Дневник Верховского Сафронов Юрий

Но… со всей остротой на повестку дня встает вопрос о философских категориях «необходимости и случайности» в истории. Недаром народная поговорка гласит: «Чему быть, того не миновать, а чему не быть — так не бывать!» Именно по такому сценарию стали развиваться дальнейшие события.

Отойдем немного в сторону от Сараевских событий и попробуем разобраться в случившемся с точки зрения «его величества случая».

Заканчивая всемирно известный роман-эпопею «Война и мир», Л.Н. Толстой попытался определиться с такими категориями, как фатализм в истории, «закон предопределения», роль случайности в судьбах отдельных личностей и государств. Писатель посвятил этой проблеме значительную часть своего знаменитого романа. Достаточно сказать, что в эпилоге, состоящем из 3 (!) частей, он посвятил этим вопросам около 130 страниц, но, кажется, так и не смог доходчиво донести до читателя свои мысли. В письме к Афанасию Фету он писал в 1871 году: «Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде “Войны” я больше никогда не стану»^{208}.

Надо заметить, что общераспространеное мнение, будто бы в истории развития народов главную роль играют общественные отношения, географическое положение, политическое устройство и другие, безусловно правильные положения, оставляют совершенно в стороне вопрос о предопределении. Такой подход повсеместно считается не научным и не заслуживающим внимания серьезных ученых.

Природа случайностей не подвластна человеческом уму. Великий французский философ М. Монтень, ссылаясь на Сенеку, писал: «не удивительно, что случай имеет над нами такую огромную власть: ведь то, что мы живем, — тоже случайность»^{209}. И он же считал: «Однако — договаривая до конца — очень трудно, в особенности когда дело идет о человеческих поступках, предписать какие-нибудь точные, продиктованные разумом правила и исключать действие случайности, всегда сохраняющей свои права в этих делах»^{210}.

В известной «Карме»^{211} имеются ссылки на некую «невидимую лабораторию, где создается наше будущее»… Напротив, автор «Сараевского убийства» академик Н. Полетика твердо полагал, что фактор случайности — это «буржуазный лживый тезис», и что война, обошедшаяся народам свыше 700 млрд. золотых рублей и разорившая целые страны, возникла не случайно^{212}.

Род Габсбургов и особенно его последних представителей преследовал злой рок. Убийство племянника стало еще одной семейной трагедией, которую пришлось пережить императору Францу Иосифу за его жизнь; первой была трагическая смерть в 1867 году его брата эрцгерцога Фердинанда, вступившего незадолго до этого на мексиканский престол под именем Максимилиана I и расстрелянного революционерами. В 1889 году последовала таинственная смерть сына императора, наследника престола Рудольфа, чье тело было найдено в одном из залов его охотничьего замка вместе с телом его любовницы (и сводной сестры) Марии Вечоры. Третьей жертвой стала жена императора Елизавета, убитая в 1898 году в Женеве анархистом. Эрцгерцог Франц Фердинанд был четвертым в этом ряду насильственных убийств, и все это дает достаточно оснований говорить о родовом проклятии рода Габсбургов.

Для поклонников сентиментальных легенд может показаться интересной история, связанная с родовым проклятием Габсбургской династии. Она была опубликована в русском журнале в 1916 году, лишь после смерти императора Франца Иосифа.

Автор писал в лирическом духе: «Баварской розой» окрестили ликующие венцы юную, как весеннее утро и прекрасную, как июньский луч солнца, баварскую принцессу Елизавету, когда в апреле 1854 года она, приплыв по синему Дунаю, вступила в столицу Австрии для того, чтобы стать супругой 23-летнего императора Франца Иосифа. Этой женщине суждено было стать австрийской императрицей и несчастнейшей женщиной. Недаром родилась она в ночь под Рождество, под звон вечерних колоколов, возвещавших жителям старого Мюнхена наступление рождественских праздников. Баварцы верили, что тот, кто родится под Рождество, получает в дар необыкновенно тяжелую судьбу. Во время примерки нарядов к балу по какой-то случайности на туалете оказались красные чернила. Старшая ее сестра Елена случайно или нарочно брызнула ими, и алые струи, как кровь, обагрили белоснежное платье Елизаветы, как раз на груди… В августе 1853 года в день рождения Франца Иосифа, которому исполнилось 23 года, состоялось обручение его с 16-летней Елизаветой, или, как ее ласково называли, «Зиси», хотя первоначально в планы родителей входила помолвка Франца Иосифа с ее сестрой, Еленой.

— Кузина! — сказал ей тогда Франц Иосиф. — Я должен вам открыть одну тайну, которая, боюсь, повлияет на ваше отношение ко мне! Над нами, Габсбургами, висит ужасное проклятие. Старуха-графиня Кароли не может мне простить казни ее сына, повстанца, надменного мадьяра! Я подписал ему помилование, когда его уже казнили… «Не смерть, а жизнь будет тебе наказанием» — таким проклятием призывала она все злые силы на меня. Но я зло над нею посмеюсь! С такой подругой, как вы, кузина, жизнь разве может быть несчастна!» Вскоре, под ликование народа, прибыла Елизавета к венценосному жениху в Вену. В старой, мрачной Августинской церкви, где под сводами, в особых сосудах хранится пепел сожженных сердец Габсбургов, состоялось венчание. Всем, томившимся в тюрьмах, была объявлена амнистия. Вена веселилась. Но кончились праздненства, и Елизавета скоро почувствовала те шипы, которые были скрыты в цветах ее триумфального шествия. Ее решительность, правдолюбие и прямота слишком разнились с той иезуитской изворотливостью, которой была пропитана вся атмосфера Габсбургского двора. Любовь Франца Иосифа оказалась недолга и хрупка. Его властолюбивая мать, София, ревниво оберегала свое первенство при дворе и власть над сыном, которого, по-прежнему, кутежами и попойками держала вдали от государственных дел… Вскоре началась глухая, ежедневная борьба между императрицами. Софии было легко выйти победительницей: зная слабости сына, она скоро обратила его в неверного супруга. Елизавета была оскорблена и унижена, как женщина. Ее личная жизнь была уже сломлена, но она решила ответить на нанесенное оскорбление — политикой. Она с жаром стала изучать венгерский язык, литературу, искусство, предприняла путешествие по Венгрии и буквально очаровала всех, даже «непримиримых». Это была ее «месть». Однако София решила нанести гордой Елизавете еще одну рану и тем сломить ее окончательно. Суровая и мстительная, она лишила Елизавету материнства, и как только родился долгожданный наследник Рудольф, она его отняла от матери. Этот удар сломил Елизавету. Она до конца своих дней странствовала, но нигде не находила успокоения. Месть ее родной сестры Елены была чудовищна. Она подсунула через одну графиню единородному сыну сестры, Рудольфу, прекрасную и роковую баронессу Вечеру. Эта баронесса, по мнению берлинского придворного историка Планица, была незаконной дочерью императора Франца Иосифа, от одной из его мимолетных связей. Эрцгерцог Рудольф оказался, таким образом, братом Марии Вечеры. Трагизм кровосмешения завитал над домом Габсбургов. Ужасная и до сих пор не разгаданная трагедия в охотничьем замке Майерлинг окончилась 30 января 1889 года смертью Рудольфа и Вечеры.

Франц Иосиф и Елизавета потеряли своего наследника, павшего жертвой любовного увлечения к сестре[12]. Ковда развернулись нити всей этой ужасной драмы, у бывшей «Баварской розы» на время помутился рассудок. Сестра отомстила ей за отнятую императорскую корону. Императрица Елизавета увлеклась новогреческим языком и литературой, построила себе роскошный дворец на острове Корфу, где проводила зимы. Летом она проживала обыкновенно в Швейцарии, предоставив Франца Иосифа самому себе и его утешительнице — артистке бургтеатра Екатерине Шрат. Кинжал итальянского анархиста, вонзенный ей в грудь, в то самое место, куца накануне решительного бала брызнула красными чернилами ее старшая сестра, окончил в 1898 году ее земные страдания. — За что? — был ее последний вопрос. Франц Иосиф пережил ее на восемнадцать лет. Он умер, терзаемый трое суток перед кончиной, страшными бредовыми галлюцинациями^{213}.

Эти семейные драмы рода Габсбургов с роковой неизбежностью приближали гибель эрцгерцога Франца Фердинанда…

Еще одно знаковое событие, повлиявшее на ход истории, случилось в Белграде 11 (24) июня 1914 года (среда). Газета «Русский инвалид» сообщала: «В 1 час дня король Петр отбыл в Вранью. Перед своим отъездом король подписал Указ, которым он передал управление государством на время своего отсутствия из столицы наследнику королевичу Александру»^{214}.

По поводу передачи управления государством наследнику престола министр-президент Пашич на заседании клуба старорадикальной партии заявил, что докторами предписан королю на некоторое время полный отдых от напряженной работы… «Пашич сказал, что передача управления престолонаследнику была необходима ввиду неотложных некоторых вопросов внутренней и внешней политики»^{215}.

Но вернемся в Сараево.

Подъехав к ратуше, эрцгерцог обратился к городскому главе (собирающемуся произнести витиеватое приветствие) со словами: «Приезжаю к вам в Сараево, а в нас бросают бомбу. Это возмутительно!»

Приближенные в это время совещались по поводу плана дальнейших действий. Эрцгерцогом была продиктована телеграмма детям — этим он хотел их успокоить. Пока в свите гадали о том, бывают ли два покушения в один день, эрцгерцог объявил, что желает посетить в больнице раненых при покушении офицеров и осмотреть музей. По другим сведениям, эрцгерцог решил поговорить с доставленным в госпиталь террористом Чабриновичем. Историк отмечал одну примечательную деталь, что когда Чабриновича схватили, то на вопрос «Серб ли он?» он ответил: «Да, я серб, герой!»^{216}

Во время второй поездки никаких мер предосторожности со стороны полиции снова не последовало. Единственную меру защиты предпринял по собственной инициативе граф Гаррах. Он обнажил саблю, вскочил на ступеньку автомобиля эрцгерцога и сказал, что так простоит всю дорогу. Как оказалось позже, вскочил слева, а нужно было справа…

Наконец, было принято, казалось бы, правильное решение — двигаться той же дорогой, поскольку вполне резонным было предположить, что террористы-бомбометатели давно покинули свои места на набережной Милячки.

Кортеж из четырех автомобилей в том же порядке двинулся в больницу. Свою трагическую роль сыграла роковая случайность (еще одна, но не последняя), совершенный «пустяк»: шоферам толком не объяснили, каким маршрутом нужно было ехать. В первой машине ехали правительственный комиссар и бургомистр, во второй находились эрцгерцог с женой. Совершенно неожиданно шофер первой машины свернул с набережной направо в переулок, имени… Франца Иосифа (!). Шофер второй машины с эрцгерцогом и его супругой последовал за ним, и только на углу названной улицы генерал Потиорек, заметив ошибку, схватил шофера за плечо и потребовал изменить маршрут.

Внезапный окрик сбил шофера с толку, он быстро затормозил, наскочив на выступ тротуара. Все дальнейшее происходило уже с роковой неизбежностью: на тротуаре, именно в этом месте, справа от автомобиля, стоял Гаврила Принцип. Было 10 часов 50 минут утра. Часики уже отсчитывали время до начала всемирной катастрофы — часа «X». Уже никакие силы не могли отвратить Мировую войну, передел мира, конец тысячелетней Российской империи…

Была ли в том закономерность или имел место «его величество» случай? Принцип встретился почти вплотную с автомобилем эрцгерцога как раз в таком месте, где никаким образом, ни по каким теориям вероятности такая встреча не должна была состояться.

Сначала Принцип планировал осуществить покушение в военном лагере, потом — возле ратуши, еще позже — на обратном пути эрцгерцога в лагерь. Не дождавшись эрцгерцога на набережной Аппель, он решил, что дело сорвалось, и пошел в кофейню на улице Франца Иосифа (по другим сведениям, он покупал сэндвич в находящемся напротив магазине «Мориц Шиллер деликатессен»).

Принцип сразу догадался, что это за автомобиль и кто в нем находится. Выхватив из кармана браунинг, он стал стрелять с расстояния в несколько шагов. Первая и вторая пули попали в беременную Софию, третья пуля попала в эрцгерцога. Оба были смертельно ранены: Франц Фердинанд в шейную артерию, герцогиня Гогенберг — в живот.

Генерал Потиорек оцепенел, ничего не сделал и граф Гаррах, стоявший на ступеньке автомобиля с другой стороны. Принцип собирался стрелять и дальше, но на убийцу бросился случайный прохожий — сербский студент. Принцип выронил бомбу, но она не взорвалась.

Со всех сторон сбегались жандармы, полицейские, офицеры. Как и Чабринович, Принцип хотел отравиться, но его вырвало. Затем он пытался застрелиться, но набежавшие люди отобрали у него оружие. Его избили так жестоко, что в тюрьме ему пришлось ампутировать руку.

Для сторонников версии масонского заговора, якобы возглавляемого англичанами, эти «случайности» с некачественным ядом и неразорвавшимися бомбами являются явными доказательствами, что «случайности» были не совсем «случайными» и что террористы, по «сценарию», должны были быть захвачены живыми и дать нужные показания на суде, которые не оставят сомнения в виновности сербов. А желательно и русских.

Герцогиня сказала эрцгерцогу несколько невнятных слов и упала ему на грудь. Эрцгерцог прошептал: «Оставайся жить для наших детей!»^{217}.

Врачебная помощь была бесполезна, даже если бы она была оказана без промедления. Оба раненых истекли кровью и скончались, не приходя в сознание. Власти успели вызвать епископа для глухой исповеди и отходной. В 11 час. 15 минут 51-летний эрцгерцог скончался, а через несколько минут скончалась его жена. Сиротами осталось трое детей: герцог Максимилиан (1902—1962), Эрнст (1904—1954) и София (1901—1990).

15 (28) июня 1914 года от русского военного агента в Австро-Венгрии барона Александра Георгиевича Винекена на адрес Главного управления Генерального штаба России была отправлена шифрованная телеграмма: получена 15 июня, зарегистрирована под №1704.

«Сегодня утром Сараево убиты выстрелами из револьвера наследник престола и его супруга. Убийца говорят серб. №205

Винекен

Расшифровал и подлинник сжег 16 июня 1914 года.

Подполковник Кузьмин (подпись)»^{218}.

Летом 1914 года ни одна гадалка в мире не могла предсказать грядущего. В Вене придворные ломали себе головы, не зная, как сообщить известие о гибели эрцгерцога с супругой императору Францу Иосифу, кстати, не любившему Фердинанда. 84-летний император уже потерял счет несчастьям и катастрофам и, узнав о Сараевском убийстве, император якобы сказал: «Ни от чего на этом свете не уберегла меня судьба».

17 (30) июня 1914 года в четверг, в присутствии императора Франца Иосифа и других родственников и придворных состоялось вскрытие духовного завещания эрцгерцога. Завещание было помечено давним числом и предоставляло все движимое и недвижимое состояние эрцгерцога его детям. Герцогине Гогенберг определено только пользование доходами с имущества^{219}.

Был объявлен придворный траур начиная с 20 июня. Везде царило унылое настроение. В Сараеве были повсюду вывешены траурные флаги. Был объявлен шестинедельный траур. Торжественно прошла церемония перенесения тел убитых в собор, затем на вокзал. Гробы были закрыты и запечатаны, ключи тоже были опечатаны.

16 (29) июня 1914 года, в 6¹/₂ часов вечера процессия прибыла на вокзал, где оба гроба были перенесены в особый траурный вагон. Стоявшим у вокзала батальоном пехоты был произведен ружейный залп, и после совсем краткого богослужения на траурный вагон были наложены пломбы. Вагон прицепили к траурному поезду, и в 7 часов 10 минут вечера под звуки народного гимна и гром орудийных залпов поезд отошел от вокзала…

Франц Иосиф распорядился, чтобы в фамильной усыпальнице Габсбургов в замке Артштетген ни в коем случае не была похоронена «какая-то» графиня Хотек, и чтобы на гроб морганатической супруги наследника престола не забыли положить веер и перчатки: не следовало забывать, что она австрийская фрейлина. Венка император не прислал, что объяснялось его «забывчивостью».

В дневнике императора Николая II записей по поводу этого убийства нет, но он поступил так, как и должен был поступить православный русский монарх. 21 июня (4 июля) 1914 года газета «Русский инвалид» со ссылкой на венские газеты сообщала: «По повелению Государя Императора на гроб эрцгерцога Франца Фердинанда был возложен роскошный венок из белых лилий, роз и пальм. Шелковая черно-желто-белая лента содержала имя Государя Императора и надпись: “Эрцгерцогу Францу-Фердинанду Австрийскому”. На почетной церемонии в качестве представителя Государя Императора присутствовал посол Шебеко»^{220}.

После сараевских выстрелов в Боснии начался антисербский погром. Генерал Потиорек выпустил строгое воззвание к населению, однако не удалось избежать столкновений с вызванными войсками, вследствие чего было много раненых, но погромы утихли…

Фамилия главного исполнителя теракта, снискавшего впоследствии почетное звание «Национального героя Югославии», была — Принцип. В переводе с латинского слово «Принцип» обозначает «особую точку зрения» на ту или другую сторону мышления и бытия, «руководящую идею или правило поведения, деятельности». Эта «руководящая идея», несомненно, двигала всеми мыслями и чувствами патриотов-заговорщиков…

Вскоре участники теракта были арестованы. Все они были членами организации боснийских сербов «Млада Босна» («Молодая Босния»), боровшейся против австрийской оккупации Боснии. По мнению западных историков, везде видящих «русский след», эта организация, в свою очередь, была частью панславянского движения, зародившегося в Австро-Венгрии в начале XIX века и ставившего себе целью объединение всех славянских народов в единую с Россией империю. Исполнителей покушения: типографа Наделько Чабриновича, бросившего бомбу, и студента Гаврилу Принципа арестовали сразу. Оба принадлежали к южным славянам. Чабринович был родом из Обляя, одного из самых крупных боснийских городов. Принцип — из Грахова, расположенного в северо-западной части Черногории. О них писали как о юношах, больных чахоткой, с явным комплексом неполноценности и психопатическим стремлением к славе. Скоро выяснилось, что были еще участники покушения: Грабеш, сын сербского священника из местности Пале, который, в конце концов, не выполнил возложенную на него задачу и исчез с места покушения, но был арестован позже, и Мехмедбашич, сумевший скрыться в горах.

Довольно часто случается так, что «умные организаторы», являющиеся хорошими психологами, подбирают исполнителей терактов из тех, «кого не жалко»: больных чахоткой, психопатов, людей с геростратовым комплексом. Таких исполнителей с неустойчивой психикой руководители заговоров обильно обрабатывают, внушают им различные нелепости вроде той, которая могла быть внушена Принципу о его происхождении от габсбургского рода.

Трое из шести заговорщиков были больны туберкулезом, в то время неизлечимым смертельным заболеванием. Фактически они в любом случае были смертниками. Следствием быстро была установлена связь «Молодой Боснии», «Народной одбраны» и некоторых сербских офицеров, а также сербское происхождение захваченного оружия. Был арестован и шофер первой машины, серб, поначалу обвиненный в сговоре с Принципом, но это обвинение не подтвердилось. Что касается до настоящих террористов, то, от австрийских властей никто не ушел, хотя скрыться, уйдя чрез плохо охраняемую границу, могли все участники дела, за исключением Принципа и Чабриновича, схваченных на месте покушения. Во время следствия всплыло кроме прочего и хвастовство некоторых из них: за несколько дней до покушения говорили, что произойдет нечто весьма страшное… Так или иначе, австрийским властям стало известно почти все.

В отличие от некоторых других обвиняемых, Принцип держал себя очень мужественно. Он заявил, что хотел убить эрцгерцога и сожалеет о кончине его жены, что представляется весьма странным, поскольку именно в беременную герцогиню Принцип всадил две пули; добавил, что вторую пулю он предназначал для генерала Потиорека. До судебного процесса и приговора еще оставалось несколько месяцев…

Хроника событий:

В преддверии войны в Германии началось массовое преследование и избиение русских. В предчувствии грозных событий в Россию срочно прибыл президент Франции Пуанкаре.

Из дневника императора Николая II. 1914г.

7 (20) июля, понедельник

«“.Григорович привез президента Пуанкаре на яхту; после взаимного представления свит пошли в Петергоф. Салюты не прекращались. На пристани все В. К., свита и дивный поч[етный] кар[аул] от Гвардейского экип[ажа]. С конвоем привез его во дворец, где стоял отличный поч[етный] кар[аул] от Енисейского полка. Через ¹/₄ часа приехала Алике с О[льгой] и Т[атьяной]. Она приняла Пуанкаре и затем вернулись вместе домой в 4 часа. Погулял с Татьяной; посетили Дмитрия. Пили чай с Н.П. Саблиным (деж.). Читал. В 7¹/₂ состоялся парадный обед с речами. После разговоров простились с добрым президентом и приехали к себе к 10 час.

8 (21) июля, вторник

Утром занимался до 10¹/₄ и поехал во дворец к Пуанкаре. Побеседовал до 11¹/₄; он отправился на целый день в Петербург, а я к Английскому дворцу.

9 (22) июля, среда

В 11 час. принял депутацию от моего румынского 5 Рошиорского полка. Она привезла всю форму полка и несколько альбомов от короля. В 11¹/₂ Пуанкаре привез сам подарки для Алике и детей. Поехал с ним во дворец; завтракали французские офицеры и румыны.

В 3 часа отправились поездом в Красное Село. На станции поч[етный] кар[аул] от Уланского Ее Вел[ичества] и у дворца на шоссе от 12 грен[адерского] Астраханского полков. В 4 часа начался объезд лагеря при чудной погоде. Алике ехала с Пуанкаре, Мари и Анастасией. Войска выглядели замечательно бодрыми.

После зори вернулся с президентом. В 7¹/₄ был большой обед уНиколаши и Станы в шатре. В 9¹/₂ поехал с Пуанкаре, Ольгой и Татьяной в театр…

10 (23) июля, четверг.

Поехал с Пуанкаре на смотр войскам, кот[орый] начался с объезда в 10 час. Он ехал с Алике и М[арией] и А[настасией].

Прохождение кончилось в 12¹/₄. Остался очень доволен. Завтрак был в Красносельской палатке. Днем сделалось очень жарко. Вернулись по жел[езной] дор[оге] в 3 часа. Погулял, сильно потел и выкупался с наслаждением. С запада полезла большая туча; прошла гроза с ливнем как раз перед нашим уходом с Пуанкаре в Кронштадт.

В 7¹/₂ переехали на новый брон[еносец] “France”, на юте кот[орого] был обед на 104 челов[ека]. Все прошло очень хорошо, ив 10 час. мы простились с президентом и пошли в Петергоф, куда прибыли в 11 час. штилем и с темнотою…»^{221}.

Тем временем в Белграде и Вене шло официальное расследование. Причастность сербского правительства к убийству эрцгерцога не подтвердилась, и все же Австрия решила раз и навсегда положить конец панславянским националистическим брожениям в империи. Австрия очень хотела «проучить Сербию», а Германия ее в этом всячески поддерживала. В 6 часов вечера австро-венгерский посланник в Белграде барон Гизль вручил заместителю премьер-министра Пашича, министру финансов Лазарю Пачу вербальную ноту с детальным изложением требований монархии относительно подавления великосербского движения и наказания организаторов сараевского покушения. Срок для ответа предоставлялся до 6 часов вечера 12 июля. Австро-венгерское правительство при этом сделало сербскому правительству пространное заявление, в котором довольно аргументированно и хорошим дипломатическим слогом сербской стороне было разъяснено, насколько далеко от признанных между двумя государствами соглашений в последние годы зашла политика королевской Сербии. К обвинению прилагались претензии на акты терроризма и серию покушений и убийств в отношении подданных Австро-Венгерской монархии, венцом которых стало злодейское убийство 15 июня 1914 года эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги графини Гогенберг. Ссылаясь на показания и признания виновников преступного покушения, сербской стороне было без обиняков указано, что Сараевское убийство было подготовлено в Белграде, что оружие и взрывчатые вещества, которыми были снабжены убийцы, были доставлены им сербскими офицерами и чиновниками, входящими в состав «Народной Одбраны»…

Австрийский ультиматум был вручен сербскому правительству только после того, как Россию покинул французский президент, 23 июля. Для ответа Белграду был дан срок в 48 часов. Ультиматум начинался со слов о попустительстве сербского правительства антиавстрийскому движению в Боснии и Герцеговине и обвинений официального Белграда в организации террористических актов, а далее следовали 10 конкретных требований. Документ этот фактически являлся провокацией, особенно в той его части, в которой требовалось предоставить австрийским властям право провести следствие по делу об убийстве наследника австрийского престола на территории Сербии, и был составлен таким образом, чтобы ни одно уважающее себя независимое государство не могло его принять. Сербское правительство тотчас же обратилось за помощью к России. Когда 24 июля телеграмма о событиях на Балканах легла на стол российского министра иностранных дел С.Д. Сазонова, тот воскликнул в сердцах: «Это европейская война!» В тот же день состоялось заседание Совета министров, на котором сербам предлагалось в ответе на австрийскую ноту проявить умеренность. Одновременно министр встретился с германским послом Ф. Пурталесом в надежде побудить Берлин миротворчески воздействовать на австрийцев. Эта нота (а по сути, ультиматум) считалась невыполнимой и, по-видимому, должна была служить casus belli для начала войны против Сербии. Пункты ультиматума гласили:

1. Королевское сербское правительство, сожалея о совершенном преступлении, должно осудить его и формально предупредить офицеров, чиновников и все население королевства, что отныне оно будет принимать самые суровые меры против лиц, виновных в пропаганде и действиях, направленных против Австро-Венгерской монархии, будет их предупреждать и подавлять. Это заявление должно быть немедленно объявлено войскам королевским приказом по армии и опубликовано в официальном органе.

2. Немедленно запретить общество «Народна Одбрана» и конфисковать все средства пропаганды этого общества. Принять такие же меры против всех других союзов и организаций, ведущих пропаганду против Австро-Венгрии.

3. Исключить антиавстрийскую пропаганду из народного образования.

4. Уволить с военной и государственной службы всех офицеров и чиновников, занимающихся антиавстрийской пропагандой. Австро-Венгерское правительство оставляет за собой право сообщить сербскому правительству имена таких офицеров и чиновников, вместе с указанием совершенных ими злодеяний.

5. Допустить действие на территории Сербии государственных служб Австро-Венгерской империи для пресечения любой антиавстрийской деятельности.

6. Провести судебное расследование против каждого из участников Сараевского убийства, находящихся на сербской территории с участием в расследовании лиц, командированных австрийским правительством.

7. Срочно арестовать комитадиев майора Воя Тонкосича и Милана Цигановича, чиновников сербской государственной службы, причастных к Сараевскому убийству.

8. Принять действенные эффективные меры к предотвращению контрабанды оружия и взрывчатки в Австрию, арестовать пограничников, помогших убийцам пересечь границу и подвергнуть их суровому наказанию.

9. Сделать объяснения насчет враждебных к Австро-Венгерской монархии высказываний сербских чиновников в период после убийства.

10. Без замедления информировать австрийское правительство о мерах, принятых согласно предыдущим пунктам.

Полный текст ноты и подробный текст заявления австро-венгерского правительства был опубликован в русской газете для всеобщего сведения^{222}.

Из дневника императора Николая II.

12 (25) июля, суббота.

«В четверг вечером Австрия предъявила Сербии ультиматум с требованиями, из которых 8 неприемлемы для независимого государства. Срок его истек сегодня в 6 час. дня. Очевидно, разговоры у нас везде только об этом. Утром поехал в Красное Село, и в 10 час. состоялся отличный смотр Астраханскому полку. От 11 ч. до 12 ч. у меня было совещание с 6 министрами по тому же вопросу, и о мерах предосторожности, кот[орые] нам следует принять»^{223}.

В тот же день. Сербия. Белград.

Австро-венгерский посол барон Владимир Гизль фон Гизлингер в 17.55 получил ответ сербского правительства на ультиматум Вены. Сербия пошла на максимальные уступки, но капитулировать отказалась. Из десяти пунктов ультиматума Сербией были приняты все, кроме 5-го, означавшего фактическую оккупацию Сербии. Сербия объявила мобилизацию.

Считается, что английский министр иностранных дел Грей, понимая, что главным своим врагом Германия считает Англию, делал все возможное, чтобы стравить австро-германский блок с Францией и Россией. Это ему удалось.

Позиция царского правительства в первые 2 недели после ультиматума была выжидательной. Сербии оказали первую помощь — удовлетворили лежавшее под сукном ходатайство о выдаче 120 000 винтовок с патронами для сербской армии. Сербии был дан совет — вести себя потише и не обострять отношений с Австрией.

13 (26) июля 1914 года австрийский пограничный наряд обстрелял баржу с сербскими резервистами на пограничной реке Сава. На этот раз обошлось без жертв.

14 (27) июля 1914 года граф Бертхольд заявил об обстреле австро-венгерской территории и о том, что Сербия начала враждебные действия против его страны. Позже со стороны графа Бертхольда было признано, что нападения сербских войск на пограничные австрийские территории не было, но это уже не имело значения.

В тот же день в Белграде стало известно о назначении русским посланником князя Трубецкого, которое произвело на руководство политических кругов Сербии наилучшее впечатление, и состоялась торжественная закладка дома имени Св. Елены для сирот военных. На торжестве присутствовали престолонаследник Александр Карагеоргиевич, министры, чины дипломатического корпуса и представители комитета приюта, во главе с почетным председателем комитета г-жою Гартвиг^{224}.

Из дневника императора Николая II.

14 (27) июля, понедельник.

«…Интересных известий было мало, но из доклада письменного Сазонова [явствует, что] австрийцы, по-видимому, озадачены слухом о наших приготовлениях…»^{225}.

Николай II делал все от него возможное, чтобы переломить ситуацию.

Письмо императора Николая II министру иностранных дел С.Д. Сазонову:

«Сергей Дмитриевич,

Я вас приму завтра в 6 часов.

Мне пришла мысль в голову и чтобы не терять золотого времени — сообщаю ее вам. Не попытаться ли нам, сговорившись с Францией и Англией, а затем с Германией и Италией, предложить Австрии передать на рассмотрение Гаагского трибунала спор ея с Сербией.

Может быть, минута еще не потеряна до наступления уже неотвратимых событий.

Попробуйте сделать этот шаг сегодня — до доклада, для выигрыша времени. Во мне надежда на мир пока не угасла.

До свидания. 14 июля 1914 г.

Николай»^{226}.

Из дневника императора Николая II 5 (28) июля, вторник.

«Принял доклад Сухомлинова и Янушкевича. Завтракали: Елена и Вера Черногорская. В 2¹/₂ принял в Больш[ом] дворце представителей съезда военного морского духовенства с о. Шавельским во главе. Поиграл в теннис. В 5 час. поехали с дочерьми в Стрельницу к тете Ольге и пили чай с ней и Митей. В 8¹/₂ принял Сазонова, кот[орый] сообщил, что сегодня в полдень Австрия объявила войну Сербии»^{227}.

Ровно через месяц после покушения, 15 (28) июля 1914 года Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Уже на следующий день последовала реакция России — в стране была объявлена мобилизация. 31 июля 1914 года Германия предъявила ультиматум Франции с требованием, чтобы Париж сохранял нейтралитет в случае конфликта Германии с Россией. Одновременно Германия передала ультиматум и царю Николаю II — с требованием прекратить мобилизацию войск. По истечении срока ультиматума, на который российское правительство не отреагировало, германское командование стало настаивать на объявлении войны России.

Начались военные действия входом ночью в устье реки Савы в Белград австрийских транспортов без огней, обстрелом их сербской таможенной стражей и вслед затем начавшейся бомбардировкой Белграда с северного берега Дуная. Первое австро-венгерское наступление под командованием Оскара По-тиорика было отбито сербами. Во время второго наступления австрийцам удалось взять Белград, но спустя некоторое время их оттуда выбили.

Бывшая фрейлина Вырубова, постоянно находившаяся рядом с императорской семьей, вспоминала, находясь в эмиграции: «Почти месяц прошел после убийства в Сараеве, но никто не думал, что этот зверский акт повлечет за собой всемирную войну и падение трех великих европейских держав»^{228}.

Она же зафиксировала для истории: «Дни до объявления войны были ужасны; видела и чувствовала, как Государя склоняют решиться на опасный шаг. Играла я ежедневно с детьми в теннис; возвращаясь, заставала Государя бледного и расстроенного. Из разговоров с ним я видела, что он считает войну неизбежной, но он утешал себя тем, что война укрепляет национальные и монархические чувства, что Россия после войны станет еще более могучей, что это не первая война и т.д. В это время пришла телеграмма от Распутина из Сибири, где он лежал раненый, умоляя Государя: «Не затевать войну, что с войной будет конец России и им самим и что положат до последнего человека». Государя телеграмма раздражила, и он не обратил на не внимания»^{229}.

16 (29) июля 1914 года ночью австрийские мониторы обстреляли оборонительные позиции сербов под Белградом. Сербское командование отдало приказ о взрыве мостов через Саву. Австрийцы планировали захватить Белград, а затем, двинувшись по долинам рек Морава и Колубар, быстро проникнуть в глубь страны и захватить Крагуевац, где располагался основной сербский арсенал. Австро-венгерской армии противостояло всего 12 сербских дивизий.

В ночь на 16 (29) июля сербами был взорван мост через реку Саву.

Из дневника императора Николая II.

16 (29) июля, среда

«…день был необычайно беспокойный. Меня беспрестанно вызывали к телефону то Сазонов, или Сухомлинов, или Янушкевич. Кроме того, находился в срочной телеграфной переписке с Вильгельмом. Вечером читал и еще принял Татищева, кот[орого] посылаю завтра в Берлин»^{230}.

Из воспоминания фрейлины Вырубовой: «Государь же был лихорадочно занят. Получена телеграмма от Императора Вильгельма, где он лично просил Государя, своего родственника и друга, остановить мобилизацию, предлагая встретиться для переговоров, чтобы мирным путем окончить дело. Государь, когда принес эту телеграмму, говорил: что он не имеет права остановить мобилизацию, что германские войска могут вторгнуться в Россию, что по его сведениям, они уже мобилизованы, и «как я тогда отвечу моему народу?»^{231}.

В тот же день в 9 часов вечера (16) 29 июля были мобилизованы все телеграфисты главного телеграфа Петербурга для рассылки УКАЗА о мобилизации во все уголки России, но в последнюю минуту военный министр Сухомлинов сообщил по телефону, что Николай II отменил приказ о всеобщей мобилизации и приказал объявить частичную. Царское правительство колебалось, стоит ли рисковать, и предпочитало выжидательную позицию, пока окончательно не определится Англия.

«Вечером 29 июля граф Пурталес по приказу из Берлина предупредил Сазонова, что дальнейшее продолжение мобилизации принудит германскую сторону к ответным мерам и к мобилизации, и что тогда Европейской мобилизации вряд ли удастся избежать. Это давало германской стороне желанный предлог форсировать войну и изобразить Германию обороняющейся от царской России стороной»^{232}.

Утром 17 (30) июля на новом совещании с генералитетом было решено просить Николая II подписать Указ о мобилизации. Указ был подписан в Петергофе.

В тот же день до 6 часов продолжались бомбежки Белграда. Сербская контрразведка не бездействовала: «В одной гостинице обнаружены шпионы, которые подавали сигналы, куда стрелять»^{233}.

18 (31) июля 1914 года 12 часов ночи. Петербург.

Германский посол граф Пурталес вручил Ультиматум с требованием отменить мобилизацию в течение 12 часов под угрозой объявить войну. Срок ответа истекал в 12 часов пополудни 1 августа.

Из дневник императора Николая И. 18 (31) июля, пятница.

«День простоял серый, такое же было и внутреннее настроение. В 11 час. на Ферме состоялось заседание Совета министров. Вернулся домой к часу. После завтрака принял германского посла. Погулял с дочерьми. До обеда и вечером занимался»^{234}.

В тот же день началась мобилизация российских войск. Капитан А.И. Верховский срочно покидал Сербию. Ничто так не возбуждает энергии, как сознание близкой опасности. Верховским была тогда сделана первая запись о начале Великой войны в книге «Россия на Голгофе» (из походного дневника): «1 августа. Выборг. Штаб 3-й Финляндской бригады.

Германия объявила нам войну. Вся страна бросилась к оружию. Кипит, поспевает срочная работа мобилизации. Спешно прибывают люди, лошади, повозки. Сбрую, снаряжение, выносят из складов и кладовых. Полки постепенно переходят на боевое положение. Перед нами война. Бодро на сердце»^{235}.

Эти слова очень хорошо характеризуют Верховского. Они говорят вовсе не о шапкозакидательском настрое молодого офицера.

Выпускник Академии Генштаба, прекрасный аналитик, он отчетливо понимал, против кого начинается война. Он знал, что такое великолепно устроенная немецкая армия. Верховский блестяще разбирался в истории военного искусства, понимал, какой вклад в ее развитие внесли германские военные теоретики и практики… С другой стороны, Верховский был знаком и с трудами немецкого историка Трейчке, который откровенно рассматривал всех славян, и русских в том числе, «как навоз для германской нивы»^{236}. Знакомы ему были также «творения» одного из руководителей военной мысли Германии генерала Бернгарди, писавшего о том, что «Германия оставит побежденным только одни глаза, для того, чтобы они могли оплакивать свой позор»^{237}.

Германский посол граф Фридрих Пурталес по инструкции из Берлина потребовал отменить всеобщую мобилизацию и, не получив в 12 часов ответа, 19 июля (1 августа) прибыл в 7 часов вечера в министерство иностранных дел и, прежде чем вручить ноту с объявлением войны, 3 раза спросил министра Сазонова, согласна ли Россия отменить мобилизацию?

Сазонов 3 раза ответил, что не может. Тогда Пурталес вынул из кармана бумагу с текстом объявления войны и вручил министру, оставив по рассеянности другую бумагу — декодированную телеграмму, по которой война объявлялась и в случае отказа остановить мобилизацию, и в случае, если Россия будет предлагать продолжать переговоры^{238}.

По воспоминаниям французского посла в России Палеолога, Пурталес предварил этот исторический акт словами: «Его величество Император, мой августейший монарх, от имени империи принимает вызов и считает себя находящимся в состоянии войны с Россией». После чего Пурталес отошел к окну и, взявшись за голову, заплакал.

Вскоре в Петербурге было разгромлено толпой посольство Германии…

Из дневника императора Николая II.

19 июля (1 августа), суббота.

«Утром были обычные доклады. После завтрака вызвал Николашу и объявил ему о его назначении верховным главнокомандующим впредь до моего приезда в армию. Поехал с Алике в Дивеевскую обитель. Погулял с детьми. В 6¹/₂ поехали ко всенощной. По возвращении оттуда узнали, что Германия нам объявила войну. Обедали: Ольга А[лександровна], Дмитрий и Иоанн (деж[урный]). Вечером приехал англ[ийский] посол Buchanan с телеграммой от Georgie. Долго составлял с ним вместе ответ. Потом видел еще Николашу и Фредерикса…)»

20 июля (2 августа), воскресенье.

«Хороший день, в особенности в смысле подъема духа. В 11 час. поехал с Мари и Анастасией к обедне. Завтракали одни. В 2¹/₄ отправились на “Александрии“ в Петербург и на карете прямо в Зимний дв[орец]. Подписал манифест об объявлении войны. Из Малахитовой прошли выходом в Николаевскую залу, посреди кот[орых] был прочитан маниф[ест] и затем отслужен молебен. Вся зала пела “Спаси, Господи“ и “Многая лета”. Сказал несколько слов. При возвращении дамы бросились целовать руки и немного потрепали Алике и меня. Затем мы вышли на балкон на Александровскую площадь и кланялись огромной массе народа. Около 6 час. вышли на набережную и прошли к катеру через большую толпу из офицеров и публики. Вернулись в Петергоф в 7¹/₄. Вечер провели спокойно»^{239}.

Фрейлина Вырубова вспоминала этот эпизод более подробно: «Посещение Их величеств Петербурга в день объявления войны подтвердило предсказание Царя, что война пробудит национальный дух в народе. Везде тысячные толпы народа, с национальными флагами, с портретами Государя. Пение гимна «Спаси Господи люди твоя»… Нельзя себе вообразить, что делалось во время выхода Их Величеств. В Николаевском зале после молебна, Государь обратился ко всем присутствующим с речью… Ответом было оглушительное «ура»; стоны восторга и любви; военные окружили толпой Государя, махали фуражками, кричали так, что, казалось, стены и окна дрожат. Я плакала, стоя у двери залы. Их Величества медленно подвигались обратно, и толпа, не взирая на придворный этикет, кинулись к ним; дамы и военные целовали их руки, плечи, платье Государыни. Она взглянула на меня, проходя мимо, и я видела, что у нее глаза полны слез. Когда они вошли в Малахитовую гостиную, Великие Князья побежали звать Государя показаться на балконе. Все море народа на Дворцовой площади, увидев его, как один человек, опустились перед ним на колени. Склонились тысячи знамен, пели гимн, молитвы… все плакали… Среди чувства безграничной любви и верности Престолу — началась война»^{240}.

В Москве тоже наблюдалась эйфория: «18 июля 1914 года вечером на Красной площади у памятника Минину и Пожарскому при большом стечении народа состоялся торжественный молебен, а затем и патриотическое собрание. Крестный ход двинулся из храмов Христа Спасителя и Василия Блаженного к памятнику. Хоругвеносцы несли иконы Спасителя, Божией Матери, святителей Алексия и Ермогена, а также национальные флаги России, Сербии, портреты Николая II и сербского короля Петра. Крестный ход сопровождался пением многотысячного хора. На Красной площади звучали чешские и сербские приветствия. В тот же день в храме Сербского подворья состоялся молебен о ниспослании победы сербскому оружию. После молебна под председательством городского головы Н.И. Гучкова открылось заседание Славянского комитета. Решено было выпустить особое воззвание к русскому обществу с призывом о помощи сербам. Огромная манифестация москвичей состоялась в тот же день на Страстной площади у памятника герою Русско-турецкой войны генералу Скобелеву. Оттуда манифестанты направились колоннами в Кремль и к Александровскому вокзалу. Члены Союза Михаила Архангела и Союза русского народа несли огромные транспаранты с надписями: «Долой Австрию, да здравствуют Россия и Сербия!», «Да здравствует Россия — сестра Сербии!»…

О благодарности сербов России и о дружбе двух славянских единоверных народов неоднократно писал святитель Николай Сербский: «Совесть наша заставляет нас плакать, когда русские плачут, и радоваться, когда русские радуются. Велик наш долг России. Может человек быть должен человеку, может и народ — народу. Но долг, которым Россия обязала сербский народ в 1914 г., настолько огромен, что его не могут вернуть ни века, ни поколения»^{241}.

20 июля (2 августа) 1914 года Распутин, которому нельзя отказать в прозорливости, снова, как и в 1912 году, пытался остановить «военный поезд», но трагедия развивалась уже по своим законам. Он обращался к Николаю II из тюменской больницы, где поправлялся после тяжелого ранения ножом в живот, сделанного фанатичкой: «Милый друг, — молит он царя, — еще раз скажу: грозна туча над Россией, беда, горя много, темно и просвету нет;: слез-то море и меры нет, а крови? Что скажу? Слов нет, неописуемый ужас. Знаю, все от тебя войны хотят, и верные, не зная, что ради погибели. Тяжко Божье наказанье, когда уж отымет путь — начало конца. Ты — царь, отец народа, не попусти безумным торжествоватъ и погубить себя и народ. Вот Германию победят, а Россия? Подумать, так все по-другому. Не было от веку горшей страдалицы, вся тонет в крови великой, погибель без конца, печаль. Григорий»^{242}. 20 июля (3 августа) 1914 года был опубликован подписанный накануне Манифест:

ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ

БОЖИЕЮ ПОСПЕШЕСТВУЮЩЕЮ МИЛОСТИЮ, МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРОЙ,

Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курлядский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Карельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода низовские земли, Черниговский, Рязанский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны Повелитель; И Государь Иверския, Карталинския и Кабардинский земли и области Арменския; Черкесских и Горских князей и иных Наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Сторманский, Дитмарский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всем верным нашим подданным.

Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови со славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особой силой пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования. Презрев уступчивый и миролюбивый ответ сербского правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда.

Вынужденные в силу создавшихся условий принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием Наших подданных, прилагая все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров.

Среди дружественных сношений союзная Австрии Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены и, встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну.

Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав.

Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской земли дружно и самоотверженно станут все верные наши подданные. В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри, да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага.

С глубокой верой в правоту нашего дела и смиренным упованием на Всемогущий Промысел, Мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска Наши Божие благословение.

Дан в С.-Петербурге в 20 день июля, в лето от Р.Х. 1914, царствования же Нашего в 20-е.

На подлинном Собственной Его Императорского Величества рукой написано: «Николай»^{243}.

В тот же день 20 июля 1914 года В. Маяковский написал свой «манифест» под названием «Война объявлена»… Через два с половиной десятка лет, профессор А.И. Верховский, как непосредственный свидетель тех исторических событий, в своей книге «На трудном перевале» поместил часть этого стихотворения, передающего патриотические настроения в обществе, и то невидимое и страшное, что пророчески смог разглядеть поэт:

Из дневника императора Николая II. 22 июля (4 августа), вторник.

«Вчера Мама приехала в Копенгаген из Англии через Берлин. С 9¹/₂ до часа непрерывно принимал. Первым приехал Александр], кот[орый] с большими возвратился из Гамбурга затруднениями и едва доехал до границы. Германия объявила войну Франции и направляет главный натиск на нее.

У меня были доклады: Горемыкина, Сухомлинова и Сазонова. Кирилл был деж[урным].

23 июля (5 августа), среда.

Утром узнал добрую весть: Англия объявила войну Германии за то, что последняя напала на Францию и самым бесцеремонным образом нарушила нейтралитет Люксембурга и Бельгии. Лучшим образом с внешней стороны для нас кампания не могла начаться. Принимал все утро и после завтрака до 4 час. Последним у меня был франц. посол Палеолог, приехавший официально объявить о разрыве между Францией и Герм[анией] …»

24 июля (6 августа), четверг.

Сегодня Австрия, наконец, объявила нам войну. Теперь положение совершенно определилось. С 11¹/₂ на Ферме у меня происходило заседание Совета министров. Алике утром ходила в город и вернулась с Викторией и Эллой. Кроме них завтракали: Костя и Мавра, только что вернувшиеся из Германии и тоже, как Александр], с трудом проехавшие через границу…»^{244}.

Газеты сообщали, что Австрией война была объявлена в 6 часов 15 минут. «Предельным сроком для выезда русских подданных проживающих в Австро-Венгрии была установлена полночь с 23 на 24 июля (6 августа)»^{245}.

26 июля (8 августа) в субботу 1914 года был опубликован другой ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ:

БОЖИЕЙ МИЛОСТЬЮ МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРОЙ,

Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всем верным Нашим подданным:

Немного дней тому назад манифестом Нашим оповестили Мы русский народ о войне, объявленной нам Германией. Ныне Австро-Венгрия, первая зачинщица мировой смуты, обнажившая посреди глубокого мира меч против слабейшей Сербии, сбросила с себя личину и объявила войну не раз спасавшей ее России. Силы неприятеля умножаются: против России и всего славянства ополчились обе могущественные немецкие державы. Но с удвоенной силой растет навстречу им справедливый гнев мирных народов, и с несокрушимой твердостью встает перед врагом вызванная на брань Россия, верная славным преданиям своего прошлого.

Видит Господь, что не ради воинственных замыслов или суетной мирской славы подняли Мы оружие, но, ограждая достоинство и безопасность Богом хранимой Нашей Империи, боремся за правое дело. В предстоящей войне народов Мы не одни: вместе с Нами встали доблестные союзники Наши, также вынужденные прибегнуть к силе оружия, дабы устранить, наконец, вечную угрозу Германских держав общему миру и спокойствию.

Да благословит Господь Вседержитель Наше и союзное Нам оружие, и да поднимется вся Россия на ратный подвиг с железом в руках, с крестом в сердце.

Дан в Санкт-Петербурге, в 26-й день июля, в лето от Рождества Христова 1914, царствования же Нашего в 20-е. На подлинном Собственной Его Императорского Величества рукой написано: «Николай»^{246}.

26 июля (8 августа) 1914 года. Австро-Венгрия. В Галиции (Поронино) по доносу был арестован австрийской полицией по подозрению в шпионаже в пользу России Ульянов-Ленин и заключен в тюрьму в городе Новый Тарг.

6 (19) августа 1914 года. Австрийские власти выпустили на свободу из тюрьмы Ульянова-Ленина ввиду явной вздорности доноса.

12 (25) октября 1914 года в Сараево открылся процесс над участниками покушения. Закончился суд 23 октября (5 ноября) того же 1914 года.

В судебном слушании было подтверждено, что Принцип и Чабринович еще 1—2 (14—15) июля признали, что они задумали покушение, будучи в Белграде; оружие для этих целей — 6 бомб и 4 браунинга они получили от железнодорожника Цигановича и майора сербской армии Танкосича, являвшегося видным деятелем сербского патриотического общества «Народна Одобрана». Стрельбе они обучались в парке Топчидер под Белградом. На бомбах были клейма сербского военного арсенала в Крагуевице (это, однако, противоречит сообщениям прессы, писавшей «по горячим следам», что бомбы представляли собой бутылки, наполненные гвоздями, свинцом и взрывчатой смесью).

Ранее, тотчас после ареста, Принцип и Чабринович заявляли, что получили бомбы из Белграда от двух комитадиев[13]. «Оба арестованных Принцип и Цебринович (так в подлиннике) ведут себя в высшей степени цинично, не высказывая ни малейшего раскаяния»^{247}.

Всего к ответственности было привлечено 25 человек. Главными фигурантами по делу были, естественно, Принцип и Чабринович. Принцип держался на суде мужественно и принимал всю вину на себя.

Чабринович все-таки выражал некоторое раскаяние, что особенно видно из его последнего слова, обращенного к суду: «Не думайте о нас худо. Мы никогда Австрию не ненавидели, но Австрия не позаботилась о разрешении наших проблем. Мы любили свой собственный народ. Девять десятых его — это рабы-земледельцы, живущие в отвратительной нищете. Мы чувствовали к ним жалость. Ненависти к Габсбургам у нас не было. Против его Величества Франца Иосифа я ничего не имею… Нас увлекли люди (интересно, какие? — Ю.С.) считавшие Фердинанда ненавистником славянского народа. Никто не говорил нам: «Убейте его». Но жили мы в атмосфере, которая делала его убийство естественным… Хотя Принцип изображает героя, наша точка зрения была иная. Конечно, мы хотели стать героями, и все же мы испытываем сожаление. Нас тронули слова: «Софья, живи для наших детей! Мы все что угодно, но не преступники. От своего имени и от имени своих товарищей прошу детей убитых простить нас. Пусть суд покарает, как ему угодно. Мы не преступники, мы идеалисты, и руководили нами благородные чувства. Мы любили наш народ и умрем за наш идеал…».

Принцип тотчас внес поправку: «Чабринович говорит за самого себя. Но он уклоняется от истины, намекая, на то, будто кто-то другой внушил нам мысль о покушении. К этой мысли пришли мы сами, мы ее привели в исполнение. Да, мы любили свой народ. Больше ничего сказать не могу»^{248}.

По сараевскому процессу были осуждены 16 человек. Данило Илича, Велько Чубриловича и Мишко Йовановича — приговорили к казни через повешение. Их казнили 3 февраля 1915 года.

Суд приговорил:

Гаврило Принцип (род. 27 августа 1894 года в крестьянской семье, где он был четвертым ребенком) был приговорен, как несовершеннолетний, к двадцатилетнему заключению с переводом в тюремный карцер в каждую годовщину преступления. Ему, страдавшему чахоткой, еще был назначен один день полного поста в месяц. Умер в страшных мучениях в тюрьме в Терезиенштадте 28 апреля 1918 года. Труп его был тайно захоронен в тюремном дворе, и только в 1920 году его останки были перезахоронены в братской могиле вместе с другими умершими участниками заговора на сараевском кладбище.

Неделько Чабриновича, топографа, сына сараевского трактирщика, как несовершеннолетнего, приговорили к 20 годам тюремного заключения. Умер от туберкулеза в январе 1916 года.

Трифко Грабеж получил 20 лет, умер от туберкулеза в феврале 1918 года.

Васо Чубриловича приговорили к 16 годам заключения. Он дожил до освобождения, стал профессором, а после 1945 года был министром лесного хозяйства Югославии.

Цветко Поповича приговорили к 13 годам заключения. После освобождения вернулся в Сараево и работал заведующим этнографическим отделом в местном музее.

Мухаммед Мехмедбашич, скрывшийся от австрийского суда, был помилован королем Александром Карагеоргиевичем после салоникского процесса 1917 года, дожил до Второй мировой войны и был убит усташами в Сараеве 29 мая 1943; по другим сведениям, умер в 1940 году.

Коллективный «Мавр» сделал свое дело. «Силы зла», несомненно, достигни своих целей. «Выстрел Принципа, — писал Троцкий, — положил конец не только жизни австро-венгерского престолонаследника, но и сербскому терроризму. Целое поколение австро-сербской интеллигенции, не успевшее выйти из юношеского возраста, сошло или сходит со сцены. Попытки освобождать нации при помощи пистолетных выстрелов покажутся смешными и игрушечными, после того как под знаком национальной идеи гремели мерзеры с пастью в 30 и более сантиметров. И этот результат все равно скажется, как бы ни закончилась война. Если бы усилиями народов созданы были в результате ее должные условия сожительства национальностей на юго-востоке Европы, национальное движение уступило бы место общественному в наиболее благоприятных для дальнейшего развития условиях. Если же допустить, что и после нынешней катастрофы сохранятся старые границы, проходящие по живому телу нации, тогда на всю ближайшую историческую эпоху энергия отсталых народов уйдет на экономическое и культурное приспособление к старым границам — в атмосфере национального разочарования и безразличия. Так или иначе, поколение Жераичей, Юкичей, Иличей и Принципов сходит со сцены»^{249}.

В 1918 году памятник Габсбургам в Сараеве снесли, зато был создан музей «Млада Босна»; были запечатлены на уличной панели отпечатки ног Гаврилы Принципа — святые для сербов реликвии. Потом, в 1941 году, по приказу Гитлера памятники младобоснийцам снесли, потом, после окончания войны, восстановили.

15 апреля 1945 года была закончена кровопролитная «Венская операция». Безвозвратные потери Красной Армии при этом составили 38 661 человек. Сбылась мечта Г Принципа, написавшего перед своей смертью в тюрьме вещие строки, увидевшие свет только после окончания Великой войны 1914—1918 годов.

«Наши дети будут ходить по Вене,

Бродить по [тюремному] двору и пугать господ»,

Эти слова были начертаны на мраморной доске, возложенной на братском захоронении Принципа и других умерших участников заговора, на сараевском кладбище.