Озеро тьмы Ренделл Рут

Глава 21

Плач Линдси словно выражал горе двух мужчин — печаль Тима и шок, смятение и ужас Мартина. Они молчали, не замечая всхлипываний и рыданий девочки, которая топала ногами и лупила кулачками по ногам Тима. Они смотрели друг другу в глаза, и Мартин первым опустил взгляд и отвернулся. Тим медленно наклонился и снова взял Линдси на руки. Она перестала плакать, но все еще всхлипывала, обвив отца руками и ногами, словно морская звезда.

Наверху открылась дверь, и послышался женский голос:

— Все в порядке, Тим? Господи, ну и крик она устроила…

Тим подошел к лестнице с Линдси на руках.

— Не возьмешь ее к себе на полчасика, Голди?

— Конечно, если ты хочешь. Но ей придется посмотреть телик, потому что как раз начался мой сериал.

— Линдси хочет Голди! — Девочка соскользнула с отца и на четвереньках стала подниматься по лестнице.

— Пойдем выпьем, — сказал Тим. — Нам обоим не помешает.

Он повел Мартина по коридору к двери, из которой появилась Линдси. Это была кухня, слегка модернизированная вокруг раковины и с современными шкафчиками, но в остальном убого старомодная, с неработающим бойлером в углу и очагом на противоположной стене, дымоход которого закрывала красная крепированная бумага. Духовка была включена, настенный нагреватель тоже. На столе, заваленном газетами и пачками «Голуаза», стояли остатки еды и наполовину пустая бутылка джина «Доминикс милитари».

Мартин двигался как в тумане. Тим направил его к одному из маленьких кресел рядом с настенным нагревателем, но Урбан сел — вернее, рухнул — на гнутый стул у стола и закрыл лицо руками.

— Тебе чистый или разбавить водой?

— Все равно.

Мартин никогда в жизни не пил джин без тоника, мартини или какой-нибудь другой экзотической добавки. И теплым, таким как теперь, тоже не пил. Вкус был настолько мерзким, что Урбан вздрогнул, но огненная жидкость взбодрила его. Он повернулся и посмотрел на Тима исполненным муки взглядом. В глазах Сейджа читалось нечто похожее на отчаяние — или просто безразличие. Заговорил он спокойным, бесстрастным голосом, как социолог, сообщающий о неудаче, несчастье, поражении.

— Я расскажу тебе то, что мне рассказала полиция, и заполню пробелы тем, что знаю сам. После того, как ты высадил ее у того дома в Финчли, она пошла искать такси, чтобы поехать домой. Не в первый раз. Там сложно поймать такси. Она шла долго, до самой Норт-Серкулар-роуд. — Тим умолк, потом продолжил тем же ровным голосом: — Непонятно, как можно было не увидеть, что она переходит ярко освещенную дорогу. Наверное, парень был пьян или просто не смотрел. Минут через десять ее нашел другой водитель — так они думают. Она была еще жива. Умерла в больнице в воскресенье вечером.

— И все это время… — Голос Мартина был едва слышен.

— Она была без сознания. Еще джину?

Тим снова наполнил стаканы. Закурил очередную сигарету. Единственное, что выдавало его чувства, — быстрые, жадные затяжки.

— Ну вот, — сказал он. — Переходим к вопросам.

От джина Мартину стало жарко, голова шла кругом, и он расхрабрился.

— Ты был женат на Франческе?

Тим рассмеялся, но этот звук не имел никакого отношения к веселью.

— Ты сам знаешь. Ты же мой бухгалтер. Разве я не должен был тебе сообщить, что женат? Франческа до сих пор замужем за парнем из Илфорда. Его зовут Рассел Браун — на самом деле.

