Сома-блюз Шекли Роберт

Глава 3

— Хоб? Это Фошон.

— Привет, инспектор. Чем могу служить?

— Мне хотелось бы, чтобы вы немедленно подъехали сюда, — сказал Фошон своим педантичным тоном. — Если, конечно, вы сейчас не слишком заняты.

— Пожалуйста, — ответил Хоб.

— Сейчас около 21.00. Жду вас на площади у станции метро «Сен-Габриэль» в 22.00. Договорились?

— Ладно. А в чем дело?

— Мы надеемся, что вы сможете опознать интересующего нас человека.

Фошон прокашлялся и повесил трубку.

Инструкции инспектора Фошона были абсолютно ясными и четкими. На первый взгляд. Но… «Встретимся у станции „Сен-Габриэль“ в 22.00». Замечательно. Во-первых, где она, та станция? Хоб долго изучал схему парижского метро, и наконец нашел: на восточной окраине Парижа, за городской чертой, в Нуий-сюр-Луар. Но почему в 22.00? Конечно, полицейские любят точность. Но 22.00, или, по-человечески, десять часов вечера — это же ужасно неудобно!

Французский Хоба становился все хуже по мере того, как они с Мариэль становились все дальше друг от друга. Хоб подумал, что это была бессознательная — и бессмысленная — месть с его стороны. Он любил заниматься самоанализом, неотделимым от жалости к себе.

Мариэль рассчитывала, что Хоб будет на вечеринке, и ему совсем не хотелось нарываться на очередной приступ ее гнева. Гнев Мариэль выражался по-разному: холодная ярость, безразличие, надменная любезность, убийственный сарказм. В любом случае, неприятно. С другой стороны, у инспектора Фошона была определенная власть над ним — хотя сам Хоб и не желал себе в этом признаваться. Недавняя деятельность Хоба в Париже от лица детективного агентства «Альтернатива» была связана с кое-какими не вполне законными действиями. И Фошон при желании вполне мог отобрать у него лицензию на занятие частными расследованиями. Правила выдачи лицензии таковы, что, если бы Хоб их придерживался, это было бы все равно что быть художником, но иметь право писать картины исключительно в стиле импрессионизма, и ни при каких обстоятельствах не использовать оранжевого цвета.

Фошон и раньше обращался к Хобу за помощью такого рода, какую мог оказать нищий американец с расхлябанной, но быстрой походочкой, знакомый с половиной парижского полусвета. Что может произойти, если Хоб не явится на это рандеву? Возможно — ничего. Но, с другой стороны, — все, что угодно. Фошон может отобрать у него удостоверение и даже вид на жительство: у инспектора, как и у любого крупного полицейского, свои контакты с иммиграционной службой и прочими ветвями власти. Хотя, может, оно и к лучшему… Какого черта! Пора положить конец этой проклятой неопределенности.

А что до Мариэль — пусть себе злится! Если Хоб с ней, спит, это еще не значит, что он обязан готовить это проклятое чили для ее подружек.

К тому же чили — удовольствие дорогое, особенно если его подавать с кукурузными лепешками, острыми блинчиками и пирожками из кукурузной муки с мясом и специями, как полагается. Это дорого потому, что мексиканская еда продается тут, в Париже, только в консервированном или замороженном виде в магазинах деликатесов, по умопомрачительным ценам. Там почему-то думают, что консервированное чили — деликатес. Ну и стоит он соответственно.

До «Сен-Габриэль» Хоб добирался почти час. Ну ничего. Надо же разобраться с Фошоном! К тому же ему стало интересно, почему Фошон избрал для встречи такое странное время и место. Чудит? На него не похоже — на работе Фошон всегда был серьезен.

На станции «Сен-Габриэль» не было ни души. Хоб вышел из вагона второго класса и зашагал по длинному, выложенному плиткой коридору, оклеенному рекламами «Галуаз» и «Прентан» и плакатами, приглашающими провести отпуск на «солнечной Мартинике». Вдоль стен стояли длинные деревянные скамьи. На одной из них спал бродяга, одетый в лохмотья опереточного клошара, с колючей рыжей щетиной на багровом от выпивки лице. Когда Хоб проходил мимо, бродяга что-то пробормотал, но Хоб не расслышал — а и расслышал бы, так, скорее всего, не понял. Может ли невнятное бормотание на иностранном языке считаться предзнаменованием? Хоб поднялся по длинной, замызганной лестнице и вышел на улицу.

