Невидимка с Фэрриерс-лейн Перри Энн

– Смею сказать, только не для меня. Вы пришли, чтобы спросить меня об этом?

– Только об этом. Вы хотите сказать, что не чувствовали даже искушения? Вам, должно быть, хотелось, чтобы судья Стаффорд исчез? Или, может быть, я неверно сужу о глубине ваших чувств к миссис Стаффорд?

– Нет. – И Прайс, взяв со стола сургучную палочку, начал рассеянно вертеть ее в пальцах, стараясь не глядеть на Питта. – Нет, разумеется, вы судите верно. Но никакая глубина чувств не может извинить убийства.

– А что она может извинить? – спросил Питт все еще любезно, хотя смысл его вопроса был жесток.

– Не уверен, что понимаю вас, – пытался защититься Прайс, но его самоуверенность исчезла. Пальцы нервно вертели сургуч, дыхание участилось.

Питт выжидал, не желая ни прийти на помощь, ни переменить тему разговора.

– Любовь, – Прайс слегка пошевелился, – она многое объясняет, конечно, однако ничего не извиняет. Разумеется, нет.

– Я с вами согласен, мистер Прайс, но любовь не извиняет также обмана, соблазнения, предательства друга, прелюбодеяния.

– Ради бога! – Прайс крепко сжал палочку, сильно побледнев. Он сидел, откинувшись назад, в оцепенении и пытался что-то сказать, но не находил слов, а затем сразу как-то обмяк. – Да, это правда, – согласился он едва слышно и слегка хрипло. – И вам никогда не узнать, как я обо всем этом сожалею. Я был чрезвычайно глуп. Я потерял всякую способность судить здраво и позволил, чтобы меня увлекли. – Он оборвал себя, быстро взглянув Питту в глаза. – Но на убийство не пошел бы никогда.

И снова Томас промолчал.

Адвокат судорожно вздохнул, все такой же бледный, но постепенно, с неимоверным усилием обретая прежнюю сдержанность.

– Я, конечно, понимаю, что вы должны были рассмотреть и такую возможность. Этого требует логика. Но, уверяю вас, я непричастен к его смерти. Ни в коей мере. Я… – он закусил губу, – не знаю, как мне это доказать, но это правда.

Питт улыбнулся.

– А я и не ожидал, что вы сознаетесь, мистер Прайс, как не ожидал этого и от миссис Стаффорд.

Лицо Прайса снова напряглось.

– Вы сказали то же самое миссис Стаффорд? Это… – Он осекся, словно на ум ему пришла некая новая мысль.

– Естественно, – спокойно ответил Питт. – И пришел к убеждению, что ее чувства к вам очень глубоки и она нередко должна была хотеть освободиться.

– Желание еще не… – Прайс сжал кулаки и опять глубоко вздохнул. – Да, конечно, с моей стороны было бы нечестно утверждать, будто я не надеялся на это, – это было бы неправдой. Мы оба хотели, чтобы она была свободна, но от подобного желания до совершения убийства – огромная дистанция. И Джунипер, конечно, сказала вам то же самое. – Он замолчал, ожидая, что ответит Питт.

– Да, она тоже это отрицала, а также и то, что вы могли участвовать в убийстве.

Прайс отвернулся, едва слышно рассмеявшись, но то был хриплый, нервный смех.

– Это просто смешно, инспектор. Допустим, у нас с миссис Стаффорд определенные отношения… хм… недостойные, – сейчас он не смотрел на Питта, – но они не были пустым времяпрепровождением. – Он осекся, но затем продолжил: – Это очень глубокое чувство. Настоящая трагедия, когда проникаешься к кому-то истинной любовью, не имея возможности пожениться. Так случилось и с нами. – Слова его были несколько витиеваты, и Питт не знал, то ли он сам безоговорочно в это верит, то ли надеется, что говорит правду.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь, – ответил Питт и провернул нож в ране: – Вы вряд ли рисковали бы добрым именем и честью ради легкой любовной связи.

Прайс пронзительно взглянул на него и вспыхнул.

– В обществе существуют круги, – безжалостно продолжал Томас, – в которых подобные вещи игнорируются, если все держится в тайне. Но сомневаюсь, что такое возможно в кругу судейских чиновников. Ведь жена судьи, как жена Цезаря, должна быть выше всяких подозрений.

Прайс встал и снова подошел к окну, поворотясь спиной к Питту. Он молчал несколько секунд, затем заговорил низким от душивших его чувств голосом:

– Жены судей тоже люди, инспектор. Если бы ваше знакомство с высшими слоями общества было глубже, чем просто способность привести одну-две цитаты из Шекспира, мне не надо было бы вам об этом говорить. У нас могут быть немного разные кодексы поведения, в зависимости от разности классов, но чувства наши одинаковы.

– Что вы пытаетесь мне внушить, мистер Прайс? Что ваша страсть к миссис Стаффорд заставила вас подлить опиум во фляжку Сэмюэла Стаффорда?

Прайс круто обернулся.

– Нет! Нет, я его не убивал! Я не причинил ему никакого физического ущерба и не способствовал его причинению. И я ничего не знал об этом – ни прежде, ни потом.

Питт напустил на себя вид глубочайшего недоверия. Прайс с трудом сглотнул комок в горле.

– Я повинен в прелюбодеянии, но не в убийстве.

– Мне трудно поверить в то, что вы якобы не знаете, кто убил, – заметил Питт, отчаянно блефуя.

– Я… я… чего вы ждете от меня? – Прайс задохнулся и некоторое время не мог продолжать, но потом выдавил из себя: – Что это Джунипер? Что миссис Стаффорд его убила? Никогда не дождетесь, я этого не скажу.

Но он это сказал. Он думал об этом – и крамольная мысль невольно сорвалась с его языка, обратившись в слова.

Питт встал.

– Благодарю вас, мистер Прайс. Вы были очень искренни. Я это ценю.

По лицу адвоката было видно, что он чувствует глубокое отвращение к себе.

– Вы хотите сказать, что я неубедительно защищал миссис Стаффорд и что теперь опасаюсь за нее? Я по-прежнему не верю, что она причастна к смерти своего мужа, и буду защищать ее до последней капли своих сил.

– Если бы она это совершила, мистер Прайс, вы достигли бы этого предела очень быстро, – ответил Томас, направляясь к двери. – Благодарю, что уделили мне время.

– Питт!

Инспектор обернулся. Прайс облизнул губы.

– Она очень эмоциональная женщина, но я не… я действительно не… – Он замолчал, поняв, что было бы нечестно просить о пощаде для нее, после того как он, в сущности, признал ее вину.

– Всего хорошего, – тихо произнес Питт и вышел в холодный коридор.

– Нет, сэр, я в этом сомневаюсь, – позже, в тот же день, сказал он Мике Драммонду.

Шеф стоял перед камином в своем рабочем кабинете, расставив ноги и заложив руки за спину, и хмуро смотрел на Питта.

– Но почему же вы сомневаетесь и сейчас, и даже больше, чем раньше?

Томас сидел в отдалении от него, в самом удобном кресле, вольготно вытянув ноги.

– Потому что, когда я увиделся с ней, миссис Стаффорд начала с того, что стала защищать Прайса. Она была уверена, что он не мог этого сделать. Не думаю, что она даже подумывала об этой возможности – ее чувства не позволили бы ей. А когда я сказал, что вряд ли Аарон Годмен был невиновен и поэтому сомнительно, что те, кто связан с убийством на Фэрриерс-лейн, могли хотеть смерти судьи, она уже не могла не думать, что вину возложат на нее или на Прайса, но прежде всего испугалась за него. Я сразу увидел по ее лицу, когда она вдруг подумала, что это он.

Драммонд задумчиво посмотрел на ковер.

– Но, может быть, она достаточно умна, чтобы заставить вас подумать именно так?

– Наверное, даже Тамар Маколи не могла бы достовернее передать это чувство, – честно ответил Питт. – Игра – это широкие жесты, движения рук и тела, интонации, междометия. Но даже самая блестящая актриса не может по своей воле смертельно побледнеть.

– Но тогда это, наверное, Прайс? – ответил Драммонд почти с надеждой. – Может, ему надоело ждать? Простой любовной интрижки для него оказалось недостаточно и он захотел жениться на ней? – Он пожал плечами. – Или стал нервничать из-за затянувшейся незаконной связи? Миссис Стаффорд могла нарушить тайну или потребовать, чтобы он уделял ей больше внимания?

– И поэтому он прибегнул к убийству? – с легким сарказмом спросил Питт. – Но Прайс не производит впечатления человека, склонного к истерическим поступкам, который теряет рассудок от страсти, ведет себя глупо и вообще не способен контролировать себя, позволяя страстному увлечению разрушить свою жизнь. Во всяком случае, не до такой степени, когда теряют все и не получают взамен ничего. Он достаточно хорошо знает закон, чтобы поверить, будто сумеет добиться своего.

– Почему бы и нет? – прервал его Драммонд. – Слишком ли большая дистанция от прелюбодеяния и предательства человека, который ему доверял, до того, чтобы убить его?

– Полагаю, что расстояние существенное, – возразил Питт, подавшись вперед. – Но даже если совершенно отвлечься от этого соображения… Прайс – юрист. Прелюбодеяние – грех, но не преступление. Общество может отвергнуть вас на время, если вы слишком откровенно выставляете свой грех напоказ. Но за убийство общество вешает. И Прайс слишком часто видел, как это случается, чтобы игнорировать сей факт.

Драммонд глубоко засунул руки в карманы и ничего не ответил. Он не так уж сильно был увлечен этим делом, и Питт это знал; он пришел к шефу потому, что этого требовал служебный долг. А кроме того, нужно было получить разрешение, чтобы заниматься делом об убийстве на Фэрриерс-лейн.

– Вдобавок, когда я стал настаивать, что он, возможно, основной подозреваемый, Прайс испугался и направил мое внимание на нее.

Впервые за все время разговора лицо Драммонда выразило сильное чувство. Губы его презрительно искривились, взгляд говорил, как больно ему слышать все это.

– Какой трагифарс, – ответил он тихо. – Двое влюбленных, стремясь отвлечь от себя подозрение, валят вину один на другого, и это доказывает, что их так называемая любовь – лишь увлечение, которое быстро исчезает, как только речь заходит о личных интересах. Вы доказали, что это был плотский голод, похоть. – Он не отрываясь смотрел на огонь. – Вы доказали, что она была настолько сильна, что повлекла за собой убийство. Инстинкт самосохранения – вот ответ. Многие преступники выдают своих подельников, чтобы спасти себя.

– Но я говорил совсем не это, – несколько раздраженно запротестовал Питт. Ему становилось трудно разговаривать с Драммондом, ум начальника потерял обычную остроту. – Прайс сначала был совершенно уверен, что это не может быть миссис Стаффорд, а затем вдруг понял, что это не исключено. Он боялся за себя, конечно, но сначала все-таки испугался за миссис Стаффорд – не за то, что ее ложно обвиняют, а за то, что она действительно виновата.

– Вы уверены? – нахмурился Драммонд. – Вы как будто хотите сказать, что на самом деле никто из них не убивал. Вы это имеете в виду?

– Да, именно это, – Питт с трудом сдерживал раздражение. – Они виноваты в том, что поддались страсти, что приняли безумное увлечение за любовь и, обманывая себя, решили, что их чувство извиняет все, когда оно ничего не извиняет. Понятно, что не поддающийся воле голод мучителен, но в этом чувстве нет ничего благородного. Это эгоистическое чувство, в конечном счете разрушительное. – Он еще больше наклонился вперед, не отрывая взгляда от Драммонда. – Никто из них по-настоящему не дорожил благополучием друг друга, иначе они никогда не позволили бы страсти управлять их поступками. Я, наверное, говорю слишком выспренно, но оправдание страстей меня злит! Если бы они вели себя честно, то не причинили бы столько зла и разрушений и в результате не остались бы ни с чем.

Драммонд молча смотрел вдаль.

– Извините, – выпрямился Питт, – но мне нужно снова вернуться к делу о Фэрриерс-лейн.

– Что? – Драммонд сузил глаза.

– Если убийца не Джунипер Стаффорд и не Прайс, тогда опять придется заняться тем делом, – повторил Питт. – Судью убил кто-то из тех, с кем он встречался в день смерти, потому что с фляжкой было все в порядке, когда вместе с судьей из нее пили Ливси и его гость, пришедший к ленчу. А это заставляет подозревать только тех, кто был причастен к делу на Фэрриерс-лейн.

– Но ведь мы уже все обговорили, – заспорил Драммонд. – Все прямо указывает на вину Годмена, а если так, то зачем было убивать Стаффорда из-за того, что он опять хотел заняться этим делом? И, между прочим, нет никаких доказательств, что он действительно этого хотел. Ливси, во всяком случае, говорит, что Стаффорд не собирался этого делать.

– Нет, Ливси сказал, что не знал о таком намерении Стаффорда, – поправил его Питт. – Я понял так, что, по мнению Ливси, дело было завершено, однако это не значит, что Стаффорд не нашел ничего нового. Он вполне мог решить оставить эти сведения при себе, пока не найдет неопровержимое доказательство.

– Чего? – в изнеможении спросил Драммонд. – Что кто-то другой, а не Годмен убил Блейна? Но кто же это мог быть, скажите, ради бога. Филдинг? Против него нет никаких доказательств. Во всяком случае, их не было во время судебного процесса. Вы можете представить, что кто-нибудь, помимо Стаффорда, смог бы найти сейчас что-нибудь доселе не известное?

– Не могу, – согласился Питт, – но я хочу начать новое расследование того дела, причем с самого начала. Я обязан сделать это, если хочу узнать, кто убил Стаффорда.

Драммонд вздохнул.

– Тогда, наверное, вам действительно надо заняться тем делом.

– Но с вашего разрешения. Иначе Ламберту это не понравится.

– Конечно, нет. А вам бы понравилось?

– Нет. Но если бы я хоть однажды усомнился, не допустил ли с самого начала ошибки, я бы не успокоился, пока точно все не установил.

– Неужели? – сухо осведомился Драммонд и перешел от камина к столу. – Да, конечно, я дам разрешение, но надо быть очень осторожным и дипломатичным, если хотите чего-нибудь добиться. Это не понравится не только Ламберту. Вы многим наступите на любимые мозоли. У меня был заместитель комиссара, который требует как можно скорее разрешить тайну убийства Стаффорда. И сделать это без обращения к делу на Фэрриерс-лейн, потому что это вызовет большое возбуждение в обществе и посеет сомнения в справедливости вынесенного тогда приговора. Существует и так достаточно людей, пытающихся возбудить недовольство общественности, и мы не должны подавать им повод ставить под сомнение саму систему правосудия в стране. Убийства в Уайтчепеле и так очень повредили репутации лондонской полиции, вы же знаете.

– Да, знаю, – тихо ответил Питт.

Ему было очень хорошо известно о граде отставок, который посыпался после тех убийств, и запросах членов Парламента в обеих Палатах, и недовольстве общества, которому не нравилось, что оно содержит на свои налоги такую бездеятельную и неудачливую полицию. Было немало и таких, кто все еще считал, что идея организованных полицейских патрулей провалилась, и которые охотно вернулись бы к временам шерифов и боу-стрит-раннеров.

– И премьер-министр был с визитом, – продолжал Драммонд, пристально взглянув на инспектора и пожевав губами. – Он не желает никаких скандалов.

Томас подумал об «Узком круге», но промолчал. Драммонд был так же бессилен бороться с ним, как и сам Питт. Они могли только догадываться, кто из начальства принадлежал к «Узкому кругу», но не узнают об этом точно, пока сверху не посыплются награды и повышения – хотя тогда уже будет поздно что-либо предпринимать.

– Ради бога, Питт, будьте осторожны, – с нажимом сказал Драммонд. – Будьте уверены, что действуете правильно.

– Да, сэр. – Томас встал. – Благодарю вас.

Питт пришел к Ламберту рано утром. Тот выглядел немного заспанным и очень недовольным их новой встречей.

– Больше мне нечего вам сказать, – начал он прежде, чем инспектор успел задать первый вопрос.

– Полагаю, что иначе вы рассказали бы мне все при первой встрече.

Томас надеялся, что его слова прозвучали без всякого подтекста. В голове мелькнула мысль, не является ли Ламберт членом «Узкого круга». Как бы то ни было, ему претило проверять работу другого человека, словно он собирается выявить какую-то капитальную ошибку. Однако выбора не было. Томас посмотрел на измятое, сердитое лицо Ламберта. На его месте Питт тоже был бы недоволен, но, как он уже говорил Драммонду, все равно надо знать правду. Гораздо хуже – неуверенность, когда не спишь всю ночь и думаешь, думаешь так и этак, снова и снова прокручивая в мозгу одно и то же, пока возможная ошибка не покажется реальной, пока все не омрачит сознание вины – тогда исчезнет уверенность в своих силах и все твои решения покажутся несостоятельными.

Томас снова взглянул на Ламберта, неудобно сидящего в кресле.

– Вы, очевидно, не хотите знать правду? – спросил он прямо.

– Я все знаю, – Ламберт отвел глаза. – Доказательства были исчерпывающие. У меня на руках имеется достаточно свежих дел, чтобы снова вникать в дела давно законченные. – Он посмотрел на Питта раздраженно и немного виновато. – Да, мы проводили то расследование и процесс довольно поспешно, это я признаю. Не скажу, что сейчас я действовал бы совершенно так же, как тогда, при условии, что мне было бы предоставлено больше времени для обдумывания, и без того, чтобы меня каждый день подгоняли. Но, смею сказать, и вы бы проводили некоторые расследования иначе, если бы нынче вам представилась новая возможность. Начиная с Хайгейтского дела.

– Да, это так, – ответил тихо Питт, с болью вспоминая, как он не смог предотвратить вторую смерть. – Тем не менее я намерен снова рассмотреть дело об убийстве на Фэрриерс-лейн. Я ничего не хочу делать без вас, хотя и придется, если вы меня вынудите. – Питт посмотрел в несчастные глаза Ламберта. – Если вы уверены, что по существу дела не допустили ошибки, то я только лишний раз это докажу, вот и все. Ради бога, старина, я совершенно не стремлюсь искать ошибки в ваших действиях – лишь хочу быть уверенным в фактах. Я знаю, что это такое – работать, когда на тебя давят газеты, когда каждый день от тебя требуют результатов, когда люди поносят тебя на улицах, а заместитель комиссара начинает тяжело дышать при виде тебя и требует ежедневного отчета о проделанной работе, когда премьер-министру приходится отвечать на запросы в Палате общин…

– Но такого дела у вас не было никогда в жизни, – с горечью возразил Ламберт, несколько смягчившись.

– Могу я посмотреть материалы допросов и попросить Патерсона помочь мне найти всех свидетелей?

– Вы можете поговорить с Патерсоном, но я не могу отдать его в ваше распоряжение и позволить ходить по округе вместе с вами. Он может рассказать, что помнит. Имена вы узнаете из протоколов суда. А свидетели, где они сейчас? Вам самому придется искать их, – Ламберт встал, – и вам никогда не удастся найти никого, кто видел, как Годмен выходит из переулка. Половины из них уже наверняка нет в живых. Швейцар покажет то же самое, мальчишка – единственный, кто действительно видел Годмена, – совершенно не надежен. Хотя цветочница все еще продает цветы на том же самом месте, и Патерсон до сих пор служит в полиции.

– Спасибо.

Ламберт подошел к двери и распахнул ее. Позвав сержанта, он приказал доставить протоколы по делу об убийстве на Фэрриерс-лейн, затем опять вошел в кабинет и хмуро взглянул на Питта.

– Если что-нибудь найдете, я хотел бы, чтобы вы меня известили.

– Конечно.

Сержант с документами вошел прежде, чем Питт успел ответить более пространно. Томас поблагодарил его и ушел с бумагами в маленькую комнату, указанную Ламбертом. Там он прочитал показания Джошуа Филдинга, Тамар Маколи и наполовину – театрального швейцара, когда вошел сержант Патерсон. Он выглядел встревоженным, но в нем не заметно было ни раздражения, ни малейшей обиды.

– Вы хотели меня видеть, сэр?

– Да, пожалуйста. – И Питт указал на стул напротив.

Патерсон неохотно сел. Лицо у него было недоумевающее.

– Расскажите мне опять все, что помните по делу о Фэрриерс-лейн, – попросил Питт. – Начните с того момента, когда вы только услышали о нем.

Сержант легонько вздохнул и начал:

– Я был на дежурстве с самого раннего утра. Констебль прислал сообщить, что подручный кузнеца на Фэрриерс-лейн нашел ужасающий труп во дворе конюшни, так что меня сразу послали посмотреть, что там приключилось. – Патерсон взглянул на Питта. – Мы иногда получаем такие вот сообщения, но потом оказывается, что это пьяный или же умер кто-нибудь сам собой. Я направился туда сразу же – и увидел, что констебль Мэдсон стоит у выхода с Фэрриерс-лейн, белый как простыня, впору самого хоронить.

Голос у Патерсона был глухим и монотонным, словно, много раз рассказывая о тех событиях, он переживал их как в первый.

– Тогда, едва только рассвело, Мэдсон повел меня во двор конюшни и кузницы, и как только я вошел и повернулся, то сразу это и увидел. – Он запнулся, но потом взял себя в руки. – Он был прибит к двери конюшни гвоздями, как, прошу прощения, сэр, Христос на распятии, – большие гвозди в ладонях, запястьях и ступнях. Наверное, для того, чтобы тело не упало. – Лицо Патерсона побелело, на губе выступили бисеринки пота. – Никогда не забуду, сколько ни проживу на свете. Страшнее ничего не видел. Вот все думаю, как человек мог сделать такое с другим человеком…

– Согласно медицинской экспертизе, он был уже мертв, когда с ним такое сделали, – мягко ответил Питт.

Щеки Патерсона покрылись пятнами.

– Вы хотите сказать, что от этого дело становится не таким страшным? – спросил он хрипло. – Нет, это все равно кощунство!

Питт хотел сказать, что убийца так, очевидно, не считал, но понял, что этот сердитый молодой человек его слова не услышит – он все еще кипел яростным негодованием, все так же возмущался жестокостью и насилием и мысленно ужасался, как и пять лет назад. Ненависть человека к человеку ранила его на всю жизнь.

– Да, конечно, – согласился Томас, – но все же отчасти утешает то, что он не мог уже чувствовать боли. И вообще мог умереть очень быстро, отчего, конечно, его близким вряд ли было легче.

– Может быть. – Лицо Патерсона было напряжено, тело неподвижно. – Но по мне так это без разницы, если есть такие звери, на это способные. А если вы хотите сказать, что раз он распял мертвого, это может что-то извинить, то нет, сэр, я думаю, что вы ошибаетесь. – Он словно съежился, опять вспомнив, как ужасное зрелище повергло его в ярость и страх одновременно. – Если бы убийцу можно было повесить во второй раз, я бы сам вызвался это сделать.

Питт промолчал.

– А как вы думаете, Годмен или кто-то другой способен был поднять тело и прибить его к двери? Мертвое тело чрезвычайно тяжело, его трудно поднять, не говоря уж о том, чтобы поставить на ноги и держать, в то же время прибивая за руки или запястья.

– Понятия не имею, – скорчил гримасу Патерсон, глядя на инспектора удивленно и с отвращением. – Я часто сам об этом думал; даже спросил его тогда, когда мы его арестовали. Но он твердил только, что это, мол, не он… – Патерсон презрительно усмехнулся. – Но, может, у сумасшедших силы на десятерых? Так люди говорят… Нет, это он сделал, факт. Разве только вы узнали, что ему еще кто-то помогал… Вы разыскиваете сообщника?

– Не знаю, был ли такой, – ответил Питт. – Расскажите, что произошло потом? Ведь Кингсли Блейн был очень высоким человеком, правда?

– Да около шести футов, смею думать. Выше меня. Я не смог поднять его. Знаете, мертвый груз…

– Понимаю. Что вы сделали потом?

Патерсон держался настороженно, лицо его побледнело, он весь напрягся.

– Послал полицейского за мистером Ламбертом. Я понимал, что дело это важное, не по моему званию. И пока он ходил, то, наверное, были самые долгие полчаса в моей жизни.

Ну, в этом-то Питт не сомневался. Его воображение рисовало молодого человека, который стоит на блестящих в утреннем свете камнях мостовой, его дыхание вырывается паром на морозном воздухе; рядом – холодный горн, который так и не разжег испуганный мальчик-подручный, и страшно обезображенный труп Кингсли Блейна, все еще распятый на двери, раны на его руках в запекшейся крови.

Наверное, Патерсон вновь мысленно видел эту жуткую картину. На лице его было тоскливое выражение, он гримасничал, пытаясь взять себя в руки.

– Продолжайте, – подбодрил его Томас. – Пришел мистер Ламберт, и, наверное, с ним был врач судебно-медицинской экспертизы?

– Да, сэр.

– Мальчик-подручный до чего-нибудь дотрагивался?

В любых других обстоятельствах напряженное лицо Патерсона выглядело бы смешным; теперь же оно казалось лишь трагичнее и человечнее.

– Господи помилуй, да нет же, сэр! Бедняга парень со страха прямо рехнулся. Готовый клиент для Бедлама [8], вот какой он был. Он бы не притронулся к трупу даже ради спасения собственной жизни.

Питт улыбнулся.

– Да, наверное, но кто-то же снял тело?

Патерсон с трудом проглотил комок в горле. Он так побледнел, что Питт стал опасаться, как бы его не вырвало.

– Это я сделал, сэр, вместе с врачом. Гвозди были крепко вбиты, пришлось орудовать клещами. А мальчик потом продал все, что у него было, и опять уехал к себе в деревню, откуда был родом. – Патерсон поежился. – И потом уже не занимался кузнечным ремеслом. А на том месте теперь кирпичом торгуют, даром что называется по-прежнему Фэрриерс-лейн. Может, будет потом Брик-лейн… [9]

Инспектору очень не хотелось возвращать сержанта к предмету разговора, о котором тот так хотел забыть, но выбора не было.

– Что вам тогда сказал врач, прежде чем осмотрел тело более тщательно? Вы же должны были спросить его?

– Да, сэр, он сказал, что убитого… мы тогда не знали, как его звать, это было до того, как мы обыскали его карманы… Мне надо было сделать это сразу же, но я не мог себя заставить, – он посмотрел на Питта одновременно с вызовом и чувством вины; Томасу показалось, что в душе у Патерсона идет борьба противоречивых чувств. – Врач сказал, что мистера Блейна убили прежде, чем распяли, – продолжал сержант, – поэтому из его рук и ног вытекло не очень много крови. И что он умер из-за раны в боку.

– А врач сказал, чем тот был ранен в бок? – перебил его Питт.

– Он сказал, что догадывается, – неохотно продолжал Патерсон, – но потом сказал, что прежде ошибался.

– Неважно, что он говорил потом. Что он вам сказал?

– Сказал, что его ударили каким-то очень длинным ножом, словно меч, который носят итальянцы, с узким лезвием. – Патерсон покачал в раздумье головой. – Но потом, когда осмотрел тело, то сказал, что это, наверное, один из длинных кузнечных гвоздей, вроде тех, какими его прибили к двери.

– Он говорил, когда Блейн умер?

– В полночь или около того. Так что бедняга был мертвым уже довольно давно. Сказал, это точно случилось не в последние два-три часа. А разговаривали мы с врачом в половине седьмого утра. Он сказал, что это, наверное, случилось до двух ночи, – на лице Патерсона отразилось некоторое раздражение, – но мы-то знали, когда, сэр, – из показаний швейцара и людей, которые тогда околачивались возле Фэрриерс-лейн и видели Годмена после того, что он совершил.

– Но вы тогда об этом не знали, – уточнил Питт.

– Нет.

– А что вы уяснили, глядя на труп?

– Что это был джентльмен, – начал Патерсон, снова напрягаясь при воспоминании. – Это было понятно по одежде и по рукам – он никогда не занимался тяжелым трудом. Одежда была дорогая и даже вроде праздничная – черный сюртук, рубашка с рюшами, золотые запонки, шелковый шарф и все такое прочее. И плащ, который надевают, когда в оперу едут.

Он опять вздрогнул.

– Перво-наперво мы стали искать людей, которые вокруг этого места всю ночь ошивались. Нашли несколько нищих и пьяниц, которые спали прямо на земле у южного выхода с Фэрриерс-лейн, и стали их спрашивать. – Патерсон почувствовал себя немного свободнее, когда разговор перешел с мертвого тела на обстоятельства. – Они полночи сидели около огня при дороге, жарили каштаны и, наверное, попивали. Эти бродяги показали, что видели, как этот джентльмен прошел на Фэрриерс-лейн примерно в половине первого – высокий, в цилиндре, со светлыми волосами, насколько можно было видеть, они падали немного на лоб. За ним никто не шел. Я в особенности об этом спрашивал, но они заверили, что никого за ним не было. Так что тот, кто это сделал, стало быть, поджидал его в переулке, – сержант невольно содрогнулся.

– Продолжайте. – Питт сейчас мысленно видел ту же картину, что и Патерсон, но не хотел, чтобы тот чересчур ярко представлял себе последующее, – эмоции помешали бы ясности его мышления. – Как они описывали человека, который вышел с Фэрриерс-лейн? Полагаю, он был единственный, кто оттуда выходил?

– Да-да, – ответил с жаром Патерсон. – И больше не было никого, примерно час или больше. Бог знает что он чувствовал тогда! Этот, второй, был как бы пуглив, они сказали.

– Они действительно так выразились? – удивился Питт. – Для подобных людей слово необычное.

– Ну, – Патерсон слегка покраснел, – они на самом деле сказали, что вид у него был опасливый, словно он боялся, что его кто-нибудь увидит. Он прошел по аллее, выйдя из-под тени деревьев, немного постоял, подождал, не идет ли кто, потом выпрямился и пошел довольно прытко по тропинке, не глядя по сторонам.

– А где стояли видевшие его?

– Вокруг жаровни с каштанами, наполовину в канаве.

– Да, но с какой стороны улицы? И действительно ли Годмен прошел мимо них?

– Нет, они стояли с другой стороны, но поблизости от переулка, прямо почти у самого выхода. И поэтому довольно хорошо его видели, – настаивал Патерсон.

– Значит, он прошел по другой стороне улицы, после полуночи, мимо кучки бродяг и пьяниц… А в конце переулка горит уличный фонарь?

Лицо сержанта опять напряглось.

– В двадцати ярдах от него. Он прошел прямо под фонарем. Прямо под ним!

– А как они его описали? Высокий, низкий, худой, полный? Что они об этом говорили? И как он был одет?

– Ну… – Патерсон наморщил лоб, – они говорили, что он был довольно плотный, одет в тяжелое пальто. Оно, наверное, было расстегнуто, почему он казался больше, чем был на самом деле. Но были они не так уж от него близко и не особенно рассматривали. Да и зачем им?

– А что насчет крови? В вашем рапорте о ней не упоминалось. И ее должно было быть много. Нельзя совершить подобное убийство, не залив кровью все вокруг.

Патерсон заморгал и посмотрел на Питта так, словно его сейчас стошнит.

– Они сказали, что видели темное пятно, но решили, что он подрался и ему разбили нос.

– В рапорте вы на этом подробно не останавливались, – настаивал Томас.

– Нет, – ворчливо согласился Патерсон, – не подробно, но все же достаточно. А что касаемо человека, то пока там были эти бродяги, больше из переулка никто не выходил. И во дворе там горит фонарь. Ни один преступник, если он виновен, не мог бы просто так выйти и сразу зашагать прочь!

– Да, – согласился Питт. – Это так. А что вы делали после?

– Врач нам сказал, кто убитый. Он нашел его имя на некоторых вещах, которые достал из карманов; также там был оторванный театральный билет, как раз на этот вечер. Так мы узнали, где он был за час до того, как его убили. Так что мы, натурально, туда и пошли.

– С кем вы встречались?

– Единственный, кто мог нам рассказать кое-что, так это костюмерша мисс Маколи, мисс Примроз Уокер и швейцар, сейчас уж не помню как его…

– Альфред Уимбуш, – напомнил Питт. – И что они сказали?

– Швейцар показал, что мистер Блейн приходил в театр очень регулярно и всегда заглядывал за кулисы к мисс Маколи. Частенько оставался поужинать. Она сама ничего не сказала, но было сразу видно, что они любезничали, не говоря худого слова. – В его голосе прозвучала легкая насмешка, и Питт с трудом сделал вид, что ничего не заметил. – Но она очень переживала, – сказал Патерсон уже мягче. – Очень сильно. Она показала, что мистер Блейн был тем вечером в театре и задержался допоздна у нее. Потом она еще сказала, что он подарил ей очень красивое ожерелье, которое много лет было в семье его жены. И мисс Маколи сказала, что надела его на ужин, но потом отдала обратно и он взял, потому что если бы она оставила его, то вышла бы большая неприятность. По крайней мере, так и мисс Уокер говорила. Но вряд ли он его взял, потому что ожерелья при нем не было, когда его, тело то есть, нашли.

– Значит, мистер Блейн оставался допоздна у мисс Маколи, а потом ушел? Когда?

– Около двенадцати ночи, может, на минуту-две позже. Ну, самое большее пять минут первого. Так нам сказал Уимбуш. Он видел, как мистер Блейн уходил, и закрыл за ним дверь. И еще сказал, что как только Блейн стал выходить, к нему подбежал через дорогу парнишка, остановил его и что-то сказал, словно передал сообщение насчет того, что он должен кого-то встретить в клубе и решить какое-то дельце. Блейн будто понял, кто его ждет, и сказал, что да, сейчас пойдет, поднял воротник и пошел к Фэрриерс-лейн или в том направлении, к Сохо.

– А швейцар видел, кто просил мальчика передать Блейну сообщение?

Патерсон едва заметно вздрогнул.

– Была какая-то фигура, но разглядеть было нельзя. И швейцар сказал, что фигура была довольно большая, но потом переменил показание и говорил, что не уверен, так ли это, потому что тот стоял в тени деревьев. И, конечно, швейцар не разглядел лица.

– Значит, насколько ему удалось разглядеть, это мог быть Аарон Годмен, но, возможно, и кто-то еще?

– Да, кто-то более или менее среднего роста, – подтвердил Патерсон.

– Но если это был Годмен, он, конечно, постарался бы спрятаться, чтобы его не увидели, правда? – Томас вопросительно поднял брови. – Ведь он понимал, что если швейцар его увидит, то узнает и запомнит.

– Верно.

– Но мальчика вы нашли. Что сказал он?

Вид у Патерсона был не слишком уверенный.

– Ну, как я и сказал, он был не очень хороший свидетель. Просто уличный мальчишка, попрошайка, воришка, старающийся как-то выжить. И он ненавидел полицию, как все такие же. – Патерсон фыркнул и заерзал на стуле. – Он говорил, что человек, который просил передать сообщение, был старый, а потом сказал, что нет, мол, молодой. Сначала мальчишка говорил, что он высокий и грузный, а потом – что обычного роста. Честное слово, сэр, он сам не знал, что говорит. Для него было важно одно: тот человек дал ему шесть пенсов. Еще он прибавил, что у него был еврейский нос и он очень волновался. Но оно и понятно. Ведь он собирался убить человека.

– Мальчик путался в показаниях или просто переменил мнение? – спросил Питт, внимательно следя за выражением лица Патерсона.

Тот заколебался.

– Ну как сказать… нет, он переменил мнение, если честно, но мне кажется, что он сам ничего точно не знал. Такие они люди. Не знают, чем вранье отличается от правды.

– Он узнал Аарона Годмена?

– Нет, он сомневался. Сказал, что не уверен. Но ведь эти уличные мальчишки никогда не хотят чем-нибудь помочь полиции.

– А почему вы решили, что это Годмен, а не О’Нил или Филдинг?

– О, мы рассматривали разные варианты, и долго. – Теперь Патерсон был раздражен, его лицо стало сердитым. – И я признаю, что мне казалось иногда, будто мистер Филдинг знает больше, чем говорит. Но было честно и благородно доказано, что убил Годмен.

– А разве не было ссоры между Блейном и О’Нилом?

– Да, и, по словам джентльменов, которые слышали, что они поссорились, разговор у них был очень серьезный – ну, как бывает, когда молодые джентльмены выпьют немного больше шампанского, чем надо, и очень громко разговаривают, словно честь оспаривают.

Он раздраженно посмотрел на Питта, будто тот не понимает очень простых вещей.

– Спорили они насчет какого-то пари всего в несколько фунтов. Для нас с вами это, может, и немало, но для таких людей – мелочь. Никто, кроме сумасшедшего, не пойдет на убийство из-за такой суммы. – Рот у него искривился, и опять ярость и ужас, которые он когда-то испытал, возобладали над всеми его чувствами, в том числе и над минутным раздражением. – Прошу прощения, сэр, но вы не видели тела. Человек должен быть не в своем уме, чтобы сделать такое другому человеку. И нельзя сделать такое только потому, что ты проиграл пари. Этакое можно учинить, если убийца долго кого ненавидел, долго и очень сильно, прежде чем убить.

Питт не стал с ним спорить. Да и не мог, видя, в какой ярости пребывает Патерсон и какую боль ему до сих пор причиняют эти воспоминания.

– Вы, наверное, знаете, что О’Нил женился на вдове Блейна? – спросил он вместо этого.

– Знаю, – процедил Патерсон, – и не удивлюсь, если он не подумывал о ней еще до смерти Блейна. Ну и что тут такого? Это не значит, что он убил… Нет, сэр, это Годмен. – Лицо у него стало жестким, в глазах промелькнуло отвращение. – Блейн вел нехорошую игру с его сестрой. Наградил ее ребенком и обещал на ней жениться, чего, конечно, и в мыслях не держал. Но сами знаете, евреи не очень-то любят, когда мы водим компанию с их женщинами – так же, как нам не нравится, когда они вьются возле наших. Они считают, что они избранный народ, а мы – нет. Они считают Христа лжепророком, за что его и распяли. И Годмен – один из таких ненавистников. А когда он узнал, что сделали с его сестрой, то прямо с ума сошел. – Патерсон содрогнулся и прерывисто вздохнул, уставясь на Питта.

Питт чувствовал, насколько наэлектризована атмосфера в комнате, и вдруг понял так ясно, как никогда ранее, что за обстановка была тогда в суде: всепроникающий ужас, страх перед насилием и безумием и последующий яростный гнев. Смертельный холод повеял на Питта через пропасть пяти лет и охватил его целиком. До этого он пытался понять умом все случившееся, но вместо этого должен был использовать воображение и интуицию.

– Но почему вы так уверены, что это именно Годмен? – спросил Томас как можно спокойнее, хотя голос у него дрожал. – Если отвлечься от того, что у него был повод?

– Да потому, что его сразу же увидели, – ответил Патерсон, расправив плечи и вздернув подбородок. – Это определенно. Никаких недоразумений и сомнений быть не может. Он, этот наглый подонок, подошел к цветочнице, чтобы купить цветы. Хотел, наверное, отпраздновать, что учинил. – В голосе Патерсона опять послышалась глухая ярость. – Он стоял прямо под фонарем. Как бы там ни было, эта женщина потом его узнала. Она видела его лицо на афише и сразу же признала. И было это на Сохо-сквер, полмили не будет до Фэрриерс-лейн, через несколько минут после того, как все и случилось. Годмен соврал, когда говорил, что был около цветочницы на полчаса раньше.

– Понимаю. Значит, это вы нашли продавщицу цветов? Хорошая работа.