Султан и его гарем Борн Георг

XXIII

Адъютант принца

Старший сын султана, принц Юсуф, на этот раз счастливо избегнул угрожавшей ему тяжкой болезни. Он находился у своего царственного отца во дворце Беглербег. Почти десятилетний принц был необыкновенно бледным и слабым ребенком, но бойким и любознательным, так что учителям его часто стоило немалого труда сдерживать его любознательность. В его характере, несмотря на юность, было что-то меланхолическое. Принц Юсуф был нежен, ласков и склонен к благотворительности. Его открытый характер, добросердечие, доброта и приятное обращение сделали его любимцем всех окружавших его.

К Гассану, этому энергичному, сильному и достаточно скрытному сыну Кавказа, принц Юсуф почувствовал скоро истинную привязанность. Может быть, их сближению способствовало именно то обстоятельство, что рано повзрослевший принц и еще довольно молодой адъютант были таких разных характеров, может быть, принца привлекал отличный от его темперамент Гассана.

Как бы то ни было, новый адъютант стал скоро бессменным в свите принца. Юсуф не отпускал его от себя, и когда Гассан-бей иногда пользовался свободными от службы часами и оставлял дворец, принц был в невыразимом беспокойстве, тоскливо ожидая часа возвращения Гассана.

Напротив, Гассан, хотя и не был совершенно холоден к принцу, держался в рамках служебных отношений. О теплых чувствах, казалось, у него не было и помину. Он оставался сдержанным, спокойным! Это спокойствие внушало уважение принцу.

Он нашел в Гассане старшего брата, с которым он мог делиться своими взглядами на мир.

Гассан был постоянно откровенен с принцем и смело указывал ему на его недостатки, в то время как другие только льстили ему. И принц смотрел на Гассана, как на друга, отнюдь не как на подчиненного.

Принц должен был делать все, чтобы стать сильным, поэтому Гассан занимался с ним фехтованием, часто совершал с ним прогулки по воде, чтобы тот мог дышать морским воздухом, и неусыпно опекал его.

Султан заботился о соблюдении всех рекомендаций, которые должны были укрепить здоровье его первенца, ведь на него он возлагал большие надежды! Он сам часто являлся осведомиться, достаточно ли развиваются телесные и душевные силы принца, и скоро заметил редкую привязанность Юсуфа к новому адъютанту, которого он для него выбрал.

Однажды Юсуф и Гассан гуляли в тенистых аллеях сада в Беглербеге, чудный воздух его должен был благотворно действовать на принца. Солнце было близко к закату, между деревьями было разлито то, свойственное одному югу освещение, которое можно назвать золотистым, пока при последних лучах заката оно не перейдет в ярко-красное.

Юсуф заставлял Гассана рассказывать различные эпизоды из жизни прежних султанов и внимательно прислушивался к его словам.

Цветущие кустарники разливали вокруг благоухание, птицы пели свою вечернюю песню, и Гассан с Юсуфом незаметно дошли до той части парка, которая в самом конце примыкает к пролегающей мимо большой дороге и отделяется от нее высокой стеной, местами заросшей вьющимися растениями. Скоро подошли они незаметно к месту, где находятся широкие решетчатые ворота, через которые взад и вперед катятся экипажи.

Вдруг принц схватил своего адъютанта за руку и показал ему на решетку.

По другую сторону ее стояла, опираясь на палку, старая горбатая женщина, одетая в красное платье и с платком на голове. Она произвела на принца впечатление несчастной, нуждающейся в помощи, и он взглядом просил Гассана подать бедной горбатой старухе денег.

– Ты слишком сострадателен и добр, принц, – сказал тот в раздумье, – прошло только полмесяца, а я издерживаю сегодня из твоих денег предпоследнюю золотую монету!

– Дай только! – просил Юсуф. – Мы обойдемся и одной монетой, мне ничего больше не надо в этом месяце!

В ту самую минуту, как Гассан хотел исполнить желание принца и бросить золотую монету горбатой женщине, которая выглядела цыганкой или ворожеей, к старухе в бешенстве подступил бостанджи, стоявший на часах по другую сторону ворот. Он жестами угрожал пронзить ее штыком, если она тотчас же не удалится с этого места.

