После – долго и счастливо Тодд Анна

Глава 6

Тесса

Хардин идет к дому, где прошло его мучительное детство. Я спешу за ним босиком и, споткнувшись, падаю на колено в траву, но быстро вскакиваю. Распахивается сетчатая дверь, и я слышу, как Хардин возится с ручкой второй, деревянной двери, а затем начинает раздраженно стучать по ней кулаком.

– Хардин, прошу тебя, поехали обратно в отель, – убеждаю я его, подходя ближе.

Не обращая на меня внимания, он наклоняется, чтобы подобрать что-то у крыльца. Мне кажется, что это запасной ключ, но я быстро понимаю, что ошиблась. Камнем размером с кулак Хардин разбивает стекло в середине двери, просовывает руку внутрь и, к счастью, не задев острых осколков, открывает замок.

Я оглядываю тихую улицу, но, похоже, все в порядке. Никто не заметил нашего вторжения, никто не зажег свет, услышав звук бьющегося стекла. Я молюсь, чтобы Триш и Майк не оказались в доме Майка по соседству, чтобы они провели эту ночь в каком-нибудь шикарном отеле, ведь на роскошный медовый месяц ни у одного из них нет денег.

– Хардин. – Я словно иду по краю пропасти, изо всех сил стараясь не сорваться. Оступлюсь хоть раз, и мы оба разобьемся.

– В этом чертовом доме не было ничего, кроме мучений, – ворчит он, спотыкаясь о собственные ботинки. Хватается за подлокотник маленького дивана, но все равно падает.

Скользнув взглядом по гостиной, я с радостью отмечаю, что почти вся мебель упакована или уже вынесена. После переезда Триш дом планируют снести.

Прищурившись, Хардин всматривается в диван.

– Вот этот диван… – Прежде чем продолжить, он потирает лоб. – Знаешь, на нем все и случилось. Именно на этом гребаном диване.

Я понимала, что он не в себе, но эти слова только подтвердили его состояние. Несколько месяцев назад Хардин говорил, и я хорошо это помню, что тот диван он сломал. Уверял, мол, ничего не стоило разодрать его на куски.

Я смотрю на диван перед нами: жесткие подушки и отсутствие пятен явно свидетельствуют о том, что он новый. У меня сжимается сердце и из-за этого воспоминания, и из-за опасений, во что выльется сегодняшний настрой Хардина.

Он тут же закрывает глаза.

– Один из моих гребаных отцов мог бы догадаться купить новый.

– Мне так жаль. Я понимаю, что сейчас это для тебя слишком.

Я пытаюсь успокоить его, но он, все так же не обращая на меня внимания, открывает глаза и идет на кухню. Я держусь в паре шагов позади.

– Где же… – бормочет он и опускается на колени, чтобы заглянуть в ящик под раковиной. – Нашел.

Он вытаскивает бутылку с какой-то прозрачной выпивкой. Мне даже не хочется спрашивать, как она туда попала и кому принадлежала – или принадлежит до сих пор. Хардин вытирает бутылку о свою черную футболку, на ткани остается слой пыли. Судя по всему, бутылка пролежала под раковиной пару месяцев, не меньше.

Он возвращается в гостиную, не зная, что делать дальше, и я иду следом.

– Я знаю, что ты расстроен. Ты имеешь полное право злиться.

Я встаю прямо перед ним, отчаянно пытаясь привлечь его внимание. Он даже не смотрит на меня.

– Но давай вернемся в отель, пожалуйста. – Я тянусь к его руке, но он ее отдергивает. – Прошу, там мы сможем поговорить, и ты немного остынешь. Или ляжешь спать. Что угодно, только, пожалуйста, идем отсюда.

Хардин обходит меня и останавливается у дивана.

– Она лежала здесь… – Он указывает бутылкой на диван. Мои глаза жжет от наворачивающихся слез, но я сдерживаюсь. – И никто, черт возьми, их не остановил. Ни один из этих неудачников.

Он сплевывает и, открутив крышку непочатой бутылки, прижимает ее к губам, а затем, откинув голову назад, делает глоток.

– Хватит! – кричу я, делая шаг в его сторону.

Я уже готова вырвать у него из рук эту бутылку и разбить ее о кафельную плитку. Лишь бы он больше не пил. Не знаю, сколько еще алкоголя сможет принять его организм, прежде чем он вырубится.

Хардин делает еще один большой глоток и останавливается. Вытерев тыльной стороной ладони пролившиеся капли со рта и подбородка, он ухмыляется и переводит взгляд на меня – впервые с тех пор, как мы зашли в дом.

– Почему? Тоже хочешь?

– Нет… Хотя да, хочу, – лгу я.

– Жаль, Тесси, на двоих не хватит, – бормочет он, поднимая огромную бутылку.

От его слов меня бросает в дрожь – так меня называл отец. В бутылке, должно быть, не меньше литра какого-то пойла – этикетка стерлась и наполовину оторвалась. Интересно, как давно он ее там спрятал? В один из тех одиннадцати дней, худших в моей жизни?

– Уверен, тебе все это нравится.

Я отхожу от него и пытаюсь придумать какой-нибудь план действий. Вариантов не много, и меня начинает охватывать страх. Конечно, он никогда не причинит мне вреда. Но я и понятия не имею, что он может сделать с самим собой. А я совершенно не готова к очередному скандалу. В последнее время я слишком привыкла к Хардину, который худо-бедно контролирует себя: ехидному и иногда угрюмому, но не исполненному ненависти. Этот блеск налитых кровью глаз слишком знаком мне, и я вижу, как в их глубине зарождается злоба.

– Почему это должно мне нравиться? Я терпеть не могу, когда ты такой, и хочу, чтобы ты никогда не испытывал боли, Хардин.

Слегка усмехнувшись, он отводит бутылку в сторону и проливает немного жидкости на диванные подушки.

– Ты знала, что ром – самое легковоспламеняющееся спиртное? – мрачно спрашивает он.

У меня в жилах застывает кровь.

– Хардин, я…

– Это чистый ром. Очень крепкий. – Он продолжает обливать диван, его голос становится неразборчивым, медленным и пугающим.

– Хардин! – повышаю я тон. – Что ты собираешься сделать? Сжечь дом? Это ничего не изменит!

– Тебе лучше уйти. Спички детям не игрушка, – ухмыляется он, отмахнувшись.

– Не разговаривай со мной так!

Я смело, но все же с некоторой опаской протягиваю руку и хватаюсь за бутылку. У Хардина раздуваются ноздри, и он пытается ослабить мою хватку.

– Отпусти. Сейчас же, – цедит он сквозь зубы.

– Нет.

– Тесса, не вынуждай меня.

– Что, Хардин? Подерешься со мной из-за бутылки рома?

Опустив взгляд на бутылку, которую мы тянем в разные стороны, будто канат, он открывает рот от удивления, его глаза округляются.

– Отдай ее мне, – требую я, ухватившись покрепче.

Бутылка тяжелая, и Хардин мне ничуть не уступает, но адреналин зашкаливает, придавая мне сил. Выругавшись под нос, он разжимает пальцы. Я и не ожидала, что он сдастся так легко. Как только он перестает держать бутылку, та выскальзывает из моей руки и падает на пол, ром проливается на старый паркет.

– Оставь все как есть, – говорю я, хотя сама тянусь за бутылкой.

– В чем проблема-то?

Он успевает схватить ее раньше меня и снова льет ром на диван, затем обходит комнату по кругу, оставляя за собой горючий след.

– Эту дерьмовую лачугу все равно снесут. Считай, я делаю новым хозяевам одолжение. – Посмотрев на меня, он легкомысленно пожимает плечами. – Дешевле выйдет.

Я медленно отворачиваюсь от Хардина и лезу в сумку за телефоном. Мигает значок почти разряженного аккумулятора, но я все равно набираю номер единственного человека, который может сейчас помочь.

– Если ты это сделаешь, в дом твоей матери приедет полиция. Тебя арестуют, Хардин, – говорю я, держа телефон в руке. Надеюсь, человек на другом конце линии меня слышит.

– Пошли они на хрен, – бормочет он сквозь зубы. Его пристальный взгляд, прикованный к дивану, пронзает настоящее и проникает в прошлое. – Я до сих пор слышу, как она кричит. Словно раненый зверь. Представляешь, каково было это слышать маленькому мальчику?

Мне больно за Хардина: и за невинного мальчугана, которому пришлось смотреть, как избивают и насилуют его мать, и за терзаемого злобой и болью парня, считающего, что единственный способ избавиться от воспоминаний – это сжечь дом.

– Ты ведь не хочешь сесть в тюрьму? Что тогда будет со мной? Я останусь одна. – Мне плевать на себя, но я надеюсь, что эта угроза заставит его передумать.

Мой прекрасный темный принц внимательно смотрит на меня – похоже, мои слова его смутили.

– Вызови такси. Дойдешь до конца улицы. Я не стану ничего делать, пока ты не уедешь.

Его голос звучит гораздо более внятно, чем должен бы, учитывая количество выпитого. Но я слышу лишь то, что Хардин собирается поставить на себе крест.

– Мне нечем заплатить за такси. – Я демонстративно достаю кошелек и показываю, что в нем только американские деньги.

Зажмурившись, он швыряет бутылку о стену. Она разбивается, но я даже не моргаю. За последние семь месяцев я столько всего насмотрелась и наслушалась, что этим меня не испугаешь.

– Возьми мой гребаный бумажник и уходи отсюда. Уходи. Отсюда. Черт! – Одним движением он вытаскивает бумажник из заднего кармана и бросает его на пол передо мной.

Я подбираю его и кладу в свою сумку.

– Нет. Ты должен пойти со мной, – тихо говорю я.

– Ты совершенство… Ты ведь знаешь об этом?

Он подходит ближе и дотрагивается до моей щеки. Я вздрагиваю от прикосновения, и его прекрасное измученное лицо омрачается.

– Разве ты не знаешь? Что ты совершенство?

Его ладонь пылает жаром, а большой палец начинает поглаживать мою кожу. Я чувствую, что у меня дрожат губы, но сохраняю невозмутимый вид.

– Нет, я не совершенство, Хардин. Никто не идеален, – тихо отвечаю я, глядя ему в глаза.

– Ты идеальна. А я тебя недостоин.

Мне хочется закричать: «Мы что, опять вернулись к этой теме?»

– Я не позволю тебе оттолкнуть меня. Знаю, к чему ты клонишь: напился и пытаешься оправдаться, сравнивая нас. В моей жизни все так же чертовски запутано, как и в твоей.

– Не говори так, – снова хмурится он, запуская вторую руку мне в волосы. – Подобные слова не должны срываться с таких прекрасных губ.

Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, и я не могу не заметить разницы между болью и яростью, горящими в его глазах, и этим легким, нежным прикосновением.

– Я люблю тебя и никуда не уйду, – говорю я в надежде достучаться до его затуманенного разума. Не отрываясь от его лица, стараюсь рассмотреть в глубине его глаз моего прежнего Хардина.

– «Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо»[1], – спокойно отвечает он.

Сразу узнав фразу, я отвожу взгляд.

– Нечего цитировать мне Хемингуэя, – огрызаюсь я.

«Он что, думал, я не узнаю цитату и не пойму, что у него на уме?»

– Но это правда. Счастливых концов не бывает – по крайней мере, не для меня. Черт, я совсем запутался. – Он убирает руки и отворачивается.

– Нет, это не так! Ты…

– Почему ты со мной возишься? – бормочет он, пошатываясь из стороны в сторону. – Почему всегда пытаешься найти во мне что-то хорошее? Очнись, Тесса! Во мне нет ни хрена хорошего! – кричит он и бьет себя кулаком в грудь. – Я ничтожество! Я облажавшийся кусок дерьма с облажавшимися родителями, у меня крыша давно съехала! Я пытался предупредить тебя, пытался оттолкнуть прежде, чем погубил…

Его голос затихает, и он лезет в карман. Я узнаю сиреневую зажигалку Джуди, которую он прихватил в баре.

Не глядя на меня, Хардин чиркает зажигалкой.

– Мои родители тоже облажались! Боже, да мой отец лечится в клинике! – кричу я.

Я знала, что это случится, знала, что признание Кристиана станет для Хардина последней каплей. Не каждый выдержит такое, а Хардин уже был сломлен.

– Это твой последний шанс уйти отсюда, пока дом не сгорит дотла, – говорит он, не поворачиваясь ко мне.

– Ты сожжешь его вместе со мной? – давлюсь я слезами, совершенно не помня, когда начала плакать.

– Нет.

Он идет через комнату, громко топая ботинками. У меня кружится голова, колет в сердце, и я боюсь, что начинаю терять чувство реальности.

– Иди сюда, – протягивает он мне руку.

– Отдай мне зажигалку.

– Иди ко мне. – Он тянется ко мне обеими руками. Я уже плачу навзрыд. – Пожалуйста.

Я заставляю себя не отзываться на этот привычный жест, как бы ни было больно. Мне хочется броситься в его объятия и увести отсюда. Но это не роман Остин со счастливым концом – в лучшем случае Хемингуэй. И мне ясно, что кроется за его действиями.

– Отдай мне зажигалку, и тогда мы сможем уйти отсюда вместе.

– У тебя почти получилось убедить меня, что я могу быть нормальным. – Зажигалка по-прежнему опасно зажата в его ладони.

– Никто не может! Никто не нормален, и я не хочу, чтобы ты был таким. Я люблю тебя такого, какой ты есть, люблю тебя и все это. – Я обвожу взглядом гостиную и снова смотрю на Хардина.

– Неправда. Никто не полюбил бы – и никогда не любил. Даже моя собственная мать.

Как только он это произносит, дверь с шумом хлопает о стену, и я, резко вздрогнув, оборачиваюсь на звук. В гостиную врывается Кристиан, и я испытываю невероятное облегчение. Он запыхался и явно в панике. Заметив, в каком состоянии маленькая, залитая ромом комната, он резко останавливается.

– Что за… – Кристиан замолкает, увидев в руке Хардина зажигалку. – Я слышал сирены по дороге. Надо уходить, сейчас же!

– Как ты сюда… – Хардин переводит взгляд с Кристиана на меня. – Ты ему позвонила?

– Конечно! Что еще ей оставалось? Позволить тебе сжечь дом и угодить в тюрьму? – кричит Кристиан.

Хардин начинает размахивать руками, по-прежнему не выпуская зажигалки.

– Убирайтесь отсюда на хрен! Оба!

Кристиан поворачивается ко мне:

– Тесса, подожди на улице.

Но я непреклонна.

– Нет, я его здесь не оставлю. – Неужели Кристиан еще не понял, что нас с Хардином нельзя разлучать?

– Уходи, – говорит Хардин, делая шаг в мою сторону.

И снова чиркает зажигалкой.

– Уведи ее отсюда, – буркает он Кристиану.

– Моя машина в переулке через дорогу. Иди туда и жди нас, – говорит мне Кристиан.

Повернувшись к Хардину, я вижу, что уставился на белый огонек. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы понять: уйду я или нет, он все равно это сделает. Он сейчас слишком пьян и расстроен, чтобы остановиться.

В моей руке оказывается связка холодных ключей.

– Я не допущу, чтобы с ним что-то случилось, – наклоняется ко мне Кристиан.

Пара секунд внутренней борьбы, и я все же сжимаю в руке ключи и, не обернувшись, выхожу из дома. Перебегаю улицу и начинаю молиться, чтобы слышащийся вдалеке звук сирен не приближался.

Глава 7

Хардин

– Ну же! Давай! Давай же! – начинает бурно жестикулировать Вэнс, как только Тесса выбегает на улицу.

О чем это он? И какого черта вообще сюда приперся? Ненавижу Тессу за то, что она ему позвонила. Черт, нет, беру свои слова обратно. Конечно, я ни в коем случае не могу ее ненавидеть, но она просто взбесила меня своим поступком.

– Тебя сюда никто не звал, – отвечаю я, еле ворочая языком. Глаза жжет.

«Где Тесса? Она что, ушла?»

Мне казалось, что да, но теперь что-то засомневался.

«Давно она здесь? И приходила ли вообще? Понятия не имею».

– Давай же, поджигай, – не унимается Вэнс.

– Зачем? Хочешь, чтобы я сгорел вместе с домом?

Перед глазами всплывает картина из прошлого: Кристиан, помоложе, чем сейчас, читает мне, прислонившись к каминной полке в доме моей матери. Он читал мне.

– Почему он читал мне?

«Я что, произнес это вслух? Хрен его знает».

Я возвращаюсь в настоящее, и Вэнс сверлит меня взглядом, словно ожидая чего-то.

– Ну да, тогда сгорят все ошибки твоего прошлого. В том числе и я.

Металл зажигалки уже прожигает кожу на большом пальце, но я упорно продолжаю чиркать колесиком.

– Нет, я хочу, чтобы ты спалил дом. Может, тогда обретешь мир и покой.

Не исключено, что он кричит на меня, но я и вижу-то сейчас с трудом, не говоря уж о том, чтобы оценить громкость его голоса. Неужели он разрешает мне всё тут сжечь?

«А кто сказал, что мне нужно чье-то разрешение?»

– Да кто ты вообще такой, чтобы разрешать мне или запрещать? Тебя вообще никто не спрашивал!

Я подношу зажигалку к подлокотнику дивана и жду, пока он загорится. Жду, пока займется пожар, который уничтожит это место.

Ничего не происходит.

– Я самый настоящий придурок, да? – говорю я человеку, заявившему, что он мой отец.

– Ничего не получится, – отвечает он. Хотя, может, это я сам с собой разговариваю, хрен его знает.

Я дотягиваюсь до старого журнала, лежащего на одной из коробок, и подношу зажигалку к его уголку. Сразу же вспыхивает огонь. Я наблюдаю, как он пожирает страницу за страницей, а затем бросаю журнал на диван. Через секунду диван объят пламенем. Горькие воспоминания сгорают вместе с этим куском дерьма.

Дорожка разлитого рома следующая на очереди. Мои глаза еле успевают следить за танцующими на полу всполохами, приятно пощелкивающими и потрескивающими, словно пытаясь утешить. Краски становятся ярче, огонь бушует все сильнее и яростно набрасывается на то, что еще осталось от комнаты.

– Теперь ты доволен? – спрашивает Вэнс, пытаясь перекричать рев бушующего пламени.

Я не знаю, что ему ответить.

Тессе бы это явно не понравилось. Она бы расстроилась, узнав, что я сжег дом.

– Где она? – спрашиваю я, оглядывая полную дыма, расплывающуюся перед глазами комнату.

Если она здесь и с ней что-то случится…

– Она снаружи, в безопасности, – успокаивает меня Вэнс.

Доверяю ли я ему? Черт, да я его ненавижу. Это он во всем виноват. Неужели Тесса здесь, а он меня обманул?

Затем до меня доходит, что Тесса слишком умна, чтобы остаться в доме. Она уже ушла. Прочь отсюда. Прочь от моего разрушения. Если бы этот человек вырастил и воспитал меня, я бы не стал таким ублюдком. Не причинил бы боли стольким людям, особенно Тессе. Я никогда не хотел причинить ей боль, но все всегда кончается одним и тем же.

– Где ты был? – спрашиваю я.

Мне хочется, чтобы огонь разгорелся сильнее. Так он никогда не сожжет дом полностью. По-моему, где-то у меня припрятана еще одна бутылка. Мысли путаются, и я никак не могу вспомнить, где именно. Черт, эти жалкие язычки пламени не идут ни в какое сравнение с терзающей меня яростью. Нужно разжечь огонь посильнее.

– Я был с Кимберли в отеле. Давай сваливать, пока не приехали пожарные или пока ты не покалечился.

– Я не об этом. Где ты был в ту ночь? – Комната кружится перед глазами, и я начинаю задыхаться от жара.