Близнецы-соперники Ладлэм Роберт

Следующая посадка была в Мюльгейме — пункте их назначения. Виктор как на иголках сидел рядом с Любоком, который с видимой беспечностью развалился в кресле. В салоне самолета было тихо. Остался только один пассажир — пожилой капрал, направляющийся в отпуск в Штутгарт.

— Я бы предпочел, чтобы здесь было побольше людей, — прошептал Любок. — А так, когда нас всего раз, два — и обчелся, пилот может потребовать, чтобы в Мюльгейме все оставались на своих местах. Так он сможет побыстрее добраться до Штутгарта. Там он в основном и набирает пассажиров. Его слова прервал топот по металлическим ступенькам трапа. Буйный грубый смех сопровождал нетвердые шаги. Любок взглянул на Фонтина и с облегчением улыбнулся. Он откинулся на спинку кресла и погрузился в чтение газеты, которую принес стюард. Виктор обернулся: это были военнослужащие мюнхенского гарнизона. Три офицера верхмахта и женщина. Все были пьяны. На женщине было легкое пальтишко. Ее втолкнули в узкую дверь и усадили в кресло. Она не сопротивлялась. Наоборот, смеялась и корчила рожицы. Послушная игрушка. Лет двадцати семи, миловидная, но непривлекательная. В ее лице было что-то беспокойное, напряженность, из-за которой она казалась почти изможденной. Ее светло-каштановые волосы, растрепавшиеся на ветру, густые, жесткие, стояли торчком. Глаза подведены слишком жирно, губная помада слишком красная, румяна на щеках слишком яркие.

— Чего пялишься? — перекрывая рокот разгоняющихся двигателей, крикнул ему один из офицеров — широкогрудый здоровенный парень лет тридцати с небольшим. Он двинулся по проходу к Виктору.

— Прошу прощения, — слабо улыбнулся Фонтин. — Я не хотел показаться нескромным.

Офицер прищурился: сразу было видно, что он нарывался на скандал.

— Ах, какой паинька! Вы только послушайте этого неженку.

— Я не хотел вас обидеть.

Офицер повернулся к своим приятелям. Один из ни уже усадил женщину себе на колени. Другой стоял проходе.

— Неженка не хотел нас обидеть! Ну не славно ли? Оба офицера насмешливо хрюкнули. Женщина тоже засмеялась — немного истерично, подумал Виктор. Он отвернулся в надежде, что вермахтский грубиян пошумит и уйдет.

Но не тут-то было: огромная ручища схватила Фонтина за плечо.

— Этого недостаточно. — Офицер взглянул на Любока. — Оба — встать! Пересядьте вперед!

Любок взглянул на Виктора. В его взгляде ясно читалось: делай, что говорят.

— Конечно. — Фонтин и Любок встали и быстро пошли вперед по проходу. Ни один не проронил ни звука. Фонтин услышал за спиной звук откупориваемых бутылок. Немцы начали свой пир.

«Фокке» разбежался по взлетной полосе и взмыл в воздух. Любок сел ближе к проходу, предоставив Виктору место у иллюминатора. Фонтин устремил взгляд в небо, ушел в себя, надеясь забыться, чтобы время пролетело быстрее. Все равно это будет не так быстро, как хотелось бы.

Забытье не приходило. Напротив, он невольно стал думать о ксенопском священнике в подземном туннеле «Казимира».

«Вы путешествуете с Любоком. Любок работает на Рим».

Любок.

«Мы вам не враги. Ради всего святого, верните нам наши рукописи!»

Салоники. Поезд преследует его. Константинский ларец способен взорвать единство людей, сражающихся против общего врага.

Он услышал взрыв хохота в хвостовой части салона, а потом шепот над ухом.

— Нет-нет! Не оборачивайтесь! Пожалуйста! — Стюарда было еле слышно. — Не вставайте. Это коммандос. Они просто спускают пары, не обращайте внимания. Делайте вид, будто ничего не происходит.

— Коммандос? — прошептал Любок. — Здесь, в Мюнхене? Но они же расквартированы на севере, в Балтийской зоне.

— Не эти. Эти действуют за Альпами в Италии. Это карательный взвод. Их тут много.

Слова подействовали на Виктора словно удар электрического тока. Он вдохнул — мускулы живота одеревенели.

«Карательный взвод».

Он вцепился в подлокотники кресла и выпрямился. Затем, прижавшись к спинке кресла, вытянул шею и скосил глаза. То, что он увидел, его потрясло.

Женщина с безумными глазами лежала на полу в распахнутом пальто. Она была совсем голая, если не считать разорванного белья. Ее ноги были широко расставлены, ягодицы сокращались. Офицер вермахта, сняв брюки, вспахивал ее, стоя над ней на четвереньках. Рядом на коленях стоял второй офицер, восставшим членом он тыкал в лицо женщине, держа ее за волосы. Она открыла рот и приняла его, застонала и закашлялась. Третий офицер сидел в кресле, перевесившись через подлокотник. Он тяжело дышал и, вытянув левую руку, тискал обнаженные груди женщины, правой рукой услаждая самого себя в такт движению левой.

— Скоты! — Фонтин выпрыгнул из кресла и, вырвав руку из пальцев Любока, рванулся вперед по проходу.

Немцы оторопели. Тот, что сидел в кресле, вытаращил глаза. Виктор схватил его за волосы и с силой ударил затылком о металлическую окантовку кресла. Раздался треск сломанной кости, и кровь брызнула в лицо офицеру, лежащему на женщине. Он запутался в брюках, упали на нее, пытаясь ухватиться за что-нибудь руками. Перекатился на спину. Фонтин вскинул правую ногу и ударил офицера каблуком по горлу. Удар оказался сокрушительным: на шее у немца вздулись багровые вены, глаза закатились, обнажив студенистые белые белки, пустые и омерзительные.

Женщина визжала, вопил третий офицер, который кинулся назад, пытаясь спастись в багажном отсеке. Его нижнее белье было все в крови.

Фонтин бросился за ним, но немец, истерически визжа, увернулся. Окровавленная дрожащая рука полезла за пазуху. Виктор знал, что он искал, — четырехдюймовый нож из ножен под мышкой. Офицер выхватил из-за пазухи нож с коротким и острым как бритва лезвием и стал махать им перед собой. Фонтин приготовился к прыжку.

Внезапно чья-то рука схватила его сзади за горло. Он яростно ударил невидимого нападающего локтями, но объятие было стальное.

Его дернули назад, и длинный нож, со свистом рассекая воздух, вонзился немцу в грудь. Офицер умер прежде, чем его тело рухнуло на металлический пол.

В тот же момент Фонтин почувствовал, что его шея свободна.

Любок отвесил ему пощечину — удар был хлестким и ожег ему кожу.

— Довольно! Прекрати! Я не хочу погибнуть из-за тебя!

Виктор оглянулся. У двух других офицеров было перерезано горло. Женщина, рыдая, уползла куда-то за кресла. Там ее вырвало. Стюард лежал без движения в проходе: то ли мертв, то без сознания — Фонтин не мог разобрать.

А старый капрал, который лишь минуту назад старался ни на что не смотреть — от страха стоял у дверей кабины пилота с пистолетом в руке.

Вдруг женщина вскочила на ноги и завизжала:

— Они же нас убьют! О Боже! Зачем вы это сделали? Фонтин недоуменно уставился на нее и тихо спросил, с трудом переводя дыхание:

— Вы? Вы спрашиваете?

— Да! О Боже! — Она запахнулась измазанным пальто. — Они же меня убьют. Я не хочу умирать.

— А вот так жить вы хотите?

Она смотрела на него безумными глазами, ее голова тряслась мелкой дрожью.

— Они забрали меня из концлагеря. Я знала, на что иду. Они давали мне наркотики, когда я нуждалась! — Она чуть подняла рукав пальто: ее рука от ладони до локтя была в отметинах от уколов. — Я знала, на что иду. Я жила.

— Ну хватит! — заорал Виктор, шагнув к ней и замахнувшись. — Будешь ты жить или сдохнешь — мне на это наплевать. Я это сделал не ради тебя!

— Ради чего бы вы это ни сделали, капитан, — быстро сказал Любок, беря его за руку, — перестаньте. Вы ввязались в драку. Больше это не должно повториться. Вам ясно?

Фонтин увидел силу во взгляде Любока. Все еще тяжело дыша, Виктор с удивлением кивнул в сторону пожилого капрала, по-прежнему безмолвно стоящего у двери кабины пилота.

— Он тоже из ваших?

— Нет, — ответил Любок. — Это немец, в котором еще осталась совесть. Он не знает, кто мы и что мы. В Мюльгейме он все забудет и станет опять сторонним наблюдателем, который даст любые показания. Подозреваю, что ничего особенного он не скажет. Займись женщиной.

Любок стал действовать. Он подошел к распростертым телам верхмахтских офицеров, вытащил у них все документы и обезоружил их. В кармане у одного нашел коробку со шприцем и шестью ампулами. Он отдал наркотики женщине, которая села у иллюминатора рядом с Фонтином. Она с благодарностью приняла драгоценный подарок и, стараясь не глядеть на Виктора, сломала одну ампулу, наполнила шприц жидкостью и сделала себе инъекцию в левую руку.

Затем аккуратно уложила шприц и ампулы в коробку и сунула ее в карман пальто. Откинулась на спинку кресла и блаженно вздохнула.

— Так лучше себя чувствуете? — спросил Фонтин. Она повернулась и взглянула на него. Теперь ее глаза глядели спокойнее, и в них появилось презрительное выражение.

— Можете ли вы понять, капитан, что я ничего не чувствую! У меня не осталось чувств. Я просто существую.

— Что же вы будете делать дальше? Она отвернулась и уставилась в иллюминатор. Помолчав, ответила тихо, отрешенно:

— Жить, если смогу. Не мне решать. Вам. — Лежащий в проходе стюард шевельнулся. Он встряхнул головой и поднялся на колени. Прежде чем он успел что-то сообразить, над ним встал Любок, направив пистолет ему в лоб.

— Если хочешь жить, в Мюльгейме подтвердишь мои показания.

В глазах стюарда застыла покорность. Фонтин подошел к Любоку.

— Что делать с ней? — прошептал он.

— А что с ней? — не понял Любок.

— Пусть идет с нами.

Чех устало провел рукой по волосам.

— Боже! Ну да ладно — иначе придется убить ее. Она же опознает меня за каплю морфия! — Он посмотрел на женщину. — Пусть приведет себя в порядок. Там висят дождевики. Пусть наденет.

— Спасибо.

— Не стоит, — сказал Любок. — Я бы пристрелил ее не моргнув глазом, если бы считал, что это лучший выход. Но она может оказаться полезной: она была в гарнизоне коммандос, о котором мы даже и не подозревали.

Бойцы Сопротивления встретили их автомобиль в Леррахе, недалеко от франко-швейцарской границы. Виктору дали чистую, но потрепанную одежду вместо его немецкого мундира. Они переправились через Рейн в сумерках. Женщину забрали в лагерь Сопротивления в горах. Она была в наркотическом опьянении и ничего не соображала. Совершить путешествие в Монбельяр ей было не под силу.

Стюарда просто прикончили. Фонтин на сей раз сам принял такое решение. Он не хотел повторения истории с капралом на пирсе в Челле-Лигуре.

— Ну, теперь я тебя покидаю, — сказал Любок, подойдя к нему на берегу. Чех протянул ему руку на прощание.

Фонтин удивился. По плану Любок должен был сопровождать его до самого Монбельяра. Из Лондона для него могли прийти новые инструкции. Он недоуменно пожал ему руку.

— Но почему? Я думал...

— Знаю. Но все изменилось. В Висбадене возникли проблемы.

Виктор крепко сжал его руку и накрыл ее сверху левой ладонью.

— Даже не знаю, что тебе сказать. Ты спас мне жизнь.

— Что бы я ни сделал, ты бы поступил точно так же.

Я в этом не сомневаюсь.

— Ты столь же великодушен, сколь и смел.

— Тот греческий священник сказал, что я дегенерат, который мог бы шантажировать пол-Берлина.

— А ты бы мог?

— Возможно, — быстро ответил Любок, глядя на француза, который махал ему из лодки. Он кивнул в ответ и повернулся к Виктору. — Послушай, что я тебе скажу, — произнес он тихо, убирая руку. — Священник сообщил тебе еще кое-что. Что я работаю на Рим. Ты сказал, что не понял его.

— Совершенно не понял. Но я не слепой. Это каким-то образом связано с поездом из Салоник?

— Это связано впрямую.

— Так ты работаешь на Рим? На церковь?

— Церковь тебе не враг. Поверь.

— Ксенопские монахи утверждают, что это они мне не враги. И тем не менее враг у меня есть. Но ты не ответил на мой вопрос. Ты работаешь на Рим?

— Да, но не так, как ты думаешь.

— Любок! — Фонтин схватил чеха за плечи. — Я не знаю, что и думать. Я ничего не знаю! Ты можешь это понять?

Любок внимательно посмотрел на Виктора.

— Я тебе верю. Я неоднократно подбивал тебя рассказать мне... Но ты ни разу не клюнул.

— Когда?

Француз из лодки позвал снова, на этот раз раздраженно:

— Эй! Павлин! Нам пора!

— Сейчас! — ответил ему Любок, не отводя от Фонтина взгляда. -Последний раз объясняю. Есть люди — с той и с другой стороны, — которые считают, что эта война — мелочь по сравнению с той информацией, которую, по их убеждению, ты скрываешь. В каком-то смысле они правы. Но у тебя нет этой информации и никогда не было. Однако в этой войне надо сражаться. И победить. В сущности, твой отец оказался мудрее всех.

— Отец? Да что ты...

— Ну, я пошел. — Любок с силой, но без враждебности высвободился из рук Виктора. — Именно поэтому я и сделал то, что сделал. Скоро ты все узнаешь. А тот священник в «Казимире» был прав: монстры существуют. И он был одним из них. Есть и другие. Но не обвиняй церковь. Церковь не виновата. В ней находят приют фанатики, но она не виновата.

— Павлин! Больше ждать нельзя!

— Иду! — громким шепотом отозвался Любок. — Прощай, Фонтин. Если бы я хоть на мгновение усомнился в том, что ты тот, за кого себя выдаешь, я бы собственноручно вытряс из тебя эту информацию. Или убил бы. Но ты — это ты. И ты оказался между молотом и наковальней. Теперь они оставят тебя в покое. Но ненадолго. — Чех ласково потрепал Виктора по щеке и побежал к лодке.

Голубые огоньки над аэродромом Монбельяра замерцали ровно в пять минут первого ночи. Мгновенно зажглись два ряда крошечных световых точек, отметивших посадочную лодку. Самолет сделал круг и приземлился.

Фонтин бросился через летное поле, держа в руках свой портфель. Когда он добежал до самолета, катившегося по полю, боковая дверца была открыта. В проеме стояли двое, протягивая руки. Виктор забросил портфель в черный зев и ухватился правой рукой за протянутую ему ладонь. Он побежал быстрее и прыгнул — его подняли и втащили в самолет. Он лег лицом на пол. Дверца захлопнулась, пилоту отдали команду на взлет, двигатели взревели. Самолет рванулся вперед. Через несколько секунд хвостовые шасси оторвались от земли, а еще через несколько мгновений они уже были в воздухе.

Фонтин поднял голову и подполз к рифленой стене, подальше от дверцы. Он прижал портфель к груди, глубоко вздохнул и прижался затылком к холодному металлу стены.

— Господи! — донесся изумленный возглас из мрака. Виктор обернулся налево, к неясному силуэту человека, который с такой тревогой это сказал. Первые лучи лунного света проникли сквозь стекло кабины пилота, которая не была отделена от салона. Взгляд Фонтина упал на правую руку говорящего. На ней была черная перчатка.

— Стоун? Ты что здесь делаешь?

Но Джеффри Стоун не ответил. Лунный свет стал ярче и уже освещал весь салон. Стоун стоял вытаращив глаза, разинув рот.

— Стоун? Да ты ли это?

— Боже! Нас обвели вокруг пальца? Им это все-таки удалось!

— Да о чем ты?

Англичанин монотонно заговорил:

— Нам доложили, что ты убит. Что тебя схватили и казнили в «Казимире». Нам сообщили, что там сумел спастись только один человек. С твоими документами...

— Кто?

— Связной, Любок.

Виктор, пошатываясь, встал и схватился за металлические поручни, торчащие из стены. Отдельные части складывались в целое.

— Откуда у вас эта информация?

— Нам передали ее сегодня утром.

— Кто передал?

— Греческое посольство, — ответил Стоун едва слышно.

Фонтин снова опустился на пол. Любок предупреждал его!

«Я неоднократно подбивал тебя рассказать мне. Но ты ни разу не клюнул. Есть люди, которые считают, что эта война — мелочь... Именно поэтому я и сделал то, что сделал. Скоро ты все узнаешь... Теперь они оставят тебя в покое. Но ненадолго».

Итак, Любок сделал свой ход. Он лично проверил аэродром в Варшаве до рассвета и послал ложное донесение в Лондон.

Не нужно богатого воображения, чтобы представить, какой эффект произвело это сообщение.

— Мы парализованы. Мы прокололись, и нас вывели из игры. Теперь мы шпионим друг за другом и не можем сделать следующий ход. Или хотя бы намекнуть, что мы ищем. — Бревурт стоял у окна, выходящего во внутренний двор здания контрразведки. — Нам — мат!

В другом конце комнаты, у длинного стола для совещаний, стоял разъяренный Алек Тиг. Они были одни в кабинете.

— Мне наплевать! Меня в данном случае беспокоит лишь то, что вы явно манипулировали военной разведкой! Вы поставили под угрозу всю нашу агентурную сеть. «Лох-Торридон» мог запросто провалиться!

— Придумайте новый стратегический план, — заметил Бревурт рассеянно, глядя во двор. — Это же ваша работа, не так ли?

— Черт бы вас побрал!

— Тиг! Довольно, ради Бога! — Бревурт отвернулся от окна. — Неужели вы думаете, что я принимал все эти решения?

— Я думаю, что вы скомпрометировали тех, кто их принимал. Нужно было проконсультироваться со мной!

Бревурт начал было что-то говорить, но осекся. Медленно приблизившись к Тигу, он кивнул.

— Возможно, вы и правы, генерал. Скажите — вы же специалист! — в чем состояла наша ошибка?

— Любок! — ответил холодно бригадный генерал. — Он продал вас. Взял ваши деньги и продался Риму, а потом решил действовать вообще в одиночку. Вы допустили ошибку, остановив на нем свой выбор.

— Это ведь был ваш человек. Из ваших досье.

— Но не для такой работы. Вы решили сделать по-своему.

— Он может свободно перемещаться по Европе, — продолжал Бревурт почти печально. — Он неприкосновенен. Если бы Фонтини-Кристи сбежал, он смог бы последовать за ним куда угодно! Даже в Швейцарию.

— Вы ожидали такого поворота событий?

— Честно говоря, да. Вы слишком хороший коммивояжер, генерал. Я поверил вам. Я ведь искренне полагал, что операция «Лох-Торридон» — детище Фонтини-Кристи. Все это выглядело очень логично. Итальянец возвращается обратно, имея надежное прикрытие для того, чтобы обделать собственные дела. — Бревурт устало сел, сцепив руки на столе перед собой.

— А вам не приходило в голову, что в таком случае он бы скорее пришел к нам? К вам?

— Нет. Мы не в состоянии вернуть ему его фабрики, заводы и землю.

— Вы его совсем не знаете, — заключил Тиг безапелляционно. — И никогда не пытались узнать. Это была ваша первая ошибка.

— Согласен. Я всю жизнь общался главным образом с лжецами. Океан лжи. Самая очевидная правда всегда трудноуловима. — Бревурт вдруг пристально посмотрел на разведчика. Выражение бледного, напряженного лица было трагическим, синяки под глазами показывали, как он утомлен. — Вы ведь не верили! Вы не поверили, что он погиб.

— Нет, не поверил.

— Я не мог рисковать, поймите. Я поверил вам на слово, что немцы ни в коем случае не уничтожат его, что они установят за ним слежку, чтобы узнать, кто он такой. Чтобы его использовать. Но в донесении было сказано прямо противоположное. Поэтому, если он мертв, убили его фанатики из Ксенопского ордена или агенты! Рима. Они бы не сделали этого, пока... пока не выведали у него тайну.

— И если бы им это удалось, ларец оказался бы у них в руках. Не в ваших руках, не в руках Англии. Начнем с того, что он никогда и не предназначался для вас.

Посол отвел от Тига взгляд, откинулся в кресле и закрыл глаза.

— Но ведь и нельзя было допустить, чтобы он попал в руки маньяков. Сейчас во всяком случае. Мы-то знаем, кто в Риме форменный маньяк. Отныне Ватикан будет пристально следить за Донатти. А патриархия приостановит свою деятельность, нам дали гарантии.

— Этого, разумеется, и добивался Любок. Бревурт открыл глаза.

— Неужели?

— По моему мнению — да. Любок ведь еврей. Бревурт посмотрел на Тига.

— Больше я не буду вмешиваться в ваши дела, генерал. Продолжайте свою битву. Я покидаю поле сражения.

Антон Любок пересек Венцеславскую площадь в Праге и взошел по ступенькам разбомбленного храма. Вечернее солнце проникало внутрь сквозь зияющие в стенах дыры, оставленные бомбами немецких «Люфтваффе». Левая стена храма была почти полностью уничтожена. Повсюду для поддержки потолочных перекрытий и стен были сооружены леса.

Он остановился в правом проходе между рядами скамеек и посмотрел на часы. Пора!

Из-за занавешенного алтаря вышел престарелый священник, перекрестился и прошел мимо исповедален. Он остановился у четвертой кабинки. Это был сигнал для Любока.

Он медленно пошел по проходу, глядя на молящихся в храме, их было человек десять — двенадцать. Никто не обращал на него внимания. Он раздвинул занавески и вошел в исповедальню. Преклонил колена перед небольшим богемским распятием. Пламя свечи бросало тени на задрапированные стенки исповедальни.

— Прости меня. Святой Отче, ибо я согрешил, — тихо заговорил Любок. — Я много грешил. Я осквернил тело и кровь Христовы.

— Никто не может осквернить Сына Божия, — повышался правильный ответ из-за шторок. — Человек может лишь осквернить самого себя.

— Но мы ведь созданы по образу и подобию Бога. Как и Он.

— Это бледный, несовершенный образ. — Голос снова дал верный отзыв.

Любок медленно выдохнул: обмен паролями был закончен.

— Ты — Рим?

— Я связной, — надменно ответил голос.

— Я и не думал, что ты город, дурак несчастный.

— Это храм Божий. Следи за своей речью.

— А ты оскверняешь его! — зашептал Любок. — Все, кто работает на Донатти, сеют скверну!

— Молчи! Мы шествуем путем Христа.

— Ты — грязь! Христос плюнул бы на тебя! Человек за шторкой тяжело дышал, пытаясь одолеть ненависть.

— Я буду молиться за твою душу, — с трудом выдавил он из себя. — Что с Фонтини-Кристи?

— Он прибыл сюда с единственной миссией: подготовить лох-торридонскую операцию. Ваши предположения оказались ложными.

— Не может быть! — резко прошептал священник. — У него должны были быть иные цели! Мы в этом уверены.

— Он ни на минуту не отлучался с того момента, как мы встретились в Монбельяре. И не вступал в контакт ни с кем, кроме тех людей, о которых мне быдо известно.

— Не может быть! Мы не верим!

— Через несколько дней уже будет не важно, во что вы верите. Вам настал конец! Всем вам. Добрые люди позаботятся об этом.

— Что ты сделал, иудей?! — Теперь человек за шторкой не скрывал ненависти.

— То, что должен был сделать, священник. — Любок встал с колен и сунул левую руку в карман. А правой вдруг распахнул шторки перед собой.

Перед ним стоял священник. Он был огромного роста, его исполинские размеры подчеркивала черная сутана. Его лицо исказила ненависть; у него были глаза хищника.

Любок вытащил из кармана конверт и положил его на столик перед изумленным священником.

—Boo ваши деньги. Верни их Донатти. Я просто хотел узнать, какой ты.

Священник тихо ответил:

— Тебе следует знать и остальное. Я Гаэтамо. Энричи Гаэтамо. И я еще приду за тобой.

— Сомневаюсь, — ответил Любок.

— Напрасно! — сказал Энричи Гаэтамо. Любок стоял, молча глядя на священника. Когда их глаза встретились, светловолосый чех послюнил кончики пальцев правой руки, протянул руку к молельной свече и затушил пламя. Исповедальня погрузилась во мрак. Он сдвинул шторки и вышел из кабинки.