Вечерний свет (сборник) Кинг Стивен

Девчонка была живой, существом из плоти и крови. Стивен оглянулся на репортеров и на ооновцев, быстро поднимавшихся на холм.

– Подождите! – крикнул он, подпрыгнул, замахал руками. – Эй, ребята!

Никто не ответил. Из-за шума вертолетных винтов его голос невозможно было услышать.

– Помоги мне, пожалуйста, – сказала девочка.

Стивен подбежал к краю площади, к предостерегающим красным конусам и флажкам, оглядел улицу и тротуары.

Воронки, оставленные взрывами, успели заполниться землей. Одни были малы, другие побольше, некоторые расползлись на всю ширину улицы. Судя по расположению флажков, именно в них были потом заложены мины.

Стивен опять отыскал глазами людей.

– Эй! – Он еще попрыгал, помахал руками. Группа поспешно уходила, словно забыла о существовании города.

– Пожалуйста!.. – пролепетала девочка.

Стивен знал, что времени у него в обрез. Он набрал в легкие побольше воздуху и шагнул за предупреждающие знаки, двигаясь медленно и ступая всей подошвой только на твердый асфальт. Добравшись до девочки, он опустился на одно колено, и их лица оказались рядом. Ее лицо было в копоти и в грязи, глаза широко распахнуты.

– Мне нужна помощь, – проговорила она тихо, как будто боялась повысить голос.

– Идем. – Стивен сжал ее ладошку. Ее ярко-голубые глаза были полны слез, а ручка худенькая, костлявая. – Я отведу тебя к вертолету, тебя спасут.

– Нет! – Девочка вырвала руку, но убежать не попыталась.

– Мы должны поторопиться.

– Я не могу.

– Почему?

Она указала дрожащим пальчиком на свои драные тапочки, все в запекшейся крови. Она стояла на земляном бугорке, примявшемся под ее весом.

– Я слышала щелчок, – прошептала она.

– Черт!..

Стивен выпрямился и посмотрел на холм. Теперь там не было ни души. Он услышал нарастающий гул: вертолеты уже готовились к взлету.

Он запаниковал, бездумно сделал шаг, чуть не бросился наутек, но, вспомнив, где находится, замер. Между ним и спасением находились воронки с землей, красные флажки, конусы с повернутыми в другую сторону предупредительными надписями. Он забрел в опасную зону.

– Пожалуйста, не бросайте меня! – взмолилась девочка.

– Я должен привести подмогу. Не двигайся, хорошо? Ни на дюйм! Я вернусь. Обещаю, я тебя здесь не оставлю.

Стивен быстро зашагал прочь, осторожно обходя заминированные, по его разумению, места. Неотрывно глядя себе под ноги, он обливался потом.

Когда он добрался до площади, над деревьями уже взмыл первый вертолет. Если ему повезет, вертолеты пролетят над ним и пилоты обязательно его заметят. Но даже если они полетят в противоположную сторону, он не обречен: ооновцы непременно пересчитают всех прибывших, поймут, что одного не хватает, посчитают еще раз…

Стивен знал, что на Рика надежды мало: они с ним минимум дважды в день летали на разных вертолетах, и места в вертолетах не были закреплены за пассажирами. Но ооновцы не подкачают. В конце концов, они отвечают за журналистов.

Пока Стивен бежал через площадь, в небо поднялись еще два вертолета и взяли курс на юг, отвернув от города.

– Проклятье! – прошептал Стивен и поднажал, отчаянно перебирая ногами. Камера болталась у него на шее и больно била в грудь. В школе он не раз побеждал в забегах, выиграл несколько окружных призов, однажды даже попал в тройку победителей в прыжках в высоту, но после женитьбы утратил спортивную форму.

Он взбежал на холм, где главная городская улица превращалась в извилистую дорогу, пересекала ручей, достигала импровизированной взлетно-посадочной площадки для вертолетов миссии ООН, затем терялась в лесу, а за ним, на расстоянии пяти миль, становилась старым шоссе. С площадки только что поднялся последний вертолет.

– Эй, вы, болваны! Забыли посчитать? – кричал он на бегу, приближаясь к заросшему полю с брошенными сельскохозяйственными машинами. Вертолет продолжил подъем, потом повернул на юг, следуя за первыми тремя. Стивен прыгал и махал руками, как безумный, но его никто не заметил.

– Не может быть! Сюда!

Последний вертолет исчез за холмами. Стук его винта быстро стих. Стивен остался стоять в поле, среди засохших в грязи следов от сапог, разросшихся сорняков и брошенных тракторов. Летний ветерок пронес мимо него конфетную обертку.

Дьявол, дьявол, дьявол! С этой монотонной мыслью Стивен торопился обратно в город. Когда он снова увидел девочку и убедился, что она не сдвинулась с места, у него отлегло от сердца. У него уже болели ноги, но он добежал до самого военного памятника посреди площади.

Там он остановился, поднял свою камеру, прицелился в девочку и сделал несколько снимков. Если он почему-то не сможет вернуться, пусть выживут хотя бы его фотографии, пусть расскажут обо всем происшедшем. Он положил камеру на деревянную скамейку под памятником.

– С тобой все будет в порядке, – сказал он девочке, осторожно подбираясь к ней. – Стой, не двигайся. Сейчас я тебя заберу.

– Пожалуйста, не бросайте меня больше! – взмолилась девочка жалобным шепотом.

– Не брошу. – Стивен опустился перед ней на колени и вытер ей слезы. – Как тебя зовут?

– Лилли. – Ее голосок дрожал, ноги тряслись.

– Красивое имя! Значит, так, Лилли… Ты не должна двигаться, поняла?

Она кивнула.

– Говоришь, когда ты встала на землю, раздался щелчок?

– Да. Плохой щелчок, такой же убил мою маму. Папа говорил мне про них.

– Как ты здесь оказалась? Где сейчас твой отец?

– Папа – солдат.

– Он носит форму?

– Носил до смерти мамы.

– А после смерти твоей мамы?

– Папа увел меня и братьев в хижины в лесу. Там были еще солдаты.

Черт, подумал Стивен, ее отец присоединился к отряду повстанцев!

– Потом они пошли воевать с плохими людьми и не вернулись.

– Давно это было?

– Зимой. Я искала их и пришла сюда.

Стивен вспомнил последнее крупное наступление на повстанцев пять месяцев назад, до перемирия. Бой вспыхнул неподалеку от этого городка, милях в десяти, на окраине столицы. Это была окончательная схватка на залитых кровью речных берегах и на мелких островах, ночь пальбы, взрывов и обильного кровопролития. Потом он сделал много красочных фотографий – слишком красочных и откровенных, чтобы опубликовать их в законопослушной прессе, но готовность их приобрести изъявило множество интернет-сайтов. На всякий случай он той же ночью, сидя в гостиничном номере, удалил большинство фотографий из фотокамеры.

Глядя на девочку, Стивен вспоминал трупы, кровь, разрушения на берегах реки. Для этого ему даже не приходилось закрывать глаза. Кто знает, вдруг он тогда наводил объектив на ее братьев, на ее отца?

– Мама умерла вон там, – показала Лилли пальчиком. – Мы пошли на рынок, бомба в земле щелкнула, и она велела мне бежать.

– Прости, – выдавил Стивен и уперся руками в колени, чтобы справиться с головокружением и тошнотой. Здесь было удушливо жарко, на прямых солнечных лучах плавился асфальт, воздух над улицами дрожал, превращаясь в пляшущих призраков. У Стивена взмокли подмышки, участился пульс, в ушах раздавались удары – это ухало сердце, появилась дрожь в пальцах.

– Пожалуйста, помогите… – прошептала Лилли. Стивена пугало ее сходство с Ребеккой, ему приходилось следить за собой, чтобы не назвать девочку именем своей дочери. – Папа говорил мне не шевелиться, если я услышу щелчок, когда иду. Он говорил, что это поможет.

– Вот и хорошо, что ты не двигалась. Ты уверена, что был щелчок?

– Да. Как у мамы.

– Ничего, Лилли, все будет хорошо, доверься мне.

Она кивнула, веря ему, ведь детей всегда учат верить взрослым. А потом она покачнулась, веки затрепетали, глаза закатились, она раскинула руки, у нее подогнулись колени, и она стала падать.

Стивен успел ее поддержать, да так, чтобы она не перестала опираться на ноги.

Никогда еще в жизни Стивен не бывал так твердо уверен, что сейчас умрет. Если бы она перестала опираться на ноги, мина взорвалась бы и убила их обоих. Но он не позволил этому произойти. Вскоре она заморгала, открыла глаза, вздрогнула, скорчила недоуменную рожицу.

– Что случилось?.. – смущенно пролепетала она, словно очнулась после долгого сна.

– Как ты себя чувствуешь?

– Простите, – прошептала она, – мне стало нехорошо. Я очень хочу пить.

– Не беда, – ответил Стивен, – я тебя напою.

Но какое там! Здесь это было немыслимо. Все вокруг отравлено: чистой воды не было нигде, а даже если бы была, он не смог бы оставить девочку одну в таком состоянии. Пришлось держать ее, чтобы не упала, и судорожно размышлять, что делать дальше. Он долго молчал. Тишину нарушила она:

– Я устала.

– Стой и не шевелись. Не волнуйся, все будет в порядке.

Стивен взмок он напряжения, пытаясь вспомнить аналогичные ситуации, свидетелем которых он был на этой войне, бесчисленные рассказы Рика в барах бесчисленных отелей. Стивен много раз видел в этой стране людей, подорвавшихся на минах. Все они ступали не туда не в том месте, ехали не по той дороге. Однажды он наблюдал издали, как команда саперов ООН пыталась разрядить мину, найденную в школьном дворе. Несколько человек разорвало в клочья. Они были профессионалами, но все равно не уцелели.

Стивен снова вытер пот и слезы с лица девочки. Учитывая ее изможденное состояние, она держалась отлично, лучше многих взрослых. Возможно, потому, что искренне верила, что положение не безвыходное, что есть способ решить проблему. В отличие от него, она не знала всей правды.

– Ты знаешь, что это за мина? Слышала, чтобы твой отец об этом говорил?

Ее глаза опять начали мутнеть, но вопрос Стивена ее как будто оживил.

– Прыгающая, – пробормотала она.

Прыгающая мина! Он знал, что это такое. Рик прозвал их «Танцующими Бетти». На этой войне они пользовались популярностью у повстанцев, которые в самом начале противостояния с правительством добыли множество подобного добра на армейских складах. Теперь местность была засорена миллионами смертоносных «лягушек», прятавшихся под тонким слоем грязи и ждавших возможности высвободить свою убийственную мощь.

Стивен вспомнил, как Рик объяснял в баре очередного отеля: «Танцующая Бетти» подскакивает в воздух после того, как солдат на нее наступит, и взрывается спустя три секунды, чтобы взрыв погубил сразу несколько солдат, а не искалечил всего одного.

Эти три секунды навели Стивена на некую мысль.

Мысль оформлялась, но при этом голос, очень похожий на его собственный, бубнил у него в голове: «Не обольщайся, Стивен! Ты даже не знаешь, правильно ли малышка определила тип мины! А если Рик просто болтал языком?»

С другой стороны, разве у него есть выбор?

Можно было бы убежать из города, добраться до старой дороги в надежде найти помощь. До этой дороги он будет тащиться не меньше часа, а что там? Откуда там возьмется квалифицированный сапер?

Лилли так долго не продержится. Она и половины этого времени не протянет. Бедняжка уже едва держалась на ногах. Разве можно надеяться, что она простоит без движения несколько часов, тем более дней?

Или другой вариант: надеяться и уповать на то, что кто-нибудь окажется поблизости, кто-нибудь с необходимыми им навыками. Или что ооновцы, хватившись его, быстро примчатся назад…

Стивен знал истинную цену всем надеждам и мольбам в этом гиблом краю. Надеяться и молиться можно было до скончания века – и торчать на этом нашпигованном минами пятачке, пока вся вселенная не разлетится на куски!

Чиновники ООН по связи с прессой не удосужились даже сосчитать своих подопечных по головам перед вылетом, как диктовала инструкция, так что его отсутствие будет выявлено разве что вечером. Но даже тогда вряд ли кто-нибудь догадается, что его забыли в зачумленном городишке. Скорее, решат, что он дал слабину и сбежал, подобно многим журналистам до него, увидевшим истинное лицо этой войны. Кто-то из его коллег, возможно, справится о нем в баре отеля – это максимум, чего можно было ожидать.

Пройдет не один день, прежде чем они сообразят, что случилось что-то ужасное, но и в этом случае никто не додумается до истины. Похищения и убийства людей случались в этой стране с такой регулярностью, что Стивена, скорее, представят валяющимся мертвым в придорожной канаве и станут ждать, пока в морг доставят его обезглавленное тело.

Стивен стал думать о жене, о дочери, о своей жизни дома. Ребекка и Трейси ждут, надеясь, что он вернется живым и невредимым. Потом ему вспомнились один за другим все люди, которых он может лишиться, если сейчас примет неверное решение.

Что, если Рик ошибся насчет того, как срабатывают эти проклятые «танцующие Бетти», что, если трехсекундное промедление существует только у него в голове? Эти три секунды решат все. Что, если отец девочки ошибался относительно типа мин? Что, если она сама что-то перепутала? Или если права, но вдруг замешкается? Да и вообще, что он, Стивен, здесь забыл?

– Я падаю… – раздался голос девочки.

– Лилли, тебе надо еще постоять, хорошо? Продержишься еще хоть минутку?

Она вытерла глаза и кивнула. Стивен выпустил ее руки, выпрямился и размял затекшие от долгого стояния на коленях ноги.

– Пожалуйста, не бросайте меня.

– Мне надо кое-что проверить вон там, – сказал Стивен, указывая на развалины парикмахерской на другой стороне улицы. Сама парикмахерская была ему ни к чему, но нужно было проверить, хватит ли пространства для осуществления одной безумной идеи.

– А я?

– А ты пока стой смирно. Все будет хорошо. – Он выдавил вялую улыбку. – Не двигайся. Я сейчас.

Она кивнула, но он видел, до чего она слаба. Вряд ли девочка сможет простоять вот так, огородным пугалом, еще хотя бы десять минут. Наверное, несколько месяцев прожила впроголодь, утоляя жажду отравленной водой…

Стивен осторожно добрался до бывшей парикмахерской, огибая земляные участки и подозрительные кучки на мостовой. Там он снова размял ноги, сделал несколько приседаний, не сводя при этом глаз с девочки.

Ему помогло спортивное прошлое: не зря он привык разминаться перед забегами. Правда, раньше он не мог представить, что ноги могут настолько отяжелеть, а сам он может почувствовать себя таким стариком.

Стивен знал, что на счету будет каждая доля секунды, что его безумная идея сработает только в том маловероятном случае, если его расчет будет безупречным. Но и времени оставалось в обрез. Наблюдая за девочкой, он боролся с доводами в пользу того, чтобы ринуться в противоположную сторону вместо того, чтобы рисковать жизнью.

Лилли сковывал страх, она приросла к нему взглядом, издали было видно, как у нее дрожат руки и ноги. Казалось, она вот-вот снова потеряет равновесие, лишится чувств от жары и обезвоживания, и мина убьет ее там, где она рухнет.

Лилли разинула рот, но не могла издать ни звука. Уставившись на Стивена, она взглядом молила его помочь ей, сделать хоть что-нибудь, иначе она упадет – а она знала, что это значит, и не хотела погибнуть так же, как ее мать. У нее уже начали закатываться глаза.

У Стивена не осталось времени на размышление. Не успев помолиться, вспомнить Ребекку и Трейси, собраться с духом, он почувствовал, как пришли в движение его ноги. На бегу он смело перепрыгивал через полосы земли, касаясь асфальта в точности там же, куда ступал по пути к парикмахерской.

Лилли раскачивалась все сильнее и уже готова была сдвинуться с места, когда Стивен подхватил ее под мышки и приподнял.

В то же мгновение он согнул ноги в коленях, спружинил и отпрыгнул к подорванному пикапу, на лету прижимая Лилли к своей груди.

Ударившись о боковую стойку пикапа, он рухнул в его полусгнивший кузов, накрыв Лилли собой.

Перед его глазами успела промелькнуть вся прожитая жизнь. Ожидание взрыва превратилось в вечность. Снова и снова в голове всплывали слова его отца о смерти. Теперь, на улице брошенного жителями городка, он осознал правоту отца: смерть принимает решение за нас, и никому из смертных не дано повлиять на исход. Смерть может прибрать любого, кого пожелает. Исключений не бывает.

Потом течение времени вернулось в нормальное русло. Три секунды давно истекли, а взрыва все не было. Растрепанный фотограф и девочка были еще живы.

Стивен немного отодвинулся и проверил, не зашиб ли он Лилли при падении. Она лежала, оглушенная, часто моргая. Грязные ноги и руки были расцарапаны до крови, но она была жива.

Стивен с кряхтением встал на колени и вывалился из пикапа.

Немного полежав, он поднялся, снова залез в кузов и взял Лилли на руки. Со всей доступной ему скоростью он понес ее на площадь, даже не смея оглядываться. Только оставив за спиной военный памятник, он остановился.

К этому моменту он уже трясся всем телом, был готов упасть от прилива адреналина. Он усадил Лилли на скамейку, на которой раньше оставил свою фотокамеру. Привалившись к железному постаменту, на котором был водружен солдат, он уставился на улицу, на металлическую вилку, торчавшую из земли в том месте, где только что стояла Лилли.

Подделка! Эта штуковина оказалась фальшивкой!

Стоило Стивену так подумать, как мина подпрыгнула в воздух и взорвалась.

От взрыва загромыхал пикап, шрапнель просвистела по площади, пронесшись внезапным ветром так близко от головы Стивена, что он почувствовал жар раскаленного металла. Грохот взрыва эхом отдался в долине.

– Господи!.. – прошептал он. У него подкосились ноги, и он шлепнулся в высокую траву. Острые травинки оцарапали ему лицо и руки, но стоило ли обращать на это внимание? Он не мог поверить, что остался цел.

– Мы живы? – спросила девочка, одной рукой прикрывая глаза от солнца. Другая ее рука безжизненно свисала со скамейки.

– Мы выжили, Ребекка, выжили! – Перевернувшись на спину, Стивен разглядывал памятник солдату, частично загораживавший его от немилосердного летнего солнца. Даже кусочек тени был сейчас счастьем. Стивен дотянулся до ладошки девочки и снова ее сжал.

– Кто такая Ребекка?

Стивен сообразил, что только что произнес.

– Моя дочка.

Он с трудом поднялся, ощущая боль во всем теле. Ему казалось, что он состарился на миллион лет. Он взял камеру и повесил ее себе на шею. Немного помедлив, он оглянулся на горящий пикап, а потом вынул из кармана недавно найденную серебряную цепочку.

Если бы он не остановился, чтобы ее подобрать, то Лилли так и осталась бы стоять на мине, пока у нее не подкосились бы ноги. Ее ждала бы верная гибель. Она чудом осталась в живых. Боже, а то, что выжил он, разве не чудо?

В этот момент вечности смерть отступилась от них, по неведомой причине отказалась их прибрать.

– Что это? – спросила Лилли.

– Талисман. Он будет тебя оберегать. – С этими словами он надел цепочку ей на шею.

– Спасибо… – успела пролепетать она, закрывая глаза. В следующую секунду она уже спала.

Стивен не удивился. Он сам был совершенно обессилен, жара норовила снова повалить его на землю. Но нельзя было терять ни минуты.

Он взял девочку на руки и понес ее прочь от смерти, от погибели и разрушения, прочь из ее родного города.

Он уже решил, что дойдет до старой дороги, а там станет искать человека с рацией. Это был единственный выход, и решение не требовало долгих размышлений.

По пути Стивен думал о жене и дочери, ждавших его в родном городе по другую сторону океана. От пекла у него гудели все мускулы и кружилась голова. Мысли метались и путались.

Не хотелось думать о предстоявшем девочке дальнем пути. Этот путь только начинался, у нее не было ни семьи, ни близких. Ее родину раздирала война.

Но сейчас все это не имело значения. Девочке требовались врачи, медицинская помощь, чистая вода, безопасное место, где можно будет отоспаться. Если поскорее не передать ее в руки врачей, то отсутствие у нее семьи и крыши над головой перестанут составлять проблему.

Стивен проследит, чтобы угроза ее жизни была устранена, а потом добудет место на первый же самолет и улетит домой, к семье, даже если это будет означать потерю работы. Чтобы не сойти с ума, он должен расстаться с этим проклятым местом. Он отчаянно надеялся, что его отпустят воспоминания о заброшенных полях, сожженных городах и реках, полных кровавых останков.

Смерть предоставила ему второй шанс, и он не собирался им пренебрегать.

Но до конца своей жизни, закрывая глаза, Стивен будет видеть маленькую девочку, стоящую под палящим солнцем посреди улицы, одну-одинешеньку в обезлюдевшем городке на холме, под боком у мертвой атомной станции. Он никогда не забудет Лилли в рваном белом платьице, замершую на месте, с широко распахнутыми глазами, молящими о помощи.

Этот образ будет преследовать Стивена до последнего дня его жизни, до того мгновения, когда вечность потребует вернуть ей долг.

пер. А. Кабалкин

Бентли Литтл

В комнате

«В комнате я исполняю танец».

Слова эти произнес шепотом мой отец, когда я спал.

А наутро он исчез.

Когда отец нас бросил, мне было десять лет. Он никому не говорил, что собирается уйти, и никогда потом не звонил, даже письмеца не прислал. Просто как-то утром мы встали, а его не было. Сначала мы не знали, убит он или похищен; вдруг его уволокли пришельцы или спрятали по программе защиты свидетелей? Но когда мама сказала нам, что он забрал свою одежду и любимые компакт-диски, когда через пару дней обнаружила, что он снял деньги с банковского счета (хотя и не все), когда узнала, что он уволился, уведомив работодателя за две недели, – то есть поняла, что он спланировал все заранее, – она усадила нас и сказала просто, серьезным тоном: «Ваш отец ушел из семьи».

Больше она никогда о нем не говорила, и если я или Клара о нем упоминали, она сразу меняла тему.

Несмотря на свою жгучую ненависть к нашему отцу, мама позволила моей сестре и мне держать по одной его фотографии в своих комнатах. Других его фотографий в доме не было – все совместные снимки моих родителей были убраны с глаз долой, зато у меня на комоде красовался отец со мной на плечах, перед муляжом швейцарской горы Маттерхорн в Диснейленде. На этом снимке мне было лет пять. В комнате Клары висела на стене фотография в рамке, на которой папа помогает ей строить на пляже песчаный замок. Не знаю, как Клара, мы с ней никогда этого не обсуждали, но я по прошествии лет стал забывать разные связанные с отцом мелочи: какую он носил обувь, как смеялся, какую еду предпочитал. Его образ в моем сознании осыпался, все больше утрачивая целостность.

Единственное, что четко врезалось мне в память, – это те его слова, произнесенные шепотом ночью и ставшие частью моего сна: «В комнате я исполняю танец».

Я был старшеклассником, когда Лиз Нгуен пригласила меня на танцы в «День Сэди Хокинс». Я был к ней неравнодушен и не сомневался, что тоже ей нравлюсь, подтверждением чему стало это приглашение. Единственная загвоздка состояла в моем неумении танцевать. Как ни стыдно мне было в этом сознаться, я сделал это, чтобы у Лиз была возможность сдать назад.

Но она рассмеялась.

– Думаешь, я сама великая танцовщица? Я тоже нечасто хожу на танцульки. Только взгляни на меня!

Я взглянул. Она, конечно, не была из тех любительниц узких джинсов и выпивки, предпочитающих танцы учебе, но, на мой взгляд, она была чудесной девушкой. Стройная, хорошенькая, педантичная, но не до занудства. По мне, она была гораздо привлекательнее всех остальных девчонок в моем классе.

Но танцевать она, конечно, умела, хотя бы чуть-чуть.

А я нет.

Я сказал ей об этом, и она опять прыснула. Казалось, моя неуклюжесть ее привлекает, а не отталкивает.

– Я тебе помогу, – говорит. – Мы можем практиковаться в моей комнате.

«В комнате я исполняю танец».

От этой мысли я поежился.

– Ты часто… разучиваешь танцы у себя в комнате? – спрашиваю.

– А как же, – ответила она. – Там я могу смотреться в зеркало. Сразу видишь, как выглядишь. – И поспешно добавила: – Чтобы исправлять недостатки, а не чтобы на себя любоваться.

Я улыбнулся.

– Я серьезно! – Она шлепнула меня по плечу.

– Хорошо, – согласился я, – давай попрактикуемся.

Напрасно Лиз скромничала: танцевала она совсем неплохо. Всю следующую неделю мы не меньше часа в день разучивали простейшие па. При всей моей неловкости она сумела научить меня одному медленному танцу, где я просто раскачивался из стороны в сторону, держа ее за руки, и одному быстрому, под песенки: в нем мне надо было стоять почти по стойке смирно.

На неделе, предшествовавшей танцам, мы только мельком виделись в школьных коридорах и несколько раз болтали по телефону: завершалась четверть, было много контрольных работ и домашних заданий, так что на танцевальную практику времени не хватало; правда, я тренировался самостоятельно, перед собственным зеркалом, и как будто добился прогресса. Во всяком случае, решил, что уже не ударю в грязь лицом.

«День Сэди Хокинс» пришелся на пятницу. Танцы устроили вечером в спортзале. Как требовала традиция, «дамы» приглашали «кавалеров». Поэтому Лиз сама купила билеты и заехала за мной с бутоньеркой, которую приколола к моей рубашке. В отсутствие обычного предлога – урока танцев – нам пришлось завести разговор, и я всю дорогу мучился, безуспешно пытаясь подыскать такую тему, на которую смог бы произнести хотя бы несколько осмысленных фраз. У Лиз получалось не лучше, зато она проявляла самообладание и собранность, каких я в ней раньше не замечал. Я чувствовал себя рядом с ней неотесанным болваном. Мы несколько дней не разговаривали, вот я и выпалил от отчаяния:

– Что ты делала вчера?

Я знал, что она, скорее всего, была в школе, а потом вернулась домой, вот и все, поэтому заранее ломал голову над следующим вопросом, но тут она взяла да и ответила:

– В комнате я исполняю танец.

Я замер. Именно это сказал мой отец много лет назад. При этих словах у меня отчаянно заколотилось сердце.

Мы как раз заезжали на школьную стоянку, так что обсуждать ее реплику не было времени. Я даже не был уверен, что мне этого хочется. Я уже стал ее побаиваться и облегченно перевел дух, когда мы вылезли из машины. Тут подъехал «Аккорд» Шэри Стиллман, из которого вышел мой друг Девон, я подошел поздороваться, и мы направились в спортзал вчетвером.

Стоя рядом с Девоном, я наблюдал за Лиз: они с Шэрон взяли для нас пунш.

«В комнате я исполняю танец».

Она двигалась как-то по-другому, с тем самообладанием, которое я заметил еще в машине, и я не мог отделаться от чувства, что теперешняя Лиз Нгуен уже не та, что пригласила меня на танцы две недели назад.

Мы пили пунш и болтали с друзьями, но я все время помнил, что предстоит танец. Когда диджей поставил одну из тех песенок, танцы под которые мы с Лиз разучивали, она схватила меня за руку и потащила в гущу танцующих.

Она танцевала не так, как у себя в комнате, и я не мог за ней поспеть. Я надеялся, что она уймется, вспомнив о моем невысоком уровне, но она завелась не на шутку, поэтому, вытерпев две песенки, я убрался и занял позицию у столов с выпивкой, оставив ее танцевать одну. Она была там одна, без пары, и, наблюдая за ней издали, я видел в ее движениях сумасбродство, даже некое безумие. Это заметил не только я. Постепенно она осталась в одиночестве: остальным стало не по себе находиться с ней рядом, и они посторонились.

Думая о предстоящей дороге обратно наедине с ней в машине, я ощущал неприятное чувство в животе, поэтому попросил Девона и Шэри меня подвезти.

– Ты не собираешься ее предупредить? – спросил Девон, кивая на Лиз, которая никак не могла угомониться на опустевшем танцполе.

– Нет, не собираюсь, – ответил я.

В понедельник Лиз не пришла в школу. Когда вечером я позвонил, чтобы узнать, не приболела ли она, мне ответила ее мать, которая, стоило мне произнести имя Лиз, расплакалась и бросила трубку.

Она так и не вернулась на занятия, хотя ее по-прежнему вызывали на перекличках перед лекциями по общественным наукам, которые мы вместе посещали. Никто из моих знакомых больше ни разу ее не видел.

Я окончил колледж с дипломом по английскому языку. Я хотел стать писателем, но знал, что пока что надо чем-то зарабатывать на жизнь, поэтому нанялся преподавателем в частную школу в Анахейм Хиллз. Учительство мне давалось легче, чем сочинительство, поэтому после своего второго учебного года я бросил делать вид, что пишу роман (раньше я только и твердил об этом всем и каждому). Два с половиной месяца летнего отпуска я потратил на кино, пляж и друзей. Праздник Четвертого июля я провел с матерью и сестрой.

В конце августа я подбирал в магазине школьно-письменных принадлежностей плакаты для классной доски, когда увидел через окно женщину на стоянке: она махала рукой кому-то в магазине. Не узнав ее, я решил, что она машет кому-то другому, но когда вышел с покупками и зашагал через стоянку к своей машине, эта женщина направилась ко мне. Она была непривлекательной, лет пятидесяти, одета во все коричневое, но ее лицо выражало такую целеустремленность, что я ускорил шаг. Такая дамочка вполне могла воззвать к моей гражданской совести или попросить денег, хотя я уже догадывался, что она хочет со мной поговорить, и поставил целью сесть в машину до того, как она меня поймает.

Но цель достигнута не была. Наши траектории пересеклись футах в пяти от багажника моей машины. Она остановилась и уставилась на меня.

– Чем я могу вам помочь? – промямлил я.

– В комнате, – молвила она тихо, – ты можешь написать свой рассказ.

От ее слов я похолодел.

В КОМНАТЕ!

– О чем это вы? – спросил я с наигранной храбростью, покрывшись гусиной кожей.

Она схватила мою руку, перевернула ее ладонью вверх и, прежде чем я успел вырваться, стала писать на моей ладони черным фломастером, которого я раньше не замечал. Через несколько секунд, завершив свое занятие, она зашагала прочь.

– Эй! – крикнул я, но она не оглянулась. Мне и не хотелось, чтобы она оглядывалась.

Я уставился на свою ладонь: что она там накалякала? Как я и боялся (или знал?), это оказался адрес.

В КОМНАТЕ…

Как она узнала, что я хочу стать писателем? Связана ли упомянутая ею «комната» с той, о которой говорил мой отец? Вопросов было слишком много, ответов – ни одного.

Адрес на моей ладони указывал на весьма отдаленное место. Я жил в Анахейме, а улица, название которой красовалось на моей руке, находилась в Лос-Анджелесе. Она упоминалась в выпусках новостей – вероятно, в связи с какими-то преступлениями. Я знал, что непременно отправлюсь туда, чтобы все выяснить. Вместо того, чтобы вернуться домой, все обдумать и попытаться прийти к логическому умозаключению, я решил ехать туда немедленно. Я заправил бак на ближайшей колонке, включил навигатор и помчался по шоссе Санта-Ана на запад.

Улица располагалась в центральной части города, среди небоскребов. Я терялся в догадках, к чему готовиться, и по пути успел навоображать всякого, от склада до богатого особняка и ночлежки. Но навигатор привел меня к одному из типичных для Лос-Анджелеса небоскребов, бетонному офисному билдингу с одинаковыми рядами окошечек – такие часто можно видеть в черно-белых кинофильмах 1940-х годов. Он уступал высотой соседним гигантам из стекла и стали, но все равно был внушительным и, несмотря на почтенный возраст, все еще использовался: через стеклянные двери сновал взад-вперед деловитый люд.

Мне пришлось изрядно поколесить по окрестным кварталам, по улицам с односторонним движением, прежде чем нашлось свободное парковочное место рядом с закрытым итальянским рестораном. У меня не было монет в четверть доллара для паркомата, но он оказался современным, принимающим кредитные карточки, поэтому я заплатил за час стоянки и зашагал по боковой улице к зданию.

Заправляя машину, я переписал адрес со своей ладони на краешек дорожной карты Калифорнии, которую возил в бардачке, на случай, если чернила быстро сотрутся, но они еще были видны, поэтому, войдя в холл здания, я справился с надписью на ладони: комната 511. Пятый этаж, решил я и дождался одного из лифтов.

Коридор на пятом этаже был пуст. Я услышал музыку и пошел на звук. Он доносился, ясное дело, из-за последней двери на этаже, – деревянной, с облупившейся краской, как в любой из квартир в любом жилом доме. На уровне глаз к двери были прибиты три металлические цифры: 5, 1, 1.

Не найдя звонка, я постучал. Никто не ответил, тогда я постучал снова. К музыке примешивались другие звуки, которых я не мог распознать, но дверь мне не открывали. Тогда я повернул дверную ручку – и дверь медленно открылась.

В помещении передо мной было сумрачно, но не темно. Ни окон, ни осветительных приборов. Здесь оказалось гораздо просторнее, чем я ожидал, и было полно народу. Мужчина в блузе рисовал на огромном холсте абстрактную картину. Женщина играла на пианино.

Один из людей был моим отцом.

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Книга содержит хронологически изложенное описание исторических событий, основанное на оригинальной а...
Этот роман объединил в себе попытки ответить на два вопроса: во-первых, что за люди окружали Жанну д...
Женщина и мужчины. Иногда мечта может стать кошмаром в калейдоскопе встреч и расставаний, любви и ст...
Кто состоит в клубе анонимных наблюдателей? Как работают в министерстве образования жира? Что будет,...
Кайли и Джош провели вместе всего одну ночь, и то по ошибке. Три года спустя Кайли возвращается в св...
Эйвери Шоу устала метаться в Нью-Йорке между своими разведенными родителями и уехала в Австралию на ...