Рыцарь света Вилар Симона

Артур стал догадываться, что обе женщины — и Матильда, и герцогиня Элеонора — стремятся отложить его отъезд, исходя из приказа самого Генриха. Вероятно, Плантагенет хотел удержать брата от опасной авантюры с леди Милдрэд. Ладно, это можно было бы понять, если бы сердце Артура не ныло в тревоге за любимую. Кто ее защитит? Юстас? Этот убийца ее родни? Нет, Артур верил, что его кошечка в беде. И пусть при руанском дворе его окружали самые красивые и изысканные дамы, пусть он был в центре внимания, обласканный и одаренный сверх всех ожиданий, его тоска по голубоглазой саксонке не проходила и он словно задыхался вдали от нее… Будто на него надели поводок и он рвался на привязи, сдавливая себе горло…

Ему помогло одно событие: второй брат Генриха Жоффруа, вопреки всем требованиям, все-таки вышел из-под контроля, сбежав из Анжу. Он вторгся в Бретань, где при поддержке местного населения был провозглашен графом Нанта. Таким образом, он становился независим и силен и, учитывая его нерасположение к старшему брату, мог наделать Генриху немало неприятностей.

Когда пришли эти новости, Элеонора изменилась в лице. Она была на седьмом месяце беременности и не могла выступить против Жоффруа, но обязана была сообщить обо всем супругу. Артур же был готов благодарить своего неизвестного брата Жоффруа за то, что из-за его выходки мог отправиться к Генриху. Ибо именно Артура видела Элеонора тем гонцом, которому она могла доверить подобное сообщение.

— И передайте на словах, чтобы Генрих поскорее решил проблемы, касающиеся его английского наследства, — добавила она. — Пусть поторопится, пока его мятежный брат не нашел себе сильных союзников на континенте.

Теперь ее голос был начисто лишен обычной игривости, а светлые зеленые глаза сверкнули, как у кошки перед прыжком. Она даже стала выглядеть старше, и за ее природной красотой и шармом проступил такой опыт и знание жизни, что можно было поклясться: эта женщина сумеет повлиять на своего супруга даже на расстоянии.

Вот с таким посланием и прибыл Артур в Англию, об этом думал среди ночи. Он понимал, что если Генрих опять покинет остров из-за семейных дрязг, то Стефан и Юстас удержат свои позиции, Милдрэд останется с ними, а сам он потеряет нынешнее положение и не сможет помочь своей кошечке. Если она еще нуждается в его помощи, как уже не единожды намекали ему.

Артуру казалось, что волнение не позволит ему до утра и глаз сомкнуть, но сам не заметил, как заснул. Вот только что он ворочался под навесом, кутаясь в плащ от ночной сырости, а очнулся… было уже утро. Слышался людской гомон, ревели трубы, ржали лошади.

Артуру следовало передать Плантагенету послание, но вышло так, что в тот день это было невозможно. Неугомонный Генрих то находился в Уоллингфорде, то проносился через весь лагерь и скрывался со своими военачальниками в большом шатре на совет, то к нему являлись герольды от короля Стефана. Артур пытался пробиться к герцогу, но ему велели ждать, и он просто сел на коня и поехал к берегу реки, где сейчас было особенно многолюдно. Все говорили, что встреча представителя короля и Плантагенета, похоже, состоится, а потом появился и сам Генрих, перешел брод под защитой большого отряда копейщиков и остановился на другом берегу, где его ожидал подле своих носилок епископ Генри. Они отошли в сторону и долго о чем-то разговаривали.

Стефан и его сын Юстас сидели поодаль верхом. Они были вместе, но друг на друга не смотрели. Возле короля крутился его большой дог Фальк, потом, устав ждать, затрусил туда, где беседовали епископ и Плантагенет. И Генрих даже потрепал по голове огромного пса, а тот вилял длинным хвостом, нимало не беспокоясь, что позволяет ласкать себя главному врагу своего хозяина.

— Эта собака — просто исчадие ада, — процедил сквозь зубы Юстас.

Стефан молчал. После того что произошло в Тауэре из-за саксонки, их отношения с сыном оставались натянутыми до предела. Вражда с Генрихом принуждала отца и сына держаться рядом, но они даже свои шатры поставили в разных концах лагеря, а небольшой, расположенный на подступах к Уоллингфорду замок Кронмарш, ранее подготовленный для их резиденции, теперь был отведен епископу Винчестерскому, где кроме достойного прелата расположился и неожиданно прибывший с континента младший сын Стефана Вильям Булонский.

Юстаса приезд брата держал в напряжении. С одной стороны, он был доволен, что его сонный, нерешительный красавчик брат наконец-то соизволил принять хоть какое-то участие в делах отца и даже привел с собой значительный отряд булонских рыцарей. Однако Юстас всегда ревновал Стефана к Вильяму Душке. Ему казалось, что отец больше печется о правах недалекого Душки, в то время как Юстас вынужден всего добиваться самостоятельно. Душка же просто отсиживался в своем крошечном графстве и только изредка присылал королю рождественские поздравления и подарки. Именно он подарил Стефану этого глупого дога, это вместилище скверны, какое сейчас, обласканное рукой проклятого Плантагенета, трусило сюда, высунув язык и будто довольно ухмыляясь.

Но когда Юстас тронул шенкелем коня и хотел поехать навстречу возвращавшемуся с переговоров епископу Генри, пес остановился, оскалился и глухо зарычал. Принц сделал вид, что не заметил озлобленности пса.

— Кто это там смотрит на нас с барбакана Уоллингфорда? — спросил он, ни к кому особо не обращаясь.

Ему ответил восседавший рядом седой барон де Траси:

— Если вы имеете в виду рыцаря в шлеме с павлиньим пером, то это и есть сам Бриан Фиц Каунт, верный союзник Анжу.

— У него неприятный взгляд, — заметил Юстас.

— Кто бы это говорил, — услышал он веселый голос младшего брата. Но едва Юстас повернулся к нему, как Душка сразу перестал улыбаться.

Зато заговорил Стефан:

— Этого сэра Бриана Господь наказал за его измену своему королю ради кичливой Матильды. Ибо оба сына владельца Уоллингфорда, живущие в замкнутом мирке крепости, каким-то образом заболели проказой и, как поговаривают, ныне и на людей не сильно походят. Болезнь просто сожрала их. Вот сэр Бриан и смотрит на вас, Юстас, ибо не может понять, как мой сын, слывущий прокаженным, так долго жив и даже водит армии.

— Я не прокаженный! — гневно закричал принц. Грудь его бурно вздымалась, глаза под звеньями кольчужного капюшона казались черными от ярости. — Хотя вам бы, отец, хотелось, чтобы это было так. Тогда бы вы могли, невзирая на ваши преклонные лета, забирать у меня женщин.

Стефан посмотрел на сына. Тот выглядел ужасно, несмотря на свою воинскую выправку и облегавшую его крепкий торс сверкающую кольчугу. А вот его лицо… Юстас в последнее время совсем перестал следить за собой, его некогда аккуратная, холеная борода отросла какими-то серыми клочьями, но даже это не скрывало язвочек и струпьев, какие вновь воспалились, когда принц отказался от лечения. И этот его тяжелый, буравящий взгляд, исполненный ненависти. А ведь Стефан, по сути, старается для него. Ибо Вильям, даже прибыв помочь королю и брату, опять решительно отрекся от прав на английскую корону.

— Я несчастный отец, — медленно произнес Стефан, думая об обоих сыновьях.

Но Юстас принял это только на свой счет.

— Несчастный отец — это Бриан Фиц Каунт. А вы просто готовы подавить своих сыновей, унизить… убить. Забрать их жен. Эй, Вильям, наш престарелый негодник отец еще не заглядывал под юбку твоей Изабеллы? Тогда не спускай с нее глаз, если не хочешь, чтобы Стефан Блуаский утешился в ее постели, хотя он всем и каждому говорит, будто скорбит по почившей супруге. Но, видит Бог, хорошо, что мать не дожила до этих дней, и…

— Замолчи, Юстас!

Все же сыну удалось вывести его из равновесия. Стефан даже стал наезжать на него конем, и тот попятился, хотя все же закончил фразу:

— Хорошо, что Мод умерла до того, как узнала, что ее супруг стал прелюбодеем и сошелся с матерью своего внука!

Он выкрикнул это громко, и тут же между ним и королем с громким лаем метнулся дог Стефана. Лошадь Юстаса взвилась на дыбы, и ему пришлось натянуть поводья, сдерживая ее. И вдруг он повернулся к одному из стоявших в охране копейщиков, вырвал у него пику и с размаху метнул ее в собаку. Крики собравшихся смешались с воем пронзенного острием дога, с его затихающим жалобным поскуливанием.

Король с высоты седла смотрел на своего четвероногого любимца. Пожалуй, после того как его Фальк невзлюбил Юстаса, что-то подобное и должно было случиться. Юстас не оставлял в живых тех, кто ему мешал.

— Вы дурак, Юстас, — кричал старшему брату рассерженный Душка. — Отец единственный, кто пока поддерживает вас, а вы делаете все, чтобы разгневать его.

«Даже мой слывущий дурачком Вильям это понял, — грустно отметил король. — О Пречистая Дева, что же мне делать? Мой старший сын умен, но порочен, а младший недалек и робок, хотя и добросердечен. И один Господь ведает, что ждет Англию, когда меня не станет».

При этом он посмотрел туда, где, переправляясь через брод, на него оглядывался Плантагенет. А еще Стефану было горько видеть жалость в глазах своего циничного брата, епископа Генри.

А Юстас, отведя душу, даже повеселел. Он отъехал с Геривеем Бритто в сторону и указал на гарцевавшего на прекрасном, сером в яблоках коне рыцаря на другом берегу.

— Кто сей щеголь, у которого столь великолепный скакун?

Геривей насупился. Ему неприятно было узнать в рыцаре того наглеца, который вынудил его сдать Малмсбери. И он лишь проворчал, что это человек из свиты Херефорда.

— Разве? А я вижу на его алой накидке белого вздыбленного льва, герб Честера. Кстати, Геривей, что там слышно об отъезде Ранульфа на валлийскую границу? Неужели смелый северный граф так запуган коротышкой Плантагенетом, что позволит диким валлийцам завладеть своими землями? Насколько я знаю, Генрих довольно скуп, когда дело касается раздачи земельных владений. Вон и наш дядюшка Генри заметил, что переговоры затягиваются, ибо Генрих требует, чтобы были упразднены все созданные за годы правления Стефана замки, а их владельцы изгнаны. Кстати, надо сделать так, чтобы об этом узнало побольше людей, и тогда поглядим, кто из союзников Плантагенета станет за него сражаться, если их лишат захваченных ранее владений.

Юстас готов был говорить о чем угодно, только бы не думать о сложных отношениях с отцом. Проклятый старый прелюбодей! Он забрал у него Милдрэд! Приказал увезти ее, словно хотел приберечь для себя. Однако ссора короля и принца изрядно вредила их делу. Они действовали разобщенно, в то время как Плантагенет диктовал им условия. И еще неизвестно, к чему приведут все эти переговоры, а враг вот он — рукой подать.

Об этом и сказал Юстас на вечернем совете, настаивая на сражении, угрожал, обзывал людей трусами. Но этим только еще больше настроил их против себя.

— Ваше преподобие, — повернулся принц к епископу Генри, — вы ведь сами говорили, что Генрих очень хитер. Неужели вы поверили, что с ним о чем-то можно договориться?

Но епископ нынче был как никогда молчалив, сидел в дальнем углу полутемного деревянного Кронмарша, склонив голову и утопив двойной подбородок в расшитый ворот сутаны.

Стефан покорно дожидался, пока Юстас выдохнется, а потом взял слово. Говорил он спокойно, только рука его нервно теребила пряжку, скреплявшую тяжелый коричневый плащ, выдавая волнение. Да, они готовы сейчас сразиться, как предлагает принц, но исход битвы неясен, они могут как победить, так и проиграть все. А раны, нанесенные войной, слишком мучительны и порой непоправимы. Могут они и отступить…

Тут он резко вскинул руку, призывая сесть подскочившего Юстаса. У того даже борода затряслась от гнева, но король продолжил. Да, они могли бы отступить в Оксфорд или всегда поддерживающий короля Лондон. Это сбережет им армию, однако не спасет от преследования Генриха. Ибо Генрих сейчас необычайно силен, за ним Анжу, Нормандия и Аквитания, откуда он постоянно будет пополнять силы. Так, возможно, лучше поступить, как некогда поступил Альфред Великий, договорившись с захватчиком Гутрумом о перемирии и разделе страны [87]по областям влияния? Ведь ныне под Генрихом весь северо-запад Англии, пусть он и правит там. Об этом вел сегодня переговоры епископ Генри. Если Плантагенет ответит согласием, то у Стефана останется весь юго-восток королевства — самые плодородные и богатые земли. И однажды они смогут собраться с силами, вновь пойдут в наступление и вернут утерянное, как некогда смог сделать король Альфред, оставшийся в истории под громким прозвищем Великий.

Стефан говорил убедительно, многие согласно кивали, а вот его брат епископ еще больше втянул голову в плечи. Так же неподвижен он остался и после того, как Юстас в гневе покинул Кронмарш, а за ним ушли те, кто его поддерживал, но таковых было немного. А вот самые сильные сторонники Стефана, Арундел и Йорк, согласились с планом короля.

Когда Стефан остался только с братом, он заметил:

— Ты необычно молчалив сегодня, Генри. Значит, тебе есть что сказать. Я слушаю.

Епископ испустил тяжелый вздох. Поговорив с Плантагенетом, он узнал, что тот не согласен на план Стефана. И выставил встречные условия. Поразмыслив, епископ должен был сознаться, что готов их принять. Но как сказать об этом Стефану?

Ему пришлось вытерпеть все: и вспышку гнева короля, и его упреки в предательстве, потом его слезы, когда Стефан рыдал, а Генри ласково гладил его по светловолосой голове, на которой почти не была заметна седина. Но все же его брат был старым, усталым человеком. Ему надлежало смириться. Поэтому, когда Стефан вконец обессилел, Генри напомнил ему, что его сын Юстас непопулярен и, кроме разбойных отрядов, его мало кто поддерживает, а остальные только терпят ради Стефана. Сказал о том, что после их позорной драки в Тауэре, о которой уже разошлась молва, авторитет обоих сильно подорван… и о том, хочет ли Стефан и в самом деле видеть после себя на троне Юстаса… которого даже Церковь отказывается короновать. Да и брак Юстаса с Констанцией вряд ли будет иметь потомство, а про желание самого принца обвенчаться с саксонкой Милдрэд ныне и говорить не приходится. Епископ специально упомянул эту леди и почти с удовольствием заметил, какое смятенное выражение появилось на лице короля. Генри даже об убитой сегодня собаке не забыл упомянуть. И вот пусть теперь Стефан подумает… До утра. Когда надо будет давать ответ Генриху.

Плантагенет в это время стоял на стене Уоллингфорда и смотрел на противоположный берег, где виднелись огни лагеря и горел свет в окне деревянной башни Кронмарша. Он понимал: там сейчас решалось его будущее. Он не забыл лицо епископа, когда тот услышал выставленные ему условия. И догадался, что Генри не был возмущен. Значит, согласен. Если же нет, если он не убедит Стефана, то снова война. Ибо Генрих не намерен был уступать.

Легкий звон кольчуги за спиной привлек внимание Генриха, и он обернулся. Расплылся в улыбке, завидев приближающегося с факелом в руке Артура.

— А я ведь заметил тебя, когда ты красовался на коне у реки. Не боялся, что кто-то снимет стрелой?

— Надеялся привлечь ваше внимание.

И он протянул Генриху свиток Элеоноры, стал светить факелом.

Генрих сначала поцеловал печать жены, потом, прежде чем сломать ее, спросил у Артура:

— Как там поживает наша матушка императрица?

У Артура защемило сердце при слове «наша». Сейчас Генрих показался ему таким родным… Пусть даже сегодня он почти не обращал на него внимания. Но Артур понимал его. Как понял, отчего так разъярился брат, прочитав послание. А тот с силой стукнул кулаком по каменному зубцу парапета, а потом долго прыгал и чертыхался, сжимая ушибленную руку. Артуру даже захотелось похлопать его по плечу, утешить. Но он сдержался. Все же перед ним был не просто брат, а правитель. Да и ярости нужен простор.

— Вот такие у меня братья, Артур, — произнес наконец Генрих. — Пока я воюю, они готовы ударить мне в спину. Но это нормально. Плох тот принц, который не рвется к власти. Хорошо, что хоть ты у меня другой.

— Но и у меня есть свои планы, милорд. Я должен уехать.

— К ней? Слушай, парень, у меня и так голова кругом идет, а тут еще тебя уговаривать приходится. Я сказал — не думай о саксонке.

— Я не могу!

— Тогда ты сложишь свою голову.

— Ну это… как кости выпадут.

Генрих вздохнул. Перевел разговор на другое, сказал, что, возможно, завтра все решится. На это есть надежда, ибо все знают, что Стефан и его наследник ныне весьма не в ладах.

— Кстати, парень, провалиться мне на этом месте, если это не твоя милая постаралась, сделав короля и его сына врагами. С ее стороны это большая услуга для меня. По сути, Милдрэд Гронвудская действовала как мой самый лучший шпион, сумев вбить клин между отцом и сыном Блуа. Ну, что ты так смотришь на меня, братишка? О том, что она влюбила в себя их обоих, уже все знают. Мне-то это на руку, а вот тебе… И хоть порой поговаривают, что Юстас удерживает ее силой, но, знаешь ли, есть поговорка: «Как теленок хочет сосать молоко, так и корова хочет, чтобы ее сосали». Вот и ответь теперь, нужна ли она тебе такая? Послушай, я ведь многое для тебя готов сделать. В скором времени тебя ждет возвышение — я уже подписал приказ, назначив Артура де Шампера лордом Малмсбери. Кому же еще владеть этим замком, как не тебе, преподнесшему мне эту крепость как дар, без кровопролития и разрушений. И когда ты вступишь в должность, когда о тебе заговорят и ты станешь лордом, тебе придется подумать о выгодной женитьбе, чтобы упрочить свое положение. И стоит тебе только указать на избранницу — и твоей станет любая из самых знатных и достойных невест Англии и Нормандии. Ну а Милдрэд Гронвудская… После всего, в чем она оказалась замешана… Нет, Артур, тебе лучше забыть о ней. Ибо что только о ней не болтают…

— Генрих! — перебил его Артур. — Генрих, ты забыл, что она — мой далекий свет и путеводная звезда. Как некогда для тебя была Элеонора Аквитанская. И все же ты женился на ней… что бы о ней ни говорили.

— Эй, эй, потише! Речь идет о моей жене!

— И о моей невесте! И пока я не узнаю все от своих верных людей, пока не выясню…

— Это ты про Риса и Метью? Что ж, они тут. Дрыхнут в одной из казарм Уоллингфорда. Ты завтра встретишься с ними. Но знай, что я уже сам расспросил их и знаю всю подноготную твоей кошечки. Увы, братишка, за это время она стала совсем другой. Тот, кто побывал у власти, уже не вспоминает случайные привязанности. Ты ведь видел нашу матушку? Я, признаться, по твоему лицу понял, что императрица не прыгнула к тебе на шею, когда перед ней появился ты, живое доказательство того, что когда-то она оступилась. Хотя, должен заметить, о Гае де Шампере она всегда отзывалась с уважением. А твоя Милдрэд… Вспомни, у нее же сын от Юстаса. Нет, тебе она не достанется. Ну а теперь поговорим о другом. Ты ведь состоишь при Честере. Я знал, что делал, когда устроил тебя подле высокомерного Ранульфа. Ну и что этот боров говорит обо мне? Вроде он возмущен, что я не очень считаюсь с его властью на севере. Богом данной ему властью, как он утверждает. И вот я подумываю, не превратится ли в ближайшее время Честер в одного из моих соперников?

Артур с трудом понимал, о чем сейчас говорил ему Генрих. Он был просто оглушен тем, что услышал о Милдрэд, и отказывался в это верить. Нет, его милая не могла настолько измениться. Юстас и их с Милдрэд сын… да еще король Стефан. Неужели чувство, которое некогда связывало их, их светлая и чистая любовь осталась… в далеком прошлом? И его вечный свет, его путеводная звезда погасла? Артур не желал в это верить! Он должен убедиться, что она жертва, а не расчетливая шлюха, упрочившая свою власть, вскружив головы царственным особам.

— Что?

Он повернулся, когда Плантагенет потряс его за плечо. С трудом вникал, что тот хочет выяснить про Честера. Черта с два! Пусть Генрих сам разбирается с Ранульфом. И хотя Артур был согласен, что сильный единый правитель желательнее для Англии, чем десяток таких корольков, как Честер, предавать последнего он не собирался. Граф просто волнуется о своей земле, и если дело тут затянется, он и впрямь может свернуть свои стяги и поедет изгонять валлийцев с английской земли. Вряд ли это придется не по душе Генриху, если он желает англичанам добра.

Они разошлись не очень довольные друг другом.

Следующий день выдался ясный, на голубом небе не было ни облачка, и весь мир купался в золотистом сиянии солнца. В такой день хотелось верить, что невзгоды отступят, что Всевышний будет доволен своими чадами на земле. Именно об этом думали собравшиеся на берегах Темзы возле уоллингфордского брода люди — рыцари, священники, солдаты. Они вслушивались в слова большой походной мессы, какую верховные прелаты проводили прямо в военном лагере: архиепископ Кентерберийский — на западном берегу Темзы, среди людей Плантагенета, а Генри Винчестерский — среди вояк короля на восточном.

Наконец запели трубы и сотни людей стали наблюдать, как Стефан на своей сильной рыжей лошади проходит брод у ворот Уоллингфорда. Впервые за восемнадцать лет войны король смог въехать под арку этой грозной неприступной твердыни. Его сопровождал епископ Генри Винчестерский, графы Арундел и Йорк. А у ворот стоял в нарядном алом плаще Генрих Плантагенет, причесанный и выбритый по такому случаю. Когда Стефан спешился, стало заметно, насколько он выше приземистого Генриха. И все же, когда Плантагенет шагнул к королю, когда снизу вверх взглянул на него, в его глазах сверкнула решимость. Наступил час испытать судьбу, а он умел смотреть ей прямо в глаза.

— Беру Небо в свидетели — я рад нашей встрече, милорд!

За Генрихом стояли архиепископ Теобальд в парадном облачении, нарядные графы Корнуолл и Лестер. Они улыбались, но в глазах их таилась тревога. Ибо все понимали, что если Генри Винчестерскому не удалось уговорить короля, то даже милость Небес не прекратит эту войну и кровь молодых мужчин еще долго будет проливаться на английскую землю.

Когда все удалились в Уоллингфорд, Артур вместе с Рисом и Метью отправились к дальней роще на берегу Темзы. Молодой человек был мрачен, даже ласкавшегося к нему Гро гладил как-то рассеянно.

Метью говорил:

— Ты пойми, приятель, я пошел на это только ради тебя. Аббат Роберт грозился, что больше не примет меня в обитель, если я опять начну шастать невесть где. Но тебе понадобилась помощь — и я поехал. Даже несмотря на то, что теперь я опять монах-бродяга.

Рис слегка шлепнул его по заросшей тонзуре.

— Не ворчи, толстяк. Артур постарается, чтобы за тебя попросил сам граф Честер, благодетель шрусберийской обители. Вот и вернешься, когда настанет срок. Если, конечно, захочешь. А как по мне, то я бы опять отправился странствовать с вами обоими, вертопрахи вы этакие. Ведь что может быть лучше дороги?

И он пропел:

Он пел весело и задорно, но сбился, когда Метью пихнул его в бок, причем настолько ощутимо, что Рис едва не выронил удочку, с которой сидел над водой, — уж больно хотелось выудить из реки лосося и отведать свежей рыбки. Приятели и понурого Артура притащили сюда в надежде отвлечь. Но после того как они выложили ему новости о Милдрэд, он больше не проронил ни слова. И сейчас Метью только выразительно повел на Артура глазами, чтобы Рис не сильно его донимал, и оба приятеля сокрушенно вздохнули.

Увы, то, что они узнали о саксонке, было и впрямь неутешительно для Артура. Рис с Метью видели ее во дворе Тауэра, когда давали с Гро представление для челяди замка, наблюдали, как она разговаривала с сыном Юстаса, и было похоже, что она любит этого ребенка. Приятели все же надеялись встретиться с леди Милдрэд, но куда там, если от нее не отходил сам король Стефан. И Милдрэд не выглядела подле него несчастной; они вместе выезжали верхом, плавали на длинной лодке по Темзе, причем король то и дело норовил поймать ее ручку, смотрел на нее масляными глазами. А в Лондоне Милдрэд иначе, как шлюхой, и не называли.

Потом пошел слух, что король и принц подрались из-за саксонки, ну чисто грузчики в доках Лондона. Об этом судачили абсолютно все — от поварят, вращающих в кухне вертела с куропатками, до стороживших ворота Тауэра караульных.

— И все же я не верю! — резко вскинулся Артур и даже отпихнул задремавшего у него на коленях Гро. — Как она могла полюбить кого-то из них, если оба, и король, и его рябой сын, повинны в смерти ее родителей!

Метью поскреб заросшую щетиной щеку.

— Может, мне рассказать одну из тех историй, когда норманны захватывали саксонские маноры и белокурые саксонки раскрывали им объятия, ибо у них не было иного выбора? Пойми, Артур, так уж устроена жизнь, что женщины рано или поздно смиряются.

— Но она не могла забыть меня! — не сдавался Артур. — И если она меня хоть немного любит… О, я не успокоюсь, пока не переговорю с Милдрэд! Где она сейчас? В Лондоне?

— Нет. По приказу Стефана сакс Хорса куда-то ее увез.

— Значит, я буду ее искать! Даже если ад разверзнется на пути!

Метью и Рис переглянулись. Рис не заметил, что у него клюет и на воде дергается поплавок.

— Клянусь святым Тесило, наш Артур не менее упрям, чем молодой Плантагенет. Тот тоже ни за что не уступит.

Артур криво усмехнулся:

— Да, в чем-то мы с ним похожи.

Генриху и впрямь понадобилось все его упрямство, чтобы не пойти на уступки. Конечно, он выслушал то, что предложил ему Стефан о разделе страны, и… решительно отказал. После чего выставил свои условия: он уведет войска, даже покинет Англию, оставив Стефана тут королем до конца отмеченного ему Господом срока. Но после кончины Стефана трон перейдет к нему, Генриху Плантагенету, сыну императрицы Матильды и внуку Генриха I Боклерка.

Стефан слушал молча, даже не ответил на успокаивающее пожатие брата, который стиснул его руку. Некогда именно Генри предлагал такое условие: Генрих станет королем после кончины Стефана в обход принца Юстаса. Тогда это казалось невозможным. И теперь Генрих сам настаивал на этом. И все присутствовавшие на переговорах — и оставшиеся с королем графы, и верные Плантагенету лорды — одобряли это условие.

Пока каждый из этих вельмож и церковников высказывался, Стефан размышлял о том, сколько он еще проживет. Да, он еще не стар, с ним его силы, а то, что с возрастом прибавилось хворей и все чаще болят старые раны, так со всем этим живут долго. Генрих же будет занят делами в своих континентальных владениях. У него и там немало недругов, чтобы он сосредотачивался только на Англии. А за это время многое может измениться. Кто знает, возможно, и сам Генрих сгинет в одной из своих военных авантюр. И тогда… Тогда Стефан, как король, которого признает вся Англия, объявит о новом решении.

Именно это и внушал ему ночью брат Генри, убеждая, что главное — дать отдохнуть стране от войн и разбоя. И Стефан принял его доводы. Но были вопросы, на которые он не знал ответа.

— Что будет с моими сыновьями? — спросил он Генриха.

Тот во время обсуждения все время ерзал в кресле, рассматривал свои ногти, делал знак пажу принести воды. Ибо было жарко: в узкие окна вливалось слишком мало света, поэтому в простенках и у колонн горели факелы. А Генрих был в длинном камзоле желтого бархата с оплечьем, украшенным аппликацией из самоцветов и жемчуга. Но пить во время обсуждения договора он предпочитал только воду.

Вот и сейчас, сделав глоток, Плантагенет решительно сказал:

— Я не намерен оставить сыновей английского короля без средств. Ваш сын Юстас получит графство Мортен [88], каким вы владели до воцарения в Англии.

Это было существенно, если учесть, что эти земли были давно завоеваны еще отцом Генриха. Что ж, по крайней мере Юстас не останется без средств к существованию. Но и приглядывать там за ним Генриху не составит труда. А уж Юстас принесет ему немало хлопот — это старший сын Стефана умел. Король вспомнил пустые, будто незрячие глаза принца, его умение интриговать и при этом выглядеть отстраненным. А еще вспомнил, как Юстас посмел поднять на него руку, как оскорблял и поносил отца на глазах придворных. Стефан содрогнулся, поняв, что испытывает удовольствие, наказав сына лишением короны. Но и не оставит изгоем, чего он, как отец, не мог допустить.

— А Вильгельм?

Почему-то этот вопрос мучил короля куда больше. Его Вильгельм такой неприспособленный и доверчивый, такой… дурачок. Поэтому за своего младшего сына король спорил по каждому пункту: Вильгельм будет владеть не только Булонским графством, но и всеми землями, доставшимися ему благодаря браку с Изабеллой де Варен. А это немалые владения в Англии. Тут король повел себя столь непреклонно, что Генрих уступил.

Они опять пили воду, договаривались, обсуждали. Генрих сказал, что было бы неплохо, если бы воевавшие за него лорды опять принесли оммаж королю Стефану, ну а сторонники короля должны поклясться в верности Генриху как его будущему наследнику. Предусматривалось также сохранение за баронами их земель и титулов, правда, Генрих все же настоял, чтобы незаконно захваченные владения были возвращены короне. Стефан согласился. Действия разбойных баронов были его давней проблемой, король не мог приказывать этим лордам, но, когда настанет мир, он сумеет совладать с ними.

Еще долго обсуждались права Церкви, говорилось о восстановлении законности в судебной системе графств, запрещалась чеканка баронами собственной монеты. Солдатам предписывалось разойтись и превратить свои мечи в плуги, а копья — в кирки. В итоге все поставили подписи под Уоллингфордским договором, поклявшись, что отныне всякая вражда будет предана забвению. Cedant arma togae! [89]

— А теперь вина! — приказал Генрих. — Хватит с меня хлебать воду, как монахине, да без конца бегать к горшку. И мяса, несите много мяса, ибо я успел зверски проголодаться за это время. Вы только поглядите, уже и солнце склоняется к горизонту, а мы тут все постимся ради каждой закорюки в договоре. Но теперь все! Эй, глашатаи, объявите войскам нашу волю, и пусть люди пируют и веселятся.

Все и впрямь испытали облегчение, некоторые даже прослезились, понимая, что теперь — наконец-то! — настало благостное время мира. И особо воодушевились, когда вереницы слуг стали вносить в зал огромные подносы с жареным мясом, еще дымящимся и пузырящимся соком, ставили на столы кувшины с хмельными напитками.

Похоже, и Стефан почувствовал облегчение, его сутулые плечи распрямились, как будто он сбросил столько лет давившее на него бремя. Но все же король не мог быть спокоен и все время как будто к чему-то прислушивался. Ибо он знал, что есть человек, которого никак не устроит данное status quo. Его сын Юстас, которого сегодня он лишил прав на корону. Пока на время… а там поглядим.

Юстас и впрямь был в гневе. Сначала он просто выл, как умалишенный, потом застыл, замер, устремил в пространство свои светлые, пустые глаза. И наконец, приказал своим войскам сниматься.

То, что Юстас не смирился, Стефан понял, когда ему доложили о скором отъезде сына в Восточную Англию. Что ж, недавно Юстас одержал там блестящую победу над Бигодом, там у него сторонники, и он еще себя покажет. И Стефан ощутил невольную гордость за своего мальчика. Он думал об этом, когда глядел, как его второй сын пьяно признается в великой дружбе к хохочущему и обнимающему его Плантагенету. Да, Вильям действительно Душка. И это спасает его от такого недруга, как сильный и упорный Генрих Плантагенет.

Граф Честерский в тот вечер не пошел на пир. В его лагере готовились к отъезду — сворачивали палатки, спешно ужинали, проверяли упряжь лошадей, смазывали колеса телег.

— Мы не будем задерживаться, чтобы лицезреть пьяную рожу новоявленного наследника престола, — заявил граф своим подданным.

Ибо сегодня, когда шли переговоры, Ранульф получил известие, что его супруга при смерти, а во владениях хозяйничают валлийцы.

— А ты чего стоишь? — резко обратился граф к Артуру Фиц Гаю. — Или к тебе мои приказы не относятся?

— Простите, милорд, но я не смогу принять участие в вашем рейде.

— Что? Может, ты вспомнил, что всегда ходил у Генриха в любимчиках, и рассчитываешь получить у него местечко потеплее?

— Клянусь честью, не это заботит меня. Я покину Уоллингфорд при первой же возможности. Но сейчас мне следует поторопиться за принцем Юстасом.

Честер как раз пристраивал на спине коня поверх потника расшитый вздыбленными львами чепрак, но тут он замер и внимательно поглядел на молодого рыцаря.

— Тебе что, больше всех надо? С Юстасом нынче опасно иметь дело. Он словно раненый зверь.

— Знаю. Но у меня с Юстасом свои счеты.

Честер пристально смотрел на него поверх спины коня. Потом невозмутимо водрузил на чепрак седло с крутыми луками.

— Странный ты парень, бродяга. Я понял это еще в нашу первую встречу. Однако… — Он бросил взгляд в сторону освещенного огнями Уоллингфорда, где горело множество костров и шло бурное веселье, где вчерашние противники поднимали мировые чаши. — Однако всем этим парням еще придется несладко, когда рябой Юстас покажет свои клыки. И раз уж ты так решил… Это по своей воле?

— Да.

— Тогда скажешь Плантагенету, что это я тебя послал. Ибо если такой плут, как ты, смог… — он понизил голос почти до шепота, — некогда похитить владыку Северной Англии, то тебе по зубам будет и Юстас Английский.

Юноша усмехнулся. Что ж, Ранульф уезжал в неподходящее время, но если решат, что Артур действовал по его наущению, Плантагенет останется доволен. И Артур не стал возражать, когда Честер задержался, чтобы отдать распоряжения, и выделил ему в помощь людей.

Глава 20

Милдрэд стояла на коленях подле раки с мощами святого короля Эдмунда. Ее голова была смиренно опущена, тонкий чеканный обруч с квадратными зубчиками удерживал ниспадающую до пола легкую газовую вуаль. Молодая женщина была в нарядных одеждах, выказывая тем почтение к великому английскому святому: ее роскошное платье из переливчатого шелка цвета ночи стелилось за ней длинным, обшитым сверкающей парчой шлейфом, молитвенно сложенные руки выглядывали из широких ниспадающих до пола рукавов.

— Не оставь своей милостью, присноблагой король Эдмунд, прости грехи мои, направь, научи, как жить дальше.

Милдрэд обращалась к святому как к покровителю, земляку и заступнику. Само его имя означало на древнем языке «благое покровительство», и Милдрэд надеялась на защиту святого Эдмунда, тем более что, прибыв в его монастырь, она так и не решилась прибегнуть к исповеди. Для христианки это было особенно тяжко. Старый настоятель Сильвестр, знавший эту девушку и ранее, был поражен ее ожесточенностью и упорством, но Милдрэд даже ему не решилась покаяться, считая, что грехи ее столь тяжелы, что ни один священник не решится их отпустить. А вот святому Эдмунду она поверяла все, что таилось и мучило ее в душе.

— Злость накапливалась во мне подобно яду. Я ненавидела себя за свою слабость, потом решила стать сильной и мстить… Это грех, я знаю, что месть следует оставить на суд Всевышнего, однако я так долго ждала, когда кара падет на моих врагов. И теперь… Теперь мне еще тяжелее, чем ранее.

Да, ее грехи были неоспоримы. Она обманула родных, чтобы сочетаться браком с человеком, который, как она надеялась, любит ее и которого любила она сама. В итоге она стала причиной смерти своей семьи. После она отдалась погубителю своей родни, и даже ее неведение, что они умерли, уже не казалось Милдрэд оправданием. Она понимала, что виновата и в своей слабости, ибо согласилась жить с Юстасом. И не только плотская связь с ненавистным принцем была ее грехом, но и то, что она втайне вынашивала план мести. А потом она рассорила короля с его сыном. Ранее ей это казалось наиболее значимым из ее усилий. Но что теперь?

Милдрэд молитвенно сложила ладони, но сосредоточиться мешал долетавший откуда-то извне шум. Конечно, во дворе аббатства перед собором всегда толпились люди: множество паломников, солдаты, рыцари, торговцы, горожане. Но на этот раз шум был столь громкий, что Милдрэд в досаде нахмурилась. Ведь уже прошла служба, люди должны разойтись, а священники как раз собираются в зале капитула. Обычно это было самое тихое время, когда молодой женщине позволяли пройти за алтарь, в крипту, где покоились мощи святого короля Эдмунда. И Милдрэд старалась не отвлекаться, не терять те драгоценные минуты, когда могла раскрыть душу святому.

Приезд в Бери-Сент-Эдмундс оказался для нее благотворным — тут она смогла передохнуть как от Юстаса, так и от короля. И хотя Хорса все время охранял ее и ей не позволялось выходить за пределы аббатства, дни, проведенные в Сент-Эдмундсе, дали ей немного забыть, что она вечная пленница. Она много молилась, посещала аббатскую библиотеку, наблюдала за многочисленными паломниками, какие прибывали в Бери-Сент-Эдмундс. Порой ей хотелось просто стоять на галерее и любоваться восходами и закатами. Она даже начинала мечтать. О чем? О свободе, о том, что однажды забудет все, что перенесла… или что еще придется перенести.

— О, Святой Эдмунд, ты был мужествен и смел. Дай же и мне силы быть твердой!

Некогда этот король решительно выступил против завоевателей-викингов, но был схвачен и умер в муках, так и не предав христианской веры. Милдрэд осторожно протянула руку и коснулась надписи над резным бордюром гробницы. «Мне одному подобает умереть за людей моих, дабы не погиб весь народ», — было выведено золотыми литерами изречение, сорвавшееся с его уст во время пыток. И он добился своего. Ведь не минуло и одного поколения, как потомки тех самых датчан, которые мучили и убили его, сами стали христианами и начали почитать короля Эдмунда как святого.

Шум за собором все усиливался, слышались крики, лошадиное ржание, бряцание металла, звуки труб. Милдрэд стянула у лица края легкой вуали, словно желая отгородиться от происходящего. Но не вышло. Ибо она уже слышала, как кто-то приближался, различила звук торопливых шагов в сандалиях.

Это оказался помощник настоятеля приор Огдинг. Еще не старый и энергичный, он шел так быстро, что развевались складки его черного одеяния.

— Дочь моя, вынужден прервать тебя, так как в аббатство Святого Эдмунда прибыл принц Юстас.

Милдрэд глубоко вздохнула.

— И что с того? — произнесла она, медленно поднимаясь с колен. — Разве тут некому принять его высочество, кроме меня?

— Его приняли. Сам отец настоятель вышел ему навстречу во главе всей братии. Но… Ради святого Эдмунда, миледи, может, хотя бы вам удастся заставить принца Юстаса прекратить это бесчинство? Он не желает слушать преподобного Сильвестра и, словно он тут хозяин, отдал приказ своим людям выгнать всех паломников и расположиться в странноприимном доме и приютах. Его воины больше походят на разбойников, чем на опоясанных рыцарей.

Милдрэд старалась держать себя в руках. Ну вот, опять Юстас. Как ей освободиться от него, как скрыться, где найти защиту?

— Я не выйду к нему.

— Но, дочь моя…

Его отвлек звук куда более громких шагов, чем издают кожаные сандалии монахов по плитам собора, послышалось звяканье металла. Из-за алтаря прозвучал громкий голос Хорсы — сакс все же не осмелился при оружии войти в крипту, где покоилось тело почитаемого в Денло святого.

— Миледи, прибыл принц Юстас. Он привез мальчика. И тот совсем плох.

Милдрэд поняла, о ком говорит Хорса. Юстас привез их сына. Но зачем, во имя Неба? В Лондоне за маленьким Вилли был прекрасный уход, там он находился в безопасности. А сейчас даже в голосе бесчувственного Хорсы звучали тревожные нотки.

Почти не взглянув на отступившего перед ней сакса, молодая женщина поспешила через огромный неф собора к выходу. Подхватив длинные юбки, она бежала между рядов огромных столбов, удерживавших высокие дугообразные сводчатые потолки. Полукруглая арка выхода маячила впереди светлым пятном, но даже отсюда, из полумрака церкви, было видно, что ее проем то и дело заслоняют какие-то мятущиеся тени.

Оказалось, что на паперти собора столпились растерянные и перепуганные монахи. Их старенький невысокий аббат стоял впереди, раскинув руки, словно защищая монахов и закрывая собой вход в храм.

— Имейте почтение к сей святой обители, — различила Милдрэд его дребезжащий голос среди стоявшего вокруг шума.

Все пространство перед собором было заполнено вооруженными конниками, они что-то кричали, толпились со своими лошадьми вокруг бившего в центре двора фонтана, поили в нем животных, хохотали, грубо разгоняли паломников и гостей аббатства. А прямо перед собой, у ведущих на паперть ступеней, Милдрэд увидела восседавшего на коне принца Юстаса.

Он тоже заметил возникшую среди черных сутан бенедиктинцев Милдрэд. В своем роскошном одеянии и драгоценном венце она была подобна королевне. И Юстас, только что-то говоривший прелату, умолк, уставившись на нее своими бесцветными неживыми глазами. Она же только на миг задержала на нем взгляд. И как бы краток он ни был, Милдрэд отметила, что принц выглядит просто ужасно. Обычно принц, несмотря на неприятную внешность, всегда следил за собой, чтобы соответствовать своему высокому положению, был аккуратен и держался с достоинством. Теперь же он мало отличался от своего распоясавшегося сброда: сидел на взмыленном, храпящем коне, его золотая цепь сбилась на плечо, капюшон был откинут, а русые волосы, всегда гладко причесанные, торчали космами и были такими же серыми, как и его запыленная одежда, отросшая борода разметалась, и сквозь нее были видны воспаленные кровоточащие язвы.

— А вот и ты, моя леди! — почти весело воскликнул он. — Что, думала, эти длиннополые святоши смогут спрятать тебя от меня? Но знай, что бы ни случилось, я никогда не оставлю тебя. И буду ждать тебя за каждым углом, где ты захочешь укрыться.

Милдрэд не обратила внимания на его слова. Ибо смотрела только на поникшего в седле перед ним маленького Вилли. Юстас удерживал его рукой, но малыш почти перегнулся, головка его бессильно свесилась.

— Немедленно дай его мне! — приказала Милдрэд, сбегая со ступеней.

— Это мой сын!

— Это мой сын! — в ярости выкрикнула Милдрэд. — И я не позволю мучить его такому зверю, как ты!

Лицо Юстаса перекосилось от ярости, но он ничего не сказал, даже растянул губы в подобии улыбки.

— О, моя красавица вдруг вспомнила, что произвела на свет это дитя?

Милдрэд все же разжала стиснувшую бесчувственного ребенка руку, и тот упал ей в объятия, откинув головку. Он был очень бледен и весь в пыли, на его щеках виднелись грязные дорожки от высохших слез, а глаза оставались закрытыми.

— Что вы сделали с ним? — как кошка, зашипела Милдрэд.

Но вместо Юстаса ей ответил подъехавший Геривей Бритто:

— Малыш просто устал. Его высочество не спускал его с рук всю дорогу. А это непростой путь для такого крохи.

Еще он сказал, что они неслись много миль вскачь, делая лишь небольшие остановки, вот мальчик и подустал, сначала капризничал и плакал, потом затих…

Милдрэд уже не слушала.

«Зачем Юстас взял с собой сына?» — думала она, пока несла Вилли через церковный двор, прорывалась сквозь толпу мечущихся людей и храпящих под всадниками лошадей. Вокруг было шумно и пыльно, но Милдрэд все же пробралась к большому дому аббата, где жила все это время.

Юстас кричал вдогонку, что не жалеет, что утомил мальчишку, раз это пробудило в ее бесчувственном сердце волнение за их сына. Да, ранее она демонстративно сторонилась малыша, но сейчас нужно было побыстрее оказать ему помощь. И почему она не забрала Вилли с собой, когда ее отправили в Бери-Сент? Вряд ли бы тогда Стефан стал возражать, изъяви она подобное желание.

Милдрэд поднялась на длинную каменную галерею, которая тянулась вдоль фасада дома аббата. Вилли по-прежнему не шевелился, она видела его безучастное личико, чувствовала его теплую тяжесть в своих объятиях.

— Джун! Джил! — окликнула Милдрэд своих женщин. — Немедленно ко мне!

Аббатский дом в Сент-Эдмундсе был настоящим дворцом, с шиферными крышами и каминными трубами, с изысканными галереями, где всюду возвышались колонны с резными капителями, полы были вымощены мозаикой, двери украшены металлическими заклепками, а сдвоенные окна затянуты тончайшей роговой пластиной в оловянном переплете.

Милдрэд остановилась у двери в свои покои и только тут заметила, как запыхалась от бега. Но расторопная Джун уже отомкнула дверь, и Милдрэд, войдя в покои, сразу же кинулась к ложу на возвышении. Джил торопливо раздвигала складки расшитого полога, помогая госпоже уложить мальчика.

— Принесите холодной воды, — приказывала леди, расстегивая застежки на кафтанчике ребенка. — Джил, иди в монастырский лазарет и приведи лекаря, брата Леофстана.

Милдрэд уже сняла с сына тяжелое, грязное одеяние, бережно уложила его потную растрепанную голову на подушку. Когда она стала обтирать его водой, малыш впервые открыл глаза и посмотрел на нее. Взгляд его сначала был мутный, потом прояснился.

— Мы не будем дальше ехать?

— Нет, мой маленький. Теперь ты отдохнешь и я напою тебя сладкой водичкой.

Вилли улыбнулся и опять закрыл глаза. Он был предельно утомлен, даже поднесенную к губам воду с медом глотал с трудом.

Вскоре появился лекарь. Это был худой монах с продолговатым озабоченным лицом. Как и все в аббатстве, он был напуган дерзким поведением принца, но упомянул об этом лишь мельком, весь сосредоточившись на мальчике.

— Думаю, что ничего страшного нет, ребенку теперь необходим только покой, — сказал он, осмотрев Вилли. — Как я слышал, отряд принца проделал немалый путь от самого Лондона, и его высочество все время держал ребенка при себе. Прискорбно, что такого кроху… Сколько ему лет?

— Он родился в день святого Аникета, два года назад.

— О, в день святого Папы Римского Аникета, семнадцатого апреля.

— Да, мой сын родился недоношенным и…

— Ну, сейчас он в полном порядке, выглядит крепышом, а то, что так обессилен… Принц зря взял такого малыша без нянек и привычного окружения, да еще проделал путь, после которого и опытные наездники порой падают из седла. За три дня преодолеть расстояние от Лондона… Гм… Похоже, они делали до пятидесяти миль в день. Конечно, мальчик переутомился. Но, поверьте, дети быстрее взрослых набираются сил, и если вы дадите сыну теплого молока… Да-да, только теплого молока, можно с яйцом и медом. А потом — сон и покой. Думаю, с Божьей помощью завтра мальчик уже окончательно придет в себя.

Эти слова успокоили Милдрэд, но она не оставила сына, сама обтерла влажным сукном его грязное тельце, переодела в чистое белье, даже упросила полусонного проглотить немного взбитого с яйцом молока. При этом разговаривала с ним так ласково, была так нежна, что в какой-то момент Вилли открыл глаза и попросил:

— Вы останетесь со мной? Не уйдете?

— Нет, Вилли. Я буду рядом.

Он улыбнулся, а потом раскинул ручки и закрыл глаза. А Милдрэд сидела с ним, пока удерживающая ее пальцы ручка не разжалась и малыш погрузился в глубокий, спокойный сон.

Ее женщины, не очень-то общительные, все же осмелились заметить:

— Так-то лучше, миледи. А то и впрямь… ребеночек брошен на чужих людей, а отец… Он хоть и интересуется малышом, но совсем не умеет с ним обращаться, и Вилли даже побаивается его.

Милдрэд просидела с сыном, никуда не выходила, порой прислушивалась в царящему в обычно тихом монастыре шуму. Конечно, в положенное время в аббатстве били в колокола, монахи несли службу, что бы ни случилось, ибо в этом заключалась их прямая обязанность — молить Небеса о милости к грешной земле. Но не пропускавшая ни одной службы Джун, вернувшись из церкви, сообщила, что прихожан в соборе было куда меньше обычного, да и люди Юстаса ведут себя так, что даже самые именитые паломники не решаются войти во храм, а многие даже поспешили уехать.

«Что там случилось у Юстаса, если он в таком состоянии, да еще привез с собой сына?» — гадала Милдрэд. Бесспорно, рано или поздно она все узнает, пока же молодая женщина была рада тому, что ее не тревожили. Она любовалась сыном, разглядывала его крохотный носик, тонкую шейку, поправляла рыжие волосы. Какое счастье, что Вилли совсем не похож на своего отца! И все же она заставила себя забыть это дитя. Для нее это всегда был только сын Юстаса. А оказалось, что трудно быть суровой к ребенку, который так одинок и беззащитен.

Юстас поднялся к ней лишь ближе к вечеру. Он не стал обличать или корить Милдрэд за прошлое, заявил, что даже пошел на уступки аббату, приказав большинству своих людей расквартироваться в городе, а не в аббатстве. Но его ближайшее окружение все же останется тут, в стенах аббатства. Здесь хорошие укрепления, он сможет выдержать осаду, если понадобится. А еще Юстас решил, что богатства Сент-Эдмундса — как раз то, что ему сейчас нужно. Это аббатство одно из самых богатых в стране, а Юстасу как никогда нужны деньги для набора нового войска. Вот он и потребует от монахов столько, сколько посчитает нужным. Тут недавно прошла большая шерстяная ярмарка, так что казна аббатства полна.

— Вы что, хотите ограбить аббатство? — все же решилась спросить Милдрэд.

Она произнесла это негромко, стараясь не потревожить сон ребенка. Юстас заметил это и рассмеялся. Сказал, что его сын достаточно силен, чтобы спать даже тогда, когда монахи поднимут вой, сокрушаясь, что выгребают их закрома.

— Даже безбожники викинги не трогали эту обитель из почтения перед святым королем, — заметила Милдрэд. — Неужели вы решитесь на подобное? Опомнитесь, Юстас. У вас и так не та репутация, чтобы еще и грабить церковные владения.

— К черту! Плевать на все! Я решил, что найду средства в Сент-Эдмундсе на войну, и так будет!

Явно нервничая, он расхаживал по комнате, и Милдрэд было странно видеть, как возбужденно сверкают его обычно тусклые глаза. Да и сам Юстас словно был на пределе — раздраженный, непривычно торопливый, неряшливый. Принц не удосужился сменить свой запыленный, порванный плащ, от него разило потом, чего раньше за следившим за собой Юстасом никогда не наблюдалось.

— Да, мне нужны деньги и все, что только можно продать за звонкую монету. И тогда я найму войска… Во Фландрии, к примеру. Или в Кенте. Граф Кентский почти ослеп, но он даст мне нужные силы, а кентцы всегда были на моей стороне. Но надо поторопиться, пока к Кенту не прискакали люди от моего папаши. Моего прыткого и сумасшедшего папаши. Но ведь он нравился тебе и таким, да, моя саксонская сука?

Страницы: «« « ... 1516171819202122 » »»