Невидимка с Фэрриерс-лейн Перри Энн
– Иногда бывает именно так, – ответил Томас, встал и распрощался.
Питт сразу же отправился к Мике Драммонду, но того в присутствии не было, и ждали его только на следующее утро. Так что и Томасу пришлось отложить важный разговор на завтра.
Следующий день выдался холодный, воздух был тяжел и влажен, и сырость пробирала до костей. Питт же надел только шерстяной сюртук и поэтому рад был очутиться в теплом кабинете шефа, где в камине ярко горел огонь.
Драммонд стоял перед камином, грея ноги. Он сам, наверное, пришел совсем недавно. Его тонкое худое лицо было мрачно; он смотрел на Томаса выжидательно, однако без особого интереса.
– Доброе утро, Питт, – невесело произнес шеф. – Есть новости?
Инспектор решил, что важнее будет не то, о чем сказать, а то, как об этом сказать.
– Нет, сэр. Я продолжаю расследовать отношения миссис Стаффорд и мистера Прайса; я хочу знать о них все, но еще не нашел ничего такого, что могло бы быть серьезным поводом для убийства мистера Стаффорда.
– Любовь, – резко ответил Драммонд. – Незачем далеко ходить. Или, если называть вещи своими именами, любовное исступление. Ради бога, умоляю, Питт, из-за похоти совершалось больше преступлений, чем из-за чего-либо еще, за исключением, может быть, денег. Неужели вы этого не понимаете?
– Общество полно интрижками и похотью, – ответил Питт, твердо решивший не уступать. – Но очень немногие подобные связи заканчиваются убийством, а те, что заканчиваются так, имеют поводом скорее обман, внезапность обнаружения, и тогда обидчиков убивают в порыве гнева и оскорбленного достоинства.
– Ну почему вы все время спорите? – поморщился Драммонд. – Ну конечно, часто бывает и так. Но ведь иногда двое влюбленных убивают мужа, если тот стоит на их пути. Почему же вы не верите, что и здесь могло случиться такое? – Он отодвинулся от огня, словно ему стало чересчур жарко, сел в одно из кресел и взмахом руки пригласил Томаса занять другое.
– Так могло случиться, – сказал ворчливо инспектор, – но это выглядит… истерическим поступком. И Стаффорд совсем не стоял на их пути. Он почти спокойно относился к этой связи.
– Так он знал о ней? – резко выдохнул Драммонд. – Вы в этом уверены?
Питт перевел дыхание. Ему бы хотелось сказать – «конечно», но если он ответит утвердительно, не будучи совершенно уверен в том, о чем говорит, ему позднее придется взять свои слова обратно, и Драммонд засомневается, а не склонен ли Питт вообще к преувеличениям.
– Жена Ливси сказала, что это его не интересовало, а супруга судьи Освина утверждала, что он наверняка знал обо всем в общих чертах, предпочитая не вникать в подробности. Пока Джунипер Стаффорд держала все в тайне и своим поведением не смущала общество, он был готов терпеть подобную ситуацию. И уж, конечно, не пылал ревностью. Миссис Освин это особенно подчеркивала.
Питт хотел добавить, что Стаффорду было почти за шестьдесят, но вспомнил, что и Драммонду больше пятидесяти и такое замечание было бы бестактным.
– Да? – спросил шеф, почувствовав, что его подчиненный о чем-то умолчал.
– Ничего, – Томас пожал плечами, – просто Стаффорд не был ревнивой, страстной натурой. Между супругами установились цивилизованные отношения, доброжелательные, но не близкие и рутинные. Как бы то ни было, сам Стаффорд не стал бы убивать ни жену, ни ее любовника, хотя был страдающей стороной. Но им и не было необходимости убивать его – он не представлял опасности для их связи.
– Но, может быть, они хотели пожениться? – парировал Драммонд. – Может быть, тайной связи было для них недостаточно? Может быть, любовь украдкой, как только удавалось улучить момент, была для них совершенно неудовлетворительной? Вас бы устроили такие отношения, Питт, если бы вы очень любили женщину?
Томас попытался представить себя в подобной ситуации. Нет, обман ему претил, он страдал бы от постоянного сознания, что после краткой встречи они с любимой женщиной должны расстаться, от неуверенности в будущем и необходимости лгать.
– Нет, – признался он, – мне все время хотелось бы большего.
– И, верно, вам не нравилось бы существование мужа?
– Да, – Питту пришлось признать и это.
– Тогда вы можете понять, почему влюбленный мужчина – такой, как Адольфус Прайс, – может постепенно прийти к мысли об убийстве. – При этих словах Драммонд презрительно скривился. – Обнаружить такое просто ужасно; я это понимаю и совсем не удивлен, что вы ищете другое объяснение случившемуся, но вы не можете и не должны закрывать глаза на правду и свой долг по отношению к делу. Это на вас не похоже.
Питт открыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Шеф поднялся и подошел к окну. Он посмотрел вниз на улицу, на дребезжащие повозки, на зеленщика, орущего на мальчика с тачкой, застрявшего у него на пути. Шел упорный нескончаемый дождь.
– Я понимаю, что вы уже устаете от этого дела, – продолжал он, стоя спиной к Питту. – Я сам устал. Не уверен, сколько вообще я здесь выдержу. Возможно, такая работа требует более острого ума, более глубокого знания природы преступлений – в практическом смысле слова, – чем есть у меня. Вы уже как-то сказали, что предпочитаете работу детектива командованию другими людьми, но ведь в серьезных случаях вы могли бы совмещать одно с другим…
На этом месте Драммонд оборвал свою речь. Питт уставился на него, лихорадочно осмысливая сказанное и теряясь в догадках, что имеет в виду шеф: жалоба ли это уставшего человека, которому не по себе от промозглости сумрачного дня и от того, что данное дело действует на него угнетающе? Или он действительно думает об отставке, чтобы заняться чем-нибудь еще – и наконец вырваться из щупалец «Узкого круга», стать недосягаемым для его настойчивых притязаний? А может, это и вправду имеет отношение к Элинор Байэм… Если Драммонд женится на ней, то после скандала, который обязательно произойдет, он больше не сможет занимать то социальное положение, какое занимает сейчас, и работать по своей профессии. Питт чуял в шефе борьбу сильных и противоречивых чувств. Ему было жаль Драммонда. Но при этом сам он удивился, как сильно желает занять его место. Пульс Томаса участился, он почувствовал сильный прилив энергии.
