Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) Дюма Александр

XXXIV

КАК АЛЬФРЕД БЫЛ ВЫНУЖДЕН ВЕРНУТЬСЯ В КОМПЬЕНЬ В НАРЯДЕ ШОТЛАНДСКОГО СТРЕЛКА

На следующий день благодаря Причарду, который сделал стойку над стаей куропаток в зарослях клевера, принадлежащих одному из соседей г-на Моке из Брассуара, г-ну Дюмону из Мориенваля, у нас вышел спор с упомянутым г-ном Дюмоном.

Нам показалось, что г-н Моке к нам несправедлив и из соображений соседства, я думаю, даже родства, держит сторону г-на Дюмона.

Посоветовавшись между собой, мы решили к нему не возвращаться, бросить охоту и отправиться в Компьень.

Еще в супрефектуре Уаза мы наняли небольшую открытую повозку и нам посоветовали быть поосмотрительнее с ней и с лошадью.

Мы были неизменно осмотрительны, пока нас везло микроскопическое животное, узурпировавшее звание лошади, но едва достигавшее размеров осла.

Но, похоже, маленькие лошадки, как и люди небольшого роста, отличаются сварливым характером.

Наша лошадь всю дорогу не переставала с нами спорить.

Я вызвался быть ее переводчиком и, поскольку моя речь направлялась вожжами и была пересыпана хлесткими аргументами, лошадь в конце концов не то чтобы признала свою неправоту, но стала вести себя так, будто признавала, что я прав.

Благодаря этой хитрой диалектике я без всяких происшествий добрался до фермы и привез туда трех своих спутников.

Приняв решение ехать в Компьень, не заворачивая к Моке, мы послали в Брассуар нашего носильщика, приказав запрячь в повозку Ненасытного и вернуться за нами на дорогу, ведущую в Компьень.

Наш буцефал получил имя Ненасытного из-за своей способности нестись вперед, буквально пожирая пространство.

Лишь у Альфреда нашлись кое-какие возражения.

Ему придется вернуться в Компьень, не приведя себя в порядок; несомненно, это уронит его в глазах прекрасных дам, проживающих в супрефектуре Уаза.

Но мы пренебрегли светскими жалобами Альфреда: этого требовало наше оскорбленное достоинство.

К полудню мы увидели Ненасытного, повозку и носильщика.

Ненасытный, получивший на ферме порцию овса обычной лошади, ржал, вскидывал голову и двигал ушами наподобие телеграфа; все это обещало нам на обратном пути беседу не менее оживленную, чем по пути сюда.

В ту минуту как появился Ненасытный, охота была удачной, и мы решили, что повозка последует за нами, а позже мы в нее сядем.

Впрочем, мы считали, что это хороший способ успокоить возбужденного Ненасытного — заставить его проделать в качестве вступления к поездке в Компьень два-три льё по вспаханному полю и по жнивью.

Здесь было еще одно преимущество: каждую убитую штуку дичи мы отнесем в повозку (на следующий день после открытия охотничьего сезона не только ноги становятся несколько ленивыми, но и плечи).

К несчастью, наши предположения насчет Ненасытного не осуществились: вспаханная земля и жнивье его успокаивали, но ружейные выстрелы выводили из себя.

При каждом выстреле нашему носильщику приходилось выдержать бой с конем.

В два часа мы всех созвали.

На этот раз Альфред явился.

Альфред знал, что, если его в последнюю минуту не окажется на месте, ему придется проделать пешком четыре льё, а он, готовый проделать четыре и даже восемь льё полем напрямик, совершенно не горел желанием идти по дороге.

Повозка ждала нас у леса.

Мы расположились в ней следующим образом: Маке с Альфредом на задней скамейке, мы с Александром — на передней.

Медор, уже немолодой пес, имеющий право на уважение своих сородичей и даже хозяев, скромно и бесшумно проскользнул нам под ноги.

Было ясно, что ему хочется только одного: остаться незамеченным.

Его заметили, но лишь для того, чтобы похвалить за скромность.

Причард же, которого Альфред осыпал насмешками и обозвал ученой собачкой, выслушав угрозу, что следующую охоту ему, Причарду, придется открыть одетым в пальто, вроде того, в каком является в "Бродячих акробатах" Бильбоке — Одри, — Причард же, напротив, и не думал разделить с нами удобства повозки и пустился бежать по дороге в Компьень, подняв хвост и, казалось, совершенно забыв о тех, по меньшей мере, двух сотнях льё, что он проделал со вчерашнего дня.

Я хотел взять вожжи, но Александр заметил мне, что он ближе к Ипполиту по возрасту и потому править следует ему.

Меня это не слишком убедило, и все же с обычной своей беспечностью я уступил ему.

Впрочем, Александр, самый молодой из нас, больше всех был заинтересован в том, чтобы не быть убитым.

Довод плохой, но кажущийся правдоподобным.

