Дом странных детей Риггз Ренсом
Он запрокинул голову и расхохотался.
Единственный телефон на острове. Я удивленно разглядывал это уникальное сооружение — нечто вроде будки с дверью. Такие можно было увидеть только в старых фильмах. Со всевозрастающим ужасом я осознал, что это и есть то место, где бушевала разнузданная вечеринка вроде древнегреческих оргий, когда я несколько недель назад попытался дозвониться на остров. Мы находились в Гнойнике мошенников!
Кев вручил отцу ключи от наших комнат.
— Будут вопросы, вы знаете, где меня найти, — добавил он.
— У меня уже есть вопрос, — остановил его я. — Что такое «Тайник Священников»?
Мужчины у барной стойки разразились смехом.
— Ну, конечно же, это тайник для священников! — заявил один из них, что заставило остальных расхохотаться еще сильнее.
Кев подошел к камину и указал на неровные доски у себя под ногами, где сейчас спал облезлый пес.
— Он находится здесь, — Кев постучал ногой по чему-то, напоминающему люк. — В незапамятные времена, когда человека могли повесить только за то, что он был католиком, сюда приходили в поисках убежища священнослужители. Если вслед за ними являлись ищейки королевы Елизаветы, мы прятали тех, кто в этом нуждался, вот в таких укромных местах, называвшихся тайниками священников.
Меня поразило то, как он произнес слово «мы». Как будто он лично знал этих давно умерших жителей острова.
— Укромных, это уж точно, — подтвердил один из пьяниц. — Но им там, внизу, было жарковато и ужасно тесно!
— Лучше уж тесно и жарко, чем в петле и на свежем воздухе, — возразил другой.
— Эт точно! — кивнул первый. — Так выпьем же за Кэрнхолм, нашу неприступную и надежную крепость!
— За Кэрнхолм! — подхватили остальные, одновременно поднимая бокалы.
Мы так устали от долгого перелета, что рано легли спать. Точнее, легли в кровати и лежали, накрыв головы подушками в попытке заглушить доносящуюся снизу какофонию. Шум свободно проникал сквозь перекрытия и доски пола, а в какой-то момент стал таким громким, что я решил — гуляки вторглись в мою комнату. А потом часы, видимо, пробили десять, потому что все генераторы зачихали и стихли, как и музыка в пабе. Погас и фонарь за моим окном. Внезапно меня окутала безмолвная и благословенная тишина, и только шепот далеких волн напоминал о том, где я нахожусь.
Впервые за долгие месяцы я провалился в глубокий сон без кошмаров. Вместо чудовищ мне приснился дедушка, его первая ночь на этом острове, где он чувствовал себя чужим на чужой земле, под чужой крышей, и был обязан жизнью людям, которые говорили на чужом языке. Когда я проснулся, комнату заливал яркий солнечный свет и я осознал, что госпожа Сапсан спасла не только дедушкину жизнь, но и жизнь моего отца, и мою тоже. Сегодня, если мне повезет, я наконец-то смогу ее поблагодарить.
Я спустился вниз, где нашел папу, который потягивал кофе и полировал стекла своего дорогого бинокля. Не успел я присесть рядом с ним, как появился Кев с двумя тарелками мяса и поджаренными тостами.
— Я не знал, что тосты можно жарить на сковородке, — заметил я, а Кев ответил, что нет пищи, вкус которой нельзя было бы улучшить, поджарив ее на сковороде.
За завтраком мы с папой обсудили план дня. Нам предстояло стать своего рода разведчиками и ознакомиться с островом. Мне не терпелось поскорее приступить к розыскам, и я практически не жуя проглотил свой завтрак.
Хорошенько подкрепившись жирной пищей, мы вышли из паба и зашагали по городу, уворачиваясь от тракторов и перекрикивая рев генераторов. В какой-то момент улицы окончились, по обе стороны от дороги потянулись поля, а шум остался позади. День был прохладный и ветреный. Солнце то пряталось за тучи, то прорывалось сквозь них, заливая холмы изумительно ярким светом. Я испытывал прилив энергии и был исполнен надежд. Мы направлялись к тому каменистому пляжу, где отец еще с парома заметил большую стаю птиц. Я не был уверен, что нам удастся на него попасть. Остров имел форму огромной миски. Холмы расходились от середины к краям, обрываясь к морю крутыми скалами и утесами. Но нам повезло: именно в этом месте холмы закруглялись, а к небольшому песчаному пляжу вела тропинка.