— Но та заметка в твоей газете…

— Заметки в газетах пишут люди. Это не послания из некого непогрешимого источника истины. — Тим пожал плечами. — Ее сочинил я, за исключением имен. Дом ты нашел сам. Я не говорил тебе, что Франческа живет в номере пятьдесят четыре по Фортис-Грин-лейн — кстати, и она тоже. Ты сам это придумал. Предположил, как и в том случае, когда увидел у Франчески синяки и решил, что это дело рук Рассела. На самом деле она упала, поскользнувшись на льду, как еще несколько тысяч человек в тот день.

Мартин молчал. Потом медленно произнес:

— Ты хочешь сказать, что все это было подстроено тобой и Франческой? Все? — Весь ужас того, как с ним поступили, волнами накатывал на Мартина. Он чувствовал, как пульс громом отдается у него в голове. — Вы оба собирались надуть меня, чтобы получить… Теперь он все понял. — Квартиру? Вы два преступника… которые это сделали?

— Вначале, — сказал Тим, Франческа рассчитывала только на деньги или какие-нибудь драгоценности. Естественно, я знал о твоем выигрыше в тотализатор. С самого начала. Должно быть, ты забыл, что, несмотря на мои неудачи, у меня потрясающая память. — Он сделал большой глоток джина и передернул плечами. — Тебя не назовешь воплощением щедрости, правда? Я ничего не получил, и она тоже — пока тебе не пришла в голову блестящая идея, как уклониться от уплаты налогов. К тому времени отступать уже было поздно; как говорят, семь бед — один ответ.

Мартин встал. Покачнулся, но сумел удержаться на ногах. Оставалась еще одна вещь, последняя. Если Франческа изменяла Расселу Брауну с Тимом, то она точно так же изменяла Тиму с ним. Он посмотрел в глаза Тиму и срывающимся голосом — хотя ему казалось, что с вызовом — крикнул:

— Она спала со мной! Она тебе об этом рассказывала?

Тим приподнялся на стуле. Губы его улыбались, но глаза были пустыми. Он пожал плечами.

— И что? Это была тяжелая работа. Сочетать приятное с полезным тут не вышло.

Мартин ударил его — не раздумывая, без подготовки. Сжал кулак, размахнулся и ударил в челюсть. Тим зарычал и опустился на стул, но тут же вскочил и бросился на него, подняв обе руки. Мартин уклонился, снова ударил и рухнул на стол, сбив лампу, которая покатилась по полу и погасла.

Комната погрузилась в темноту, если не считать яростного красного свечения настенного нагревателя, и все окрасилось в алые тона — воздух, мебель и Тим, спиною прижавшийся к двери, демон, падший ангел, разрисованный красным светом. Он снова бросился на Урбана, ударил в лицо, но на этот раз Мартин схватил его за плечи, стиснул худую и твердую грудную клетку. На мгновение они замерли, вцепившись друг в друга, потом рухнули на пол и, не размыкая объятий, покатились в темноту по толстому ковру, старому и потертому.

Тим пытался схватить его за плечи и ударить головой о пол. Но Мартин был сильнее. Больше и тяжелее Тима, крепче. Он схватил запястья Сейджа и завел их ему за спину, обхватив его тело руками.

Вместе с этим успехом, с усмирением Тима, его охватило необычайное волнение. Он боролся с Тимом, делал то, о чем мечтал в своих снах. Прикосновение жесткого тела Тима, трение, когда он извивался, пытаясь вырваться, и они перекатывались по полу, объятие, такое крепкое, словно их тела проникли друг в друга и слились в одно — от всего этого он возбудился. Страсть пылала так жарко, что на ее фоне отношения с Франческой выглядели бледными и холодными.

Ему было все равно, понял Сейдж или нет. Мартин отбросил всякую осторожность, перестал сдерживать себя. Хриплым шепотом он произнес имя Тима, и сопротивление ослабло. У Мартина перехватило дыхание, и он уже не мог ничего с собой поделать — прижал губы к губам Тима и поцеловал долгим, жадным поцелуем. Разрядка, которую принес этот поцелуй, казалось, унесла с собой все заботы и тревоги. Он откатился от Тима и замер, уткнувшись лицом в пол.