– Ну, я не могу в данном положении делать какие-нибудь окончательные выводы, – ответил инспектор, тщательно подбирая слова.
Он не должен сейчас выдать собственные чувства. Сделав над собой некоторое усилие, чтобы голос звучал ровно, Питт продолжал:
– Я снова займусь делом Стаффорда. Благодарю за совет. – И прежде, чем Драммонд что-либо ответил, извинился и вышел.
Несмотря на то что он почти согласился с Драммондом относительно Адольфуса Прайса, Питт все же решил повидать и других членов Апелляционного суда, решивших судьбу Аарона Годмена после убийства на Фэрриерс-лейн. Ливси он уже повидал. Освина не было в Лондоне и еще некоторое время не будет, но несложно найти адрес судьи Эдгара Бутройда – даже если он недавно вышел в отставку.
Все утро Питт потратил на поездки – сначала на поезде, потом на открытой повозке, – прежде чем под порывистым холодным ветром добрался до старого, ветшающего дома в пригороде Гилдфорда. Пожилая домоправительница провела его в обшитую деревянными панелями гостиную, через которую в хорошую погоду можно было пройти на террасу, а потом – на лужайку. Но сейчас сильный ветер кружил мертвые листья над нестриженым газоном, головки увядших хризантем повисли над клумбами, а по вымощенной камнем тропинке бродили голуби, клевавшие кем-то рассыпанные для них хлебные крошки.
Судья Бутройд сидел в большом кресле у окна, спиной к свету, и подслеповато моргал, глядя на Томаса. Это был худой сутулый человек с намечающимся, однако, брюшком, отчего жилет на животе морщил.
– Питт, вы сказали? – переспросил он и закашлялся, едва кончив фразу. – Очень рад бы вам служить, разумеется, но вряд ли могу быть чем-нибудь полезен. Ушел в отставку, знаете ли. Разве вам об этом неизвестно? Больше не имею никакого отношения к судейству. Ничего не знаю о тамошних делах. Занимаюсь только садом и немного почитываю. Ничего больше.
Питт разглядывал его с возрастающим унынием. У комнаты был какой-то нежилой вид. Она была довольно опрятна, но порядок казался таким безжизненным, словно его наводила безразличная рука. На столике поодаль стоял серебряный поднос с тремя графинчиками, почти пустыми; сам поднос был захватан – очевидно, трясущимися руками судьи. Занавеси отодвинуты криво, один шнур отсутствовал. Воздух был несвежий.
– Но это не текущее дело, ваша честь. – Питт прибавил титулование, чтобы оказать этому человеку уважение, которое хотел бы к нему испытывать, но не мог. – Оно проходило лет пять назад.
– Но я ушел в отставку примерно в то время, и моя память в настоящее время не слишком ясна.
Питт сел без приглашения. Оказавшись к Бутройду ближе, он мог отчетливее видеть его лицо. Опухшие глаза бывшего судьи слезились, лицо отекло, но не от возраста, а от усердных возлияний. Бутройд выглядел глубоко несчастным человеком, и его душевная тьма, казалось, омрачала всю комнату.
– Это дело об убийстве на Фэрриерс-лейн, – громко сказал Питт. – Вы были одним из членов Апелляционного суда.
– Ох, – выдохнул Бутройд, – да… да, но я не могу припомнить сейчас, как все было. Отвратительное дело, но ничего спорного. Мы должны были пройти через обязательную процедуру, вот и все. – Он фыркнул. – Мне, собственно, нечего сказать об этом деле.
Он не спросил, почему оно интересует Питта, и это было примечательно.
– Вы помните пункт, на основании которого была подана апелляция, сэр?
– Нет… нет, не помню, сейчас не помню. Я заседал на рассмотрении множества апелляций, знаете ли. Не могу их все упомнить.
Бутройд уставился на Питта хмурым взглядом. Впервые его внимание стало устойчивым, на лбу появилась тревожная складка.
– Это было, наверное, одно из ваших последних дел, – пытался оживить его память Питт, хотя понимал, что шансов на это мало.
Сознание Бутройда было не только затуманено и ослаблено временем и тягостным одиночеством, но также, как подозревал Питт, и приверженностью к горячительным напиткам. У него возникло сильное подозрение, что Бутройд и не хочет ничего помнить. Что случилось с этим человеком? Он ведь был образован и учен, его поведение и манера держаться импонировали окружающим, когда-то он обладал точным и быстрым умом, способностью тщательно взвешивать обстоятельства и улики, он прекрасно знал законодательство и выносил превосходные по точности решения. А теперь у него был такой вид, словно жизнь его больше не интересует, что чувство самоуважения, достоинство, способность беспристрастно судить – все в прошлом. Тем не менее Питт сомневался, что ему больше шестидесяти пяти.
– Да, – ответил Бутройд, и его голова затряслась, – что-то такое у нас было, но я все же ничего не могу вспомнить. Наверное, это касалось какого-то медицинского показания, но больше мне вам нечего сказать. Или это имело какое-то отношение к пальто, или браслету, или еще к чему-то… Не могу припомнить.
– А судья Стаффорд не приезжал к вам недавно, сэр?
– Стаффорд? – Лицо Бутройда словно стекло вниз; в глазах, в водянистой их пустоте, промелькнуло что-то похожее на страх. – А почему вы спрашиваете?
– Дело в том, что его убили, – ответил Питт неожиданно резко; слова вырвались прежде, чем он взвесил их. – Сожалею, извините.
– Убит? – Бутройд опять глубоко вздохнул, что-то в лице его размягчилось, напряжение как будто спало, тень во взгляде исчезла, словно развеялся некий внутренний страх. – Уличное происшествие? Движение в городе становится все опаснее. Сам видел в прошлом месяце, как выскочивший из-за угла экипаж переехал какого-то беднягу. Собаки подрались на улице, и лошади в испуге попятились. Ужасная была неразбериха. И это еще счастье, что погиб только один человек.
– Нет, это не уличное происшествие. Он был убит намеренно.
Питт не сводил с бывшего судьи пристального взгляда. Бутройд судорожно сглотнул и разинул рот. У него перехватило дыхание. Питт почувствовал жалость с легкой примесью отвращения. Нет, он должен попробовать всколыхнуть вялую память Бутройда, сколь мало ни верилось в такую возможность.
– Он приходил к вам повидаться недавно, сэр? Боюсь, мне необходимо это знать.
– Я… э… – Бутройд беспомощно воззрился на Питта; ему очень не хотелось отвечать, хотелось убежать и где-нибудь спрятаться, но выхода не было. – Э… Да-да. Он приходил. Мы коллеги, знаете ли. Было очень любезно с его стороны.
– Он что-нибудь говорил вам относительно дела, связанного с убийством на Фэрриерс-лейн, сэр? – Томас снова пристально вгляделся в лицо судьи и опять заметил страх у него в глазах.
– По-моему, упоминал. Что естественно. Это была последняя апелляция, которую мы рассматривали с ним вместе на заседании суда. Старые воспоминания, понимаете ли… Нет, вы, наверное, не можете этого понимать. Еще слишком молоды. – Его взгляд скользнул в сторону и вниз. – Не хотите ли стаканчик виски?
– Нет, благодарю вас, сэр.
– Не возражаете, если я выпью один?
Судья встал и шаткой походкой направился к столу с тремя графинчиками. Он не был толст и тяжел, как Ливси, но шаги его были медленны, словно ему трудно передвигаться. Бутройд налил себе очень щедрую порцию спиртного из одного графина, наполнив бокал почти до краев, и выпил сразу до половины, стоя у стола, прежде чем отправился обратно к своему креслу. В воздухе разнесся запах спиртного, им было пропитано тяжелое дыхание Бутройда.
– Да, он упоминал о нем, – повторил старик, – но не могу вспомнить, что именно он сказал. Что-то не очень важное, по-моему… А кто его убил? – подняв брови, спросил он, широко раскрыв глаза, в которых мелькнула надежда. – Грабитель?
– Нет, мистер Бутройд, его отравили. И, боюсь, неизвестно кто. Однако я все еще пытаюсь это выяснить. Он не говорил, что снова собирается открыть слушание по убийству на Фэрриерс-лейн? Что нашел доказательство невиновности Аарона Годмена?
– Всеблагой боже, конечно, нет! – вспыхнув, ответил Бутройд. – Какая чепуха! Кто вам мог такое сказать? Неужели кто-то действительно об этом говорил? Кто же? Это же полный абсурд!
Возможно, для дела было бы полезно ответить утвердительно, но смущение и чувство жалости не позволили Томасу так поступить.
– Нет, сэр, никто мне этого не говорил; я просто думал, что это не исключено.
– Нет, – ответил Бутройд, – то был очень краткий визит. Проявление участия с его стороны. Он быстро ушел. Сожалею, что ничем не могу вам помочь, мистер Питт, – и в два глотка он допил виски. – Извините.
Инспектор встал, поблагодарил и выскользнул из сырой, холодной и затхлой комнаты, оставив позади смятение и неприкаянность, которые испытывал ее хозяин.
Судья Морли Сэдлер представлял собой совершенно противоположный тип человека: лицо имел холеное и гладкое, остатки волос на голове и белокурые бакенбарды были едва тронуты сединой. Одет он был в высшей степени модно, в безукоризненно сшитый сюртук, который сидел на нем как влитой. Казалось, он может превосходно владеть любой ситуацией. Сэдлер встретил входящего Питта любезной улыбкой и встал из-за стола, чтобы приветствовать и пожать руку, а затем указал гостю на вместительное кожаное кресло.
– Добрый день, мистер Питт… инспектор Питт, не так ли? Добрый, добрый день. Чем и как могу служить? – Он опять сел за стол в собственное кресло с очень высокой спинкой. – Не люблю быть невежливым, инспектор, но примерно через двадцать минут у меня назначена еще одна встреча, на которой я обязательно должен присутствовать. Долг чести, понимаете ли. Надо стараться делать все как можно лучше во всех случаях жизни. А теперь расскажите, что у вас за дело, по поводу которого вы хотите знать мое мнение.
Итак, Питта предупредили, что времени у него мало, и он приступил к делу безотлагательно.
– Меня интересует апелляция Аарона Годмена, поданная им пять лет назад. Вы помните его дело?
Гладкое лицо Сэдлера стало напряженным. Какой-то крошечный мускул задергался в уголке глаза. Он пристально смотрел на Питта с застывшей на губах улыбкой.
– Ну конечно, помню, инспектор. Самое неприятное дело из всех, которые остались у меня в памяти, – но оно вовремя было улажено, и больше добавить я ничего не могу. – Он взглянул на золотой циферблат часов, стоящих на камине, затем опять на Питта. – Что вас теперь беспокоит, спустя такое долгое время? Это не из-за несчастной Маколи, а? Боюсь, что горе помутило ее рассудок. Она стала просто одержимой. Иногда это случается, особенно с женщинами. Их мозг не может выдержать постоянного напряжения. Потом, она вообще несколько неуравновешенна, истерична по натуре, актриса, одним словом, – чего вы хотите? Это очень печально, но представляет некоторое неудобство для общества.
– Неужели? – сдержанно усомнился Питт.
Он наблюдал за Сэдлером со все возрастающим интересом. То был, несомненно, в высшей степени удачливый человек. Обстановка его кабинета была роскошной, начиная с куполообразного лепного потолка и заканчивая обюссонским ковром на полу. Все поверхности сияли лаком, обивка и занавеси блистали новизной.
Сам Сэдлер тоже выглядел как новенький, пребывал в добром здравии и полном удовлетворении своим общественным положением. Однако упоминание о деле Аарона Годмена было ему неприятно, причем непонятно, только ли по причине неустанных попыток Тамар Маколи добиться пересмотра дела и ее убежденности, что приговор был несправедлив или, по крайней мере, сомнителен. Правда, одного этого было достаточно, чтобы испытывать судейское терпение. Питт чувствовал бы себя очень неловко, если бы кто-нибудь питал такое подозрение по поводу произведенного им следствия.
– Нет, – ответил он вслух; Сэдлер тем временем все больше терял терпение. – Нет, то, чем я занимаюсь, не имеет никакого отношения к мисс Маколи, но связано со смертью судьи Сэмюэла Стаффорда.
– Стаффорда, – заморгал глазами Сэдлер. – Я вас не понимаю.
– Мистер Стаффорд снова обратился к рассмотрению этого дела и в день своей смерти увиделся с главными свидетелями, проходившими по делу.
– Совпадение, – ответил Сэдлер, обеими руками отметая сказанное Томасом. – Уверяю вас, Сэмюэл Стаффорд был слишком уравновешенным и здравомыслящим человеком, чтобы его сбила с толку какая-то упрямая женщина. Он знал, как и все мы, что там больше нечего выяснять. Полиция тогда сделала все возможное. Чрезвычайно мерзкое дело, но превосходно проведенное всеми теми, кто им занимался: полицией, судом и присяжными. И на самом процессе, и в Апелляционном суде. Спросите всех, кто знает о тогдашних событиях, мистер Питт, и все вам скажут то же самое, что и я. – Он широко улыбнулся и взглянул на часы. – А теперь, если это все, что вас интересует, я должен подготовиться к встрече с лорд-канцлером сегодня вечером. Я имею возможность оказать ему маленькую услугу и уверен, что вы не хотели бы лишить меня этой возможности.
Питт продолжал сидеть.
– Конечно, нет, – ответил он, но не пошевелился. – А судья Стаффорд навещал вас за неделю-две до своей смерти?
– Естественно, я встречался с ним! Того требовали наши обязанности, инспектор. Я встречаюсь время от времени со многими людьми – адвокатами, поверенными, другими судьями, дипломатами, членами Палаты лордов и Палаты общин, даже членами королевской семьи и представителями других известнейших фамилий королевства. – Он победно улыбнулся.
– А мистер Стаффорд упоминал в разговоре с вами об этом деле? – упорно гнул свою линию Питт.
– Вы имеете в виду убийство на Фэрриерс-лейн? – Сэдлер удивленно поднял почти бесцветные брови. – Нет, не припомню. Для этого не было никакого повода. Дело было завершено пять лет назад или больше. А почему вы хотите об этом знать, инспектор, если можно спросить?
– Мне интересно, на каких основаниях он собирался пересмотреть дело, – ответил Питт, подхватывая мяч.
Сэдлер побледнел, очертания большого рта стали жесткими.
– Но это все совершенно не так, инспектор. Стаффорд не собирался его пересматривать. Если бы он имел такое намерение, я уверен, он бы рассказал мне об этом, учитывая мое участие в том заседании Апелляционного суда. Вас ввели в заблуждение – и с дурным, зловещим умыслом, должен вам сказать. – Он пристально поглядел на Питта. – Уверяю вас, Стаффорд совершенно не упоминал об этом, даже намеком. А теперь, если вы меня извините, я должен заняться предстоящей встречей с выдающимся человеком, который желает сообщить мне свое мнение по очень деликатному делу.
Он опять широко улыбнулся, но улыбка его была какая-то неподвижная. Затем встал и протянул руку:
– Удачи, инспектор. Извините, что больше не могу быть вам полезен.
Томас покорно позволил проводить себя до приемной, не зная, что еще сказать.
Глава седьмая
В течение нескольких дней Питт продолжал искать доказательства любовной связи между Джунипер Стаффорд и Адольфусом Прайсом, сообщая Шарлотте только краткие и немногочисленные подробности.
Она тоже думала о деле Стаффорда, но гораздо чаще ее мысли обращались к более давнему убийству, на Фэрриерс-лейн, как источнику последующих событий, к проблеме возможной невиновности Аарона Годмена. Но если это так, то кто же тогда убийца? Джошуа Филдинг? Каковы были его отношения с Тамар Маколи? Не он ли отец ее ребенка? Или все же это Кингсли Блейн? Если Джошуа влюблен в Тамар, то у него был повод убить его. Возможно, он заметил ее чувство к Блейну и, понимая, что теряет ее, в порыве яростной ревности убил?
И что на самом деле произошло в театральной костюмерной в тот поздний вечер? Кингсли Блейн подарил Тамар дорогое ожерелье, фамильную драгоценность, наверное принадлежавшую его жене. С тех пор ожерелье никто не видел. Может быть, она опять отдала его Блейну? А если не отдала, то кто его взял потом, после убийства? Может быть, судья Стаффорд тоже расследовал его исчезновение и именно поэтому его убили?.. Но все это одни лишь предположения. Томас все еще вникает в отношения Джунипер и Адольфуса Прайса – а на сердце Шарлотты давил ледяной тяжестью страх, потому что она боялась за Кэролайн, опасаясь ее грядущего горького разочарования, если убийцей окажется Филдинг.
Однако если Джошуа совсем невиновен, это все равно не решает проблемы. Кэролайн, всегда такая чувствительная, такая покорная диктату условностей, так умеющая соблюдать декорум, вела себя сейчас как взбалмошная девчонка! Шарлотте очень не нравились обвинения в адрес матери, которыми сыпала бабушка, но они глубоко беспокоили ее и вызывали настоящий страх за мать. Насколько далеко зашла Кэролайн? Что это – маленький роман, неравнодушие к делам человека, который ей нравится? Или мама настолько легкомысленна, что может чувствовать нечто гораздо большее?