Мы спустились к кромке воды, где визжала, хлопала крыльями и ловила рыбу в оставшихся после отлива лужах целая птичья цивилизация. Я увидел, как глаза отца восхищенно распахнулись.
— Потрясающе, — пробормотал он. — Мне необходимо здесь немного побыть. Как ты на это смотришь?
Мне уже приходилось видеть такое выражение на его лице, и я совершенно точно знал, что «немного» означает в данном случае не один час.
— Тогда я сам пойду искать детский дом, — пожал плечами я.
— Один ты не пойдешь. Ты обещал.
— Тогда я найду кого-нибудь, кто сможет меня проводить.
— Кого?
— Я думаю, Кев мне кого-нибудь порекомендует.
Папа устремил взгляд в море, где из кучи камней торчал огромный ржавый остов маяка.
— Ты знаешь, что сказала бы твоя мама, если бы она была здесь? — спросил он.
Мои родители придерживались различных взглядов на мое воспитание. Мама стремилась меня контролировать и всячески опекать. Папа давал мне больше свободы. Он считал, что я должен время от времени совершать свои собственные ошибки. К тому же, отпустив меня, он получал в свое распоряжение целый день.
— Ну хорошо, — немного погодя вздохнул он. — Только обязательно оставь мне номер того, кто с тобой пойдет.
— Папа, здесь ни у кого нет телефонов.
Он снова вздохнул.
— Ладно уж. Смотри, чтобы человек был надежный.
Кев куда-то ушел по делам, а обращаться к его пьяным клиентам-бездельникам с просьбой исполнить роль моего компаньона мне не хотелось. Поэтому я вошел в ближайший магазин, чтобы посоветоваться с кем-то, кто хотя бы чем-то занимается. РЫБА — значилось на двери. Я толкнул эту дверь и оказался в обществе бородатого гиганта в пропитанном кровью фартуке. Он на мгновение прекратил обезглавливать рыбу и уставился на меня. В руке он держал огромный нож, с которого капала кровь. При виде его я поклялся себе больше никогда не брезговать пьяными.
— Какого черта тебе там понадобилось? — прорычал он, когда я объяснил ему, куда мне надо. — Там нет ничего, кроме болот и свихнувшейся погоды.
Я объяснил в двух словах насчет дедушки и детского дома. Он нахмурился, а затем, опершись на стол, с сомнением посмотрел на мою обувь.
— Думаю, Дилан не особенно занят и сможет тебя проводить, — буркнул он, ткнув ножом в сторону паренька приблизительно моих лет, укладывавшего рыбу в ящик со льдом. — Но тебе понадобится другая обувка. Негоже отпускать тебя туда в этих тапочках. Так и останутся в грязи.
— Правда? — удивился я. — Вы так думаете?
— Дилан, а ну-ка принеси этому мужичку резиновые сапоги!
Парень с тяжелым вздохом демонстративно медленно закрыл ящик со льдом, вытер руки и поплелся к полкам, набитым всякой всячиной.
— У нас как раз имеются отличные сапоги, — продолжал хозяин лавки. — Купите один, получите второй… не бесплатно!
Он расхохотался и рубанул ножом по лососю с такой силой, что голова его отлетела в сторону, проскользила по залитому кровью столу и угодила в подставленное ведро.
Решив, что небольшое вымогательство — это весьма скромная цена за возможность найти женщину, ради встречи с которой я пересек Атлантику, я выудил из кармана деньги. К счастью, папа настоял на том, что у меня должна быть при себе некоторая сумма.
Я вышел из магазина, обутый в резиновые сапоги, такие огромные, что мои ноги утонули в них прямо в кроссовках, и такие тяжелые, что я с трудом поспевал за своим угрюмым провожатым.
— Ты ходишь в школу на острове? — окликнул я Дилана, пытаясь его догнать.
Мне действительно было любопытно, как живут на этом острове мои ровесники.
Он пробормотал название какого-то городка на большой земле.
— Но это же час на пароме в каждую сторону!
— Угу.
Вот и все. На все остальные попытки завязать разговор он отвечал еще более односложно. То есть попросту молчал. В конце концов я смирился и тоже умолк. Выходя из города, мы встретили одного из приятелей Дилана. Это был парень постарше в ослепительно-желтом тренировочном костюме и желтых цепях под золото. Трудно было представить себе более неуместное для Кэрнхолма зрелище. Даже если бы он вырядился в костюм астронавта, ему не удалось бы выглядеть более нелепо. Он поздоровался с приятелем, потыкав кулаком в его кулак, после чего представился Червем.
— Тебя зовут Червь? — изумился я.
— Это его сценическое имя, — пояснил Дилан.