Тим встал первым. И сделал то, что сделал бы на эшафоте или при раннем оповещении о водородной бомбе. Закурил «Голуаз». Уголок рта у него дернулся, и он скривился, как будто подмигивая Мартину. Урбана переполнял стыд, а все заботы и тревоги вернулись на место. Он поднялся и сел, сгорбившись, на кресло у нагревателя.

— Не включай свет.

— Ладно, если ты не хочешь.

— Мне очень жаль, что так получилось. Я имею в виду, теперь. — Мартин пытался совладать с заплетающимся языком. Он старался разглядеть Тима сквозь красную полутьму, смотреть ему в глаза и говорить связно. Это было почти невозможно. — Не могу объяснить, почему я это сделал.

— Это все солдатский джин. Дело в том, что он предназначен для гвардейцев, а ты сам знаешь, какая у них репутация.

— Я не гомосексуалист, не гей, или как там их называют.

— Это был джин, любовь моя, — сказал Тим.

Он присел на край стола. Мартин сумел сфокусировать на нем взгляд; если он и покраснел, то при таком освещении этого видно не было.

— А может, и гей, — тихо сказал он. — Просто я об этом не знал. Скажи, Тим, почему вдруг обнаружилось столько вещей, о которых я не знал и которых не замечал?

— «Человечество идет по тонкому льду над ужасающей бездной». Помню, я произносил тебе эту цитату еще до того, как все началось. Мы оба упали и разбились, не так ли?

Мартин кивнул. Он все ещё чувствовал смущение и стыд, но в то же время его обволакивало тепло, которое не имело отношения к нагревателю. Он любил Тима — теперь сомнения исчезли. И то, что сделал Тим, уже не имело значения.

— Та квартира, в которую должна была переехать Франческа… ты ее можешь забирать. Я хочу, чтобы она перешла к тебе.

— Разве она твоя, чтобы дарить, дорогой мой?

— Ну, я… — Официально, по закону — нет. А значение имело только то, что официально, по закону.

— Полагаю, ее разделят между четырьмя наследниками. У Франчески был муж, ребенок и родители. Что-то получит Линдси, а большая часть, как мне кажется, достанется Расселу Брауну.

— Тим, я дам тебе… — Что? У него ничего не осталось. — Я хочу что-нибудь сделать. Мы оба потеряли Франческу, и это должно нас сблизить, это должно… Чему ты улыбаешься?

— Твоей наивности.

— Не понимаю, почему желание помочь человеку, перед которым ты в долгу, — это наивность. Послушай, я могу продать свою квартиру и купить где-нибудь маленький домик… ну, не самый роскошный… и ты можешь взять Линдси и жить там вместе со мной, и… Мы должны быть друзьями, Тим.

— Неужели, мой дорогой? Я заставил тебя страдать, а мы не любим тех, кому причинили боль. — Тим пересек комнату и включил общий свет. Он был ярким, слепящим, бескомпромиссным. — Я очень сожалею о том, что сделал, горько раскаиваюсь, но сожаления не заставят меня полюбить тебя. У меня и в мыслях нет жить с тобой в одном доме, а если ты предложишь мне деньги, я откажусь. — Он потушил сигарету и закашлялся. — Тебе пора домой. Я должен забрать Линдси и уложить ее спать.

Мартин встал. У него было такое ощущение, что его ударили по лицу чем-то холодным и мокрым, например мокрыми перчатками.

— И это все? — с трудом выговорил он. — Нам больше нечего друг другу сказать?

Тим не ответил. Они вышли в ледяной и сырой коридор; откуда-то сверху донесся плач и детский голос:

— Линдси хочет к папе.

Тим открыл парадную дверь.

