На краю обрыва… Анакина Анна
– Дык, ето, шестой час ужо.
– Вечер что ли?
– Ну, да.
– Так я спала?
– Ага.
– А я и не заметила. А как же?.. – Галина вновь закашлялась. – На ферму-то я не смогу.
– Да мальчишки с утра ешшо сбегали, сказали, чёя ты заболела. Можа, тебе какой травки запарить? Ишь как кашляешь-то?
– Я сама… а то опять не ту кинешь… ещё чего приключится, – усмехнулась она, вспомнив, как Павел решил угодить, да вместо мелиссы положил ей в чай полынь. От смеха сильно закашлялась. Прижавшись к мужу, постаралась заглушить приступ.
– Ну, они же сухие-то всея похожи, – с трудом сдержал Павел улыбку, тоже припомнив тот случай. Гладя жену по спине, он с тревогой смотрел на неё.
Травки в их доме появились несколько лет назад, да так и обосновались прочно. Галина думала, что навсегда. Как-то так случилось, что старая бабка Матрёна, помогая молодой женщине избавиться от нежеланного дитятка, выбрала её для передачи своих познаний. Ведала старуха, что умирает, а передать навыки некому. Тут и подвернулась ей в нужный момент молодуха, прибежавшая как-то ночью в слезах и умоляющая о помощи.
Совсем ещё мала была тогда Наташка, а молодая мать, натворившая глупостей, но считавшая, что поступает верно, потому как решила отомстить Сашке и наказать Павла, выполнила свой план, да вскоре поняла, что тяжёлая. Страх за то, что ребёнок может быть не от Павла и заставил её побежать ночью в дом старухи, которую все называли ведьмой.
Избавившись от ребёнка, довольная женщина и не заметила, как ещё одна чёрная полоса протянулась по её сердцу.
Галина уж и забыла о том дне, будто и не существовало его никогда. Но травки прижились в её доме и частенько соседушки заглядывали за помощью. И как-то само собой закрепилось за ней прозвище – травница. А за глаза и ведьмой иногда называли.
Павел вывел Галину из комнаты, придерживая под руки.
Наташа, доставая ухватом из печи чугунок со щами, взглянула в их сторону, сказав:
– Мама, садись кушать.
– Сейчас, – ответила Галина и поманила рукой мужа, чтобы тот помог подойти к закутку*, где хранились её мешочки с разными травами. Стоя подле печи, опираясь на руку Павла, она брала по горсточке различных трав и складывала в большую кружку, не переставая кашлять.
– Налей кипятка, – сказала Галина, подойдя к столу, и поставила на него кружку. Присев на лавку, облокотилась о стол, зажав руками горячую голову.
– Может, тебе лечь? – взволнованно спросила Наташа.
– И, правда, мать, – Павел дотронулся до плеча жены, – горишь ведь всея. Давай-ка я тебя обратно в койку?
– Нет, – словно очнувшись, Галина подняла голову. – Я тут поем. Только мне, доча, немного и пожиже.
– Хорошо, – ответила Наташа, и быстро метнувшись к печи, взяла миску, и, налив матери щей, поставила перед ней.
Мальчишки, сидя за столом спиной к окну, ёрзали в нетерпении. Хотелось быстрее пообедать да бежать на улицу. Отец, сев во главе стола, заметил, что у забора вытанцовывает Фёдор.
– Ухажор-то ужо прибыл, – усмехнувшись, сказал Павел, показывая на парня за окном. Мальчики обернулись и, засмеявшись, стали бормотать себе под носы: «Тили-тили тесто, жених и невеста».
– Хватит вам, – Наташа выдала по лёгкому подзатыльнику братьям.
– Зовите его к столу, – сказал отец. Мальчишки часто замахали руками, привлекая внимание Фёдора. Тот, зная привычку Наташиного отца всегда приглашать к обеду, только и ожидал этого. Не утруждая себя открыванием калитки, быстро перемахнул через забор и, пробежав несколько метров по двору, влетел в дом, чуть не ударившись головой о пртолоку*.
– Садись, мы в аккурат обедать собирамси, – произнёс Павел фразу, уже давно ставшую дежурной. Фёдор, ничуть не тушуясь, быстро занял место рядом с мальчишками и с удовольствием стал поглощать щи, поданные Наташей.
– Натка кашеварила, – сказал Иван и, засмеявшись, добавил: – Хорошая жена кому-то достанется, – заметив сестринский взгляд, быстро уткнулся носом в тарелку, и только часто мелькающая ложка остановила Наташу от выдачи очередного подзатыльника брату.
Галина, покашливая, съела лишь пару ложек щей и, отодвинув миску, попросила дочь процедить ей травки.
– Ешшо поди не настоялиси? – спросил Павел.
– Пойдёт, – махнула рукой Галина и добавила тяжело дыша: – Наверное… и правда… лягу я… Никакого от меня прока… сегодня не будет… Хозяйничай доча… сама.
Павел помог жене встать и проводил в спальню. Потом вернулся за кружкой с настоянной травкой. Взглянув на миску Фёдора, сказал дочери:
– Плесни ему ешшо, а то чё ему ета порция.
Фёдор, широко улыбаясь, подал миску Наташе и, получив добавку, с удовольствием продолжил поглощать щи, будто и не обедал дома за полчаса до этого.
– Зря ты его привечаешь, – сказала Галина мужу, укрывающему её одеялом. – Не отдам я Наташу за него. Всё одно не отдам… Ей учиться надо, а ему в армию… второгоднику, идти… Двенадцатый год в школе учится… и где это видано?
– Ну, не всем в отличниках ходить, – улыбаясь, ответил Павел, словно и не замечая раздражения жены. – Я ведь тоже троешник был.
– А он двоечник… Это его ещё жалеют… – медленно, но желчно говорила Галина, постоянно кашляя, – …как никак председательский сынок… а то давно бы выгнали.
– Ну, чёго ты шумишь? – ласково произнёс Павел и поцеловал жену в лоб. Присел рядом и нежно погладил тело, закутанное в одеяло, словно младенца. – Парень-то хороший. Не хулиган, да и работящий. Мария прям не нахвалитси, ешшо рабёнок, а ужо любому плотнику фору дасть. Рукастый парень.
– Лучше бы у него голова так работала… как руки.
– Ну, не скажи. С дурной головой так не наробишь. Давеча заглядывал к ним, так он тама такой буфет сделал, загляденье просто. И ведь всё один. Дед только башлычил.* Федот-то стар ужо сам. Дык внуку передал мастерство.
– А чего это ты к ним заходил?.. А мне не говорил?
– Не говорил? – попытался искренне удивиться Павел, поругав себя мысленно, что проговорился. – Дык я так, мимо шёл, да и заглянул.
– А ну говори, – Галина сильно закашлялась, но, несмотря на это попыталась приподняться. – Чего удумали?.. Знаю я тебя… А те и рады такую сноху заполучить… а ему в армию.
– Да чёго ты расшумеласи? Так поговорили немного. Ешшо до лета далеко.
– Ей только семнадцать будет.
– Да помню я. Не захотят до армии, дык потом, как придёт, и поженим.
– Да, что ты заладил?.. Не будет этого!.. Я сказала – не будет!
– Ну ладно, не волнуйси. Не будеть, дык не будеть. Лежи и не вставай. Чёго надо, дык я тута.
Накормив всех, Наташа быстро перемыла посуду. Мальчишки, смекнув, что мать заболела и не сможет им сегодня ничего запретить и заставить делать уроки, сразу же убежали со двора. Наташа ушла к себе в комнату переодеться, оставив Фёдора в одиночестве.
Павел посидел ещё немного у жены. Заметив, что она задремала, тихо встал и, осторожно, стараясь не скрипеть половицами, вышел из спальни.
Фёдор сидел у окна, перебирая руками занавеску. Заметив вошедшего в горницу хозяина дома, повернулся к нему и широко и глупо улыбнулся.
Нравился Павлу этот простой, без червоточинки в душе парень. Всё, что лежало у того на уме, так и выплёскивалось на лицо доброй улыбкой.
– На танцы пойдёте? – садясь рядом, спросил Павел
– Ага, – кивнул Фёдор. – Сперва к старому коровнику. Со студентами познакомимси, а потом на танцы.
– Смотрите тама, не долго, а то мать наша заболела, будеть волноватьси.
Фёдор кивнул, соглашаясь.
Из своей комнаты вышла Наташа в новом платье, чуть ниже колен. Хоть и пошитом из лёгкого ситца, но с рукавами. На ногах простые чулки и новые, недавно купленные туфельки с застёжкой-ремешком.
– Чё-то, доча, ты легко оделаси.
– Да там тепло.
– А вечером? Не, надень кофточку и ето, – указал отец на юбку.
– Ну, папа! – недовольно посмотрела Наташа на отца, зная, что он хочет сказать о гачах*.
– Чёго папа? Одень, сказал.
Наташа, потянув Фёдора за руку, быстро выскользнула из дома.
– И недолго! – крикнул вдогонку отец, улыбнувшись, понимая, что раньше, чем с первыми петухами не вернутся.
Заглянув в спальню и убедившись, что Галка спит, вышел во двор.
Любкина дочь Нюрка, развешивала бельё.
– Нюр! – крикнул ей Павел. – А ты чёго дома сидишь?
– А чё?
– Дык ето… танцы седня.
– Всем, чёли, по танцулькам бегать? Кому-то и работать надо.
Кивнув, Павел улыбнулся, подумав: «Всея в мать, прямо не язык, а жало».
– Вот достираю, да пойду на ферму мамке помогу. Ето ваша Натка только развлекатьси могёть, нет чёбы за мать на дойку сходить.
– Наработаешься ешшо. Сходила бы на танцы. Тама студенты приехали, вот с парнями бы и познакомилась.
– Ешшо чего! Больно они мне нужоны, – огрызнулась Нюрка и, взяв пустой таз, ушла в дом.
– Нужоны, ешшо как нужоны, а то так и просидишь в девках, – тихо сказал Павел. Но Нюрка услышав, выглянула из дома и звительно прокричала:
– Зато в подоле не принесу. А Натаха ваша кажный день с разными гулят.
– Чего ето с разными-то? С одним Федькой они милуются.
– Ой, как бы ни так, – скривилась Нюрка, став ещё сильнее похожей на мать.
– Ох, и язва ты.
– Как есть, – огрызнулась Нюрка и сильно хлопнула дверью.
Только сейчас Павел заметил, что у забора, разделяющего их дворы, стоит Любкин семилетний сын Серёжка и, прижавшись лицом к щели, внимательно смотрит на него.
– А ты чёго тута?
– Мамка сказала со двора не ходить.
– Двойку получил?
– Не-а, у меня только звёздочки.
– Звёздочки? Ето хорошо. Нравитси учитьси значить?
– Не-а, не нравится.
– Як же так?
– А, – махнул рукой Серёжка и перелез через забор на сторону соседей. – Говорил я мамке, отдай меня во второй класс, так нет, не захотела. Скучно там с ними.
– Скучно?
– Ага. Сидят, крючочки рисуют. Я ужо давно читать умею. Меня Натаха научила. А чё етот здоровяк всё за ней ходит? Ты скажи ему, дядя Паша – я вырасту, сам на Натахе женюсь.
– Ну, – махнул рукой Павел, – когда ето ешшо будеть? Для тебя друга невеста найдётси.
– Не, я точно говорю, женюсь на Натахе. Вот закончу восемь классов, выучусь на тракториста и женюсь.
– Серёнька! – позвала брата выглянувшая из дома Нюрка. – Поди ка сюды. Дед тебя зовёть.
– Ну ладно. Пошёл я, – мальчик подал руку Павлу и, прощаясь, крепко пожал. Потом быстро перелез через забор и убежал в дом.
Павел вышел за калитку, усмехаясь, думая о Серёжке. Наташа часто с ним водилась. И когда помогала братьям с уроками, то попутно и Серёжку усаживала рядом. Учила его читать, а потом и писать. Мальчишка оказался на удивление сообразительным и схватывал всё на лету, что нельзя было сказать о Мишке с Ванькой. Сама Наташа, как и мать, училась на пятёрки. А вот сыновья удались в Павла и лицом, и ростом, и характером. Только волосы Мишка материны взял – чёрные, волнистые, непослушные. А Ваньке достались отцовские – светлые. Если бы не волосы, то могли и за близнецов сойти. И учились так же, как и Павел, выше тройки получали оценки крайне редко. Это ничуть не смущало отца, а вот Галина наказывала мальчиков сильно и часто. Те, понимая, что порки и угла не избежать, всё равно прогуливали уроки. Убегали из дома, не исполнив данные матерью задания по хозяйству, а потом, возвращаясь, сразу ложились в кровать и делали вид, что уснули. Одним словом, росли обычными мальчишками, что злило Галину. Она мечтала, что и сыновья смогут уехать из Берёзовки, поступив учиться. Но чем старше они становились, тем меньше в это верила и сама мать.
Павел вышел со двора и присел у забора, прислонившись к нему спиной. Закурил и, улыбаясь, подумал о дочери. Не могло не радовать отца, что Наташа растёт красавицей и умницей. Уже и невеста совсем. Вспомнилась сестра Маринка. Галина хотела, чтобы после школы Наташа поехала именно к ней. Под присмотром тётки и в институт поступила бы, да и жила бы у той. Но вот Павлу совсем не хотелось отпускать дочь. Хотя и понимал, что держать Наташу подле себя всё одно не получится. Вырастет и выпорхнет из родительского гнезда.
Вспомнив Марину, вспомнил он и об отце с матерью. Жили они сейчас у сестры в городе.
Осколок, оставшийся после ранения и просидевший многие годы у Ивана Савельича в лёгком, вдруг решил зашевелиться. Маринка уговорила отца лечь на обследование в больницу, где работала вместе с мужем под крылом свёкра-профессора. Там и выяснилось, что необходима срочная операция. Много лет не обращал внимания Иван на этот «подарок» войны. Кашлял постоянно, но ведь так и должно быть, предупреждали же в госпитале. А вот рекомендации не выполнял, указанные в той справке, что получил при выписке вместе с полной демобилизацией. Тогда война для него окончилась и, вернувшись к семье, не думал он об отдыхе. И что иногда кашлял кровью, тоже молчал, а осколок потихоньку продвигался, пока не упёрся в околосердечную сумку.
«Чёго ето за сумка так? – поинтересовался отец у Марины, когда она настояла на обследовании. – Откуда она тама взяласи?» Не поняв до конца объяснений дочери, всё же согласился на операцию. Но вот никак не налаживалось здоровья у Ивана Савельича, и сестра уговорила родителей и дальше остаться жить у неё.
Детей у Марины так и не случилось. Ещё студенткой вышла замуж за однокурсника Аркадия Фербах. А по окончании института, не без помощи его отца-профессора – Якова Аркадьевича остались они работать в Новосибирске. Сначала отговорки – надо окончить институт, потом – надо встать на ноги, действовали на родню. Но затем всем стало ясно – просто не может Марина родить. Уж, какая там причина, Павел не знал, но сестру очень жалел. Как-то Галина сказала, что «вина не в Марине, а в Аркашке, потому и нет у них деток». Но сказала так, будто и не пожалела золовку, а наоборот похвалила, что та не смогла стать матерью. Это удивило Павла, но не более. Задумываться он не стал, почему жена так относится к этому. А Галина просто надеялась, что бездетная золовка с радостью примет у себя племянницу. Сейчас там жили родители, но всё же не верила Галина, что свёкор долго протянет, хотя и не показывала вида. А свекровь потом вернётся назад в Берёзовку, и для Наташи освободится комната у тётки.
Глава 2
Мысли о дочери, сестре и родителях унесли Павла назад в прошлое, в тот день, когда только родилась Наташа.
Лето 1957 года:
– Девочка! – сказала Павлу то ли медсестра, то ли нянечка – низенькая, полная старушка с добрыми глазами. – Поздравляю, папаша! Вчера родилась. Ты совсем немного не дождался. Только уехал, а жена твоя и родила.
– Дык вы сами меня отправили, – расстроено ответил Павел. – Сказали, ешшо долго.
– Да я же не в обиду тебе. Что ты? И правильно, что уехал. Чего тут-то сидеть? – ответила она, поглаживая Павла по руке и, запрокинув голову, смотрела с улыбкой.
– А как она?
– Какая? Три шестьсот, пятьдесят четыре сантиметра.
– Ето як?
– Это хорошо. Большая, красивая. А ты сына, поди, хотел?
– Ага, – кивнул Павел. – Но, ничёго, сын потом будеть, – улыбаясь, ответил он.
– И правильно, – нянечка похлопала молодого отца по руке, не дотянувшись до плеча. – У такого богатыря, конечно, ещё и сын будет, и не один. А первой должна быть обязательно девочка.
– Почему? – удивился Павел.
– Так сперва нянька, потом лялька. Подрастёт дочь, и мамке помощница будет.
Павел, улыбаясь, покачал головой, соглашаясь с женщиной и уже представляя себя во главе большого семейства.
Через неделю забрал он Галину с дочкой из больницы. Имя придумали быстро, вернее, и думать не пришлось. Галка сказала, что назовёт девочку именем своей мамы. На том и порешили.
Получив в руки небольшой свёрток в кружевах и бантиках, Павел почувствовал себя безмерно счастливым. До этой минуты он и не подозревал, что такое – взять на руки своё продолжение, свою частичку. Раньше думал, счастье – это Галка. Теперь его счастье расширилось, захватив и ещё одно существо и сделав его самым главным. Даже тогда, вернувшись из армии и поймав Галину в свои объятия, когда понял, что теперь она обязательно станет его женой, счастье не казалось таким огромным по сравнению с тем, какое испытывал сейчас.
Сейчас он держал на руках маленькую дочку.
Сейчас это новое счастье не имело границ.
Галка, ухватившись за руку мужа, семенила рядом, стараясь не отставать. Павел шёл размашисто, гордо, держа в своих больших руках их дочь, переключив всё внимание лишь на этот маленький свёрток.
Бессонные ночи совсем не расстраивали Павла. Он, жалея жену, сам с удовольствием вставал, брал из колыбельки Наташу, пеленал и подавал Галине покормить. Ложился рядом и с нежностью смотрел, как маленькое сокровище с аппетитом сосёт материнскую грудь. На лице Павла появлялась мечтательная улыбка. Он видел, как дочка ползает, потом начинает ходить. Произносит первое слово, и обязательно это будет «папа». Как идёт в первый класс, и вот наступит момент, и она… Дочка вырастет и выйдет замуж – эти мечты казались самыминеприятными. Совсем не хотелось, чтобы его Натаха становилась взрослой. Но понимал – это неизбежно, и обязательно произойдёт.
Каждое кормление всё повторялось. Он смотрел на самое красивое личико в мире, глупо улыбался и продолжал мечтать.
Накормив, Галина передавала малышку мужу, и он нежно укладывал её в колыбельку. Потом возвращался к изменившейся после родов жене, превратившейся из девчонки в страстную женщину.
Время потекло быстро. Каждый день он видел что-то новое в маленькой дочке. То она поймала его взглядом своих небесно-голубых глаз, то улыбнулась. То морщилась, а потом приходилось менять пелёнки, но это совсем не расстраивало молодого отца.
Наступил июль и, зная, что придётся уехать на целых две недели, Павел всё свободное время проводил с малышкой. Тяжелее всего, оказалось, расстаться именно с ней, с этой крошкой. Ведь она столько сделает без него. Уже поднимает свою маленькую головку, когда отец кладёт её перед кормлением на животик и сильно упирается ножками, а ещё показывает папе язык…
Наверное, это были самые длинные две недели в его жизни. И вот наконец-то сенокос закончен, и он торопится домой.
Натаха так изменилась, словно не видел её целый год. Но всё же, узнала отца, в этом Павел не сомневался. С трудом оторвавшись от малышки, он быстро поел и, лёг на кровать, уложив Натаху рядом. Стал расспрашивать, как она жила без него? Малышка строила рожицы и на каждый вопрос отца показывала язык, потом улыбалась и вновь смешно морщилась. Так не хотелось отходить от неё, но Галка ушла доить корову…
Пока жена ходила беременной, Павел всегда сам забирал ведро с молоком. Да и потом, после родов. И сейчас не стоило поднимать Галке тяжести, и так за две недели без него натаскалась вёдер да тазов. Павел нехотя встал и не в силах отвести взгляд от девочки, сказал, что скоро вернётся и, боясь, как бы ни броситься обратно на кровать, резко повернулся и вышел из комнаты.
Думая о том, что Галка уже подоила корову, он, обуваясь, посмотрел в окно. Выйдя во двор, потянулся, с улыбкой подумав о предстоящей ночи, и направился к стайке.
Секунда перевернула всю его жизнь.
Друг, брат, тот, кому он верил, как самому себе… насиловал его жену. Его Галку. Маленькая женщина не в силах была вырваться. Она только и смогла закричать, увернувшись от грубых и ненавистных губ соседа.
Павел метнулся к ним. Отшвырнул в сторону бывшего друга и бросился избивать, ломая тому нос, выбивая зубы, кроша всё, что попадалось под кулаки. Одно желание сейчас владело Павлом – убить.
На шум сбежались все домочадцы. Свекровь бросилась к Галке. Иван Савельич попытался оттащить сына одной рукой. Но Павел не чувствовал и не слышал ничего. Желание убить затмевало всё. Одиннадцатилетняя сестра – Маринка – пронзительно кричала, не осознавая до конца, что произошло. Её больше всего испугало поведение брата. Всегда такой добрый, ласковый, ни разу не крикнувший, ни на мать, ни на неё, ни на Галку, он жестоко, страшно избивал Сашку. Их Сашку, которого и Марина всегда считала братом.
Крик сестры вывел Павла из состояния, превратившего его в зверя. Он обернулся, ненадолго замерев. Иван Савельевич, воспользовавшись этим, стал отталкивать сына от лежащего без сознания Сашки. Марина, прижав кулачки ко рту, со страхом смотрела на брата.
– Маринушка! – протянул Павел к ней руку, измазанную Сашкиной кровью, но та, испугавшись ещё сильнее, отскочила в сторону. Арина Фроловна прижала к себе дочь, отмахнувшись от сына, и, успокаивая, повела в дом. Павел обернулся к Галке. Та с испугом смотрела на него. Никогда она не видела Павла таким. Он, выдохнув, сильно встряхнул головой, словно хотел избавиться от той ненависти, что пеленой окутала его, пугая родных. Потом бросился к жене и, подхватив на руки, понёс из стайки. На шее Галины, из небольшой ранки проступала кровь. Сашка перестарался и прокусил кожу. Вид этих тёмных, почти свернувшихся капель, заставил Павла остановиться, но, сделав пару глубоких вдохов, он понял, что больше Сашки Еремеева для него не существует. Нет такого человека на Земле, и не стоит возвращаться к тому куску дерьма, что валялось в углу стайки.
Павел, не задавая вопросов, помог жене помыться, потом сжёг в бане её вещи, чтобы ничего не напоминало об этом дне. И никогда, ни единым словом, не обмолвился о том, что случилось. Он словно выкинул всё из своей памяти. Хотя иногда память всё же приоткрывалась. Будто острый клинок медленно проникал в сердце, поворачиваясь там несколько раз, заставляя Павла лишь крепче сжимать зубы и вспоминать что-то хорошее, заглушая боль радостью. Их первый поцелуй с Галкой, первую брачную ночь, когда совсем неумелый парень ласково, боясь сделать что-то не так, впервые прикасался к обнажённому телу любимой. Вспоминал рождение Натахи. Вспоминал всё, что входило в круг счастья, а плохого…
Плохого в жизни Павла просто не существовало, как не существовал больше и сам Сашка.
Прибежавшая тогда на шум Ольга – мать Сашки, без расспросов поняла, что произошло. С трудом она приподняла сына и с мольбой посмотрела на Ивана, но наткнулась лишь на пустоту. Отец Павла, не сказав ни слова, будто и не было перед ним никого, отвернулся и ушёл. Выйдя во двор, Иван закурил, вспоминая погибшего друга. Как же так случилось? Где он проглядел? Как не уберёг Сашку? И он виноват в том, что случилось. Ведь обещал Виктору, если что… не бросить его сына, воспитать хорошим человеком. А вон как всё обернулось.
– Чё ето там у вас случиласи? Чёго все оруть-то?
Вопрос соседской снохи заставил Ивана вздрогнуть и отвлечься от раздумий. Он посмотрел на Любку, стоявшую за забором, разделявшим их дворы. Та, стараясь хоть что-то рассмотреть, сильно вытягивала шею и даже привстала на носки. Но стайка находилась за домом, и любопытной молодухе никак не удавалось понять, что же, такое произошло у соседей?
– Ну чёго это ты животом-то ограду подпирашь?! Навалилась, як боров. Не ровён час опеть сломаш! – подходя, поругался на неё Иван. – Ведь только поправил Пашка её, а ты опеть прилипла як бурьян. Ишь, устроила тут гледень!* Иди-ка лучше в дом! Не твого ето ума дело.
– А вы мене не указывайте. Я у себя во дворе стою, куда хочу, туда и зырю.
– Любка! А ну, подь сюды! – крикнул выглянувший из дверей своего дома Степан – свёкор молодухи.
– Ну, чё-о-о? – попыталась возмутиться та.
– А не чё. Спать пора! – погрозил он ей кулаком.
Любка нехотя, постоянно оборачиваясь, стараясь хоть что-то увидеть, пошла к дому. Степан, пропустил её в дверь и в сердцах шлёпнул по заду. Та дёрнулась и что-то буркнула себе под нос. Сосед вышел во двор и направился к Ивану.
– Дал же Бог сноху, врагу не пожелашь! – подходя к забору, рассержено сказал он.
– Как там Егор-то? – решил спросить Иван о сыне соседа, стараясь не думать о том, что случилось в его семье.
– Служить. В Казахстан отправили. Оставил нам… подарочек, – кивнул он в сторону своего дома. – Ему тама сейчас легче, чем нама тута.
– Ну, могёть родить, да и некогда будеть за соседями подглядывать.
– Ой, не знаю. Только и делат, что сплетни собират. Все уши прожужжить за вечер. Хорошо хоть днём её не вижу. А батю, прям замучила. Хоть бы и правда скорее уж родила.
– А скоро?
– Да вроде ужо все сроки вышли. Вчерась в район её возил, да возвернули. Посмотрели, сказали ешшо недельку погодить.
– Ну, дай-то Бог всё нормально будеть.
– Да, какой тута нормально, – обречённо махнул рукой Степан и пошёл обратно в дом.
Плача и ругая себя, что не смогла правильно вырастить сына, Ольга с трудом вытащила Сашку из стайки. На воздухе тот пришёл в себя и, плохо понимая, что произошло, посмотрел на мать. Страшный, пустой взгляд. Душа словно покинула Сашку ещё до его смерти. В этот миг Ольга поняла, что сын уже никогда не станет прежним.
Две недели он провалялся в кровати, постоянно теряя сознания. Дышал Сашка, с трудом, постоянно вскрикивая. И по ночам, если засыпал, то начинал стонать, пугая этим Ольгу. Поминала она, что не только синяки на теле виноваты в таких болях, а, может, что-то ещё и сломано у него там внутри. Да помочь не знала как. Постепенно и синяки на теле, и чёрные круги вокруг глаз, и ссадины сошли. На разбитых участках образовались грубые корки. Лицо, потеряв прежнюю красоту, медленно заживало. И повреждённый глаз, и рассеченная бровь, и перебитый распухший нос, и разорванная губа – всё хоть и медленно, но приходило в норму, только вот душа, казалось, уже не способна залечить себя. Именно ей нанесли самую сильную рану. И не друг, готовый убить, а та, о которой всегда и мечтал Сашка, даже сейчас. Может, приди она попроведовать или повиниться и простил бы он…
Ольга, как могла, ухаживала за сыном. Уходя утром на ферму, она весь день думала лишь о нём. Делиться своей болью ни с кем не хотелось. Да и как сказать, что сын такое сотворил?
