Братья по крови Скэрроу Саймон
– Разумеется, господин трибун. Если б у нас на месте был действующий командир, способный завизировать платеж…
– Ах, будь оно… А ведь ты прав. – Отон озабоченно нахмурился, и тут глаза его зажглись: – Постойте! Но ведь у нас есть свой собственный сундук с казной! Мы бы могли использовать его.
– Нет-нет-нет! – словно прикрывая этот самый сундук, расставил руки Макрон. – Это деньги наших людей. Их жалованье и сбережения. Если их затронуть, господин трибун, тут невесть что поднимется.
Катон знал, что его друг прав. Сундук с казной для каждого подразделения священен почти так же, как сигнумы, под которыми солдаты идут в бой, отдавая за них свои жизни. Эти крепкие, кованные железом сундуки содержат все на свете богатство этих людей, все их мечты и упования на то, чем они займутся после того, как истечет многолетний срок службы. Если эти сундуки сейчас опустошить, а содержимое их отдать королеве бригантов, то люди взъярятся не меньше Макрона. Потеряет свое добро и префект, но он хоть будет отдавать себе отчет, что эти деньги помогут купить в провинции мир.
– Ну и что с того? – невозмутимо спросила Поппея своего мужа. – Это ведь твои люди. Твои солдаты. Они сделают все так, как ты им прикажешь. Им так полагается.
Макрон, набрав полную грудь воздуха, сдерживая себя изо всех сил, спокойно обратился к жене своего начальника:
– Прошу прощения, госпожа, но вы ведь не знаете, о чем говорите. Это дела солдатские. Поверьте мне в одном: если вы заберете деньги этих людей, то отвечать за последствия я просто не берусь.
– Как это не беретесь, центурион? Вы должны. Вы же офицер. Давали клятву верности императору, вышестоящим командирам… Если мой муж отдаст вам приказ, то вы должны будете его выполнять и требовать такого же подчинения от других.
Макрон посмотрел на нее задумчивым взглядом бешеного быка. Эх, сейчас бы рявкнуть этой суке закрыть пасть и не соваться в чужие дела – так, чтобы обделалась… Но тут осторожно прокашлялся Отон и, взяв ладонь жены, мягко сказал:
– Радость моя, ты права. Но разбираться с этим положением дел буду я. А не ты.
– Пфф! – Поппея презрительно фыркнула и выдернула ладонь. – Ну так разбирайся.
Улыбнувшись одними губами, трибун повернулся к своим офицерам.
– Значит, вы думаете, щупать содержимое сундуков с казной нежелательно?
– Нежелательно – это еще мягко сказано, командир, – хмуро процедил Макрон. – Будь моя воля, я бы выразился куда крепче.
– Ну а вы, префект? – перевел Отон взгляд на Катона. – Вы как считаете?
– Мы сейчас вдали от остальной армии, господин трибун. Положение крайне деликатное. И менее всего, что нам сейчас нужно, это беспокоиться о настроении наших людей. К тому же даже если б мы последовали вашей рекомендации, не факт, что содержимого наших сундуков хватило бы на насыщение аппетита Картимандуи. А в таком случае нас будет ждать преогромная беда с обеих сторон. Так что я вам самым решительным образом советую так не поступать.
– Так что же тогда? Если я дам слово, что мы пошлем ей казну сразу же, как воротимся в Вирокониум, а там не окажется никого, кто сможет завизировать платеж, то королева Картимандуя, как бы это сказать… слегка осерчает.
– Да не слегка, а просто взбесится, – уточнил Макрон. – Да еще и опозорится перед своим народом.
– Все это нам придется разгребать, когда настанет время, – рассудил Катон. – А пока самое важное – это взять Каратака и отослать его отсюда как можно дальше и как можно скорее. Весть о смерти Остория, господин трибун, разглашать пока не следует. Оставим ее при себе: неизвестно, как она скажется на и без того непростом положении. А пока делаем то, что от нас ожидают: посещаем пир, выслушиваем здравицы королевы в честь Каратака, а со светом прибираем его к рукам, снимаемся с лагеря и со всех ног спешим обратно в Вирокониум. К той поре как до бригантов дойдет известие об Остории, что-либо менять будет уже слишком поздно. Разумеется, вам потом придется очень шибко похлопотать перед лицом следующего губернатора провинции, чтобы оплата к Картимандуе все-таки ушла.