— Расследование закончилось сегодня. Несчастный случай. Кремация в понедельник в три часа, в Голдерс-Грин. Теплый прием будет оказан всем мужьям — официальным, воображаемым, будущим и гражданским.

Мартин, не оглядываясь, спустился по ступенькам и вышел на улицу. Он слышал, как закрылась дверь. Голова его гудела от шока, растерянности и джина.

Пятнадцать минут восьмого. Он пробыл у Тима меньше часа. За эти сорок пять или пятьдесят минут изменилась вся его жизнь — прошлое, настоящее и будущее. Как будто мир наклонился, и Мартин съехал по склону — и, задыхаясь, повис на руках над пропастью. Или, как выразился Тим, тонкий лед проломился.

Разболелась голова. Он выпил много того джина, наверное, целый бокал. Но Мартин не чувствовал опьянения — только тошноту, головную боль и опустошенность. Он очень устал, но понимал, что не сможет заснуть; ему казалось, что сон покинул его навсегда.

Он долго сидел в машине на Самфир-роуд. И уехал только потому, что опасался, как бы Тим не вышел из дома и не увидел его. Но тут же остановился на одной из улиц, которую кратер разоренной земли превратил в тупик.

Уже стемнело, а заваленный мусором пустырь был ничем не освещен. Виднелись лишь его границы — усеянная точками света зазубренная линия горизонта из черных крыш на фоне залитого багровыми разводами неба. Франческа жила здесь, каждое утро выходила отсюда и каждый вечер сюда возвращалась. Это казалось Мартину невероятно странным, недоступным для понимания. Она мертва, причем уже почти неделю. В своей смерти она как будто вернулась к нему, словно не было этого ужасного предательства. Откуда Тиму знать, что она чувствовала? Какими бы ни были ее первоначальные мотивы, она в конечном итоге могла предпочесть нового мужчину старому?

Находя некое порочное удовлетворение в факте смерти Франчески — это чувство пришло к нему вместе с осознанием, — Мартин обнаружил, что способен думать о ней с нежностью и жалостью. Они не были бы счастливы вместе, по крайней мере, долго — теперь он это понимал. Наконец он начинает понимать себя…

Если сидеть в машине, с головой лучше не станет. Будь этот район более привлекательным — а если точнее, не таким откровенно зловещим, Мартин прогулялся бы, чтобы в голове немного прояснилось. Вечер был теплым, а в воздухе ощущались какой-то неопределенный запах и волнение, предвестники весны. Но это явно неподходящее место для прогулок. Мартин завел двигатель и выехал на Хорнси-Райз.

Впереди кто-то шел по пешеходному переходу. Мартин нажал на тормоз и ждал дольше, чем обычно. Он думал о гибели Франчески. Кто мог это сделать? Сбить и уехать, оставив ее умирать на дороге? Она промучилась еще ночь и день. Кто бы он ни был, полиция его найдет, полиция непреклонна… Мартин подумал, что ему вообще не следовало бы садиться за руль, он слишком много выпил, гораздо больше дозволенной дозы. Возможно, убийца Франчески тоже пил, потом протрезвел от ужаса содеянного, и тот же ужас заставил его сбежать… Домой Мартин поехал по Арчуэй; глубокое бетонное ущелье под колесами автомобиля вело его на север.

Он поставил машину на заасфальтированной стоянке, втиснув ее между оранжевым «Вольво» и маленьким серым фургоном. Владельцем «Вольво» был врач из Королевской общедоступной клинической больницы, который жил на первом этаже. Серый фургон, вероятно, принадлежал какому-нибудь торговцу, хотя у Мартина появилось смутное ощущение, что он его где-то видел, причем недавно, но где и когда, он вспомнить не мог. Шагая по асфальту к входной двери дома, он заметил, что кто-то вышел из фургона и последовал за ним.