— Мы самый извращенный рэп-дуэт в Уэльсе, — добавил Червь. — Я Червь, а это Белуга Дилан, также известный под именем Грязный Бизнес, лучший битбоксер[7] Кэрнхолма. Что скажешь, Грязный Дилан, покажем этому янки класс?
— Сейчас? — с недовольным видом протянул Дилан.
— А ну-ка подбрось мне несколько фоновых битов, сынок!
Дилан закатил глаза, но сделал то, о чем его попросили. Вначале мне показалось, что он давится собственным языком, но потом я уловил в его кашле ритм — пух-пух-ЧАХ, пух-пуххх, пух-ЧАХ, — под который Червь и начал начитывать рэп.
— Мне нравится висеть в «Тайнике Священников» / Твой батя всегда там, он свой среди мошенников / Мои стихи клевые и совсем не пустые / Биты Дилана крутые, а вовсе не пустые.
Дилан замолчал.
— В этом нет никакого смысла, — заявил он. — И это твой отец свой среди мошенников.
— О черт, Грязный Дилан, тогда показывай, что умеешь ты! — Червь начал пыхтеть и кашлять, одновременно вполне сносно изображая робота. Его кроссовки как будто ввинчивались в усыпанную щебнем дорогу. — Принимай микрофон, Белуга!
Дилан, похоже, смутился, но все же начал читать:
— Я встретил птичку по имени Ида / Она в восторге от моего прикида / Я задал ей жару, как доктор в Йоркшире / Я придумал эту рифму, пока сидел в сортире.
— В сортире? — покачал головой Червь.
— Я не успел подготовиться!
Они обернулись ко мне и поинтересовались, что я об этом думаю. С учетом того, что даже им самим не нравился рэп друг друга, я не знал, что сказать, и замялся.
— Мне больше прет музыка, где поют, играют на гитарах, и все такое.
Червь небрежно махнул рукой.
— Этот не поймет, что имеет дело с шедевром, даже если шедевр укусит его за задницу, — презрительно пробормотал он.
Дилан засмеялся, и они обменялись сложной системой рукопожатий, похлопываний ладонью о ладонь и постукиваний кулаком о кулак.
— Может, пойдем дальше? — предложил я.
Они недовольно побурчали, еще немного потянули время, но вскоре поплелись дальше. Червь присоединился к нам.
Я замыкал шествие, пытаясь придумать, что я скажу госпоже Сапсан, когда увижу ее. Я ожидал, что меня представят настоящей валлийской леди. Мы будем попивать чай в гостиной и вежливо беседовать о всяких мелочах. А потом я выберу подходящий момент и сообщу ей трагическую новость. Я внук Абрахама Портмана, — скажу я. — Я должен с прискорбием сообщить вам, что его с нами больше нет. Она начнет промокать платочком слезы, а потом я засыплю ее вопросами.
Вслед за Грязным Диланом и Червем я шел по тропинке, которая извивалась среди пастбищ с меланхоличными овечками. Впереди нас ожидал изнурительный подъем на кряж. Там, наверху, покачивалась стена такого плотного тумана, что, шагнув в него, мы словно очутились в ином мире. Туман показался мне явлением библейского порядка. И было нетрудно представить себе, как разгневанный Господь насылает на египтян подобное бедствие. Когда мы начали спускаться по противоположному склону, туман стал еще гуще. Солнце превратилось в мутное белесое пятно. Моя одежда мгновенно отсырела. Похолодало. На мгновение я потерял из виду Червя и Дилана, но тут тропинка выскочила на равнину и я наткнулся на остановившихся впереди приятелей.
— Эй, янки! — окликнул меня Дилан. — Сюда!
Я послушно пошел за ними. Тропка осталась позади. Теперь мы шли по заболоченному, поросшему густой травой полю. Овцы смотрели на нас темными слезящимися глазами. У них была мокрая шерсть и обвисшие хвосты. Вдруг из тумана возник маленький домик с заколоченными окнами.
— Вы уверены, что это то, что я ищу? — удивился я. — Тут, похоже, пусто.
— Пусто? Ничего подобного. Там полно всякого дерьма, — ответил Червь.
— Сходи, убедись сам, — предложил Дилан.
Я заподозрил какую-то ловушку, но все же подошел к двери и постучал. Она была незаперта и от моего прикосновения приотворилась. Внутри было так темно, что я ничего не мог разглядеть. Я сделал шаг вперед и, к своему удивлению, вниз, наткнувшись на то, что показалось мне земляным полом, но на самом деле было целым океаном экскрементов, в котором я увяз по самую щиколотку. Эта необитаемая хижина, совершенно безобидная с виду, оказалась хлевом для овец.