– Хм, легко сказать, – кисло ухмыльнулся Отон. – А если оплата сделана не будет? Я ведь дал слово, а значит, буду обесчещен.
– Если такова цена за то, чтобы вывести из игры самого опасного врага, то ее стоит отдать.
– Вам хорошо, вы тут ни при чем… Командую-то я.
– Все соответственно рангу, господин трибун, – поджал губы Макрон. – Иногда вы сгрызаете волка. А бывает, что волк сгрызает вас.
Отон нахмурился:
– Это что еще за хреновина?
– Да так, поговорка. Решение все равно за вами.
– Спасибо за напоминание об этом, центурион Макрон. Помощь просто неоценимая. – На секунду Отон крепко, мучительно зажмурился, что было силы вдохнул и распахнул глаза резко, как хищная птица. – Ладно. Сразу, как только заберем Каратака, уходим отсюда. Пока же об Остории никто не говорит ни слова.
– Думаю, имеет смысл известить и Горация, чтобы то же самое сделали в лагере, – вставил Катон.
– Да, конечно. Первым делом. – Отон раскрыл вощеную дощечку и замешкался: – У кого-нибудь есть стилус?
Макрон посмотрел недоуменно; Катон машинально потянулся к подсумку, но вспомнил, что все лишнее оставил в лагере.
– Ужас, – сокрушенно вздохнул Отон и, вынув из ножен кинжал, как мог, накарябал им Горацию короткое послание. После этого он махнул посыльному, который тотчас подбежал.
– Это доставишь в лагерь, – распорядился Отон. – Отдашь лично в руки префекту Горацию. Скажешь, чтобы действовал строго по моим указаниям. Уяснил?
– Уяснил, господин трибун.
– Тогда ступай.
Посыльный рывком развернулся.
– Да постой ты, – раздраженно окликнул его со спины Отон, – не суетись. Это привлечет к тебе внимание местных. Покажи им, что у римлян голова всегда холодная. Понял?
– Слушаю, господин трибун, – не оборачиваясь, ответил солдат и ровным шагом двинулся к коновязи, где вспрыгнул в седло и неторопливым аллюром направил коня к воротам, постепенно скрываясь из виду на тропе, ведущей вниз к поселку.
– Ну вот, – проговорил Отон. – Стало быть, жребий брошен. Теперь осталось только ждать, когда начнется пир, чтоб его.
Катон ободрительно улыбнулся в облегчении, что трибун принял единственно разумное решение, продиктованное обстоятельствами. С переходом Рубикона такое деяние сравнивать, безусловно, не приходится, но если молодому аристократу так уж хочется польстить себе мыслями о судьбоносности совершенного, то пускай себе: решение-то все равно правильное.
– Кстати о костях, – неожиданно молвил Макрон, кивая на двоих телохранителей, увлеченных игрой. – Мне кажется, вот оно, вполне осмысленное времяпровождение. Господин трибун?
– А? – поднял рассеянно голову Отон. – Да конечно. Как пожелаете, центурион.
Катон от предложения хотел было уклониться: и так мыслей в голове невпроворот. А затем понял, что кроме как этими мыслями, занять себя в общем-то и нечем. Все, что можно было предпринять в данной ситуации, уже сделано. Теперь все зависит от воли богов: посмотрят ли они на их планы благосклонно или же закружат их пути совершенно новыми хитросплетениями судьбы. И Катон кивнул:
– Почему бы и нет? Должна же когда-нибудь удача повернуться и к нам лицом.
Глава 27
По мере того как солнце снижалось к горизонту, площадка перед чертогом постепенно заполнялась приглашенными на пир. День был жарким, и те, кто долго стоял на солнцепеке, успели изрядно прокалиться. Забитые поутру животные сейчас жарились на взрыхленных в костровых ямах угольях, на осмотрительной дистанции от соломенных крыш близстоящих строений. В воздухе веяло восхитительным запахом жареного мяса, и Макрон, то и дело приподнимая нос, с блаженной улыбкой принюхивался:
– Мм-м, жрать-то как хочется… Скорей бы внести разнообразие в походный рацион.
Рядом с ним на длинной скамье, выставленной для отдыха званых гостей, которые ждали приглашения внутрь, шевельнулся Катон.
– Угу, – растерянно откликнулся он. – Да пока позовут…
Он сейчас был занят тем, что вполглаза поглядывал на приход и уход бригантской знати. Игра в кости завершилась с час назад; Макрон дочиста обыграл телохранителей трибуна, снял стружку и с Катона. При таком фарте чего б не благодушествовать…
Трибун Отон с женою недавно вернулись из своего похода в поселок. Оба были основательно распарены подъемом в гору, а за ними катился целый выводок детворы, неся корзины с фруктами, связки мехов и небольшие рулоны толстых узорчатых тканей, в которых души не чают здешние жители. По указанию Отона, покупки юные носильщики оставили под попечительством телохранителей, а он расплатился с детьми бронзовыми монетками из кошелька. Вслед за тем шумливую свиту стражники королевы выпроводили за ворота, а трибун с женою прошли через площадь к Макрону и Катону.
В теплом свете и длинных тенях предзакатного солнца Поппея села возле мужа напротив офицеров, омахиваясь соломенным веером в попытке не столько охладиться, сколько отогнать стайку мошкары, золотистым облачком вьющейся вокруг ее головы.
– Когда же наконец начнется этот пир, будь он неладен?
Ее муж лениво поедал яблоко из корзинки, умещенной между ними на скамье.
– Если ты голодна, скушай яблоко. Они очень даже вкусные.
– Кушай сам этот корм для скота. А я лучше буду демонстрировать цивилизованные манеры, за тебя и за себя.
Катон глянул на нее и прикусил язык. Как и все, Поппея выглядела распаренной и всклокоченной; стола липла к телу там, где кожу прошибал пот. В глазах ее друзей из Рима она сейчас вряд ли смотрелась бы выигрышно.
– О, я вижу, здесь есть хоть кто-то, кто радуется жизни, – сбивая с мысли, сказал рядом Макрон.
Катон поглядел в указанном направлении и увидел, что к ним приближается Септимий. Чтобы пот не тек в глаза, голову имперский агент обвязал тряпицей.
– Центурион! Префект! – веселым голосом позвал виноторговец, но, завидев трибуна с женой, перешел на более степенный, почтительный тон. – Желаю здравствовать, господин трибун, вам и вашей прекрасной супруге.
– Смотришься ты, как свинья в курятнике, – заметил ему Макрон. – Хорошо ли нынче поторговал? Я видел, хлопотал ты там весьма усердно. А Венуций со своими дружками пасся возле тебя, не отходя. Считай, они почти всё и раскупили…
Катон улыбнулся. Он также видел, как королевский консорт то и дело относит кувшины с вином в одну из хижин покрупнее.
– Вы же знаете, как обстоит у кельтов с вином, – знающе улыбнулся Септимий и похлопал тугой увесистый кошель у себя на поясе. – Уж винишко они любят. Так что распродано все подчистую. Последние три кувшина отдавал уже с аукциона – кто больше даст; торг был, как в последний день на земле.
Катон посмотрел мимо него на знать, что кучками стояла неподалеку. Многие говорили с неестественной оживленностью, явно уже под влиянием выпитого. Он с улыбкой подмигнул Септимию:
– Главное, чтобы был желаемый эффект.
Имперский агент с кивком ответил:
– Если у них на душе птичий щебет, а я держу руку в их кошельках, то все идет как надо. Неплохой рынок для первого заезжего торговца, который, глядишь, мог бы поставить в Изуриуме дело на постоянной основе. – Он сделал паузу. – Разумеется, все зависит от того, чтобы в этой части света был мир.
– За этим мы приглядим, – деловито кивнул Макрон. – Даже если для этого придется задать им хорошую трепку. Риму нет дела, кого уничтожать для того, чтобы настало умиротворение.
Катон поглядел на друга в попытке убедиться, что тот решил тряхнуть своей редко пускаемой в ход иронией.
– Ну да. Однако мне пора, – озабоченно нахмурился Септимий. – Надо подвезти еще вина из лагеря.
Постучав себе костяшками по лбу, он уважительно поклонился Отону с женой и направился к своей пустой телеге.
– Ужасный зануда, – проворчала ему вслед Поппея. – Как и все торгаши. Разговоры только о деньгах. Вот и всё, что значит для них Рим. Наш класс решает вопросы расширения империи и проливает кровь в освоении новых земель. А эти прощелыги только наживаются на наших трудах. Я у него нынче днем покупала вино; так он, подлец, задрал такую цену, что удивительно, как только от жадности не лопнул.
Катон унял улыбку: значит, свою легенду имперский агент поддерживает хорошо.
Отон, прожевав, изучил взглядом оставшуюся половинку своего яблока.
– Возможно. Но ведь и ты едва ли усердствуешь на службе Риму, дорогая, – сказал он.
– Вот как? А ты думаешь, легко ли мне, как обыкновенной солдатке, сносить все эти тягости походной жизни?
Макрон поперхнулся и спешно уставился взглядом себе под ноги, чтобы невзначай не расхохотаться.
– Я уже начинаю жалеть о том, что решила сопровождать тебя на этом гнусном островке. Лучше бы уж я осталась в Риме.
– Это так, – сладким голосом произнес Отон и, спохватившись из-за того, как может быть истолкована эта фраза, спешно добавил: – В смысле, в родной стихии человек всегда чувствует себя лучше. Ведь ты здесь, радость моя, как роза среди репьев. Я за тебя боюсь. Мой ум был бы не столь обеспокоен, если б ты благополучно пребывала в Риме.
Макрон подался поближе к Катону и пробормотал:
– Всей душою «за».
Поппея подозрительно покосилась на мужа, но что-либо сказать ей помешал пронзительный звук рога, разнесшийся в вечернем воздухе. Разговоры прекратились: все повернулись на звук. Дородный воин выдул еще несколько нот, после чего опустил свой надраенный инструмент из бронзы. Рядом с воином стоял Веллокат, который, глубоко вдохнув, сделал объявление. Говорил он на местном языке, после чего повернулся к римлянам и сказал на латыни:
– Королева Картимандуя изволит просить вас войти в ее чертог и занять место на пиру.
Знатные особы со своими женщинами сразу же начали тесниться в сторону входных дверей, которые изнутри потянули на себя двое королевских слуг. Отон начал приподниматься, но жена с силой потянула его за руку, заставляя сесть.
– Подожди! Я не допущу, чтобы нас загоняли, как свиней в закут. Мы войдем с достоинством, как подобает римлянам, чтобы было видно, что мы отличаемся от этих варваров.
Трибун покорно вздохнул, а Катон явственно расслышал, как Макрон скрипнул зубами.
Спустя секунду к ним, обогнув толпу, поднырнул Веллокат.
– Королева отвела вам место слева от себя. Я буду сидеть с вами.
Поппея подняла подщипанную бровь:
– Слева от нее? А кто же будет сидеть справа?
– Ее консорт Венуций. На подобающем ему месте.
В голосе молодого придворного слышались сдавленные нотки раздражения.
– Ну, а рядом с Венуцием кто будет сидеть?
– Его ближайшие соратники.
– И среди них, я понимаю, Каратак.
Веллокат кивнул.
Глаза Поппеи сузились.
– Наш враг будет рассиживать на почетном месте, чуть ли не рядом с королевой и выше нас? Такого допустить нельзя.
Бригант чуть нахмурил лоб.
– Иначе нельзя, госпожа. Так заведено.
Поппея обернулась к мужу.
– Эта женщина думает нас унизить. Мы ее союзники, а она предоставляет почетное место нашему врагу, а не нам… Ты не можешь этого допустить, Отон. Скажи ему.
– Любовь моя, я не…
– Скажи ему! Или скажи той женщине.
– А ну тихо! – бросил ей трибун с лютым выражением лица. Поппея сжалась, а ее муж продолжал тем же гневным тоном: – Попридержи язык. Чтобы я от тебя больше не слышал и слова причитаний. Мы и так в трудном положении, так она его еще усугубляет своим нытьем…
– Нытьем? – надулась Поппея с подргивающей нижней губой.
– Именно нытьем. Ты захотела отправиться со мною сюда, на границу. Сказала, что для тебя это, видите ли, приключение. И с той самой поры я не слышу от тебя ничего, кроме жалоб. И теперь мне решительно необходимо, чтобы ты раскрывала рот лишь тогда, когда к тебе обращаются. А если у тебя есть причина говорить, то делать это ты должна вежливо и тактично. Ты поняла?
Женщина смотрела на мужа изумленно расширив глаза, явно потрясенная таким неожиданным выплеском.
– Но, Отон, любовь моя, я…
– Я спросил, поняла ли ты меня. Да или нет? Если нет, то отправляешься назад в Рим сразу же, как только мы доберемся до Вирокониума.
– Ты шутишь?
– Нисколько. – Он встал, гневно взирая на нее сверху вниз: – Так что ты мне скажешь?
Поппея смотрела на него с болью, в глазах блестели слезы.
– Да, – вымолвила она.
– Вот так-то лучше, – смягчился Отон и протянул ей руку.
Она неловко ее взяла и поднялась на ноги. Трибун повернулся к Веллокату и двоим своим подчиненным:
– Прошу извинить меня за эту небольшую сцену.
Катон не сказал ничего, а лишь слегка кивнул – дескать, понимаю и принимаю. Макрон глухо пробурчал что-то невнятное, а Веллокат терпеливо улыбнулся.
– Ну, а теперь, будь добр, сопроводи нас к нашим местам, – указал Отон в сторону входа, и Веллокат повел всех в зал чертога.
– В самый раз он ей влепил, – шепнул на пути Макрон другу. – Всю дорогу напрашивалась.
– Точно, – тихо ответил Катон с мимолетной улыбкой.
К тому времени как группа римских гостей ступила в зал, места на скамьях по обе стороны столов во всю длину зала были уже в основном заняты. На столах не было ни серебряных столовых приборов, ни мелких закусочек, которые обычно предваряют римские званые застолья. Хлебы и сыры здесь были выложены посередине каждого стола, а при каждом мужчине и женщине была чаша самианской керамики. Многие принесли с собой рога или свои расписные чаши для питья. Вдоль столов стояли большие сосуды с медовухой и пивом. Кто-то уже успел приложиться, так что в воздухе витали веселые отзвуки смеха и шумных разговоров. Веллокат вел своих гостей по центру зала. Катон старался смотреть перед собой, игнорируя любопытные или враждебные взгляды, направленные на него с обеих сторон. Трон Картимандуи был убран в задний конец зала, а на королевский престол были помещены три столешницы на подпорках и простые стулья. Место королевы пока пустовало, но на своих местах уже сидели и оживленно разговаривали Венуций с несколькими людьми. Сердце Катона чутко дрогнуло: среди них сидел Каратак. Их глаза встретились, и было видно, как замер взгляд короля катувеллаунов. Те, что сидели рядом с ним, уловили внезапную перемену в его настроении и на приближающихся римлян обернулись с неприкрытой враждебностью.
– Вот тебе и все бригантское гостеприимство, – произнес вполголоса Макрон.
– Ничего удивительного, – отозвался Катон. – Но держаться будем мирно.
– Как они, так и я.
– Держи себя в руках, что бы ни случилось, друг мой.
– Ладно тебе, чистоплюй, – нахмурился Макрон.
– А чистоплюйство у нас на сегодня только одно, – сказал Катон, твердо настроенный, чтобы Макрон на пиру вел себя мирно. Надо будет за ним присматривать, в особенности за тем, как он пьет. Когда Макрон перебирает лишку, что-то в нем, того и гляди, может привести к выплеску насилия – проверено временем. А учитывая обстоятельства, пьяный дебош нынче никак не самое лучшее окончание пира.
Они взошли на возвышение, и Отон занял место ближе всех от королевского стола. Затем сели его жена, Веллокат, Катон и Макрон. Прямо напротив на них холодными, полными лютой ненависти и презрения взглядами смотрели Венуций и его товарищи.
– Неловко как-то, – произнес Макрон. Он взял стоящую перед ним чашу и потянулся к ближайшему кувшину. Вначале с подозрением понюхал его содержимое, но затем одобрительно кивнул. Хотел налить себе, но тут вспомнил о манерах и обернулся к остальным: – Не желаете?
Поппея покачала головой и уставила взгляд на столешницу.
– Наверное, попозже, – ответил Отон.
Чаши протянули Веллокат с Катоном, и Макрон наполнил их почти до краев, после чего налил свою и поставил кувшин. Подняв наполненную чашу, он протянул ее в сторону Каратака:
– За почетного гостя.
Венуций посмотрел со свирепостью и даже попробовал встать, но король катувеллаунов твердо положил ладонь ему на руку – дескать, спокойно, – а сам с издевательской улыбкой наполнил рог для питья – тонкой выделки предмет с основанием в виде бычьей головы – и на тост Макрона произнес через столешницу свой тост:
– За моих грозных римских врагов.
– Грозные, – со смаком повторил Макрон. – Да, это про нас.
Он поднял чашу и отхлебнул. Питье было сладковатое и более легкое, чем пиво галлов, которое Макрону доводилось пробовать. Катон тоже выпил, а вот Веллокат притрагиваться к чаше не стал.
– Выпивка ничего себе, – одобрил центурион, делая крупный глоток. – Куда лучше, чем то куормийское пойло в Галлии.
– Весьма приятно, – согласился Катон, но на друга поглядел настороженно: – Только чрезмерно не налегай, ладно?
Макрон вместо ответа подался вперед и из-за Катона поглядел на Веллоката:
– Что с тобой, парень? Чего не пьешь?
– Я не поднимаю здравиц за человека, умышляющего против моей королевы, – заявил Веллокат.
– За него, что ли? – кивнул Макрон на Каратака. – Да брось ты, друг мой. Дни его злых умыслов подошли к концу. Уже завтра он будет у нас в руках, на пути в Вирокониум. И больше не натворит бед ни нам, ни вам. Поверь мне. Ну, а пока пусть насладится своей последней ночью свободы.
Щитоносец консорта хранил молчание, а чтобы подчеркнуть свой протест, решительно скрестил на груди руки.
– Впрочем, поступай как знаешь, – Макрон осушил чашу и расправил плечи, оглядываясь вокруг. В духоте зала плавал запах жареной снеди, а в дверь и окна красноватым потоком лился свет вечернего солнца. – Кстати, а королева-то где?
Словно в ответ на его вопрос, откуда-то сбоку из полумрака появилась женская фигура и с величавой плавностью взошла на возвышение престола. Тотчас гулко зашумели скамьи и стулья, а все разговоры смолкли. Картимандуя грациозно опустилась на свое место и, сидя с нарочито прямой спиной, оглядела своих гостей. Затем она подняла руку и мановением указала всем садиться. Снова раздалось шарканье ног и мебели, после чего разговоры стали понемногу возобновляться, усиливаясь по громкости.
Никакой преамбулы перед застольем не было, не было и никаких развлечений. Слуги, груженные большими плоскими блюдами с кусками мяса, входили в боковые двери и подавали в первую очередь тем, кто находился в глубине зала, так чтобы королева получила мясо горячим и приступила к еде первой. При виде груд жареного мяса с лоснящейся корочкой Макрон невольно облизнулся, а желудок у него плотоядно заурчал.
Неожиданно встал Венуций и, подняв руки, развел их в широком жесте, привлекая к себе внимание громким голосом, перекрывающим степенный гул в зале.
– Что он такое разыгрывает? – спросил Катон. Поглядев направо, он увидел, что лицо Картимандуи, наблюдающей за выходкой консорта, выражает обеспокоенность. – Веллокат, что он говорит?
Перевод последовал после небольшой паузы:
– Он требует быть услышанным. Говорит, что у него есть важное сообщение – о том, что наши боги явили ему предзнаменование. Послали знак, что они прокляли Рим.
– Прокляли Рим? – Отон посуровел бровями. – Это еще что за ахинея?
Но Катон уже начал догадываться. Между тем королева ткнула в своего консорта пальцем и заговорила повелительным тоном. Венуций повернулся к ней с кривой ухмылкой и упрямо мотнул головой. Прежде чем Картимандуя повторила свое повеление, Венуций повернулся к римскому трибуну и воззвал к нему зычным голосом, донесшимся до самых отдаленных концов зала. Катон резко ткнул Веллоката локтем: переводи.
– О чем он?
– Он говорит, что губернатор Осторий умер.
Катон с Отоном настороженно переглянулись. Этого мига Венуцию хватило, чтобы перегнуться над столом и прореветь римлянам какой-то вопрос.
– Он требует сказать, правда ли это, – перевел Веллокат.
– Язви его, – рыкнул Макрон, – дознался-таки.
– Но как такое может быть? – ошеломленно поглядел Отон. – Как он мог прознать так быстро?
Венуций уперся руками в край стола, а сидящая напротив Поппея испуганно сжалась, когда он повторил свой вопрос нарочито зловещим голосом. Ответа не последовало, и тогда консорт отвернулся от римлян, встал спиной к разгневанной Картимандуе и обратился к залу.
– Он говорит, что ваше молчание доказывает правдивость его слов, – перевел Веллокат. – Это знак богов. Знак того, что они отвернулись от Рима. А значит, бригантам следует подняться и пойти на Рим войной. Наши боги сразят римские легионы так же верно, как сразили их полководца.
Большинство гостей королевы смолкло в немом ужасе, но были и солидарные кивки, и мрачновато-дерзкие огоньки в глазах тех, кто сейчас слушал Венуция.
– Он говорит, что боги гневаются на союз нашей королевы с Римом. Сердятся на ее решение выдать Каратака врагу.
– Надо его заткнуть, – бросил Макрон, опуская руку на рукоять меча. – Да поскорее.
– Тихо, – приказал Катон. – Стоит нам обнажить клинки, и мы мертвы.
– Но что же делать? Нельзя давать этому ублюдку мутить людям головы.
Катон кивнул, лихорадочно соображая. Трибун сидел, застыв в безмолвном ужасе. Резко, всей грудью вдохнув, префект встал и рявкнул во всю мощь легких, перекрывая Венуция:
– Хватит! Довольно! Слушайте меня! Бриганты, внемлите! – Он повернулся к Веллокату. – А ты переводи. Слово в слово.
Молодой придворный кивнул.
Состязаться с римлянином Венуций не стал, а отступив на шаг, с ледяной ухмылкой скрестил на груди руки.
– Да, полководец Осторий действительно умер, – заговорил Катон. – Но это никакой не знак богов. Осторий был стар и болен. В эти самые минуты, что я произношу эти слова, на его место заступает новый военачальник. И легионы под ним будут служить так же исправно, как и при Остории. Если понадобится, то они сокрушат любое племя, что дерзнет им противостоять. А Венуций, разглагольствуя о каком-то там проклятии Риму от ваших богов, говорит отъявленную ложь!
Как только его слова были переведены, мятежник встал между Катоном и остальным залом. Его голос вновь звучал победной медью, а глаза горели темным торжеством. Катон обернулся к Веллокату и жестом потребовал перевода.
– По его словам, – сказал тот, – он может доказать, что боги против Рима…
Венуций умолк и простер руку ко входу в зал, где темное пламя уходящего солнца окрашивало своим огнем деревянные притолоки и пол. А на пороге, широко расставив руки, стояла высокая фигура в длинном одеянии, чернея на фоне неба, где медлил грозный в своем великолепии багровый закат.
– Друид, – одними губами произнес Катон. – Вот гадство…
Вновь прибывший, не дожидаясь приглашения, заговорил степенно, глубоко и гортанно, каким-то гибельным, зловещим для живых глаголом. От этих первобытно-грозных слов по спине шел холод.
– Это друид ордена Темной Луны.
– Чтоб тебе пропасть, – шепнул Катон, чувствуя, как по спине льдистой струйкой стекает страх.
С этим орденом он прежде уже сталкивался; более того, они с Макроном чуть не поплатились за это жизнью. В то же самое время было понятно, что все это зрелище тщательно продумано, вплоть до его попытки отринуть высказанные Венуцием предзнаменования. Королевскому консорту местные могли и не поверить, но слово друида для них – истина в конечной инстанции. Катон глянул через стол: оттуда ему мстительно улыбался Каратак. А Веллокат тем временем продолжал переводить:
– Друид говорит, что Венуций вещает правду. Он видел знамения. Смерть римского полководца – знак того, что боги взывают к бригантам восстать и последовать примеру Каратака. Они призывают к войне против Рима. Ему было видение золотого орла, тонущего в море из римской крови.
Прежде чем друид успел продолжить, на ноги уже поднялась Картимандуя и возвысила голос – ранее благозвучный, а теперь визгливо-пронзительный. Под таким стремительным натиском друид умолк, а королева, повернувшись к своему консорту, выплеснула на него щедрую порцию гнева. Тот, похоже, в долгу не остался.
Веллокат, ошеломленно умолкший от такой перепалки, перестал переводить.
– О чем они? – резко потребовал Отон и, схватив Веллоката за руку, встряхнул: – Переводи, чтоб тебя!
Веллокат, моргнув, кивнул.
– Она велит ему услать друида и сей же час покинуть Изуриум. А Венуций говорит, что никуда не уйдет. И требует созыва племенного совета, чтобы обсудить знамения и ее решение выдать Каратака римлянам.
Слова Венуция приветствовал взмыв голосов. Судя по растущему многоголосью, число его сторонников множилось, в то время как остальная знать смотрела на свою владычицу с боязливой растерянностью. Но были и такие, кто повскакивал с мест и гневно что-то кричал тем, кто взял сторону Венуция.
– Однако дело дрянь, – заметил Макрон. – Надо хватать Каратака прямо сейчас и делать отсюда ноги, пока не поздно.
– Уже поздно, – сказал Катон. – Если сейчас его тронуть, мы считай что покойники.
Среди гвалта озлобленных голосов Картимандуя приблизилась к своим римским гостям и разгоряченно заговорила на латыни:
– Вы должны уйти. Возвращайтесь к себе в лагерь. Я здесь сама управлюсь.
– Но мы не можем уйти без Каратака, – застроптивился Отон.
– Ты спятил, римлянин? – хлестнула она фразой. – Говорю вам: уходите немедленно! Через боковой выход, что ближе к вашим лошадям.
– А как же вы, королева? – спросил Катон.
Картимандуя бросила взгляд на своего консорта:
– Я выставлю Венуция перед своим советом и ославлю. А затем изгоню его прочь с моего двора и из королевства. Чтобы больше сюда и носа не казал под страхом смерти.
– А Каратак?
– Его пошлю вам с первым светом. Таково мое королевское слово. А теперь идите!
Катон повернулся к трибуну, который с неохотным кивком поднялся со стула и помог встать Поппее, а затем повел ее в сторону бокового выхода, указанного Картимандуей. Катон и Макрон двинулись следом, настороженно поглядывая по сторонам. Кучка приспешников Венуция разразилась глумливыми возгласами и свистом. За стенами чертога римляне поспешили в сторону коновязи возле крепостных ворот. Отон бережно обвивал плечо своей супруги. Макрон с Катоном держали руки на рукоятях мечей, готовые выхватить оружие при первых же признаках опасности.
На дальней стороне площади их уже взволнованно дожидались телохранители, поднятые на ноги галдежем. Взгляд Макрона упал туда, где к западу на непроглядном небе багровело мглистое зарево. Там уже успел взойти месяц, вспарывающий лиловый сумрак, словно косым ножом. Он содрогнулся при мысли о том, что друид, возможно, был прав насчет всех этих предзнаменований.
Глава 28