Я так часто довольствуюсь дурными доводами, что удовольствовался и этим, который был не хуже прочих.

Мы выехали.

Все наши расчеты, связанные с Ненасытным, вспаханным полем и жнивьем, оказались совершенно ошибочными.

Препятствия, вместо того чтобы обуздать Ненасытного, лишь рассердили его: оказавшись на гладкой дороге, он понесся быстрее ветра.

— Хорошо! — сказал ему Александр и бросил поводья.

Дорога шла в гору.

Пробежав сотню шагов, Ненасытный понял, что поступает глупо, и успокоился.

Мы подумали, что он устал.

Но это оказалось притворством.

Ненасытный искал случая получше отомстить нам.

Вскоре такой случай ему представился.

Мы продолжали свой путь, болтая об охоте, и внезапно перед нами оказался довольно крутой склон.

На этом месте слева от нас уступами поднимался лес, справа был овраг примерно пятидесяти футов глубиной.

Дорожные службы проявили удивительную заботу о путниках и поставили тумбы через каждые десять шагов, вроде парапета вдоль оврага; но ничто не помешало бы повозкам, коням и пешеходам свалиться вниз в промежутках между тумбами.

С другой стороны дороги через каждые десять шагов были сложены кучи камней в виде вытянутых конусов.

Ненасытный бросил взгляд влево, взгляд вправо, взгляд перед собой.

Перед ним был спуск, слева — кучи камней, справа — овраг.

Место показалось ему удобным, а обстоятельства — благоприятными.

Он внезапно сменил рысь на галоп.

Александр вцепился в поводья, но Ненасытный помчался еще быстрее.

В его намерениях нельзя было усомниться, особенно мне, сидевшему на передней скамейке.

Тогда между мною и Александром произошел следующий разговор вполголоса:

— Скажи-ка…

— Что?

— Мне кажется, Ненасытный понес.

— Так и есть.

— Сдержи его.

— Не могу.

— Как не можешь?

— Так: он закусил удила.

— Что поделаешь!

Мы двигались со скоростью двадцать пять льё в час.

— В чем дело? — спросили одновременно Альфред и Маке.

— Ничего особенного, — ответил я, — Ненасытный расшалился.

И с этими словами я быстрым и резким движением, намотав левую вожжу на руку, потянул влево.

Мундштук выскочил из зубов Ненасытного, который, ощутив его давление, уступил, повернул влево и наступил на одну из тех куч камней, о которых я упоминал.

Видя, что его сбили с пути, чувствуя под ногами зыбкую почву, осыпающуюся из-под копыт, Ненасытный разъярился.

Утратив надежду сломать нам шею на склоне, он пожелал хотя бы какое-то возмещение этому.

Он стал лягаться, чтобы переломать нам ноги.

Он так сильно и так высоко взбрыкивал, что одна его задняя нога закинулась на оглоблю.

В этом необычайном положении Ненасытный, по-моему, окончательно потерял голову.

Самоубийство влекло его при условии, что вместе с собой он убьет и нас.

Поэтому он резко, а главное, так неожиданно, что нельзя было этому воспротивиться, сделал пол-оборота вправо и, двигаясь поперек дороги, по которой вначале бежал вдоль, устремился в овраг.

На этот раз наш диалог с Александром оказался коротким:

— Мы пропали!

— Да, папа.

Не знаю, как поступили другие, что касается меня, то я закрыл глаза и ждал.

Внезапно я ощутил толчок чудовищной силы и почувствовал, что меня выбросило из повозки на дорогу.

Сотрясение было ужасным.

Александр во весь рост упал на меня таким образом, что оказался защищенным от кончиков волос до кончиков пальцев на ногах.

Он мгновенно вскочил.

Еще через мгновение я тоже встал на ноги.

— Ты что-нибудь повредил? — спросил я у него.

— Ничего. А ты?

— Ничего, — ответил я.

— Значит, династия Дюма жива и здорова, посмотрим, как остальные.

И мы в самом деле огляделись.

Альфред исчез.

Маке лежал почти бесчувственный.

Александр поспешил его поднять.

— Что с вами, дорогой мой?

— Я согласен на сломанную руку, если мой позвоночник будет спасен, — ответил Маке.

— Черт! — воскликнул Александр. — Знаете ли, то, что вы сейчас сказали, вовсе не смешно.

Маке побледнел и окончательно потерял сознание.

Александр оттащил его на левый склон.

Тем временем я осматривал свое бедро.

Я немного поспешил объявить, что ничего не повредил: я упал на ствол своего ружья, сплющив его своим весом и своим ударом, удвоенными весом и ударом Александра.

Это вызвало не перелом, нет, — к счастью, известь и цемент, из которых вылеплена моя бедренная кость, одержали победу над железом, — но ужасающий синяк.

Моя ляжка приобрела фиолетовый оттенок, напоминавший вывески колбасных лавок.