— О Господи! — содрогаясь от отвращения, взвизгнул я.
Снаружи донесся заливистый хохот. Я попятился, спеша вывалиться наружу прежде, чем потеряю сознание от окружившего меня смрада. Мои провожатые корчились от смеха, держась за животы.
— Вы полные засранцы, — сообщил я им, отскребая с необъятных сапог навоз.
— Почему? — удивился Червь. — Мы предупреждали тебя, что там полно дерьма.
Я вплотную подступил к Дилану.
— Вы покажете мне дом или нет?
— Он это серьезно, — выдавил Червь, утирая слезы.
— Конечно, я серьезно!
Улыбка сползла с лица Дилана.
— Я думал, ты прикалываешься, приятель.
— Думал что?
— Ну, типа, шутишь.
— Я не шучу.
Мальчишки озадаченно переглянулись. Дилан что-то прошептал на ухо Червю. Тот также шепотом что-то ему ответил. Наконец Дилан повернулся и указал на уводящую вдаль неровную тропинку.
— Если он тебе так нужен, иди прямо, мимо трясины, а потом через лес. Это огромный старый дом. Его невозможно не заметить.
— Какого черта! Вы обещали довести меня до конца.
— Мы дальше не пойдем, — опустив глаза, сообщил Червь.
— Почему?
— Не пойдем, и все.
Они развернулись и поплелись обратно, туда, откуда мы пришли. Вскоре их поглотил туман.
Я взвесил свои возможности. Я мог, поджав хвост, вслед за этими предателями вернуться в город. Я также мог продолжить путь в одиночестве, но не признаться в этом отцу.
Четыре секунды напряженных размышлений привели к тому, что я двинулся дальше.
По обе стороны от тропинки сколько видел глаз расстилалось мертвенно-бледное болото, поросшее рыжей травой и покрытое клочками тумана. Это был совершенно однообразный пейзаж, однако кое-где торчали невысокие, сложенные из камней пирамидки. Но вскоре болото неожиданно закончилось, уперевшись в лес, — скелетоподобные деревья вскидывали вверх тощие ветки. На какое-то время тропинка исчезла под поваленными деревьями и ковром из плюща, и двигаться дальше мне пришлось почти наугад. Я не мог понять, как такой пожилой даме, как госпожа Сапсан, удается преодолевать эту полосу препятствий. Должно быть, ей все доставляют на дом, — подумал я, хотя, судя по всему, нога человека не ступала на эту тропинку несколько месяцев, если не лет.
Я перебрался через гигантское, скользкое ото мха дерево и увидел, что тропинка резко повернула. Потом деревья расступились, как занавес, и прямо передо мной возник заросший высокой травой и окутанный туманом холм. На его вершине стоял дом. Теперь я понял, почему мальчишки отказались меня сюда вести.
Дедушка описывал его сотни раз. Но в его рассказах он всегда был солнечным и радостным. И я представлял себе этот огромный ветхий особняк искрящимся от смеха и света. Однако то, что сейчас нависало надо мной, не могло быть убежищем от чудовищ. Этот дом сам превратился в чудовище и взирал на меня с вершины холма голодными глазницами окон. Вездесущий плющ облепил стены подобно антителам, атакующим вирус, а сквозь разбитые стекла наружу смотрели ветки выросших внутри деревьев. Было похоже на то, что сама природа объявила войну этому заброшенному строению. И все же дому удалось устоять, хотя его стены перекосились, а сквозь провалившуюся крышу виднелось небо.
Я попытался убедить себя в том, что, несмотря на всю эту разруху, здесь еще может кто-то жить. Там, откуда я приехал, такое случалось и довольно часто. Заброшенный, пришедший в полный упадок дом с вечно задернутыми шторами где-нибудь на окраине городка вполне мог оказаться жилищем престарелого отшельника, обитающего там с незапамятных времен и питающегося исключительно лапшой быстрого приготовления и обрезками собственных ногтей. Как правило, о его существовании узнавали, только когда в дом вламывался оценщик недвижимости или какой-нибудь особенно рьяный переписчик населения. Состарившись, люди часто перестают ухаживать за своим обиталищем. По той или иной причине родственники списывают их со счетов и забывают о них. Это грустно, но так бывает. И это означало, что мне оставалось одно: подойти к двери и постучать.
