Храмы ночью закрыты. Книга 1. И весь мир тебе должен Гид Софи

© Софи Гид, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Это вместо пролога и эпилога…

Для прочитавших или собирающихся это сделать – автобиографичности и совпадения с реальными событиями здесь нет ни на йоту, все пришедшее Вам в голову по степени совпадения, сходства, намёку на них – Ваша собственная прихоть. С уважением к Вам и Вашему мнению об этом мире,

Автор.

09 ч. 28 мин. 07.07.1963 г.

Шёл пятый год Пятой же французской республики. Восемнадцатый президент, считавший, что «…смысл жизни состоит в том, чтобы свершить во имя Франции выдающийся подвиг, и что наступит день, когда мне представится такая возможность», исполнял эти подвиги для своей страны и сегодня с таким же мистическим чувством долга, как и в начале своей воинской карьеры в годы первой мировой войны.

Шарль Андре Жозеф Мари де Голль, будущий президент Французской республики, ровно 47 лет назад в этот день в лагере для непримиримых беглецов первой мировой войны в Ингольштадте впервые столкнулся с русским, с которым завязал близкое знакомство – младшим офицером 7-ой роты 2-го батальона лейб-гвардии Семёновского 1-ой гвардейской дивизии на Западном фронте Михаилом Николаевичем Тухачевским, будущим маршалом Советской России. Оба до этого дня предпринимали уже по четыре безуспешных попытки бегства из немецкого плена.

Шарль де Голль как-то высказал следующую мысль: «В политике приходится предавать свою страну или своих избирателей. Я предпочитаю второе». Михаил Тухачевский мог бы ответить не менее знаменательной мыслью о политике, но не успел по двум причинам: он был младше своего французского знакомого на три года; он был расстрелян до того, как успел стать политиком. А потому его мнения о политике нам не узнать. Но один вывод уже можно сделать точно и наверняка, чуть урезав заявление де Голля: «В политике приходится предавать!», а вот что или кого предавать – это уже в зависимости от личности каждого политика и от ситуации, когда эта фраза должна быть применена. Не забыть бы при этом, что политика бывает: добрососедства, двойных стандартов, вафельницы, ограничения рождаемости, зонтика, языковая, Андорры, Японии, фирмы, городская, домашняя, и т. д. и т. п… И самая главная разновидность – политика отдельной личности. Вот последняя – она и есть самая важная и основная, даже если сама личность считает, что к политике не имеет никакого отношения! И даже то, что вы читаете или прекратили читать этот текст именно с этого предложения – это тоже политика. Она как воздух – вокруг вас. А раз она везде и повсюду – на неё можно не обращать внимание. Сама даст о себе знать.

Прошло почти четыре месяца со дня, когда был приведён в исполнение последний смертный приговор из вынесенных военным судом – в отношении покушавшегося на де Голля офицера Бастьена-Тири1. Одним из доводов отказа в помиловании, к которому сначала склонялся президент, было вовлечение Бастьеном-Тири в заговор троих венгров, которым он заплатил за участие в убийстве главы государства. Кто из услышавших по бывшим тогда в обиходе транзисторным радиоприёмникам по радиостанции «Европа 1» сообщение о казни офицера мог тогда предположить, что двадцать третьим президентом Французской республики станет сын выходца из Венгрии?

И вот сегодня в Монпелье, расположенном в долине живописной реки Лез, вдоль аллеи бежит будущий отец. Сворачивает по улице, оглядываясь на голубые эмалевые таблички с названиями и номерами домов. Пробегает дальше вдоль застеклённой террасы какого-то бара мимо еле угадываемых силуэтов посетителей и выскакивает на пустынный узкий тротуар одной из центральных улочек старой части города, вымощенной булыжником. Здесь и проезжая часть настолько зажата фасадами домов, что даже при отсутствии запрещающего знака ни один здравомыслящий водитель, даже если он сидит за рулём ультрамалолитражной машинки, не осмелится даже попробовать втиснуться в такую тесную дорогу. Можете себе представить – вы открываете из дома входную дверь на улицу и царапаете при этом по всей длине лимузин: от переднего крыла до заднего. По этой же причине и пешеходы предпочитали ломать ноги по булыжнику, чем иметь весьма определённые перспективы получить шишку на лбу или разбитый нос, передвигаясь по гладкому тротуару шириной в несколько ладоней.

После столь тяжёлого забега Нестор Пуатье уже несколько часов ожидал в коридоре больницы рождение новой жизни. Лицо его выражало страдание.

– Это всегда длится так долго, мадам?

Старая медсестра оторвалась от заполнения каких-то карточек, лежавших перед ней на столе, поправила степенно очки. Её белый халат сливался с такого же цвета стеной больницы, а седые волосы, гладко зачёсанные назад, отдавали небольшой желтизной. Казалось, что она являлась во всем здании этаким эталоном безмятежного спокойствия. Медсестра посмотрела на него с укоризной:

– А вы припомните, как долго мучилась ваша мать. Особенно, если вы у неё были первенцем. Не торопите промысел божий, возьмите лучше газету рядом с вами – господин, который её читал, уже получил своё дитя и жену, так что раньше чем через девять месяцев за ней не вернётся.

– Спасибо. Я выйду пока покурить.

Это была уже восьмая сигарета за три часа.

– Господи, как же ты всё-таки долго, – он решил немного поукорять всевышнего за его неторопливость. Когда огонь от сигареты уже стал жечь ему пальцы, он зашёл вновь внутрь здания и развернул ожидавшую его газету. Нет, читать было невозможно, буквы разбегались в разные стороны и не складывались в слова. Он стал вновь нервно прохаживаться по коридору, неловко прикасаясь рукой к стене в том месте, за которой рождался новый человек. Минут через десять медсестра не выдержала:

– Сядьте вы, наконец, у меня уже от вас голова кружится.

– Поймите же и вы меня, мадам! Это мой первый ребёнок, говорят – будет сын…

– Конечно, если у мужчины рождается сын, он полагает, что вокруг него разыгрывается бравурная оптимистическая пьеса, если дочь – это так себе, мелодрама. К счастью, ничего подобного на самом деле в жизни не происходит, потому что вне зависимости от пола родившегося ребёнка мы переживаем обычную человеческую трагикомедию.

Она засмеялась сама своему медицинско-литературному сравнению, сотрясая каждый пласт своего мощного тела, и услышавшая её санитарка, проходившая мимо них в родильное отделение с чистыми полотенцами в руках, последовала её примеру. Медсестра с понимающим видом покачала головой.

– Ничего, не вы первый. Ведь все идёт нормально.

– А если придётся накладывать щипцы, это очень опасно для ребёнка?

В голосе его слышалась тревога. Подобно всем мужчинам, он склонен был излишне драматизировать ситуацию.

– Доктор ничего об этом не говорила. А если и придётся, так ничего страшного. Разве что останется небольшой след. У вашей супруги другие проблемы. Так что не мучайте себя.

Роды были долгими и мучительными. Весь период беременности роженица опасалась, что ребёнок унаследует её слабое сердце или вообще умрёт при родах. Вот оно её последние усилия тела, его первый крик! Личности, которой дали жизнь, и она впервые получила возможность провозгласить об этом на весь мир: в пределах больничной палаты, по крайней мере.