С криком протянула она вперед свои костлявые руки и палку, чтобы защитить себя от острого, блестящего оружия.

– Что хочешь ты сделать! – закричала она. – Ты хочешь заколоть старуху Кадиджу.

Принц Юсуф дал знак адъютанту удержать часового и защитить беднягу.

– Оставь старуху! – приказал Гассан-бей громовым голосом, который так испугал бостанджи, что он, схватив штык, бросился в сторону. Гассан отворил ворота и впустил в парк беспрестанно кланявшуюся почти до земли старуху, чтобы дать ей денег.

Старая, хитрая Кадиджа узнала теперь принца и его адъютанта и бросилась перед ними на песок, произнося громкие похвалы.

– Это твое милосердие спасло бедную гадалку! Ты не побрезговал помочь ей! – воскликнула она, обращаясь то к принцу, то к Гассану, бросившему ей золотую монету, которую Кадиджа подняла и судорожно прижала к своим засохшим губам.

– Аллах, бесконечна твоя благость, что ты удостоил меня перед кончиной узреть прекрасного, светлейшего принца и его благородного воспитателя! – громко воскликнула она. – Как должна прославлять я этот день, доставивший мне такое счастье! Я видела тебя, прекрасный, светлейший принц, исполнилось теперь мое заветное желание! Но простери еще дальше твою бесконечную доброту и милосердие, о, восходящая звезда Востока, дозволь старой Кадидже доказать тебе свою признательность! Протяни ей твою левую руку, великий, светлейший принц, и старая Кадиджа, к которой приходят знатные и простолюдины, богатые и бедные, чтобы она разгадала им сны, предскажет тебе твою будущность! Твое милосердие так велико, исполни просьбу галатской гадалки.

Принц Юсуф, по-видимому, не чувствовал охоты знать свою будущность, но так как старая Кадиджа беспрестанно умоляла о позволении, то Юсуф бросил вопросительный взгляд на Гассана.

– Если прикажешь, принц, я дам гадалке мою руку, – сказал он, – чтобы ты услыхал, что она мне предскажет.

– Сделай это, если ты этим не пренебрегаешь! Я тебе предскажу все, что готовится тебе в будущем, благородный воспитатель, и ты некогда вспомнишь старую Кадиджу и ее слова, ибо они сбудутся, верь мне в этом! – воскликнула ворожея.

Между тем на дворе быстро темнело, и таинственный сумрак покрывал сидящую на корточках гадалку. Сама она и ее слова производили неприятное впечатление, и Гассан хотел уже оставить ее и идти дальше с принцем, не дожидаясь ее пророчества, как заметил, что Юсуф, никогда еще не видавший и не слыхавший ворожеи, казалось, заинтересовался всем происходившим.

Он решился исполнить желание принца, хотя внутренний голос и побуждал его бежать от гадалки.

– Так говори же, – сказал он презрительным тоном, желая заглушить этот внутренний голос, – говори твои сказки!

– Ты не веришь, благородный воспитатель, что слова старой Кадиджи сбудутся! – воскликнула гадалка. – Ты думаешь, что я говорю одни слова без смысла и без оснований – старая Кадиджа подробно читает твою судьбу по линиям твоей руки, и что она говорит, должно сбыться, если ты даже и попытался бы избегнуть этого! То же было с великим и могущественным пашой Багдада, которому я однажды гадала. Он посмеялся надо мной, когда я ему сказала, что он умрет чрез своего сына, ибо у него тогда еще не было сына, как он закричал мне это со смехом при отъезде. Через несколько лет у паши родился сын, которого он, вспомнив мое пророчество, поскорее отправил в дальний город. Два или три года спустя, паша, проезжая через тот город, захотел видеть своего маленького сына. Чтобы добраться до жилища мальчика, он должен был пройти через мост, и когда нянька с ребенком встретили его на мосту, туда бросился с обеих сторон народ, чтобы видеть и приветствовать пашу. Тогда мост обрушился, и в числе потонувших были паша и его сын!

– Удивительно! – пробормотал принц Юсуф.

– Все сбывается, что предсказывает старая Кадиджа, – продолжала ворожея. – Протяни мне свою левую руку, благородный воспитатель светлейшего принца, я хочу только бросить взгляд на ее линии, где написано все!

Гассан протянул старухе свою руку.

Едва взглянула она на ладонь, как в ужасе закричала и протянула к нему свои смуглые исхудалые руки.

– Аллах! – вскричала она несколько раз. – Кровь, ничего, кроме крови! Уста мои содрогаются говорить тебе твою судьбу, благородный бей, я боюсь твоего гнева!

– Неужели ты думаешь, что твои слова пугают меня? – спросил Гассан презрительным тоном. – Я могу все выслушать, итак, говори же, старуха!

– Ужас и страх! – вскричала ворожея. – Таких знаков и линий я никогда еще не видывала, а я видела тысячи тысяч рук! О господин, господин, берегись летних дней года, они принесут светлейшему принцу опасность! Берегись иностранного конака[10]! Кровь и опять кровь, кровь, которую ты прольешь, пристает к твоим рукам! Жажда мести и ненависть приведут тебя к ужасному делу, о котором будут рассказывать города и народы. Страшно и ужасно это дело: никогда еще подобного не случалось! Но так же ужасно будет и наказание, которое постигнет тебя и пред которым ты сам явишься встретить смерть с улыбкой на устах. – Аллах! Аллах! – снова воскликнула старая ворожея и протянула руки к небу. – Ужас и страх! Язык мой немеет!

– Кончай, старуха! – приказал Гассан. – Что бы ни было, я не буду мстить тебе за твои пророческие слова!

– Я не виновата в твоей судьбе, я говорю только то, что написано на твоей руке, ничего более, как то, что тебе определено и предначертано! Ты за свое дело претерпишь ужасную смерть, благородный бей и воспитатель, будет воздвигнута виселица и…

– Ужасно… Довольно! – воскликнул принц Юсуф. – Пойдем, дорогой мой Гассан-бей, не будем слушать дальше слова колдуньи!

Гассан пристально и мрачно взглянул на старуху – ее слова глубоко врезались душу, однако он презрительно махнул рукой.

– Иди, безумная! – приказал он, указав на решетчатые ворота. – Каких только безумных слов ты не наговорила!

Старая Кадиджа повернулась и в вечерних сумерках оставила парк Беглербега.

Юсуф и Гассан в молчании возвращались чрез покрытые уже густою мглою аллеи во дворец; тут принц упал на грудь Гассана.

– Этого не может и не должно случиться! – воскликнул он в сильном беспокойстве. – Ты не кончишь так ужасно! Ты будешь жить, чтобы я долго, очень долго, имел удовольствие называть тебя своим другом!

Всегда сдержанный, суровый Гассан был, по-видимому, тронут этим выражением глубокой привязанности! Он заключил Юсуфа в свои объятия, как друга, и оба не подозревали, что именно эта дружба и приближала их к исполнению страшного пророчества!

XXIV

Воскресшая из гроба

Сади пробудился, наконец, от своего душевного опьянения, могущество обольщения и магическая сила величия, неумеренного честолюбия и богатства – все, что действовало на него так неотразимо вблизи принцессы, – разлетелось теперь в прах.

Прелестный образ Реции снова воскрес в его душе. Он слышал ее тихие слова любви, видел ее блестящие счастьем и блаженством глаза, потом опять слышались ему ее тихие вопли и стоны. Где была Реция? Где томилась бедняжка? Подвергалась ли она преследованиям лютой злобы, жертвами которой пали уже ее отец Альманзор и брат?

Она рассказала все о своей семье. Отец ее, Альманзор, вел свое происхождение по прямой линии от калифов из знаменитого рода Абассидов, которые имели право на престол. Альманзор, старый толкователь Корана, долго не заявлял о своих правах, но у него хранились рукописи, доказывавшие его происхождение и права. Эти рукописи также бесследно пропали вместе с ним. Боялись ли прав этого потомка некогда могущественного и славного царского рода, или хотели на всякий случай устранить этих потомков, как бы то ни было, но внезапная смерть Абдаллаха и бесследное исчезновение Альманзора достаточно свидетельствовали о преследовании.

Сади терзался упреками, обвиняя себя в том, что Реция и мальчик были у него похищены! В ее смерть он не верил. Но где же должен он искать ее? Удалось ли Шейх-уль-Исламу и его верным слугам прибрать ее к своим рукам? Все эти вопросы неотступно преследовали Сади. Его воображению представлялась бедняжка, томящаяся в заключении: он слышал ее вопли, понимал ее душевную тоску и время от времени возвращался на развалины своего дома – не осталось ли здесь следов преступления? Но все поиски его оставались тщетными! Никто из соседей не видал Реции и мальчика, никто не слышал их криков о помощи во время пожара!

Даже старая Ганифа и та ничего не знала о Реции и больше не видела ее. Поэтому Сади перестал обращаться к ней с расспросами и приходить на развалины своего дома, но направил свои поиски совсем в другую сторону.

Когда Сади уже перестал посещать обугленные остатки дома, все еще лежавшие на каменном фундаменте, начались странные явления.

Что-то, подобно привидению, пробиралось между обугленными балками, стенами и камнями; и если кому-нибудь случилось бы быть свидетелем этого таинственного видения, тот принял бы его скорее за домового, чем за человеческое существо!

Действительно, загадочное существо, пробиравшееся ночью по развалинам, мало походило на человека. Гибкое, ловкое и быстрое, как ящерица, оно двигалось так проворно и ловко и имело такие неуклюжие формы, что никто не замечал его.

Это был Черный гном! Сирра была жива! Она воскресла из мертвых! Если бы старая Кадиджа или Лаццаро увидели ее, они подумали бы, что видят перед собой призрак.

Не было сомнения, что это была она. Второго такого изуродованного и безобразного существа, как Черная Сирра, не было в целом свете! Она была жива! Она вышла из могилы, в которую собственноручно заключил ее грек. Раны, по-видимому, зажили, недоставало только левой руки – культя руки у самого сгиба тоже хорошо и скоро зажила.

Сирра была еще проворнее и ловчее прежнего! Она с удвоенной силой и проворством прыгала по обгорелым балкам, хотя у нее и не хватало одной руки.

Впрочем, едва ли можно было заметить это! Черный домовой владел правой рукой и остатком левой так искусно, что, казалось, вовсе не нуждался в последней.

Серп луны взошел уже на небо, и при тусклом свете его можно было ясно видеть и наблюдать за Сиррой.

Убедившись, что кругом тихо и пусто, она оставила пепелище и, прокравшись мимо домов, достигла открытого места. Тут стояло несколько человек, поэтому она спряталась за стенкой выступа, села на корточки и походила теперь на кучу старого темного тряпья.

Наконец, когда все ушли, поспешила через пустые улицы и дошла до берега. Здесь стояло бесчисленное множество каиков.

Не думая ни минуты, она вскочила в одну из лодок, оттолкнула ее от берега, наперед отвязав цепь от железного кольца, и начала грести одной рукой по направлению к Галате. На воде в эту темную ночь было так же пусто и тихо, как и на улицах.

С удивительной силой и ловкостью Сирра направила каик к берегу Галаты, привязала его и вышла из лодки. Она, без сомнения, хотела в доме своей матери справиться о Реции и Саладине, надеясь, что они находились еще там. Если же их там уже не было, то она решила во что бы то ни стало отыскать их.

Теперь она должна употребить все усилия, чтобы спасти Рецию! Эта цель наполняла ее душу, одно это желание одушевляло ее… В сердце этого несчастного существа не было места другой любви, кроме любви к Реции и принцу, – к своей матери Кадидже она уже более не чувствовала привязанности. Прежде, несмотря на притеснения, она старалась сохранить к ней доверие и любовь, но жестокость матери заглушила остатки детской любви в сердце этого несчастного создания!

Более чем от ран, страдала она от этой внутренней скорби! Как часто Черная Сирра проводила целые ночи в тайных слезах на жалкой постели в доме старой Кадиджи! Как часто мать ее обращалась с ней бесчеловечно! Сколько раз несчастное существо желало себе смерти, когда мать ее, Кадиджа, оскорбляла и мучила ее!

Ведь она была все-таки кровное дите старой ворожеи и не была же виновата в том, что родилась таким уродом.

Сирра спешила под защитой ночи к своему дому. Она подошла к двери и тронула за ручку – дверь поддалась – она не была заперта.

Это было удивительно в такой ночной час! Старой Кадиджи, казалось, не было еще дома.

Сирра вошла в темные сени и снова заперла за собой дверь на замок.

Несчастному созданию стало больно и как-то особенно грустно, так что с минуту она простояла неподвижно – она была в родительском доме! Но как оставила она его? Она знала все, что случилось! В то время, как она не могла шевельнуть ни одним членом, она была в состоянии слышать! И какие мучения вынесла она именно от этого, она слышала и знала, что ее похоронили заживо, чтобы только наконец избавиться от нее, и в то же время не могла ни двигаться, ни обнаружить какого-нибудь признака жизни!

Теперь она была жива, она была спасена каким-то чудом – каким? Она не могла сама себе объяснить!

В доме царила могильная тишина. Сирра прокралась к двери того покоя, где были заключены Реция и Саладин.

– Реция! – позвала она тихим голосом. – Здесь ли ты еще? Это Сирра зовет тебя!

Ответа не было.

– Реция! – закричала она громче.

По-прежнему все было тихо.

В эту минуту одинокой Сирре послышались приближающиеся с улицы к дому шаги.

Быстро толкнула она дверь, которая также оказалась незапертой – Реции и Саладина там больше не было. Тогда Сирра решилась идти искать их. Но в ту самую минуту, когда она хотела схватиться за ручку двери, последняя была уже отворена снаружи.

Старая Кадиджа возвращалась домой. У нее был с собой маленький фонарь, так как она не любила ходить в потемках.

Черная Сирра спряталась в угол за дверь – случайно очутилась она на том же месте, куда старая Кадиджа бросила тогда ее как мертвую.

Старуха, в веселом расположении духа, как только вошла в дом, снова заперла дверь – но едва захлопнула ее, как при слабом мерцании фонаря заметила умершую, давно схороненную Сирру.

Глаза ее остекленели, члены тряслись, как в лихорадке, и ужас был так велик, что она не могла сойти с места.

Сирра не шевелилась, но глядела на мать взглядом, исполненным скорби и укора.

– Это ты? – произнесла, наконец, Кадиджа с трудом. – Ты пришла получить свою руку – я знала это наперед, – при этих словах Сирра невольно подняла высоко, как бы с немым укором, остаток руки.

Старая гадалка отшатнулась.

– Ты получишь ее – не я взяла ее у тебя! – вскричала она хриплым, трепещущим голосом. – Не я, Лаццаро принес ее мне!

– Я знаю все! – отвечала Черная Сирра, и голос ее звучал по-прежнему скорбно и укоризненно.

– Ты знаешь все? – заикаясь, вскричала Кадиджа. – Твоя рука висит там, под нашей лодкой, в воде!

Страх старой колдуньи был так велик, что Сирра испугалась за ее жизнь и, не желая быть причиной ее смерти, отворила дверь и вышла на улицу.

Теперь только старая Кадиджа вздохнула свободно – призрак удалился.

Быстро затворила она дверь и, шатаясь, пошла в свою комнату и заперлась там. Сирра же вернулась к воде, вошла сначала в старую лодку своей матери, нашла там тонкую веревку, концы которой были в воде, привязала к ней свою «руку» и камень. Она опустила то и другое вместе с веревкой в воду и направилась к каику, в котором приехала, чтобы вернуться назад в Скутари. Ночь уже клонилась к концу, когда она достигла пристани. Выйдя из лодки, она пошла по дороге к развалинам Кадри.

Сирра знала эти развалины. Она однажды из любопытства ходила туда и, незамеченная, осмотрела стены. Подобные места очень нравились бедной, уродливой Сирре, так как в них удобно было прятаться; это было убежище вроде стенных нор маленьких сов и ночных птиц! Чем пустыннее было место, тем больше интереса имело оно для Сирры.

При сероватом утреннем полусвете добралась она до развалин. Дервиши спали. Даже старый привратник, растянувшись, лежал у ворот. Ему сладко грезилось его путешествие в святой город и священные места.

Сирра прокралась мимо него и скоро достигла той стороны обширных развалин, где длинный коридор вел в Чертоги смерти.

И тут она, казалось, была знакома с местностью, так как скоро нашла вход и затем тихо пошла по мрачному широкому коридору со сводами. Шум ее шагов по песку мог выдать ее, но ничего нельзя было видеть в непроницаемой темноте этого замкнутого коридора; она прокрадывалась далее, ощупывая стену правой рукой.

Наконец достигла она лестницы, взобралась по ней осторожно, чтобы не наделать шуму. Она не знала, что сторож Тагир был глухонемой. Поднявшись наверх, неожиданно наступила она на какой-то мягкий предмет, и в ту же минуту кто-то схватил ее.

Вверху, в коридоре, в задней части находилось окно, через которое пробивался слабый полусвет.

Тогда Сирра увидела близко перед собой старого сторожа, спавшего перед лестницей. Нога ее наступила ему на руку.

Тагир схватил ее, в первую минуту ничего не видя. Но в то же мгновение Черная Сирра с быстротой и проворством кошки уже спустилась по перилам лестницы, не касаясь ногами ступенек. Когда Тагир опомнился, она уже проскользнула вниз и счастливо достигла коридора.

Старый сторож, по-видимому, не мог надлежащим образом уяснить себе случившееся. Что-то пробудило его ото сна. Он ясно чувствовал в руке посторонний предмет Или это только пригрезилось ему? Или же он во сне коснулся рукой перил? Он встал и осмотрелся по сторонам, насколько можно было это сделать в сумерках, – однако кругом не было ничего видно.

Он не лег больше и понес заключенным свежую воду и маисовый хлеб.

Сирра же бродила сначала внизу по коридору, чтобы изучить выходы и хорошенько запомнить местность. В конце коридора вышла она во двор, окруженный толстыми стенами дворца, где находились колодезь и цистерна.

Чувствуя сильную жажду, она напилась воды и съела несколько спелых плодов, которые лежали в кармане платья.

Когда старый Тагир пришел к колодцу наполнить водой кружки, она спряталась, и он прошел мимо. Затем Сирра проскользнула по коридору до лестницы и поднялась по ступенькам наверх.

Кроме Тагира, другого сторожа в каменной тюрьме не было.

Сирра воспользовалась его отсутствием и у всех дверей вполголоса стала звать Рецию.

Наконец-то, казалось, нашла она заключенных!

– Кто зовет меня? – раздался голос из-за одной двери.

– Если ты – Реция, скажи, чья ты дочь? – спросила Сирра.

– Дочь Альманзора!

– Значит, ты та, которую я ищу.

– А, это ты, Сирра? Отвечай, не так ли?

– Это я, моя Реция! С тобой ли Саладин?

– Да, он спит в соседней комнате. Как нашла ты меня?

– Любовь моя к тебе указала мне путь.

– Спаси меня! Освободи! Здесь ужасно! Слышишь ли ты стоны умирающих и больных? Доходит ли до твоего уха звон цепей?

– Здесь страшно!

– Где мой Сади, мой повелитель и супруг?

– Я уже три ночи ждала, искала, но не нашла твоего Сади, прекрасная Реция!

– Ты не нашла его? Не случилось ли с ним беды? – спрашивала Реция полным страха голосом.

– Да защитит его Аллах!

– А ты пришла спасти меня?

– Спасти и освободить тебя и Саладина!

– А если Кадиджа хватится тебя?

– Мать Кадиджа считает меня умершей!

– Умершей? – спросила Реция.

– Умершей и схороненной! Все это я расскажу тебе позже. Теперь дело идет о твоем освобождении.

– Я хочу только вновь увидеть моего Сади! Как должен он беспокоиться и грустить обо мне!

– Тише – возвращается сторож! Наступает день, я должна скрыться.

– Смотри, чтобы он тебя не увидел, Сирра.

– В следующую ночь я опять приду и тогда постараюсь освободить тебя, бедная, прекрасная Реция. Терпение, терпение только до следующей ночи! А пока да утешит и защитит тебя Аллах!