Собрав остатки храбрости, я преодолел высокие заросли травы, отделяющие меня от дома, подобрался к крыльцу, от которого осталась лишь куча гниющих досок и раскрошившейся кафельной плитки, и попытался заглянуть в треснувшее окно. Все, что мне удалось различить сквозь грязное стекло, это смутные очертания мебели, поэтому я постучал в дверь и сделал шаг назад, прислушиваясь к зловещей тишине и нащупывая в кармане письмо госпожи Сапсан. Я прихватил его на тот случай, если бы мне пришлось доказывать, что я тот, за кого себя выдаю. Прошла минута, потом вторая, и постепенно мне стало ясно, что, скорее всего, письмо не понадобится. Спустившись обратно во двор, я пошел вокруг дома в поисках другого входа, а заодно попытался оценить размеры здания. Дом был огромным: с каждым поворотом он словно обрастал все новыми балконами, башенками и дымоходами. И с обратной его стороны я наконец увидел то, что искал: оплетенный плющом и зияющий чернотой проем без двери. Он был похож на открытый рот, только и ожидающий возможности меня проглотить. От одного взгляда на эту дыру у меня по коже поползли мурашки. Но я прилетел из другой части света не для того, чтобы при виде старого дома взвизгнуть в панике и убежать. Я вспомнил о тех ужасах, которые пришлось пережить дедушке Портману, и моя решимость окрепла. Если в этом доме кто-то был, я знал, что я его найду. Я поднялся по рассыпающимся ступеням и переступил через порог.
Стоя в темной, как склеп, прихожей, я, оцепенев от ужаса, смотрел на то, что кому угодно на моем месте показалось бы висящими на крючках человеческими кожами. На мгновение мне стало по-настоящему страшно. Я ожидал, что из мрака на меня вот-вот выскочит жуткий каннибал с тесаком в руке. Затем я вдруг понял, что смотрю на… пальто, позеленевшие от сырости и превратившиеся в лохмотья. Меня пробрала дрожь, и я сделал глубокий вдох. Я успел обследовать всего десять футов дома, а уже чуть было не испачкал нижнее белье. Держись, — приказал я себе и медленно двинулся вперед, пытаясь унять бешено бьющееся в груди сердце.
Каждая комната являла моим глазам картину, еще более жуткую, чем предыдущая. Разбросанные игрушки, свидетельствующие о том, что когда-то здесь играли дети, были окутаны толстым слоем пыли. Черная мохнатая плесень покрывала участки стен возле окон. Камины были забиты спустившимся с крыши плющом, который, подобно щупальцам пришельцев, уже начал расползаться по полу. Кухня напоминала лабораторию, в которой проводился научный эксперимент, окончившийся страшной катастрофой. Банки с консервами не выдержали бесконечной череды замерзания и оттаивания и взорвались, забрызгав стены жуткого вида пятнами. В столовой пол был укрыт осыпавшейся с потолка штукатуркой, и казалось, что тут выпал, да так и не растаял снег. Почти на ощупь дойдя до конца коридора, я осторожно опробовал нижнюю ступеньку шаткой лестницы. Она застонала, как будто пробудившись от долгого сна. Я оглянулся на следы, оставленные моими ботинками в глубокой пыли. Если наверху кто-то жил, он давно оттуда не спускался.
Наконец я набрел на комнаты, в которых недоставало целых стен и в которые успели вторгнуться заросли кустов и молодых деревьев. Стоя на неожиданном ветру, я пытался понять, что могло произвести подобные разрушения, и мной овладевало ощущение, будто это было что-то ужасное. Мне не удавалось сопоставить идиллические воспоминания дедушки с этим кошмарным домом. Как он мог найти убежище в этой пронизанной ужасом атмосфере? Я обследовал только малую часть дома, но внезапно мне показалось, что я понапрасну теряю здесь время. В этих развалинах не мог жить даже самый нелюдимый отшельник. Я покинул дом с ощущением, что нахожусь как никогда далеко от разгадки дедушкиной тайны.
Глава четвертая
Спотыкаясь и оступаясь, как слепец, я пробрался сквозь лес и туман и снова вышел в мир тепла и света. Солнце уже садилось, окрашивая холмы в красноватый цвет, и это меня очень удивило. Выходит, я провел в доме целый день. В пабе меня уже ожидал отец. На столе перед ним стояли ноутбук и бокал черного как ночь пива. Я подсел к нему и схватил бокал, прежде чем он успел поднять глаза от клавиатуры.
— О Господи, — давясь пивом, воскликнул я, — что это?! Ферментированное машинное масло?
— Вроде того, — расхохотался отец, выхватывая у меня бокал. — Это тебе не американское пиво. Но ты ведь его еще не пробовал, верно?
— Конечно нет, — ответил я, заговорщически подмигивая отцу, хотя это было чистой правдой.
Папа предпочитал считать меня рисковым и предприимчивым, таким, каким в моем возрасте был он сам. Мне было выгоднее ему подыгрывать, и я не пытался его разубеждать.
Я выдержал краткий допрос относительно того, как нашел дом и кто меня туда отвел. Поскольку я уже знал, что гораздо проще умолчать о некоторых деталях, чем придумывать новые, я с честью выдержал испытание. И естественно забыл упомянуть о том, как Червь и Дилан обманом заставили меня шагнуть в овечье дерьмо, а потом сбежали, не дойдя полмили до цели путешествия. Папа, похоже, остался доволен тем, что я уже успел завести знакомства среди ровесников. Наверное, я также забыл рассказать ему о том, что они успели меня возненавидеть.
— Ну и как тебе дом?
— Куча мусора.
Он поморщился.
— Прошло очень много времени с тех пор, как в нем жил твой дедушка…
— Ага. И не только он.
Отец закрыл компьютер, что было верным знаком того, что он полностью переключил внимание на меня.
— Я вижу, ты разочарован.
— Я пролетел тысячи миль не для того, чтобы найти дом, полный жутковатых обломков.
— Что ты собираешься делать?
— Искать людей, которые смогут мне хоть что-нибудь рассказать. Кто-то должен знать, что случилось с жившими в доме детьми. Я думаю, некоторые из них еще должны быть в живых. Если не здесь, то на большой земле. Пусть даже и в доме престарелых.
— Конечно. Это идея, — неуверенно произнес папа и, помолчав, добавил: — Как тебе кажется, приезд сюда поможет тебе лучше понять, кем был твой дедушка?
Я задумался.
— Не знаю. Наверное. Но атмосфера тут особенная.
— Вот именно, — кивнул папа.
— А как насчет тебя?
— Я? — Он пожал плечами. — Я очень давно перестал пытаться понять своего отца.
— Грустно. Разве тебе не было интересно?
— Конечно, сначала мне было интересно. Но спустя какое-то время любопытство угасло.
Я почувствовал, что разговор начинает причинять мне некий дискомфорт, но все равно продолжал настаивать:
— Почему?
— Когда тебя долго не впускают, ты отчаиваешься и перестаешь стучаться. Ты меня понимаешь?
Он почти никогда так со мной не разговаривал. Возможно, его теперешняя откровенность объяснялась воздействием пива или тем, что мы находились так далеко от дома. А может, он решил, что я уже достаточно взрослый и со мной можно кое-чем поделиться. Как бы то ни было, я хотел, чтобы он продолжал говорить.
— Но ведь он был твоим отцом. Как ты мог сдаться?
— Я не сдался! — возразил папа несколько громче, чем следовало бы, и смущенно опустил глаза. — Просто… Дело в том, что… Мне кажется, твой дедушка просто не знал, как быть отцом. Но считал, что обязан продолжить род, поскольку никто из его братьев и сестер не пережил войну. Выход из ситуации он впоследствии нашел в постоянных командировках и выездах на охоту. Но даже когда он был дома, то держался так, будто его не было.
— Ты о том Хэллоуине?
— О чем?
— Ну, о той фотографии.
Речь шла об очень старой истории, случившейся на Хэллоуин. Моему папе было года четыре, и он никогда еще не выпрашивал у соседей сладости, грозя им какой-нибудь шалостью. Дедушка пообещал, что пойдет с ним, когда вернется с работы. Бабушка купила папе нелепый бледно-розовый костюм кролика, он надел его и сидел возле дома с пяти часов вечера до самой ночи. Но дедушка не пришел. Бабушка так разгневалась, что сфотографировала, как папа плачет на улице, чтобы показать дедушке, какой он мерзавец. Излишне объяснять, что среди членов нашей семьи эта злосчастная фотография обрела легендарную известность, и мой папа ее очень стеснялся.
— Речь идет не об одном-единственном Хэллоуине, — пробормотал папа. — Это случалось гораздо чаще. Если хочешь знать, Джейк, ты был ему гораздо ближе, чем я. Не знаю… Между нами всегда оставалась какая-то недосказанность.
Я не знал, как ему ответить. Неужели он ревнует? — промелькнула мысль.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Потому что ты мой сын и я не хочу, чтобы ты страдал.
— Почему я должен страдать?