Придерживать дверь Мартин не стал. Он позволил ей захлопнуться и пошел к лестнице, впервые пожалев, что тут нет лифта, как в Суон-Плейс. Стоит ли просить Эдриана, чтобы тот поборолся с родственниками Франчески за квартиру в Суон-Плейс? Есть ли какой-либо шанс на успех? По крайней мере, подумал Мартин, преодолев третий пролет, теперь он может рассказать Эдриану, Норману и родителям печальную правду о смерти Франчески.

Мартин снова услышал звук тихих, но равномерных шагов, как внизу, на стоянке. Шаги приближались. Должно быть, водитель фургона шел в одну из трех других квартир на этом этаже. Мартин поднялся на самый верх, пересек холл и подошел к двери своей квартиры. Здесь, на пороге дома, на него вдруг обрушились яркие воспоминания о том, как они с Тимом боролись в залитой красным светом кухне, как он целовал Тима, как сжимал его в объятиях. Что с ним будет, если таковы его истинные желания? Чего ему ждать от будущего?

С усилием выдохнув, Мартин вставил ключ в замочную скважину. Одновременно послышалось тихое покашливание. Этот звук заставил Мартина вздрогнуть и резко повернуться. Примерно в ярде от него стоял Финн в серой шерстяной шапке, желтом пуловере, черном бархатном жилете и черном шарфе с монетами. Мартин впервые заметил, какие у него необычные глаза. Почти серебристые. Человек с серебристыми глазами…

— Ну-ну, — сказал Финн. — Мне пришлось довольно долго ждать.

Глава 22

В квартире было тепло и очень душно. Вероятно, солнце почти весь день светило в это большое окно. Финн редко бывал у кого-нибудь дома в качестве гостя. Он мог на пальцах своих больших и широких рук пересчитать количество таких случаев: дважды у мистера Бёрда, один раз у миссис Гогарти, три или четыре раза у девушек.

Он стоял, приглядываясь. В основном к планировке и отделке; к таким вещам у него был профессиональный интерес. Шерстяную шапку он снял, а перчатки — нет.

Мартин Урбан доставал из бара бутылку бренди. Хотя, наверное, уже прилично выпил — от него пахло джином. Финн видел, что заказчик чем-то напуган или расстроен. Руки у него дрожали, и бутылка звякнула, стукнувшись о стакан.

— Бренди? Виски нет, но есть водка, мартини и херес.

— Я не пью, — сказал Финн.

— Послушайте, — голос Мартина был одновременно усталым и растерянным, — мне жаль, что так получилось с деньгами. На меня столько всякого навалилось, что, боюсь, я забыл о вас… Могу выписать чек прямо сейчас, но ведь вы настаиваете на наличных.

Финн молчал.

— Почему бы вам не присесть? Я прошу прощения, что вам пришлось зря проделать весь этот путь сюда. Нужно было позвонить. — Он сел и залпом выпил бренди, словно лекарство. Финн с любопытством наблюдал, как по его щекам разливается румянец. Садиться он не собирался. С какой стати?

— Совсем не зря, — сказал он.

— Ну… — В стакан снова полился бренди. — Разве что напомнили мне. Я могу взять для вас деньги на следующей неделе. Понимаете, с наличностью все не так просто. Сначала я должен позвонить в банк, должен…

Финн шагнул вперед, оставив свою позицию у балконной двери.

— Возьмите их в понедельник утром, — сказал он. — И в этот раз не нужно их присылать. Положите их на переднее пассажирское сиденье своей машины и оставьте машину на стоянке у дворца.

— Дворца? — переспросил Мартин, изумленно глядя на него.

— Александра-палас. — Финн начал раздражаться. — Вам понятно? Положите деньги в пакет на переднее сиденье своей машины и оставьте ее там между часом и двумя часами дня в понедельник, пойдет?

