эта особая космогония Христа или точнее полная а'космичность Его, что мы можем только припомнить, что в предчувствиях всех народов и религий действительно полагается, что «миру должен быть конец», что «мир несовершен». Но так страшно это «несовершен» и «конец» – что я только кладу перо и иду спать: ибо уже совсем рассвело.

Бог для меня стоит где Бог. И я учу только, что Он побежден Христом. Кто же Христос? Дух а'рожденный, именно – «пришедший», и именно Без'семенный. Без'семенно зачатый. Все точка в точку по Евангелию. Но здесь или выбросить Евангелие и «по-прежнему зажить», или «вовсе не жить», «оставаясь при Евангелии».»

написано летом (лето 1918 г.)

«Ну, Бог с Вами. Видел доброе —

Страницы: 12 » »»