Он промолчал. В окно мягко светили последние лучи заходящего солнца, и наши фигуры отбрасывали на стену темные тени. У меня в животе возникло тошнотворное ощущение. Так, наверное, чувствуют себя дети, когда родители собираются сообщить им о разводе, но те знают об этом еще прежде, чем кто-то успеет открыть рот.
— Я никогда не пытался слишком глубоко понять твоего дедушку, потому что боялся того, что могу узнать, — наконец произнес отец.
— Ты хочешь сказать, насчет войны?
— Нет. Дедушка никогда не говорил о войне, избегая мучительных воспоминаний. Это мне было понятно. Я имею в виду его поездки, его постоянное отсутствие… То, чем он занимался на самом деле. Я думаю, что… и твоя тетя, и я… мы оба считали, что у него есть другая женщина. Может, даже не одна.
Его слова как будто повисли между нами в воздухе. Я ощутил странное пощипывание на лице.
— Папа, но это безумие.
— Однажды мы нашли письмо. Какая-то женщина, имени которой мы так и не узнали, написала его твоему дедушке. Я тебя люблю, я по тебе скучаю, когда ты вернешься… И все в таком духе. Это было так нечистоплотно… Я никогда этого не забуду.
Я почувствовал обжигающий укол стыда, как будто отец описывал мое собственное преступление. И все же я не мог в это поверить.
— Мы разорвали письмо и бросили обрывки в унитаз. Больше мы ничего подобного не находили. Наверное, он стал осторожнее.
Я не знал, что сказать. Я не мог даже взглянуть отцу в лицо.
— Прости, Джейк. Должно быть, тебе очень тяжело узнавать такое, ведь ты его боготворил.
Он сжал мое плечо, но я стряхнул его руку и вскочил, царапнув пол ножками стула.
— Никого я не боготворил.
— Ладно. Я просто… Я не хотел, чтобы это стало для тебя неожиданностью, вот и все.
Я схватил куртку и перебросил ее через плечо.
— Что ты делаешь? Сейчас нам принесут ужин.
— Ты ошибаешься насчет дедушки, — вместо ответа произнес я. — И я это докажу.
Папа устало вздохнул.
— Ну хорошо, — согласился он. — Надеюсь, тебе это удастся.
Хлопнув дверью, я выбежал из «Тайника Священника» и зашагал куда глаза глядят. Иногда просто необходимо выйти за дверь.
Отец, конечно, был прав. Деда я действительно боготворил. И хотел, чтобы мое представление о нем осталось таким, каким было прежде. Я отказывался верить в то, что он изменял жене. Когда я был маленьким, фантастические истории дедушки Портмана указывали на то, что волшебство существует. Даже после того, как я перестал в них верить, в дедушке все равно оставалось что-то магическое. Он пережил столько ужасов, до неузнаваемости изуродовавших его жизнь, видел всю мерзость, на которую только способны люди, и вышел из всего этого тем порядочным, честным и смелым человеком, которого я знал. Это поистине было магией. Поэтому я не мог поверить в то, что он лгал жене и детям и был плохим отцом. Потому что если дедушка Портман был бесчестен, то кому же тогда можно верить?
Двери музея были открыты, но мне показалось, что внутри никого нет. Я пришел туда в поисках хранителя, рассчитывая на то, что он знаком с историей острова и знает людей, способных пролить свет на тайну пустого дома и исчезновения его бывших обитателей. Он, видимо, куда-то вышел, поскольку наплыва посетителей явно не наблюдалось. Поэтому я вошел в его святая святых с тем, чтобы убить время, разглядывая музейные экспонаты, если их можно было назвать таковыми.
Предметы располагались в больших витринах, которые выстроились вдоль стен на месте убранных оттуда скамей. По большей части они были неописуемо скучными и рассказывали об укладе жизни в традиционной рыбацкой деревне и загадках местного животноводства. Впрочем, один экспонат стоял отдельно, располагаясь на почетном месте в центре комнаты. Он был заключен в изящный ящик, покоившийся на возвышении, где некогда было место алтаря. Это сооружение было отгорожено от остального помещения канатами. Я переступил через несерьезное ограждение, даже не удосужившись прочесть небольшое предостерегающее объявление. У ящика были полированные деревянные бока и крышка из оргстекла, поэтому заглянуть внутрь можно было только сверху.
Когда я сделал это, у меня вырвался возглас ужаса. На одно жуткое мгновение в голове промелькнула паническая мысль — чудовище! — потому что я совершенно неожиданно оказался лицом к лицу с почерневшим трупом. Его съежившееся тело, покрытое черной плотью, которую как будто поджарили на открытом огне, необъяснимым образом напоминало существо, преследовавшее меня в кошмарных снах. Но поскольку тело осталось лежать внутри витрины, вместо того чтобы ожить, разбить стеклянную крышку и вцепиться мне в горло, тем самым навеки искалечив мой мозг, — первоначальная паника немного утихла. Передо мной находился всего лишь музейный экспонат, пусть и очень зловещий.