А если так, то как она со всем этим справится? Поймет ли неуместность подобного чувства, осознает ли тот факт, что это чувство губительно для нее? Если только она не ограничится кратким и совершенно незаметным постороннему взгляду романом – и, конечно, платоническим… Нет, Кэролайн не должна ронять свое достоинство! Ей пятьдесят три года, и у нее уже внуки! Она мать Шарлотты! И сама мысль о возможности бурной любовной связи расстраивала ее дочь и заставляла ее чувствовать себя странно одинокой.
А если мать утрачивает контроль над собой и своими чувствами, не следует ли послать за Эмили? Та-то всегда знает, что и как сказать, каким образом заставить Кэролайн вспомнить о ее порядочности и о том, что легкомыслие грозит гибелью репутации и доброго имени.
Однако прежде чем решиться на такой радикальный шаг, Шарлотта хотела знать наверняка о положении дел. Может быть, ей совсем незачем впадать в панику – или, по крайней мере, рано это делать. Она опять поедет к матери и честно, откровенно потребует ответа. Кэролайн, конечно, поймет ее волнение.
Обо всем этом она и думала, лежа ночью в темноте, а утром, проводив мужа, даже не спросила, куда он направляется и когда его ждать вечером. Это не значит, что Томас всегда мог ответить на подобные вопросы, но у Шарлотты вошло в привычку спрашивать, просто чтобы показать свою заинтересованность в его делах, дать понять, что ей не все равно.
Затем она сообщила Грейси, что должна уйти по делам, связанным с убийством на Фэрриерс-лейн. Само собой подразумевалось, что, вернувшись, она обо всем расскажет горничной.
Грейси весело улыбнулась и стала скрести пол в кухне с усердием, совершенно не соответствовавшим увлекательности подобного занятия.
Шарлотта села в омнибус и поехала на Кейтер-стрит. Она прибыла туда в начале одиннадцатого – не совсем удачное время для визитов. Кэролайн усердно разбирала белье, а бабушка еще не явилась из спальни, куда, как обычно, ей принесли завтрак на подносе.
– Доброе утро, – удивленно и несколько обеспокоенно приветствовала Кэролайн свою дочь.
На матери было простое коричневое платье, безо всякой отделки, если не считать кружевного воротничка, а волосы, не завитые в модные локоны, свободно ниспадали на плечи. Она выглядела моложе, чем обычно, и красивее. Шарлотта уже несколько лет не видела ее в такой непринужденной и домашней обстановке и поразилась тому, какая мама еще хорошенькая, какие у нее правильные черты лица и гладкая кожа. Без модных ухищрений дорогого туалета и сложной прически в ней стало больше индивидуальности, больше мягкости, чем в обычной светской даме средних лет. Шарлотта уже хотела сказать ей об этом, но промолчала, решив, что, может быть, ее слова прозвучат бестактно.
– Доброе утро, мама, – сказала она жизнерадостно, – ты очень хорошо выглядишь.
– Да, наверное. – Кэролайн нахмурилась. – Что тебя привело сюда в такую рань? Томас узнал что-нибудь о нашем деле?
– Не думаю. Иначе он бы мне сказал. – Шарлотта машинально взялась за другой конец простыни, которую осматривала Кэролайн, и, убедившись, что та не требует починки, стала помогать ее складывать. – Я приехала потому, что мы сами должны побольше узнавать.
– Да, разумеется, – согласилась мать, причем так поспешно, что Шарлотта мысленно полюбопытствовала, пришла ли Кэролайн сама к такому выводу или видит в предложении еще один предлог проявить активность и, возможно, опять встретиться с Джошуа Филдингом.
– Много ли мы знаем о людях, непосредственно причастных к событиям? – сказала она, беря наволочку и стараясь быть тактичной.
– Ты имеешь в виду их действия в ночь убийства? – спросила Кэролайн, глядя не на дочь, а на груду еще не проверенного белья.
– Ну, для начала хотя бы так, – ответила Шарлотта без большого энтузиазма. Разговор обещал быть сложным. – Но мы должны гораздо больше знать о них как о людях. По крайней мере, я. Однако ты, наверное, лучше знаешь их?
– Да, пожалуй. – И Кэролайн стала самым внимательным образом разглядывать вышивку по краям наволочек и те места, где она поотстала от ткани.
Шарлотта готова была возненавидеть себя за хитрость и двуличие.
– Что ты знаешь, например, о Тамар Маколи? Тебе известно, кто отец ее ребенка?
Кэролайн уже хотела возразить против подобных нескромных вопросов, но поняла, что это необходимо знать в интересах расследования.
– Кингсли Блейн, полагаю. Она действительно его любила, ты же знаешь. Это был не быстротечный роман, и она вступила с ним в связь не из-за ожидания подарков с его стороны.
– А он ей много дарил?
– Да нет, я совсем так не думаю.
– Но ты же не думаешь, что одновременно с Блейном еще кто-то мог быть влюблен в Тамар и довольно сильно ревновал ее к нему, почему, возможно, и убил?
Кэролайн взглянула на дочь. Лицо ее порозовело, в глазах сверкнул вызов.
– Ты имеешь в виду Джошуа? Это так?
– Я имею в виду любого, кто мог подходить на роль возлюбленного, – как можно равнодушнее ответила Шарлотта. – И почему бы этому человеку не быть именно Джошуа?
– Он был влюблен в нее когда-то, – ответила, запинаясь, Кэролайн, опустила взгляд на белье и рывком выхватила из общей кучи наволочку, но та выскользнула из ее пальцев. – Черт!
– Мама, ты не думаешь, что мы должны выяснить все это поподробнее? В конце концов, тут нет ничего удивительного и неожиданного, правда? Если люди привлекательны собой и ежедневно и помногу видят друг друга, то почти неизбежно должны проникнуться взаимным чувством – хотя бы ненадолго. Возможно, такое чувство будет преходящим и потом каждый из них найдет главного для себя человека, с которым можно связать жизнь. И, конечно, это не значит, что Джошуа все еще чувствовал к ней что-то впоследствии, кроме дружеской приязни.
– Ты так думаешь? – Кэролайн наклонилась и подняла наволочку, упорно глядя в пол. – Да… да, наверное, это так. Ты, конечно, права, мы обязаны знать побольше. У меня совсем голова пошла кругом. Но как мы сможем об этом узнать, не будучи неприлично настырными? – Нахмурившись, она снова взглянула на Шарлотту.
На пороге, громко стуча палкой, появилась бабушка. Мать и дочь испуганно отпрянули в разные стороны стороны. Они не слышали ее шагов.
– Да, ты очень настырна и невежлива, – заявила старая женщина. – Что непростительно, по мнению общества, как тебе должно быть известно! Бог знает как часто я тебе это повторяю. Но что особенно плохо – ты производишь невозможное, абсурдное впечатление, будто влюблена в этого… актеришку! – Она фыркнула. – И это не только смешно, это отвратительно! Человек наполовину младше тебя – и еврей! Ты совсем рехнулась, Кэролайн. Доброе утро, Шарлотта. Что ты делаешь здесь спозаранку? Ты ведь приехала не затем, чтобы разбирать белье?
Негодующая Кэролайн с трудом перевела дух, ее грудь бурно вздымалась. Она еле сдерживала себя. Шарлотта хотела ответить колкостью, но подумала, что умнее предоставить Кэролайн возможность самой защищаться, иначе бабушка решит, что ее невестка беспомощна и, когда внучка уедет домой, Кэролайн покажется ей еще беззащитнее.
– Вы единственная, кто так думает, – сверкнула глазами Кэролайн, глядя прямо в глаза свекрови, щеки ее пылали. – И все потому, что ваши суждения жестокосердны и предвзяты.
– Да неужели? – ядовито возразила бабушка. – Ты скачешь в своих экстравагантных одеждах в Пимлико, не куда-нибудь. Никто не ездит в Пимлико! Да и зачем? – Она тяжело оперлась на палку, лицо ее стало словно каменным. – Зачем ты это делаешь, неужели от нечего делать? Я, разумеется, могу подыскать тебе более достойное занятие. Вчерашний обед не был продуман заранее. Не понимаю, о чем думает кухарка! Подала бланманже в это время года… И артишоки! Это же абсурд! И позволь тебя спросить: что тебе надобно в Пимлико?
– А что плохого в ранних артишоках? – переспросила Кэролайн. – Они очень вкусны.
– При чем здесь артишоки?! – Бабушка со всей силой стукнула палкой о пол. – Какое отношение ко всему происходящему имеют артишоки? Повторяю, ты преследуешь человека, годящегося по возрасту в мужья твоей собственной дочери, – и в довершение всего еврея. Ты что, стала выпивать, Кэролайн?
– Нет, я не пью, матушка, – ответила Кэролайн, бледнея и съеживаясь от внутреннего напряжения. – Вы как будто забыли, что я была в театре, когда умер судья Стаффорд, и, естественно, я очень заинтересована в том, чтобы справедливость восторжествовала, а невиновным не пришлось бы переживать ненужные волнения.
– Чепуха, – яростно отвечала бабушка, – ты с ума сходишь по этому несчастному комедианту. Господи, что же будет дальше?
Шарлотта молча сложила белье и сунула его на полку.
– Вы, наверное, совсем забыли, как сами были заинтересованы в расследовании хайгейтского убийства, – атаковала Кэролайн старую леди. – Вы изо всех сил пытались тогда познакомиться с Селестой и Анджелиной…
– Не было этого! – вспылила бабушка. – Я просто ездила выразить им свои соболезнования. Я знакома с ними половину своей жизни.
– Вы ездили из любопытства, – ответила Кэролайн насмешливо. – Вы уже не разговаривали и не встречались с ними тридцать лет.
На Шарлотту они не обращали никакого внимания.
– Но их вряд ли можно было отнести к актрисам, домогающимся внимания публики на сцене, – воодушевленно нападала на Кэролайн бабушка. – Они были старые девицы, дочери епископа. Вряд ли можно представить более уважаемых особ. И никогда в жизни я не бегала за мужчинами. Не говоря уж о тех, кто вполовину моложе меня.
– И это ваше несчастье! – взорвалась Кэролайн, швыряя на полку стопку наволочек. – Может быть, если бы вы встретили кого-нибудь столь же интересного, обаятельного, исполненного ума и воображения, как Джошуа, вы не стали бы озлобленной старухой, какой являетесь сейчас, не знающей никаких радостей, кроме как делать гадости другим людям. И я буду ездить в Пимлико столько, сколько мне заблагорассудится! – Она резким движением разгладила юбку и выпрямилась. – И сейчас мы с Шарлоттой уедем – не для того, чтобы увидеться с мистером Филдингом, но чтобы узнать побольше о том, кто мог убить Кингсли Блейна и почему.
И с этими словами она промчалась мимо свекрови, оставив ее и Шарлотту с вытаращенными глазами.
Бабушка круто повернулась к внучке и набросилась теперь на нее:
– Это ты виновата! Если бы ты не вышла замуж за полицейского и не стала участвовать во всех этих отвратительных расследованиях и якшаться с людьми, о которых приличной женщине не следует и знать, тогда твоя мать не потеряла бы голову и не вела себя так, как ведет сейчас.
– На этот раз мы не можем взять вас с собой, что бы вы ни говорили, бабушка, – Шарлотта с усилием улыбнулась, глядя прямо в ее черные глазки. – Извините, нас ожидает слишком деликатное дело.
– О чем ты толкуешь? – отрезала старая дама. – Чего ради я бы поехала в Пимлико?