Ещё в первый день после случившегося на вопрос председателя, почему Сашка не вышел на работу, спрятала взгляд, уставившись в землю и, утерев подступавшие слёзы, сказала, что: «Запил сильно. Упал с сеновала, и разбилси. Наверно, несколько дней проболееть, а уж потом обязательно всёя и отработаеть». Она верила, что сын действительно сможет вернуться к работе в колхозе и даже подумать не могла, что произойдёт всё иначе. И каждый раз, когда кто-либо спрашивал о Сашке, твердила, что он уже скоро поправится. Но дни шли, а Сашка всё лежал в кровати. И каждый вечер, возвращаясь домой, Ольга обнаруживала, что сын опять не ел. Миска с едой, что она ежедневно оставляла ему, так и продолжала стоять рядом на табурете нетронутая. С трудом напоив исхудавшего сына тёплым молоком, она падала на кровать, утирая слёзы о подушку. Только ей, одной своей подружке каждую ночь изливала Ольга всю боль, что рвала сердце и душу.
На третью неделю, не залечив до конца раны, как только мать ушла на ферму, Сашка встал, собрал свой солдатский чемодан и, покачиваясь, вышел на рассвете из дома, исчезнув на долгие десять лет…
Сентябрь 1973 год:
Павел тяжело вздохнул, расставаясь с плохими воспоминаниями и вновь подумал о самом светлом в своей жизни – о Натахе.
– Как быстро ты выросла, – тихо произнёс он, сидя на корточках у забора. – Совсем невеста.
Хотя дочь и ушла уже далеко, но он всё ещё видел её, переживая, что та легко оделась. Вздохнул с улыбкой, поняв свою оплошность, когда чуть не произнёс при парне то, что так не хотела услышать дочь.
– Всё ж надо было уговорить гачи одеть, да не при Федьке, – прошептал он, покачав головой. – Застудитси ведь…
– Сосед, ты чёго ето тут бормочешь?
Павел оторвал взгляд от дороги, чуть повернувшись, и увидел ноги в кедах и старых спортивных штанах. Не вставая с корточек, запрокинул голову и посмотрел на стоявшего рядом с ним мужчину – невысокого, когда-то симпатичного, но теперь спившегося Егора – мужа Любки. Задумавшись, Павел не услышал, как тот подошёл. Егор находился в обычном своём состоянии – навеселе. Из оттопыренного кармана потертого, лоснящегося от времени серого пиджака, одетого на голое тело, торчала початая чекушка.
– Что-то ты рановато сегодня? – поднимаясь на ноги, спросил Павел, зная, что тот возвращается домой уже затемно.
Но как бы Егор не напивался, неизменно каждое утро он спешил на ферму и до обеда, как заводной таскал коровам силос, убирал навоз, а уж потом, считая, что рабочий день закончен, сбегал и появлялся дома, лишь, когда смеркалось и чаще ползком. Любка всегда дожидалась его и, заметив, бежала на помощь. Взваливала на себя и тащила домой. Иногда Егор находил в себе силы проучить жену, а иногда засыпал у неё на руках.
– Воскресенье. Гуляю. Имею право, – улыбаясь, развёл Егор руки в стороны. – Пойду с девками городскими знакомитьси, – щёлкнул он языком. – Да не с пустыми руками, – гордо похлопал себя по карману.
– Думаешь, с ентим они тебя лучше примуть?
– А то! Немного выпил для храбрости…
– Немного? – усмехнулся Павел.
Не заметив иронии соседа, Егор продолжил:
– В прошлом годе помогло. Ух, тогда у них одна была… – Егор, зажмурившись, потряс головой, – …забыл, как звали… – он с удивлением посмотрел на Павла. – Ты не помнишь? Я тебе рассказывал?
– Да ужо хвасталси. Раз сто. И чёго тебе неймётьси? Жена есть, дети. Вон Нюрка ужо невеста почти. А ты всё по девкам…
– Бр-р-р… – передёрнулся Егор. – Не говори мне о Любке.
– Не надо было женитьси, а то не живёте, а так… – Павел махнул рукой, и протянулся было к калитке, намереваясь открыть. Но Егор, заметив это, шагнул к нему, перегородив дорогу.
– Пойдём со мной, – позвал он, стараясь подмигнуть. Но глаза не очень-то его слушались. Он щурился, помогая ртом, но это лишь напоминало нервный тик.
– С чёго ето? Мне не надо.
– Неужто? И чё, никогда и ни с кем, кроме Галки? – тихо спросил он, всё же подмигнув, и резко запрокинул голову назад, пытаясь заглянуть в глаза Павлу, намного выше его ростом. А так как Егор слишком близко подошёл, то этот кивков чуть не опрокинул и его самого.
– Эй, эй! – Павел успел поймать за руку. – Осторожно, а то вместо девок в больницу загремишь.
– Не-а, – погрозил Егор пальцем, – не выйдеть, – стараясь, освободится от помощи Павла, он стал отступать, размахивая руками. Упершись спиной в калитку соседского двора, остановился, и вновь посмотрев Павлу в глаза, спросил:
– Дык чё, точно ни разу?
– Слушай, могёть ты спать пойдёшь?
– Ешшо чего?! – возмутился Егор и, достав чекушку, сделал пару глотков.
Павел, понимая, что никакие нравоучения не помогут, усмехнувшись, смотрел на него.
Занюхав рукавом, Егор, плотно закрыл бутылку пробкой из скрученной газеты и убрал назад в карман.
– Ну и чё? Пойдёшь со мной?
– Нет.
– Ну и как хошь, – махнул сосед рукой и, развернувшись, нетвёрдой походкой направился к желанному знакомству.
Павел проводил его взглядом и зашёл к себе во двор, услышав, как хлопнула дверь. Он обернулся и с сочувствием посмотрел в сторону соседского дома, поняв, что Нюрка следила за отцом.
Егор женился до армии, на Любке, старше его на семь лет. Если бы не интерес ещё совсем мальчишки к взрослой жизни, то, видимо, осталась бы Любка со своим характером и внешностью в девках. А так беременность оказалась, как никогда, кстати. Насевшие на семью Егора Любкины родители довели всё до свадьбы. И, несмотря на то, что сама-то не без греха, но осуждала Любка всех и вся. Нюрка уродилась полная копия мать: и внешностью, не вызывающей ни у одного парня в деревне желание засматриваться на неё, и характером. Она готова была ругать всех и с огромным удовольствием распространяла сплетни, по большей части и придуманные самой же. Маленькие поросячьи глазки, обрамлённые белёсыми ресницами, тяжёлый, утолщенный книзу нос, тонкие губы… Как и мать, она всё время прищуривалась и с повизгиванием, брызгая слюной, ругалась со всеми. Всё это, да ещё кривые зубы, делали девушку довольно неприятной в общении. Даже когда она молчала, то её бегающие глазки так и выискивали – с кем бы поругаться.
Младший в семье Егора – сын Серёжка, сильно отличался от всех. Если бы не знал Павел так хорошо Любку, то мог подумать, что где-то умудрилась она нагулять мальца. Но едва ли мог найтись в деревне кто-то ещё, кроме Егора, позарившегося на такое сокровище. Да и сама Любка не уставала напоминать всем, что она верная жена и хорошая хозяйка. Что касается до хозяйки, так Серёжка всегда нахваливал стряпню Галины и Натальи, говоря: «Мамка так не умеет, у вас вкуснее выходит». А о том, какая она верная, так об этом знала вся деревня не только со слов Любки, но и от самого Егора, не забывающего костерить жену по поводу и без. Насмешки ему не мешали, он и сам с удовольствием высмеивал Любку и, особенно о том, какова она в постели, описывая во всех подробностях. А приходя по вечерам домой, неизменно пьяным, почти ежедневно бил Егор жену за то, что навязала ему себя, за то, что старше, за то, что некрасивая, за то, что не может ни с кем жить в мире… Но ту словно и не волновали кулаки мужа. Она нисколько не менялась. Да и каждый раз, появляясь на улице с очередным синяком под глазом, гордо заявляла: «А чё, мой мужик не могьот меня и лупануть? Ревнуеть, вот и бьёть. А раз бъёть, значить любить!»
Когда отец «учил» мать, Серёжка забирался на печь к деду, вернее, к прадеду и тихо плакал, уткнувшись тому в живот. Никто и не видел его слёз, кроме деда. Не понимала Любка, какой у неё сын уродился. Мальчик, обладая мягкой душой, тяжело переживал ежедневные приступы ярости отца и, вырастая, больше всего боялся, что станет похожим на него. В детской голове навечно засело: если он не будет слушаться мать то, та часть, что есть в нём от отца, вырвется наружу.
Именно этот страх и заставлял Сергея подчиняться матери всегда и во всём, не пытаясь перечить.
Сентябрь 1973 год:
Фёдор знал от отца, что автобус со студентами сразу направится к старому коровнику, переоборудованному в общежитие, и предлагал Наташе пойти туда. Но она ответила, что «это неприлично и мы идём на танцы, а не студентов смотреть». Фёдор не стал спорить и как всегда, соглашаясь с ней, сунул руки в карманы брюк и пошёл следом к клубу. Пиная пыль он периодически оглядывался, строя рожи идущему за ними, отставая на несколько метров, Володьке.
Уверенный в том, что всё же рано они вышли из дома (можно было ещё и чай попить), Фёдор оказался прав. Как и предполагал приехавших студентов возле дома культуры не наблюдалось. Да и из местных ребят, кроме их да Володьки, никто ещё не пришёл. Лишь несколько молодых семейных пар, которые всё ещё продолжали бегать на танцы, да старушки, сидящие на лавочке возле дверей, узнавшие с опозданием, что кино отменили – вот и все, кто раньше их появился перед домом культуры, окружённым редко растущими деревьями с множеством тропинок.
Читать бесплатно другие книги:
