Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник) Честертон Гилберт

Грехи принца Сарадина

Когда Фламбо взял ежемесячный отпуск, чтобы отдохнуть от своей конторы в Вестминстере, он решил провести его на небольшой парусной лодке, которая была до того мала, что большую часть времени шла на гребном ходу. Более того, он намеревался провести его на небольших реках восточных графств, реках таких маленьких, что со стороны казалось, будто волшебная лодочка плывет через луга и поля. Больше двух человек в суденышко это не поместилось бы, да и места в нем хватало только для самого необходимого, поэтому Фламбо и заполнил его теми вещами, которыми его своеобразный разум посчитал необходимыми для подобного путешествия. Если составить их список, он ограничился бы четырьмя пунктами: консервы с лососиной – на тот случай, если ему в пути захочется есть; заряженные револьверы – на тот случай, если у него в пути возникнет желание повоевать; бутылка бренди – вероятно, на тот случай, если в пути ему доведется упасть в обморок; и священник – очевидно, на тот случай, если в пути его настигнет смерть. С этим легким грузом он и отправился потихоньку по мелким норфолкским речушкам, намереваясь добраться до озер и по дороге насладиться прелестью прибрежных садов и лугов, чудесными отражениями подступающих к самой воде особняков или деревень, останавливаясь для тихой рыбалки в прудах и заводях и, в определенном смысле, прижимаясь к берегу.

Как всякий истинный философ, Фламбо, отправляясь в путь, не ставил перед собой какой-то конкретной цели, но как всякий истинный философ имел для этого повод. У него была своего рода «полуцель», к которой он относился достаточно серьезно, чтобы, в случае, если ему будет сопутствовать успех, она стала достойным завершением всего отпуска, но в то же время настолько легкомысленно, чтобы неудача не испортила впечатления от отдыха. Много лет назад, когда Фламбо был королем воров и самым известным человеком в Париже, он получал множество писем, в которых ему пели дифирамбы, слали проклятия и даже признавались в любви, но лишь одно из них запомнилось ему. Это была всего лишь визитная карточка в конверте с английской маркой. На обратной стороне карточки по-французски зелеными чернилами было написано: «Если вы когда-нибудь уйдете на покой и образумитесь, приезжайте. Я бы хотел с вами встретиться, потому что со всеми остальными великими современниками я уже встречался. Ваша проделка с двумя сыщиками, когда вы заставили одного арестовать другого, – лучшее, что происходило за всю историю Франции». На лицевой стороне карточки строгими буквами было напечатано: «Принц Сарадин, Рид Хаус, Рид-Айленд, Норфолк».

Тогда он не стал задумываться над этим приглашением, выяснил только, что принц в свое время был одной из известнейших фигур светского общества южной Италии и блистал в самых высоких кругах. Поговаривали, что в юности он сбежал с одной знатной замужней женщиной. Это не бог весть какая невидаль для тех кругов, и об этой выходке вскоре бы забыли, но дело осложнилось неожиданным и трагическим обстоятельством: последовавшим самоубийством мужа, который, судя по всему, бросился в пропасть в Сицилии. Какое-то время принц жил в Вене, но последние годы, похоже, проводил в постоянных и непрерывных путешествиях. Но, когда Фламбо, как и принц, решив отдалиться от славы, покинул Европу и обосновался в Англии, ему пришло в голову, что он может как-нибудь нагрянуть с неожиданным визитом к именитому изгнаннику, живущему у Норфолкских озер. Он не имел понятия, удастся ли ему разыскать поместье принца, настолько оно было небольшим и уединенным. Но случилось так, что нашел он его намного раньше, чем ожидал.

Однажды вечером их лодка причалила к поросшему густой высокой травой берегу с низкими деревьями. Сон после напряженной работы веслами пришел к ним быстро, и, соответственно, проснулись путешественники рано, еще затемно. Вернее сказать, до того как начался день, поскольку большая лимонная луна проглядывала через лес высокой травы над их головами, а чистое фиалковое небо было хоть и ночным, но светлым. Обоим мужчинам одновременно пришли на ум воспоминания детства, этого сказочного времени, когда в лесу можно встретить всамделишного эльфа, когда каждый день сулит новые приключения, а заросли тростника кажутся настоящими джунглями. Если вот так снизу вверх смотреть на ромашки на фоне большой низкой луны, они кажутся гигантскими ромашками, а одуванчики – гигантскими одуванчиками. Каким-то образом это напомнило им узоры на обоях в детской комнате.

Откос берега позволял им видеть корни кустов и трав над собой.

– Боже, – тихо произнес Фламбо. – Как в сказке. Прямо страна фей какая-то.

Отец Браун вдруг сел, распрямив спину, и перекрестился. Движение его было таким резким, что его друг не без удивления спросил, что случилось.

– Люди, которые сочиняли средневековые баллады, – ответил священник, – знали о сказках и феях больше вас. В сказках происходят не только приятные вещи.

– Ерунда, – сказал Фламбо. – Вы посмотрите, разве может под такой луной происходить что-то плохое? Я предлагаю плыть дальше и посмотреть, что из этого выйдет. Мы можем умереть и сгнить, прежде чем еще раз увидим такую луну и почувствуем такое настроение.

– Хорошо, – согласился отец Браун. – Я не говорил, что нельзя входить в страну фей, я сказал только, что это опасно.

И они медленно поплыли по серебристой реке. Глубокий пурпур неба и бледное золото луны начали увядать и постепенно превратились в ту обесцвеченную бескрайнюю гармонию, на смену которой приходят краски рассвета. Когда первые легкие красные, золотые и серые полосы прорезали горизонт от края до края, их единообразие нарушил черный силуэт какого-то городка или деревни, наседающий на реку прямо впереди. Предрассветный полумрак уже позволял различать предметы на расстоянии, когда они доплыли до нависающих крыш и мостов этого прибрежного поселения. Дома с их длинными низкими, горбатыми крышами, словно собрались здесь, чтобы напиться из реки, как огромные рыжие и серые коровы. Лишь когда расширившийся и просветлевший рассвет превратился в настоящий день, на пристанях и мостах этого молчаливого городка они заметили первое живое существо. Вскоре они смогли рассмотреть безмятежного цветущего мужчину с лицом круглым, как недавно скрывшаяся луна, и лучиками рыжей бороды вокруг нижнего его полукружия. Он стоял в одной рубашке, прислонясь к столбу, и смотрел на сонное течение реки. Поддавшись какому-то внутреннему побуждению (анализировать которое мы не станем), Фламбо поднялся на качающейся лодке в полный рост и крикнул мужчине, не знает ли он, где находится Рид-Айленд или Рид Хаус. Цветущая улыбка мужчины слегка увяла, он молча указал на следующий поворот реки. Без дальнейших расспросов Фламбо поплыл дальше.

Лодка миновала несколько одинаковых травянистых поворотов, проплыла несколькими молчаливыми плесами, одинаково поросшими тростником, но, прежде чем поиск успел прискучить, они обогнули особенно острую излучину и выплыли на нечто вроде широкого тихого пруда или озера, вид которого тут же приковал к себе их внимание. Дело в том, что прямо посередине этой глади, обрамленный со всех сторон камышом, расположился вытянутый невысокий островок, на котором стоял длинный приземистый дом, или бунгало из бамбука либо какого-то другого прочного тропического тростника. Стоящие вертикально ветви бамбука, образующие стены, были бледно-желтыми, покатая крыша, тоже сплетенная из тростника, чуть темнее, красновато-коричневой, и это единственное, что нарушало общее однообразие необычного сооружения. Легкий утренний ветерок шевелил окружавшие островок камыши и свистел в бамбуковых ребрах этой гигантской флейты Пана.

– Господи! – воскликнул Фламбо. – Это же он, наконец-то! Вот вам и настоящий Рид-Айленд, а если где-нибудь и существует Рид Хаус[80], то это он и есть. Я думаю, тот толстяк был феей.

– Возможно, – беспристрастно заметил отец Браун. – Если он и был феей, то плохой.

Но когда он это говорил, стремительный Фламбо уже пристал к берегу посреди высоких шуршащих камышей. Они вышли на длинный необычный островок и остановились перед странным погруженным в тишину домом.

Как выяснилось, к реке и единственной пристани дом был повернут задней стороной. Главный вход в него находился с другой стороны, обращенной к саду. Поэтому путешественникам, чтобы добраться до него, пришлось пройти длинной узкой дорожкой вдоль трех стен здания под низкими карнизами крыши. Во время этой прогулки они заглядывали в окна на каждой из трех стен, и все время их взору открывалась одна и та же хорошо освещенная комната, обшитая светлыми деревянными панелями, с множеством зеркал на стенах. Все в ней выглядело так, будто здесь ждали гостей на званый обед. Когда наконец дошли до парадной двери, оказалось, что по бокам от нее стоят два бирюзовых вазона с цветами. Дверь открыл неприветливый дворецкий (высокий, худой, седой и безразличный), он сонным голосом пробормотал, что принца Сарадина сейчас нет дома, но что в скором времени он должен быть, и все готово для приема его и его гостей. Визитная карточка с написанным зелеными чернилами приглашением пробудила некоторое подобие жизни в пергаментном лице унылого слуги, и с несколько неуклюжей любезностью он предложил незнакомцам подождать. «Его высочество должны быть с минуты на минуту, – сказал он, – и он будет расстроен, если узнает, что разминулся с кем-то из приглашенных им господ. У нас всегда имеется небольшой холодный завтрак для него и его друзей, и я уверен, что его высочество распорядились бы предложить его вам».

Охваченный некоторым любопытством, Фламбо вежливо согласился и пошел следом за стариком, который церемонно провел гостей в длинный светлый зал. Ничего особенного в нем не было, разве что необычное чередование множества длинных низких окон и продолговатых низких зеркал между ними, что как бы наполняло это место светом и придавало ему ощущение легкости. Пребывание здесь чем-то напоминало обед на природе. В одном углу на стене серела большая фотография очень молодого юноши в форме, во втором висел тусклый набросок красным мелом, изображавший двух длинноволосых мальчиков. Когда Фламбо поинтересовался, не сам ли принц изображен на фотографии, дворецкий коротко ответил, что нет, это младший брат его высочества, капитан Стефан Сарадин. После этого старик неожиданно замолчал, словно воды в рот набрал, и на дальнейшие вопросы не отвечал.

После того как завтрак завершился превосходным кофе и ликерами, гостей провели по саду, библиотеке и представили экономке, смуглой красивой женщине, которая держалась царственно и мрачно, как какая-нибудь повелительница подземного царства. Похоже, она и дворецкий были последними из иностранного сопровождения принца, остальные слуги в доме были набраны в Норфолке из местных жителей самой экономкой. Эту даму звали миссис Энтони, но разговаривала она с легким итальянским акцентом, и у Фламбо не возникло сомнения, что Энтони – это норфолкский вариант какой-то более романской фамилии. Мистер Пол, дворецкий, тоже производил впечатление иностранца, но речь его и манеры были такими же английскими, как у всех самых вышколенных слуг.

Каким бы необычным и красивым ни было это место, в его яркости чувствовалась какая-то странная грусть. Часы тянулись здесь, как дни. Длинные комнаты с множеством окон были полны света, но свет этот казался мертвым, а случайные звуки – разговор за стеной, звон тарелок или шаги слуг – не могли отвлечь от постоянного тоскливого журчания воды в реке, которое слышалось со всех сторон.

– Недобрым был тот поворот, и недоброе это место, – сказал отец Браун, выглядывая в окно на серо-зеленые заросли осоки и серебряную гладь реки. – Но ничего, иногда и в недобром месте можно принести добро.

Маленький отец Браун, хоть и был обычно немногословен, странным образом умел притягивать к себе людей и за несколько бесконечно долгих часов ожидания, сам того не осознавая, глубже проник в секреты Рид Хауса, чем его профессиональный друг. Священник обладал даром, сохраняя дружелюбное молчание, вызывать окружающих на разговор и, едва ли проронив хоть пару слов, сумел узнать у своих новых знакомых все, что они могли рассказать. Мрачный дворецкий, правда, был от природы человеком необщительным. Он был беззаветно, почти по-собачьи предан своему хозяину, с которым, по его словам, «очень плохо обошлись». Главным обидчиком, похоже, был брат его высочества, от одного имени которого губы старика поджимались, а похожий на клюв попугая нос презрительно морщился. Судя по словам дворецкого, капитан Стефан был никчемным бездельником, который вытянул из своего великодушного брата сотни тысяч и вынудил его покинуть свет и жить затворником в этой глуши. Больше дворецкий Пол ничего не сообщил, но и этого хватило, чтобы понять, насколько безгранична его преданность хозяину.

Экономка-итальянка оказалась несколько разговорчивее, наверное, из-за того что, как посчитал отец Браун, была менее довольна жизнью. О хозяине своем она говорила тоном язвительным, но и не лишенным некоторой боязни. Фламбо со своим другом стоял в зеркальном зале и рассматривал красный набросок двух мальчиков, когда туда по какому-то делу быстро вошла экономка. Особенностью этого светлого помещения являлось то, что любой, кто входил сюда, сразу же отражался в четырех или пяти зеркалах, поэтому отец Браун, произносивший какое-то критическое замечание по поводу отношений, связывающих принца с братом, на полуслове замолчал, но Фламбо, который наклонился и рассматривал эскиз вблизи, громко произнес:

– Похоже, это братья Сарадины. Оба выглядят так невинно. Трудно даже определить, кто из них хороший брат, а кто плохой.

Потом, заметив присутствие экономки, заговорил о каких-то мелочах и ретировался в сад. Но отец Браун продолжал всматриваться в сделанный красным мелом эскиз, миссис Энтони же продолжала всматриваться в отца Брауна.

Большие, трагические карие глаза экономки приглушенно поблескивали на оливковом лице, выражая то опасливое любопытство, которое можно заметить во взгляде человека, пытающегося разгадать незнакомца. То ли сутана священника и его вероисповедание затронули какие-то далекие южные воспоминания об исповеди, то ли ей вдруг подумалось, что ему известно больше, чем ей казалось раньше, но неожиданно тихим голосом заговорщика она сказала ему:

– Кое в чем ваш друг прав. Он говорит, что трудно понять, кто из братьев хороший, а кто плохой. Ох, как это сложно, ужасно сложно выбрать хорошего.

– Я вас не понимаю, – произнес отец Браун и начал отодвигаться.

Женщина шагнула к нему, брови ее грозно насупились, теперь она смотрела исподлобья, словно бык, опустивший рога.

– А хорошего и нету, – прошипела она. – Да, капитан поступал плохо, когда брал эти деньги, но, я думаю, принц, давая их, поступал не намного лучше. Не только у капитана есть грехи.

Лицо отвернувшегося клирика озарилось, губы его уже сложились, чтобы произнести слово «шантаж», но в этот миг женщина резко повернула в сторону сделавшееся белее снега лицо и чуть не упала, потому что дверь в зал беззвучно отворилась и в проеме, словно призрак, возник Пол. Из-за странной особенности зеркальных стен показалось, что сразу пять бледных Полов одновременно вошли через пять дверей.

– Его высочество прибыли, – произнес он.

Тотчас за первым залитым солнцем окном, словно актер по освещенной сцене, прошел человек. Через секунду он прошел за вторым окном, и многочисленные зеркала повторили орлиный профиль и движение быстро шагающего мужчины. Держался он прямо и уверенно, но волосы у него были совершенно седые, а лицо имело странный желтоватый оттенок, напоминающий слоновую кость. Такой короткий с горбинкой римский нос, какой был у мужчины, обычно сочетается с вытянутыми худыми щеками и острым подбородком, но у него эти части лица были прикрыты усами и эспаньолкой. При этом усы были намного темнее бородки, что придавало ему слегка театральный вид, и одет он был столь же ярко: белый цилиндр, в петлице – цветок орхидеи, желтый жилет и желтые перчатки, которыми он на ходу помахивал и похлопывал о раскрытую ладонь. Когда он подошел к парадной двери, чопорный Пол открыл ее и вновь прибывший бодро произнес:

– Как видишь, я приехал.

Суровый Пол строго поклонился и ответил что-то неразборчивым голосом. Несколько минут они о чем-то тихо разговаривали. Потом дворецкий провозгласил: «Все в вашем распоряжении», – и размахивающий перчатками принц Сарадин радостно вошел в зал, чтобы приветствовать гостей, которые снова стали свидетелями необычайного зеркального эффекта: в комнате появилось сразу пять принцев.

Принц поставил белый цилиндр на стол, бросил на него желтые перчатки и радушно протянул руку.

– Ужасно рад видеть вас у себя, мистер Фламбо, – сказал он. – Весьма о вас наслышан. Надеюсь, вы не сочтете это замечание неосмотрительным?

– Что вы! – рассмеялся Фламбо. – Я не настолько тонкокожее существо. Люди редко когда добиваются известности благодаря одной лишь добродетели.

Принц бросил на него быстрый настороженный взгляд, очевидно желая удостовериться, что подобный ответ не является камнем в его огород, но потом тоже рассмеялся и предложил всем, в том числе и себе, кресла.

– Знаете, а мне здесь нравится, – заметил он между прочим. – Разве что, боюсь, на острове почти нечем заняться, но рыбалка тут отменная.

Какое-то странное чувство преследовало священника, который смотрел на принца внимательно и чуть исподлобья, как ребенок. Что-то такое, чего он пока не понимал. Отец Браун обвел взглядом седые тщательно завитые волосы, изжелта-бледное лицо и худую фатоватую фигуру. Ничего необычного в них не было, разве что просматривалась некоторая нарочитость, как у человека, освещенного светом рампы. Интерес непонятным образом заключался в чем-то другом, в самом контуре лица, возможно. Брауна мучила мысль, что оно было ему смутно знакомо. Этот человек выглядел, как переодетый старый знакомый. Но потом неожиданно он подумал про зеркала и списал разыгравшееся воображение на какой-нибудь психологический эффект, вызываемый умножением человеческих масок.

Принц Сарадин распределял внимание между гостями весело и очень тактично. Узнав, что детектив любит отдых на природе и намерен провести отпуск активно, он сопроводил Фламбо вместе с его лодкой на самое рыбное место на реке, а через двадцать минут уже вернулся в своем каноэ, чтобы присоединиться к отцу Брауну в библиотеке и с не меньшей охотой погрузился в более философские удовольствия. Похоже, он разбирался одинаково прекрасно как в рыбалке, так и в книгах (правда, большей частью в книгах не самого поучительного свойства), знал он пять или шесть языков, хотя в основном в разговорной форме. Несомненно, ему приходилось жить в разных городах и вращаться в разных обществах, потому что самые веселые его рассказы касались подпольных игорных домов и опиумных притонов, жизни беглых каторжников в Австралии и итальянских разбойников. Отцу Брауну было известно, что последние несколько лет некогда блистательный принц Сарадин провел почти в беспрерывных путешествиях, но даже представить себе не мог, что путешествия эти были настолько дискредитирующими и настолько захватывающими.

Принц Сарадин, хоть и был наделен чувством собственного достоинства светского льва, все же от глаз такого внимательного наблюдателя, как священник, не укрылось некоторое исходящее от него беспокойство, некая настороженность с его стороны, как будто он подспудно ожидал, что собеседник может усомниться в его словах. Выражение лица его было вполне уверенным, но глаза глядели как-то дико, у него чуть-чуть подрагивали руки, как у человека под воздействием алкоголя или наркотиков, и он совершенно не интересовался (по крайней мере, такое создавалось впечатление) домашними делами. Ведение домашнего хозяйства было полностью сосредоточено в руках двух старых слуг, особенно в руках дворецкого, который явно был главной опорой всего дома. Мистер Пол был не столько дворецким, сколько распорядителем, или даже управляющим двором. Обедал он отдельно, и это было событием почти столь же важным, как обед хозяина. Остальные слуги боялись его как огня, и с принцем он разговаривал благопристойно, но, так сказать, совершенно без раболепства, словно был не слугой, а, скорее, каким-нибудь адвокатом. По сравнению с ним угрюмая экономка выглядела скромной тенью. Более того, она словно полностью отрешилась от происходящего и исполняла только поручения дворецкого. И Браун больше не слышал от нее того напористого шепота, которым она поведала ему историю о младшем брате, шантажировавшем старшего. Священник не мог быть полностью уверен, что отсутствовавший капитан действительно попил у принца столько крови, но в Сарадине чувствовался какой-то подвох, какая-то тайна, из-за чего вся эта история не казалась такой уж маловероятной.

Когда они снова вошли в длинный зеркальный зал, за окнами над водой и поросшим ивняком берегом уже золотился вечер, откуда-то издалека донесся голос выпи, словно какой-нибудь эльф начал колотить в свой крошечный барабан. Та же необычная мысль о печальной и недоброй сказочной стране промелькнула в голове священника маленькой серой тучей. «Хоть бы Фламбо вернулся», – пробормотал он.

– Вы верите в судьбу? – неожиданно спросил неугомонный принц Сарадин.

– Нет, – ответил его гость. – Я верю в Судный день.

Принц отвернулся от окна и посмотрел на него с непонятным выражением. Лицо его оказалось в тени.

– Как же вас понимать? – спросил он.

– Я хочу сказать, что наша жизнь – это как обратная сторона гобелена, – ответил отец Браун. – Вещи, которые происходят вокруг, не имеют смысла, они имеют смысл не здесь, а в каком-то другом месте. В ином месте будет наказан виновный. Здесь же наказание часто падает совсем не на того.

Принц издал, какой-то неясный, звериный звук, глаза на скрытом тенью лице странно загорелись. Новая и очень ясная мысль вдруг вспыхнула в голове священника. Может быть, странное сочетание яркости принца и его несдержанности имеет другой смысл? Может ли быть, что принц… Может быть, принц не совсем в здравом уме? Граф твердил: «Совсем не на того… Совсем не на того». Он повторил эту фразу намного больше раз, чем было уместно в обычном светском разговоре.

Потом отец Браун с некоторым опозданием обнаружил еще кое-что неожиданное. В зеркальном отражении перед собой он увидел, что дверь в зал открыта, и в темном дверном проеме замер как всегда бледный и бесстрастный мистер Пол.

– Я подумал, что будет лучше сообщить сразу, – произнес он все с той же вежливой сдержанностью семейного адвоката. – У причала остановилась лодка с шестью гребцами. На корме сидит джентльмен.

– Лодка! Джентльмен? – повторил принц и встал.

В зале повисла тишина, нарушаемая только странным голосом прячущейся в осоке птицы. А потом, прежде чем кто-нибудь успел нарушить молчание, новый профиль и новая фигура мелькнула мимо трех залитых солнцем окон, точно так же, как час или два назад там промелькнул сам принц. Но, кроме того что оба профиля имели орлиные черты, между ними не было никакого сходства. Если Сарадин явился в новеньком белоснежном цилиндре, то на голове незнакомца красовался черный цилиндр старого или иностранного фасона. Под его полями виднелось молодое, очень серьезное до синевы выбритое лицо с решительным подбородком, чем-то напоминающее молодого Наполеона. Сходство усиливало еще и то, что весь костюм его выглядел как-то старомодно и вообще необычно, словно этот человек носил одежду отца и нимало этим не заботился. На нем был потертый синеватый сюртук, красный, чем-то напоминающий военный, жилет и какие-то грубые белые штаны, которые в начале викторианской эпохи посчитали бы модными, хотя сейчас выглядели довольно нелепо. Оливковое лицо посреди всей этой лавки старьевщика казалось удивительно молодым и ужасно серьезным.

– Дьявол! – бросил принц Сарадин, нацепил белый цилиндр, бросился к парадной двери, открывавшейся в залитый заходящим солнцем сад, и сам распахнул ее.

К этому времени вновь прибывший и его сопровождение, точно маленькая театральная армия, уже выстроились на лужайке перед домом. Шесть гребцов притащили свою лодку с собой и теперь стояли рядом с ней с грозными лицами, держа весла вертикально, как копья. Все они были смуглокожими, у некоторых в ушах поблескивали серьги. Один из них, с большим непонятной формы портфелем в руке, вышел вперед и остановился рядом с оливковоликим молодым человеком в красном жилете.

– Вас зовут Сарадин? – спросил молодой человек.

Сарадин небрежно кивнул.

У незнакомца были спокойные и карие, как у собаки, глаза – полная противоположность бегающим и блестящим серым глазам принца. Но почему-то у отца Брауна опять возникло ощущение, что ему знакомо это лицо, но снова он вспомнил о зеркальном эффекте зала и списал это совпадение на него. «Чтоб он провалился, этот хрустальный дворец! – пробурчал священник. – Видишь одно и то же по десять раз. Как во сне».

– Если принц Сарадин это вы, – сказал молодой человек, – я – Антонелли.

– Антонелли, – протянул принц. – Кажется, припоминаю.

– Позвольте представиться, – произнес юный итальянец.

С этими словами он левой рукой учтиво снял старомодный цилиндр, а правой отпустил принцу Сарадину такую звонкую пощечину, что белый цилиндр полетел на ступеньки, а один из голубых вазонов задрожал на подставке.

Кем бы ни был принц, он явно был не робкого десятка. Он тут же вцепился в горло противника и почти повалил его на землю. Но враг его высвободился и с совершенно неуместной вежливостью в голосе быстро произнес:

– Все правильно, – часто и тяжело дыша, он с трудом подбирал английские слова. – Я нанес оскорбление и готов предоставить сатисфакцию. Марко, откройте футляр.

Мужчина с серьгами в ушах раскрыл большой черный футляр. Из него он извлек две длинные итальянские рапиры с красивыми стальными эфесами и клинками и воткнул их в землю. Странный молодой человек с желтым мстительным лицом, стоящий напротив двери, две рапиры, торчащие из земли, как два креста на кладбище, линия поднятых весел позади – все это напоминало какое-то варварское судилище, но все остальное было неизменным, настолько быстро все произошло. Золото заката все так же мерцало на лужайке, выпь все так же кричала из своего убежища, словно предвещая какую-то маленькую, но страшную беду.

– Принц Сарадин, – сказал человек, назвавшийся Антонелли, – когда я был ребенком, вы убили моего отца и похитили мать. Отцу повезло больше. Вы убили его не в честном поединке, как я убью вас. Вы с моей грешной матерью завезли его на одинокую горную дорогу в Сицилии, сбросили с утеса и скрылись. Я бы мог поступить с вами так же, но поступать так, как вы, слишком подло. Я преследовал вас по всему миру, но вы всегда ускользали от меня. Сегодня я достиг конца пути… И вам сегодня настанет конец. Теперь вы в моих руках, но я даю вам шанс, которого вы не дали моему отцу. Выбирайте рапиру.

Принц Сарадин, слушавший, хищно сдвинув брови, кажется, на секунду заколебался, но в ушах его, должно быть, еще стоял звон пощечины, поэтому он прыгнул вперед и схватился за один из эфесов. Отец Браун тоже прыгнул вперед, намереваясь уладить ссору, но вскоре понял, что его вмешательство только ухудшает дело. Сарадин был франкмасоном и убежденным атеистом, поэтому по закону противоположностей не стал бы его слушать. Что касается его противника, он не стал бы слушать ни священника, ни мирянина, потому что этот молодой человек с лицом Бонапарта и карими глазами был более стоек, чем любой пуританин, он был язычником. Это доисторический убийца-дикарь, человек каменного века… каменный человек.

Оставалась последняя надежда – позвать слуг, и отец Браун бросился в дом. Но там выяснилось, что все они, именно сегодня получив выходной от самовластного Пола, покинули остров, и только угрюмая миссис Энтони беспокойно металась по залам. Однако, как только она повернулась к священнику, одна из тайн зеркального дома для него разрешилась. С мертвенно-бледного лица мисс Энтони на него посмотрели большие карие глаза Антонелли. В тот же миг ему стала понятна добрая половина всего происходящего.

– Ваш сын здесь, – без лишних слов сказал он. – Сейчас либо он, либо принц будет убит. Где мистер Пол?

– Он на пристани, – слабым голосом произнесла женщина. – Он… он… он вызывает помощь.

– Миссис Энтони, – голос отца Брауна зазвучал очень серьезно. – Сейчас не время говорить загадками. – Мой друг уплыл на своей лодке на рыбалку. Лодку вашего сына охраняют люди вашего сына. Остается только каноэ. Зачем оно понадобилось мистеру Полу?

– Санта Мария! Я не знаю, – крикнула она и рухнула на ковер.

Отец Браун уложил ее на диван, плеснул на нее водой из кувшина, позвал на помощь и со всех ног побежал на пристань маленького островка. Но каноэ уже было посередине реки, старик Пол орудовал веслом с невероятной для человека такого возраста энергией и ловкостью.

– Я спасу хозяина, – крикнул дворецкий. Глаза его сверкали, как у сумасшедшего. – Я еще успею!

Отцу Брауну оставалось лишь провести взглядом уплывающую против течения лодочку и надеяться, что старик успеет поднять тревогу в городке.

– Дуэль сама по себе – зло, – пробормотал он, приглаживая растрепанные песочные волосы. – Но, чует мое сердце, что-то с этой дуэлью не так. Но что?

Пока он стоял, глядя на идущее волнами отражение заката, с другой стороны острова донесся негромкий, но безошибочно узнаваемый звук – холодные удары металла о металл. Священник повернулся.

На дальнем выступе длинного узкого острова, на полосе земли за последними кустами роз дуэлянты скрестили клинки. Вечернее небо нависло над ними чистым золотым куполом, и хоть до них было достаточно далеко, отцу Брауну было прекрасно видно все до мелочей. Противники сбросили пиджаки, но желтый жилет и белые волосы Сарадина, красный жилет и белые брюки Антонелли в приглушенном вечернем свете напоминали танец заводных кукол. Два клинка сверкали от кончиков до гард, сверкали, словно две бриллиантовые булавки. Что-то жуткое было в этих фигурах, которые казались такими маленькими и такими радостными. Словно две бабочки пытались насадить друг друга на иглу.

Отец Браун во весь дух бросился к ним, ноги его мелькали, словно спицы колеса, но, когда он добежал до поля боя, было уже слишком поздно и слишком рано: слишком поздно, чтобы остановить поединок, проходивший в тени грозных сицилийцев, опирающихся на весла, и слишком рано, чтобы застать лишь трагический исход схватки. Оба мужчины как противники идеально подходили друг другу, ибо искусство принца заключалось в своего рода циничной напористости, а юный сицилиец защищался с убийственной осторожностью. Не много видели забитые зрителями амфитеатры поединков, более захватывающих, чем тот, который звенел и блестел на Богом забытом островке посреди поросшей камышом реки. Головокружительный бой затянулся так надолго, что у отчаявшегося было священника снова проснулась надежда. Вполне вероятно, что скоро Пол приведет полицию. Помочь могло и возвращение с рыбалки Фламбо, потому что, с физической точки зрения, Фламбо стоил четверых. Однако, как это ни странно, Фламбо все не появлялся, и, что еще более странно, до сих пор не появились ни Пол, ни полиция. На всем острове не осталось ни плота, ни бревна, на котором можно было бы плыть, на этом затерянном клочке суши посреди широкого безымянного пруда они были отрезаны от мира так же, как на камне, торчащем из воды посреди Тихого океана.

Почти сразу после того, как он это подумал, звон рапир ускорился, руки принца взметнулись вверх, и между его лопатками появилось пятнышко. Он резко крутнулся, словно собирался пойти колесом, рапира выскользнула из его руки и, сверкнув падающей звездой, полетела в реку, а сам принц повалился на землю так безжизненно и тяжело, что сломал телом большой розовый куст и при падении поднял в воздух облако рыжей пыли… словно дым языческого жертвенного костра. Сицилиец отплатил за кровь отца.

В тот же миг священник бросился на колени рядом с телом, но лишь убедился, что принц мертв. Пока он в отчаянии пытался найти хоть какие-то признаки жизни, с реки донеслись первые крики, и отец Браун увидел, как к пристани подлетела полицейская лодка с констеблями и другими важными людьми, включая взволнованного Пола. Маленький священник в явном смятении поднялся. «Ну почему, – пробормотал он, – почему он не мог приплыть хоть немного раньше?»

Через семь минут остров уже был полностью оккупирован горожанами и полицейскими. Последние возложили руки на плечи победителя дуэли и, следуя обычному ритуалу, предупредили его, что все, что он скажет, может быть использовано против него.

– Я ничего не скажу, – сказал безумец, лицо которого удивительным образом очистилось и умиротворенно просветлело. – Больше я ничего не скажу. Я счастлив, и мое единственное желание – чтобы меня повесили.

После этого его увели. Поразительно, но это истинная правда, он действительно больше не произнес на этом свете ни единого слова, кроме слова «виновен» на суде.

Отец Браун наблюдал за стремительно наполнившимся людьми садом, за арестом убийцы, за тем, как врач осмотрел труп, и тело унесли, словно досматривал какой-то отвратительный сон. Он стоял неподвижно, будто оцепенел от ужаса. Когда записывали свидетелей, он назвал свое имя и адрес, но отказался от предложения сесть в лодку, чтобы переплыть на берег. Потом он остался один в саду и продолжал смотреть на поломанный розовый куст и зеленый театр, в котором развернулась эта стремительная и непостижимая трагедия. Свет над рекой медленно померк, болотистые берега укутались дымкой, над водой стремительно пронеслись несколько запоздалых птиц.

Подсознание (необычно оживившееся) упрямо твердило ему, что во всей этой истории еще не все понятно. Ощущение, которое преследовало его весь день, нельзя было полностью объяснить «зеркальным эффектом», который он себе вообразил. Он чувствовал, что увидел не истинную историю, а какую-то игру, маску. Но люди не отправляются на виселицу и не убивают друг друга ради забавы.

Сидя на ступеньках пристани и размышляя, он заметил высокий темный треугольник паруса, беззвучно плывущий над поблескивающей рекой, и вскочил, ощутив такой душевный порыв, что из глаз его чуть не хлынули слезы.

– Фламбо! – закричал он, вцепился в него обеими руками и стал трясти едва успевшего ступить на берег с рыболовными снастями в руках друга, к немалому его удивлению. – Фламбо! Так вы не убиты?

– Убит? – поразился рыбак. – С чего бы это мне быть убитым?

– Да потому что почти все остальные убиты, – от избытка чувств отец Браун словно потерял голову. – Сарадин убит, Антонелли хочет, чтобы его повесили, его мать лишилась чувств, а сам я не понимаю, на каком свете нахожусь, на этом или на том. Но, слава Богу, вы здесь! – И он схватил Фламбо за руку.

От пристани они повернули к бамбуковой стене невысокого дома и прошли под низко нависшим карнизом крыши, заглянув в одно окно, так же, как в первый раз. Взору их предстала освещенная лампами сцена, как будто специально приготовленная для того, чтобы привлечь к себе внимание. Стол в длинном обеденном зале был накрыт для обеда так же, как и тогда, когда на остров стремительно высадился убийца Сарадина, и, как выяснилось, не напрасно, поскольку сейчас там мирно обедали. За одним концом стола с мрачным видом сидела миссис Энтони, а за другим, напротив нее, расположился мистер Пол, управляющий, который с аппетитом ел и пил. Его затуманенные голубоватые глаза странно выделялись, по худому лицу понять, о чем он думает, было невозможно, но выражение его отнюдь не было лишено удовлетворения.

Движением властным и нетерпеливым Фламбо подергал рамку окна, распахнул его и просунул голову в комнату.

– Послушайте, – крикнул он, – я понимаю, что вам нужно взбодриться, но, в самом деле, красть хозяйский обед, когда его тело еще не остыло…

– За всю свою долгую и приятную жизнь я украл много разных вещей, – ответил странный господин совершенно спокойным голосом, – но этот обед – одна из тех не многих вещей, которые я не крал. Видите ли, этот обед, дом и сад принадлежат мне.

По лицу Фламбо скользнула догадка.

– Вы хотите сказать, – начал он, – что принц Сарадин в своем завещании…

– Принц Сарадин – это я, – сказал старик, жуя соленый миндальный орешек.

Отец Браун, который стоял у стены и любовался на птиц в саду, подскочил как ужаленный, и тоже просунул в окно бледное лицо.

– Кто? – взвизгнул он.

– Пол, принц Сарадин, vos ordres[81], – вежливо произнес почтенный старик и поднял бокал хереса. – Живу я тут очень тихо (люблю, знаете, домашний уют), и из скромности предпочитаю называться Полом, чтобы меня не путали с моим несчастным братом Стефаном. Он, кажется, недавно умер… в саду. Разумеется, я не виноват, что враги сумели выследить его и здесь. Вся его жизнь беспорядочная! Он никогда не был домоседом…

Он замолчал и стал смотреть прямо перед собой на противоположную стену над головой мрачной женщины. Теперь они ясно увидели фамильное сходство с человеком, который пал на дуэли. И тут его старые плечи несильно задергались и затряслись, как будто он закашлял, но лицо его не изменилось.

– Господи! – воскликнул Фламбо, изумленно глядя на него. – Да он смеется!

– Пойдемте, – негромко сказал отец Браун, лицо которого сильно побледнело. – Давайте уйдем из этого адского дома. Вернемся в нашу лодку.

Ночь уже опустилась на камыши и реку, когда они отплыли от острова. Согревая себя сигарами, которые в темноте горели как два красных сигнальных огня судна, они плыли вниз по течению тихой реки. Отец Браун вынул изо рта сигару и сказал:

– Думаю, вы уже поняли, что произошло на самом деле? В общем-то, не такая уж и сложная история. У человека было два врага. Человек этот умен, поэтому понял, что иногда два врага бывает лучше, чем один.

– Что-то мне не совсем понятно, – ответил Фламбо.

– О, все действительно очень просто, – возразил его друг. – Просто, но в высшей степени коварно. Оба Сарадина были негодяями, только принц, старший брат, был из тех негодяев, которые попадают наверх, а младший, капитан, был из тех, кто падает на дно. Этот опустившийся офицер из попрошайки превратился в шантажиста и в один прекрасный день решил взяться за собственного брата. Но сделать это было не так-то просто, поскольку принц Пол Сарадин открыто вел беспорядочный образ жизни, и обычными в таких случаях угрозами испортить репутацию его нельзя было пронять. Но на совести принца было кое-что и пострашнее, за что он мог попасть на виселицу, и Стефан буквально затянул петлю на шее брата. Каким-то образом он проведал о сицилийском деле и получил доказательства, что это Пол убил старшего Антонелли в горах. Десять лет капитан жил за счет брата, ни в чем себе не отказывая, пока не промотал почти все огромное состояние принца.

Над принцем Сарадином, кроме брата-кровопийцы, тяготело и другое бремя. Он знал, что сын Антонелли, который во время убийства был совсем маленьким, рос в суровых сицилийских условиях с одной лишь мыслью – отомстить за смерть отца, но не отправив его на виселицу (у него, очевидно, не было тех доказательств, какими обладал Стефан), а по старинному обычаю вендетты. Мальчик вырос и довел свое искусство владения оружием до совершенства, и примерно в то время, когда он стал достаточно взрослым, чтобы воспользоваться своим умением, принц Сарадин, как писали газеты, начал путешествовать. В действительности же он просто бежал в страхе за свою жизнь, переезжая с места на места, как преступник, по следу которого идут сыщики, но преследователь его не знл покоя. Положение, в котором оказался принц Пол, завидным не назовешь. Чем больше он тратил на то, чтобы спастись от Антонелли, тем меньше денег у него оставалось на Стефана, который за молчание требовал все больше и больше. И тут проявился его ум… гений, достойный Наполеона.

Вместо того чтобы сопротивляться двум противникам, он неожиданно сдался обоим. Он поддался, как японский борец, и оба врага оказались у его ног. Принц прекратил прятаться по всему миру и сделал так, чтобы его адрес узнал юный Антонелли. Потом он отдал все своему брату. Сначала послал ему достаточно денег, чтобы тот мог приодеться и спокойно, с комфортом путешествовать, добавив письмо, в котором написал: «Это все, что у меня осталось. Ты выжал из меня все. В Норфолке у меня еще есть небольшой дом со слугами и подвалом, поэтому, если тебе еще что-то нужно от меня, приезжай и забирай их, я же буду тихо доживать здесь свой век, как твой друг или агент, или кто-нибудь еще». Ему было известно, что сицилиец никогда не видел братьев Сарадинов, разве что на фотографиях, и ему было известно, что у них с братом имелось определенное внешнее сходство – у обоих были седые острые бородки. Тогда он побрился и стал ждать. И ловушка сработала. Несчастный капитан в новеньком костюме явился в дом принцем и попал на рапиру сицилийца.

Случилось лишь одно непредвиденное обстоятельство, но оно говорит о благородстве человеческой природы. Такие отъявленные негодяи, как Сарадин, часто допускают ошибку, забывая о добродетели, присущей человечеству. Он не сомневался, что удар итальянца будет неожиданным, жестоким и безымянным, как и тот, что погубил его отца. Он думал, что жертву зарежут ночью или застрелят из-за кустов, и тот умрет, не успев проронить ни слова. Для принца самой страшной была та минута, когда он увидел, что Антонелли повел себя благородно и предложил формальную дуэль, в результате чего могли последовать объяснения и его план мог провалиться. Вот тогда-то я и увидел, как он в страхе уплывал на лодке. Он спасался заранее, до того как Антонелли мог узнать, кто он на самом деле.

Однако, как бы взволнован Пол Сарадин ни был, надежды он не терял, поскольку хорошо знал и авантюрный склад брата, и фанатизм сицилийца. Вполне могло случиться, что Стефан и не стал бы раскрывать карты, настолько большое удовольствие ему доставляло изображать из себя принца. Алчное желание сохранить свой новый уютный дом, вера в удачу и собственное искусство фехтования могли заставить его держать язык за зубами. В том, что фанатик Антонелли не станет никому ничего рассказывать и молча пойдет на виселицу, не посвящая никого в свои семейные дела, можно было не сомневаться. Пол какое-то время прятался на реке, пока не увидел, что схватка закончилась, потом поднял город, привел полицию, убедился, что навсегда отделался от обоих врагов и в прекрасном настроении, с улыбкой на устах сел обедать.

– Он там смеялся, Боже помоги! – вскричал Фламбо, содрогнувшись всем телом. – Наверное, сам дьявол внушает такие идеи людям!

– Эту идею подсказали ему вы, – ответил священник.

– Что? – взвился Фламбо. – Какого дьявола! Я? Что вы имеете в виду?

Священник достал из кармана визитную карточку и поднес к ней огонек сигары. На карточке стала видна надпись зелеными чернилами.

– Помните это приглашение, – спросил он, – и похвалу, которую вы получили за свои преступные выходки? «Ваша проделка с двумя сыщиками, когда вы заставили одного арестовать другого», написал он. Он всего лишь повторил ваш старый трюк. Когда его с двух сторон зажали враги, он просто отступил, дав им столкнуться и погубить друг друга.

Фламбо вырвал карточку из рук священника и с остервенением разорвал ее на мелкие кусочки.

– Больше я не хочу видеть этот череп со скрещенными костями, – сказал он и швырнул обрывки в темную покачивающуюся воду. – Боюсь только, как бы рыбы не отравились.

Последний кусочек белого картона с зелеными буквами пошел ко дну и скрылся из вида; робкий, мерцающий, похожий на утренний, свет наполнил небо, и луна за высокой травой побледнела. Лодка тихо скользила по течению.

– Отче, – неожиданно произнес Фламбо. – Вы думаете, все это было во сне?

Священник покачал головой, то ли сомневаясь, то ли не соглашаясь, но остался безмолвен. Поднявшийся ночной ветер донес запах боярышника и орхидей, а в следующий миг покачнул маленькую лодку, наполнил парус и понес их дальше по извилистой реке к местам более счастливым и домам, где живут честные безобидные люди.

Неверный контур

Некоторые из больших дорог, выходящих на север из Лондона, тянутся далеко за город, почти рассеиваясь, но сохраняя призрачное подобие единой линии. За кучкой магазинов идет огороженное поле или загон, потом какой-нибудь известный трактир, за ним, возможно, чей-то огород или сад, затем большой частный дом, за ним еще одно поле, еще один трактир и так далее. На одной из таких улиц есть дом, который, возможно, привлечет ваше внимание, хотя вы вряд ли сумеете определить, что именно заставило вас бросить на него взгляд. Это длинное приземистое здание, стоящее вдоль дороги, выкрашенное в основном в белый и бледно-зеленый цвета, с террасой и странными навесами, похожими на деревянные зонтики в форме куполов, которые еще можно увидеть на старых домах. Вообще-то здание действительно очень старое, очень загородное и очень английское, в стиле старого доброго зажиточного Клапама. И все же у этого сооружения такой вид, будто его строили для места, в котором большей частью стоит жаркая погода. Когда смотришь на его белые стены и навесы, в голове сами собой возникают смутные мысли о тюрбанах или даже о пальмах. Не знаю, отчего возникает такое ощущение. Может быть, потому что его возвели англо-индийцы?

Любой, кто будет проходить мимо этого дома, не устоит против его чар, почувствует, что с этим местом, должно быть, связана какая-то история. И будет прав, в чем вы сами скоро убедитесь, ибо вот какая история – история странная, но правдивая – произошла здесь в 18… году на Троицу.