Тень Гегемона. Театр теней (сборник) Кард Орсон Скотт
Питера удивила лишь официальность предложения, да еще тот факт, что оно сделано без всякой предварительной торговли. Он также заметил, что Боб организовал присутствие телекамер. Значит, это попадет в новости. Поэтому Питер произнес краткую ответную речь, ориентированную на радиослушателей, с благодарностью принял предложение, превознес достижения Боба и его товарищей и выразил сожаление о страданиях их народов. Это должно было окупиться - двадцать секунд в теленовостях и полностью в сетях.
Когда церемонии закончились, был смотр - всего снаряжения, которое удалось вывезти из Таиланда. Экипажи истребителей-бомбардировщиков и патрульных катеров смогли вывезти свою технику, так что у Гегемона были военно-воздушные силы и флот. Питер кивал и серьезно комментировал каждый предмет - телекамеры все еще работали. Но потом, без журналистов, Питер наконец позволил себе иронический смешок.
- Если бы не ты, у меня бы вообще ничего сейчас не было. Но сравнить это с огромными флотами, эскадрильями и армиями, которыми командовал когда-то Гегемон…
Боб ответил холодным взглядом:
- Власть этой должности существенно уменьшилась еще до того, как она досталась тебе.
Значит, медовый месяц кончился.
- Да, - ответил Питер. - Конечно, это правда.
- И мир не мог не прийти в отчаянное состояние, когда под сомнением само существование этого поста.
- И это тоже правда. И почему-то тебя это злит.
- Это потому что, оставляя в стороне нетривиальные склонности Ахилла, который время от времени убивает людей, я не вижу между вами большой разницы. Оба вы готовы подвергнуть массы людей ненужным страданиям ради своего честолюбия.
Питер вздохнул.
- Если это вся разница, которую ты видишь, я не совсем понимаю, почему ты предложил мне свою службу.
- Конечно, я вижу различия, -~ сказал Боб. - Но количественные, а не качественные. Ахилл заключает договоры, которые не собирается соблюдать. Ты просто пишешь статьи, которые могли бы спасти государства, но задерживаешь их, государства эти падают, и мир оказывается в таком отчаянном положении, что тебя делают Гегемоном.
- Твое утверждение верно, - произнес Питер, - только в том случае, если ты веришь, что ранняя публикация могла бы спасти Индию и Таиланд.
- На ранних стадиях войны у Индии были еще резервы и силы отбить нападение Китая. Силы Таиланда до сих пор полностью рассеяны, и найти их трудно.
- Но если бы я опубликовал статью раньше, Индия и Таиланд не увидели бы опасности и не поверили бы мне. Ведь тайское правительство не поверило тебе, а ты его предупреждал.
- Но ты - Локи.
- Ах да. Я пользовался таким уважением и престижем, что государства, дрожа, внимали моему слову. Ты ничего не забыл? По твоему настоянию я открыл всем, что я всего лишь мальчишка из колледжа. Еще на Гаити мне долго приходилось это исправлять, доказывая, что я в самом деле могу руководить. Может, у меня хватило бы престижа, чтобы меня серьезно восприняли в Индии и Таиланде - а может быть, и нет. А если бы я высказался слишком рано, когда Китай был еще не готов действовать, китайцы просто бы все отрицали, война бы шла своим чередом и моя публикация никого бы не потрясла. Я не смог бы запустить вторжение именно в тот момент, когда тебе это было нужно.
- Не делай вид, что ты это все запланировал с самого начала.
- Мой план был, - сказал Питер, - задержать публикацию до тех пор, пока она не стала бы из бессильной попытки актом силы. Да, я думал о своем престиже, потому что сейчас единственная сила, которая у меня есть, - этот самый престиж и влияние, которое он дает мне на мировые правительства. Эта монета чеканилась очень медленно, и если ее тратить неэффективно, ее не станет. Так что - да, я очень тщательно оберегаю свою власть и использую ее скупо, чтобы, когда она мне понадобится, она еще была.
Боб промолчал.
- Тебе ненавистно то, что случилось в этой войне, - продолжал Питер. - Мне тоже. Возможно - не вероятно, но все же возможно, - что если бы я опубликовал статью раньше, Индия могла бы организовать реальное сопротивление. И сейчас еще могла бы идти война. В этот самый момент гибли бы миллионы солдат. А так мы имеем чистую и почти бескровную победу Китая. Китаю же приходится управлять населением вдвое больше его собственного и с культурой ничуть не менее древней и развитой, чем его собственная. Змея проглотила крокодила, и все тот же вопрос будет возникать снова и снова - кто кого переваривает? Таиландом и Вьетнамом править будет трудно, а Бирмой не удавалось править даже бирманцам. То, что я сделал, сберегло людские жизни. Миру предстала незамутненная картина, кто всадил кинжал в спину и кому. Китай победоносен, Россия празднует триумф - но им надо править пленным и озлобленным населением, которое не встанет за них, когда придет последняя битва. Как ты думаешь, почему Китай так быстро заключил мир с Пакистаном? Потому что китайцы знают: они не могут воевать с мусульманским миром, имея в тылу угрозу бунта и саботажа в Индии. А этот союз между Китаем и Россией - курам на смех! Не пройдет и года, как они начнут ссориться и ослаблять друг друга вдоль длинной сибирской границы. На взгляд людей поверхностных, Китай и Россия торжествуют, но я не думаю, что ты мыслишь поверхностно.
- Я все это понимаю, - сказал Боб.
- Но тебе все равно. Ты злишься на меня. Боб промолчал.
- Это трудно, - продолжал Питер. - Трудно смотреть, как все это действует мне на руку, и не обвинять меня в том, что я наживаюсь на чужих страданиях. Но реально вопрос вот в чем: что я имею власть делать и что я смогу реально сделать теперь, когда я номинально - лидер мира, а реально - администратор небольшой налоговой базы, нескольких международных ведомств и той военной силы, что ты мне сегодня предоставил? Я сделал кое-что, бывшее в моих силах, для поворота событий таким образом, чтобы, когда я получу этот пост, он еще стоил того, чтобы его получать.
- Но прежде всего - чтобы получить пост.
- Да, Боб. Я - человек с огромным самомнением. Я думаю, что я единственный, кто понимает, что надо делать, и у кого есть то, что для этой работы необходимо. Я думаю, что я нужен миру. На самом деле мое самомнение даже больше твоего. К этому все сводится? Я должен был быть поскромнее? Только тебе разрешается искренне оценивать свои возможности и решать, что для некоторой должности лучше всего подходишь ты?
- Эта должность мне не нужна.
- Эта должность не нужна и мне. Я хочу такую должность, когда по слову Гегемона прекращаются войны, когда по слову Гегемона перекраиваются границы и разрушаются международные картели, давая всему человечеству шанс на достойную жизнь в мире и той свободе, которую дозволяет его культура. И эту должность я хочу получить, создавая ее шаг за шагом. И не только. Я хочу это сделать с твоей помощью, потому что ты хочешь, чтобы эту работу кто-то сделал, и ты не хуже меня знаешь, что могу ее сделать только я.
Боб молча кивнул.
- Ты все это знаешь и все равно на меня злишься.
- Злюсь я на Ахилла. Я злюсь на глупость тех, кто отказался меня слушать. Но ты здесь, а их тут нет.
- Дело не только в этом, - сказал Питер. - Если бы это было и все, ты бы давно сам себе объяснил бы, до этого разговора.
- Ты прав, - ответил Боб. - Но тебе не захочется этого слышать.
- Потому что это заденет мои чувства? Давай тогда я вскрою этот нарыв. Ты злишься, потому что каждое мое слово, каждый жест, каждое выражение лица напоминает тебе об Эндере Виггине. Но только я не Эндер и никогда им не буду, а ты думаешь, что Эндер должен был бы делать то, что делаю сейчас я, и ненавидишь меня за то, что это я постарался, чтобы Эндера услали.
- Это иррационально, - сказал Боб. - Я это знаю. Знаю, что, отослав Эндера, ты спас ему жизнь. Люди, которые помогали Ахиллу организовывать на меня покушения, день и ночь старались бы убить Эндера без всякой подсказки Ахилла. Его бы они боялись куда больше, чем тебя или меня. Я это знаю. Но ты слишком на него похож лицом и голосом. И я все думаю, что если бы Эндер здесь был, он бы не нахомутал так, как я.
- Я это понимаю совсем наоборот. Если бы ты не был с Эндером, он бы нахомутал неисправимо. Да нет, не спорь, это не важно. А важно то, что мир теперь таков, каков он есть, а мы занимаем положение, в котором, если все продумать, запланировать и осуществлять тщательно, можно этот мир исправить. Сделать лучше. Не надо сожалений. Не надо желать переделать прошлое. Надо смотреть в будущее и работать, пока задница не сотрется.
- Я буду смотреть в будущее. Я буду тебе помогать. Но сожалеть я буду, когда захочу и о чем захочу.
- Договорились. Теперь, когда это решено, я думаю, тебе следует знать. Я хочу восстановить пост Стратега.
Боб презрительно фыркнул.
- Этим титулом ты хочешь именовать командира армии из двухсот солдат, пары самолетов, пары катеров и роты штабных работников?
- Ну, если я могу называться Гегемоном, то ты можешь принять такой титул.
- Как я вижу, присвоение этого титула ты не хочешь показывать в новостях.
- Нет, не хочу. Я не хочу, чтобы люди слышали эту новость, видя на экране ребенка. Пусть они узнают о твоем назначении Стратегом во время показа старых записей о войне с муравьеподобными и услышат закадровый комментарий о том, как ты спас индийских ребят из Боевой школы.
- Нормально, - сказал Боб. - Принимаю титул. А красивый мундир с шитьем мне полагается?
- Нет, - ответил Питер. - При твоей скорости роста его так часто придется менять, что мы обанкротимся.
У Боба на миг затуманилось лицо.
- Что такое? Я опять чем-то тебя обидел?
- Да нет, - ответил Боб. - Я просто подумал, что сказали тебе родители, когда ты им объявил, что ты и есть Локи.
Питер засмеялся.
- А притворились, что с самого начала все знали. Что с них взять?
По предложению Боба Питер расположил главные учреждения Гегемонии на огороженной территории возле города Риберао-Прето в штате Сан-Пауло. Здесь они имели отличное воздушное сообщение со всем миром, а окружали их небольшие города и фермы. Здесь они были далеки от любого правительства. Здесь было приятно жить, строя планы и обучая людей ради скромной цели освободить пленные народы, одновременно не допуская новых агрессий.
Семья Дельфийски перестала скрываться и приехала к Бобу под защиту поселка Гегемонии, Греция входила в Варшавский договор, и возврата домой для них не было. Приехали и родители Питера, чтобы не быть легкой мишенью для каждого, кто захочет до Питера добраться. Он нашел им работу в Гегемонии, и если они были недовольны переменой жизни, то никак этого не показывали.
Семья Арканян тоже покинула родину и с радостью приехала туда, где их детей не украдут. Родители Сурьявонга тоже смогли выбраться из Таиланда, переведя семейное состояние и семейный бизнес в Риберао-Прето. Прибыли и другие семьи, связанные с тайцами армии Боба или индийскими выпускниками Боевой школы, и вскоре в окрестностях португальская речь стала редкостью.
Об Ахилле ничего не было слышно. Оставалось предполагать, что он вернулся в Пекин. Возможно, он тем или иным способом пробирался сейчас к власти. Но хотелось думать тем сильнее, чем дольше продолжалось молчание, что китайцы, поработав с ним, достаточно хорошо его узнали, чтобы не допускать к рулю.
Пасмурным зимним июньским днем Петра шла по кладбищу города Араракуара, всего в двадцати минутах на поезде от Риберао-Прето. Она специально подошла к Бобу с той стороны, откуда он мог ее видеть. И встала рядом с ним, глядя на надпись.
- Кто здесь лежит? - спросила она.
- Никто, - ответил Боб, ничуть не удивившись ее появлению. - Это кенотаф.
Петра прочла имена.
Недотепа.
Карлотта.
И больше ничего.
- Где-то есть табличка в Ватикане, - сказал Боб. - Но тела не нашли, так что похоронить ее не могли нигде. А Недотепу кремировали люди, даже не знавшие, кто она. Эту идею мне Вирломи подсказала.
Вирломи поставила кенотаф для Саяджи на небольшом индуистском кладбище, которое уже было в Риберао-Прето. Тот кенотаф был несколько более детален - годы рождения и смерти и надпись "Достигший сатьяграхи".
- Боб, - сказала Петра, - ты с ума сошел, что сюда явился. Без телохранителя. Табличка стоит так, что убийцы могут навести оружие еще до твоего появления.
- Знаю, - ответил Боб.
- Мог хотя бы позвать меня с собой.
Боб медленно повернулся. У него на глазах были слезы.
- Это место моего стыда, - сказал он. - Я очень старался, чтобы твое имя здесь не появилось.
- Почему ты так говоришь, Боб? Здесь нет стыда. Здесь только любовь. И вот почему мне место здесь - вместе с другими одинокими девушками, которые отдали тебе свое сердце.
Боб повернулся к ней, обхватил ее руками и заплакал у нее на плече. Он уже достаточно вырос, чтобы достать до плеча.
- Они спасли мне жизнь, - сказал он. - Они дали мне жизнь.
- Так поступают хорошие люди, - ответила Петра. - А потом они умирают, все и каждый. Вот это действительно стыд и позор.
Он коротко рассмеялся - то ли ее неуместной веселости, то ли своему плачу.
- Ничего ведь не длится долго?
- Они все еще живы в тебе.
- А я в ком жив? Только не говори, что в тебе.
- Могу сказать. Мою жизнь спас ты.
- У них не было детей, у обеих, - сказал Боб. - Никто никогда не держал их так, как держит мужчина женщину, никто не заводил с ними младенца. Им не пришлось увидеть, как их дети вырастают и сами заводят детей.
- Сестра Карлотта сама это выбрала.
- А Недотепа - нет.
- У них у обеих был ты.
- Вот в чем тщета всего этого, - ответил Боб. - Единственный ребенок, который у них был, - это я.
- Значит… значит, твой долг перед ними - продолжить род, завести детей, которые будут помнить их ради тебя.
Боб смотрел в пространство.
- У меня есть другая мысль. Я расскажу о них тебе. А ты - своим детям. Сделаешь? Если ты мне это обещаешь, то я думаю, что смогу все это выдержать. Они тогда не исчезнут из памяти после моей смерти.
- Сделаю, конечно, Боб. Но зачем ты говоришь так, будто твоя жизнь уже кончена? Она же только начинается. Посмотри на себя, ты вытягиваешься, скоро будешь нормального мужского роста, ты…
Он положил руку ей на губы, нежно, прося замолчать.
- У меня не будет жены, Петра. И детей тоже.
- Почему? Если ты сейчас скажешь, что решил стать священником, я тебя сама украду и увезу из этой католической страны.
- Я не человек, Петра. И мой вид вымрет вместе со мной.
Она рассмеялась этой шутке. Потом заглянула ему в глаза и увидела, что это совсем не шутка. Что бы он ни имел в виду, он говорил всерьез. Не человек. Но как можно такое подумать? Кто больше человек, чем Боб?
- Поехали домой, - сказал Боб, - пока здесь кто-нибудь не появился и не пристрелил нас просто от нечего делать.
- Домой, - повторила Петра. Боб понял только наполовину.
- Ты уж прости, что это не Армения.
- Нет, Армения уже тоже не дом, - сказала Петра. - И Боевая школа не была домом, и уж точно не Эрос. Но здесь - здесь да, дом. В смысле, в Риберао-Прето. Но и здесь тоже. Потому что…
И тут она поняла, что хочет сказать.
- Потому что здесь ты. Потому что ты тот, кто прошел через все это вместе со мной. Ты понимаешь, когда я говорю. Знаешь, что я вспоминаю, Эндера. Тот страшный день с Бонзо. И день, когда я на Эросе заснула посреди боя. Ты думаешь, что на тебе лежит позор! - Петра засмеялась. - Но мне даже это с тобой вспоминать приятно. Потому что ты все это знал и все равно пришел меня выручать.
- Только долго шел, - сказал Боб.
Они вышли с кладбища к станции, держась за руки, потому что никто из них сейчас не хотел быть отдельно от другого.
- Есть у меня одна мысль, - сказала Петра.
- Какая?
- Если ты передумаешь - знаешь, насчет женитьбы и детей, запомни мой адрес.
Боб помолчал.
- Ага, понял, - сказал он наконец. - Я спас принцессу и теперь могу на ней жениться, если захочу.
- Таково условие.
- Ага, только интересно, что ты это сказала, лишь когда услышала мой обет безбрачия.
- Наверное, это с моей стороны некоторое извращение.
- К тому же это нечестно. Разве мне еще не полагается полцарства в придачу?
- У меня есть другое предложение, - сказала она. - Бери его целиком.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Как "Голос Тех, Кого Нет" - совсем другой роман, чем "Игра Эндера", так и "Тень Гегемона" отличается от "Тени Эндера". Мы больше не находимся, в тесных стенах Боевой школы или астероида Эрос, ведя войну против инсектоидных пришельцев. Теперь, в "Гегемоне", мы оказываемся на Земле и играем в некую игру, которая называется "Риск", но надо играть еще и в политику, и дипломатию, чтобы получить власть, удержать ее и найти себе место приземления, если вы его потеряли.
Конечно, больше всего игра этой книги напоминает классическую компьютерную игру "Роман о трех царствах", которая сама основана на китайском историческом романе, что подтверждает связи между историей, игрой и литературой. Историю движут непреодолимые силы и условия (есть потрясающая книга "Пушки, микробы и сталь", которую следует прочитать каждому, кто пишет книги на тему реальной или вымышленной истории, - чтобы понимать основные правила), но конкретно история складывается так, как складывается, по весьма личным причинам. Причины, по которым европейская цивилизация возобладала над местными цивилизациями американских индейцев, относятся к неумолимым законам истории. Причины же, почему именно Кортес или Писарро в конкретных битвах в конкретные дни победили империи ацтеков и инков, а не были разгромлены, как вполне могло случиться, связаны с личными свойствами этих конквистадоров, а также со свойствами и недавней историей императоров, которые им противостояли. И романист, в отличие от историка, имеет больше свободы вообразить, какие причины заставляют отдельных людей делать то, что они делают.
Это не должно удивлять. Движущие мотивы человека нельзя задокументировать - по крайней мере в какой-то окончательной форме. В конце концов, мы сами свои мотивы не очень хорошо понимаем, и если мы запишем то, что честно полагаем причиной своих действий, наши объяснения окажутся неверны полностью или частично, и уж во всяком случае, не полны. Так что даже когда историк или биограф имеет целую кучу информации, ему все же приходится делать неудобный прыжок через пропасть незнания, чтобы объявить, почему тот или иной человек сделал то-то и то-то. Французская революция неизбежно вела к анархии и последующей тирании по вполне понятным причинам и вполне предсказуемыми путями. Но что могло предсказать появление Наполеона или вообще единого диктатора с такими способностями?
Авторы, пишущие о Великих Вождях, часто попадают в противоположную ловушку. Вполне способные представить себе личные мотивы своих героев, исторические романисты редко владеют знанием исторических фактов и пониманием действующих сил настолько, чтобы ставить своих правдоподобных персонажей в столь же правдоподобные исторические обстоятельства. Почти все такие попытки приводят к смехотворным результатам, даже когда их делают авторы, имеющие отношение к политической жизни общества. Причина в том, что даже люди, участвующие в водовороте политики непосредственно, редко умеют за деревьями разглядеть лес. (К тому же большинство политических или военных романов, написанных политическими или военными лидерами, имеют целью самовосхваление или самооправдание, а потому столь же недостоверны, как книги, написанные невеждами.) Может ли человек, участвовавший в принятии безнравственного решения администрации Клинтона о неспровоцированном нападении на Афганистан и Судан в конце лета 1998 года, написать об этом роман, подробно изложив все политические конъюнктурные моменты, приведшие к этим преступным действиям? Каждый, кто по своему положению может знать или догадываться о реальной игре человеческих страстей основных участников событий, будет настолько в этой игре замазан, что просто не сможет сказать правду, даже если такому человеку хватит честности попытаться. Участники игры столько врут сами себе и другим, что в этом процессе не могут не забыть о правде начисто.
"Тень Гегемона" дала мне то преимущество, что я писал об истории, которая не происходила, - она относится к будущему. Не через тридцать миллионов лет, как в моей серии "Возвращение домой", и даже не через три тысячи лет, как в трилогии "Голос тех, кого нет", "Ксеноцид" и "Дети разума". Здесь будущее отстоит от нас всего на пару сотен лет, примерно через век после застоя, вызванного Муравьиной войной. В истории будущего, о которой идет речь в "Гегемоне", узнаются сегодняшние государства и народы, хотя соотношения между ними изменилось. Это предоставило мне опасно-увлекательную свободу, но также и серьезное обязательство описывать весьма личные судьбы моих персонажей, действующих (или являющихся объектом действий) среди высших властных и военных кругов этого мира.
Если есть нечто, что можно назвать моим "изучением жизни", то оно относится именно к этой теме: выдающиеся лидеры и огромные силы, определяющие взаимодействие народов и государств в истории. Еще ребенком я, засыпая вечером, воображал себе политическую карту мира конца пятидесятых годов, когда великие колониальные империи начинали по одной освобождать свои колонии, образовывавшие эти широкие мазки британского розового и французского синего на картах Африки и Южной Азии. Я представлял себе все эти колонии свободными странами, а потом, выбрав одну или другую относительно малую страну, я воображал союзы, объединения, вторжения, завоевания, пока наконец весь мир не объединялся под властью одного демократического правительства. Моими образцами для подражания были не Цезарь или Наполеон, а Джордж Вашингтон и Цинциннат. Я читал "Монарха" Макиавелли и Ширера "Взлет и падение Третьего рейха", но я читал и писание Мормона (самые замечательные места из "Книги Мормона" про генералов Гидеона, Морони, Хеламана и Гиджиддони, Учение и Завет, раздел 121), а также Ветхий и Новый Заветы; пытался понять, как можно править, когда закон отступает под давлением политической необходимости, воображал обстоятельства, когда война становится справедливой.
Не стану делать вид, что игра воображения и труды моей жизни привели меня к правильным ответам, и такие ответы в "Тени Гегемона" не содержатся. Но я считаю, что разбираюсь немного в том, как крутятся шестеренки в мире правительств, политики и войны - в хорошую и в плохую сторону. Я искал границу между силой и безжалостностью, между безжалостностью и жестокостью, а на другом краю - между добротой и слабостью, между слабостью и предательством. Я размышлял, почему в одних обществах молодые люди готовы убивать и умирать с энтузиазмом, подавляющим страх, и почему в других утрачена воля к выживанию или хотя бы воля сделать так, чтобы можно было выжить. В "Тени Гегемона" и в двух оставшихся книгах о Бобе, Петре и Питере я как мог попытался вложить все, что узнал, в рассказ, где великие силы, огромные народы и личности героические, хоть и не всегда представляющие добро, совместно создают воображаемую, но правдоподобную, как мне хочется думать, историю.
В этой работе меня сильно ограничивал тот, факт, что реальная история редко бывает правдоподобной. Иногда происходят такие события, что в них можно поверить, лишь имея документальные свидетельства. История вымышленная, документов не имеющая, не может себе позволить и половины такого неправдоподобия. С другой стороны, мы можем делать то, на что никогда не бывает способна реальная история - приписывать человеческому поведению мотивы, которые не могут быть опровергнуты свидетелями или уликами. Так что, несмотря на попытки быть абсолютно правдивым в том, как развивается история, я в конечном счете был вынужден положиться на средства художественной литературы. За кого вы будете болеть - за того персонажа или за этого? Поверите ли вы, что вот такой человек действительно будет делать то, что я описываю, по причинам, которые я называю?
История, когда ее рассказывают как эпос, часто обладает потрясающим величием Дворжака или Сметаны, Бородина или Мусоргского, но исторический роман должен содержать лирические детали и тонкие диссонансы маленьких фортепьянных пьес Сати или Дебюсси. Потому что правда истории кроется в миллионах тихих мелодий, и значение истории проявляется лишь в ее действии, видимом или вообразимом, на жизнь обыкновенных людей, которые оказываются вовлеченными в великие события или творят их. Чайковский увлекает меня, но я быстро устаю от сильных эффектов, которые при втором слушании кажутся такими гулкими и фальшивыми. Сати никогда меня не утомляет, потому что его музыка бесконечно неожиданна и при этом полностью комфортна. Если я смог выполнить этот роман в стиле Чайковского - тем лучше, но если я смог дать вам какие-то моменты Сати, я буду куда более доволен, потому что эта работа намного труднее и в конечном счете благодарнее.
Помимо того, что я всю жизнь изучаю историю, во время написания "Тени Гегемона" две книги оказали на меня особое влияние. Когда я посмотрел "Анна и король", то устыдился своего незнания тайской истории, а потому нашел книгу Дэвида К. Уайатта "Таиланд: краткая история" (Йель, 1982, 1984). Уайатт пишет ясно и убедительно; история тайского народа изложена у него отчетливо и увлекательно. Трудно представить себе страну, которой больше повезло с вождями, чем Таиланд и предшествующие ему королевства. Эта нация сумела пережить вторжения со всех сторон, европейские и японские амбиции в Юго-Восточной Азии, сохранив свой национальный характер и более любых других королевств и олигархий умея соответствовать нуждам своего народа.
В моей стране тоже были когда-то лидеры, сравнимые с сиамскими Монгкутом и Чулалонгкорном, и общественные деятели, не менее талантливые, чем братья и племянники Чулалонгкорна; но сейчас Америка, в отличие от Таиланда, находится на спаде, и мой народ сохранил очень мало воли иметь хороших руководителей. В данный момент прошлое Америки и ее ресурсы делают ее одним из основных игроков на мировой арене, однако нации с малыми ресурсами, но с сильной волей могут изменить ход истории - с огромными опустошениями, как показали когда-то гунны, монголы и арабы, или, как показали народы Ганга, вполне мирно.
Это подводит меня ко второй книге, Лоуренса Джеймса: "Царство: создание и разрушение Британской Индии" (Литтл, Браун, 1997). Современная история Индии читается как одна длинная трагедия добрых - или хотя бы смелых - намерений, ведущих к катастрофе; и в "Тень Гегемона" я сознательно ввел вариации некоторых тем, услышанных в книге Джеймса.
Как обычно, у меня были помощники, которые читали черновики каждой главы, и по их реакции я понимал, написал ли я то, что хотел. Моя жена Кристина, мой сын Джеффри, Кэти X. Кидд, Эрин и Филипп Эбшеры были моими первыми читателями, и я благодарен им за то, что они помогли убрать многие неясности и неудачи.
Но более всего в создании этой книги помог мне уже упомянутый Филипп Эбшер. Когда он прочел первый вариант главы, в которой Петра спасалась из русского плена и соединялась с Бобом, он заметил, что после столь сложной интриги ее похищения такое простое решение проблемы несколько разочаровывает. Я не понимал, насколько высоко я поднял ожидания, но понял, что Филипп прав - простота вызволения Петры не только обманывала неявно данное читателю обещание, но и была в предлагаемых обстоятельствах неправдоподобной. Тогда я понял, что похищение Петры должно быть не просто одним из событий в очень закрученной интриге, но может и должно стать сюжетообразующим для всего романа, и тогда один роман надо разделить на два. Как история Хан Цинь-Дзяо подмяла под себя "Ксеноцид" и заставила разделить его на две книги, так история Петры подчинила себе эту вторую книгу о Бобе и заставила меня писать третью, "Тень смерти" (может быть, название будет длиннее, "Долина смертной тени", как в двадцать втором псалме; не хочу слишком рано себя связывать). Книга, кторая задумывалась третьей, теперь будет четвертой - "Тень великана". И все это потому, что Филипп был несколько разочарован и, что важнее, сказал мне об этом. Пришлось обдумывать новую структуру, которую я подсознательно создал вопреки собственным планам.
Я редко пишу две книги одновременно, но на этот раз так получилось. Я одновременно писал "Тень Гегемона" и "Сарру" - исторический роман о жене Авраама (Шэдоу Маунтин, 2000). Эти романы каким-то странным образом поддерживали друг друга; в каждом из них речь шла о истории во времена хаоса и преобразований - вроде тех, что творились в мире в момент их написания. В обеих книгах личная преданность, честолюбие, страсти иногда определяют ход истории, а иногда летят на исторической волне, стараясь только быть впереди рушащегося гребня. Пусть каждый читатель этой книги найдет для себя способ там удержаться. Только в неразберихе хаоса можно понять, кто мы - если там вообще что-то можно понять.
Как обычно, Кэтлин Беллами и Скотт Аллен помогали мне в общении с читателями, и те, кто заходил на сайты http:// www. hatrack. com http:// www. frescopix. com и http:// www. nauvoo. com, помогали мне, часто сами того не зная.
Многие писатели создают свои произведения в водовороте домашних неурядиц и трагедий. Мне повезло писать в атмосфере мира и любви, созданной моей женой Кристиной, моими детьми Джеффри, Эмили, Чарли Беном и Зиной, добрыми и милыми друзьями и родственниками, украшающими нашу жизнь хорошим отношением, готовностью прийти на помощь и просто своим обществом. Может быть, будь моя жизнь несчастнее, я писал бы лучше. Эксперимента ставить не хочу.
Но эту книгу я в особенности писал ради моего второго сына, Чарли Бена, бессловесно одаривающего всех, кто его знает. В нашем небольшом круге семьи, школьных друзей, церковной общины Чарли Бен пользуется огромной дружбой и любовью, не произнося ни слова, терпеливо вынося боль и ограничения, радостно принимая чужую доброту и щедро одаривая своей любовью всех, кто готов ее принять. Движения его тела, скрученного церебральным параличом, могут казаться странными и пугающими людям чужим, но те, кто готов присмотреться пристальнее, увидят молодого человека, обладающего красотой, юмором, добротой и жизнерадостностью. Хорошо бы нам всем научиться видеть глубже внешних признаков и уметь показывать свою истинную личность сквозь все барьеры, как бы непроницаемы они ни казались. А Чарли, который никогда не будет держать эту книгу своими руками или читать ее своими глазами, услышит, как ему читают ее любящие друзья и родственники. И это тебе, Чарли, я говорю: я горд тем, как ты строишь свою жизнь, и рад, что я твой отец, хотя ты заслуживаешь лучшего. Ты настолько великодушен, что любишь того, который есть.
Читать бесплатно другие книги:
