Психологическое время личности Головаха Евгений

Наречия времени — ненадежный инструмент для ориентации в хронологической удаленности, но для этих целей существует лучшее средство — часы и календари. Наречия времени не всегда, однако, дают точные ориентиры и в психологической удаленности, но чтобы найти лучшие, необходимо ясное понимание того, отражением каких количественных характеристик психологического времени являются лексические шкалы удаленности.

2. Единицы измерения психологической удаленности

Мы уже неоднократно подчеркивали, что с точки зрения причинно–целевого подхода единицей анализа психологического времени является межсобытийная связь. Было выделено три типа таких связей: реализованные — соединяющие события хронологического прошлого, потенциальные — связывающие события хронологического будущего, и актуальные — связывающие события прошлого с событиями будущего. Каждое событие, в зависимости от удельного веса в его событийном поле тех или иных связей, характеризуется разной степенью реализованности, потенциальности и актуальности, что обусловливает вероятность его отнесения в психологическое прошлое, будущее или настоящее.

Гипотеза о связи между модусами психологического времени и характеристиками событийного поля, сформулированная в гл. II, уже содержит в себе идею о единицах измерения психологической удаленности, поскольку отношение «давно — сейчас — нескоро» отличается от отношения «прошлое — настоящее — будущее» лишь большей дифференцированностью каждого временного модуса, а лексическая шкала удаленности — большей дробностью, соответствующей различным градациям удаленности событий в прошлое или будущее. Это позволяет предположить, что лексическая шкала, выполняя функцию ориентировки в психологическом времени, служит для оценки реализованности и потенциальности события. Данная наиболее общая формулировка конкретизируется в двух следующих гипотезах.

1. По мере увеличения степени реализованности элементарного события оно должно оцениваться все более и более удаленным в психологическое прошлое.

2. По мере увеличения степени потенциальности элементарного события оно должно оцениваться все более и более удаленным в психологическое будущее.

Рис. 12. Механизмы формирования оценок удаленности: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 — элементарные события.

Для того чтобы сделать более ясным смысл этих гипотез и вытекающих из них следствий, обратимся к конкретному примеру. Рассмотрим возможную субъективную структуру межсобытийных отношений, изображенную на рис. 12. Представленная структура обозначает, что, по мнению человека, причиной и средством достижения 3–го события является 1–е, причиной и средством 5–го события — 2–е, а причинами 8–го события — 2–е, 3–е, 7–е. Допустим, что эта структура является полной, т. е. число событий ограничивается восьмью, а число межсобытийных связей исчерпывается имеющимися. Исходя из этого, определим реализованность и потенциальность каждого события:

где R_i и P_i — реализованность и потенциальность i–го события; r_i, a_i, p_i — количество реализованных, актуальных, потенциальных связей в поле i–го события.

Упорядочим теперь события хронологического прошлого по степени их реализованности, а события хронологического будущего — по степени их потенциальности (от большей к меньшей). В итоге получим две последовательности: 1, 3, 2 — для событий прошлого; 7, 8, 5 — для событий будущего. Реализованность 4–го события и потенциальность 6–го будем считать неопределенной, поскольку они вообще не имеют ни одной связи.

Согласно сформулированным гипотезам первая последовательность будет соответствовать удаленности событий в психологическое прошлое, а вторая — в психологическое будущее. То сть наиболее удаленным в прошлое (психологическое) будет наиболее реализованное событие (1), наименее удаленным — наименее реализованное (2), удаленность события 3 будет промежуточной. Наиболее удаленным в психологическое будущее будет наиболее потенциальное событие 7–е, затем 8–е, а наименее удаленным — 5–е. Что касается 4–го и 6–го событий, то, если эти события являются элементарными, они будут находиться как бы вне психологического времени и поэтому говорить об их удаленности в этом времени не имеет смысла. Если бы пришлось оценить все восемь событий с помощью лексической шкалы удаленности, то оценки могли бы быть приблизительно такими, как на рис. 12. Обратим внимание на 2–е и 5–е события (одно в хронологическом прошлом, другое в будущем), разделенные значительным интервалом, но, несмотря на это, оба имеющие оценки «сейчас». Небезынтересны также результаты сопоставления лексических оценок с хронологической удаленностью в каждой паре событий. Возьмем хотя бы 2–е и 3–е события: событие 2 хронологически более удалено в прошлое, чем событие 3, однако оценки их психологической удаленности обратные — соответственно «сейчас» и «давно». Такие рассогласования хронологической и психологической удаленности будем называть инверсиями удаленности. Они обнаруживаются также при сравнении 7–го и 8–го событий.

Рассмотренный пример является иллюстрацией трех следствий, вытекающих из сформулированных выше гипотез.

1. Об одинаковой удаленности. Если два элементарных события имеют одинаковую степень реализованности (потенциальности), то они будут одинаково удалены в психологическое прошлое (будущее) независимо от различий в их хронологической удаленности.

2. Об инверсиях удаленности. Если одно элементарное событие более реализовано (потенциально), чем второе, то оно будет более удалено в хронологическое прошлое (будущее) независимо от большей хронологической удаленности второго события.

3. О неопределенной удаленности. Если какоелибо элементарное событие имеет нулевую включенность в межсобытийную сеть, то его удаленность в психологическом времени будет неопределенной.

Таким образом, согласно сформулированной гипотезе и ее следствиям психологическая удаленность событий обусловлена особенностями структуры причинных и целевых связей и не зависит непосредственно от удаленности событий в хронологическом времени. Так, если бы при неизменной структуре межсобытийных связей интервал между датами событий и моментом хронологического настоящего увеличился или уменьшился в два раза, то психологическая удаленность событий осталась бы прежней.

Рис. 13. Динамика оценок удаленности при изменении субъективной структуры межсобытийных связей:

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 — элементарные события.

Посмотрим, как изменилась бы психологическая удаленность при прежних хронологических интервалах, но на фоне изменившихся представлений личности о причинах и целях событий своей прожитой жизни. Обратимся снова к рис. 12. Пусть, переосмыслив заново свое прошлое, человек пришел к выводу, что причиной третьего события является не первое, а второе; второе же событие было предпринято не для пятого, а для достижения четвертого и третьего. Переосмыслилась также роль четвертого события. Теперь обнаружилось, что оно является возможной причиной пятого и восьмого. Возможной причиной пятого события стало также первое. Новая структура межсобытийных связей, соответствующая новым представлениям, изображена на рис. 13. Там же указаны для сравнения прежние и новые значения реализованности и потенциальности событий, и возможные прежние и новые оценки их психологической удаленности.

После внесенных корректив реализованность и, соответственно, оценки удаленности должны несколько измениться. То, что было «сейчас», станет «давно» (событие 2), а то, что было «очень давно», приблизится и станет «не очень давно» (событие 1). Третье событие отдалится в «очень давно», 4–е событие из «вневременья» переходит в «недавно». Переосмысление прошлого повлияет и на оценку удаленности одного из ожидаемых событий — восьмого, которая еще более отдалится в будущее за счет исчезновения у него одной актуальной связи.

Описанная динамика оценок психологической удаленности позволяет понять причины их относительной независимости от хронологической удаленности событий. Механизмы формирования этих оценок столь гибки, что на их основе могут возникать сжатие и растяжение времени, инверсии и склейки хронологически разновременных событий, их выпадение из времени и возрождение в нем — феномены, неоднократно описанные в художественной литературе, но еще не получившие удовлетворительного научного объяснения. Меньше всего при этом повезло инверсиям, само существование которых сводит на нет любые попытки выведения отношений удаленности в психологическом времени из хронологической удаленности. Именно поэтому эмпирическую проверку предложенных гипотез мы начнем с выяснения того, насколько часто возникают инверсивные отношения и в какой мере они могут быть объяснены различиями в реализованности и потенциальности оцениваемых событий.

3. Инверсии удаленности

В исследовании приняло участие 30 человек (15 мужчин и 15 женщин) в возрасте от 28 до 42 лет, имеющих высшее или неоконченное высшее образование. С каждым из них был проведен тройной каузометрический опрос, процедура которого описана в предыдущей главе. Параллельно с опросом предлагалось выполнить ряд дополнительных заданий, связанных с диагностикой переживаний времени. Сразу же после формирования списка событий опрашиваемого просили оценить их удаленность.

Инструкция: «Оцените, пожалуйста, степень удаленности каждого из названных Вами событий. Воспользуйтесь для этого следующей системой оценок:

Выберите ту, которая в данный момент кажется Вам наиболее подходящей для оценки удаленности того или иного события. Ориентируйтесь при этом именно на свое субъективное чувство удаленности, а не на реальное время осуществления данного события. Выбрав наиболее подходящее слово, запишите его цифровое обозначение на карточке рядом с событием. Оценив удаленность данного события, переверните карточку и отложите ее в сторону. Не пытайтесь сравнивать оценки разных событий, нас интересует то, каким Вам кажется именно данное событие без его сопоставления с остальными».

После того, как удаленность всех событий была оценена, опрашиваемый оценивал их эмоциональную привлекательность по шкале: + 2— очень приятное событие, +1 — приятное, 0 — безразличное, —1 — неприятное, —2 — очень неприятное. Это задание, кроме своей основной функции, выполняло роль буфера между предшествующими ему оценками удаленности и последующей датировкой событий. К тому времени, когда опрашиваемый приступал к датировке событий, он уже нередко забывал первоначальный смысл оценок удаленности, так как информация, о ней и о привлекательности событий записывалась рядом и в сходной форме. Кроме того, чтобы датировка не зависела от оценок удаленности, в инструкции к датировке специально указывалось, что надо давать максимально точную оценку.

Таким образом, от каждого человека было получено по две временных оценки на каждое из 15 событий. Первая оценка соответствовала удаленности, вторая — хронологической дате события. В соответствии с этими оценками события были упорядочены по их психологической и хронологической удаленности от момента проведения эксперимента в прошлое и будущее. Анализ обеих форм удаленности в каждой паре событий показал, что они часто не совпадали друг с другом. Событие, которое произошло раньше другого, далеко не всегда оцениалось как более отдаленное от данного момента, чем второе событие. Аналогичная картина наблюдалась и в оценках будущего.

Общая картина распределения частоты инверсий по всей выборке опрошенных представлена в табл. 8. Как видим, инверсии удаленности — случай нередкий. В большем или меньшем количестве они были обнаружены у каждого человека, а во всей выборке — в 14 % случаев (257 инверсий из 1780 возможных; 101 инверсия у мужчин, 156 — у женщин; 170 — в оценках событий прошлого, 87— будущего).

Таблица 8. Распределение индивидуальных показателей «частота возникновения инверсии»

Частота возникновения инверсий является простой и удобной мерой для диагностики степени зависимости оценок удаленности от хронологического времени. Чем меньше инверсий, тем более зависим человек в своих оценках от реальной хронологии, чем больше инверсий, тем более он «оторван» от нее. По числу инверсий можно судить, следовательно, какая функция временной лексики является у данного человека ведущей — функция ориентировки в хронологическом времени или в психологическом. Проиллюстрируем сказанное тем, как относятся к возможности контроля психологического времени люди, у которых ведущей является та или иная функция временной лексики. Приведенные ниже описания составлены на основании анализа ответов, полученных в интервью «Часы» от двух полярных групп опрошенных. Первая группа состоит из шести человек, число инверсий у каждого из которых ничтожно мала (2—3 %) и не превышает вероятности случайной инверсии в том случае, если бы в своих оценках опрашиваемый ориентировался лишь на хронологическую удаленность событий. Во вторую группу входят пять человек, у каждого из которых инверсии наблюдаются более чем в 20 % случаев.

Отношение к «психологическим часам» у представителей первой группы можно охарактеризовать как внешнее, «наивно–вещное» с оттенком любопытства или искренней заинтересованности. Эти часы воспринимаются как некая осязаемая вещь, которую, по словам самих респондентов, можно «приобрести в зависимости от цены», «носить на руке» или «поставить в шкаф», «забросить куданибудь подальше» или вовсе «выбросить». Вещь эта является внешней по отношению к самой личности, она дополняет возможности человека, давая ему иногда полезную, иногда вредную или бесполезную, но всегда новую информацию о самом себе.

Отношение к «психологическим часам» во второй группе принципиально иное. Они воспринимаются как извлеченные изнутри самого человека. «Они есть во мне» — наиболее выразительная формулировка подобного отношения, содержащаяся в ответе одного из респондентов. Поэтому приобретение «внешних часов» не дает принципиально новой информации, а лишь подтверждает («сам знаю») или корректирует показания внутренних психологических часов. Воображаемые внешние часы видятся не столько диковинной вещью, сколько объективированным «Я», а поскольку такая объективация не всегда желательна, от нее можно отказаться, дабы сохранить внутренний комфорт.

Приведенные описания вещного и объективированного отношения к психологическим часам, характерные для лиц с низкой и высокой частотой возникновения инверсий удаленности, показывают, что необходимым условием инвертированных оценок является преобладание у человека внутренней ориентации на психологическое, а не хронологическое время[18]. Такая ориентация и обусловливает использование лексической шкалы удаленности в роли средства ориентации в психологическом времени. Выясним теперь, в какой мере имеющиеся инверсии могут быть объяснены различиями в реализованности и потенциальности оцениваемых событий.

С этой целью были проанализированы все 257 обнаруженных инверсий. В каждом случае вычислялись и сравнивались реализованность (прошлых) или потенциальность (будущих) событий, находящихся в инвертированных отношениях друг с другом. Первоначальные результаты показали, что лишь 131 инверсия (51 %) хорошо объяснялась с точки зрения проверяемой гипотезы, т. е. из двух инвертированных событий более удаленное в психологическое прошлое (будущее) оказывалось и более реализованным (потенциальным).

Отрицательный результат иногда более продуктивен, чем положительный. Он стимулирует поиски и в конечном счете приводит к неожиданным находкам. Это и произошло в данном случае после анализа инверсий отдельно у мужчин и у женщин. Оказалось, что исходная гипотеза имеет преимущественно «мужской» характер, позволяя объяснить 59 % инверсий у мужчин и лишь 46 % У женщин (различия значимы при р<0,05). Хотя разница в 13 % не особенно велика, она заставила нас более внимательно отнестись к анализу индивидуальных различий и, временно отступив от норм выборочного исследования, отдать предпочтение исследованию типа N = 1 [Dukes, 1965]. Мы выделим теперь несколько «чистых случаев», на примере которых покажем действие качественно различных механизмов формирования оценок психологической удаленности.

В качестве таких «чистых случаев» будут рассмотрены индивидуальные оценки удаленности, полученные от двух участников исследования — наиболее ярких представителей группы лиц, у которых преобладала ориентация на психологическое время. Условимся в дальнейшем называть их Константин и Людмила. Константин дал наибольшее число инверсий среди мужчин (23), Людмила — среди женщин (25). Оба они приблизительно одного возраста (42 и 41 год); имеют широкий круг разнообразных интересов, выходящих далеко за пределы их основной (педагогической) работы. Анализ полученных ответов мы начнем с оценок Константина, ибо они хорошо объясняются исходной «мужской» гипотезой.

Инверсии у Константина. В числе 15 наиболее важных событий своей жизни Константин назвал 11 событий прошлого и 4 — будущего, оценив удаленность и указав дату каждого из них следующим образом:

Сопоставление оценок удаленности с хронологической удаленностью событий от даты опроса (1981.IV) обнаруживает инверсии в 23 парах событий: 1—5, 1—11, 2—5, 2—11, 3–5, 3–6, 3–9, 3—11, 4–5, 4–6, 4–7, 4–9, 4–Ю, 4–11, 6—11, 7–9, 7—11, 8–9, 8–10, 8–11, 9–11, 10–11, 14–15. В 22 парах оценки удаленности соответствуют хронологической удаленности событий, в 11 — оценки одинаковы. Таким образом, если не учитывать случаи одинаковых оценок, которые могли быть обусловлены недостаточной дифференцированностью лексической шкалы, то инверсии возникают даже чаще, чем совпадения с хронологией. Это свидетельствует о независимости психологической удаленности, особенно в прошлое, от хронологической удаленности событий. Наиболее выразительно это проявляется в оценках 4–го и 11–го событий. «Знакомство с книгами Фолкнера и Хемингуэя» (4) произошло в 1958 г. и оценивается «совсем недавним», а происшедшая полтора десятилетия спустя «встреча с океаном» (11) находится в «давно».

Таблица 9. Инверсии удаленности, показатели реализованности и потенциальности событий у Константина

Приведем показатели реализованности и потенциальности событий в каждой инвертированной паре, вычисленные на основе проведенного Константином причинного и целевого анализа межсобытийных отношений. Эти показатели в их сравнении с оценками удаленности представлены в табл. 9. Как видим, 17 из 23 инверсий полностью объясняются различиями в реализованности (потенциальности) событий. Возвращаясь к паре 4—11, можно обнаружить, что событийное поле «знакомства с книгами…» (4) реализовалось лишь на 50 %, в то время как у «встречи с океаном» (11) реализованность почти вдвое большая — 95 %. Поэтому еще чреватое будущими следствиями «знакомство» приближается к психологическому настоящему, а почти исчерпавшая себя «встреча» отдаляется в давнее прошлое. Что касается шести инверсий, оставшихся теоретически необъяснимыми, то было бы большой наивностью надеяться объяснить все инверсии, учитывая эмпирические ограничения и случайные факторы, которые могут оказать влияние на оценки удаленности.

Итак, приведенные данные позволяют сделать вывод о том, что в рассмотренном случае в основе инверсий удаленности лежат различия в реализованности и потенциальности событий, обусловленные особенностями субъективной структуры межсобытийных связей. Этот вывод полностью согласуется с гипотезой о природе отношений удаленности в психологическом времени.

Инверсии у Людмилы. Из 15 событий 13 Людмила указала в прошлом, 2 — в будущем. Оценки удаленности и даты событий были следующими:

У Людмилы больше инверсий, чем у коголибо из остальных опрошенных (25): 24 инверсии имеют место в прошлом, 1 — в будущем. Инвертированными оказались следующие пары событий: 3—8, 3—9, 3—10, 4—5, 4—6, 4—7, 4—8, 4—9, 4—10, 4—11, 4—12, 5—6, 5—7, 5—8, 5—9, 5— 10, 5—12, 6—8, 6—9, 6—10, 7—8, 7—9, 7—10, 11—12, 15— 14. Особенно много инверсий дало 4–е событие — «мое общение», происшедшее за 20 лет до опроса и тем не менее оцениваемое «совсем недавним». В отличие от Константина лишь треть имеющихся инверсий (8 из 25) может быть объяснена у Людмилы различиями в реализованности (потенциальности) событий — гипотезой, оказавшейся адекватной в предыдущем случае. Не станем утомлять читателя числами, показывающими сколь безуспешны были попытки объяснить особенности временных оценок женщин исходя из «мужской» гипотезы, а опишем механизмы, позволяющие понять собственные причины инверсий у Людмилы.

4. Временные децентрации

До сих пор мы исходили из неявного допущения, что человек оценивает психологическую удаленность событий, принимая за точку отсчета момент хронологического настоящего. Именно этот момент, считали мы, является своего рода личным временным центром, по отношению к которому межсобытийные связи интерпретируются как реализованные, актуальные и потенциальные и образуют психологическое прошлое, настоящее и будущее личности. Момент хронологического настоящего выступает, таким образом, критерием актуальности межсобытийных связей. Всегда ли оправдано это допущение?

Будь это так, трудно было бы понять, почему, несмотря на многочисленные призывы, переходящие в различных формулировках из столетия в столетие, столь сложно «жить моментом», «сегодняшним днем», «настоящим». Конечно, это нередко удается и тогда:

Мой наступивший день

Вовсю сияет,

Я в нем живу,

Я растворяюсь в нем…

(Лисянский)

Но ведь поэзия полна также тоски по прошедшему или предчувствия будущего, и для многих близкими могут оказаться строки Тютчева:

На мне, я чую, тяготеет

Вчерашний зной, вчерашний прах!..

или Бальмонта:

Желаньем томясь несказанным,

Я в неясном грядущем живу…

Жить в настоящем, прошлом, будущем — не только поэтические образы. Приведенные высказывания отражают доминирование у человека той или иной временной ориентации — эмпирически наблюдаемый факт, который исследователи иногда кладут даже в основание психологической типологии личности [Бергсон, 1979, 74; Манн, Зайглер, Осмонд, 1977; Rabin, 1978, 296; Ковалев, 1979, 19], выделяя при этом людей, ориентированных на прошлое, настоящее, будущее или на их единство. Вместе с тем «жить в прошлом» или «жить в будущем» фактически означает превращение психологического прошлого или будущего в настоящее, и в этом смысле человек всегда живет в своем психологическом настоящем.

Взаимопревращения модусов психологического времени друг в друга возможны, на наш взгляд, благодаря наличию у человека особых механизмов временной децентрации — способности взглянуть на свою жизнь с любой временной позиции, с любого хронологического момента своей жизни, порой даже — с точки зрения момента, выходящего за границы собственной жизни. Такая децентрация предполагает возможность отделения личного временного центра от момента хронологического настоящего и перенос этого центра в любой иной момент хронологического прошлого или будущего. Временные децентрации проявляются в таких высказываниях человека о своих текущих событиях, как: «этого я и ждал» или «будет о чем вспоминать». В первом случае личный временной центр смещен в хронологическое прошлое, вследствие чего текущее событие может переживаться как будущее («ждал»); во втором случае временной центр смещен в хронологическое будущее, и событие может переживаться уже прошедшим («вспомнить»). Пожалуй, наиболее ярким примером временной децентрации является мысленное перенесение временного центра в момент, который будет предшествовать биологической смерти и, как результат такого переноса — предвосхищение интегральной оценки всего своего жизненного пути с точки зрения этого последнего момента жизни. Проиллюстрируем сказанное известными словами Н. Островского, в которых отчетливо выражена подобная децентрация: «Самое дорогое у человека — это жизнь… И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества» [1967, 622—623].

В общепсихологическом аспекте временные децентрации сходны с детально описанными Пиаже децентрациями в восприятии — изменение центра перцептивного пространства и в мышлении — способность к переходу от одной частной точки зрения к другой [1969, 128, 196]. Децентрации Пиаже связаны преимущественно с процессами познания пространственных отношений между объектами или временных отношений в ситуативном масштабе. С децентрациями в биографическом и историческом масштабах сходны «интроспективные перевоплощения», описанные на материале литературного творчества [Грузенберг, 1924, 87—104].

На наш взгляд, они являются одним из основных в проблематике психологического времени. Благодаря механизмам временной децентрации человек способен к «объемному видению» каждого момента жизни с точки зрения любого другого момента, к целостному осознанию своего жизненного пути, к расширению своей «временной картины» и осмыслению собственной жизни в историческом контексте. Поэтому специальное исследование закономерностей формирования механизмов временной децентрации в онтогенезе могло бы во многом обогатить психологию. Указанные механизмы рассмотрены ниже лишь в связи с непосредственно интересующим нас вопросом об отношениях удаленности в психологическом времени.

Децентрации коренным образом могут изменить временной статус разных межсобытийных связей. Актуальные по отношению к хронологическому настоящему связи могут переживаться реализованными, если человек «живет в будущем» или ненадолго мысленно ушел в него; актуальные связи могут превращаться в потенциальные, если человек «живет в прошлом». В свою очередь реализованные связи могут актуализироваться за счет смещения временого центра в хронологическое прошлое или даже переживаться как потенциальные, если человек «остался в своем далеком прошлом». Так, воспоминание может стать столь ярким, что затмит собой текущие события, реализованные связи актуализируются и из единиц психологического прошлого превратятся в единицы психологического настоящего. Аналогичные превращения происходят в момент «мечты и надежды», когда актуализированные потенциальные связи из психологического будущего переходят в фонд психологического настоящего. Таким образом, благодаря децентрациям единицы психологического прошлого, настоящего и будущего утрачивают свою устойчивость и трансформируются друг в друга.

Изменение временного статуса межсобытийных связей может привести к изменениям в степени актуальности, потенциальности и реализованности событий и тем самым — к изменению оценок психологической удаленности. Обратимся к примеру. Пусть субъективная структура межсобытийных связей у какоголибо индивида имеет вид, изображенный на рис. 14, и тождественна структуре, изображенной ранее на рис. 13. Рассмотрим возможные варианты локализации личного временного центра на оси хронологического времени: совпадение временного центра с моментом хронологического настоящего (рис. 14, б), смещение в хронологическое прошлое (рис. 14, е) и в хронологическое будущее (рис. 14, а). Сравним степень реализованности — потенциальности каждого события и возможные оценки их психологической удаленности. Как видим, смещение временного центра привело к существенным изменениям. При

Рис. 14. Динамика оценок психологической удаленности при временных децентрациях:

а — смещение личного временного центра (ЛВЦ) в хронологическое будущее;

б — совпадение личного временного центра с хронологическим настоящим;

в — смещение личного временного центра в хронологическое прошлое.

смещении в прошлое реализованные связи вовсе исчезли, и события 1 и 2 стали принадлежать к «сейчас». Событие 4, относящееся к хронологическому прошлому, парадоксальным образом стало принадлежать психологическому будущему и оцениваться как «нескоро». Парадоксы обнаруживаются и при смещении временного центра в будущее. При этом в «очень давнее» прошлое отдаляются не только хронологически прошедшие события, но и предстоящее событие 5. Таким образом, временные децентрации деформируют оценки психологической удаленности и чреваты парадоксами вроде «воспоминаний о будущем» и «предвосхищений прошлого». Эти парадоксы знакомы писателю, поэту, неоднократно демонстрировались театром, кино и телевидением [Богомолов, 1977], описаны они и в научной литературе. Взаимопревращения психологического прошлого, настоящего и будущего проявляются в феноменах «уже виденного» и «никогда не виденного», «двухколейности переживаний», «вспышке пережитого», «хронологическом регрессе», проанализированных Н. Н. Брагиной и Т. А. Доброхотовой [1981, 112—144]. Хотя авторы исследовали эти переживания преимущественно в клинике, они возможны, на наш взгляд, не только в патологии, но и в норме. Феномен «уже виденного», при котором человек, находясь в новой, незнакомой для него обстановке, испытывает ощущение, что все это уже было, уже видено, пережито в прошлом, возникал, наверное, у каждого. И. А. Гончаров, описывая сон Обломова, отмечал: «На человека иногда нисходят редкие и краткие задумчивые мгновения, когда ему кажется, что он переживает в другой раз когдато и гдето прожитой момент» [1963, 512]. Столь же не необычны и другие перечисленные феномены. Даже «вспышка пережитого» — актуализация и вторичное переживание фрагментов прошлой жизни под влиянием электрической стимуляции коры головного мозга — имеет свои прототипы в нормальном состоянии, когда, увлекаемые «потоком сознания», мы уходим в мир воспоминаний, полностью отрешаясь от интересов сегодняшнего дня. Различие между нормой и патологией состоит, видимо, не в частоте или диапазоне временных децентрации, а в степени их обратимости. Если нормальный взрослый человек, переместив свой временной центр в прошлое или будущее, без особого труда может вернуть его в момент хронологического настоящего, то при патологических нарушениях такой возврат затруднен. Это приводит к необычайной «застойности» многих переживании времени, их отрыву от наличной жизненной ситуации.

Возвратимся к анализу динамики оценок удаленности под влиянием временных децентраций. Вряд ли можно надеяться экспериментально обнаружить восприятие событий хронологического прошлого как «скорых» или «нескорых», а событий хронологического будущего — как «давних» или «недавних». Во всяком случае в нашем исследовании мы не получили ни одной такой оценки. В силу внутренней противоречивости, с точки зрения здравого смысла, они, скорее всего, будут отбрасываться испытуемыми. Быть может лишь в гипнотическом состоянии удалось бы выявить подобные парадоксальные ответы[19].

Рис. 15. Возникновение «необъяснимой инверсии» в результате временной децентраций:

а — совпадение личного временного центра (ЛВЦ) с моментом хронологического настоящего;

б — смещение личного временного центра в хронологическое будущее; R — peaлизованность, — потенциальность.

Вместе с тем децентраций позволяют понять, почему далеко не все обнаруженные нами инверсии удалось объяснить гипотезой о связи оценок удаленности со степенью реализованности (потенциальности) событий. Дело в том, что децентраций могут привести к возникновению таких инверсий, которые были бы невозможны в условиях совпадения личного временного центра с моментом хронологического настоящего и неизменной структуры межсобытийных связей. На рис. 15 изображена ситуация, в которой может появиться «необъяснимая инверсия». Если человек центрирован на хронологическом настоящем (рис. 15, а), то психологическая удаленность событий 1 и 2 соответствует их хронологической удаленности. Стоит же сместить временной центр в будущее (рис. 15, б), как 2–е событие становится более реализованным, чем 1–е, и возникает инверсия в оценках их удаленности, необъяснимая, если исследователю не известно наличие децентрации. Следовательно, исходная гипотеза связи оценок удаленности с реализованностью (потенциальностью) может подтвердиться лишь при отсутствии временных децентрации. Другими словами, чем больше человек ориентирован «на настоящее», чем меньше у него временных децентрации, тем с большей вероятностью имеющиеся у него инверсии могут быть объяснены исходной гипотезой. Пока это лишь теоретический прогноз. Попытаемся проверить его на полученном нами фактическом материале. Опрошенным лицам предлагалось оценить свои временные ориентации с помощью трех биполярных семибалльных шкал:

Инструкция. «С помощью предлагаемых шкал попытайтесь оценить свои переживания времени в настоящий период Вашей жизни. Если Вы в наибольшей степени согласны с утверждением, приведенным на одном из концов шкалы, обозначьте Ваш ответ следующим образом:

или

Если Вы в одинаковой мере согласны с обоими утверждениями, поместите Вашу отметку в середине шкалы:

Промежуточные между крайней и срединной оценки соответствуют большему или меньшему согласию с тем или иным утверждением».

На основании полученных оценок определялась степень выраженности ориентации на настоящее, прошлое, будущее.

Возможная максимальная оценка каждой из ориентаций равна 14 баллам и соответствует следующим ответам: максимальная ориентация на настоящее —

максимальная ориентация на прошлое —

максимальная ориентация на будущее —

Минимальная выраженность каждой ориентации равна 2 баллам; ей соответствуют ответы, противоположные приведенным.

Для каждого респондента был подсчитан также процент «объяснимых инверсий», то есть удельный вес инверсий, которые можо было объяснить исходной гипотезой, в общем количестве имеющихся у респондента инверсий (технику вычислений см. в табл. 9).

После этого были вычислены коэффициенты линейной корреляции между процентом объяснимых инверсий и выраженностью ориентаций на прошлое, настоящее и будущее у всех опрошенных, у мужчин и женщин в отдельности (табл. 10). Полученные коэффициенты невысоки, но их общая тенденция соответствует ожидаемой. По мере усиления ориентаций на настоящее значимо возрастает процент «объяснимых инверсий» во всей выборке. Различий между мужчинами и женщинами в этом отношении нет (более низкая значимость коэффициентов корреляции в сравнении с выборкой в целом, несмотря на то что сами коэффициенты несколько выше, связана с меньшей величиной подвыборок). Это подтверждает мысль о том, что условием адекватности исходной гипотезы является совпадение личного временного центра с хронологическим настоящим, а причиной неадекватности являются временные децентрации, связанные с ориентацией на прошлое и будущее. Конечно, полученные результаты не являются прямым доказательством влияния децентрации на оценки удаленности, поскольку шкалы временной ориентации не позволяют диагностировать локализацию временного центра в каждом отдельном случае оценивания, что необходимо для строгой проверки. Возможно, это и обусловило невысокие значения коэффициентов корреляции.

Таблица 10. Коэффициенты корреляции между временными ориентациями и процентом «объяснимых инверсий»

* — p< 0,10; ** — p< 0,5.

При одинаковом влиянии ориентаций на настоящее у мужчин и у женщин наметились любопытные различия во влиянии ориентаций на прошлое и будущее. У мужчин процент «объяснимых инверсий» имеет слабую тенденцию к снижению по мере усиления ориентаций на будущее (r = —0,38), а у женщин — с усилением ориентаций на прошлое (r = —0,40). Следовательно, в нашей выборке мужчины склонны были к большей актуализации психологического будущего, а женщины — прошлого.

Проведенный теоретический анализ и полученные факты позволили внести существенные дополнения в первоначальную формулировку гипотезы удаленности. Теперь она выглядит так: по мере увеличения степени реализованности (потенциальности) элементарного события относительно личного временного центра оно должно оцениваться все более и более удаленным в психологическое прошлое (будущее).

При такой формулировке становится понятным, почему исходная гипотеза не была подтверждена во всех случаях. Мы здесь не контролировали локализацию временного центра, а исходили из априорного допущения, что он всегда совпадает с моментом хронологического настоящего.

Достаточно ли указанных дополнений для объяснения различий в степени подтверждаемости исходной гипотезы у мужчин и у женщин? Напомним, что большинство мужских инверсий можно было бы объяснить и без введения понятия «личный временной центр», у женщин же объяснимых инверсий было значимо меньше. Думается, это обусловлено тем, что смещения временного центра в хронологическое прошлое или будущее приводят оценкам удаленности, в различной степени отличающихся от оценок, которые имели бы место при совпадении центра с хронологическим настоящим. Децентрации в прошлое, видимо, сильнее деформируют первоначальные оценки удаленности, чем децентрации в будущее. Это связано уже с тем, что реализованных связей было больше, чем потенциальных (соответственно 34 и 25 %, различия значимы при р<0,01). Следовательно, неконтролируемые актуализации психологического прошлого могли встречаться чаще, чем актуализации психологического будущего. Это и привело к большему числу инверсий в оценках прошедших событий, чем предстоящих (соответственно 170 и 87 инверсий), а также к большему числу необъяснимых инверсий (соответственно 90 и 42). Если же учесть большую выраженность у женщин, в сравнении с мужчинами, децентрации в прошлое, то вероятность возникновения «необъяснимых инверсий» у женщин становится еще выше, что и было обнаружено в действительности (84 необъяснимые инверсии у женщин, 41 — у мужчин).

Наше предположение о большей «чувствительности» отношений удаленности к актуализациям прошлого, чем будущего, созвучно мысли H. H. Брагиной и Т. А. Доброхотовой об асимметрии «индивидуального времени» в зрелом возрасте. Согласно их наблюдениям, эта асимметрия проявляется в таких оппозициях при переживаниях прошлого и будущего, как: известность — неизвестность, определенность — неопределенность, дискретность — непрерывность, обратная — прямая связь с настоящим. Для нас существенна последняя характеристика: чем более актуально в сознании настоящее, тем более подавлено прошлое и тем более очерчено будущее [Брагина, Доброхотова, 1981, 172]. Если это так, то ориентация на будущее, скорее, сходна с ориентацией на настоящее, а ориентация на прошлое отлична от нее. В результате этого смещения в прошлое существенно искажают «видение» жизненных событий и чреваты более выраженными деформациями временных отношений.

Таблица 11. Инверсии удаленности, показатели реализованности и потенциальности событий у Людмилы

Анализ временных децентраций был необходим для выяснения причин «необъяснимых инверсий». Попытаемся снять с них покров таинственности, едва не поставивший нас в тупик при проверке исходной гипотезы. Обратимся вновь к разбору оценок удаленности у Людмилы. Этот случай — наиболее выразительная иллюстрация взаимосвязи необъяснимых инверсий и временных децентраций, поскольку почти все имеющиеся у нее инверсии (23 из 25) удалось объяснить при условии смещения временного центра в каждом случае оценивания. Оказалось, что, оценивая то или иное событие, Людмила мысленно «переносилась» в момент, непосредственно следующий за данным событием (если оно принадлежало хронологическому прошлому) или предшествующий данному событию (если оно принадлежало будущему). Удаленность каждого события оценивалась с характерной лишь для него временной позиции. Отчасти это проявлялось даже во внешнем поведении — взгляд устремлялся вовнутрь, Людмила погружалась в состояние, подобное медитации, и отрешалась от ситуации опроса настолько, что нередко приходилось торопить ее с ответом, напоминая необходимость оценить данное событие. При переходе к оценке следующего события картина повторялась: «уход в раздумья» — напоминание — «возвращение к реальности». (Похожим образом вели себя многие женщины, поведение мужчин чаще напоминало четкий и быстрый ответ ЭВМ на информационный запрос).

В табл. 11 приведены показатели реализованности и потенциальности событий в каждой инвертированной паре. Эти показатели рассчитывались на основании каузометрического опроса двояким способом: во–первых, исходя из предположения о совпадении личного временного центра с моментом хронологического настоящего (фиксированный ЛВЦ), во–вторых, исходя из предположения о смещении временного центра к последующему (для событий прошлого) или предшествующему (для будущих событий) хронологическому моменту в каждом случае оценивания (подвижный ЛВЦ). Приведенные данные не оставляют, думается, сомнения в природе инверсий у Людмилы — почти все они могут быть объяснены механизмами децентраций.

Выяснив природу инверсий у Людмилы, мы провели аналогичный анализ инверсий удаленности по всей выборке с тем, чтобы определить, в какой мере допущение о подвижном временном центре «работает» у остальных респондентов. Оно оказалось гораздо более универсальным, чем мы ожидали. С его помощью удалось полностью объяснить 70 % всех имеющихся инверсий, причем процент «объяснимых инверсий» особенно высок был у женщин — 77 % (табл. 12).

Таблица 12. Процент «объяснимых инверсий» при условии фиксированного и подвижного личного временного центра

Сравнение процента «объяснимых инверсий» при фиксированном и подвижном временном центре обнаруживает существенные различия, особенно у женщин, где он возрос с 46 до 77 %. Большинство же мужских инверсий в равной степени объясняются как при фиксированном, так и при подвижном центре. В целом же процент «объяснимых инверсий» увеличился с 51 до 70 %. Это позволяет сделать вывод о большей развитости механизмов децентрации у женщин. В оценках удаленности женщины занимают, по всей видимости, более «приближенную» к рассматриваемому событию позицию, а мужчины — как «приближенную», так и «отстраненную».

Подведем некоторые итоги. Начав анализ отношений психологической удаленности с предположения о совпадении личного временного центра с моментом хронологического настоящего, мы пришли к необходимости введения понятия «временные децентрации», а затем и к выводу о подвижности временного центра. В ходе анализа исходная гипотеза конкретизировалась, становилась все более адекватной реальным фактам. Мы внесем в нее последнее дополнение, после которого итоговая формулировка гипотезы будет таковой: по мере увеличения степени реализованности (потенциальности) элементарного события относительно личного временного центра, локализация которого может различаться при оценке разных событий, данное событие должно оцениваться все более и более удаленным в психологическое прошлое (будущее).

Мы не ошиблись, все еще пользуясь термином «гипотеза». Хотя ее разнообразной проверке была посвящена вся глава, преждевременно было бы говорить об окончательном доказательстве. Речь шла о ее теоретическом обосновании, о демонстрации эвристических возможностей, о поиске средств и путей ее эмпирической верификации. Все это лишь подступы к решению проблемы удаленности в рамках причинно–целевой концепции психологического времени.

Проблема удаленности заслуживает пристального внимания не только с чисто теоретической, но и с практической точки зрения. Хотелось бы подчеркнуть ту большую мотивационно–регулятивную роль, которую оценки психологической удаленности выполняют в повседневной жизни. Являясь, по существу, отражением актуальной значимости того или иного события, они могут давать мощный энергетический заряд, действенный стимул к жизни, когда, стремясь к достижению своих главных жизненных целей и воспринимая свое прошлое как трамплин для их реализации, человек, несмотря на трезвое понимание того, что годы, а быть может, десятилетия отделяют его от победного триумфа, чувствует близость желанного, уверен в том, что оно «скоро» наступит. Чувство удаленности может и расслаблять, и тогда, ничего не предпринимая для достижения планируемого, живя с мыслью, что грядущее «еще нескоро», мы незаметно для самих себя теряем шанс за шансом и лишь констатируем, как «еще нескоро» превращается в «могло бы случиться».

Мотивируют оценки не только будущего, но и прошлого. Перебрасывая мосты из прошлого в будущее, отдавая себе отчет в последствиях и целях своих поступков, мы все же «приостанавливаем мгновение». И события многолетней давности, воспринимаемые как «сейчас» или «совсем недавно», могут либо заставлять краснеть, либо не давать погрязнуть в суете мелких дел и забот. С другой стороны, мысленно отсекая все связи прошлого с событиями своего будущего, иногда удается как бы начать жизнь заново, «забыв себя прежнего», чувствуя, что то, что было — было «очень давно» и возврата к нему нет.

Природа психологической удаленности неразрывно связана со степенью реализованности и потенциальности событий. При переходе с уровня отдельных событий и их взаимосвязей на уровень целостного жизненного пути эти характеристики предстают уже в ином виде — в переживании человеком реализованности всей своей жизни, на основе которого возникает феномен «психологического возраста» и формируется самооценка личностью своего возраста в целом.

ГЛАВА V

СВОЙСТВА ВРЕМЕНИ В ПЕРЕЖИВАНИИ ЧЕЛОВЕКА

________________________________________________________________________________

«Во времени живя, мы времени не знаем.

Тем самым мы себя самих не понимаем.»

П. Флеминг, «Размышление о времени»

Формы переживания времени личностью многообразны. И, может, одним из исторически первых было чувство собственной беспомощности перед могуществом времени, что находило свое воплощение в его обожествлении. Таким оно предстает в памятнике древнеиндийской культуры «Атхарваведе»: «Время! Оно простирается во все существования. Оно шествует как первый бог… Временем послано и существует все, что было и что должно быть». Идея всемогущего и беспощадного времени проходит сквозь философию и искусство различных эпох и народов. «О Постум! Постум! — восклицает Гораций, — льются, скользят года». «Все, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время», — сокрушается Сенека. А спустя столетия Байрон напишет: «Уходит все, а Время нудит: «Пора, умри» — и замкнут круг». И наконец, в XX веке находим следующие строки у Ахматовой:

Что войны, что чума? Конец им виден скорый;

Их приговор почти произнесен.

Но как нам быть с тем ужасом, который

Был бегом времени когдато наречен?

Но не страхом единым откликается время в человеке. Оно может открываться и совсем иными гранями. «Счастливейшее переживанье раннего детства — это медленность времени, протяженность в нем, не ведающая конца» [Шагинян, 1980, 8]. Более дифференцированным становится переживание времени в зрелые годы. «Есть у меня свой собственный словарь, — отмечает Монтень, — время я провожу, когда оно неблагоприятно и тягостно. Когда же время благоприятствует, я не хочу, чтобы оно просто проходило, я хочу овладеть им, задержать его» [1979, т. 2, 307].

Когда подобно Монтеню мы пытаемся овладеть временем, властвовать над ним, его сложность и многоликость раскрывается с особой полнотой. Именно благодаря богатству и разнообразию свойств времени в переживании человека тема времени становится одной из центральных в искусстве XX века. В современной художественной литературе, музыке, живописи, в киноискусстве время становится не только предметом художественного описания, но и объектом творческого эксперимента, направленного на раскрытие глубинных временных свойств и отношений, проявляющихся в сфере сознания и деятельности человека [Иванов, 1974]. «Пока философы спорили о реальности времени, — пишет Н. К. Гей, — о субъективном или объективном его существовании, литература не просто говорила да или нет, а стремилась проникнуть внутрь временного потока и постичь его внутренние свойства и проявления, делала все, чтобы представить каково оно, это время — прерывистое или непрерывное, упругое или тягучее, плавное или скачкообразное, связано с ходом реальных событий или нейтральное «пространство» для них» [1975, 220]. О том, что перечисленные свойства переживаемого времени это не плод художественного воображения, а реальные психологические явления, свидетельствует, в частности, не совсем обычный эксперимент, в котором прелагались для сравнения две записи одного и того же музыкального произведения в исполнении Петрова и Шаляпина. Требовалось оценить время исполнения в обоих случаях. Оказалось, что «у слушателей Петрова «психологическое время» немногим больше физического, а у Шаляпина — бесконечно больше» [Борисовский, 1979, 101]. Слушатели даже приблизительно не смогли оценить время звучания голоса гениального певца, несколько минут превратились для них в неизмеримо большой интервал времени внутреннего, психологического[20]. Следовательно, ограниченность времени в хронологическом смысле может быть преодолена благодаря особому свойству психологического времени. Для иллюстрации других его свойств обратимся к произведению Д. Гранина «Картина». В переживании одного из его героев привычное, казалось бы, рабочее время предстает в следующем виде: «Никогда еще время в этом кабинете не двигалось так медленно. Оно растягивалось, разрывалось на мелкие события, а в промежутках оно останавливалось» [1980, 129].

Итак, время может растягиваться, разрываться и даже останавливаться, а переживания его ограниченности или неограниченности, растяжения или сжатия, цельности или разорванности — это психологическая реальность, описать и образно представить которую способно искусство. Однако определить закономерности возникновения и механизмы формирования свойств психологического времени — это задача научной психологии.

В связи с этим в данной главе изложены результаты исследования основных свойств времени в переживании человека и предпринята попытка объяснения механизмов их формирования с точки зрения причинно–целевой концепции.

1. Шкалы и факторы переживания времени

Поставленная проблема мало изучена в психологии. «Ученые, — подчеркивают В. П. Зинченко и М. К. Мамардашвили, — предпочитают временную протяженность психического оставить искусству, которое, впрочем, неплохо справляется с нею» [1977, 110]. Поэтому в тех случаях, когда временные переживания становятся предметом научного анализа, исследователи обращаются прежде всего к художественным образам. Так, ставший популярным в американской психологии «тест метафор времени» включает 25 словосочетаний, выделенных при анализе различных метафорических определений времени в поэзии и прозе [Knapp, Gurbutt, 1958; Knapp, 1960]. Однако эти метафоры представляют собой некоторые единичные временные образы и сами по себе еще не раскрывают природу тех свойств психологического времени, о которых шла речь выше.

Чтобы выделить эти свойства, мы обратились к анализу наиболее распространенных эпитетов, употребляемых в художественной литературе и искусствоведении при описании времени в переживании человека. Был составлен первичный список из 17 пар противоположных по значению характеристик, который лег в основу конструирования биполярных семибалльных шкал. В этом списке время описывалось через такие характеристики: «течет медленно — течет быстро», «пустое — насыщенное», «плавное — скачкообразное», «сжатое — растянутое», «однообразное — разнообразное», «цельное — раздробленное», «непрерывное — прерывистое», «беспредельное — ограниченное», «содержательное — бессодержательное», «замедляется — ускоряется», «пассивное — активное», «приятное — неприятное», «слабое — сильное», «запланированное — стихийное», «бесконтрольное — контролируемое», «организованное — неорганизованное», «неосмысленное — осмысленное». После двух идентичных предварительных опросов, проведенных (с интервалом в 10 дней) среди 22 взрослых респондентов с целью выяснения того, насколько доступны эти шкалы пониманию респондентов и насколько устойчивы шкальные оценки, первичный список был сокращен до 10 основных шкал переживания времени — наиболее доступных для понимания, несинонимичных, устойчивых и, как подтвердило дальнейшее исследование, имеющих хороший разброс индивидуальных оценок (табл. 13). Эти шкалы, сконструированные по типу шкал семантического дифференциала Осгуда, использовались в дальнейшем исследовании.

Таблица 13. Статистические показатели шкал переживания времени

* В качестве показателя устойчивости приведена величина средней арифметической ошибки, вычисляемая по формуле [Саганенко, 1979, 58]:

где — число респондентов, , — оценки по анализируемой шкале l–го респондента в I и во II опросах соответственно

Основное исследование было проведено на 30 респондентах (15 мужчин и 15 женщин в возрасте 28—42 лет), участвовавших также в каузометрическом опросе. Каждому опрашиваемому предлагалось оценить свои переживания времени в настоящий период жизни по 10 основным шкалам, предъявляемым в следующей форме[21] (текст инструкции аналогичен приведенному на с. 133):

Основной опрос проводился в индивидуальной форме. Кроме того по этим же шкалам был проведен групповой опрос, в котором анкетные листы заполнялись одновременно всеми респондентами, находящимися в одной аудитории (63 человека: 50 мужчин и 13 женщин в возрасте 22—40 лет, все с высшим образованием). В табл. 13 приведены показатели разброса индивидуальных оценок по результатам основного и дополнтельного опросов.

Структура полученных шкальных оценок исследовалась с помощью факторного анализа[22]. Результаты факторизации приведены в табл. 14 отдельно по данным основного и дополнительного опросов. Факторизация результатов основного опроса позволила выделить 3 главных фактора, которые могут быть названы: «континуальность — дискретность времени», «напряженность времени», «эмоциональное отношение к диапазону времени». Как видно из табл. 14, эти факторы воспроизводятся и в дополнительном исследовании, хотя их вес в общей факторной структуре несколько иной. Так, наибольший вес у респондентов основного опроса имеет фактор дискретности времени, который обусловил 38 % общего разброса оценок; в дополнительном же опросе он занимает третье место по своему вкладу, а наиболее весомым становится фактор напряженности времени (39 %). Причины этих различий могут быть связаны и с формой проведения опросов (индивидуальная — в основном, групповая — в дополнительном), и с различиями в возрастно–половой структуре респондентов, и, возможно, с тем, что в основном опросе участвовали лица преимущественно с гуманитарным образованием, а в дополнительном — с техническим. Выяснение причин различий в факторной структуре оценок требует специального репрезентативного исследования, для нас же в данном случае важен вывод о принципиальной общности факторов переживания времени. Эти факторы — степень дискретности, напряженности и эмоциональное отношение к диапазону времени — являются основными координатами пространства переживаний времени, специфическими базисными свойствами психологического времени личности. Рассмотрим более детально их содержание.

Таблица 14. Факторные нагрузки шкал переживания времени (по результатам основного и дополнительного опросов)

* — p< 0,01.

Фактор континуальности–дискретности времени

Как видно из табл. 14, содержание этого фактора задается преимущественно следующими шкалами: «плавное — скачкообразное», «непрерывное — прерывистое», «цельное — раздробленное», «однообразное — разнообразное». Дискретное время — это время скачкообразное, прерывистое, раздробленное, чаще разнообразное; континуальное — время плавное, непрерывное, цельное, с тенденцией к однообразию.

Сама возможность переживания времени дискретным еще раз подтверждает, что такие, казавшиеся сравнительно недавно универсальными, свойства времени, как его монотонность и непрерывность [Тугаринов, 1978, 12], являются лишь частными характеристиками физического времени на уровне макромира. Они не могут быть применены при описании времени в физике элементарных частиц [Мостепаненко, 1974, 220], а также при характеристике специфически личностных форм его переживания. В связи с этим безосновательным представляется утверждение автора одного из интересных в целом исследований проблемы причинности: «Можно определенно сказать, что никто не представляет себе прерывного времени, да в этом и нет необходимости» [Перминов, 1979, 172—173]. В свете полученных нами данных ближе к истине находится мысль В. В. Налимова: «Даже при внешнем взгляде на парадоксы времени легко уловить, что большая часть из них связана с пресловутым противопоставлением непрерывного дискретному» [1979, 247].

Выделенный нами фактор дискретности времени созвучен фактору, описанному ранее в одном из исследований, проведенном по методике «метафоры времени» [Knapp, Gurbutt, 1958]. Авторы выделили фактор, один из полюсов которого включал в качестве основных следующие метафоры: «низка бус», «разворачивающаяся веревка», «горящая свеча». Эти метафоры выражают непрерывность, монотонность, плавность времени, поскольку указывают прежде всего на однородность описываемых явлений. Второй полюс фактора определяют две метафоры: «галопирующий всадник» и «скала Гибралтара». Связь первой из них с дискретностью (скачкообразностью и прерывистостью) времени очевидна. Что касается второй метафоры, то сам образ скалы Гибралтара, символизирующий глубокий обрыв, резко прерывающий материк и фиксирующий границу между землей и водной стихией, с большой поэтической силой выражает ощущение дискретности в целом, в том числе и дискретности времени.

Фактор напряженности времени

Структуру этого фактора определяют шкалы: «сжатое — растянутое», «пустое — насыщенное», «организованное — неорганизованное», «медленное — быстрое». Напряженное время — это время сжатое, насыщенное, организованное, достаточно быстрое; ненапряженное — растянутое, пустое, неорганизованное, медленное (табл. 14).

Этот фактор, как и предыдущий, имеет свой аналог во втором факторе, выделенном с помощью метафор времени и получившем название «фактор потребности в достижении». Один из полюсов последнего включает метафоры: «быстро ткущееся полотно», «ускоряющийся поезд», «галопирующий всадник», «убегающий вор», «струя в полете», «стремительный водопад», «ураган». На втором полюсе располагаются: «громадное небесное пространство», «спокойный неподвижный океан», «лестница, ведущая вверх», «дорога, ведущая через холм». При сопоставлении содержания факторов напряженности времени и потребности в достижении отчетливо проявляется смысловая близость, если не тождественность соответствующих шкал и метафор. Однако, на наш взгляд, термин «напряженность» точнее отражает временное содержание этого фактора, чем термин «потребность в достижении». Происхождение последнего, неудачного во временном аспекте названия связано с тем, что соответствующий ему фактор дал высокую корреляцию с тестом, измеряющим уровень потребности в достижении [Knapp, Gurbutt, 1958, 429].

Переживание напряженности — ключевая проблема психологии времени, поскольку с ним связаны загадки растяжимости времени, его субъективной скорости и событийной насыщенности. Ниже мы подробнее остановимся на анализе возможных механизмов этих феноменов, здесь же приведем лишь некоторые факты, свидетельствующие об онтологической реальности фактора напряженности в переживании времени.

Фактор напряженности времени играет большую роль в художественной литературе и кинематографе. Построение сюжета требует постоянного изменения темпа и ритма происходящих событий. Это достигается предельным сжатием или растяжением действия, его логической организацией или интуитивным разобщением отдельных сюжетных линий, что порождает переживания времени как более или менее напряженного.

Роль этого же фактора в развитии отношения ко времени в истории культуры подчеркивает М. П. Абрамсон: «Когда темп жизни делается напряженным (подчеркнуто нами. — Е. Г., А. К.), люди начинают замечать, как быстро и неумолимо бежит время, и стремятся предельно полно использовать его» [1979, 28]. Скорость («бежит время»), насыщенность («предельно полно») и организованность («использовать его») — это и есть три из четырех шкал, составляющих содержание одного из полюсов фактора напряженности.

Связь соответствующих шкал переживания времени с фактором напряженности в целом находит подтверждение и в некоторых эмпирических исследованиях. В частности, гипнотическое внушение ускоренного времени приводит к состоянию повышенного внутреннего напряжения, тогда как при внушении замедленного времени появляется ощущение раскованности, запаса «свободного» времени, своеобразная «нирвана» [Гримак, 1978, 196].

Можно предположить, что переживание напряженности времени является одним из продуктивных оснований типологии индивидуальных временных концепций. На одном полюсе будут находиться люди с динамической концепцией, в которой время предстает сжатым, быстрым, насыщенным, организованным; это — люди, живущие в «потоке времени», остро ощущающие его «пульс». Для других, напротив, свойственна статичная концепция — времени растянутого, стоячего, свободного от суеты, пустотного, а потому не нуждающегося в организации. Это — концепция преимущественно восточной традиции, в которой

Сквозь разрывы текущего времени

ты видишь вечность,

как сквозь разрывы в тучах — синее небо.

(Таками)

О возможности разделения этих двух концепций по критерию «напряженность времени» свидетельствуют данные исследований, согласно которым жителям небольших городов США присуща статичная («замедленная») концепция времени, а жителям крупных американских городов — динамичная («поспешная») концепция, в основе которой лежит необходимость наполнения времени «лихорадочной активностью» [Kluckhohn, 1954]. И здесь, как видим, скорость («поспешная»), насыщенность (наполненность), организованность (активность) — то есть слагаемые фактора напряженности — выступают основанием разделения индивидуальных концепций времени.

Фактор эмоционального отношения к диапазону времени

Данный фактор определяют главным образом две шкалы: «приятное — неприятное», «беспредельное — ограниченное» (см. табл. 14). На его полюсах — переживание времени неприятно–ограниченным или приятно–беспредельным. Само сочетание этих шкал основывается, вероятнее всего, на глубинных переживаниях человека, связанных с осознанием конечности индивидуального существования и вместе с тем с неистребимой потребностью в бессмертии. В начале главы мы уже говорили об отрицательном эмоциональном состоянии, возникающем у человека при осмыслении преходящности времени. По сути своей преходящность времени, его мимолетность и есть исчерпывание времени жизни в биологически заданных его пределах.

Связь ограниченности времени с трагедией человеческой жизни можно встретить уже в древнейших литературных произведениях. Так, в «Илиаде»: «Ныне ты вместе — и всех краткосрочней и всех злополучней». И наоборот, обретение индивидуального бессмертия считалось величайшей наградой, которую боги могли дать смертным. Эти же мотивы встречаем в «Дхаммападе»: «Один день жизни видевшего бессмертную стезю лучше столетнего существования человека, не видящего бессмертной стези» [1960, 78].

Спектр отрицательных эмоций, связанных с переживанием ограниченности времени, весьма широк. Это и страх перед временем, и молчаливая печаль, и гнев, направленный против человеческого бессилия перед смертью. Что касается взаимосвязи беспредельности времени и положительных эмоций, то не в этом ли сочетании один из источников доминирующего положительного эмоционального фона в детстве и юности, не ведающих еще реальной ограниченности времени для осуществления всех надежд и стремлений. В качестве иллюстрации приведем строки средневекового китайского поэта Тао Юань–мина:

Вспоминаю себя полным сил в молодые годы.

Хоть и радости нет, а бывал постоянно весел.

Неудержной мечтой унесен за четыре моря…

Но это лишь начало стихотворения. Продолжение его отражает переживание «неприятно–ограниченного времени» на более поздних этапах жизни:

Чередой, не спеша, исчезали лета и луны.

Те желанья мои понемногу ушли за ними.

Вот и радость уже не приносит с собой веселья

А пути впереди так ли много еще осталось?

Перекликаются с этими чувствами и слова Монтеня: «Время покидает меня, а без него и радость не в радость» [1979, т. 2, 215].

По–видимому, решающую роль в переживании ограниченности времени играет глубина будущей временной перспективы. Не случайно подлинный оптимизм присущ и индивидам, и социальным группам, которые согласуют свои устремления с отдалённой исторической перспективой. В связи с этим интересными представляются данные опросов, обнаруживающих большую глубину осознания будущего у представителей социалистических и развивающихся стран по сравнению с представителями развитых капиталистических стран [Sande, 1972]. В литературе также можно найти данные о связи между глубиной будущей перспективы и оптимистической оценкой человеком своих возможностей, силой «Я» [Rabin, 1978, 304].

Рис. 16. Факторное пространство переживаний времени.

Таким образом, осуществленная выше интерпретация результатов факторного анализа позволяет сделать вывод о существовании трех основных свойств психологического времени личности: степень дискретности, напряженности и эмоциональная оценка диапазона времени. Эти факторы, по данным нашего исследования, являются независимыми, следовательно, любое переживание времени может быть формально представлено в виде точки или некоторой области в трехмерном пространстве, координаты которого соответствуют значениям того или иного фактора (рис. 16). Подобным способом представленное факторное пространство, или, образно говоря, «сфера временных переживаний», позволяет понять возможность сосуществования тех временных феноменов, которые на первый взгляд могут казаться взаимоисключающими. Приведем, например, следующее наблюдение. Когда человек попадает в новую для себя ситуацию, скажем, в другую страну, он получает большое число разнообразных впечатлений и в первые дни ему кажется, что время тянется очень медленно [Elton, Messel, 1978, 89]. Но вспомним у А. С. Пушкина:

Однообразен каждый день,

И медленно часов теченье.

При сопоставлении этих переживаний бросается в глаза сочетание в первом случае медленного хода времени с разнообразием, а во втором — с однообразием. В действительности же обе эти комбинации возможны в сфере временных переживаний, поскольку шкала «однообразное — разнообразное» входит в фактор дискретности времени, а шкала скорости — преимущественно в фактор напряженности.

Рассмотрим теперь возможные механизмы формирования некоторых из выделенных свойств времени.

2. Механизмы растяжимости и прерывности психологического времени

Поиск механизмов переживания рассмотренных выше свойств времени может вестись на различных уровнях: в ситуативном, биографическом, историческом масштабах. Во введении уже указывалось, что основные психологические исследования сосредоточены на изучении восприятия и оценки временных интервалов в ситуативном масштабе (как правило, в пределах нескольких секунд или минут). Полученные результаты касались в основном закономерностей переоценки или недооценки таких интервалов. Попытки связать эти данные с переживаниями скорости времени, его сжатости или растянутости (т. е. с компонентами напряженности времени) наталкиваются на серьезные трудности. «Очень нелегко установить эквивалентность между терминами, представляющими длительность, скорость и оценки времени» [Doob, 1971, 39]. В силу этого некоторые исследователи считают, что такие «расплывчатые», по их мнению, характеристики, как время «ускорилось», «замедлилось», «летит», «остановилось», не следует использовать при интерпретации данных, полученных в процедурных экспериментах [Чуприкова, Митина, 1979, 17—18]. Если эти слова и справедливы, то лишь отчасти — по отношению к тем процедурам, которые традиционно применяются при изучении ситуативного масштаба времени (отмеривание, вербальная оценка и т. п.). Но переходя к изучению более широкого масштаба — биографического — без этих «расплывчатых» характеристик не обойтись, поскольку именно они, как показано нами выше, позволяют представить многообразие реальных временных переживаний, отнюдь не сводимых только к переоценкам или недооценкам длительностей. Найти механизмы этих переживаний в биографическом масштабе — значит найти корни многих серьезных проблем, встающих перед человеком, пытающимся осмыслить собственную жизнь и ее временную структуру. Это необходимо и для того, чтобы не исчезали бесследно прожитые годы, как у одного из героев М. А. Шолохова: «Так и прожил десять лет и не заметил, как они прошли. Прошли как будто во сне. Да что десять лет! Спроси у любого пожилого человека, приметил он, как жизнь прожил? Ни черта он не приметил!» [1969, 31].

С точки зрения рассмотренной нами в первых главах событийной концепции психологического времени объяснить такого рода переживания можно отсутствием запоминающихся жизненных событий. Одна из попыток подобного объяснения содержится в работе Ю. А. Шрейдера [1976, 168]. Согласно его позиции, субъективное увеличение или уменьшение длительности времени связано с количеством выборов, осуществляемых субъектом в определенный период физического времени. Автор не указывает путей проверки этой гипотезы, а неоперационализированность самого понятия «выбор» применительно к человеческой жизнедеятельности даже у сторонников предложенной гипотезы вызывает обоснованное сомнение в ее верификации [Башкирова, 1976, 188]. Но главное даже не в том, что пока еще неоперационализировано понятие «выбор» (оно — лишь одна из разновидностей событий внутреннего мира человека), а в принципиальной ограниченности событийного подхода в целом. Напомним, что его недостаточность проявилась уже при исследовании проблем психологического настоящего.

До сих пор речь шла о попытках объяснить механизмы формирования переживаний, являющихся компонентами фактора напряженности времени. Что касается факторов дискретности и эмоционального отношения к диапазону времени, то какихлибо гипотез, непосредственно касающихся их механизмов, мы в литературе не встретили.

С позиций причинно–целевой концепции механизмы возникновения различных форм переживания времени в биографическом масштабе следует искать в особенностях субъективной структуры межсобытийных отношений. Исходя из этого, попытаемся определить конкретные параметры этой структуры, связанные с переживаниями «сжатого — растянутого», а также «непрерывного — прерывистого» времени. Выбор именно этих шкал в качестве объектов теоретической интерпретации обусловлен двумя обстоятельствами. Во–первых, они имеют наиболее высокие средние (по основному и дополнительному опросам) факторные нагрузки по соответствующим им двум ведущим факторам — напряженности и дискретности времени (см. табл. 14). Во–вторых, соответствующие этим шкалам переживания прерывистости и растяжимости времени наиболее часто упоминаются в тех литературных источниках, которые были проанализированы нами в процессе работы над проблемой психологического времени личности.

Гипотеза о механизмах растяжимости времени

Затрагивая проблему субъективной длительности различных интервалов времени, советские исследователи нередко приводят известные строки С. Я. Маршака:

Мы знаем: время растяжимо,

Оно зависит от того,

Какого рода содержимым

Вы наполняете его.

И хотя эти слова стали уже хрестоматийными, трудно удержаться от соблазна воспроизвести их еще раз. Ведь поэт не только констатирует факт растяжимости времени, но и на уровне художественного обобщения дает такое объяснение этому явлению, с которым при наиболее общей постановке проблемы нельзя не согласиться. Действительно, по результатам факторизации, шкалы «сжатое — растянутое» и «пустое — насыщенное» входят в структуру одного фактора — напряженности времени. А значит, содержимое времени определенным образом связано с его психологической растяжимостью. Однако причины существования этой связи так и останутся загадкой, пока не будет известно, «какого рода содержимое» приводит к сжатию или растяжению времени.

Поскольку в причинно–целевой концепции содержание психологического времени определяется особенностями структуры межсобытийных отношений, то и отдельные временные переживания должны быть объяснены исходя из особенностей этой структуры. В предыдущей главе была сформулирована и проверена гипотеза о механизмах оценивания удаленности событий в прошлое и будущее, согласно которой степень актуальности события определяет его приближение к моменту «сейчас». Напомним, что степень актуальности — это удельный вес актуальных причинных и целевых связей в поле данного события. И чем более актуальны события, тем в большей степени они концентрируются вокруг «сейчас», делая прошлое «недавним», а будущее — «скорым», сжимая настоящее в переживании личности. Но низкая актуальность событий отодвигает их в «давнее» прошлое или «нескорое» будущее, растягивает психологическое время. И когда мы спрашиваем человека о его переживаниях времени в настоящем, можно предположить, что ответы относительно сжатости — растянутости времени будут основываться на механизмах суммарной оценки актуальности всех событий, их приближенности к личному временному центру. Здесь можно провести аналогию с восприятием пространственной удаленности: в глубоком горном ущелье пространство кажется сжатым, а на открытой равнинной местности — растянутым.

Таким образом, гипотеза о механизмах растяжимости психологического времени такова: чем больше актуальных связей в общей структуре межсобытийных отношений, тем более сжатым переживается время, и, наоборот, — чем их меньше, тем более растянутым оно будет переживаться.

Для проверки гипотезы на базе данных основного опроса был вычислен коэффициент линейной корреляции между удельным весом актуальных связей в общей структуре межсобытийных отношений[23] и оценками респондентов по шкале «сжатое — растянутое». Как и предполагалось, он оказался значим: —0,38 (p<0,05). Его не очень высокое абсолютное значение вполне естественно, учитывая, что в ходе каузометрического опроса мы не контролирвали локализацию личного временного центра и априорно допустили его совпадение у всех респондентов с моментом хронологического настоящего. Но, как было показано в предыдущей главе, механизм децентрации может смещать личный временной центр в хронологическое прошлое или будущее и тем самым изменять удельный вес актуальных связей.

Рассмотрим теперь различия в общей картине распределения событий по степени их актуальности у тех респондентов, которые оценили время сжатым (шкальные оценки 1, 2, 3), и у тех, кто оценил его растянутым (оценки 5, 6, 7). На рис. 17 видно, что у лиц с «растянутым временем» распределение событий по актуальности резко поляризовано, моды этого распределения располагаются в зонах минимальной актуальности: у лиц с «сжатым временем» эта тенденция выражена намного слабее (различия между распределениями значимы при р<0,01 по критерию ²). Эта картина напоминает приведенную выше аналогию с различиями в восприятии «сжатого» горного и «растянутого» равнинного ландшафтов.

Исходя из того, что гипотеза нашла эмпирическое подтверждение, на ее основе можно в новом ракурсе рассмотреть некоторые известные психологические феномены. Так, согласно «эффекту неоконченного действия» лучше запоминаются незавершенные действия, чем завершенные [Зейгарник, 1981, 23]. Причины этих различий состоят, на наш взгляд, в следующем. У неоконченного действия его «начало» лежит в прошлом, а «окончание» возможно только в будущем. Следовательно, между ними может существовать актуальная причинная или целевая связь. Если она существует, то «начало» и «окончание» действия, обладая высокой степенью актуальности, психологически приближаются к моменту «сейчас», а потому и лучше запоминаются, чем реализованные (неактуальные) оконченные действия.

Другой феномен, который также может получить новое осмысление, — это парадоксальное переживание предстоящего события как непосредственно осуществляемого. Левин приводил наблюдение из юридической практики, когда заключенные, которым сообщали о досрочном освобождении из лагеря за хорошее поведение, совершали попытку к побегу за несколько дней до освобождения [Зейгарник, 1981, 60]. На наш взгляд, столь неадекватные поступки связаны с тем, что, после того как заключенным сообщали о предстоящем освобождении, у них в сознании формировалось множество новых актуальных связей: «досрочное освобождение — следствие всех моих примерных поступков». В силу этого резко возрастала актуальность события «освобождение», и оно переживалось как происходящее «сейчас», то есть время предельно сжималось в переживании, и человек совершал хронологически несвоевременный поступок.

Описанный механизм растяжимости времени позволяет не только объяснять различные психологические переживания и феномены, но и открывает перспективу временной саморегуляции. Так, человек, испытывающий напряженность от чрезмерно сжатого времени, может снять это напряжение, сознательно отвлекаясь от многих «суетных» мыслей о том, «почему» и «для чего» совершаются в его жизни те или иные события, тянущиеся из прошлого в будущее. Этот «рецепт» был интуитивно найден давно: «Возбужденные страстью попадают в поток, как паук в сотканную им самим паутину. Мудрые же, уничтожив поток, отказавшись от всех зол, странствуют без желаний» [Дхаммапада, 1960, 118]. Разумеется, в этом высказывании абсолютизируется одна сторона проблемы саморегуляции. Ее другой стороной является, напротив, человеческая потребность в «сжатом», продуктивном времени, а следовательно, в сознательном насыщении его актуальными событиями и связями. «Время есть делание. Время есть мысль… Если обсуждаются истинные ценности человечества, то прежде всего для обращения с ними нужно будет время, прекрасно наполненное» [Рерих, 1974, 396].

Однако и на этом «напряженном» пути человека могут подстерегать опасности в том случае, когда его сознание целиком поглощено одними актуальными связями, а реализованные и потенциальные связи отсутствуют. Такое состояние может быть охарактеризовано как «абсолютное становление»: прошлые события — трамплин для будущего, будущие — целиком обусловлены событиями прошлого. Это — ситуация «горения», полной поглощенности делами и заботами, требующими непосредственного решения и действия. Чтобы достигнуть подобного состояния, человеку необходимо отказаться от тех событий будущего, которые еще не полностью подготовлены в мыслях и действиях минувшего, то есть отказаться от мечты, грез и фантазий. Кроме этого он должен забыть или переосмыслить устоявшиеся отношения между событиями прошлого, видя в них только средства или причины будущих свершений. Таким образом, чрезмерно сжатое, напряженное время сопутствует активной деятельности, насыщенному настоящему, однако его никогда не хватает на то, чтобы остановиться хотя бы на миг, оглянуться назад или не спеша поразмыслить о том, что, может быть, никогда и не произойдет, но могло бы случиться. Не отдавая себе отчета в отдаленных (неактуальных) последствиях своих поступков и решений или отказываясь от анализа уже пройденного, человек рискует попасть в ловушку «злободневности», в которой он всегда будет испытывать цейтнот, независимо от того, каким реальным временем располагает. Разжать эти «тиски» способны воспоминания и мечта, которые, насыщая время реализованными и потенциальными связями, оптимизируют степень его напряженности и делают время более растянутым в переживании человека.