Мартин Урбан побагровел. Глаза его стали очень яркими, черты лица словно расплылись и застыли. Он поставил стакан и встал. Потом заговорил, чеканя каждое слово:

— Нет, не пойдет. Совсем не пойдет. — Он провел ладонью по лбу, потом опустил руку. Финн увидел, что его лицо исказилось от ярости. — Кем вы себя вообразили, черт возьми? Приходите сюда, ведете себя бесцеремонно, указываете, что я должен делать со своими деньгами… Знаете, у вас нет на это никакого права. Все вы одинаковы — считаете, что те, у кого есть немного больше, обязаны вас содержать. Лишь по доброте душевной я стараюсь обеспечить вашу мать достойным жильем. Но будь я проклят, если отменю важную встречу в понедельник утром, чтобы пойти ради вас в банк, или на час останусь без машины. С какой стати? Какого черта?

Финн подумал, что парень сейчас упадет. Он схватился за спинку кресла, повис на ней, сделал глубокий вдох и, похоже, взял себя в руки.

— Вам лучше уйти. — Он прошел мимо Финна и отпер балконную дверь. — Прошу прощения, мне нужно глотнуть свежего воздуха.

Мартин Урбан вышел на балкон. Финн смотрел, как он стоит там, сначала устремив взгляд на раскинувшийся внизу Лондон, а затем подняв его на безоблачное красноватое небо с тусклыми точками звезд. Через пару секунд он, похоже, немного пришел в себя и вернулся в комнату, но замер со странным страдальческим выражением лица, похожий на побитую собаку, перед большим кактусом с розовыми восковыми цветками, стоявшим на подоконнике. Не поворачиваясь к Финну, он произнес:

— Кажется, я просил вас уйти.

Финн не ответил на этот риторический вопрос.

— Я не хочу, чтобы деньги присылали. Это понятно? Я не хочу, чтобы курьеры знали.

— О чем знали, ради всего святого? — Мартин Урбан повернулся; голос у него был раздраженный. — Мне все это надоело. Я устал. У меня был тяжелый день. Если бы не обещание — а я не люблю нарушать данное слово, то я бы посоветовал вам забыть о деньгах. В общем, либо вы получаете чек, либо ничего.

— Ну-ну, — сказал Финн. — Теперь понятно.

— Вот именно. Полагаю, я оказываю большую услугу вам и вашей матери. — Он подошел к письменному столу не очень твердой походкой и стал рыться в выдвижном ящике в поисках чековой книжки.

— Разве я ничего для вас не сделал? — спросил Финн.

Мартин Урбан не оглянулся.

— Что именно? От вас одно беспокойство, черт бы вас побрал. Что именно вы для меня сделали?

Он принялся выписывать чек. Финн подошел, положил тяжелую ладонь ему на руки и отобрал авторучку. Мартин Урбан вскочил и закричал:

— Уберите свои руки!

Финн взял его за плечи и испытующе посмотрел в глаза. Квадратное раскрасневшееся одутловатое лицо выражало возмущение, гнев… и полную растерянность. Финн умел читать лица — а иногда и мысли.

— Вы ничего не знаете, — бесстрастно произнес он. — В газетах этого не было. Дело сделано. В прошлую субботу.

Мартин Урбан пытался высвободиться, и Финн его отпустил.

— Как вы смеете прикасаться ко мне! И о чем это вы, черт возьми?

Странная штука: теперь, когда это нужно было сказать самому, Финн точно так же не мог описать действие словами, как и его клиенты. Он оглянулся и откашлялся.

— В прошлую субботу, — хрипло повторил он. — Я сделал это с девушкой. Как вы хотели.

Мартин Урбан словно оцепенел.

— Что вы сказали?

— Вы слышали.

— В прошлую субботу вы…

— Я сделал с девушкой то, за что вы заплатили. Я это сделал и теперь хочу получить свои деньги.

Издав странный звук — леденящий душу стон, который Финн раньше слышал только от Лены, Мартин Урбан опустился на диван и закрыл лицо руками. Финн смотрел, как он раскачивается взад-вперед, трет кулаками глаза, бьет себя по вискам. Финн попятился и сел на кресло с высокой спинкой — теперь до него начало доходить, что он совершил ошибку. Фрагменты, детали — все становилось на место, как серебристые шарики в китайской головоломке Лены, падающие в свои лунки.

— Дайте мне еще бренди.

Финн налил темную жидкость в стакан и поднес ко рту Мартина Урбана. Стакан опустел, Мартин вздрогнул всем телом, издал нечто вроде всхлипа и хриплым срывающимся голосом спросил:

— Вы были… в машине… которая… не остановилась?

— Я же сказал.

— Что же мне делать? Господи, что мне теперь делать? Вы подумали, что я заплатил вам за это? Что же вы за чудовище? — Урбан встал на нетвердых ногах и сжал руками голову. — Я ее любил, — сказал он. — А она — меня. Мы собирались пожениться. А вы…

Он обратился к современному средству спасения, соломинке, спасательному кругу — телефону. Шагнул к нему. Финн прикидывал, как опередить его, захватить врасплох, вырвать провода из стены. А потом? Существовал единственный способ сделать так, чтобы никто не узнал того, что знает Мартин Урбан…

Покачиваясь и держась за голову, тот стоял и пристально смотрел на Финна. Финн приподнялся. Капельки пота щекотали ему лицо. Необходимо каким-то образом забрать Мартина Урбана отсюда, посадить в машину и увезти в уединенное место. Чтобы заставить его замолчать, он должен притворяться, давать обещания, тянуть время… Финн не знал, как это делается, тут он был беспомощен; его сила иссякла, словно внутри перегорел предохранитель и энергия не поступала к рукам и ногам.

Мартин Урбан опустил руки и отвернулся от телефона. Нападение стало для Финна полной неожиданностью. Вот Мартин Урбан стоит в центре комнаты, сжав кулаки и опустив руки, а через секунду уже бросается на Финна, размахивая руками, словно молотами. Финн упал навзничь. Впервые в жизни его сбили с ног.

Он перевернулся на живот и вскочил с такой яростью, что противник отпрянул и прыгнул вперед, словно пантера. Мартин Урбан увернулся и, шатаясь, отступил на балкон. Лондон сверкал внизу, как витрина сувенирного магазина для туристов. Финн остановился в дверях, раскинув руки и дрожа всем телом. Человек, который дал ему пять тысяч фунтов из какого-то идеалистического альтруизма, абсолютно непонятного Финну, стоял у низкого парапета, объятый яростным желанием мести. Он снова прыгнул вперед, наверное, обманутый бледностью и худобой Финна.

Но Финн опередил его на долю секунды и ударил справа, так сильно, как еще никогда никого не бил. Потом случилось нечто странное. Мартин Урбан вскинул руки над головой, словно в гротескном жесте защиты. Он попятился — медленное движение на цыпочках выглядело почти комично — к сверкающему яркими точками заднику, споткнулся, закачался и повернулся так, что парапет, доходивший ему до бедер, оказался прямо у него за спиной. Финн понял, что должно произойти, и бросился вперед, чтобы предотвратить падение. Но опоздал. Мартин Урбан ударился о парапет, опрокинулся назад и, вскрикнув, упал вниз.

Черная яма глубиной в сорок футов. Бетонный колодец, вероятно, со входом в помещение привратника на цокольном этаже. Финн стоял и смотрел вниз. Ни одно из окон не открылось, никто не вышел на балкон, никого не встревожил тихий стон, который издал летящий вниз человек. Финн вернулся в комнату, закрыл и запер балконную дверь. Потом выключил свет и замер, прислушиваясь к звукам на лестнице. Тишина.

Он свалял дурака, заперев ту дверь. Это должно выглядеть как самоубийство. Как будто Мартин Урбан покончил с собой из-за гибели женщины, с которой был помолвлен. Финн снова вошел в комнату и отпер балконную дверь. К стакану с бренди он не прикасался. Перед самоубийством парень вполне мог выпить. Как это ни парадоксально, понял Финн, направляясь к входной двери, но из-за случайной смерти человека в данный момент он подвергался большей опасности, чем тогда, когда убивал сам.

Убедившись, что на лестнице пусто и тихо, Финн неслышно выскользнул из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь. Спустился он очень быстро, никого не встретив по пути и ничего не услышав. Фургон ждал его на пустынной автостоянке. Кромвелл-корт и его окрестности тоже казались бы необитаемыми, если б не безмятежный свет почти во всех широких прямоугольных окнах.

Тем не менее тело найдут, это всего лишь вопрос времени. Причем найдут довольно быстро. Нужно уезжать, не задерживаться тут, не поддаваться искушению незаметно обогнуть дом и заглянуть в темный колодец, чтобы проверить, не зажжется ли свет в окне, не откроется ли дверь, выпуская хозяина квартиры…

Он справился с искушением. На Дартмур-Парк-Хилл, перед светофором на перекрестке у станции метро «Тафнелл-Парк», Финн услышал завывание сирены. Он не мог определить, что это: «Скорая помощь», вызванная к Мартину Урбану, пожарная машина или полиция. Финн поставил машину в гараж на углу Сомерсет-Гроув и пешком пошел домой по улице, залитой ядовито-желтым светом фонарей.

В доме пахло марихуаной и мусорными баками. Финн поднялся на самый верх, перепрыгивая через ступеньку. Он ощущал прилив уверенности в себе и удовлетворения. На сей раз это действительно несчастный случай, и он мог без страха предстать перед Леной. И теперь никто не мог даже предположить, что Мартин Урбан был в квартире не один, и ни единая душа не знала о связи между ним и Мартином Урбаном. Финн был уверен, что его никто не видел, а если и видел, то ни за что не узнал бы. Вместе с тем Мартин Урбан уже не представлял угрозы, был устранен навсегда, унес тайну ошибки Финна в темные дали, или эта тайна стерлась из его памяти при вступлении в новый жизненный цикл.

Когда Финн вошел в комнату, зеленый попугай пронзительно заверещал. Миссис Гогарти, гадавшая на картах Таро, встала и набросила шаль на клетку.

— Ну-ну, — сказал Финн. — Хорошо сидим.

Он снял перчатки, сунул их в карман и взял Лену за руку. Она была прозрачной, как насекомое, и сухой, как моль. Ее тусклые свинцовые глаза посмотрели в серебристые глаза сына, и она улыбнулась.

— Образец преданности, — восхищенно вздохнула миссис Гогарти и стала изучать карты, теперь разложенные для Финна. — Тут много смертей… — начала она.

Финн бросил на нее предостерегающий взгляд поверх головы Лены.

— Ой, — миссис Гогарти собрала колоду, и карта Смерть, смерть Скорпиона — закутанная в плащ фигура на бледной лошади — оказалась верхней. Она прикрыла ее Королевой Жезлов, и механическим голосом цыганки произнесла: — Тут деньги, мой дорогой, много денег. Но погоди… они идут не к тебе, тебя ждет разочарование.

Рука, державшая руку Лены, сделалась холодной и вялой. Финн наклонился и невидящим взглядом уставился в лицо гадалки.

— Что? Что вы сказали?

— Разочарование из-за денег… Почему ты на меня так смотришь?

Финн видел перед собой не карты, которые миссис Гогарти в страхе прикрыла ладонями, не лицо Лены, встревоженное и напряженное, а чек, лежащий на письменном столе в запертой квартире Мартина Урбана. Дата на нем была проставлена… А имя?

Под исполненными страха взглядами женщин он стоял посреди этой маленькой комнаты, выпрямившись и дрожа всем телом, и прислушивался к далекому звуку сирены, плачущей где-то во тьме, — предвестнику той сирены, которая будет плакать по нему.