Когда врачи сказали, что новорождённый во всех отношениях нормальный и здоровый ребёнок, она этому сразу даже не верила.

– Господи, охрани его от болезни и невзгод! Это наш первенец, Эмилия. Как мы назовём маленького мсье Пуатье? – спросил свою жену Нестор Пуатье, взяв крикливый комочек на руки и отвернув уголок пелёнок, чтобы рассмотреть сына. Он впервые стал отцом, и его переполняло пока не чувство любви к своему чаду (мужчины к этому идут долго), а гордость за самого себя – он продолжил род человеческий.

– Ты ничего не имеешь против имени «Поль»?

– Нет, пусть будет Поль Пуатье, почему бы и нет? Так мы не обидим ни моего отца, ни твоего – они, верно, оба ждут, что мы выберем для внука их имена.

До женитьбы Нестор Пуатье вместе с родителями жил в маленькой квартирке позади ресторанчика в Экюссоне – старой части города Монпелье с узенькими улочками. В этом ресторанчике отец работал поваром, мать – официанткой, что позволяло им платить домовладельцу и кормить себя и сына. Нестор был не силён в учёбе, науки давались ему с трудом. Это, его застенчивость и неуверенность в себе не позволяли ему даже надеяться на то, чтобы поступить в местный университет, да и учиться он не очень-то любил. Его нельзя было назвать красивым парнем и при прочей его бесталанности девчонки посимпатичнее не очень-то обращали на него внимание. Его тянуло сбежать из студенческого Монпелье, а потому при первой же возможности он, уговорив родителей, уехал в Марсель, где брат матери пристроил его в торговый флот. Иногда, между рейсами, он наведывался домой. Зайдя как-то в небольшую лавочку, где их сосед Лере торговал канцелярскими товарами, он заприметил худенькую девчонку лет шестнадцати. Даже не саму девчонку, а её коленки. Она купила пару коробок с карандашами и вышла из лавочки.

– Кто это? – поинтересовался Нестор у Лере.

– Ну, ты что, морячок, не узнал Эмилию? – усмехнулся в усы хозяин лавки. – Это же дочь Дуков, они живут через три дома от вас ниже по улице.

Так по коленкам Нестор и подобрал себе невесту. Может быть, Дуки и не спешили быстро «пристроить» дочь, ожидая, что ей найдётся приличная партия, к которой вряд ли можно было отнести моряка Нестора Пуатье. Но едва достигнув совершеннолетия, Эмилия не лишена была той неожиданной рассудительности, свойственной иногда и молоденьким девушкам, которые обосновывают свой выбор мужчины по принципу «может быть и хуже». Помимо всего, многие девушки замечают мужчину именно потому, что в нем нет ничего яркого, искромётного, что может позже отодвинуть их на второй план, затмить их собственный блеск (которого может и не оказаться вовсе) и позволит им управлять женщинами – как вариант. И, наконец, часто их соблазняет идея, что стоит только зарегистрировать брак, как они избавится от надоевшей опеки родителей, станут хозяйкой в доме – даже не обладая минимально необходимыми задатками для этого.

Конечно, если честно, то Эмилия мечтала о женихе с медицинского факультета, желательно атлета под два метра ростом и с обеспеченными родителями. Но в кино её пригласил не будущий врач, а Нестор. И купил он билеты на дневной сеанс фильма «Господин Такси». Новая комедия, где наивного добряка таксиста Пьера Вержара играл Мишель Симон2, который разъезжает по Парижу со своим псом Гангстером. Нестор и Эмилия, взявшись за руки в темноте кинозала, переживали вместе с Вержаром – что же делать с сумочкой с огромной суммой в триста тысяч франков, забытой в стареньком автомобиле? Как отнестись к появлению милого, хоть и бедного жениха дочери; к отношениям и чувствам его сына к актрисе кабаре Лили; к спорам с полицейским – мужем сестры таксиста о политике, в которой оба ничего не понимают? Этот наивный милый фильм о простых человеческих чувствах и незатейливых мечтах его героев сблизил их, показал, что они во многом схожи. А ещё Эмилия обратила внимание на то, что Нестор был очень похож на актёра, сыгравшего небольшую роль художника – кажется, в титрах он значился как Луи де Фюнес.

Нестору нравились коленки Эмилии, её застенчивость и незатейливый нрав; Эмилии – то, что он был первым, кто обратил на неё внимание не как на маленькую девчонку. В следующий свой приезд в Монпелье он сделал ей предложение, но она поставила ему условие:

– Или я, или море. Я не хочу себе мужа-моряка! Тебя месяцами не бывает дома.

Через долгие три года он капитулировал. Да и Эмилия успела окончить учёбу и решила освоить делопроизводство и машинопись. И когда она уже было собиралась устроиться куда-либо на работу, он попросил руки у её родителей. Так что ни он, ни она даже и не успели увлечься кем-либо ещё, кроме друг друга.

После посещения церкви и мэрии их брак был скреплён земными и небесными скрижалями. И началась прозаическая семейная жизнь. Деньги, подаренные родственниками на свадьбу и откладываемые прежде Нестором, стали быстро заканчиваться; бывшему моряку найти работу в городе преподавателей и студентов было нелегко. Заработок находился, но непостоянный: то помощником в пекарне, то грузчиком. К тому же, в страну потянулся людской поток выходцев из Алжира, получившего независимость от метрополии. Эмилия не успела устроиться на работу в этом году – на свет появился Поль. Так они и жили в арендуемой небольшой квартире, состоящей из небольшой комнаты и кухни, меблированных двумя кроватями, стареньким кухонным столом и небольшим шкафом.

Их верность друг другу может показаться не совсем обоснованной. Ведь этого не предвещали ни наши весьма сдержанные отношения до свадьбы (если не считать походов в кинотеатры и изредка – в кафе), ни отсутствие медового месяца. Однако старания, которые ими прилагались, чтобы оправдать свою совместную жизнь, возникли вовсе не в результате привычки или лицемерного отношения супругов. Их взаимные чувства к партнёру по браку зиждились на позиции – люби таким, каков он есть. Выбор сделан, окончательно определён и ему надо подчиниться, принять его. И в этом есть большая правда и сила – в умении принимать и цементировать семью вокруг себя. Кто-то обладает таким жизненным мастерством, другим его не хватает. Но кто знает, что именно можно назвать счастливой семейной жизнью – Пуатье считали своё супружество удавшимся. Да, их отношениям не хватает искорки, от которой то и дело вспыхивает всепоглощающее пламя страсти – но какой смысл сожалеть о том, что тебе не дано?

Отсутствие нормального заработка и постоянной работы давило на Нестора, душило его до состояния панического страха. Молоденькой жене он поначалу ничего не говорил. Как и впоследствии, самые сокровенные чувства Нестор глубоко прятал в тайниках души, внешне же он казался непревзойдённым оптимистом. Правительство страны провозгласило «план стабилизации», включавший в себя блокирование розничных цен и заработной платы, кредитную рестрикцию3 и сокращение бюджетного дефицита через значительное увеличение налогов. Но росли и военные расходы Франции, и покупательная сила нового франка постоянно падала.