В этой части Парижа ему еще не доводилось бывать. Здания выглядели убогими и запущенными. Низко висящая луна пряталась в сизой дымке. Фонари светили сквозь туман рассеянным янтарным светом. Улицы были широкие. Несколько встречных прохожих смахивали на североафриканцев — невысокие люди в бесформенных серых и коричневых костюмах. Улицы располагались привычной парижской «звездой»: от центральной площади-ступицы расходится четыре-пять улиц-спиц Наискосок через дорогу стоял полицейский микроавтобус. Рядом — два полицейских мотоцикла с невыключенными красно-синими мигалками. Фошон должен быть там. Хоб двинулся к микроавтобусу, но приостановился, пропуская «Скорую», которая затормозила рядом с фургонами.

Подошел полицейский. Хоб сказал, что Фошон за ним посылал.

— Подождите минутку, — попросил полицейский. — Он как раз заканчивает опрос.

— А в чем дело-то?

— Инспектор расскажет вам все, что сочтет нужным. Фошону повезло: он нашел свидетеля убийства у метро «Сен-Габриэль». Даже двух: старого Бене, бывшего инспектора манежа цирка «Лемье», ныне на пенсии, и Фабиолу, гуттаперчевую девушку. На самом деле далеко не девушку: Фабиоле было за сорок. Но ее длинное, бледное лицо оставалось совершенно гладким, а волосы были заплетены в длинную девичью косичку. Она бросалась в глаза своей гибкой, бескостной, какой-то нечеловеческой грацией. Очень худая — вероятно, не более ста фунтов. Но при этом все ее движения, даже когда она просто закуривала сигарету, были так изящны и плавны, что Фошону она казалась похожей на змею. Прямые черные с маслянистым блеском волосы перевязаны яркой шерстяной резинкой. Голубые глаза, рот бантиком, острый подбородок. На среднем пальце правой руки — маленький бриллиант, несомненно, подарок Бене, хотя откуда старик взял такие деньги — черт его знает. Цирк «Лемье» отнюдь не славился щедростью по отношению к своим бывшим работникам. Бене был крупным пожилым мужчиной под семьдесят. Жидкие седые волосы со следами краски. Под прядями волос проглядывал веснушчатый розовый череп. Костюм в черно-белую клетку — не как у клоуна, но что-то вроде — старику немного тесен — видно, в последнее время Бене располнел. Картину дополняли огненные глаза с тяжелыми веками и седые усики, которые он то и дело поглаживал.

Бене вышел из метро «Сен-Габриэль» примерно в половине девятого. Вместе с Фабиолой. Был четверг, и они ездили к «Самаритянке», где вместе с другими пожилыми циркачами устраивали представление для детей в честь святого Эдуарда, покровителя цирков. День был необычайно холодный для июня, и Бене надел твидовый костюм, а Фабиола — котиковый жакет, единственную вещь, которую ей удалось захватить с собой из Риги в 1957 году, когда она сбежала в Швецию, в Ставангер.

— Поначалу, инспектор, я не заметил ничего необычного, — рассказывал Бене. — Здесь, на Сен-Габриэль, про убийства и не слыхивали. Район у нас бедный, но приличный. Честные работяги да пенсионеры, вроде нас с Фабиолой. Вы когда-нибудь видели нас на арене, а, инспектор?

— Увы, нет, — вежливо ответил Фошон.

— Ну, неважно. Я был очень неплох, можете поверить мне на слово. А вот Фабиола была настоящей звездой! Грация храмовой одалиски…

— И что же вы увидели потом? — спросил инспектор.

— Ну, сперва я услыхал крики. Не то чтобы особенно испуганные. Просто обычная уличная ссора. То есть это я поначалу так подумал.

— Расскажи про лошадь, — вставила Фабиола. Голос у нее был звонкий и нежный.

— Лошадь тут ни при чем, — возразил Бене, похлопав ее по руке. — Понимаете, инспектор, мы услышали крики, затем увидели бегущих людей, а потом по улице проскакала лошадь. Ну, мы, естественно, решили, что весь этот шум из-за лошади. Только потом мы узнали, что это Шарнапп, старьевщик, который живет на рю Сен-Габриэль и держит свою лошадь в маленьком тупичке — тупичок называется Фуржерель, — так вот, этот Шарнапп только распряг лошадь и собрался завести ее в стойло, вычистить, накормить, поговорить с нею — я и сам к нему туда захожу временами, в лошадях, знаете ли, есть что-то такое успокаивающее, особенно для человека, который всю жизнь провел на арене, рядом с животными. Так вот, эта самая лошадь пронеслась мимо нас, дико кося глазами, потому что ее зацепило машиной. Машина вылетела из-за угла, развернулась на двух колесах, ударила беднягу Шарнаппа правым крылом в спину и отшвырнула его на каменную стену. А перед тем эта машина врезалась в толпу — сам-то я этого не видел, но она сбила мадам Совье, что содержит магазин готового платья в конце квартала, и еще двух человек, которых я не знаю. Мне говорили, что они останутся живы, инспектор, и я этому очень рад. Настоящий кошмар: люди кричат, а троих из них сбила машина, которая гналась за человеком в соломенной шляпе. В соломенной шляпе с блестящей зеленой лентой. Странно, какие мелочи замечает глаз в такие минуты. Я достаточно отчетливо разглядел этого человека — я его пару раз встречал. Но как его зовут, не знаю. Он не из нашего района. По-моему, иностранец.

— Понимаете, машина гналась за ним! — сказала Фабиола. — Сперва одна, «Пежо», а потом еще другая, такая маленькая немецкая легковушка. Как она называется, Андре?

— «Порш», — сказал Бене. — Девятьсот одиннадцатая. Они приметные. И скорость у них будь здоров! Наверно, когда тебя давит такая машина, это особенно жутко.

— «Порш» его не задавил, — заметила Фабиола.

— Зато ведь как старался! Но ты права, «Порш» его не задавил. Тот человек вышел из кафе «Аржан» на площади Сен-Габриэль, и тут-то на него и налетели эти машины. Он нырнул в канаву. Должно быть, плечо ушиб, потому что упал с размаху на булыжники, зато жизнь спас. Правда, ненадолго. Он наверно просто не успел подумать, что могут быть еще машины.

— Она примчалась с противоположной стороны, — сказала Фабиола. — Большая такая.

— По-моему, триста пятидесятый «Мерседес», — сказал Бене. — Водитель, наверно, видел, как тот человек нырнул под стоящий автомобиль, и поэтому направил свой «Мерседес» прямо туда. Он ехал, наверно, со скоростью километров сорок, и врезался в стоящий автомобиль. Не помню, какой марки — «Опель», по-моему. «Опель» от удара вылетел на тротуар, а человек в соломенной шляпе остался лежать на мостовой, точно черепаха, с которой содрали панцирь. Кстати, шляпа с него уже слетела. Когда он под машину прятался.

— Белокурый, в кожаной куртке — похоже, довольно дорогой, — вставила Фабиола.

— Несколько секунд он лежал, приходил в себя. Потом, наверно, увидел, как первая машина, «Порш», развернулась, потому что вскочил на ноги и бросился бежать. И все бросились бежать. Там было человек десять. Кое-кто вышел из кафе, посмотреть, в чем дело. Эти две машины погнались за ними. А потом, не помню уже как, машины оказались на площади Сен-Габриэль.

— Они выехали на тротуар, когда преследовали того, белокурого, — сказала Фабиола.

— Вы ведь знаете эту площадь, инспектор? Там еще посредине кафе, а рядом газетный киоск. Так вот, машины принялись кружить по площади, а на самой площади находится скверик со скамеечками. Так себе скверик, всего несколько платанов. И автобусная остановка. Тот человек туда и забежал. На площади были еще люди, но машины не обратили на них никакого внимания. Они попросту сбивали их с ног, потому что старались добраться до того, белокурого. Прямо как ковбои, пытающиеся отделить одну корову от стада! Знаете, как в кино показывают. Они гонялись за ним, а он убегал, петляя между скамейками. А они неслись напролом и здорово покорежили машины. Но белокурый не терял мужества. Он попетлял между скамейками, а потом улучил минуту и попытался удрать через бульвар. Тут-то они его и достали!

В это время подошел жандарм, отдал честь инспектору и сказал:

— Вот, сэр. Я нашел эту штукуя кармане куртки убитого. И передал Фошону записную книжечку в кожаном переплете.

— Пригодится, — кивнул Фошон, убирая книжечку в карман.

— И вот это, — продолжал жандарм. — Убитый держал ее в руке.

Он протянул Фошону маленькую зеленую бутылочку из чего-то, похожего на нефрит.

Глава 4

— А, Хоб! Рад вас видеть.

Фошон, как всегда, был одет безупречно и старомодно. Круглое лицо инспектора выражало абсолютную серьезность. Тонкая нижняя губа говорила о сдержанности, полная нижняя — о страстности, а может, о пристрастии к обжорству. Маленькие карие глаза были проницательными и, казалось, светились изнутри.

— Не могли бы вы опознать одного человека? — спросил инспектор.

— А почему я?

— Потому что он иностранец и, похоже, живет на Ибице.

— С чего вы взяли?

— Что он иностранец? У нас есть его паспорт. Он англичанин. А что до Ибицы — у него с собой была соломенная сумка с вышитой надписью «ИБИЦА». А на шее у него был платок — похоже, испанский. И рубашка тоже испанская.

— Между прочим, на Ибицу каждый год приезжает не меньше миллиона туристов.

— Возможно, он постоянный тамошний житель, как и вы.

— Там тысячи жителей, инспектор, и большую часть из них я не имею удовольствия знать. Ладно, если хотите, могу взглянуть.

— Был бы вам очень признателен.

— Что у вас тут, дорожное происшествие? — спросил Хоб, только теперь заметив поспешно устанавливаемое полицейское заграждение. — Послушайте, если это не особенно важно — можно, я не буду на это смотреть? Сегодня вечером мне полагалось готовить чили, а если я правильно понимаю, то, что находится в этой «Скорой», совершенно испортит мне аппетит!

— Я думаю, Хоб, что для частного детектива вы слишком брезгливо относитесь к крови, — заметил Фошон. Инспектор говорил по-английски очень правильно, без малейшего акцента и весьма образно, но все-таки сразу было заметно, что он иностранец.

— Может, вам покажется странным, — ответил Хоб, — однако даже американским частным детективам не слишком-то нравится бродить по колено в крови.

— «По колено в крови»… — задумчиво повторил Фошон. — Красиво сказано! Словно у Шекспира. Ладно, все равно. Идемте, Хоб. Это действительно важно.

Труп перенесли на тротуар и накрыли зеленым брезентом. Рядом стояли двое полицейских с дубинками на поясе. Начинало накрапывать. На брезенте бисером блестели капельки влаги. В воздухе висела вонь солярки и бензина. Сгущался туман, дождь с каждой минутой становился сильнее. Фошон постоял, раскачиваясь на каблуках, потом наклонился и выверенным жестом отвернул брезент.

Труп принадлежал белокурому мужчине лет тридцати пяти — сорока Белая рубашка без галстука, грудь заляпана грязью и кровью. Желтовато-коричневые брюки, белые кроссовки. На шее — толстая золотая цепочка. Хоб наклонился, чтобы получше рассмотреть ее. На цепочке висела золотая монета с дырочкой. На монете были вычеканены два леопарда, готовящихся к прыжку. Наконец Хоб перевел взгляд на лицо. Оно было разбито, но узнаваемо.

Глава 5

Кабинет Фошона, маленький и тесный, находился в облицованном камнем здании, похожем на банк, занимавшем большую часть квартала между рю д'Анфер и авеню Клебер. В подъезде, между двумя застекленными бронзовыми дверьми, курили несколько полицейских. Большая часть ночных патрулей Парижа дежурила в старом полицейском участке рядом с Палатой Депутатов. Отделение Фошона не занималось обыденными уличными преступлениями — грабежами, мордобоями, семейными разборками. Это дело жандармов. Фошон и его люди охотились за дичью покрупнее. В Сюрте <Сокращенное название Управления национальной безопасности Франции> направлялись дела, которые могли иметь международное значение. Многие из них позднее передавались соответствующим департаментам. Простыми дорожными происшествиями Фошон не занимался — тем более дорожными происшествиями в таком захолустном уголке Парижа, как Сен-Габриэль.

Хоб шагал рядом и чуть позади инспектора. Он был на голову выше Фошона — точнее, на полголовы, потому что немного сутулился. Они прошли по широкому центральному коридору, с кабинетами по обеим сторонам. Свет горел только в нескольких. Временами люди, сидевшие за столами в одних рубашках, поднимали головы и кивали инспектору. Фошон не кивал в ответ, а только бурчал что-то неразборчивое. Подошли к лифту, крошечная кабинка которого больше походила на шкаф. Он располагался рядом с роскошной двойной мраморной лестницей. Фошон давно жаловался, что лифт чересчур тесный и медлительный. Но министерство отвечало, что установить другой не представляется возможным, если не убрать две, а то и целых три мраморных колонны, украшающих холл первого этажа. А колонны убрать нельзя, потому что здание объявлено памятником архитектуры национального значения.

Пока они поднимались на четвертый этаж, Фошон молчал. Мурлыкал что-то себе под нос, раскачивался на каблуках, глядя в потолок, точно ожидая, что на нем вдруг проступит физиономия преступника. На четвертом этаже они вышли и свернули налево. Теперь впереди шел Хоб — он бывал тут прежде и знал дорогу. Этаж освещала одна-единственная лампа в конце коридора. Кабинет Фошона был последним налево. Дверь никогда не запиралась. На столе горела лампа под зеленым абажуром. Фошон бросил шляпу на полку рядом с зонтиком, сел за стол и указал Хобу на стул.

— Давно мы с вами не виделись, Хоб, — сказал инспектор. — Как поживает ваше агентство?

На самом деле Фошон знал о делах детективного агентства «Альтернатива» — или об отсутствии таковых — больше, чем любой из работников этого агентства, включая его владельца и главного сыщика Хоба Дракониана. И Хоб знал, что Фошон это знает.

— В агентстве все в порядке, у меня все в порядке, и вообще все чудесно, — ответил Хоб. — Ближе к делу, пожалуйста.

— К какому делу? — осведомился Фошон с самым невинным видом.

— Черт возьми! — сказал Хоб. — Эмиль, бросьте дурачиться. Вы вызвали меня на Сен-Габриэль, а потом притащили сюда. Пожалуйста, объясните, какого черта вам нужно, и отпустите меня домой.

— О, какие мы воинственные! — хмыкнул Фошон. — Что, вам так не терпится вернуться к своей Мариэль?

— Не то чтобы очень, — признался Хоб. — Сегодня я должен был готовить свое знаменитое чили для толпы издательской публики…

— Так Мариэль вас ждет? Скажите ей, что вас задержали в полиции по важному делу. Это избавит вас от скандала.

— Плохо вы знаете Мариэль, — возразил Хоб, — если думаете, что такой пустяк может служить извинением.

— Мне бы следовало предупредить вас насчет этой дамы.

— Так какого ж черта вы меня не предупредили?

— Не ребячьтесь, — сказал Фошон. — Знаете, Хоб, что мне в вас не нравится? Вы не владеете искусством пустой болтовни. Вы вообще читали когда-нибудь романы про сыщиков? Коп и частный сыщик должны сперва побеседовать о всякой всячине. И полисмен вечно гонит пургу, прежде чем доберется до сути дела.

— Мне некогда читать романы про сыщиков, — сказал Хоб. — Я слишком занят сыском.

— А в свободное время?

— Предпочитаю Пруста.

— Кто был тот мужик под брезентом?

— Стенли Бауэр.

Лицо Фошона вытянулось.

— Хоб, ну что это такое! Вам полагалось сказать, что вы видите его первый раз в жизни — но я-то успел заметить, как расширились ваши глаза, когда вы его увидели, — потом вы должны были признаться, что, возможно, встречали его пару раз, и так далее, пока наконец вы не раскололись бы, что это — ваш брат, давным-давно пропавший без вести.

— Инспектор Фошон, кончайте валять дурака! А если уж вам так хочется подурачиться, отведите меня в ресторан и угостите хорошим обедом.

— Неужели Мариэль вас не кормит?

— Мы договорились, что расходы будут пополам. А у меня нет денег.

— А как же ваш знаменитый чек из Америки?

— Не пришел пока.

Фошон хмыкнул с насмешливым сочувствием

— Так что, Мариэль содержит вас обоих?

— Ну! Это против ее принципов. Содержать молодого мужчину? Никогда в жизни! Мариэль покупает еду на одного и делает вид, что я питаюсь на свои.

— А вы что делаете?

— Жду, пока она уснет. А потом подъедаю, что осталось Пролежавшую три дня баранину или телятину в застывшем сале. Всегда приятно. А на десерт — лежалый сыр с зеленой плесенью

— Дорогой мой, примите мои искренние соболезнования. Способность женщины унижать мужчину сравнима лишь со способностью мужчины мириться с унижением.

— Это кто сказал, Ларошфуко?

— Да нет, на самом деле мой батюшка. Он, бывало, рассказывал замечательные истории об арабских танцовщицах, которые приходили к ним в лагерь под Сиди-Бель-Аббесом.

— Я бы с удовольствием их послушал, — сказал Хоб — Особенно за стаканчиком белого вина в «Пье дю Кошон».

— Так вы говорите, Стенли Бауэр?

— Да. Это имя всплыло у меня в памяти, как только я его увидел. Жаль, что больше я ничего не помню.

— А где вы с ним встречались?

— Из головы вылетело! — сказал Хоб, постучав себя по лбу. — Говорят, от голода человек делается забывчивым.

— Хоб! — произнес Фошон. Его голос из шутливого внезапно сделался угрожающим. — Не надо со мной играть!

— Это что, фраза из одного из ваших детективных романов? — поинтересовался Хоб. — А почему бы мне с вами и не поиграть? Я хочу жрать, и мне вовсе не улыбается возвращаться на бульвар Монпарнас и готовить чили. С чего это вы, французы, взяли, что чили — деликатес?

— Мы всегда путаем экзотическое с желанным, — ответил Фошон — Это наш особый дар.

— О Господи! — Хоб уронил голову на руки.

— Как вам плохо! — сказал Фошон. — Ладно, не буду вас больше мучить. Идемте. Быть может, тарелка паштета освежит вашу память.

— Добавьте к этому утиное филе, — сказал Хоб, — и я расскажу вам, что произошло с судьей Крейтером.

— Comment? <И что же (фр.)> — спросил Фошон, который вдруг ни с того ни с сего решил перейти на французский.

В «Пье дю Кошон» они не пошли. Фошон выбрал пивную «Липп» — ему вдруг захотелось choucroute garnie <Свинина с картофелем и кислой капустой, традиционное немецкое блюдо (фр.)>. «Липп», собственно, только называлась пивной, а на самом деле это был знаменитый старый ресторан на бульваре Сен-Жермен, напротив «Де Маго». Настоящий дворец: старинные потемневшие зеркала, янтарный свет ламп, хрустальные люстры, официанты в смокингах и шикарная публика — правда, ее в последнее время становилось все труднее отличить от публики, которая только пытается быть шикарной. Ну и, конечно, неизбежные немецкие туристы, неизбежные английские туристы и прочие туристы, которые в свою очередь начинали становиться неизбежными — особенно японцы. Хоб тоже заказал choucroute. Ему принесли огромную тарелку вкусной и сытной свинины с гарниром, хорошо сдобренной пряностями. Это, пожалуй, было лучшее, что подавали в «Липп». Когда и как французы успели возлюбить квашеную капусту и немецкие сосиски, оставалось загадкой. О таких вещах ни в одном путеводителе не говорится.

Фошон заказал белое бордо. Хоб возблагодарил Бога за то, что он создал Францию, где даже полицейские допросы ведутся за стаканчиком вина.

— Ну, так что там насчет этого Стенли Бауэра? — осведомился Фошон.

— Кого-кого? — переспросил Хоб.

— Человека, которого вы опознали.

— Опознал? Я? Слушайте, Эмиль, а вдруг я вообще все это сочинил? Специально, чтобы попасть в «Липп»?

— Хоб, это не смешно.

— Ну, я думал, вам хочется, чтобы я разговаривал более уклончиво, и почаще отвлекался на посторонние темы, как те частные сыщики в романах. А кроме циркачей, кто-нибудь еще хоть что-то видел?

— Свидетелей нет. Конечно, мы допросили народ в кафе «Аржан», где этот Стенли Бауэр сидел перед тем, как его убили. Поговорили с владельцем, который их обслуживал.

— Их?

— Перед самым убийством Бауэр разговаривал с каким-то типом.

— С каким типом? Как он выглядел?

— Он сидел в тени. Владелец его не разглядел. Просто мужчина. Он ушел. Вскоре после него Бауэр тоже вышел. Тут-то и появились машины.

— А про того, другого, ничего больше не известно? Цвет волос? Рост?

— Он сидел. И был в шляпе. Владелец даже шляпу описать не смог.

— Замечательно! — сказал Хоб. — И ради этого я пропустил вечеринку?

— А когда должны прийти гости? — поинтересовался Фошон.

— Простите?

— Ну, гости Мариэль, для которых вы собирались готовить чили.

— Да вот, наверно, как раз сейчас, — ответил Хоб, умело обматывая душистую, пропитанную вином капусту вокруг розового куска свинины перед тем, как отправить ее в рот, заесть куском хрустящего батона и запить глоточком вина.

— Либо вы мне все расскажете, — заявил Фошон, — либо я вызову жандарма, и он под конвоем отведет вас домой. Вы еще успеете приготовить свое чили.

— Вы не сделаете этого, инспектор! Ведь правда же, не сделаете?

— Жестокость французской полиции просто не укладывается в сознании англосаксов, — сказал Фошон с самодовольной улыбочкой. Он положил салфетку на стол и начал подниматься.

Хоб схватил его за руку. Фошон немедленно опустился на место.

— Шутить вы любите, инспектор, а сами шуток не понимаете!

— Ну так рассказывайте про Бауэра.

— Англичанин. Лет сорока. Мой шапочный знакомый. Мы встречались на Ибице пару лет тому назад. У него там были приятели. Он у кого-то гостил… Погодите, дайте вспомнить. Ну да, у Элиота Тернера, актера.

— Вы знаете Тернера? — перебил Фошон. — Да. А что?

— Я недавно смотрел ретроспективу фильмов с его участием в киноцентре на Монпарнасе. Что, он действительно такой сволочной, как его герои?

— Нет, гораздо хуже.

— Говорят, он жуткий бабник.

— Брешут. Отпетый педераст.

— Что, в самом деле? В фильмах он вечно увивается за чьей-нибудь женой.

— В жизни он вечно увивается за чьим-нибудь сыном.

— Так Стенли Бауэр был его приятелем?

— Наверно. Как я уже говорил, Бауэр жил на вилле Тернера в Сан-Хосе. В гостях. Я нечасто видел их вместе, но, полагаю, они либо были приятелями, либо же Бауэр шантажировал Тернера.

— Вы не знали, чем этот Бауэр зарабатывал себе на жизнь?

— Да он вроде бы ничем особо не занимался. Наверно, проживал семейное состояние. По крайней мере, сам Бауэр на это намекал.

— Намекал?

— Ну, если можно так выразиться. Бауэр частенько выставлял народу выпивку в «Эль Кабальо Негро» и хвастался своими семейными связями и тем, что его дед был близким другом Эдуарда Седьмого. Или еще какого-то Эдуарда, не помню. Но это он рассказывал американцам. Когда в кабачке присутствовал кто-то из Англии, Бауэр больше помалкивал. Не знаю, то ли он просто пускал пыль в глаза, то ли это был их хваленый английский юмор, такой тонкий, что того гляди порвется.

— Вы знали, что Стенли Бауэр торговал наркотиками? Хоб покачал головой.

— Тогда хоть понятно, с чего вы им так заинтересовались! Вы уверены, что эта информация верная?

— На трупе нашли бутылочку с наркотиком, который он распространял. Наркотик новый. Недавно был обнаружен в Нью-Йорке. Вы знаете, что такое «сома»? — В первый раз слышу.

— И не вы один. Однако скоро он начнет расползаться. Мне хотелось бы заняться им прежде, чем это случится. Вы виделись с Бауэром после того, как он был на Ибице?

— Нет.

— Даже во время ваших поездок в Лондон?

— Да говорю же вам, нет! Он мне не нравился. Один из этих высокомерных типчиков, которые имеют обыкновение заливисто ржать во всю глотку Настоящий герой Вудхауса <Пелем Гренвилл Вудхаус — современный американский писатель>. У нас с ним не было ничего общего.

— Но другие несомненно считали его славным малым?

— О вкусах не спорят. Особенно с некоторыми.

— Вот, к примеру, что думает о нем Найджел Уитон?

— А почему бы вам не спросить самого Найджела? А потом, какая разница? Вы ведь не собираетесь предъявить Найджелу обвинение в том, что он снабдил Стенли Бауэра новым наркотиком, а потом пристукнул?

Фошон сделал вид, что не услышал вопросов Хоба. Его взгляд рассеянно блуждал по ярко освещенному залу ресторана. Это была одна из самых неприятных привычек инспектора, по крайней мере с точки зрения Хоба. Привычка отвлекаться, когда речь заходит о чем-то действительно важном Хоб чувствовал, что за этим стоит тонкий расчет. Одна из многих тщательно выверенных масок Эмиля Фошона. Настоящего своего лица инспектор не показывал никому. Да и есть ли оно у него, настоящее лицо?

— А что поделывает Найджел в последнее время? — поинтересовался Фошон. — Что-то давно его не видно

Хоб с горечью взглянул на инспектора.

— Боюсь, сейчас мне представился случай предать одного из своих лучших друзей за миску немецкой тушеной капусты, съеденную посреди парижского шика. Сработать «подсадной уткой», как это, видимо, называется в ваших любимых романах. Что ж, рад вам служить. Найджел занимается тем же, чем и обычно: торгует наркотиками в Гонконге, грабит банки в Вальпараисо… Полагаю, он также приложил руку к политическому убийству, произошедшему месяц назад в Монпелье.

Вы же знаете Найджела — он парень предприимчивый, на месте ему не сидится.

— Ваш юмор неуместен, но я его ценю, — сказал Фошон.

— Спасибо. Это я так, для поддержания разговора.

— Хотите чего-нибудь выпить, прежде чем мы станем обсуждать это дальше? Кофе эспрессо. Может, вам двойной?

— Ну вот, а теперь вы разговариваете, точно призрак Марли, — заметил Хоб.

Фошон призадумался

— Да, это вполне уместно. Я показал вам Прошедшее Рождество в трупе вашего покойного друга Стенли Бауэра…

— А с кем я встречусь на Рождество Грядущее?

— Официант! — окликнул Фошон, останавливая лысеющего сутулого мужчину, пробегавшего мимо с подносом. — Два коньяка и два двойных эспрессо. И счет, пожалуйста.

— Никакого счета, инспектор! Заведение угощает!

— Передайте вашему заведению мою благодарность, — сказал Фошон, — а заодно скажите им, что за эту неуклюжую попытку подсунуть мне взятку я постараюсь в самом скором времени прислать сюда особенно вредного санинспектора. Пусть ждут.

— Инспектор! Мы просто хотели сделать вам приятное! Уверяю вас… Инспектор, если я это скажу, меня же уволят!

— Тогда просто принесите заказ, — сказал Фошон. — И счет, пожалуйста.

Маленький официант вздохнул с облегчением и убежал.

— Картина маслом: «Неподкупный инспектор Фошон сурово отвергает бесплатный обед»! — хмыкнул Хоб. — Изумительно. Я в восхищении. Так что там насчет Грядущего Рождества?

— Скоро покажу, — сказал Фошон. — Хоб, я рассчитываю на вашу помощь в этом деле. Более того, я настаиваю. Разузнайте о Стенли Бауэре все, что можно. Кому было выгодно его убрать? Дело, похоже, организовали весьма добросовестно. Разузнайте об этой «соме».

— Ладно. А что вы сделаете для меня?

— А я не стану отбирать у вас лицензию на занятие вашим никчемным ремеслом. Хотя мой начальник уже очень давно рекомендует мне это сделать. Хоб, я серьезно! У вас есть связи на Ибице. Вы можете разузнать все, что необходимо. А пока что не хотите ли вы позвонить Мариэль и сообщить, что задерживаетесь?

— Да ну ее к черту! — сказал Хоб. — Пусть себе бухтит!

— Вы отважный человек, Хоб Дракониан! — улыбнулся Фошон.

Глава 6

На следующее утро, едва Фошон успел сообщить о смерти Бауэра его ближайшему родственнику, брату, живущему в Англии, инспектору позвонили из нью-йоркской полиции. Звонил лейтенант Гериг, с которым Фошон несколько раз уже разговаривал. Они обменивались информацией и сотрудничали в работе по борьбе с международным наркобизнесом, в обход Интерпола, о котором оба были весьма невысокого мнения.

Покончив с официальными любезностями, Гериг сказал:

— Фошон, я к вам вот по какому делу. Мне попался любопытный случай, и я хочу знать, не сталкивались ли вы с чем-то подобным. Поначалу я решил, что это опиум…