— Я вижу, ты уже познакомился с нашим стариком! — произнес позади меня чей-то голос. Я обернулся и увидел приближающегося ко мне хранителя. — Ты выдержал это испытание на удивление хорошо. На моих глазах теряли сознание и падали на пол взрослые мужчины! — Он улыбнулся и протянул мне руку. — Мартин Пагетт. Мы уже встречались, но я не припоминаю, чтобы ты называл мне свое имя.
— Джейкоб Портман, — представился я. — Кто это? Самая знаменитая в Уэльсе жертва убийства?
— Ха! Видишь ли, может, ты и прав, но я так не думаю. Перед тобой старейший житель нашего острова, в археологических кругах известный под именем Человек с Кэрнхолма, а для нас он просто Старик. Ему больше двух тысяч семисот лет, хотя на момент смерти было всего шестнадцать.
— Две тысячи семьсот! — воскликнул я, покосившись на лицо мертвого мальчика, на его тонкие, удивительным образом идеально сохранившиеся черты. — Но он кажется таким…
— Вот что происходит, когда проводишь свои лучшие годы в месте, где нет кислорода и потому не могут существовать бактерии. Например, на дне одного из наших болот. Там, внизу, неиссякаемый источник молодости. Разумеется, при условии, что ты уже мертв.
— Так вы нашли его в болоте?
Он засмеялся.
— Это был не я. Это сделали резчики торфа. Еще в семидесятые годы они разрабатывали торфяник возле большой груды камней. Парень так хорошо сохранился, что они решили — на Кэрнхолме орудует убийца. Но полицейские, которых вызвали рабочие, обратили внимание на каменный лук у него в руках и ожерелье из человеческих волос на шее. Сейчас таких не делают.
Меня передернуло от отвращения.
— Это похоже на человеческое жертвоприношение.
— Вот именно. Его придушили, притопили, вырезали у него внутренности, а напоследок ударили по голове. Мне кажется, те, кто это делал, немного перестарались. А ты как думаешь?
— Наверное, вы правы.
Мартин прыснул со смеху.
— Наверное!
— Ну хорошо, хорошо, конечно, перестарались.
— Вне всякого сомнения. Но самым удивительным для нас, современных людей, фактом является то, что, по всей вероятности, он пошел на смерть по доброй воле. Я бы даже сказал, что он стремился к смерти. Его племя верило в то, что болота, и в частности наша местная трясина, служат входом в мир богов, а значит, просто идеальным местом для того, чтобы предложить им самый драгоценный дар — себя.
— Что за бред!
— Тут я с тобой соглашусь. Хотя нетрудно предположить, что те тысячи разных способов, которыми мы убиваем друг друга, тоже покажутся бредом людям будущего. Да и вообще, трясина не такое уж скверное место и вполне подходит на роль входа в потусторонний мир. Это ведь не совсем вода и не совсем суша. Это нечто среднее. — Он склонился над ящиком, изучая лежащую внутри фигуру. — Не правда ли, он прекрасен?
Я снова перевел взгляд на удушенное, освежеванное и утопленное тело, каким-то образом в процессе столь сложного убийства обретшее бессмертие.
— Мне так не кажется, — покачал я головой.
Мартин выпрямился и вдруг заговорил напыщенным тоном.
— Приди же и взгляни на смоляного человека! Он возлежит здесь в черноте, чернее сажи нежное лицо, усохли руки, ноги, в головешки обратясь, в обломки кораблекрушенья, остатки плоти — что увядшая лоза! — Он выбросил вперед руки и подобно эпатажному актеру засеменил вокруг витрины. — Приди же, восхитись жестокой красотой его ранений! Извилистый узор от лезвия ножа, веревка, впившаяся в горло, и камня рваный след, кости осколки — все на виду! Плод ранний сорван и отброшен — искатель Благодати, ты, старик, обретший юность навсегда, — в тебя почти влюблен я!
Он театрально поклонился в ответ на мои аплодисменты.
— Ух ты! — воскликнул я. — Это вы написали?
— Виновен, каюсь, — со смущенной улыбкой кивнул Мартин. — Я изредка балуюсь стихосложением, но это всего лишь хобби. Как бы то ни было, спасибо, что выслушал.
Читать бесплатно другие книги:
