Не зови меня больше в Рим Бартлетт Алисия Хименес

– Ты восхитительна, Петра, восхитительна. Ты понравилась мне сразу, как только я тебя увидел, и с каждой минутой нравишься все больше.

Его глаза цвета меда прогуливались по моему лицу, но не для того, чтобы изучить его, а просто ради удовольствия. И тут я опять почувствовала желание – необузданное, горячее, дикое, такое, какое испытываешь только в молодости. Мне тоже нравился этот мужчина. Я не знала, нравился ли он мне прежде и будет ли нравиться потом, но именно в этот миг его ярко-красные губы, живые глаза, ржаного цвета волосы и радостная ухмылка вызвали желание поцеловать его в губы, сию же секунду поцеловать. Я хотела его, хотела его силу, его тело, хотя теперь он и казался мне незнакомцем. Я потеряла уверенность, что видела его когда-то раньше, и словно бы не знала, кто он такой. И это не имело никакого значения, достаточно было знать, кто такая я – женщина, все существо которой свелось к безумному желанию – волшебному, неодолимому, сшибающему все преграды.

– Поедем ко мне? – спросил он, с трудом обретая дар речи.

– Сними номер прямо здесь, – ответила я, чувствуя, как превращаюсь в живой факел.

А потом была вспышка, взрыв сознательной бессознательности, акт, который был человеческим именно потому, что в нем было много звериного. Я чувствовала это каждым мускулом, каждой порой своего тела, каждым касанием. Я отъединилась от себя самой, как случается, говорят, перед смертью. Я получила утоление – и вся выплеснулась наружу, я ощутила себя в центре жизни и, отлепившись от этого мужчины, ощутила некую абсолютную полноту. Я отвергла все хитросплетения собственного “я”, того вымышленного “я”, которое мы признаем за свое, потому что нам это внушили другие. В душе я смеялась. Жизнь была бы куда более настоящей, не будь у нас ни имени, ни воспоминаний, ни внешних подпорок, ни обязанностей. Одно только тело.

Маурицио заснул рядом со мной. Красивый, покорный, смирившийся со своей слабостью. Я довольно долго смотрела на его обнаженное тело. Он отдал мне себя, выполнил положенное, доверился мне – и теперь отдыхал совершенно умиротворенный.

Через какой-то промежуток времени, не могу сказать точно какой, ко мне вернулся мой обычный здравый смысл. Проснулась и совесть – и в тревоге чего-то ожидала, разом обрушив на меня осознание ситуации в целом – чтобы я, не дай бог, не упустила ни одной детали. Я глянула на часы. Тихонько тронула Маурицио за руку:

– Маурицио, я возвращаюсь к себе в гостиницу.

Он потянулся, как ленивый кот, потом, приоткрыв один глаз, пробормотал:

– Зачем тебе уезжать? Давай проведем эту ночь вместе.

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что, чтобы жить дальше, надо забыть. Так сказал ты.

– И ты уже хочешь начать забывать?

– Чем раньше, тем лучше. Разве ты сам что-нибудь помнишь?

– Ничего, – ответил он с грустью.

Я оделась и покинула номер, не сказав ни слова на прощание, как и он. Я вызвала такси и, когда ехала на большой скорости по прекрасным римским улицам, чувствовала себя хорошо. За столько веков история должна была накопить много забвений, подумала я, а потом подумала еще и о том, что только мощная вибрация двух тел заставляет исчезнуть ощущение мимолетности жизни, тоску смерти. Победить смерть можно, лишь прожив несколько минут без всякой философии, без всякой морали, отказавшись от мысли, что ты живешь благодаря дуновению гипотетического Бога.

На следующее утро мне чудовищно хотелось спать, но я, не опоздав ни на минуту, позавтракала вместе с Гарсоном. И с ходу попросила его обойтись без обсуждения событий вчерашнего вечера. Просьба его удивила, но он ее выполнил. И заговорил о планах на будущее:

– А что мы будет делать теперь, инспектор?

– Подведем итоги и вернемся в Барселону.

– Знаете, я никак не могу смириться с тем, что все у нас пошло наперекосяк. Хотя, с другой стороны, этот мерзавец Катанья получил по заслугам.

– Да, только теперь он стал безгласным трупом, от которого нам нет никакого проку.

– А вы полагаете, что те, кто его прикончил, эти мафиози, выйдут сухими из воды?

– Остается надеяться на итальянских коллег, сейчас это дело в их руках.

– Постараюсь надеяться, – сказал он и вонзил зубы в начиненный кремом круассан, чтобы хоть чем-то подсластить свои горькие мысли. – Какие указания будут на сегодня? – спросил он тотчас же, обмакнув усы в густой капучино.

– Никаких указаний, только просьба о личном одолжении. Не могли бы вы сами позвонить Коронасу и рассказать ему обо всем, что тут произошло? Я никак не соберусь с духом.

– Черт, инспектор! Это уж точно одолжение так одолжение! Он просто взбесится и весь свой гнев обрушит на меня.

– Вы лучше умеете с ним ладить.

– Но только тут очень уж непростая тема, к тому же мы не поставили его заранее в известность… Ох и врежет он мне!

– Поговорите с ним, и потом можете считать нынешнее утро своим свободным временем – почувствуйте себя настоящим туристом.

Предложенная мною компенсация сыграла желаемую роль, хотя Гарсон и постарался скрыть свою радость.

– Нельзя не признать, что вы и на самом деле обладаете удивительной способностью выводить комиссара из себя. Может, мне и вправду удастся как-то умиротворить его. К тому же несколько свободных часов будут сейчас весьма кстати – надо ведь и кое-какие покупки сделать.

– Вот и договорились, Фермин, распорядитесь этим утром по своему усмотрению.

Габриэлла дожидалась меня, чтобы известить, что комиссар Тести хотел бы поговорить со мной. Я задалась вопросом: неужели, отделавшись от нагоняя собственного начальника, я попаду в пасть к чужому? На счастье, нет, комиссар всего лишь желал поставить меня в известность, что отныне они займутся поисками виновных в смерти Катаньи, а также будут искать Марианну Мадзулло. И еще: обе полиции и впредь будут поддерживать тесную связь, и нам в Барселону станут без промедления сообщать любую новость. Я поблагодарила его. Как только все дипломатические ритуалы были выполнены, я вышла в коридор и тотчас встретила испытующий взгляд Габриэллы.

– Ispettore Абате поехал в морг. Там будут делать вскрытие. Он попросил, чтобы я проводила вас, если вы захотите взглянуть на труп Катаньи.

– Да, конечно. Поехали, здесь мне больше делать вроде бы нечего.

Мы приехали вовремя, так что я успела увидеть тело Катаньи еще до начала экспертизы. Я рассматривала его с брезгливостью и любопытством. Он лежал на металлической каталке и показался мне таинственным посланцем смерти. Жесткие черты лица, гладкая кожа, грубые руки с сильными пальцами. Именно таким был этот кровавый убийца, или только я видела его таким, потому что знала, что он совершал убийства, не зная жалости? Маурицио приблизился ко мне сзади и сказал на ухо:

– Кошмарная рожа, правда? Просто дикарь. Мы передали сведения о нем и его смерти в газеты, но вряд ли кто-нибудь явится забрать тело. Я бы сказал, что с такой внешностью ему была предначертана судьба киллера.

– Да, но это не снимает с него даже частички вины. Кстати, мне будут нужны фотографии, чтобы взять их собой в Испанию.

– Уже готовы.

Я улыбнулась ему, и он улыбнулся мне, но наши улыбки были нейтральными, любезными и не имели никакого скрытого смысла или подтекста. Оба мы находились в процессе забывания, оба были готовы продолжать наши жизни параллельными путями – так, чтобы они никогда больше не пересеклись. Я почувствовала прилив товарищеских чувств и мысленно пожелала, чтобы все у него сложилось хорошо, чтобы он нашел свое счастье именно там, где, как он верит, оно его ждет. Абате, видимо, испытывал нечто похожее, потому что в его взгляде я прочла искреннее волнение.

– Петра Деликадо, генерал от кавалерии, – сказал он со смехом.

– Ispettore Маурицио Абате, полицейский до мозга костей, – засмеялась в ответ я.

И только тут я сообразила, что мы с ним любезничали рядом с обнаженным трупом. Но меня это не ужаснуло – что ж, такова жизнь. Пусть этот неотесанный Катанья сочтет, что таким образом мы отдаем должное его памяти.

– Скажи, я должна еще что-нибудь сделать до возвращения в Барселону? – спросила я смирно.

– Ничего, Петра. Погуляй по Риму. У меня сейчас есть дела, но в середине дня мы можем собраться все вместе, вчетвером, и пообедать – это будет наш прощальный обед. Идет?

– Если только это не приказ… – пошутила я.

Я бродила по улицам Рима, не обремененная потребностью что-то непременно увидеть, посетить или сохранить в памяти. Я наблюдала за людьми, фиксировала в уме контрасты. Туристы, наряженные туристами, рядом с местными пешеходами. Уличный торговец, беседующий на углу с консьержем. Суетливые служащие с telefonito, прижатым к уху. Красивейшие юные женщины. Элегантнейшие женщины постарше. Мотоциклы, летящие на полной скорости. Запах кофе. Народ, делящий свою историю со всем миром. Занятно. Папа Римский. Лавки с мороженым.

Я купила шелковый галстук для Маркоса, конфеты для детей… Не забыла и про поручение Йоланды и Сони. Потом села на террасе какого-то кафе. На краткий миг я почувствовала себя счастливой, ни о чем не думая.

В полдень мы с Гарсоном встретились в комиссариате. Он был страшно горд тем, как ловко справился со всеми покупками и как ловко объяснялся по-итальянски. Он стал отчитываться:

– Не знаю, как вы на это посмотрите, но я купил кое-что для детишек наших итальянских коллег.

– Фермин, это гениальная идея! Только позвольте и мне поучаствовать в расходах.

– Хорошо, только не уверен, что мне пришло в голову что-то особо оригинальное. Для bambino Габриэллы я выбрал плюшевого мишку, а так как мне ничего не известно о вкусах дочек Абате, я купил им коробку конфет. В мои времена дети обожали сласти.

– Такие вещи не меняются, а что касается мишки, то тут вы попали в точку: малышей не оторвать от всяких зверюшек на грани исчезновения. Надеюсь, для Беатрис вы тоже что-нибудь нашли?

– Очень дорогие духи.

– Какой марки?

– Не помню, но называются они Notte d’amore. Мне показалось, что в этом будет некий намек.

Но тут появились наши итальянцы, и мы двинулись в тратторию. Разом куда-то испарились неприятные воспоминания о минувшем расследовании, а если какие и остались, то мы твердо решили утопить их в вине. Первым поднял бокал, чтобы произнести тост, мой помощник:

– За наших дорогих коллег из итальянской полиции! Благодарю их за помощь в нашем деле и клянусь, что никогда их не забуду.

Мы сразу оценили великолепное вино, выбранное Абате. Следующий тост произнесла Габриэлла:

– Я только скажу, что буду скучать по вам обоим. Очень сильно скучать, по-настоящему.

Если бы она решилась на более длинную фразу, слез бы ей не удержать. Глянув на Абате, который вроде бы не собирался перенять инициативу, я поняла, что настал мой черед.

– За чудесных профессионалов, которые оказались еще и чудесными людьми!

Прозвучало это эклектично, но я попыталась свести воедино все то, что и на самом деле чувствовала. И тут бокал поднял Маурицио:

– Я не хочу еще выше поднимать эмоциональный градус нашей прощальной встречи, иначе все мы тут утонем в слезах. Сразу перейду к делам служебным, потому что у меня есть хорошая новость: комиссар Торризи только что прислал нам бумагу, в которой с уверенностью пишет, что в деле Сигуана замешана неаполитанская каморра. Последней уликой, считает он, можно назвать пулю, извлеченную из тела Катаньи, – именно такого рода пули использует эта криминальная организация, и она же, кстати сказать, активнее, чем другие, действует в Барселоне. Поэтому, считает Торризи, помощь, которую может оказать итальянская полиция в деле Сигуана, еще ни в коей мере не исчерпана. Так что не спешите прощаться навсегда, нам еще предстоит работать в одной связке.

Новость была действительно хорошая, и мы выпили за нее. И уже немного захмелев, приступили к еде, которая выглядела парадно: салаты, маринады, паста с трюфелями и тальята из свинины. А на десерт – самые разные сласти, при виде которых мы не могли сдержать восторга.

Я ненавижу прощания. Будь на то моя воля, я вычеркнула бы их из списка событий своей жизни. В откровенном проявлении чувств, на мой взгляд, всегда есть что-то стыдное. Так что, пока Гарсон бесконечно и шумно обнимал итальянцев, я ограничилась тем, что каждого поцеловала симметрично – в обе щеки. Потом мы поехали в гостиницу за чемоданами, так как наш самолет вылетал в тот же день.

Когда мы очутились в аэропорту, все мысли мои были уже в Барселоне. Я позвонила Йоланде.

– Да, инспектор, мы заметили у наших подопечных повышенную активность. Сьерра за два дня четыре раза побывал у своей компаньонки, и каждый раз заходил к ней ненадолго. Мы с Соней разделили эту работу. Я слежу за Сьеррой, а она – за Нурией Сигуан. Сьерра целыми днями сидит в магазине, а потом возвращается домой. С Нурией Сигуан сложнее, как и со всякой женщиной: парикмахерская, спортзал, магазины… Трижды она ходила в один из жилых домов на улице Арибау.

– Известно, что она там делает?

– Нет, но она проводит там всякий раз где-то часа по два. Мы пока не выяснили, в какой именно квартире она бывает, так как в подъезде сидит консьерж. Соня один раз попробовала прошмыгнуть за Нурией в лифт, но этот тип тотчас ее перехватил и стал спрашивать, к кому она направляется.

– А телефонные звонки?

– Ни одного. Они даже между собой не перезваниваются.

– Хорошо, думаю, завтра мы устроим совещание.

Гарсон дремал рядом со мной, опустив голову на грудь. Я отказывалась понять, как можно спать, когда вокруг стоит такой шум. Сама я попыталась расслабиться и спокойно дождаться посадки, но ничего не вышло, так как в голове моей теснились гипотезы, догадки, вопросы – и все они то и дело натыкались на стену нашего неведения. У Рафаэля Сьерры и Нурии Сигуан много чего было припрятано под ковром, но будет ли нам позволено хотя бы чуть-чуть приподнять этот ковер и глянуть – пусть мельком – на скопившиеся там грязь и мерзость. Мне больно было сознавать, что я возвращалась к месту событий с пустыми руками – вернее, никаких точных данных добыть нам не удалось. Кроме того, душу мою накрыла невыносимая апатия. В любом расследовании важно постоянно отыскивать новые улики, но умственная сила того, кто его ведет, решимость и натиск просто необходимы, чтобы дело продвигалось вперед, а я сейчас отнюдь не могла похвалиться этим счастливым состоянием. Итальянские события выбили меня из колеи, наполнили ощущением чего-то нереального.

Мой помощник внезапно проснулся словно в испуге. Он оглядывался по сторонам и явно не мог понять, где находится.

– Мне приснился кошмарный сон, – сказал он, обнаружив меня рядом. – Я был гладиатором и стоял посреди арены, и вдруг туда, ко мне, выпустили здоровенного льва, страшнее не придумаешь. Мы оба уставились друг другу в глаза и ходили по арене кругами, но тут лев…

Я оборвала его, наконец-то получив повод выплеснуть наружу свое отвратительное настроение:

– Да вернитесь же вы наконец к реальности, черт вас побери! Наше путешествие закончилось, Фермин, и вы вовсе не римский гладиатор, а полицейский родом из Саламанки.

– Это был всего лишь сон, инспектор!

– Значит, постарайтесь больше не засыпать, вот и не будете видеть кошмаров. Я готова допустить, что отнюдь не в вашей голове мы найдем ключ к разгадке преступления, но вы нужны мне для работы. Так что забудьте про Рим, про Нерона и вообще про Италию и возвращайтесь к своей нормальной жизни.

Как ни удивительно, он не обиделся, не взбрыкнул и не сказал, что я несправедлива к нему. Он помолчал немного, а потом произнес скорбным тоном:

– Не стану отрицать, в Италии я не относился к работе с должным рвением, но ведь согласитесь: и роль мне отводилась далеко не главная. Все делали вы с Абате. В любом случае, инспектор, если вы считаете, что я небрежно выполнял свои обязанности и что вы должны сообщить о моем поведении комиссару, я отнесусь к этому с полным пониманием и протестовать не буду.

– Идите вы к чертовой бабушке, Фермин! У меня раскалывается голова, к тому же я ненавижу аэропорты. Прекратите меня изводить, или я плюну на все и отправлюсь в Барселону поездом.

Он сделал такое лицо, что сразу стал похож на Скорбящую Мадонну, и углубился в газету Repubblica, которую кто-то оставил на сиденье. Теперь казалось, что новости, изложенные по-итальянски, интересуют его больше всего на свете. Я перестала обращать на Гарсона внимание. Для меня всегда будет загадкой, откуда он берет столько терпения, чтобы выносить меня.

В Барселону мы прибыли точно по расписанию, получили свои чемоданы и вышли в международную зону аэропорта Эль Прат. Там я увидела встречавшего меня Маркоса, рядом с ним стояла Беатрис, которая как девочка радовалась тому, что это будет для Фермина сюрпризом. Сюрпризом ее присутствие и оказалось! Гарсон, как это бывает в музыкальных комедиях, побежал к ней и, обняв за талию – не сказать чтобы такую уж тонкую, – поднял в воздух. Она смеялась и краснела.

– Отпусти меня, Фермин! Ты с ума сошел? Все же на нас смотрят!

– Тогда пусть считают, что я для них это и делаю, – сказал Фермин и сразу же долгим поцелуем прильнул к губам своей жены.

Мы с Маркосом так смеялись, что у нас не осталось времени на нежности. Но наконец он все-таки обнял меня, и я прижалась лицом к его груди. И сразу же ощутила жар его рук, успокаивающий запах одеколона, колкое прикосновение бороды – и почувствовала себя счастливой, гораздо более счастливой, чем когда-нибудь могла себе представить.

Дома мы даже не стали ужинать, а сразу отправились в спальню. Потом я заснула мертвым сном и, когда проснулась, поняла, что за все время, проведенное в Италии, ни разу так хорошо не отдыхала. Я глянула на часы – было семь утра. После душа я вернулась в спальню – Маркос старательно протирал глаза.

– Не представляю, как буду сегодня работать. Думаю, строительные чертежи и планы будут казаться мне чем-то вроде тайных знаков, – заявил он.

– Но ты, по крайней мере, сможешь во всем этом разобраться, когда окончательно проснешься, а мне предстоит заниматься делом, в котором я с каждым днем понимаю все меньше.

– А ты, надеюсь, заметила, что я изо всех сил старался не расспрашивать тебя ни об этом деле, ни о твоем пребывании в Риме?

– И очень хорошо сделал. Стоит мне подумать обо всем этом, как я начинаю беситься.

– Все и впрямь так сложно?

– До невозможности.

– Скажи, Петра, ты счастлива?

– Я чувствую себя счастливой, когда какое-нибудь расследование дается мне с меньшим трудом.

– Я спрашиваю совсем о другом: ты счастлива со мной?

– Конечно счастлива. Ты ведь способен дать те две вещи, которые больше всего мне нужны: любовь и свободу.

Какое-то время он раздумывал над моим ответом, потом решительно выпрыгнул из постели. К счастью, ему не пришло в голову просить разъяснений относительно моих жизненных потребностей.

В комиссариате все уже были в сборе. Йоланда с Соней кинулись мне навстречу. Гарсон показывал им фотографии и поспешно свернул окно на экране, прежде чем поздороваться со мной.

– Ну как, инспектор, хорошо было в Риме? – наперебой спрашивали девушки.

– В нашем деле мы продвинулись не слишком далеко, – ответила я, чтобы сразу перевести разговор на работу. – Кажется, младший инспектор уже обо всем вам успел рассказать.

– Как раз этим я и занимался, – пробормотал Гарсон с виноватым видом.

– Ну, так и продолжайте, пока я буду беседовать с Коронасом.

Я не приготовила никакого конкретного плана действий для встречи с комиссаром. Что ж, если он устроит мне выволочку, покорно снесу любые упреки. В конце концов, я нарушила кучу всяких правил и вполне заслужила официальный разнос. Однако пути Господни часто бывают неисповедимы, а пути наших начальников – тем более. Коронас, хоть и был человеком гневливым, увидев меня, норов свой показывать не стал. И даже обошелся без едких намеков и насмешек. Он махнул в сторону стула, предлагая мне садиться, и продолжил читать бумагу, которую держал в руке. Поскольку совесть меня все-таки мучила, я начала с приличествующих случаю покаяний:

– Комиссар, я знаю, что отчеты, которые мы за эти дни отправили в Испанию, не свидетельствовали о нашей успешной работе в Риме, но…

Он перебил меня непривычно спокойным тоном:

– Можете ничего не объяснять, Петра. Мой итальянский коллега мне подробно обо всем написал. Этот Тести – большой специалист своего дела, и мы с ним стали настоящими друзьями. Однако должен заметить: то, что вы приняли участие в опасной операции, не поставив меня в известность, – слишком самонадеянное решение с вашей стороны. Я, конечно, знаю, что вы выполняли приказ Тести. Наверное, спорным остается вопрос, имел ли он право приказывать вам и должны ли были его приказы заменять мои собственные, но в любом случае вы повели себя правильно, подчинившись его власти. Нам не нужны дипломатические конфликты ни с одной из европейских полиций, и уж особенно с итальянской, ведь мы часто вместе боремся против мафии.