Работу в городе можно было в основном найти тем, кто работал в университете или ориентировался на обслуживание студентов. Но такая возможность была не у всех. Через пару лет после рождения сына Нестор поставил Эмилию перед фактом – их семья переезжает в Марсель. Дело было не только в его тяге к морю. «Наш город известен университетом, и тем, что сто восемьдесят лет назад чудак Ленорман4 прыгнул с башни обсерватории с первым парашютом. В университет мне не попасть, новый парашют не изобрести, прыгать с башни я пока не собираюсь», – объяснял он жене. Просто вновь руку помощи протянул его марсельский дядюшка: он помог ему устроиться проводником на поезда дальнего следования.

00 ч. 10 мин. 08.11.1964 г.

Все люди – как люди, только ты не похож ни на кого. А говорят, что озарений в жизни не бывает!

Это вызвало большой переполох – рождение этого ребёнка. Доктора Тбилисского роддома намучились во время родов, роженица – вместе с ними. Плод был крупным, лежал неудобно. Но на пятый день женщину с ребёнком уже забирал муж домой. Мужчины беспокоятся о жёнах, когда они производят на свет их ребёнка. В другое время, особенно если чувства уже прошли, они их просто не замечают. И ещё через пару месяцев семья Хитадзе распалась. Положение и до этого было накалённым, это продолжалось уже третий месяц и мучительно чувствовалось и самими супругами, и всеми членами семьи Хитадзе – свёкром, свекровью, старшим братом мужа, и их знакомыми. Все они чувствовали, что нет смысла в их совместном проживании, и что молодые супруги быстро потеряли где-то связывавшие их чувства. Муж не раскаивался в том, что он оказался неверен в свои двадцать пять лет – красивый (для мужчины), горячий, влюбчивый, бывший боксёр. Он уже не был влюблён в свою жену, которая была на два года младше него. И он не скрывал этого от неё, полагая, что она должна смотреть на это сквозь пальцы. Ему не было стыдно за свою беспощадность к Гаянэ. Даже, и почему-то особенно тогда, когда она забеременела. Жена была озабочена лишь предстоящими родами, тяжестью предстоящего развода и своего положения после него, и ходила по дому как потерянная, писала чуть ли не каждый день жалобные письма своей матери, прося разрешения переехать к родителям, жившим в Пятигорске; муж мог не появляться дома по два дня подряд. Все рушилось в этой молодой семье. А родившемуся Амирану Хитадзе было всё равно: он родился и требовал к себе внимания. Есть всего два подвида жизни: своя и чья-то чужая, то есть не своя, жизнь всех остальных. Каждому важно лишь разобраться, в том, что для него ценнее из этих подвидов. С момента твоего появления на свет весь мир тебе что-то должен. Как бы только не пропустить рубеж, за которым мир вправе ожидать от тебя, уже так много задолжавшего в ответ, нужных чувств, слов и поступков.

Что может быть более увлекательным и захватывающим для познания, чем любая человеческая жизнь? Однако, дневник даже самой занимательной и неординарной личности, описывающий каждый прожитый день, каждый сделанный шаг ею, вряд ли станет бестселлером. Иногда, порой, ум пронзает яркая вспышка, как всего лишь первый толчок к познанию, и, в результате, получается подметить характерные идеи и события, позволяющие определить общность охватываемых эпох и героев.

11 ч. 06 мин. 06.08.1971 г.

Как-то так сложилось, что Нестор, занятый трудовыми буднями и постоянными поисками работы кроме основной, так мало уделял времени молодой жене, застывшей в унылой тоскливой дремоте повседневной жизни, сером однообразии буден, и вовсе не жаждущей внимания, развлечений, чего-то нового, неожиданного, тех милых глупостей, которые способствуют счастью любой четы. Похвальное усердие мужчины, который ежедневно работает и работает. Забывая о том, что было бы неплохо войти в ванную, когда Эмилия там купалась и, не погасив света, найти и там достойное применение телам обоих. Сама же она об этом целомудренно молчала по той причине, что считала такое своё поведение единственно приемлемым – это дело мужчины, выказывать свою страсть.

Дети рождались зачатыми исключительно в супружеской постели – всё-таки иногда Нестору и Эмилии приходилось соглашаться с импульсами своих телесных оболочек, и время от времени графики этих импульсов совпадали. Появление каждого из них Эмилия встречала с радостью, Нестор – тоже, только его радость перемежалась с ужасами предстоящих постоянно растущих расходов.

Поль Пуатье рос здоровым мальчуганом с отменным аппетитом. Чёрные как смоль волосы, типичный южный нос и наивный ангельский взгляд серых глаз – этакий карапуз, на радость папы и мамы. У него уже родились сестричка и брат, которых он очень любил. Поль находил для них добрые, приятные слова и называл только так: сестричка Сильвена и братик Жермен. «Доброе утро, сестричка и братик», – с этих слов начиналось его каждое утро. Но двое малышей завоёвывали все больше пространства и внимания родителей, и Поль стал больше замыкаться в себе. Правда, и читать он стал больше.

Эмилия передала ему любовь к природе. Когда это было возможно, она брала детей на прогулки в парк Борели и Ботанический сад, неподалёку от которого они арендовали квартиру в Марселе. Им очень нравились два этих зелёных уголка города. Поль мог часами увлечённо следить за муравьями и жучками, лазающими по земле, наблюдать за вёрткими движениями любопытствующих ящериц, кормить хлебными крошками птиц. Вот и сейчас Поль поймал усевшуюся на цветок муху и потащил её к ближайшей паутине – посмотреть, как она там запутается, а затем прибежит хозяин паутины и будет ждать момента, когда можно будет расправиться с очередной жертвой. Поль может всё это время простоять рядом с паутиной, затаив дыхание. Однако настороженное отношение к морю тоже ему передалось от матери.

Поль пошёл учиться в школу. Учительница обращала внимание его матери, что у мальчика умственные способности гораздо выше среднего уровня; он интересуется книгами, природой, вот только эти способности и интересы развиваются исключительно в тех направлениях, которые его интересуют и не мешают ему при этом быть весьма болтливым, строить козни одноклассникам и дерзить преподавателям; собственный контроль дисциплины отсутствует напрочь. Любая дразнилка со стороны сверстников приводила к тому, что вспыльчивый и бузотёристый Поль бросался в драку, и зачастую не с пустыми руками, а с тем, что попадалось на глаза – а это мог быть и увесистый булыжник. Преподавателям на их замечания он мог ответить грубостью.

Эмилия, вспоминая своё детство, не придавала поначалу этому внимания, а Нестор даже её отговаривал от излишней опеки в этом отношении: он был доволен – сын сможет постоять за себя и защитить сестру и младшего брата. Мол, настанет время, с годами поумнеет. Наказывали его тем, что не отпускали погулять на улице без присмотра родителей. А присматривать не всегда было возможность – ну не держать же его взаперти дня три подряд! И потом, это только у Нестора был сильный характер, а Эмилия не выносила никаких осложнений в отношениях с детьми и попустительствовала ему. Чем больше она слушала его сетования, тем чаще её состояние приближалось к пред-инфарктному, нервы распускались подобно упавшему в воду бумажному оригами. Так что стоило Полю захныкать, как он получал пропуск на улицу.

