Султан и его гарем Борн Георг

XXIX

Ссылка

– Мы нуждаемся в твоем совете по одному важному делу, в твоем совете и в толковании закона, – говорил султан на следующее утро Мансуру-эфенди, стоявшему перед ним в его дворце Беглербег.

– Ваше величество сделали милость вторично упомянуть о важном деле, не удостоив меня доверием, – отвечал Шейх-уль-Ислам. – Причина этого колебания известна мне! Мансур-эфенди имеет противников, которые осаждают ваше величество!

– Ты видишь, что противники твои не могут отклонить моего намерения, я исполняю его, я хочу дать тебе новое доказательство моего полного доверия, великий муфтий, – сказал султан Абдул-Азис. – От тебя будет зависеть оправдать это доверие и опровергнуть доносы твоих противников.

– Служить вашему величеству верой и правдой есть единственное мое стремление!

– Так слушай же, – начал султан после короткой паузы, глядя строго и озабоченно, между тем как Шейх-уль-Ислам сбоку пытливо наблюдал за своим повелителем. – Ты знаешь, что собственно по родовому закону моего великого предка Османа после моей смерти престол должен наследовать принц Мурад как старший в роде, а после него ближайший наследник – брат его Гамид!

– Так предписывает закон! – отвечал Мансур-эфенди с поклоном.

– Высшее желание моей жизни, великий муфтий, изменить этот несчастный закон, который служит тяжким бременем как для султанов, так и для принцев.

– Подумайте только, ваше величество, о силе древних обычаев, о внезапном неожиданном изменении и сильном впечатлении, которое оно произведет на умы!

– Целая толпа мулл, имамов, кади и софтов не встретит это нововведение с недоверием, если ты его одобришь и найдешь закон, допускающий подобное толкование, – отвечал султан. – Если же ученые будут склонны к перемене, закон будет принят всем моим государством.

Шейх-уль-Ислам задумался на несколько минут; это был случай выказать и распространить свое могущество! Это было средство сделаться необходимым султану и вытеснить, наконец, султаншу Валиде! Если бы он ловко принялся за дело, то мог теперь же остаться победителем, не обещая ничего особенного!

– Какой порядок престолонаследия имеет в виду ваше величество? – спросил он.

– Я желаю оставить после себя престол моему старшему сыну Юсуфу, великий муфтий. Этим, без сомнения, раз и навсегда устранится волнение и страх, подозрение и надзор за принцами, исчезнут интриги! Я хочу дожить последние годы в тишине, а не в беспокойствах!

– Оба принца – Мурад и Гамид – знают свои права, ваше величество, – сказал Мансур-эфенди. – Едва ли будут они склонны молчать при подобном изменении порядка престолонаследия, так как имеют и без того на что жаловаться!

– Разве принцам есть на что жаловаться? – спросил Абдул-Азис с удивлением.

– Они прославляют милосердие и доброту вашего величества, однако же, с другой стороны, они терпят различные ограничения и унижения, – отвечал Шейх-уль-Ислам. – Недавний арест принца Мурада, его жительство в Терапии, похожее на заключение, – тягостная свита, назначаемая Муширом-Изетом, – все это вещи, которые существуют не по воле вашего величества.

Султан чувствовал, против кого были направлены эти удары! Он знал очень хорошо постоянное соперничество султанши Валиде и Шейх-уль-Ислама.

– Я отменю эти постановления, – сказал султан. – Мушир-Изет будет уволен, пусть принцы переезжают в свои любимые дворцы и сами выбирают себе прислугу!

– Это новое доказательство милосердия вашего величества не останется без благотворных последствий! – отвечал Шейх-уль-Ислам.

– Я немедленно дам тебе относящиеся к этому приказания, великий муфтий, – продолжал султан и подошел к письменному столу. – Я покажу, что не отказываю сыновьям моего брата в их просьбах и желаниях!

– Касательно престолонаследия я справлюсь в законах и тогда доложу вашему величеству, – сказал Шейх-уль-Ислам. – Все мои старания будут направлены к тому, чтобы и впредь заслужить доверие вашего величества! Но мне кажется важным, чтобы мои противники не противодействовали мне в многосторонних трудах, которые мне представятся!

– Я позабочусь об этом, великий муфтий, я понимаю твои слова, и лучшим доказательством моей благосклонности пусть будет то, что я принимаю их без гнева, – возразил султан, знавший очень хорошо, что Мансур-эфенди подразумевал никого другого, как султаншу Валиде.

– Моя всенижайшая просьба, мое высшее желание – это быть удостоенным полнейшего доверия вашего величества, – продолжал Шейх-уль-Ислам, принимая письменные приказы султана касательно принцев, – Приношу мою благодарность вашему величеству за эти доказательства милости и надеюсь, что они будут иметь важные последствия.

В эту минуту разговор их был прерван приходом дежурного флигель-адъютанта, который доложил о гофмаршале дворца Долма-бахче. Султан приказал ввести его. Мансур-эфенди остался стоять в стороне и был свидетелем следующей сцены.

Гофмаршал вошел в кабинет и низко преклонился перед султаном.

– Какое известие привело тебя сюда в такой необычайный час и без предварительной просьбы об аудиенции? – спросил Абдул-Азис.

– Да всемилостивейше простит мне ваше величество мое появление! Необычайное происшествие привело меня сюда, – сказал гофмаршал с глубокой преданностью. – В эту ночь во дворце Долма-Бахче тремя офицерами вашего величества было совершено неслыханное дело!

– Значит, ты являешься ко мне с доносом на этих трех офицеров?

– Увы! Долг вынуждает меня всепокорнейше донести вашему величеству о свершенном!

– Что случилось?

– Трое офицеров отважились на невероятное дело! Язык мой немеет доносить об этом вашему величеству!

– Кто эти офицеры?

– Зора-бей и Сади-бей из башибузуков и Гассан-бей, адъютант принца Юсуфа!

– Я знаю этих офицеров! Они на деле выказали себя верными и отважными!

– Они неслыханным образом злоупотребили своей отважностью, и гнев вашего величества постигнет их!

– Говори, что случилось?

– Пусть ваше величество не сделает подателя этой вести ответственным за случившееся, – сказал гофмаршал, бледный от страха и волнения. – Я дрожу еще теперь при мысли о преступлении!

– Офицеры моей армии – и к тому же еще адъютант принца? Что могли они учинить? Они должны лучше всякого другого уметь отличать право от проступка, а потому я буду неумолим в своей строгости, если узнаю, что они употребили во зло свое достоинство!

– Трое офицеров осмелились прошлой ночью проникнуть во дворец Долма-бахче!

– С каким намерением?

– Чтобы войти в те покои вашего величества, где благочестивый лала и евнухи оберегают к Байраму жен!

Султан вскочил с дивана, на котором вел прием.

Мансур-эфенди с видимым удовольствием наблюдал, какое впечатление произвела на султана эта весть – погибли три изменившие его полку офицера; он это понял по вспыхнувшему гневом лицу султана при этом неожиданном известии.

– Они хотели проникнуть в женские покои? – спросил Абдул-Азис. – Офицеры хотели отважиться проникнуть в женские покои?

– Увы! Я принужден ответить утвердительно на вопрос вашего величества!

– Намерение это заслуживает строжайшего наказания! Говори же! Им ведь не удалось исполнить своего намерения, это не могло им удасться, так как покои строго охраняемы.

– Тем не менее они привели в исполнение свое желание.

– Как! Они попали в женские покои?

– Да, ваше величество!

– В таком случае неверные стражи первые получат наказание! – гневно воскликнул султан. – Где были стражи внизу?

– На своих местах, но капиджи не смели задержать офицеров!

– А евнухи? А ты? Где был ты?

– Я только что лег спать!

– В таком случае ты ответишь мне головой за то, что дерзким удалось это неслыханное дело! – воскликнул султан.

– Смилуйтесь! Умоляю ваше величество о помиловании!

– А евнухи? Где были они?

– Они отлучились на минуту!

– Пусть за это бросят их в подземные тюрьмы сераля и назначат других сторожей, ты же, под наблюдением которого находится весь дворец, сложишь немедленно маршальский жезл! Где трое офицеров?

– Они отдали мне свои шпаги и находятся теперь во дворце Долма-бахче в ожидании приговора вашего величества!

– Они заслужили смерть! – воскликнул султан в сильном раздражении. – За эту дерзость они поплатятся головами!

Шейх-уль-Ислам слышал приговор – улыбка торжества скривила его губы.

Итак, три офицера недолго должны были пережить выход из полка капиджи, выход, так оскорбивший Шейх-уль-Ислама.

– Умилосердитесь надо мной! – молил гофмаршал, преклоняя колени пред султаном. – Всенижайший раб вашего величества невинен в ужасном происшествии!

– Прочь с глаз моих, вон из моего дворца! Мне уже давно донесли, что ты в должности гофмаршала приобрел большой капитал! Если деньги нажиты честным путем, они останутся у тебя; но следствие покажет, верным ли слугой был ты мне.

Гофмаршал лежал на ковре, дрожа от страха, как преступник, внезапно увидавший, что вина его открыта; он не мог произнести ни слова и только простирал руки к султану.

Гневный жест последнего приказал ему оставить кабинет. Абдул-Азис был в таком гневном возбуждении, какое до этих пор было только раз замечено у него, именно когда он впал в тяжкую болезнь. Лицо его было бледно, глаза лихорадочно блестели, нервными порывистыми шагами ходил он взад и вперед по кабинету.

– Разошли приказы, великий муфтий! – закричал он Шейх-уль-Исламу. – Пусть их отошлют сегодня же к великому визирю! Трое офицеров должны быть приговорены к смерти, евнухи – к удалению, а гофмаршал привлечен к строжайшему следствию – это моя воля! Ступай!

Мансур-эфенди знал султана, он очень хорошо понимал, что в данную минуту лучше всего ретироваться, поэтому немедленно поспешил воспользоваться приказанием удалиться. Кроме того, в сегодняшнюю аудиенцию он достиг всего, чего только желал, а потому с внутренним удовлетворением оставил кабинет! В руках его был важнейший вопрос двора! В руках его было достижение полной доверительности принцев.

Таким образом, держал он теперь в своих руках все нити и одним ударом предупредил султаншу-мать в ее делах; приказы относительно принцев, которые лежали в его кармане и которые он немедленно хотел привести в исполнение, служили доказательством его победы!

Едва наступил вечер, как любимая яхта султанши-матери показалась внизу у берега Беглербега. Она пристала к берегу. Султан только что встал от послеобеденного сна, когда султанша Валиде в сильном волнении явилась к нему.

– Что сделал ты, великий султан! – воскликнула она, оставшись наедине со своим сыном. – Что случилось? Кто побудил тебя отдать те приказания касательно принцев? Шейх-уль-Ислам, эта хитрая, пронырливая лисица! Но мое – последнее слово, султан!

– Ты в волнении, успокойся, султанша, – отвечал Абдул-Азис.

– Мое – последнее слово, султан! Если Шейх-уль-Ислам останется твоим советником и главой церкви, я добровольно отправляюсь в ссылку! Он или я! Ты уволил мушира Изета, этого добросовестного и бдительного чиновника, ты возвратил принцам их увеселительные дворцы и прежних слуг – все это дело его рук. Но ты не думаешь о последствиях!

– Мансур-эфенди пересмотрит законы относительно престолонаследия!

– И ты доверяешь этому хитрому муфтию? Ты веришь, что он будет служить твоим целям? Ты исполнил его домогательства и просьбы и думаешь, что он будет следовать твоим желаниям? И если он даже действительно провозгласит прямой порядок престолонаследия, если ты достигнешь высшей цели, султан, к каким последствиям приведет тогда эта свобода, которую ты даешь принцам! К чему приведет твое великодушие? Умоляю тебя подумать – без противодействия не примут они этого порядка и не откажутся от своих прав! А ты еще увеличиваешь их власть, ты делаешь их свободными и независимыми? Отмени твои приказы, султан! Прикажи еще надежнее караулить их!

– Я не хочу посеять между нами яд злобы и возмущения!

– Ты этого не хочешь, но никто не может этому воспрепятствовать! Верь мне, что крайне необходимо еще внимательнее присматривать за принцами теперь, когда ты хочешь возвести на престол твоего сына, принца Юсуфа!

– Я не могу несколько раз на дню менять свои приказания. Раз я произнес, что принцы могут переехать в увеселительные дворцы, значит, должно быть посему!

– Хорошо же! Последствия твоего поступка не замедлят сказаться, – отвечала султанша Валиде, бледная и мрачная. – Пусть другие вернее служат тебе, пусть другие пожинают неблагодарность! Я долго наблюдала за всем – теперь это более невозможно! Я ухожу! Но выслушай и последуй последнему совету: я не могу уйти без этого, уволь этого Шейх-уль-Ислама! Он никогда не изменит порядка престолонаследия! Если ты доверишься ему, ты погиб!

– Султанша! – воскликнул Абдул-Азис, вскочив с места.

– Я одна могу сказать тебе это, султан, тебе же остается поступать, как тебе угодно, – продолжала султанша Валиде гордо, – ты сделал свой выбор – я удаляюсь! С облитым кровью сердцем посмотрю я издали, как-то ты доверяешь тем, кто давно служит и верен тебе, как-то ты слушаешь их. В этот час напоминаю тебе слова пророчества, которые сказал тот нищий дервиш у твоей колыбели: «Берегись твоих врагов во дворце твоем, вблизи тебя!» Решено – я удаляюсь! Аллах да защитит тебя, султан!

– Обдумай твое решение, султанша! – обратился Абдул-Азис к своей матери.

– Оно хорошо обдумано, все в твоей власти, – заключила султанша Валиде. – С тяжелым сердцем расстаюсь я с тобой, но иначе быть не может! Где владычествует этот Мансур, там нет места для меня! Прощай, султан!

Абдул-Азис видел, как удалилась его советница, его мать, но слова ее оскорбили его, и он не удержал ее. В первый раз султанша Валиде ошиблась в своих расчетах, она зашла слишком далеко, она чувствовала это, она проиграла! Она хотела выйти победительницей и сильным ударом раздавить соперника, но удар этот не удался! Игра была проиграна, и теперь уступить – значило изменить своему слову.

А потому султанша Валиде оставила дворец в страшном раздражении, она была так разгневана! Как богиня гнева, стояла она в своем роскошно убранном золотом павильоне лодки.

Точно так же и султан, после ухода султанши Валиде, был в самом дурном расположении духа. Ему казалось, что он сделал слишком поспешный шаг – он чувствовал, что ему не обойтись без своей всегдашней советницы, и все это возбуждало в нем беспокойство и гнев. Ничто не было так ненавистно султану, как подобное беспокойство.

Что должен он был сделать, чтобы выйти из этого положения? Визири явились во дворец с важными докладами – Абдул-Азис не принял их. Он быстрыми шагами ходил взад и вперед по комнате.

Вместо того чтобы прийти к какому-нибудь твердому решению, он мучился раздумьями, упреками и сомнениями.

Он даже почувствовал страх при мысли, что он должен обходиться без султанши, он так привык к ее советам, и она так умела руководить им, что он постепенно все более и более терял самостоятельность.

В это время камергер внезапно доложил султану о принце Юсуфе-Изеддине, имевшем крайнюю нужду видеть своего отца.

Известие это приятно подействовало на султана, казалось, лицо его подобрело и на душе его разом стало спокойнее.

Он приказал ввести принца.

Красивый, стройный принц Юсуф, полумальчик, полуюноша, вошел с ласковым видом в кабинет отца и приблизился к нему с покорностью и страхом! Он хотел опуститься на колени, но тот порывисто привлек его к себе и протянул ему руку для поцелуя.

Абдул-Азис любил своего сына, потому и появление его имело на султана такое благотворное влияние.

– Что надо тебе, Юсуф? Ты выглядишь таким озабоченным и печальным? – обратился султан к принцу.

– Ах, ваше величество, да, я очень печален, и сердце мое полно скорби! – порывисто воскликнул Юсуф.

– Так доверься мне, если с тобой случилось что-нибудь неприятное, Юсуф. Я охотно готов отогнать от тебя эту скорбь, преждевременную для твоей юности.

– В руках вашего величества лежит все: моя судьба, моя радость и моя печаль, – отвечал принц с трогательной покорностью и мягким голосом. – Все зависит от вашего величества!

– Мы одни, Юсуф, называй меня отцом.

– О благодарю, горячо благодарю за эту милость, – воскликнул впечатлительный принц и порывисто поцеловал руку султана. – О, какая бесконечная милость для меня – называть тебя отцом, тебя, всемогущего султана, повелителя и императора всех жителей этого государства! О, если бы мне только показать себя достойным этой милости – называться твоим сыном, мой добрый отец!

– Надеюсь, что ты это сделаешь, Юсуф. У меня большие надежды и планы на тебя!

– Планы? Смею ли я узнать их, мой добрый отец?

– Ты еще очень молод для этого, Юсуф.

– Ах, если бы только эти планы касались моего вступления в армию, если бы мой добрый отец послал меня в битву, в поход! Для себя лично мне нечего просить, я пришел к тебе попросить за другого, более заслуживающего твое снисхождение!

– А кто же этот другой? – спросил султан, удивленный и заинтересованный словами сына.

– О, мой добрый отец, я приближаюсь к тебе с тяжелым, скорбным сердцем! – воскликнул принц страстно. – Я прибыл сюда полный страха и скорби, и вся моя надежда на твою любовь ко мне и доброту!

– Говори же, за кого хочешь просить?

– За Гассана-бея и его двух товарищей!

– Ни слова более, Юсуф! – прервал его речь султан. – Не расточай свои просьбы для недостойных!

– Умилосердись, отец, умилосердись! – умолял принц. – Лучше лиши меня жизни, только пощади трех офицеров!

– Что побуждает тебя к этому ходатайству?

– Моя любовь, мое уважение к этим трем офицерам! Только не думай, что благородный Гассан-бей знает что-нибудь о моем ходатайстве, он не допустил бы его! Нет, только любовь к нему побуждает меня умолять за него и за двоих его друзей!

– Ты не знаешь, какое преступление совершили они, и не можешь измерить их вину, Юсуф! Приговор произнесен! Встань! Это прекрасная черта в тебе, что ты просишь за своего воспитателя, но довольно, ты исполнил свой долг!

– Мой долг, добрый отец? Я знаю только, что следовал непреодолимому влечению сердца! Я не мог поступить иначе, я должен был просить у тебя милости! Если умрет Гассан, я недолго переживу его!

– Какая экзальтированная речь, Юсуф. У тебя будет другой адъютант и воспитатель.

– Другой адъютант – пожалуй, мой добрый отец, этому я верю, об этом позаботится твоя доброта! Но другой не может заменить мне Гассана-бея, если ты прикажешь совершить над ним приговор, ужасный приговор! Сжалься, исполни просьбу твоего покорного сына!

Султан увидел слезу, заблестевшую на бледной, нежной щеке слабенького принца! Юсуф сильно привязался к Гассану! Если он у него будет отнят, то, при слабом здоровье принца, пожалуй, придется опасаться за него!

Султан раньше не думал и не знал, что Юсуф привязался так горячо к молодому офицеру.

– Пусть будет по-твоему, – сказал он после краткой паузы. – И по твоей просьбе, единственно по твоей просьбе, Юсуф, я милую Гассана-бея, чтобы доказать тебе мою отеческую доброту! Но пусть Гассан-бей в наказание не оставляет дворца в течение месяца!

– Благодарю, горячо благодарю тебя, мой добрый отец, за исполнение моей просьбы! – воскликнул принц, с сияющим от счастья лицом обнимая своего отца. – Но доверши свое милосердие! Из трех виновных ты простил одного – распространи твою великую доброту и великодушие также и на двух остальных!

Лицо султана омрачилось.

– Воздержись от дальнейших просьб, Юсуф, – сказал он серьезно, почти строго. – Я дал тебе одно доказательство моей отеческой любви, ну и довольно!

– Мой добрый отец! – просил принц, глядя с надеждой и мольбой на своего отца. – Не гневайся на меня, я следую внутреннему побуждению и не оставлю тебя до тех пор, пока ты не простишь обоих друзей Гассана-бея! Гневайся на меня, только отмени кровавый приговор, умоляю тебя об этом!

– Ты волнуешься, а это вредно для тебя, Юсуф!

– Я буду счастлив и весел, мой добрый отец, если мое ходатайство не пропадет даром! Избавь их от смерти, ах, как ужасно думать о могиле!

– Иди в свои покои, Юсуф!

– Я могу надеяться, я вижу это по твоему лицу!

– Я подумаю!

– О, теперь я счастлив и доволен! – продолжал принц и обнял отца. – Благодарю, тысячу раз благодарю, мой добрый отец!

Когда Юсуф, сияющий счастьем, возвращался в свои покои, Абдул-Азис велел позвать своего статс-секретаря.

– Приговор относительно трех офицеров надо изменить, – сказал ему султан. – И позаботься, чтобы мой приказ немедленно был объявлен тем, кого он касается! Гассан-бея я милую, он остается адъютантом принца Юсуфа, но в течение месяца не должен оставлять дворца! Касательно двух остальных офицеров, я заменяю смертный приговор ссылкой.

Племя бедуинов, Бени-Кавас, в области Бедр, возмутилось, и дочь одного эмира стоит во главе мятежников, которые беспрестанно нападают на отряды моих солдат. Эту девушку зовут Кровавая Невеста. Как мне об этом доносят, со всех сторон арабы стекаются под ее знамена, так что возмущение растет все более и более. Обоих офицеров ссылаю я в Бедр и назначаю их предводителями моих войск, посланных против мятежников.

Приготовь приказ и позаботься о том, чтобы он немедленно был доставлен обоим осужденным. Приказываю в двадцать четыре часа оставить Стамбул и отправиться в ссылку, из которой, если они не падут в битве, я верну их только тогда, когда они окажут какую-нибудь чрезвычайную услугу! Ступай!

XXX

Ужасная ночь

Вернемся теперь к Лаццаро и Черному гному, очутившимся среди воющих дервишей, которые при этом неожиданном и страшном зрелище в ужасе отступили, не имея возможности объяснить себе, что случилось так внезапно и что за создание очутилось между ними среди ночи.

Страшное, вызывающее ужас зрелище представлял грек, мчавшийся, как бешеный, и затем грохнувшийся на пол, и сидящая на нем, как бы сросшаяся с ним Сирра.

Дервиши бросились друг на друга, думая, что среди них появился злой дух.

Даже шейх отскочил в испуге.

Лаццаро, гонимый смертельным страхом, как безумный, опрокинулся назад, собрав последние силы.

Тут Сирра внезапно оставила грека, и новый ужас овладел присутствующими, когда безобразная фигура, подобно призраку, пронеслась между ними, бросилась к выходу и скрылась в развалинах.

Наконец-то грек избавился от ноши. Мало-помалу он поднялся, и дервиши, подойдя к нему, увидели, что между ними лежал человек.

– Дайте мне воды! – воскликнул Лаццаро хриплым голосом, и, озираясь по сторонам, он теперь только узнал, где находится.

Дервиши, по крайней мере некоторые из них, по-видимому, узнали грека; ему дали ковер, чтобы он сел и немного успокоился, и принесли воды.

Скоро он оправился, и шейх узнал в нем слугу принцессы Рошаны, который приходил в Башню мудрецов к Шейх-уль-Исламу с поручением от принцессы.

– Что с тобой случилось? – спросил он грека. – Ты все еще бледен и дрожишь.

– Черт возьми! – пробормотал Лаццаро. – Ведь это призрак Черного гнома вскочил на меня.

– Призрак Черного гнома? – спросил шейх, и дервиши окружили грека.

– Ты ведь знаешь гадалку Галаты? У старой Кадиджи была дочь-подкидыш! Видели вы ее?

– Что-то быстро промчалось между нами! – заметили дервиши.

– Эта коварная и злая девчонка, прозванная всюду Черным гномом, умерла недавно, я сам похоронил ее; ведь если бы я не сам положил ее в ящик, если бы я не видел, что она похоронена в Скутари, я бы усомнился, но Черный гном умерла, и теперь она вскочила мне на спину и сдавила мне горло!

– Мы сами видели призрак! – подтвердили дервиши.

– Вы его видели, а я его чувствовал, – продолжал грек. – Он так крепко сидел у меня на шее и сжимал мне горло, что я не мог избавиться от него, я не мог даже схватить его, чуть было не задохся! Это было невыносимо. О, если бы призрак еще раз попался мне, – продолжал скрежеща зубами грек, – я не выпустил бы его из рук!

– Он может мучить и душить тебя, для тебя же он неуловим, – заметил один из дервишей.

– Должно быть, мало хорошего сделал ты ему при жизни, – сказал другой.

Лаццаро встал; ему все еще казалось, как будто нес он груз и шея его в тисках. Он поблагодарил дервишей за помощь и отправился. «Не везде Черный гном может броситься на меня», – говорил себе грек.

На обратном пути во дворец его госпожи с ним ничего не случилось, и это еще более укрепило его в убеждении, что Черный гном носится в Чертогах смерти, вблизи заключенных.

Ужас мало-помалу уступил место бешенству, когда грек пришел во дворец. Призрак должен же быть, наконец, побежден. Он был неуловим, грек ведь испытал это, так как все попытки освободиться от него были неудачны, но если бы ему еще раз пришлось встретить его, он осторожнее бы взялся за дело. Он твердо принял это решение, а что решил Лаццаро, он непременно исполнял.

В тот вечер, когда Сади и Зора должны были отправиться в ссылку по приказу султана, Лаццаро вышел из дворца своей госпожи, выведав предварительно наверху в покоях кое-что, наполнившее его тайной радостью.

Он задумал один план! В этот вечер он решил исцелить Рецию от ее любви к Сади! И это намерение, которое он на этот раз надеялся привести в исполнение, радовало и вызывало в нем смех, когда же Лаццаро смеялся, казалось, злой дух торжествовал над побежденной душой!

Его жгучие глаза сверкали, и он решился на этот раз в руинах быть более осторожным. Под плащом у него был потайной фонарь. Он отправился в конюшни принцессы и велел запрячь ту самую карету, которую он брал уже однажды для перевозки Реции и принца в развалины. Затем он отдал кучеру приказание ехать в развалины Кадри.

Вся прислуга принцессы привыкла повиноваться греку: все боялись не только его влияния, но еще более его коварства и злобы, а потому Лаццаро играл роль хозяина во дворце еще незамужней принцессы.

Через час карета остановилась у развалин, которые вели в Чертоги смерти.

Грек с маленьким фонарем в руке вылез из кареты и приказал кучеру ждать, затем исчез в длинном страшном коридоре, в котором не было слышно ничего, кроме стука его шагов.

Он беспрестанно озирался по сторонам, боясь, не покажется ли где-нибудь призрак. Так он достиг витой лестницы, неся перед собой фонарь и освещая им каждый уголок.

Сирра не показывалась! Лаццаро достиг верхнего коридора и встретил здесь старого Тагира.

Грек достал из кармана записку, показал ее старому сторожу, три раза преклонившемуся перед ним со сложенными на груди руками, и взял у него ключ от камеры, где Реция находилась теперь одна, так как принц Саладин, лишившийся чувств от удара грека, по приказанию Мансура-эфенди был взят от нее и перенесен в другой покой, где его окружили роскошью и всячески угождали ему.

Реция была еще несчастнее теперь, когда у нее отняли Саладина. С трепетом сердечным ждала она со дня на день освобождения, ждала появления Сади, но дни проходили за днями, а она все еще томилась в тюрьме. Пропал нежный румянец ее щек – она ничего не пила и не ела, скорбь изнуряла ее душу, тоска терзала ее, и прекрасные глаза ее не высыхали от слез!

Но вот к дверям ее камеры снова приблизились шаги…

Реция стала прислушиваться.

Кто пришел в этот вечер? Кто приближался к ней?

Дверь распахнулась – ослепительный свет фонаря проник в камеру, Реция узнала вошедшего. Это был снова ужасный Лаццаро!

Реция не ожидала вторичного посещения Лаццаро. Она не предчувствовала, что эта ночь будет для нее еще ужаснее! Она хотела бежать. Хотела спастись в соседнем покое.

– Останься! – крикнул ей Лаццаро. – Я пришел увезти тебя!

– Увезти? Куда? – спросила Реция, вздохнув.

– К твоему Сади!

– Ты лжешь! Ты не настолько благороден!

– Почему нет? Клянусь тебе, ты увидишь своего Сади, я хочу доставить тебе это удовольствие!

– Ты в самом деле хочешь это сделать? – спросила Реция, все еще сомневаясь.

– Твоя душевная тоска трогает меня, твоя любовь к Сади отталкивает тебя от меня! Я хочу вылечить тебя от этой любви!

– Что значат эти слова?

– Ты все увидишь сама!

– Должна ли я надеяться или опасаться? О, какую муку заставляешь ты меня переносить! Сжалься! Освободи меня! Отведи меня к Сади, и моя вечная благодарность будет тебе наградой! Но к кому обращаю я эту мольбу! У тебя нет сердца.

– Не думай этого! Но мое сердце стремится владеть тобой! Я хочу назвать тебя своей! Я знаю твою верную любовь к Сади. Но будешь ли ты любить так пламенно человека, который оскорбляет твою любовь обманом и покоится в объятиях другой женщины в то время, как ты сохнешь от тоски по нему?

– Сади – мой повелитель и супруг, он может иметь еще других жен, но он этого не делает, я знаю это! Он поклялся мне в своей любви, и он принадлежит мне, мне одной.

– Безумная вера! – захохотал грек. – Говорю тебе, что он тебя бросил и обманывает! Мне жаль тебя, и потому я хочу вылечить тебя от твоей любви к изменнику! Он уже давно забыл тебя в объятиях другой женщины! Ты сохнешь от тоски и любви к нему, а он болтает с твоей соперницей, которая совершенно вытеснила тебя из его сердца, так что он ни разу не делал даже попытки увидеться с тобой.

– Прочь от меня, сплетник! Я знаю твою хитрость! Твои слова не действуют на меня! Сади – мой!

– Прихожу к тебе не с пустыми словами! Я приношу тебе доказательства!

– Сердце мое трепещет, какое испытание готовится мне!

– Я хочу отвести тебя к Сади! Ты увидишь его!

– Аллах, сжалься надо мной! Не оставляй меня! Руководи мной!

– Если ты не веришь моим словам, то поверишь своим глазам.

– Все, что исходит от тебя, все обман и лукавство! Я ничего не хочу видеть! Я буду любить Сади вечно!

– Дурочка, зачем тебе любить человека, который отказался от тебя и бросил! Ты должна следовать за мной!

Реция, дрожа, закрыла руками глаза, ей стало страшно! В ее душе разбуженное греком сомнение боролось с верой в клятву Сади, и вера пересилила сомнение!

– Сколько угодно призывай свое дьявольское искусство, чтобы мучить меня и заглушить мою любовь, тебе это не удастся! Сади – мой! Если бы он меня бросил, это было бы для меня смертью!

– Пойдем! Я увезу тебя отсюда! Ты должна сама, своими глазами, убедиться в истине моих слов, сомнение будет гибельно для тебя, – сказал грек. – Но что бы ты ни видела, не говори ни слова, вот единственное условие, какое я требую от тебя!

– Я не поеду с тобой! – вскричала Реция в отчаянии.