– Комиссар, я… – начала я смиренно, еще не зная, что скажу дальше, но шеф опять оборвал меня:

– Мне также известно, что тот самый подозреваемый, которого вы разыскивали, погиб, так что допросить его вам не удалось. Однако Тести уверил меня, что благодаря участию комиссара Торризи, лучшего специалиста по мафии, открылись новые возможности для получения информации, и они, скорее всего, помогут разрешить это дело. Если нам немного повезет, два наших комиссариата смогут показать себя с лучшей стороны, к тому же – на международном уровне.

– Да, конечно, я тоже так думаю, – выдавила я из себя, мигом поверив в промысел Божий, а также в помощь Христа, Будды и Аллаха, вместе взятых.

Посещение комиссарского кабинета, которое еще недавно вроде бы грозило роковыми последствиями, принесло мне лавры безоговорочного победителя. Логика мешала поверить, что комиссар Тести, с которым я почти не имела дела, придумал эту историю про якобы отданные им приказы ради того, чтобы выгородить меня перед моим начальством. Нет, я догадалась, что это Маурицио Абате постарался взять меня под свое спасительное крыло – то есть нашел способ повернуть все так, чтобы в Барселоне я не была призвана к ответу за свое своеволие. И я решила чуть позже позвонить ему и поблагодарить.

Вторая встреча с моей группой ничем не напоминала первую. Войдя в комнату, я увидела, что обе девушки целиком поглощены подробностями дела, которые объяснял им Гарсон. Они, судя по всему, с головой ушли в работу, и я, пребывая теперь в изумительном настроении, воскликнула:

– И что, так и будете корпеть над бумагами, даже не заглянув в пакеты, которые мы привезли из Рима?

Йоланда с Соней переглянулись, словно всерьез спрашивая друг друга, не сошла ли я с ума. Гарсон, более привычный к жизненным неожиданностям, только почесал за ухом и пробормотал едва слышно: “Вот черт!” Я принесла большую сумку, захваченную из дома, и вытащила оттуда то, что купила для Сони: шарф в мелкий зеленый горошек и подходящие к нему по тону шерстяные гольфы. Она застыла и созерцала их, словно это было частью облачения водолаза.

– Марка “Марни” – один из самых известных итальянских брендов, – пояснила я.

И только тогда Соня взвизгнула от радости и в мгновение ока намотала шарф себе на шею.

– Прелесть! Никогда в жизни у меня не было такой красоты!

Затем я вручила небольшой сверток Йоланде, и та, не проронив ни слова, стала разворачивать бумагу. Там лежали перчатки из тончайшего сафьяна беспощадно-фисташкового цвета. Она счастливо засмеялась.

– Только в Италии могут сделать такие перчатки, – провозгласила она со знанием дела.

– А вот еще кое-что, – сказала я, протягивая ей второй пакет.

Удивившись, она развернула его и чуть не заплакала, обнаружив там детскую пижамку, украшенную жирафьими пятнами.

– Господи! Инспектор, как мне вас благодарить! Получить такое… да еще от вас!

– Ты что, хочешь сказать, что я пользуюсь славой царя Ирода в женском обличье?

– Нет, что вы, просто я неудачно выразилась.

Соня попыталась помочь ей выбраться из неудобного положения и, как обычно, только окончательно испортила дело:

– Йоланда хотела сказать, что вы обычно на детишек внимания не обращаете, так как своих-то у вас не было…

– Знаешь, нет нужды растить свинью, если тебе нравится ветчина, – сказала я не слишком любезно.

Йоланда, почувствовав приближение грозы, постаралась переменить тему разговора:

– А младший инспектор привез нам душистый крем для тела и по коробке конфет, которые называются Dolci baci, что значит “Сладкие поцелуи”.

– Правда остроумно? – добавила Соня.

– До ужаса! – припечатала я.

– А теперь скажите, сколько это все стоило, чтобы мы с вами побыстрее расплатились.

– От меня – все в подарок, – сказал Гарсон. – Никаких денег.

– От меня тоже.

– Но ведь это была наша просьба! – искренне возмутилась Йоланда.

– Все, хватит болтать и бездельничать! За работу! – поставила я точку, и мы взялись за работу в радостном настроении, мыслями улетев далеко отсюда, что в общем-то можно считать весьма пагубными условиями, если предстоит распутать какой-либо сложный узел.