Поль иногда не видел отца несколько дней подряд, а потому, когда у Нестора появлялись выходные дни, сын старался никуда от него не отходить. Даже если отец ложился спать – он в этой же комнате тихонько забивался в угол с книгой в руках и только иногда посматривал на спящего отца: не проснулся ли. Вот и сегодня, вернувшись из очередного рейса под утро, Пуатье-старший лёг спать. Эмилия с младшими детьми куда-то вышла. Случайно выпавший из рук Поля привезённый отцом металлический игрушечный автомобиль загрохотал, ударившись об пол и Нестор, измученный тяжёлой работой с постоянно прибывающими и убывающими пассажирами его вагона, не выдержал:

– Да дашь ты мне поспать, или нет, несносный мальчишка! Я хочу отдохнуть! Даже малышей в доме не слышно, а от тебя целый тарарам! Всыпать тебе ремня? – Нестор накричал на сына, который и так был перепуган и внезапным шумом от выпавшей игрушки и расстроен, что не дал поспать отцу. Вскочивший на ноги Пуатье и впрямь схватился за брюки и стал стягивать с них толстый кожаный ремень.

И хотя до сих пор отец ни разу не стегал его ремнём, Поль вдруг явственно представил, как эта длинная чёрная и ужасная полоска кожи в руках отца настигнет его тело и с громкими хлопками покроет его ударами, оставляя ужасные раны.

Мальчик бросился из комнаты наутёк.

– А ну вернись, прохвост, – крикнул ему вдогонку Нестор, но лишь услышал, как хлопнула входная дверь и далее – удалявшийся голос ревевшего навзрыд сына. Сообразив, что жены с детьми нет дома, рассерженный и на сына и на себя, Нестор быстро натянув на себя брюки и заправив в них рубашку, не найдя почему-то свих туфель, влез в домашние тапочки и выбежал вслед за Полем. Брюки были ему чуть великоваты, а потому из дома он выходил с ремнём в руке, решив, что затянет его на себе, как только догонит сына. Кроме всего прочего, на выходе из комнаты он карманом брюк налетел на дверную ручку: раздался душераздирающий треск и карман повис наружу ухом спаниеля.

Удирающую фигурку Поля отец увидел уже на следующем квартале вниз по улице. Их отделяло метров восемьдесят, но Нестору в домашних тапочках и со спадающими брюками, которых приходилось подтягивать вверх через каждую минуту, быстро бежать не удавалось. Бег получался неспортивный, отдельными рывками, пальцы ног приходилось растопыривать, чтобы не потерять на ходу тапочки. Полю, оглядывающемуся на бегу назад через плечо, и успевшему рассмотреть в руках у отца страшное кожаное оружие, дикий страх долго придавал силы, чтобы держать приличную скорость – как бы скрыться от настигающей погони родителя.

Ещё через квартал Поль повернул за угол и, пробежав по инерции шагов двадцать, весь мокрый от пота, прислонился к фонарному столбу. Взъерошенный Нестор завернул за ним и увидел, что сын смотрит на него взглядом затравленного зверька и только тогда сообразил, что до сих пор сжимает свой сложенный в кольцо ремень. Он стал разворачивать его, чтобы продеть в хлястики брюк, а мальчишка принял это как сигнал к новой атаке. И вместо того, чтобы спокойно подойти к Полю и успокоить его, ему пришлось, чертыхаясь, вновь засеменить ногами в тапочках и кричать на всю улицу, еле сдерживая себя от бранных слов:

– Стой, вернись! Я не собираюсь бегать за тобой до бесконечности! Но уж если догоню…

Его крики привели к тому, что люди стали распахивать окна и глазеть на их беговые состязания. Не говоря уже о тех, что находились на жарких летних улочках. Это сбивало Нестора с ритма, и один из тапков слетел с ноги, что окончательно его вывело из себя:

– Я до тебя и босиком доберусь!

– Может твой пухляк и не сокровище, но соображает и бегает он лучше, чем ты! Сними второй тапок – тогда догонишь, – подбодрил его какой-то случайный прохожий со смехом.

– Устроили скандал на весь квартал! – подхватила стоявшая рядом с ним женщина. – Ты бы вдел ремень в штаны, пока они не свалились у тебя окончательно, раз до сына дотянуться не в состоянии! И это называется – отец!

– Остановись, наконец, Поль! – бег продолжился. Гнев понемногу стал сменяться переживаниями за сына и сознанием глупости создавшегося положения. Можно было приложить усилия и догнать Поля, но весь этот марафон Нестор устроил только для того, чтобы сын сдался и попросил прощения. «Может оставить его здесь, всё равно вернётся домой?» – подумал отец, но взыграло его собственное упрямство. Куда тогда девать свой родительский авторитет?

Улочки сменялись широкими проспектами, по которым катились автомобили. Он ещё несколько раз хриплым голосом продолжал выкрикивать имя сына, прикидывая, как именно будет свершаться справедливый суд, и прикидываю в уме, какого наказания заслуживает Поль. И уже жаль его, мальчишка едва передвигает ноги. Он даже не оборачивается больше. Вдруг прыжком, которого от него невозможно было ожидать, Поль преодолевает длинную и широкую канаву и только тогда останавливается, понимая, что раскиданные вокруг гравий, песок и пятна ещё влажного цементного раствора не дадут отцу совершить такой же прыжок.

Нестора тревожило то, что у Поля почти нет друзей, что было присуще и ему, они в этом были схожи. Эта нелюдимость была наследственной чертой. Спорт, к которому раньше пытался пристрастить его Нестор, не интересовал сына, хотя, несмотря на свой избыточный вес, в нём чувствовались хорошие задатки. Вот стрелять он любил. Так что попытки через спортивные занятия обрести для него друзей ни к чему не привели. У него отсутствовало и чувство командного игрока.

– Поль, ты меня замучил. Какого чёрта ты столько бежал? – Нестор встал перед канавой, упершись руками в колени ног, пытаясь отдышаться. И, изображая на лице улыбку, и подбирая слова, которые бы помогли найти для обоих выход из драматической ситуации, попробовал всё свести к шутке. – Я всё-таки, с твоего разрешения, вставлю ремень на место, иначе кроме тапочек, потеряю ещё и штаны на виду у всего города.

Поль смотрел на отца со страхом и недоверием.

– Ты всё время бежал за мной с ремнём. И не потому, что хотел подтянуть брюки!

– Поль, ну ты что. Я не собирался тебя бить!

Мальчуган раскис, у него задрожали губы.

– Ты просто не смог перепрыгнуть через канаву, – Поль недоверчиво рассматривает Нестора так, словно видит его впервые.

– Сынок, ну довольно, пойдём домой, – уговаривает его Нестор с нотками просительности.

– Ладно, – кивает мальчик. – Только я не смогу перепрыгнуть канаву ещё раз. Подожди, я обойду.

Поль обошёл канаву и медленно подошёл к отцу, глядя на его босые перепачканные ноги.

– Теперь весь Марсель будет говорить, что я не люблю своих детей и избиваю их, – проворчал Нестор.

Мальчик поднял глаза и одновременно беззащитно, но уверенно выдохнул:

– Их, – и было понятно, что он имел в виду Сильвену и Жермена, – ты любишь, а меня – уже нет.

Нестор ужаснулся этой фразе. «А меня уже нет…» Неужели он прав и Нестор может обделять его своей любовью?

– Не так, как раньше, – немного смягчил свою непримиримую позицию Поль.

Отец присел перед ним, словно прося прощения, повернул к себе лицо Поля и спросил:

– Ты и правда так думаешь?

Сын отвёл от него свои глаза, пожал плечами:

– А ты сам как думаешь?

Вечером, в служебном купе очередного поезда, сидя на насесте своего лежака, пока пассажиры его не беспокоили своими просьбами, Нестор обдумывал утренние разборки с сыном, то обвиняя себя, то оправдывая. Чего же не хватает этому мальчишке, они же с Эмилией обращаются с ним точно также как и с младшими детьми, также его целую и наказывают. Его также кормят и одевают, у него первым появлялись новые современные игрушки, которые уже по наследству передавались Сильвене и Жермену. Да, девочке были куплены ещё и куклы, детская посуда – но куда деваться от гендерных отличий? И домашние задания из школы делались совместно с мамой или папой. Видимо, наличие необходимых по жизни материальных вещей в жизни ребёнка не является определяющим в том, каким он вырастет и как себя чувствует в семье.

12 ч. 39 мин. 17.07.1974 г.

Амиран просто обожал ходить с мамой к её двоюродной тёте Нине. Она разрешала ему покопаться (но только аккуратно, не перемешивая ничего!) на книжных полках. Какое это наслаждение – перебирать и перелистывать увесистые тома, запоем погружаться в мир прекрасных героев и злодеев, пиратов и путешественников, забывая обо всем на свете. Художественная приключенческая литература была большой редкостью, и в магазинах ничего интересного в открытую не продавалось, хорошую книгу «доставали». Здесь же на полках рядами стояли Дюма, Стендаль, Толстой, Беляев…

За окном раскатистым неторопливым басом мужественного и уверенного в себе силача, перекатывающего по крутым мощёным старым булыжником улочкам большой овальный деревянный лоток на колёсах, раздавался клич продавца холодным счастьем для малышей и взрослых в эти жаркие летние дни: «Аба! Мааа-рооо-жниии! Ээээс-киии-мооо!», на который сбегались жители всего квартала. В основном это была ребятня.

– От него несёт чрезмерной для ребёнка послушностью, – говорила тётя Нина своей племяннице Гаянэ об Амиране. – Ему бы следовало побольше гулять со сверстниками и обзавестись друзьями. А вместо этого он у тебя читает с утра и до утра! У ребёнка каникулы! Выгоняй его на улицу, поиграет с мальчишками в кочи5. Пусть хотя бы сам пойдёт купить мороженного!

Можно сказать, что она слишком носилась с сыном, когда была рядом, но её влияние было настолько сильным, что Амирану было тяжело обходиться без него. Они поначалу были бедны, так как жили на одну её зарплату. В магазине и на рынке она была одной из тех домохозяек, которые, сжимая в руке почти пустой кошель, долго не сводят глаз с прилавков и ценников, не имея возможности купить всё и в достаточном количестве. Однако эта бедность рождала в Гаянэ острое желание не ударить лицом в грязь, накормить сына приличной едой, дать ему образование, чтобы в будущем он смог подняться до хотя бы стандартного-престижного положения советского гражданина. Жёсткая экономия не позволяла ей общаться и принимать тех, кого молодая мама предпочитала считать «людьми своего круга».

– Он такой, тёть Нин! Вы же видели: увидел у вас на полке «Три мушкетёра» и сразу попросился оставить его в комнате, чтобы он мог почитать. Он счастлив, что вы разрешили ему это.

Проходило время, её заметил мужчина, который довольно долго оставался рядом с ней, хотя и на расстоянии. И это «рядом, но на расстоянии» приводило к тому, что поскольку общение с людьми, которых она называла «людьми иного круга», было практически ею же сведено к нулю, фактически они с сыном жили в своём мирке. Даже когда финансовые возможности стали позволять им жить посвободнее. Доброжелатели всегда найдутся и о ней уже судачили кумушки во дворе. Но она обрела проявлявшуюся изредка некую напускную уверенность; её горделивая осанка, вскинутая голова, стали только подчёркивать в ней несдержанность до последней капли любви матери, которая видит смысл своей жизни в счастье собственного ребёнка.

В соседней комнате пробили часы, а ничто не напоминает более настойчиво о настоящем и будущем, как своевременный бой часов.

– Ты же видела, какой это толстый том, ему читать неделю. Я бы и так разрешила вам взять книгу с собой.

Однако, наделённая годами личного опыта своими представлениями о жизни, такая женщина подпитывается от своей убеждённости в собственной правоте и незаметно даже для себя начинают управлять и своими чувствами и своими детьми. В их обособленной от остальных жизни не было ничего плохого – как им обоим казалось. Скорее, это был такой уклад жизни, к которому привыкаешь; это и привязывало их друг к другу сильнее, чем остальных родителей и детей.

– Тётя, вы его не знаете! Он закончит её быстрее, чем вы выгоните нас отсюда.

Амиран обожал свою мать, которая уже сейчас, не говоря об этом сыну напрямую (мал ещё) присматривала ему подходящую пару из дочерей немногочисленных подруг. Она действовала с настойчивостью и простодушием, которые всё же не доходили до прямой бестактности.

– Не может этого быть! Он так быстро читает?

Амиран, конечно, ни о чем не догадывался.

– Особенно понравившуюся книгу. Особенно, если его могут от неё оторвать раньше, чем он дочитает. Он ещё и считает быстро. Сегодня утром, даже не знаю, что это пришло мне в голову, я задала ему задачку, спросила: «Сынок, только отвечай быстро: сколько будет – от девятисот двадцати восьми отнять четыреста двадцать, умножить на пятьдесят шесть и отнять тридцать два?» Он уже через секунду мне выпалил: «Двадцать восемь тысяч четыреста шестнадцать».

Просто ещё не пришло время выполнять и такую волю матери.

– Ну не знаю, милочка. Это не нормально для такого малыша. А тебе всё-таки не мешало бы выйти ещё раз замуж, чтобы Амиран не ходил по этой планете вечно под колпаком твоей юбки!

Что же, в конце концов, удерживало её от повторного замужества? Кто ответит на этот вопрос лучше остальных, кроме того самого мужчины?

– Тёть Нин…

Боязнь потерять его и тот достаток в жизни, который ею уже определялся «выше среднего»? Нежелание самой устраивать в своей жизни и жизни сына опасные перемены? Едва случайное чувство осветит темные глубины души, неосвещённые и редко посещаемые, пробудит её, как тут же гаснет под напором логических доводов ума, и всё снова погружается в рутину старых привычек. Ау!!!