– Да по той же причине, по которой вы навещали Селесту и Анджелину, конечно. Чтобы удовлетворить свое любопытство.
С минуту старушка молчала, потеряв от злости дар речи. Шарлотта же мило улыбнулась и вышла за матерью на лестничную площадку.
– Шарлотта, – донесся до нее голос бабушки, одновременно резкий и жалобный, – Шарлотта! Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? Вернись! Сейчас же! Ты меня слышишь? Шарлотта!
Та сбежала по лестнице и поравнялась с матерью.
– Так мы едем в Пимлико?
– Разумеется, – Кэролайн взяла плащ. – Мы можем разобраться с этим делом только там.
– Но ты уверена, что это не глупо? Нет смысла ехать, чтобы снова задавать те же самые вопросы.
– Разумеется, не глупо, – волнуясь, ответила Кэролайн. – Мы можем повидаться с Клио Фарбер в это время дня. Театральные люди встают поздно по сравнению с остальными, основательно завтракают, считая завтрак обедом, а днем репетируют. – Шарлотта собралась что-то ответить, но Кэролайн ее перебила: – Она уже имеет представление о ситуации и может найти способ познакомить нас с этим Девлином O’Нилом. Он единственный, кто действительно был на подозрении. Это так называется?
– Да… да, именно так. – Шарлотта поправила плащ на плечах Кэролайн и надела собственный. – А откуда ты знаешь, что мисс Фарбер знает о положении дел?
– Мэддок! – позвала Кэролайн. – Мэддок! Нельзя ли приготовить опять экипаж? Нет?.. Не беспокойся, я найму кеб. – Она взглянула на лестничную площадку, где старая леди угрюмо смотрела вниз, стуча палкой по перилам.
– Кэролайн, – громко позвала бабушка, – Кэролайн!
– Я ухожу, – ответила та, схватив дочь за руку. – Пойдем, Шарлотта. Мы не можем тратить время, иначе разминемся с ними.
– Ты опять собираешься бегать за этим актеришкой? – воззвала свекровь, начиная спускаться.
Кэролайн повернулась на пороге.
– Нет, матушка, я собираюсь повидаться с мисс Фарбер. Пожалуйста, не устраивайте сцен и не кричите в присутствии слуг. Я не буду завтракать дома. – И, не ожидая ответа, она потянула Шарлотту за руку и вышла из дома, предоставив Мэддоку закрыть за ней дверь.
Через десять минут они уже шли быстрым шагом по тротуару, и Кэролайн торопливо кивала встречным знакомым или обменивалась на ходу торопливым приветствием.
– Доброе утро, миссис Эллисон! – Дорогу им загородила полная леди в зеленом пальто с меховым капюшоном, и невозможно было пройти, не поговорив с ней. – Как поживаете?
Пришлось остановиться.
– Я превосходно чувствую себя, благодарю вас, миссис Паркин, – ответила Кэролайн. – А вы как?
– Ну, с учетом всех обстоятельств, неплохо, благодарю вас. – Женщина взирала на Кэролайн испытующим взглядом, и у той не оставалось иного выбора, как вернуть ей такой же, еще более пристальный взгляд.
– Могу ли я представить вам мою дочь? Миссис Питт – миссис Паркин.
– Здравствуйте, миссис Паркин, – покорно ответствовала Шарлотта.
– Здравствуйте, миссис Питт, – улыбаясь, ответила знакомая матери, оглядывая сверху донизу довольно простое пальто Шарлотты и сапожки, которые она носила уже второй сезон. – Не думаю, что мы встречались с вами раньше. – Это утверждение прозвучало как вопрос.
Шарлотта тоже улыбнулась, ясно и столь же любезно.
– Уверена, что не встречались, миссис Паркин. Я бы обязательно вас запомнила.
– О… – Та смешалась. Это был не такой ответ, на который она рассчитывала. – Как мило с вашей стороны. Вы живете в этом районе?
Шарлотта улыбнулась еще безмятежнее.
– Не теперь, но, конечно, когда-то жила. – Заметив напряженное выражение лица миссис Паркин и догадавшись, что допрос продолжится, она перенесла боевые действия на вражескую территорию: – А сами вы давно здесь проживаете, миссис Паркин?
Женщина была потрясена. Она считала, что вести разговор – ее привилегия, и полагала, что Шарлотта будет вежливо и открыто отвечать, как подобает особе, стоящей ниже на социальной лестнице. Женщина с явным неудовольствием взглянула на оживленное искренним интересом лицо Шарлотты.
– Примерно пять лет, миссис Питт.
– Вот как, – быстро ответила та, прежде чем миссис Паркин успела что-либо добавить. – Здесь очень приятно, не правда ли? Маме нравится. Надеюсь, у вас сегодня будет приятный день – погода вроде бы улучшается. Как вы считаете? Вам не понадобится кеб?
– Извините? – надменно переспросила миссис Паркин.
– Это вы извините нас, поскольку мы поспешим и сами воспользуемся им. – Шарлотта сделала неопределенный жест. – У нас назначена встреча, и довольно далеко отсюда. Приятно было с вами познакомиться, миссис Паркин.
С этими словами она твердо взяла свою мать под руку и поспешила прочь, оставив миссис Паркин глазеть им вслед, вместо того чтобы ответить, для чего она уже открыла рот.
Кэролайн не знала, что делать – смеяться или ужасаться. Ее раздирало противоречивое чувство: она любовалась, как и следует матери, смелостью Шарлотты, но против ее смелости восставала привычка к соблюдению условностей, выучка всей жизни. Однако материнский инстинкт победил, и она весело посмеивалась, пока они с неподобающей поспешностью шагали к стоявшему у обочины кебу.
Мать и дочь сошли в Пимлико, и их провели в большую гостиную Пассморов. В больших плетеных креслах сидели Джошуа Филдинг, Тамар Маколи и еще несколько гостей и вели оживленный разговор. На столе и на полу были разбросаны тексты сценариев. Миранда Пассмор восседала на груде подушек. На этот раз дверь дамам отворил кудрявый и очень похожий на Миранду юноша.
Как только Кэролайн и Шарлотта вошли, Джошуа встал и приветствовал их. Со сложным чувством Шарлотта отметила, как внезапно просветлело от радости его лицо, и почувствовала какую-то особенную мягкость во взгляде, обращенном на Кэролайн. Если это возможно вообще, он, несомненно, питал к ней более теплое чувство, чем просто дружескую благодарность за заботу о его благополучии, поэтому Шарлотта стала не так опасаться за уязвимую душу матери и грозящее ей в будущем унижение. Она почувствовала, как ее саму захлестнула теплая волна благодарности и унесла прочь страхи и сомнения.
И все же если Филдинг питал к Кэролайн подобное чувство, то это прямая дорога к несчастью. Оно обещает, по крайней мере, печальную разлуку. Отношения между ними невозможны – в худшем случае все кончится банальной любовной связью и разбитым сердцем, когда Кэролайн ему надоест или же ее здравый смысл возобладает над чувством. И все это время она будет на грани очень неприятного скандала. Бабушка человек недобрый, черствый, но ее опасения небезосновательны. Общество такого не прощает. Оно полно таких женщин, как миссис Паркин с ее испытующими коварными вопросами и бесцеремонными, все замечающими глазами. Тем, кто нарушал условности и правила поведения, никогда не разрешалось вернуться в лоно общества, и для Кэролайн в нем тоже не станет места после того, как все кончится.
Джошуа заговорил с Шарлоттой, но она не расслышала ни единого слова. Взгляд у актера был слегка омрачен беспокойством. Лицо у Филдинга было в высшей степени подвижное и выразительное, способное передать юмор, страсть, боль – и суровое, безжалостное понимание собственного несовершенства. Невозможно не проникнуться к нему симпатией, как бы ни беспокоила Шарлотту мысль о его отношениях с Кэролайн.
– Извините, – сказала она, – я очень сожалею, но мой ум сейчас бродил вдали, по зеленой травке.
– Неужели? – прищурился он. – Мне кажется, вас очень занимает это несчастное дело, что очень благородно с вашей стороны и говорит о вашей доброте, и вы сейчас думаете о том, что предпринять к его пользе. Разве я не прав?
Шарлотта воспользовалась моментом.
– Да, конечно, правы, – солгала она, встречая его взгляд и заставив себя улыбнуться. – Мне кажется, пришло время познакомиться с мистером Девлином О’Нилом, если мисс Фарбер в состоянии нам помочь.
Джошуа повернулся и кивком подозвал молодую женщину, немного за тридцать, небрежно одетую в какую-то хламиду. Ее светлые волосы бурно вились, но она не озаботилась причесать их как следует, а просто сколола на затылке парой шпилек и подвязала красной лентой; впрочем, узел был изящен и очень украшал ее скуластое лицо с голубыми глазами и полным ртом. Шарлотте это лицо понравилось сразу же. Едва обменявшись со всеми искренними приветствиями, она повернулась к мисс Фарбер.
– Мистер Филдинг рассказывал вам о наших трудностях? – Слово «трудности» было ужасно затертым, но Шарлотта не могла сейчас подобрать другое – во всяком случае, пока не познакомится с ситуацией поближе.
– О да, – быстро ответила Клио, – и я так рада, что вы собираетесь помочь! Никто из нас не верил, что убийца – Аарон, но мы просто не знали, как убедить в этом остальных, и бедная Тамар все эти годы боролась в одиночку. Прекрасно, что теперь рядом с ней люди, действительно способные оказать помощь.
Шарлотта хотела было сказать, что она не так уж и способна, но передумала. Так она лишь разочарует Тамар и лишит ее мужества, а Клио Фарбер станет меньше доверять им с Кэролайн.
– Мы тоже нуждаемся в вашей помощи, – ответила Шарлотта. – Понимаете, все зависит от возможности внимательно понаблюдать за интересующими нас людьми именно тогда, когда они не подозревают, что являются объектом наблюдения и от них хотят что-либо узнать о некоем подозрительном деле.
– Да, понимаю, – согласилась Клио, – Тамар мне очень доходчиво это объяснила. Я устрою встречу с Кэтлин О’Нил, причем таким образом, что все будет выглядеть очень естественно. Я умею делать такие вещи. – Ее лицо слегка затуманилось, и она отвернулась. – Не знаю, говорил ли вам Джошуа, но я… знакома, – она немного замялась, словно из деликатности, но в ней не было никакого лукавства или намеренного стремления подчеркнуть свои слова, – с мистером Освином, который заседал тогда в Апелляционном суде, – ее лицо омрачилось еще больше, – вместе с несчастным судьей Стаффордом.
– А он был хорошо с ним знаком?
Клио ответила задумчиво, однако довольно быстро, словно ожидала этого вопроса и он ее беспокоил.
– Ну разумеется, они были знакомы, но как долго и насколько близко – не знаю. Возможно, что действительно близко. Грэнвилл, то есть судья Освин, кажется, относился к нему по-доброму. Но как будто смущался чего-то. Возможно, это и не так. Может, это чувство было наполовину недовольством, наполовину неловкостью. Но когда я спросила мистера Освина, почему он так относится к мистеру Стаффорду, тот уклонился от прямого ответа, что на него совсем не похоже.
Шарлотта смутилась. Сначала она подумала, что отношения Клио и судьи Освина неглубоки и случайны, но по степени доверительности, с какой та разговаривала с ним о самых личных делах, поняла, что ошиблась и что их отношения гораздо глубже. Может быть, Клио его любовница? Но было бы непростительно спросить об этом прямо. Надо задать вопрос так, чтобы добыть как можно больше информации, но при этом остаться достаточно тактичной.
– Вы думаете, он отнесся бы к этому иначе, если бы его что-то не беспокоило?
Читать бесплатно другие книги:
