Движущиеся картинки Пратчетт Терри

«Нет, это от жары. На солнце перегрелся, – подумал Виктор. – Сколько можно шляться без шляпы? Через минуту очнусь в постели, на прохладных простынях».

– Ну, играешь ты не очень. Мелодию я так и не узнал, – сказал он, растягивая губы в жуткое подобие усмешки.

– А ты и не должен был что-то там узнать, – ответил Гаспод, усаживаясь более основательно и начиная прилежно чесать ухо задней лапой. – Я ведь собака. У тебя, друг, твои клятые глазки должны были на твой клятый лоб повылазить, что я хоть какой-то звук могу добыть из этой клятой хреновины.

«Как бы так спросить поудобнее? – думал Виктор. – Извини, но ты, кажется, говорящ… Нет, так, пожалуй, нельзя…»

– Э-э-э, – сказал он.

«А ты довольно разговорчив для… Тоже не то».

– Блохи, – объяснил Гаспод, меняя ухо, ногу и тему. – Совсем зажрали.

– Сложно тебе.

– А тут еще тролли. Терпеть их не могу. Пахнут как не знаю что. Ходячие камни клятые. Попробуешь укусить – тут же зубы выплюнешь. Это же противоречит природе.

«Кстати, о природе, я вдруг заметил, что ты…»

– Пустыня, одно слово, – продолжал Гаспод.

«Ты – разговариваешь».

– Удивляешься небось? – осведомился Гаспод, вновь вцепившись в Виктора своим пронзительным взглядом. – Гадаешь про себя, как же это так случилось, что собака вдруг заговорила?

– Даже и не думал ни о чем таком, – заявил Виктор.

– Вот и я не думал, – сказал Гаспод. – Но недельки две назад пришлось. В жизни ни единого клятого словечка не произнес. Работал на одного типа там, в большом городе. Фокусы и всякое такое. Мяч держал на носу. Разгуливал на задних лапах. Прыгал через обруч. В конце обходил всех со шляпой в зубах. Ну, знаешь – выступал. А тут недавно женщина какая-то потрепала меня по башке и говорит: «Ой, – говорит, – какая собачка славная. Смотрит так, как будто каждое наше слово понимает». Ну а я и думаю: «Хо-хо, дамочка, больно надо мне то, что вы несете, слушать». И вдруг слышу эти самые слова из собственной клятой пасти. Я, конечно, шляпу в зубы и ноги оттуда, пока они глазами хлопали.

– Почему? – удивился Виктор.

Пес закатил глаза.

– А как по-твоему? Представляешь, что за жизнь у говорящей собаки? И угораздило меня пасть открыть…

– А зачем ты тогда со мной заговорил? – удивился Виктор.

Гаспод бросил на него хитрый взгляд.

– А вот заговорил. Но ты попробуй расскажи кому-нибудь о том, что с тобой случилось… – предложил он. – А вообще, с тобой можно. У тебя взгляд подходящий. Я такой взгляд за милю узнаю.

– Ты это о чем?

– Сейчас ты себе как бы не принадлежишь. Угадал? – ухмыльнулся пес. – У тебя такое чувство, будто кто-то другой думает за тебя, – так?

– Э-э-э…

– Вот от этого появляется такой загнанный, затравленный взгляд, – пояснил пес, подбирая с земли шляпу. – Два пенса, – невнятно произнес он, держа ее в зубах. – Не то чтобы я мог их как-то потратить, но… всего два пенса! – Гаспод презрительно передернул плечами.

– Про какой загнанный взгляд ты говоришь? – спросил Виктор.

– Да у вас у всех такой взгляд. Много званых, да мало избранных – типа того.

– Какой взгляд?

– Как будто бы тебя позвали сюда, а ты сам не знаешь зачем. – Гаспод снова попытался почесать ухо. – Я видел, как ты играл Коэна-Варвара.

– Э-э-э… ну и как тебе?

– Ну, пока старина Коэн об этом не узнает, можешь жить спокойно.

– Я спрашиваю, когда он отсюда ушел? – прокричал Достабль.

Подмяв под себя небольшую сцену, Рубина гудела что-то голосом корабля, севшего в тумане на мель.

– ГрооООоууонноггхрххооООо…[6]

– Он только что ушел! – громыхнул Утес. – Я хочу послушать песню, можно?

– …ОоуооугрххффрпроооООо…[7]

Себя-Режу Достабль тщетно пихал в бок Детрита, который вдруг бессильно опустил кулаки, завороженно внимая пению.

До сих пор жизнь старого тролля была проста и неказиста: одни люди тебе платят, другим ты бьешь лица.

Теперь эта жизнь начала осложняться. Детриту подмигнула Рубина.

Странные, непривычные чувства бушевали в изношенном сердце Детрита.

– …ГроооОООооохоофооООоо…[8]

– Пошли, – приказал Достабль.

Детрит тяжело поднялся на ноги и в последний раз с тоской и восторгом посмотрел на сцену.

– …ОооОООгооООмоо. Оохххоооо[9].

Рубина послала ему воздушный поцелуй. Детрит вспыхнул, как свежеотшлифованный гранат.

Гаспод вывел Виктора из закоулка и повел по мрачным, поросшим чахлым кустарником и осокой пустырям взморья, что простирались за окраиной города.

– Что-то в этом месте неладно, – бурчал он.

– Оно не похоже на другие, – сказал Виктор. – А что, по-твоему, в нем неладно?

Гаспод взглянул на него с таким видом, точно намеревался презрительно сплюнуть.

– Вот, к примеру, я, – продолжал он, словно не услышал вопроса. – Пес. В жизни ничего во сне не видел, ну, иногда, может, за кем-то там гонялся. Ну, еще секс, понятно. И вдруг – я начинаю видеть клятые сны. Причем цветные! Перепугался до чертиков. Раньше-то я вообще не знал, что такое цвет. Собаки все видят в черно-белом – да ты это и сам небось знаешь, ты же у нас грамотный, читать умеешь. А красный цвет, доложу тебе, это вообще беда. Ты себе считаешь, что с первых зубов грыз белую косточку с какими-нибудь серыми разводами, и вдруг получается, что годами жрал что-то жуткое и красно-бордовое.

– А что у тебя за сны? – спросил Виктор.

– Такие, что язык не повернется рассказать, – сказал Гаспод. – Однажды приснилось, как клятый мост водой смывает, а я должен бежать и лаять – предупреждать. То вдруг горит дом, а я вытаскиваю оттуда детей. А то еще про каких-то пацанов – они заблудились в пещерах, а я, значит, нахожу их, потом привожу к ним спасателей… А ведь я детей терпеть не могу! В общем, стоит мне положить голову на лапы, как я тут же начинаю людей выручать, выносить, спасать, вытаскивать, грабителей за хвост хватать и вообще черт-те что. Ты пойми, мне ведь уже семь лет, у меня хромота, лишаем я болею, блохи меня загрызли, кому не лень пинают меня – оно мне нужно, каждую ночь героем становиться?

– Да, занимательная штука – жизнь, когда видишь ее глазами своего ближнего, – заметил Виктор.

Пес закатил к небу желтые зрачки, так что остались видны только воспаленные веки.

– А куда, э-э-э… мы идем? – спросил Виктор.

– Идем повидать кое-кого из местных, – сказал Гаспод. – Потому что там тоже какие-то чудеса.

– Значит, мы идем на холм? А я и не знал, что на холме живут люди.

– Никакие это не люди, – ответил Гаспод.

Маленький костерок из прутьев горел на склоне Голывудского холма. Виктор разжег его потому… ну, потому, что так приятнее и спокойнее. Потому, что так принято среди людей.

Ибо ему следовало напоминать себе, что он человек – и даже, может быть, вполне вменяем.

Дело заключалось не в том, что он беседовал с собакой. Люди частенько говорят с собаками. То же самое касается и кошек. И даже, в конце концов, кроликов. Но вот беседу с мышью и утенком могут расценить неоднозначно.

– Думаешь, мы хотели разговаривать? – сердито спросил кролик. – Был я кролик как кролик и очень тем счастлив, как вдруг в один миг – бац! – и я уже, видишь ли, мыслю. С кроликом, который счастлив как кролик, это немножко несовместимо. Тебе нужна обычная травка, обычный секс, а какое тут счастье, когда на ум всякие мысли лезут, типа: «А если задуматься, в чем же все-таки смысл жизни?»

– Ты, по крайней мере, можешь перебиваться травкой, – отозвался Гаспод. – Трава, по крайней мере, не вступает с тобой в пререкания. Последнее дело – ты жрать хочешь, а твоя еда начинает обсуждать с тобой всякие этические проблемы.

– Не ты один вляпался, – сказал кот Виктору, словно читая его мысли. – Мне вообще пришлошь перейти на рыбу! Наложишь лапу на швой обед, а он вопит: «Караул!» – вот это бедштвие.

Наступило молчание. Собравшиеся ждали, что скажет им Виктор. И мышь тоже смотрела. И утенок. Утенок имел вид особенно воинственный. Должно быть, он уже слыхал о том, что обычно делают с яблоками и утками.

– А взять, к примеру, нас, – молвила мышь. – Бегаю я себе по кухне, удираю от этого. – Она указала на кота, возвышающегося над ней. – Царап-царап, писк, паника. Но вдруг в голове у меня раздается какой-то треск. И я вижу сковородку – понимаешь? Секунду назад я и не знала, что такое сковородка, а тут хватаю ее за ручку, этот выскакивает из-за угла и… хрясть! Он, бедолага, пошатнулся и говорит: «Кто это так меня?» А я отвечаю: «Я, кто ж еще?» И тут мы оба соображаем, что случилось. Мы заговорили.

– Коншептуализация… – процедил кот. То было крупное черное животное с белыми лапами и ушами, что ружейные мишени. Морда, иссеченная рубцами и шрамами, ясно указывала на то, что восемь из девяти своих жизней кот уже прожил.

– Давай-ка, выдай ему, – повернулась к нему мышь.

– Расскажи лучше, что вы сделали потом, – велел Гаспод.

– Отправились сюда, – сообщил кот.

– Из Анк-Морпорка? – удивился Виктор.

– Да.

– Это ведь миль тридцать!

– Да, – подтвердил кот. – И можешь мне поверить – возницы редко останавливают телеги для котов, голосующих на дороге.

– Понял? – сказал Гаспод. – Вот такие дела творятся. Все и вся намылились в Голывуд. Никто не знает, зачем сюда явился, знает только, что нужно было оказаться здесь. И ведут они себя так, как никогда себя не вели. Я тут последил чуть-чуть. Что-то очень странное происходит.

Утенок закрякал. Вероятно, его речь состояла из слов, но они были так изуродованы неслаженными действиями клюва и гортани, что Виктор ничего не разобрал.

Тогда как животные слушали с сочувственным вниманием.

– Что готовится, док? – неожиданно спросил кролик, становясь на задние лапки.

Все до единого сочувственно посмотрели на него и вернулись к обсуждению.

– Утенок говорит, – перевел Гаспод, – это вроде миграции. Чувство, говорит, такое же, как перед перелетом.

– Да? А мне вот далеко ходить не пришлось, – заявил кролик. – Мы же местные, тут в дюнах и живем. Жили. Три счастливых года и четыре несчастных дня.

Виктора осенила внезапная мысль:

– Так ты, наверное, знал того старика с косы?

– А, этого? Конечно, знал. Он постоянно ходил сюда.

– И что он был за человек?

– Послушай, приятель, четыре дня тому назад в моем словаре были два глагола и одно существительное. По-твоему, я размышлял, что он за человек? Знаю только, что нам он не мешал. Мы запросто могли считать его ходячей скалой или чем-то вроде.

Виктор подумал о лежащей в кармане книге. Песнопения, поддержание огня. Что же это был за старик?

– Не знаю, что здесь происходит, – сказал он. – Но непременно выясню. Послушайте, у вас ведь, наверное, есть имена? А то как-то неловко – говорить с собеседником и никак его не называть.

– Имя есть только у меня, – сказал Гаспод. – Я ведь пес. Меня назвали в честь того знаменитого Гаспода – слышали, наверное.

– Один малец как-то назвал меня «Кыся», – с некоторым сомнением в голосе сообщил кот.

– Я думал, у вас имеются соответствующие имена на вашем языке, – пояснил Виктор. – Ну, скажем, «Могучая Лапа» или «Стремительный Охотник».

Он попытался расположить их улыбкой.

Животные явно не знали, что следует на это ответить.

– Он у нас книги читает, – объяснил Гаспод. – Штука, видишь ли, в том, – обратился он к Виктору, яростно почесываясь, – что обычно нам, животным, имена ни к чему – мы-то знаем, кто мы такие.

– Хотя, должна сказать, «Стремительная Охотница» звучит очень заманчиво, – призналась мышь.

– Мне почему-то казалось, что это кошачье имя, – сказал Виктор, чувствуя, что его прошибает пот. – Мыши носят ласкательные, коротенькие имена, например… например… Писк.

– Писк? – холодно переспросила мышь.

Кролик ухмыльнулся. Виктора понесло:

– А для кролика самое уместное имя – Пушок. Или Господин Топотун.

Кролик разом перестал ухмыляться и сердито дернул ушами.

– Слушай, приятель… – начал он.

– А знаете, – попытался исправить положение Гаспод. – Я слышал, ходит такая легенда, будто первые два человека на свете дали имена всем животным. Забавно, да?

Желая скрыть смущение, Виктор вытащил из кармана книгу. Совершал песнопения, поддерживал огонь… Три раза в день.

– Этот старик… – начал он.

– Да что в нем такого особенного? – перебил кролик. – Таскался по нескольку раз в день на холм, устраивал какой-то шум… По нему можно было эти сверять… ну эти, как их?.. – Кролик тщетно пытался вспомнить нужное слово. – В общем, это было всегда одно и то же время. Много раз в день.

– По три раза. Три сеанса. На театр смахивает… – проговорил Виктор, водя пальцем по строчкам.

– До трех мы считать не умеем, – недовольно заметил кролик. – У нас счет идет так: один и… много. Много раз. – Он злобно взглянул на Виктора. – Господин Топотун, – прибавил он с убийственным презрением.

– И еще. Ему привозили рыбу. Причем из самых разных мест, – продолжал Виктор. – Однако здесь поблизости никто не живет. Вероятно, эти люди плыли издалека. И делали это только затем, чтобы привезти ему рыбы. Похоже, что он не хотел есть рыбу из этого залива. А ведь залив кишит живностью. Когда я здесь купался, я видел таких огромных омаров, что вы мне просто не поверите.

– А их ты как называл? – спросил Господин Топотун, который был не из тех кроликов, что быстро забывают обиду. – Господин Щелкун?

– Вот именно, я бы тоже хотела это уточнить, – пропищала мышь. – В наших местах со мной все мыши раскланиваются. Кому угодно могла холку надрать. Так что имя мне нужно поприличнее. А тот, кому нравится называть меня Писком, – мышь посмотрела на Виктора, – видимо, напрашивается на то, чтобы голова у него приняла форму сковороды, – я понятно изъясняюсь?

Утенок разразился долгим кряканьем.

– Постой, – остановил его Гаспод. – Утенок считает, что все это звенья одной цепи. Сюда стягиваются и люди, и тролли, и гномы, и все прочие. Животные вдруг начинают разговаривать. Утенок думает, что здесь располагается некая сила.

– Откуда утенку что-то знать о силах? – удивился Виктор.

– Слушай, друг, – сказал кролик, – вот когда ты сам будешь летать по нескольку раз в год через все море и находить один и тот же клочок земли – тогда и охаивай уток.

– А! – догадался Виктор. – Так вы о таинственном животном чутье, да?

Присутствующие взирали на Виктора без всякого умиления.

– Во всяком случае, пора с этим кончать, – сказал Гаспод. – Пусть люди мозгами и языками работают. Вы к этому привычны. Но кто-то должен выяснить, из-за чего вся эта неразбериха началась…

Животные не сводили с Виктора взгляда.

– Ну, может, – колеблясь, сказал Виктор, – может, разгадка – в этой книге? Ранние записи в ней сделаны на каком-то древнем языке. Я сам не могу…

Он внезапно умолк. Волшебников в Голывуде не любили. Пожалуй, не следовало упоминать Университет и свое собственное, весьма непосредственное, с ним знакомство.

– Короче говоря, – продолжал он, осторожно подбирая слова, – в Анк-Морпорке у меня, кажется, есть один знаток, который сумеет это прочесть. Кстати, он тоже не человек. Человекообразная обезьяна.

– А как у него с таинственным чутьем? – спросил Гаспод.

– Настоящий профессионал, – заверил Виктор.

– В таком случае… – начал кролик.

– Тихо, – прервал его Гаспод. – Сюда кто-то идет.

Было видно, как пламя факела движется вверх по склону холма. Утенок неуклюже захлопал крыльями и взмыл в небо. Остальные сиганули в темноту. Один пес не тронулся с места.

– А ты разве не собираешься драпать? – шепотом спросил Виктор.

Гаспод поднял одну бровь.

– Гав?! – осведомился он.

Огонь факела, подобно светлячку, метался зигзагами по кустарнику. Иногда он на миг останавливался, а потом двигался в совершенно новом направлении. Свет от него был очень ярким.

– Что это? – спросил Виктор.

Гаспод принюхался.

– Человек, – сказал он. – Женщина. Надушена дешевыми духами. – Ноздри его дрогнули. – Называются «Игрушка Страстей». – Он снова потянул носом. – Одежда свежевыстирана, без крахмала. Старые туфли. Много театрального грима. Она была у Боргля и ела… – ноздри его вновь всколыхнулись, – рагу. Маленькую порцию.

– Ты, может, еще скажешь, какого она роста? – поинтересовался Виктор.

– Пахнет примерно на пять футов два – два с половиной дюйма, – определил Гаспод.

– Да ладно…

– Ты походи с мое на этих лапах, а потом говори, что я вру.

Виктор закидал песком свой костерок и двинулся вниз по склону.

Когда он приблизился к огню, тот вдруг замер. В следующий миг взгляд его выхватил из мрака фигуру женщины – одной рукой она сжимала края накинутой на плечи шали, в другой держала факел, высоко подняв его над головой. Еще через мгновение пламя угасло. У Виктора поплыли перед глазами синие и лиловые пятна. Маленькая фигурка, видневшаяся за ними, казалась не намного чернее обступившей ее темноты.

– Что ты делаешь у меня… Что я… Почему ты в… Где… – забормотала фигура, а потом, как бы совладав с ситуацией, резко переключила скорость и уже гораздо более узнаваемым голосом грозно произнесла: – Ты что здесь делаешь?

– Джинджер?!

– Да.

Виктор вдруг замялся. Кто знает, что полагается говорить в таких случаях?

– Э-э-э… – сказал он. – Приятно прогуляться вечерком!

Она неприязненно взглянула на Гаспода.

– Это та ужасная псина, что все время вертится на студии? Терпеть не могу мелких собачонок.

– Гав, гав, – сказал Гаспод.

Виктор почти читал мысли Джинджер: «Собака сказала «гав, гав». А что такое «гав»? С помощью «гав» собака лает! Что же меня тут смущает?»

– Вообще-то, у меня с кошками больше родственного… – несколько невразумительно объяснила Джинджер.

– В каком смысле? – спросил голос откуда-то снизу. – Ты тоже своей слюной умываешься?

– Это еще что такое?

Виктор замахал руками и в ужасе отпрянул:

– Только на меня не смотри! Я этого не говорил!!

– Нет? Но тогда кто? Эта псина?

– Давай не будем переходить на личности, – попросил Гаспод.

Джинджер остолбенела. Взгляд ее описал круг и канул вниз, где уткнулся в Гаспода, лениво чешущего ухо.

– Гав? – поднял голову пес.

– Этот пес и впрямь говорит… – начала Джинджер, указывая на него дрожащим пальцем.

– Знаю, – сказал Виктор. – Это значит, ты ему понравилась.

Он немного отодвинулся. По склону холма карабкался еще один светлячок.

– Ты не одна? – спросил он.

– Я? – Джинджер обернулась за спину.

За близкой вспышкой света последовал треск сухих веток, и из мрака возник Достабль, за которым устрашающей темной тенью тащился Детрит.

– Ага! – воскликнул Достабль. – Попались, голубки!

Виктор смотрел на него в недоумении.

– Голубки? – спросил он.

– Голубки? – переспросила Джинджер.

– Я ищу вас повсюду, – сообщил Достабль. – А потом кто-то сказал, что видел, как вы отправились в сторону холма. Романтично, романтично. Можно будет из этого какой-нибудь прок извлечь. Для афиши – самый смак. Ну, ладно. – Он обнял обоих за плечи. – А теперь – пора.

– Куда еще пора? – спросил Виктор.

– Прямо с утра начинаем, – сказал Достабль.

– Но Зильберкит, помнится, сказал, что в этом городе мне работы больше не видать… – начал Виктор.

Достабль открыл было рот, но запнулся и несколько секунд молчал.

– Да, да… Только я решил дать тебе возможность попытать счастье еще один раз. – Голос его звучал непривычно взвешенно и осторожно. – Да. Еще один шанс. Просто вы молодые. Своевольные. Сам когда-то был таким. Вот я и сказал себе: «Достабль, надо ведь дать парню еще один шанс, даже если этим ты сам себя без ножа режешь». Платить, разумеется, буду меньше. Доллар в день – идет?

Краем глаза Виктор заметил, что лицо Джинджер озарилось надеждой.

Виктор открыл рот.

– Пятнадцать долларов, – последовал ответ.

Но голос был не его.

Виктор закрыл рот.

– Что-что? – спокойно переспросил Достабль.

Виктор открыл рот.

– Пятнадцать долларов. С возможностью пересмотра условий через неделю. Пятнадцать долларов – и никакого торга.

Виктор закрыл рот. Взгляд его рассеянно блуждал.

Достабль поводил пальцем у себя под носом, с минуту подумал. И передумал.

– Мне это нравится, – признал он. – Круто берешь. Ладно. Три доллара.

– Пятнадцать.

– Хорошо, пять, но на этом все. Сам знаешь, парень, тут тысяча человек, которые только и ждут…

– Две тысячи человек, господин Достабль.

Достабль бросил взгляд на Детрита – тот с головой погрузился в грезы о прекрасной Рубине, – а потом, сощурившись, взглянул на Джинджер.

– Ладно. Договорились, – сказал он. – Десять. Только потому, что ты мне нравишься. Но себя я без ножа режу.

– Идет.

Достабль протянул руку. Виктор посмотрел на свои пальцы так, словно видел их впервые, и подал ладонь Достаблю.

– Ну а теперь пошли, – велел Достабль. – Уйму дел надо успеть переделать.

Он развернулся и пустился вниз по склону, быстро петляя между деревьями. Виктор и Джинджер послушно следовали за ним, едва живые от перенесенного потрясения.

– Ты спятил? – шипела Джинджер. – Зачем ты столько тянул?! Мы вообще могли ни с чем остаться!

– Я ничего не говорил, – пролепетал Виктор. – Я думал – это ты…

– Я?

Тут они взглянули друг другу в глаза.

И одновременно посмотрели вниз.

– Гав, гав, – сказал Чудо-Пес Гаспод.

Достабль обернулся.