Сентиментальная лирика о любви Казакова Римма
Чьи, а впрочем, не важно –
губы, – щедр ли к ним, скуп?! –
раскрываются влажно
у сухих твоих губ?
Не просила обетов
и прощать не могла,
потому что не Бетой,
только Альфой была:
Я, как Альфа Кентавра…
Сколько лет световых
до медовых, янтарных
до зрачков до твоих!
Пребывай беспечален,
Моцарт с ликом Христа.
Обнимаю лучами
и снимаю с креста.
Но, в преддверии ада
скоморохом живя,
помни, я твоя Альфа,
помни, Альфа твоя.
«Ты где-то вечером опять…»
Ты где-то вечером опять…
Не поворотишь время вспять.
Предоставляю многоточью
распорядиться за меня,
где ты и с кем на склоне дня…
А что ты будешь делать ночью?
Ночь – наш незаходящий день.
От всех забот ее раздень
и убедишься ты воочью,
пока не усыпит заря,
что вопрошала я не зря,
а что ты будешь делать ночью?
В какой покой, в какой полет
ночь черной лебедью плывет
и в душу обращает тело…
Как каждый к каждому прирос!
И отпадает сам вопрос,
а что ты ночью будешь делать?
А что ты будешь делать днем,
коль мы с себя ее стряхнем,
коль я забуду, ты забудешь?
И на просторе ледяном
незаходящим, вечным днем
что вообще ты делать будешь?..
«Тропа торилась, любовь дарилась…»
Тропа торилась, любовь дарилась,
что говорилось – все мне одной,
и не хочу я, чтоб повторилось,
что сотворилось с тобой и мной!
Уже мы это не потеряем,
не променяем на новизну.
А если что-то и повторяем –
мы поверяем свою весну.
Не намечала – с другим сначала.
А вдруг – от горя, от дури вдруг?
Но от причала душа б скучала.
Есть путь все дальше, а круг – лишь круг.
Так второгодник начнет едва ли
хватать пятерки…
Сверлит в мозгу:
мы проходили, нам задавали…
Вы поцелуи пересдавали?
Я тоже этого не могу.
Что прочитала – не пролистала –
с тобой, все в первый – последний раз!
Как много было, как много стало,
как много будет любви у нас!
«Ах, не стоит ничто ничего никогда…»
Ах, не стоит ничто ничего никогда,
если меры не знаем мы точно.
Мера – хлеб и полова, огонь и вода,
мера – небо и черствая почва.
Мера – розы и росы, покосы и сталь,
мера – слово в красе его меткой.
Мерой был бы и ты… Да ты мерой и стал:
мерой мелкости, малости меркой.
Я измерила многое, злясь, хороня,
мерой жизни самой – не в уме лишь…
Но и жизнь так измерила тоже меня,
что не важно, чем ты меня меришь.
А ладонь тяжелит и щекочет строка,
и безмерны надежда и вера!
А сама я мала, а любовь велика,
и она – эта верная мера.
«Я не могу одушевлять деревья…»
Я не могу одушевлять деревья
и добрым сердцем наделять траву.
Но как могу, от нежности дурея,
поверить в то, что я в тебе живу?
Мы в разности своей не виноваты.
Наивно слово, и бессильна власть.
Ты дерево еще, еще трава ты,
а я уже из пены родилась!
«Как я тебе благодарна за эту…»
Как я тебе благодарна за эту
нашу дорогу – размером в планету,
где мы вдвоем до того набродились,
что наперед сапоги прохудились!
Как я тебе благодарна за силу –
бросить мне в ноги такую трясину,
после которой любая дорога
будет прекрасной и пресной немного!
Как благодарна за холод тебе я!
Так я продрогла, что станет теплее
мне от любой мимолетной улыбки
после моей благородной ошибки.
Как я тебе благодарна за муки!
Опыт любви – это опыт разлуки.
А небольшое количество боли
служит всегда воспитанию воли.
«Выдержат ли твои плечи…»
Выдержат ли твои плечи, –
это не блажь и не чушь! –
как сыромятные плети –
обременительность чувств?
Выдержат ли твои руки,
выдержит сердце твое
не неизбежность разлуки,
а невозможность ее?
И не ломая, а строя,
в тесном и честном кругу
выдержишь ли то, что все я
выдержать в жизни смогу?..
«У природы – время года…»
У природы – время года,
у меня по большей части
время всхода и восхода,
время горя, время счастья.
А зима и снег во поле,
а июль, горяч и плотен, –
добавление, не боле,
обрамление полотен.
Время кроссов, и вопросов
и всего, чем жизнь согрелась…
Время-зрелость – юность взрослых,
время-старость – взрослых зрелость.
Время-радость, время-бремя,
время-друг и время-деспот…
И, когда ты рядом, время –
нескончаемое детство.
«Отпусти меня, любовь…»
Отпусти меня, любовь,
в ту страну иную,
где забудем мы с тобой
ту струну больную…
Я люблю людей, сады,
волн разгульных клекот.
Я умею от судьбы
улетать далеко.
Отпусти меня, любовь,
из страны недужной
в ту, где будет мил любой
по законам дружбы.
Там в прохладе голубой
ждет меня удача.
Отпусти меня, любовь! –
повторяю, плача.
С сердца руку убери,
дай свободно биться,
бинт присохший отдери
до крови – но быстро!
Отпусти меня, любовь,
в поле, в лес зеленый,
в царство ягод и грибов
от тоски залетной.
К тем пичужкам, к тем пенькам,
где теснятся грузди,
к тем бесстрастным облакам,
что не знают грусти.
К той душе, что все больна:
горе точит, точит…
К тем, кому ты так нужна,
а ему – не очень…
Вот и кончена игра.
Выйдем вон из круга.
На каникулы пора
отпустить друг друга.
Отпусти меня, любовь!
Время все развеет.
Так взываю вновь и вновь.
А она не верит.
«Давно я не оптимистка…»
…Давно я не оптимистка,
и, может, конец стране,
где щекотно и тенисто,
ресницы твои на мне.
Но если и отдымилась
развалинами дотла,
оказана эта милость,
и эта страна – была.
И многое в жизни смею,
и с этой звездой во лбу,
как целый народ, имею
историю и судьбу.
«Как давно я не летала!..»
Как давно я не летала!
Каюсь, маюсь, наверстаю.
Все опять понятным стало.
Возвращаюсь в стаю.