– Гаянка, иди в жопу! Испортишь мальчишку! – тётя Нина могла спокойно и выматерить, а не только послать аппетитно в пятую точку. Впрочем, ей это подходило, этой старой матроне, черты лица которой и в восемьдесят выдавали в ней благородное происхождение её предков. И если вокруг неё женщины говорили – у меня девичья фамилия была такой-то, то тётя Нина объявляла: «Я – урождённая Тамбераци6!». С ударением на последний слог, чтобы не путали её фамилию с какой-нибудь там итальянской!

– Мамочка, я прочёл «Трёх мушкетёров»!

20 ч. 00 мин. 06.08.1977 г.

Время бежит неумолимо. Время – это коктейль, который можно взболтать, но при этом невозможно смешать. Невозможно представить Чингиз-хана в компании с Наполеоном! Вернее, представить-то можно, а вот послушать, как они обсуждают за столиком в кафе, выпивая по рюмочке коньяка, роскошную грудь проходящей по Елисейским полям девушки – это вряд ли. Но если ваши жизни пересекаются во времени – весьма вероятно, что вы пересечётесь и в пространстве.

Поль несколько переменился за это время. Похудел, перестал плакать, когда огорчался и даже стал находить себе друзей. После того, как он отболел корью и свинкой – особенно. Марк Мора, которого друзья называли Мамо (по первым двум буквам имени и фамилии) был из приличной французской семьи трудоголиков, живших в собственном доме в нескольких кварталах от Пуатье. У обоих подростков уже появилась редкая поросль на щеках. Марк успел попробовать марихуану, которая стала распространяться всё больше во Франции за последние десять лет протестных настроений, и знал где её достать. Деньги на неё он частенько таскал у родителей. Уже только поэтому он пользовался авторитетом у местных парней. У него появились проблемы с полицией.

Сегодня родителей Марка не было дома, и он сидел на балконе вместе с Полем и мальчишкой с кличкой «Кролик» (это благодаря широким передним верхним резцам, которые невозможно было не заметить каждый раз, как он открывал рот) на год старше него. «Кролика» звали Рикардо. Марк достал косяк с марихуаной, закурил, закашлялся, и, сделав пару затяжек, решил передать её Полю. Но тот решительно помотал головой:

– Нет, отдай лучше Кролику, он не откажется, а я что-то не хочу.

Кролика не пришлось долго уговаривать, но огонь погас, так что он поджёг его снова.

Поль и обычных-то сигарет впервые попробовал курить месяц назад, а этот дым после первой же затяжки вызвал у него головокружение и накативший град слёз. В горле першило от вонючего дыма, но он старался не дышать, сдерживая кашель. Но как это можно было показать сейчас?

– Не знаю, воняет только как куриный помёт.

– Да ты расслабься, садись, – поучил его Марк. Потом вдруг рассмеялся, хотя для этого не было повода. – Тогда всё почувствуешь.

Сесть Полю пришлось хотя бы потому, что ноги у него уже подкашивались. Глаза стали закрываться сами собой.

– Ну вот, – ухмыльнулся Кролик, – теперь ты с нами на одном облаке.

Поль приоткрыл глаза и увидел катастрофически расплывшихся по балкону Мамо и Кролика, словно круживших в танце вокруг него. А родители так переживали, что у их сына не было друзей, вот же они! Да, и с этих пор эти трое говорили не «мы пошли покурить травку», а «мы пошли на облако».

Как-то после школы, наигравшись в карты на последнем уроки геометрии, вместо того, чтобы старательно орудовать циркулем, линейкой и транспортиром, эта троица выкурила по изделию с «травкой» и отправились гулять по улицам Марселя. Вышли на проспект Амбур и решили поесть пиццы. Поев, они продолжали сидеть за столиком. Вели себя довольно шумно – эффект от «травки» ещё не успел выветриться, и их попросили уйти. Мальчишки отмахнулись от хозяина пиццерии, да ещё и пригрозили, что не заплатят за еду.

– Адамо, Саверио, вышвырните их на улицу, этих накуренных, – распорядился хозяин пиццерии двум молодым официантам. И те схватили и выволокли парней – сначала Марка и Рикардо, а затем направились за оставшимся за столом Полем.

– Не забудьте получить у мсье плату по счёту! – напомнил хозяин.

– Лучше не трогайте меня, – закричал Поль, но его постигла та же участь после того, как официанты обшарили его карманы и вытащили оттуда деньги – ровно столько, сколько было положено за съеденное мальчишками. Друзья уже ждали его неподалёку и собирались обойтись обидными выкриками в сторону хозяина пиццерии, но Поль рассудил иначе. Он обнаружил валявшийся у дерева большой камень, швырнул в витрину пиццерии и только тогда бросился наутёк. Ему удалось убежать довольно далеко, когда он обернулся и увидел, что Адамо и Саверио снарядили за ними погоню. Им удалось схватить поздно рванувших с места Марка и Рикардо, которых они затащили уже обратно в пиццерию.

Поль гордился своим поступком, хотя родителям каждого из троих мальчишек это обошлось в несколько сотен франков (друзья так его и не выдали подъехавшим сотрудникам полиции, не назвав имени и адреса где жили Пуатье; но решили поделить сумму ущерба за битое стекло на троих). Никакого раскаяния, да он ещё получил железное подтверждение того, что на Мамо и Кролика (мать которого готова была направиться и в ад, если бы там пообещали помочь сыну) можно положиться в опасной ситуации! Правда, ребят взяли на заметку за эту шалость.

– В следующий раз я сам тебя отправлю в полицию, – заметил Нестор.

Эмилия Пуатье понимала, что между мужем и старшим сыном возникает стена непонимания. Нестор часто отсутствовал в поездках, но, отдыхая в перерывах между рейсами, всегда с нетерпением ожидал вечера, когда вся семья собиралась на ужин и все они впятером общались. В последнее время, даже если Поль и был вечером дома, то торопливо съедал свою порцию жареной рыбы и спешил уединиться. Его мир был закрыт для родителей, сестры и брата. Мамо и итальянец «Кролик» заменили ему самых близких людей, и он решил больше не тратить на родных своё сердечное тепло.

У Поля было чувство обострённой справедливости, но только по отношению к себе самому и отличалось оно настолько сильно от морально приемлемых норм, как прокисшее молоко от свежевзбитых сливок. Но тому, кто не привык взвешивать свои слова и поступки, в один прекрасный день приходит в голову и закрепляется там навечно мысль, что только сам он заслуживает высокого балла. А там уже недалеко и до перегибов в самооценке. Особенно, если находить повод помешивать время от времени внутренний пепел и раздувать в себе остывающие угли превосходства над остальными, чтобы слабый огонёк снова и снова разгорался в жгучее пламя. Да ещё если со стороны раздувать его будет случайный или целенаправленный ветер…

Нестору отравляли жизнь не только нелады с сыном. Он искал виновника многих бед – и той, что изменила образ жизни сына, сделав его столь непонятно агрессивным, и той, что заставляет платить массу налогов и потому так тяжело откладываются деньги, и той, что вызывает рост преступности в Марселе и Франции вообще. Нестору казалось, что он нашёл виновника: всему виной новая волна «демократизации и свободы» в стране. И иногда говорил самому себе, что сочувствует росту проявления национального экстремизма. «Франция – для французов» – что в этом плохого? К переезду в страну арабов, и даже той части французов, которых до сих пор называли «pieds-noirs»7, белых выходцев с Африканского континента, он относился неодобрительно: мол, это именно они завозят в страну дурные идеи, а местная молодёжь их подхватывает вместе с дурными манерами.

Раньше он мог обнять старшего сына, затискать его, а сейчас вдруг это становилось как бы неуместным, несмотря на желание быть ближе к нему. Мальчишка всё больше отдалялся от него, не принимал его проявлений внимания и нежности. Оставалось только надеяться на усиление строгих мужских мер.

За Полем всё больше закреплялась репутация «безголового чудилы». Легенды о его выходках ходили по всему району. Он мог уснуть в классе, уйти посредине урока, запустить камнем в чьё-то открытое окно. Некоторые психиатры считают, что абсолютное большинство людей обладает запасом поведенческой прочности, при котором их мозг вовремя дёргает за стоп-кран, удерживающий от бездумных действий в различных случаях. Однако кому не приходилось иметь дело с людьми, у которых, почти безо всяких видимых причин вдруг щелкает в мозгу очередной предохранитель, и они рвутся вас оскорбить или избить, выкрикивая самые грязные ругательства? В обычной ситуации это нормальные, спокойные люди. Знать бы, отчего в головах начинают щелкать такие предохранители.

Как-то трое парней сели в автобус, и находившемуся с ними Полю вдруг приспичило остановить его между остановками: он увидел проходившую мимо одноклассницу. Водитель не соглашался делать дополнительную остановку и этим вызвал бурю негодования парня. Автобус пришлось остановить, потому что дело дошло до драки. Проходивший мимо отбившийся от своей группы полицейский, поняв, что самостоятельно может не справиться с драчунами, остановил проезжавшую патрульную машину и только тогда дал знак водителю автобуса открыть переднюю дверь. Молодую троицу бузотёров посадили на заднее сиденье и полицейская машина направилась было в ближайший участок, но через пару кварталов сидевший крайним справа Пуатье на полном ходу распахнул заднюю дверь не успевшего сильно разогнаться автомобиля и, сгруппировавшись соответствующим образом, кубарем выскочил на тротуар. Полицейские не сумели его догнать, но не без угроз выяснили у ребят, кто он, а также то, что на сегодняшний вечер у него имелся билет в кинотеатр, где его и стали поджидать.

В тот же вечер упустившие его полицейские подъехали к кинотеатру и сразу заметили мальчишку в собиравшейся у входа толпе. Увидев полицейскую машину, Поль замер от страха. В кармане у него была пара «интересных» таблеток, купленных полчаса назад. Он поспешно запихнул их в рот, заглотив как курица горох. И кинулся прочь. На следующий день Поль признался «Кролику» и Мамо: «Я оттуда просто улетел, как ракета». Ему и казалось, что он – летящая на бешеной скорости по улицам ракета. Полицейская погоня осталась далеко позади.

На другой день в дом к Пуатье пришли из районного управления по делам несовершеннолетних и полиции. К материалам Поля Пуатье прибавился ещё один материал. Нестор стал объяснять сыну, что через непродолжительный промежуток времени закон будет рассматривать его как взрослого по множеству из его обычных проступков и снисхождение для несовершеннолетних будет для него недоступным, что подтверждали и работники госслужбы. Кстати, они только что были в школе и выяснили, что Поль отнюдь не на хорошем счету и там, успеваемость неуклонно ползла вниз, даже по тем предметам, к которым он имеет способности. Нестор и Эмилия долго просили не наказывать сына очень строго…

Нестор никак не мог взять в толк, как же повлиять на старшего сына. Вот и недавно: он сделал сыну замечание по поводу невыполненной своей просьбы по дому – просил прибить отвалившуюся полку на стене. Поль схватил молоток и с размаху швырнул его, едва не продырявив стенку. Нестор готов был сначала броситься на сына с кулаками, но спустя мгновение растерялся от неожиданной выходки. Ему хотелось только крикнуть: «Сын, это же наш дом! Не понимаешь разве, это наш общий кров?!»

Поль Пуатье догадался, каким образом его нашли сначала у кинотеатра, а потом и дома. Вечером следующего дня он нашёл в круге собравшихся на улице вокруг магнитофона мальчишек тех двоих, которые выдали его накануне полицейским. Из динамика звучали новинки года: умиротворяющий Джо Дассен – с песней «A toi»8, под которую Поль подыскивал подходящее орудие; когда дело дошло до «Sunny»9 группы Бони-М и солисты во второй раз затянули фразу «Sunny one so truy – I love you»10, то наподобие музыкальной стилизации вилланеллы11 Берлиоза рефреном им зазвучали голоса двух парней, по спинам которых несколько раз прошёлся кусок резинового шланга для полива водой. Они быстро покинули импровизированный музыкальный ринг и под крики и улюлюканье самого Поля и остальных ребят поспешили ретироваться:

– Проклятые ажановские12 прихвостни, не попадайтесь мне больше на глаза!

– За что ты их отстегал, Поль? – спросили парни из круга.

– У них длинные языки.

– Так надо было их подрезать.

– В следующий раз я последую твоему совету!

Через неделю Пуатье смотрели дома телевизор, когда раздался звонок в передней. Нестор открыл дверь и увидел незнакомца, который представился мсье Симоном и рассказал, что его мальчику разбили очки ударом кулака, и небольшой осколок стекла попал в глаз. Нестор и Эмилия замерли в предвкушении очередной неприятности, боясь задать страшный вопрос. Мсье Симон поинтересовался:

– Ваш Поль дома?

– Нет, он ещё не возвращался. Он в этом замешан?

– Я ещё не знаю и сам. Но мне передали, что он был там. Мой Жан точно не хотел связываться с хулиганами, хотел убежать. Сейчас он с матерью в больнице.

Потрясённого возможными последствиями драки для сына, мсье Симона трясло мелкой дрожью от гнева и беспомощности родителя что-то исправить самому.

– Я просто решил, что всегда лучше пообщаться по-хорошему. Простите, что-то у меня сердце защемило. Можно попросить у вас стакан воды? – Симон достал из кармана пачку таблеток.

– Да, конечно, – сказал Нестор. – Может, вы пройдёте, присядете в комнате? Эмилия, принеси пока стакан воды мсье Симону.

Они втроём прошли в комнату, Симону предложили сесть на диван, а Эмилия и Нестор сели напротив в кресла.

– Вам стало легче? – спросила Эмилия.

– Да, кажется, мадам Пуатье. Спасибо. Раз уж я у вас задержался, зовите меня просто Кловис.

– Хорошо. Тогда и нас зовите Нестор и Эмилия, – сказал Пуатье. – Чем вы занимаетесь, Кловис?

– Я официант. Работаю здесь неподалёку в приличном кафе. А вы?

– Эмилия у нас просто мама и жена. А я – проводник в поездах международных маршрутов.

– О, у вас такая интересная профессия, приходится много путешествовать.

Нестор пожал плечами:

– Это вряд ли можно назвать путешествиями, если большую часть времени на работе приходится проводить в пределах вагона. Скажите, Жан у вас единственный ребёнок?

– Да. А у вас есть другие дети?

– Двое. Девочка и мальчик, они сейчас в гостях у соседей, – подхватила Эмилия. – Но они младше Поля.

– И может только поэтому пока не приносят нам хлопот, как старший, – усмехнулся Нестор. – Ваш Жан… Он, наверное, тоже не проблемный ребёнок?

– Да, думаю так можно сказать. И мы так его любим.

– Как можно не любить собственного ребёнка, – согласилась с ним Эмилия. – Могу я вам предложить чай и пирог с яблоками? Я только что его приготовила.

– Спасибо, вы так добры. Я просто посижу ещё немного.

– Эмилия, пойди притащи нам пирог и чай. Может Кловис просто стесняется.

Эмилия вышла на кухню.

– Мне жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах, – продолжил Нестор, расстроенно потирая руки.

– Поверьте, я сам… Вот даже и не знаю, зачем я к вам пришёл! – ответил Кловис Симон.

– Напротив, поверьте мне, вы правильно сделали, что пришли к нам. Скажу вам откровенно, нам всё меньше удаётся справляться с Полем. И я вижу, что вы пришли к нам вовсе не затем, чтобы обострять ситуацию. Даже не знаю, что я бы делал на вашем месте, если бы услышал, что моего сына изуродовал одноклассник.

– Я пока даже не уверен, что это именно ваш сын… Просто там была драка. Много ребят, но, по крайней мере, несколько человек мне потом сказали, что удар по очкам нанёс всё же Поль.

Эмилия принесла обещанный чай и порезанный на куски яблочный пирог:

– Пожалуйста, угощайтесь. Кловис, может нам стоит съездить с вами в больницу? Может, вы сможем вам чем-нибудь помочь?

– Нет-нет, спасибо. Лишь бы у Жана не было проблем со зрением. А так просто вы поговорите с вашим сыном, чтобы он не распускал руки без необходимости. Я знаю своего Жана, он никогда не полезет драться сам. А ребятам надо доучиться вместе до выпуска.

– Каждый должен научиться отвечать за свои поступки, вот что я думаю, – сказал Нестор. – Знаете, я всё думаю… может, пытаюсь найти Полю какое-то оправдание… Что говорили остальные ребята, из-за чего они всё-таки подрались?

– Они не поделили между собой место в классе. Кажется, Жан обозвал Поля или наоборот. Остальные мальчишки разделились на два лагеря: за моего, и за вашего… Только Жан попал в больницу, а Поль единственный, кто просто сбежал после драки с занятий.

– Мы выясним у сына, как только он вернётся домой, – пообещал Нестор, и неожиданно для себя добавил, – но я прошу вас заявить и в полицию.

– Нестор, – тихо охнула Эмилия, схватив его за руку.

– Пусть они выясняют – кто нанёс травму вашему сыну, – продолжил Нестор, резким движением высвобождая свою руку от рук жены. – Часто мы, родители, старательно избегаем обращаться куда положено, когда дело касается наших детей. Но каждой выходке должно быть назначено положенное наказание. Сходите в полицию, мсье Симон. А мы вас обязательно найдём, как только сами узнаем о произошедшем.

Симон протянул ему руку:

– Спасибо, мсье Пуатье. Неожиданно с вашей стороны предложить мне это, но спасибо. Извините за беспокойство, мадам.

Ближе к полуночи Поль с приятелями подходил к своему дому.

– А у нас в окнах свет ещё горит, – сказал он. – Вы идите, а я немного подожду, пока они улягутся, чтобы обойтись без нравоучений.

Но Нестор на кухне не спал, решив дождаться сына. Спустя полчаса он услышал, как тихонько открылась входная дверь, и кто-то тихо стал красться в комнату.

– Поль, я жду тебя на кухне, – вполголоса, чтобы не разбудить Эмилию и детей, позвал отец. – Сядь на этот стул. Где ты был?

– Нигде, как обычно, – махнул рукой хмурый Поль.

– Между нами что-то происходит. Не знаю, что за чертовщина творится в нашей семье, но я хочу попробовать оглянуться вокруг и начать всё заново. Как когда-то было. Ты же не мог это всё забыть? Наши совместные прогулки впятером, твою любовь к Жермене и Сильвену, к вашей матери. Давай восстановим всё это опять.

Неловкие паузы возникали после каждого предложения, хотя вот уже нескольких часов он репетировал эту беседу, решив сделать усилие над собой и вызвать Поля на откровенный разговор, но слова не шли по намеченном сценарию. Он перепрыгивал с одной темы на другую, понимая, однако, что надо говорить спокойно, и как с равным. Учёба, планы на будущее, поиск себя в нормальной профессии. Но Поль смотрел на него и просто молчал. Никакой реакции, диалога не получалось.

– Я всего лишь проводник в поездах, – продолжал Нестор. – А ты не сын банкира или инженера. Потому что я так и останусь проводником, если случайно не получу должность бригадира поезда. У меня просто нет необходимых данных, чтобы стать кем-то посолиднее. Но ты же посообразительнее меня, я же знаю! Я помогу тебе получить образование, чего бы мне это не стоило, лишь бы тебе не мешали твои дружки и вспышки этой непонятной агрессии по отношению к нам, твоей семье и остальным людям.

Поль спокойно заметил на это:

– Это не твоё дело. С кем хочу, с тем и дружу!

– Ты ещё несовершеннолетний, и живёшь вместе с нами со всеми, – повысил голос отец, – а значит должен подчиняться мне, как главе семьи!

– Успокойся и оставь меня в покое. Я пошёл спать.

– Это ты избил Жана Симона? Знаешь, что он может остаться без глаза?

– Он сам виноват. И я там был не один.

– С этого момента без разрешения меня или матери ни шагу из дома!

– Посмотрим ещё.

Обычно именно с такой фразы и начинаются настоящие мучения родителей.

10 ч. 02 мин. 24.07.1978 г.

В городе Кировабад, расположенного у подножия хребта Малый Кавказ, царило лето. Столбик термометра показывал тридцать восемь. На улицах били резкие порывы ветра, набирая силу и звеня оконными стёклами, сметая мелкие камешки с булыжной поверхности улиц. Он загнал горожан по подъездам домов, выгнав их с тротуаров. Небольшое количество легковушек, грузовиков и автобусов двигались по проезжей части, а вот троллейбусы почему-то остановились.

Начальник отдела уголовного розыска майор Давуд Исаевич Гусейнов, от жары развалившийся в кресле, подлил себе дымящийся напиток в хрустальный стаканчик из накрытого полотенцем чайника, пока капитан Мамедов делился с ним мыслями по старому делу. Выслушав капитана, Гусейнов усмехнулся: