Не зови меня больше в Рим Бартлетт Алисия Хименес

– Рокко, я тебя не предам. Да и что бы я от этого выиграла? Ты можешь думать что угодно, но я никогда таких вещей не делала. Клянусь тебе нашим былым времечком.

Катанья повесил трубку. Маурицио снял наушники и вызвал полицейского, дежурившего у двери, чтобы тот увел Марианну. Проходя мимо ispettore, она бросила ему в лицо какие-то слова, но я их не разобрала, хотя по выражению ее лица догадалась: это было оскорбление. Когда мы остались в номере вчетвером, Гарсон, довольно плохо понявший, о чем шла речь, попросил объяснений у Габриэллы. А я обратилась к Абате:

– Как тебе удалось добиться, чтобы эта женщина согласилась так безоглядно помогать нам?

– Я дал ей понять, что он не отстанет от нее, пока мы его не арестуем.

– Скажи мне еще одну вещь: когда Катанья заявил, что это они требуют, чтобы он меня убил, он имел в виду мафию?

– Может, и так, не знаю.

– А Марианна, судя по всему, сразу поняла, о ком речь.

– Я велел ей не задавать лишних вопросов, а больше поддакивать.

Я кивнула. Потом посмотрела по сторонам. Видок у всех у нас был неважнецкий. Два дня, проведенные здесь, давали себя знать.

– Пора отправляться отдыхать, это нам просто необходимо.

– Но завтра в семь утра…

– Да, Маурицио, знаю. Завтра с раннего утра мы должны заняться подготовкой моего убийства.

Все разом вздрогнули, из чего я вывела, что в этот час и в этих обстоятельствах коллеги не были способны по достоинству оценить мое чувство юмора.

В голове у меня свилось в клубок столько сомнений и опасений, что мне, видимо, грозила бессонная ночь. Тем не менее я буквально рухнула в постель, и уже ничто не могло прервать то сладкое и чудесное наслаждение, каким является сон.

На следующее утро комиссар Стефано Торризи присутствовал на нашем первом совещании.

– Я даже вообразить себе не могу, зачем мафии понадобилось убивать вас, инспектор, – начал он отвечать на вопросы Абате. – Не исключено, что им нужно избавиться от Катаньи, и они решили использовать вас.

– Не понимаю.

– Они поставили ему условие: он убивает вас и этим искупает свою вину перед ними. На самом деле они рассчитывают на то, что он сам погибнет при этой попытке.

– Да, но ведь есть и немалый риск: мы его схватим живым, и он выдаст нам какие-нибудь секреты.

– Скорее всего, никаких особых секретов он просто не знает, дорогая Петра.

– Но тогда почему они хотят прикончить его?

– В наказание за совершенные ошибки. А вас они, возможно, хотят использовать как наживку.

– Кажется, я превратилась в такую универсальную наживку, на которую клюют любые рыбы.

– Все это очень приблизительно, но на всякий случай… Надеюсь, вы, ispettore, позаботились о достаточно надежной охране, когда разрабатывали свой план?

– Да, но охрана должна быть совсем незаметной, если мы хотим добиться нужного результата. Если Катанья что-либо учует…

– Именно это меня и беспокоит, Маурицио, честно признаюсь.

– Не волнуйтесь, Стефано, я поставлю двух стрелков на втором этаже гостиницы.

– Совсем как в старые времена, да? Надо было появиться прекрасной даме из испанской полиции, чтобы мы снова начали работать с настоящим размахом.

– Это только ради того, чтобы произвести на нее впечатление, – отозвался Абате.

– Но в любом случае хочу вам напомнить, коллеги: он нам нужен живым для продолжения расследования в Испании. И мне, кстати, тоже хотелось бы выйти из этой переделки живой.

– Ваш комиссар из Барселоны никогда не простит нам, если мы возвратим ему вас в подпорченном виде.

– Нет, не простит, да и мой муж, надеюсь, тоже.

Оба они засмеялись. Потом Торризи заговорил с таинственным видом:

– Чтобы порадовать вас, признаюсь: я кое-что накопал, выясняя, кто стоит за спиной Элио Трамонти.

– А вы не могли бы поделиться со мной накопанным?

– Более непроницаемой, чем итальянская мафия, считается только итальянская полиция, которая ею занимается.

– Да и у всей Италии есть нечто непроницаемое для иностранца, комиссар.

– Bravissima! Это точно!

Прощаясь, он поцеловал нам с Габриэллой ручки и пожелал всяческих успехов, но так и не проронил ни слова на интересующую меня тему. Я с этим смирилась. Время снова стало тянуться еле-еле. До сих пор я ни разу не видела Маурицио таким взвинченным, как в то утро. Но это была не та электризующая нервозность, которая заставляет человека все время двигаться или без умолку болтать. Нет, он находился в состоянии боевой готовности, предельной концентрации ума. Взгляд у него сделался очень живым, очень блестящим, а со щек не сходил легкий румянец. У меня мелькнула мысль, что такое крайнее напряжение делает его очень привлекательным. Я же, напротив, выглядела совершенно спокойной, кажется, даже слишком спокойной. Словно в глубине души – благодаря свойственному мне от природы скепсису – так и не смогла поверить, что есть хоть малейший шанс довести наш план до конца. Все эти строительные леса, возведенные с большой тщательностью, могли рухнуть в любой момент. Ведь на самом-то деле во время телефонного разговора Марианны с Катаньей он ни словом не дал понять, что принял ее предложение. Безусловно, итальянские полицейские лучше нас знали особенности своих преступников и особенности своей страны; а мне ближайшее будущее по-прежнему рисовалось как сцена из фантастического романа: Катанья является к гостинице, чтобы убить меня, а инспектору Абате и его стрелкам хватает времени выстрелить в его руку с пистолетом или в ноги. И я, руководствуясь чисто испанской логикой, пришла к выводу, что Рокко Катанья в указанное место просто не явится.

В семь вечера зазвонил телефон Абате и ему сообщили, что стрелки уже заняли свои позиции на втором этаже гостиницы. Скоро предстояло начать действовать и нам. Гарсон то и дело отлучался в кафетерий, а я под любым предлогом избегала оставаться с ним наедине. Иначе он начал бы изводить меня своими опасениями. И все же один раз, когда я пошла в туалет, мы столкнулись с ним в коридоре. Уверена, что он нарочно поджидал меня, о чем свидетельствовала первая же его фраза:

– Поверьте, Петра, я никак не могу избавиться от тревожных мыслей – вам предстоит очень рискованное дело.

– Успокойтесь, Фермин, все отлично просчитано.

– Да, но ведь комиссар Коронас так ничего и не знает об этой операции!

– А зачем его зря волновать?

– Но ведь речь идет не о нашем дедушке или о ком-то вроде того! Что значит волновать или не волновать? Он наш начальник, и мы не имеем права действовать без его разрешения!

– Идите к чертям собачьим, Гарсон! Неужто забыли, какое мерзкое дело мы с вами раскручиваем? Так вот, мало того что здесь к нам пристегнуты две итальянские няньки, которые хотят все за нас сделать, так мы еще должны просить позволения в Испании на любую мелочь…

– Ничего себе любая мелочь! Разве можно назвать мелочью этот план, при выполнении которого вас может запросто настичь пуля Катаньи?

Я не смогла удержать смеха. Гарсон смотрел на меня со все возрастающей обидой.

– Простите, Фермин, меня насмешили вовсе не ваши тревоги, а это вот выражение “может настичь пуля”. Звучит так, словно я косуля, за которой гонятся охотники.

– Издевайтесь, издевайтесь, сколько хотите, это лишний раз показывает вашу беспечность.

– В случае, если меня настигнет пуля, как вы выражаетесь, прошу кремировать меня здесь – и чтобы вы лично развеяли мой прах с семи римских холмов. То есть понемногу пепла с каждого холма. И хорошенько рассчитайте, когда станете делить пепел на части, не приведи господь, останетесь с пустыми руками посередине действа.

– Вы умеете быть совершенно несносной, если пожелаете.

В восемь мы все вместе отправились ужинать в ближайшую тратторию. А почему бы и нет? До одиннадцати вечера делать нам было нечего, а сидеть в комиссариате уже осточертело. Пойти куда-нибудь поесть и поболтать – хорошее отвлечение.

Когда мы расселись за столом, младший инспектор Гарсон, измученный приступами благоразумия, высказал неожиданную мысль:

– Мне кажется, Габриэлле следовало бы во время нашей операции остаться дома или в комиссариате. Мы не можем с точностью предвидеть, как все будет развиваться, и если вам, Петра, придется воспользоваться ее оружием, у нее, возможно, будут неприятности.

Я глянула на него, не веря своим ушам.

– Подождите, Гарсон, но ведь то, что она будет находиться неподалеку от меня, – часть нашего плана.

– Знаю, но именно это и вызвало мои сомнения. Нельзя забывать, что у Габриэллы маленький ребенок, о котором она должна думать в первую очередь. Если бы ispettore мог…

Его неуместная защитительная речь вызвала столь же неожиданный эффект: девушка вдруг буквально зарычала на малопонятном для нас итальянском:

– Вы что, хотите, чтобы я отправилась менять сыну памперсы? И не мечтайте! У меня своя роль в этой операции, как и у любого другого полицейского, а мой ребенок – это мое личное дело, никак не связанное со служебными обязанностями.

Она повернулась ко мне, словно ища поддержки, но не получила ее. Гарсон замер с открытым ртом.

– Да нет же, послушайте меня! Разве я сказал что-то обидное? Не знаю, происходит ли то же самое с вами, ispettore Абате, но я с каждым разом все меньше понимаю женщин. Чем больше ты стараешься взять их сторону, тем агрессивней они становятся. И не имеет значения, молодые они, старые или средних лет, никогда не угадаешь, как себя с ними вести.

Маурицио ожидал, что я успокою этих двоих, но, поймав мою насмешливую улыбку, понял, что действовать придется ему самому.

– Прошу вас, держите себя в руках. Мы все нервничаем, но нельзя допускать, чтобы из-за ерунды под угрозой оказалась слаженная работа нашей группы.

Формулировка была слишком обтекаемой, но благодаря ей мы смогли довести ужин до конца без новых вспышек. По дороге обратно в комиссариат Абате и Гарсон шли впереди, мы с Габриэллой – сзади. По жестам моего подчиненного я могла заключить, что его обвинительная речь против вечно женственного продолжалась своим чередом. Абате оставалось только кивать, и голова его то и дело с бычьей тяжестью опускалась вниз. Про себя же он, видно, вопрошал Господа Бога: зачем Он позволил этим сумасшедшим испанцам ворваться в его профессиональный мир.

Вдруг Габриэлла сказала мне очень серьезным тоном:

– Видите, инспектор? Я поняла, что вы правы: то, что у тебя появился ребенок, не должно стать центром твоей жизни.

Я вздрогнула и холодно ответила:

– Я высказываю собственное мнение, Габриэлла, но ни в коем случае не даю советов. И если кто-то путает две эти вещи, ответственности я не несу.

Она посмотрела на меня так, словно вот-вот заплачет, но не заплакала. Потом она устремила взгляд куда-то вдаль, и больше мы с ней не обменялись ни словом.

В девять тридцать Габриэлла с Гарсоном выехали в гостиницу “Фьори”. В последний момент мы еще раз обговорили их довольно простую роль в нашем плане: они будут оставаться в номере и – главное! – ни в коем случае не высунут оттуда носа, пока мы им не позвоним.

Мы с Абате продолжали мирно беседовать, стараясь не поддаться волнению.

– Странно, что твой шеф не стал настаивать на своем здесь присутствии, – бросила я.

– Он ничего подобного и не предлагал. Знаешь, если он разрешил операцию, это не значит, что он ее одобряет.

– То есть ответственность несешь ты?

– Только в том случае, если дело закончится скверно.

– Знакомая система. Надеюсь, ты не получишь на свою голову неприятностей. Это наше расследование, мы приехали сюда…

– Давай сменим тему.

Я предпочла вообще больше не разговаривать и в одиночестве ждать, сидя в зале совещаний. Зал был пуст. Кто-то оставил на столе пару бумажных стаканчиков из-под кофе. Лампы дневного света на потолке тихо ворчали. “А если и вправду кто-то задумал убрать меня с дороги?” – подумала я. Вряд ли, конечно, но ни в чем нельзя быть уверенной, когда начинаешь операцию, в которой будет пущено в ход оружие. Я позвонила Маркосу.

– Что это ты звонишь в такой час? Я ждал твоего звонка попозже. Что-нибудь случилось?

– Все хорошо, просто у меня выдалась свободная минутка, и я захотела услышать твой голос. Тебе это может показаться глупостью, но я вдруг поняла, что не помню, как в точности звучит твой голос.

– Такая глупость кажется мне чудесной. Когда ты намерена вернуться домой?

– Скоро, очень скоро. Точнее смогу сказать завтра. Маркос, как ты думаешь, что, если я позвоню Марине?

– Позвони, конечно, почему бы и нет?

– А если ее мать разгневается?

– Она никогда сама не берет трубку. Позвони Марине, она будет страшно рада. Петра, я безумно хочу тебя видеть.

Я вспомнила его искренний и глубокий взгляд, слабый запах одеколона, который всегда от него исходил, его просторные вязаные жакеты, под которые я любила совать руки, когда его обнимала.

– Я тоже, – прошептала я.

Затем я набрала номер Марины, но трубку взял ее брат Тео, который, видно, пришел к ней в гости.

– Петра! Ты все еще за границей?

– Я скоро вернусь. Какие новости?

– Уго выбрали в сборную школы по баскетболу.

– С ума сойти! А ты?

– А мне дали роль в отрывке из одной пьесы, и мы ее покажем на Рождество.

– И какая же это роль?

– Раньше обязательно требовали, чтобы это были испанские или каталонские классики, а теперь у нас новая учительница, и она разрешает ставить, что нам нравится.

– И что ты выбрал?

– “Ричарда Третьего” Шекспира.

– Ничего себе! Ты что, читал эту пьесу?

– Да, сначала я видел отрывок по телевизору, а потом прочитал всю целиком. Ричард Третий хромой, без одной руки и с горбом, и еще он зол на весь мир. Мне он жутко нравится!

Я от души расхохоталась. Все это очень на него похоже. Я попросила его позвать к телефону Марину. Через несколько секунд я с волнением услышала ее медленный, вдумчивый голос:

– Сегодня у тебя есть время поговорить со мной, Петра?

– Сегодня есть. Как дела?

– Помнишь, я тебе сказала, что балет – это чушь свинячья? Так вот – так оно и есть! Мне совсем, совсем не нравится. Хотя мы занимаемся не в пачках, а в черных балетных трико.

– Ты не права, тебе наверняка понравится, и в конце концов ты сможешь танцевать такие чудные вещи, как “Лебединое озеро”, “Щелкунчик”, “Коппелия”. Я так и вижу, как ты паришь в воздухе, словно весишь меньше пушинки.

– Да, только девчонки говорят, что от этого на ногах появляются такие узелки, а я не хочу, чтобы у меня на ногах появлялись узелки.

Тут в дверь заглянул Маурицио:

– Петра, пора выезжать.

Я ошалело смотрела на него. Кто этот мужчина? Как всегда, когда я погружалась в одну из сфер моей жизни, остальные словно переставали для меня существовать. Я глянула, как будто не понимая, о чем он говорит. Он повторил не без тревоги:

– Петра, уже пора выезжать.

Я через силу пробормотала еще несколько фраз, прощаясь с девочкой, а на ее несколько раз повторенный вопрос: “Когда ты вернешься? Когда ты вернешься?”, смогла ответить только: “Скоро”.

Прежде чем выехать в гостиницу, Маурицио по телефону получил подтверждение, что все участники операции готовы. Затем без всякого намека на улыбку, но и без видимого напряжения сказал:

– Все, едем.

Машину он вел молча. Я тоже не раскрывала рта. Припарковались мы в соседнем с гостиницей “Фьори” тупике. Часы показывали без пяти минут одиннадцать. Вокруг не было ни души. Он первым вышел из машины, я – следом за ним. Мы медленно шагали к служебному входу – спиной к главной улице, – не глядя друг на друга. Два шага, три, четыре… Сделав пятый, мы услышали легкий шум. Абате резко развернулся, в руке у него уже был пистолет. Я тоже развернулась. Высокий, крепкий мужчина – из-за темноты мы различили только его силуэт – стоял, расставив ноги и вытянув перед собой соединенные вместе руки.

– Бросай оружие! – крикнул Маурицио и почти сразу же выстрелил.

Грохот получился ужасный. Я тоже выхватила пистолет. Я лишь на долю секунды опустила глаза на свой карман, но когда их снова подняла, мужчина уже лежал на земле. Мой коллега рванул к нему. Я последовала за ним. Мы опустились на колени рядом с бездыханным телом.

– Он мертв, – сказал ispettore словно самому себе. – Этого не может быть! Я целился в ноги! Этого не может быть!

– Выстрелил еще и кто-то другой, – сказала я.

Он вскочил и кинулся к окнам гостиницы, выходящим в тупик. Оба полицейских стрелка высунулись в окна второго этажа.

– Вы стреляли? – спросил Маурицио.

– Никак нет, ispettore. Кажется, пара выстрелов была сделана вон оттуда. – Полицейский указал на окна дома, расположенного напротив гостиницы.

Повернувшись, я увидела, что Габриэлла и Гарсон уже стоят неподалеку. Габриэлла хотела поскорее забрать у меня свой пистолет. Я кинула его девушке. Она поймала пистолет на лету и со всех ног помчалась в сторону главной улицы. Гарсон, несмотря на свою тучность, побежал за ней. Оба стрелка вышли на дорогу и встали рядом с нами. Абате снова опустился на колени перед трупом.

– Это Рокко Катанья, – процедил он сквозь зубы. – Но что же случилось?..

Он был совершенно не в себе, словно мысли его улетели куда-то далеко-далеко. Я бы поклялась, что сейчас он просто не способен ничего увидеть или услышать. Внезапно он в отчаянии закрыл ладонями глаза, потом схватил меня за руку:

– Быстрее, быстрее, пошли.

– Куда?

– К главному входу в гостиницу. – Он повернулся к полицейским. – Вызывайте “скорую помощь”, медэксперта, судью… и комиссара Торризи. Понятно?

Мы побежали. Когда мы оказались на углу, зазвонил мой мобильник. Это была Габриэлла. Я остановила Абате.

– Я не успела, инспектор, – сообщила девушка. – Здание напротив – это старый жилой дом. В тупик выходят окна лестничной площадки. На третьем этаже окно было открыто. Дверь в подъезд не запирают до двенадцати ночи, войти может кто угодно. Позднее я позвоню еще.

Я пересказала ее отчет ispettore, но он не дал мне закончить. И снова дернул за руку. Я побежала следом. У главного входа мы сразу же увидели двух охранников Марианны Мадзулло. Абате обратился к ним крайне сурово, словно каждое его слово было ножом гильотины:

– Мадзулло в гостинице, как и прежде?

– Разумеется, ispettore, она не выходила из своей комнаты, – ответил один из них, но в тот же миг лицо его напряглось.

– Номер комнаты, – по-командирски потребовал Маурицио.

– Триста двенадцать.

Полицейские хотели было последовать за нами, но ispettore сделал им останавливающий жест:

– Ждите нас здесь и глядите в оба.

Мы вошли в лифт. Даже в тесной кабинке мы не смотрели друг на друга. На третьем этаже Абате рванул к нужной нам комнате. Он несколько раз постучал, потом хватил по двери кулаком.

– Разумеется, ее и след простыл, – сказал он негромко, словно подтверждая очевидный факт.

Мы спустились вниз. Абате показал дежурному свой полицейский жетон. Тот не видел Марианну Мадзулло, никто про нее не спрашивал, и парень даже не понял, о ком идет речь. Абате попросил ключ от триста двенадцатой комнаты. Приказал собрать всех, кто дежурил в этот вечер. Мы снова поднялись на третий этаж, и ispettore отпер дверь ключом, но проделал это с такой злостью, которой хватило бы и на то, чтобы вышибить дверь ударом ноги. Я вошла следом за ним. Постель была разобрана, по всей комнате валялась женская одежда. Абате на пару минут заглянул в ванную и вынес оттуда красивый букет цветов.

– Упорхнула, – только и сказал он.

Мы опять вернулись на первый этаж, неся букет, на котором отсутствовала карточка цветочного магазина. Туда уже позвали тех, кто работал в этот вечер, – двух парней, которые еще не успели покинуть гостиницу после своего дежурства. Абате спросил их:

– Кто-то ведь принес эти цветы в комнату триста двенадцать, так?

– Да, – ответил один из них. – Уже после восьми вечера. Я находился здесь. Но это был не работник цветочного магазина, а посыльный в форме.

– Из какой-то известной фирмы?

– Вряд ли, вернее, не знаю; на нем было что-то вроде красного комбинезона. Он спросил про синьору Римини. Я позвонил в номер и сообщил, что пришел посыльный с букетом. Синьора сказала: “Пропустите его”. Что я и сделал – пропустил.

– А вы видели, как он вышел?

– Издалека я заметил, как он проходил через главную дверь. На голове у него уже был мотоциклетный шлем.

– Проверьте, были ли телефонные звонки в этот номер или, наоборот, оттуда.

Их начальница поискала на экране. Через несколько секунд она сообщила:

– Телефоном триста двенадцатой комнаты никто не пользовался.

Мой коллега отвернулся от служащих гостиницы, даже не поблагодарив их. Это сделала я. Мы вернулись в номер. Абате обвел взглядом царивший там беспорядок. И только тут заметил, что все еще держит в руках букет. В припадке гнева он швырнул цветы на пол. Они разлетелись во все стороны. Потом ispettore подошел к кровати и вяло сел на нее. Потом закрыл лицо руками.

– Маурицио, тебе надо успокоиться.

– Я спокоен, во всяком случае, спокоен в достаточной мере, чтобы понять, какую глупость совершил.

– Излишнее доверие – не глупость.

– Прямо перед самым нашим носом, Петра! Мафия блестяще нас использовала.

– Да кто же мог подумать, что Марианна?..

– Я должен был подумать! Я итальянец, работаю в Италии и должен был догадаться…

– Могу тебе сказать только одно: меня удивила та легкость, с какой ты поверил в готовность Марианны помочь нам.

– Ты не все знаешь: я вел с ней не слишком честную игру. Пригрозил, что у нас подготовлены фальшивые доказательства ее вины и мы снова отправим ее в тюрьму. Поэтому я так полагался на то, что она до конца сыграет свою роль!

– Хватит, Маурицио, не думай больше об этом.

– А как, интересно, мне не думать об этом, Петра? С первых шагов в полиции меня учили никогда никому не доверять. А сейчас я повел себя как последний идиот. Они обставили нас как детей.

– Но как могла Марианна предупредить своих дружков из мафии? За ней наблюдали, ее телефон прослушивался.

– Очень просто. Наверняка у нее был еще один телефон, о котором мы не знали.

– Но ведь невозможно было заподозрить, что Марианна связана с мафией. Жила в своей квартире, работала за жалкие гроши…

– Это не имеет никакого отношения к делу, Торризи легко объяснил бы тебе такого рода нестыковки; и прошу тебя: не пытайся сгладить ситуацию, для нас это – самый настоящий провал. И в довершение всего, словно в насмешку, они вывели ее из гостиницы тем же способом, каким мы ее туда доставили, – в костюме посыльного. И я чувствую себя полным кретином, да, кретином.

– Отлично, ispettore, можешь и дальше называть себя кретином, никудышным полицейским – кем хочешь. Если, конечно, тебе от этого легче… Но я убеждена, что больше, чем сделали, мы сделать не могли. Порой возникают непреодолимые препятствия, и бороться с ними невозможно.

И тут он в бешенстве вскочил и расшвырял ногой цветы, валявшиеся на полу. Потом заорал, словно теряя рассудок:

– Это тебе такие препятствия, видать, кажутся непреодолимыми, но я обычно веду себя умнее!

Я почувствовала, как кровь ударила мне в голову. Я сглотнула и, постаравшись, чтобы голос ни на полтона не повысился, ответила:

– Если ты видишь жизнь в таком свете и так обращаешься с людьми, которые хотят тебе помочь, меня не удивляет, что жена бросила тебя. Я возвращаюсь к себе в гостиницу. Спокойной ночи.

Не знаю, как он отреагировал на мои слова, потому что вышла из номера, даже не глянув на него. Я очень быстро спустилась по лестнице. Выходя на улицу, миновала нескольких полицейских. Потом прошла какое-то расстояние пешком, пока не увидела свободное такси.