В эту минуту я заметил, что к нам присоединился Альфред: легкий как тростинка, и тонкий как стрела, не встретив на пути никакого препятствия, он отлетел на тридцать шагов.

В десяти шагах за ним следовал Медор.

— Смотри, — сказал я Александру, — мы искали Альфреда, вот и он: возвращается из Компьеня.

Я окликнул Альфреда и спросил его, какие у него новости.

— Я разорвал штаны сверху донизу.

— А то, что под ними?

— Подумаешь! — ответил Альфред.

— Кость защитила мясо, — произнес Александр. — А, вот и Маке приходит в себя.

Действительно, Маке открыл глаза. Во фляжке оставалось еще немного водки, мы дали ему выпить несколько капель.

Он встал на ноги слегка пошатываясь, но понемногу ему удалось на них утвердиться.

Теперь мы могли заняться Ненасытным, повозкой и разобраться в том, что произошло.

Каким-то чудом небесным в ту минуту, когда мы должны были упасть, колесо повозки налетело на тумбу, въехало на нее, и мы вылетели из повозки на дорогу.

Лошадь висела над пропастью, ее удерживал лишь вес повозки.

Лошадь барахталась в воздухе.

Мы приблизились к краю.

Головокружительный обрыв! Представьте себе овраг пятидесяти или шестидесяти футов глубиной, дно которого уютно устлано камнями, колючими кустами и крапивой.

Если бы колесо не налетело на тумбу — от лошади, от повозки и от нас остались бы только куски!

Мы сделали несколько попыток оттащить Ненасытного назад.

Эти попытки ни к чему не привели.

— Право же, — сказал Александр, — он сам выбрал это место, пусть там и остается, а мы займемся собой. Чего бы вам хотелось, Маке?

— Немного отдохнуть.

— Вот склон, раскрывающий вам свои объятия. А тебе, папа?

— Остаток водки.

— Как остаток водки? Мой отец будет пить водку?

— Успокойся, это для моей ляжки.

— В добрый час! Вот твоя водка. А тебе, Альфред?

— Я думаю, что самое время немного привести себя в порядок, — решил воспользоваться случаем Альфред.

И, достав из кармана гребешок, он принялся приглаживать волосы, как сделал бы в спальне на ферме г-на Моке.

— Так! — сказал он, покончив с этим. — Думаю, что теперь, не проявив излишней расточительности, могу преподнести свои брюки лесным божествам.

И, стащив свои изодранные штаны, он минуту подержал их перед нашими глазами, ожидая, не последует ли возражений, но все промолчали, и он швырнул свои брюки в овраг.

Мы промолчали, во-первых, потому что штаны Альфреда недостойны были сделаться предметом спора, а во-вторых, мы были заняты ногами Альфреда, которые доселе каждый из нас видел только укрытыми более или менее широкими чехлами.

— Альфред, — произнес Александр, — известно ли тебе, что говорил господин де Талейран ферретскому бальи, у которого ноги были вроде твоих?

— Нет; а что он ему говорил?

— Он говорил: "Господин бальи, вы самый храбрый человек во всей Франции". — "Почему это, монсеньер?" — "Потому что только у вас хватает смелости ходить на таких ногах!" Так вот, я считаю тебя большим храбрецом, чем ферретский бальи.

— Славная шутка!

— Я за нее не отвечаю, — возразил Александр, — она не моя.

— Ах, черт! — вдруг, отчаянно махнув рукой, воскликнул Альфред.

— Что случилось?

— Какой же я дурак!

— Не говори таких вещей, Альфред: тебе могут поверить.

— Представьте себе, ключ от моей дорожной сумки лежит в брюках.

— В тех брюках, которые остались в твоей сумке?

— Да нет же! В тех, которые я преподнес лесным нимфам.

— Не жалуйся, черт возьми! Ты счастливчик: ты теперь покажешься им в самом выгодном для себя виде, они примут тебя за Нарцисса, плутишка!

— Да, но там колючки и шипы.

— Ну, знаешь! Кто не рискует, тот не выигрывает.

Все это время мимо нас проходили крестьяне и крестьянки (в Крепи был базарный день), с любопытством смотревшие на нас, но, естественно, воздерживавшиеся от того, чтобы помочь нам.

Правда, в их умах могло зародиться сомнение.

Они прекрасно понимали, что делает бледный Маке, сидевший на склоне у леса; они прекрасно понимали, чем занят Александр: он развязал Маке галстук и тер ему виски платком, смоченным в прохладной воде ближайшего ручья; они прекрасно понимали мои действия — я делал примочки из водки на свое ушибленное бедро. Но они не могли понять, чем занимается это подобие шотландца с голыми коленями и ляжками, прохаживаясь у края оврага и устремив на него яростный взор, рыча и угрожающе размахивая руками.

Внезапно он издал радостный вопль:

— Я спасен!

И, указав своей собаке на овраг, прибавил:

— Ищи, Медор! Ищи!

Медор спустился на дно оврага.