Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник) Майн Рид Томас
Сестры удалились в каюту, чтобы приготовить ужин, а молодые люди уселись на носу баржи и начали беседовать. Они говорили на языке делаваров. Но это наречие мало известно даже людям ученым, и мы передадим этот разговор по-английски.
Не стоит, впрочем, излагать со всеми подробностями начало этой беседы, так как Зверобой рассказал о событиях, уже известных читателю. Отметим лишь, что он ни единым словом не обмолвился о своей победе над ирокезом. Когда Зверобой кончил, заговорил делавар. Он выражался внушительно и с большим достоинством.
Рассказ его был ясен и короток и не прерывался никакими случайными отступлениями. Покинув вигвамы своего племени, он направился прямо в долину Саскуэханны. Он достиг берегов этой реки всего на одну милю южнее ее истока и вскоре заметил след, указывавший на близость врагов. Подготовленный к подобной случайности, ибо цель его экспедиции в том и заключалась, чтобы выследить ирокезов, он обрадовался своему открытию и принял необходимые меры предосторожности. Пройдя вверх по реке до истока и заметив местоположение утеса, он обнаружил другой след и несколько часов подряд наблюдал за врагами, подстерегая удобный случай встретиться со своей любезной или же добыть вражеский скальп, и неизвестно еще, к чему он больше стремился. Все время он держался возле озера и несколько раз подходил так близко к берегу, что мог видеть все, что там происходило. Лишь только на горизонте появился ковчег, как он начал следить за ним, хотя и не знал, что на борту этого странного сооружения ему предстоит встретиться с другом. Заметив, как ковчег лавирует то в одну, то в другую сторону, делавар решил, что судном управляют белые, это позволило ему угадать истину. Когда солнце склонилось к горизонту, он вернулся к утесу и, к своему удовольствию, снова увидел ковчег, который, видимо, поджидал его.
Хотя Чингачгук в течение нескольких часов внимательно наблюдал за врагами, их внезапное нападение в тот момент, когда он переправился на баржу, было для него такой же неожиданностью, как и для Зверобоя. Он мог объяснить это лишь тем, что врагов гораздо больше, чем он первоначально предполагал, и что по берегу бродят другие партии индейцев, о существовании которых ему ничего не было известно. Их постоянный лагерь – если слово «постоянный» можно применить к становищу, где племя намеревалось провести самое большее несколько недель, – находился невдалеке от того места, где Хаттер и Непоседа попали в плен, и, само собой разумеется, по соседству с родником.
– Видно по всему, – сказал Зверобой, – ты, Великий Змей, долго бродил вокруг лагеря этих мингов. Не можешь ли ты сказать чего-нибудь насчет наших пленников? Один из них – отец этих девушек, а другой – белый молодой человек огромного роста – возлюбленный старшей сестры, как я догадываюсь.
– Чингачгук их видел: старик и молодой воин. Согнутый дуб и высокая сосна.
– Ты описываешь недурно, делавар, очень недурно. Старик Хаттер разбит непогодой и грозой, но пни его еще тверды и годятся для крепких балок. Что касается Генри Марча, то его справедливо можно назвать красой и гордостью человеческого леса. Связаны они или нет? Пытали их или нет еще? Эти вопросы я предлагаю тебе вместо молодых девушек, которым интересна всякая подробность на этот счет.
– Нет, Зверобой. Добыча мингов не в клетке. Их слишком много. Одни ходят, другие спят, третьи на карауле. Сегодня бледнолицые у них как братья, завтра сдерут с них скальпы.
– Что делать! Таков у них обычай. Я это знал. Джудит, Хетти, вот приятные для вас новости: делавар говорит, что индейцы обходятся с нашими пленниками по-братски и не делают им никаких неприятностей. Разумеется, свобода у них отнята, а, впрочем, в остальном они могут делать почти все, что им угодно.
– Очень благодарна за эту новость, Зверобой, – отвечала Джудит. – Теперь, когда друг ваш с нами, я ничуть не сомневаюсь в том, что мы отыщем возможность выкупить моего отца и Генри Марча. У меня есть дорогие наряды, довольно соблазнительные для диких женщин, а в случае нужды мы откроем заветный сундук и, вероятно, найдем в нем много сокровищ, на которые разгорятся глаза у этих ирокезов.
– Джудит, – сказал молодой охотник, всматриваясь в ее лицо с улыбкой и вместе с тем с живейшем любопытством, которое не ускользнуло от проницательных глаз девушки, – достанет ли у вас мужества отказаться от нарядов в пользу пленников, хотя один из них ваш отец, а другой, если не ошибаюсь, ваш жених?
– Зверобой, – отвечала девушка после минутного колебания, – я буду с вами совершенно откровенна. Признаюсь, было время, когда наряды были мне дороже всего на свете. Но с некоторых пор я чувствую в себе перемену. Хотя Гарри Непоседа ничто для меня, я бы все отдала, чтобы его освободить. И, если я готова это сделать для хвастуна, забияки, болтуна Непоседы, в котором, кроме красивой внешности, ничего нет хорошего, можете представить себе, на что я готова ради моего отца.
– Вот это хорошо, очень хорошо. Такой образ мыслей достоин женщины. Мне удавалось встречать такие чувства между делаварками, дикие женщины нередко жертвуют своим тщеславием в пользу сердечных привязанностей. Чувства, стало быть, одинаковы для всех рас, несмотря на различие цвета их кожи.
– Освободят ли дикие моего отца, если Джудит и я отдадим все, что у нас есть? – спросила Хетти простодушным тоном.
– Очень вероятно, моя милая, – сказал Зверобой с выражением искреннего участия, – их женщины, без сомнения, будут на вашей стороне. Но скажи мне, Великий Змей, много ли скво в лагере этих головорезов?
– Шесть, – отвечал Чингачгук, поднимая все пальцы левой руки и приставляя правую руку к сердцу. – И еще одна. – Тут он выразительно прижал руку к сердцу, намекая этим поэтическим и вместе с тем естественным жестом на свою возлюбленную.
– Видел ли ты ее, любезный друг? Заметил ли ты ее прелестное лицо? Подходил ли ты близко к ее уху, чтобы пропеть ее любимую песню?
– Нет, Зверобой. Густые деревья закрывали ее своими листьями, как облака скрывают солнце на лазурном небе. Но (тут молодой воин повернулся к другу и улыбка внезапно озарила его свирепое, раскрашенное, да и от природы сумрачное, смуглое лицо ясным светом теплого человеческого чувства) Чингачгук слышал смех Уа-та-Уа, он узнал его среди смеха ирокезских женщин. Он прозвучал в его ушах как щебетание малиновки.
– Вот, Джудит, верьте уху делавара, и особенно чуткому уху влюбленного, способного различить любимые звуки между тысячами голосов. Сам я не испытал этого, но если молодые люди – я разумею и мужчин, и женщин – любят друг друга, то им особенно нравится смех или просто голос любимой особы.
– Неужели вам, Зверобой, никогда не случалось испытать, как приятен смех любимой девушки? – живо спросила Джудит.
– Никогда, Джудит! Да ведь я никогда не жил среди людей моего цвета кожи так долго, чтобы испытывать подобные чувства. Вероятно, они естественны и законны, но для меня нет музыки слаще пения ветра в лесных вершинах или журчания искрящегося, холодного, прозрачного ручья. Пожалуй, – продолжал он с задумчивым видом, опустив голову, – мне приятно еще слушать заливистый лай хорошей гончей, когда нападешь на след жирного оленя. А вот голос собаки, не имеющей нюха, меня нисколько не тревожит. Ведь такая тявкает без толку, ей все равно, бежит ли впереди олень или вовсе нет.
Джудит встала и, о чем-то размышляя, медленно отошла в сторону. Легкий дрожащий вздох вырвался из ее груди, но это не было ее обычное, тонко рассчитанное кокетство.
Хетти, как всегда, слушала с простодушным вниманием, хотя ей казалось странным, что молодой человек предпочитает мелодию лесов песням девушек или их невинному смеху. Привыкнув, однако, во всем подражать примеру сестры, она вскоре последовала за Джудит в каюту, там села и начала упорно обдумывать какую-то затаенную мысль.
Оставшись одни, Зверобой и Чингачгук продолжали беседу.
– Давно ли бледнолицый охотник на этом озере? – спросил Чингачгук.
– Только со вчерашнего полудня, Великий Змей. За это время слишком много утекло воды. Я видел и даже сделал кое-что.
Взгляд, который Чингачгук бросил на товарища, был таким острым, что, казалось, пронизывал сгустившийся ночной мрак. Искоса поглядев на индейца, Зверобой увидел два черных глаза, устремленных на него, как зрачки пантеры или загнанного волка. Он понял значение этого пылающего взора и ответил сдержанно:
– Твои подозрения справедливы, Великий Змей. Я столкнулся с неприятелем лицом к лицу и даже могу сказать, что сражался с ним.
У индейца вырвалось восторженное восклицание. Положив руку на плечо друга, он с нетерпением спросил, удалось ли тому добыть скальп противника.
– Великий Змей, в присутствии всего племени делаваров, в присутствии старца Таменунда и отца твоего, великого Ункаса, я скажу и всегда буду говорить, что белый человек, верный внушениям своей природы, не может и не должен издеваться над своим умирающим собратом, кто бы он ни был. Волосы на моей голове целы, как ты видишь, и этого вполне довольно для моего торжества. Мой враг, краснокожий или белый, никогда не будет иметь причин бояться за свой скальп.
– Неужели не пал ирокезский воин? Неужели Зверобой, несравненный стрелок оленей, промахнулся, когда метил в человека?
– Нет, Чингачгук, рука моя не поколебалась и карабин не изменил мне. Враг мой, минг, пал, сраженный пулей карабина.
– Он вождь? – торжественно спросил могиканин.
– Этого я и сам не знаю. Могу только сказать, что он был хитер, вероломен и храбр. Не мудрено, если между своими он добрался до звания вождя. Он мужествен и отважен, хотя глаз его не был так верен, как у человека, получившего образование среди делаваров.
– Брат и друг мой раздробил его тело?
– Это было бесполезно. Минг умер у меня на руках. Скажу без утайки, как происходило все дело. Мы сражались оба храбро и отважно: он – как краснокожий, одаренный от природы талантами красных, я – как белый. Ведь я родился белым, белым живу, белым и умру.
– Хорошо! У Зверобоя белое лицо и бледные руки. Делавар отыщет скальп, чтобы повесить его на шест, и по возвращении домой пропоет в честь него песню перед своим племенем. Честь принадлежит племени делаваров: не должно ее терять.
– Легко это сказать, но трудно исполнить. Тело минга в руках его друзей и скрыто, без сомнения, в таком месте, где не отыскать его Великому Змею.
Затем молодой охотник коротко и ясно рассказал своему другу о событиях этого утра, ничего не утаив, но по возможности уклоняясь от принятого среди индейцев бахвальства. Чингачгук снова выразил свое удовольствие, узнав, какой чести удостоился его друг. Затем оба встали, так как наступил час, когда ради большей безопасности следовало отвести ковчег подальше от берега.
Было уже совсем темно, небо затянулось тучами, звезды померкли. Как всегда после захода солнца, северный ветер стих и с юга повеяла легкая воздушная струя. Эта перемена благоприятствовала намерениям Зверобоя, он поднял якорь, и баржа тотчас же начала дрейфовать вверх по озеру. Когда подняли парус, скорость судна увеличилась до двух миль в час. Итак, не было никакой нужды работать веслами. Зверобой, Чингачгук и Джудит уселись на корме, охотник взялся за руль. Затем они начали совещаться о том, что делать дальше и каким образом освободить друзей.
Джудит принимала живое участие в этой беседе. Делавар без труда понимал все, что она говорила, но отвечал на своем языке, и его сжатые и меткие замечания должен был переводить Зверобой. За последние полчаса Джудит много выиграла в мнении своего нового знакомого. Она быстро решала вопросы, предлагала смелые и уверенные планы, и все ее суждения были глубоко продуманы. Сложные и разнообразные события, которые произошли после их встречи, одиночество девушки и зависимое положение заставили ее относиться к Зверобою как к старому, испытанному другу, и она доверилась ему всей душой. До сих пор Джудит относилась к мужчинам настороженно, но теперь она отдалась под покровительство молодого человека, очевидно не таившего против нее никаких дурных намерений. Его честность, наивная поэзия его чувств и даже своеобразие его речи – все это способствовало возникновению привязанности, такой же чистой, как внезапной и глубокой. До встречи со Зверобоем у Джудит было много поклонников и ценителей ее красоты, но все они смотрели на нее как на хорошенькую игрушку, и она сомневалась в искренности их напыщенных и приторных комплиментов. Красивое лицо и мужественная фигура Непоседы не искупали неприятного впечатления от его шумной и грубой манеры держаться. Зверобой же был для Джудит олицетворением прямоты, и его сердце казалось ей прозрачным, как кристалл. Даже его равнодушие к ее красоте, вызывавшей восхищение всех мужчин, подстрекало тщеславие молодой девушки и еще сильнее раздувало в ней искру нежного чувства.
Так прошло около получаса, все это время ковчег медленно скользил по воде. Тьма сгущалась вокруг.
На южном берегу уже начинали теряться в отдалении темные лесные массивы, а горы отбрасывали тень, закрывавшую почти все озеро. Впрочем, на самой его середине, где на водную поверхность падал тусклый свет, еще струившийся с неба, узкая и слабо мерцавшая полоса тянулась по прямой линии с севера на юг. По этому подобию Млечного Пути и подвигался ковчег, что значительно облегчало работу рулевого. Джудит и Зверобой молча любовались торжественным спокойствием природы.
– Какая темная ночь, – сказала девушка после продолжительной паузы. – Надеюсь, впрочем, что мы без труда отыщем «замок».
– Нет никакого сомнения.
– Вы ничего не слышите, Зверобой? Вода как будто всплескивает подле нас.
– Да, слышу. Вероятно, здесь нырнула какая-нибудь большая рыба. Эти создания гоняются друг за дружкой совсем как люди или звери на суше. Вероятно, одна из них подпрыгнула в воздух, а потом опять погрузилась в свою стихию. Никто из нас, Джудит, не должен покидать свою стихию, природа всегда возьмет свое… Тсс! Слушайте! Это похоже на шум весла, которым действуют очень осторожно…
В эту минуту Чингачгук наклонился через борт и многозначительно показал пальцем куда-то в темноту. Зверобой и Джудит взглянули в этом направлении, и оба одновременно увидели пирогу. Очертания этого неожиданного соседа были очень неясны и легко могли ускользнуть от неопытных глаз. Но пассажиры ковчега сразу разглядели пирогу, в ней стоял, выпрямившись во весь рост, человек и работал веслом. Разумеется, нельзя было узнать, не притаился ли еще кто-нибудь на дне лодки. Уйти на веслах от легкой пироги было невозможно, и мужчины схватились за карабины, готовясь к бою.
– Подстрелить его не трудно, – сказал Зверобой тихим голосом, – но прежде окликнем. Авось узнаем, что ему надо.
И, возвысив голос, он закричал:
– Эй! Если ты подойдешь к нам ближе, я принужден буду стрелять и верная смерть ожидает тебя. Перестань грести и отвечай.
– Стреляй, и пусть беззащитная девушка падет от твоей руки! – отвечал дрожащий женский голос. – Но ступай своей дорогой, Натаниэль Бампо: я не мешаю никому.
– Хетти! – вскричали разом Джудит и молодой охотник.
Зверобой бросился к тому месту, где была привязана пирога, которую они вели на буксире. Пирога исчезла, и молодой человек сразу понял, в чем дело. Что касается беглянки, то, испугавшись угрозы, она перестала греметь и теперь смутно выделялась во мраке, как туманный призрак, поднявшийся над водой. Парус тотчас же спустился, чтобы помешать ковчегу обогнать пирогу. К несчастью, это было сделано слишком поздно: инерция и напор ветра погнали судно вперед, и Хетти очутилась с подветренной стороны. Но она все еще оставалась на виду.
– Что это значит, Джудит? – спросил Зверобой. – Почему ваша сестра отвязала лодку и покинула нас?
– Вы знаете, что она слабоумная. Бедная девочка! У нее свои понятия о том, что надо делать. Она любит меня больше, чем дети обычно любят своих родителей, и, кроме того…
– В чем же дело, девушка? Сейчас такое время, что надо говорить всю правду!
Несколько минут Джудит молчала, не желая изменить тайне своей сестры, но, чувствуя всю опасность безрассудной выходки Хетти, она принуждена была говорить откровенно.
– Дело вот в чем, Зверобой. Моя сестра, бедняжка, не могла разглядеть пустоты, самохвальства и тщеславия под красивыми чертами Генри Марча, и он, если не ошибаюсь, совсем вскружил ей голову. Она бредит им во сне и часто даже наяву обнаруживает свою страсть.
– Вы думаете, Джудит, что сестрица ваша решилась на какой-нибудь отчаянный поступок, чтобы освободить отца и Генри Марча? Стало быть, мы, наверное, можем рассчитывать, что эти дикари овладеют ее лодкой.
– Очень может быть. Едва ли у Хетти хватит ловкости провести хитрых мингов.
Пирога с фигурой Хетти, стоявшей на корме, продолжала смутно маячить во мраке. Но, по мере того как ковчег удалялся, очертания пироги расплывались в ночной тьме. Было совершенно очевидно, что нельзя терять времени, иначе она окончательно исчезнет во мраке. Отложив ружья в сторону, мужчины взялись за весла и начали поворачивать баржу, по направлению к пироге. Джудит, привыкшая к такого рода работе, побежала на другой конец ковчега и поместилась на возвышении, которое можно было бы назвать «капитанским мостиком». Испуганная всеми этими приготовлениями, поневоле сопровождавшимися шумом, Хетти встрепенулась, как птичка, встревоженная приближением неожиданной опасности.
Зверобой и его товарищ гребли со всей энергией, на какую только были способны, а Хетти слишком волновалась, так что погоня, вероятно, вскоре закончилась бы тем, что беглянку поймали бы, если бы она несколько раз совершенно неожиданно не изменяла направления. Эти повороты дали ей возможность выиграть время и заставили ковчег и пирогу войти в полосу глубокой тьмы, очерченной тенями холмов. Расстояние между беглянкой и ее преследователями постепенно увеличивалось, пока наконец Джудит не предложила друзьям бросить весла, так как она совершенно потеряла пирогу из виду.
Когда она сообщила эту печальную весть, Хетти находилась еще так близко, что могла слышать каждое слово сестры, хотя Джудит старалась говорить как можно тише. В то же мгновение Хетти перестала грести и затаив дыхание ждала, что будет дальше. Над озером воцарилась мертвая тишина. Пассажиры ковчега тщетно напрягали зрение и слух, стараясь определить местонахождение пироги. Джудит склонилась над бортом в надежде уловить какой-нибудь звук, позволивший бы определить направление, по которому удалялась сестра, тогда как оба ее спутника, тоже наклонившись, старались смотреть параллельно воде, ибо так было легче всего заметить любой предмет, плававший на ее поверхности. Однако все было напрасно, и усилия их не увенчались успехом. Все это время Хетти, не догадываясь опуститься на дно пироги, стояла во весь рост, приложив палец к губам и глядя в ту сторону, откуда доносились голоса, словно статуя, олицетворяющая глубокое и боязливое внимание. У нее хватило смекалки отвязать пирогу и бесшумно отплыть от ковчега, но дальше, как видно, все способности изменили ей. Даже повороты пироги были скорее следствием нетвердости ее руки и нервного возбуждения, чем сознательного расчета.
Пауза длилась несколько минут, в течение которых Зверобой и индеец совещались на делаварском наречии. Затем они снова взялись за весла, стараясь по возможности не производить шума. Ковчег медленно направился на запад, к вражескому лагерю. Подплыв на близкое расстояние к берегу, где мрак был особенно густой, судно простояло на месте около часа в ожидании Хетти. Охотник и индеец полагали, что, как только девушка решит, что ей больше не грозит преследование, она направится именно в эту сторону. Однако и этот маневр не удался. Ни единый звук, ни единая промелькнувшая по воде тень не указывали на приближение пироги. Разочарованный этой неудачей и сознавая, как важно вернуться в крепость прежде, чем она будет захвачена неприятелем, Зверобой направил судно обратно к «замку», с беспокойством думая, что его старания овладеть всеми пирогами, находившимися на озере, будут сведены на нет неосторожным поступком слабоумной Хетти.
Глава X
Но в этой дикой чаще Кто может глазу доверять иль уху? Скалистые провалы и пещеры На шелест листьев, крики птиц ночных, Треск сучьев резкий, завыванья ветра Протяжным отвечают эхом.
Джоанна Бэйлли
Страх и одновременно расчет заставили Хетти положить весла, когда она поняла, что преследователи не знают, в каком направлении им двигаться. Она оставалась на месте, пока ковчег плыл к индейскому лагерю. Потом, девушка снова взялась за весло и осторожными ударами погнала пирогу к западному берегу. Однако, желая обмануть преследователей, которые, как она правильно угадала, вскоре сами приблизились к этому берегу, Хетти направилась несколько дальше к северу, решив высадиться на мысе, который выдавался далеко в озеро приблизительно в одной миле от истока.
Впрочем, она хотела не только замести следы: при всей своей простоте Хетти Хаттер была одарена от природы инстинктивной осторожностью, которая так часто свойственна слабоумным. Девушка отлично понимала, что прежде всего надо не дать ирокезам возможности захватить пирогу. И давнее знакомство с озером подсказало ей, как проще всего сочетать эту важную задачу с ее собственным замыслом.
Как мы уже сказали, мыс, к которому направилась Хетти, выдавался далеко в воду. Если пустить оттуда пирогу по течению в то время, когда дует южный ветерок, то, судя по всему, эта пирога должна была, плывя прямо от берега, достигнуть «замка», стоявшего с подветренной стороны. Хетти решила так и поступить.
Не раз наблюдая за движением бревен, проплывавших по озеру, она знала, что на рассвете ветер обычно меняется, и не сомневалась, что если даже пирога и минует в темноте «замок», то Зверобой, который утром, несомненно, будет внимательно осматривать в подзорную трубу озеро и его лесистые берега, успеет остановить легкое суденышко, прежде чем оно достигнет северного побережья.
Девушке понадобилось около часа, чтобы добраться до мыса. И расстояние было порядочное, да и в темноте она гребла не так уверенно. Ступив на песчаный берег, Хетти уже собиралась оттолкнуть пирогу и пустить ее по течению. Но не успела она еще этого сделать, как вдруг услышала тихие голоса, казалось доносившиеся со стороны деревьев, которые высились позади нее. Испуганная неожиданной опасностью, Хетти хотела снова прыгнуть в пирогу, чтобы искать спасения в бегстве, как вдруг ей почудилось, что она узнает мелодичный голос Джудит. Наклонившись над водой, чтобы лучше слышать, Хетти поняла, что ковчег приближается с юга и непременно пройдет мимо мыса, ярдах в двадцати от того места, где она стояла. Это было все, чего она желала, пирога поплыла по озеру, оставив девушку на узкой береговой полоске.
Совершив этот самоотверженный поступок, Хетти не считала нужным удалиться. Деревья со склонившимися ветвями и кустарники могли бы скрыть ее даже при полном дневном свете, а в темноте там ничего нельзя было разглядеть даже на расстоянии нескольких футов. Кроме того, ей достаточно было пройти каких-нибудь два десятка шагов, чтобы углубиться в лес. Поэтому Хетти не двинулась с места, в тревоге ожидая последствий своей уловки и решив окликнуть пассажиров ковчега, если они проплывут мимо, не заметив пирогу.
На ковчеге снова подняли парус. Зверобой стоял на носу рядом с Джудит, а делавар – у руля. По-видимому, судно подошло слишком близко к берегу в соседнем заливе в надежде перехватить Хетти. И теперь беглянка совершенно ясно расслышала, как молодой охотник приказал своему товарищу изменить направление, чтобы не натолкнуться на мыс.
– Дальше от берега, могиканин, дальше, не то мачта зацепится за деревья, – сказал Бампо по-английски, чтобы Джудит могла его понимать. – Я вижу лодку!
Эти слова Зверобой произнес с величайшей живостью, и рука его тотчас же ухватилась за карабин. Но Джудит немедленно догадалась, в чем дело, и шепнула своему товарищу, что это и есть лодка ее сестры.
– Держи прямо, Чингачгук! – закричал опять Зверобой. – Вот так! Лодка в наших руках.
В то же мгновенье пойманная лодка, к величайшей радости Хетти, следившей из своей засады за каждым шорохом, была причалена к ковчегу.
– Хетти, – закричала Джудит взволнованным голосом. – Слышишь ли ты меня, милая сестра? Отвечай мне, ради бога! Хетти, милая Хетти!
– Я здесь, Джудит, здесь, на берегу. Если вы погонитесь за мной, я укроюсь в густом лесу.
– О чем же ты думаешь, Хетти? Вспомни, что теперь полночь и лес наполнен дикими зверями.
– Ни зверь, ни человек не посмеют обидеть слабоумную девушку. Иду освободить батюшку и бедного Гарри, которых истерзают в пытках, если никто о них не будет думать.
– Мы все о них думаем и завтра же вступим в переговоры о выкупе. Воротись, сестрица! Мы умнее тебя и употребим все средства, чтобы освободить наших пленных. Можешь на нас положиться.
– Я знаю, что вы все умнее меня, но все-таки я пойду освободить отца и бедного Гарри. Караульте «замок» и оставьте меня. Я попытаюсь отыскать дикарей.
– Вернись только на эту ночь, милая Хетти: завтра поутру, если хочешь, мы высадим тебя и ты можешь делать, что угодно.
– Этого тебе никогда не сделать, милая Джудит. Ты испугаешься томагавков и ножей. Но я скажу индейскому начальнику такое слово, что у него волосы станут дыбом, и он тотчас же освободит несчастных пленников.
– Бедная Хетти! Что можешь ты сказать дикарю, проникнутому жаждой мщения?
– А вот увидишь, сестрица, увидишь! Мои слова сделают его смирнее всякого ребенка.
– А не скажете ли вы мне, Хетти, что вы собираетесь там говорить? – спросил Зверобой. – Я хорошо знаю дикарей и могу представить себе, какие слова способны подействовать на их кровожадную натуру.
– Ну хорошо, – доверчиво ответила Хетти, понижая голос. – Хорошо, Зверобой, вы, по-видимому, честный и добрый молодой человек, и я вам все скажу. Я не буду говорить ни с одним из дикарей, пока не окажусь лицом к лицу с их главным вождем. Пусть донимают меня расспросами, сколько им угодно. Я ничего не отвечу, а буду только требовать, чтобы меня отвели к самому мудрому и самому старому. Тогда, Зверобой, я скажу ему, что бог не прощает убийства и воровства. Если отец и Непоседа отправились за скальпами, то надо платить добром за зло: так приказывает Библия, а кто не исполняет этого, тот будет наказан. Когда вождь услышит мои слова и поймет, что это истинная правда, – как вы полагаете, много ли времени ему понадобится, чтобы отослать отца, меня и Непоседу на берег против «замка», велев нам идти с миром?
Хетти, явно торжествуя, задала этот вопрос. Затем простодушная девушка залилась смехом, представив себе, какое впечатление произведут ее слова на слушателей. Зверобой был ошеломлен этим доказательством ее слабоумия. Но Джудит хотела помешать нелепому плану, играя на тех же чувствах, которые его породили. Она поспешно окликнула сестру по имени, как бы собираясь сказать ей что-то очень важное. Но зов этот остался без ответа. По треску ветвей и шуршанию листьев было слышно, что Хетти уже покинула берег и углубилась в лес. Погоня за ней была бы бессмысленна, ибо изловить беглянку в такой темноте и под прикрытием такого густого лиственного покрова было, очевидно, невозможно: кроме того, сами они ежеминутно рисковали бы попасть в руки врагов.
Итак, после короткого и невеселого совещания они снова подняли парус, и ковчег продолжил плыть к обычному месту своих стоянок. Зверобой молча радовался, что удалось вторично завладеть пирогой, и обдумывал план дальнейших действий. Ветер начал свежеть, лишь только судно отдалилось от мыса, и менее чем через час они достигли «замка».
Здесь все оказалось в том же положении. Чтобы войти в дом, пришлось повторить все сделанное при уходе, только в обратном порядке. Джудит в эту ночь легла спать одна и оросила слезами подушку, думая о невинном заброшенном создании, о своей подруге с раннего детства; горькие сожаления мучили ее, и она заснула. Когда уже почти рассвело, Зверобой и делавар расположились в ковчеге. Здесь мы и оставим их, погруженными в глубокий сон, честных, здоровых и смелых людей, чтобы вернуться к девушке, которую мы в последний раз видели среди лесной чащи.
Хетти углубилась в густой лес. Под ветвями деревьев было совершенно темно, и она подвигалась вперед очень медленно, спотыкаясь почти на каждом шагу и несколько раз падая, безо всякого, однако, для себя вреда. Часа через два она совсем выбилась из сил и хладнокровно принялась устраивать постель, понимая, что отдых для нее необходим. Ей было известно, как много диких зверей в этих лесах, но она знала, что дикий зверь редко сам нападает на человека. Опасных змей не было вовсе. Хетти узнала обо всем этом от своего отца, которому, впрочем как и всем людям, она верила безусловно. Мрак и уединение не пугали ее, и она была даже рада, что может действовать безо всякой помехи. Набрав ворох сухих листьев, чтобы не спать на сырой земле, Хетти улеглась. Одета она была достаточно тепло для этого времени года, но в лесу всегда прохладно, а ночи в высоких широтах очень свежи. Хетти предвидела это и захватила с собой толстый зимний плащ, который легко мог заменить одеяло. Укрывшись, она через несколько минут уснула так мирно, словно ее охраняла родная мать.
Часы летели за часами, и ничто не нарушало сладкого отдыха девушки. Кроткие глаза ни разу не раскрылись, пока предрассветные сумерки не начали пробиваться сквозь вершины деревьев, тут прохлада летнего утра, как всегда, разбудила ее. Обычно Хетти вставала, когда первые солнечные лучи касались горных вершин.
Но сегодня она слишком устала и спала очень крепко, она только пробормотала что-то во сне, улыбнулась ласково, как ребенок в колыбельке, и, продолжая дремать, протянула вперед руку. Делая этот бессознательный жест, Хетти прикоснулась к какому-то теплому предмету. В следующий миг что-то сильно толкнуло девушку в бок, как будто какое-то животное старалось заставить ее переменить положение. Тогда, пролепетав имя «Джудит», Хетти наконец проснулась и, приподнявшись, заметила, что какой-то темный шар откатился от нее, разбрасывая листья и ломая упавшие ветви. Открыв глаза и немного придя в себя, девушка увидела медвежонка из породы обыкновенных бурых американских медведей.
Он стоял на задних лапах и глядел на нее, как бы спрашивая, не опасно ли будет снова подойти поближе. Хетти обожала медвежат. Она уже хотела броситься вперед и схватить маленькое существо, но тут громкое ворчание предупредило ее об опасности. Отступив на несколько шагов, девушка огляделась по сторонам и невдалеке от себя увидела медведицу, следившую сердитыми глазами за всеми ее движениями. Дуплистое дерево, давшее когда-то приют пчелиному рою, недавно было повалено бурей, и медведица с двумя медвежатами лакомилась медовыми сотами, оказавшимися в ее распоряжении, не переставая в то же время ревниво наблюдать за своим третьим, опрометчивым малышом.
Человеческому уму непонятны и недоступны все побуждения, которые управляют действиями животных.
Медведица, обычно очень свирепая, когда ее детеныши подвергаются действительной или мнимой опасности, в данном случае не сочла нужным броситься на девушку.
Она оставила соты, подошла к Хетти футов на двадцать и встала на задние лапы, раскачиваясь всем телом с видом сварливого неудовольствия, но ближе не подходила.
К счастью, Хетти не вздумала бежать. Поэтому медведица вскоре снова опустилась на все четыре лапы и, собрав детенышей вокруг себя, позволила им сосать молоко. Хетти была в восторге, наблюдая это проявление родительской нежности со стороны животного, которое, вообще говоря, отнюдь не славится сердечной чувствительностью. Когда один из медвежат оставил мать и начал кувыркаться и прыгать вокруг нее, девушка опять почувствовала сильнейшее искушение схватить его на руки и поиграть с ним. Но, снова услышав ворчание, она, к счастью, отказалась от этого опасного намерения. Затем, вспомнив о цели своего похода, она повернулась спиной к медведице и пошла к озеру, сверкавшему между деревьями. К ее удивлению, все медвежье семейство поднялось и последовало за ней, держась на небольшом расстоянии позади. Животные внимательно следили за каждым ее движением, как будто их чрезвычайно интересовало все, что она делала. Таким образом, под конвоем медведицы и ее медвежат девушка прошла около мили, то есть, по крайней мере, втрое больше того, что могла бы пройти за это время в темноте. Потом она достигла ручья, впадавшего в озеро между крутыми, поросшими лесом берегами. Здесь Хетти умылась, утолив жажду чистой горной водой. Она продолжала путь, освеженная и с более легким сердцем, по-прежнему в сопровождении своего странного эскорта.
Теперь дорога ее лежала вдоль широкой плоской террасы, тянувшейся от самой воды до подножия невысокого склона, откуда начиналась вторая терраса с неправильными очертаниями, расположенная немного выше. Это было в той части долины, где горы отступают наискось, образуя начало низменности, которая лежит между холмами к югу от озера. Здесь Хетти и сама бы смогла догадаться, что она приближается к индейскому лагерю, если бы даже медведи и не предупредили ее о близости людей. Понюхав воздух, медведица отказалась следовать далее, хотя девушка не раз оборачивалась назад и подзывала ее знаками и даже своим детским, слабеньким голоском. Хетти продолжала медленно пробираться вперед сквозь кусты, когда вдруг почувствовала, что ее остановила человеческая рука, легко опустившаяся на ее плечо.
– Куда идешь? – торопливо сказал приятный женский голос тоном искреннего участия. – Индейцы здесь, красные люди, дикие, злые воины.
Этот неожиданный привет всего менее был способен напугать Хетти. Оглянувшись, она увидела краснокожую девушку, почти ровесницу себе, красивую, с сияющей улыбкой на губах. На ней была выбойчатая епанча, покрывающая верхнюю часть ее тела, коротенькая голубая суконная юбка, окаймленная золотыми галунами, и длинные чулки из такой же материи. Кожаные мокасины довершали ее фантастический наряд. Ее темные волосы длинными косами падали на спину и на плечи и были разделены на ее низком и ровном лбу так, что сильно смягчали выражение плутовских и веселых глазок. Ее лицо имело овальную форму и совершенно правильные черты. Зубы ее были ровны и белы, рот выражал какую-то меланхолическую нежность. Голос ее был очаровательно мягок и походил на дуновение вечернего ветерка. Одним словом, это была Уа-та-Уа, возлюбленная Чингачгука. С течением времени ей удалось усыпить подозрение похитителей, и они позволили ей бродить вокруг своего стана. Такая милость совершенно согласовывалась с политикою красных, очень хорошо знавших, что в случае бегства будет нетрудно напасть на ее след. К тому же ирокезы или гуроны совсем не знали о близком присутствии ее жениха, это обстоятельство было неизвестно также и самой Уа-та-Уа. Трудно сказать, которая из двух девушек выказала больше хладнокровия при этой неожиданной встрече, но при своем изумлении Уа-та-Уа обнаружила большую расторопность и болтливость. Она довольно хорошо понимала по-английски и бегло объяснялась на этом языке, сохраняя, однако, все особенности наречия делаваров. Английскому языку она научилась в детстве, когда ее отец, состоявший на службе у колониального правительства, жил в крепостях между колонистами.
– Куда идешь? – повторила Уа-та-Уа. – Здесь все – злые воины, добрые люди далеко отсюда.
– Как тебя зовут? – спросила Хетти с наивным простодушием.
– Уа-та-Уа – мое имя. Я не минг, я добрая делаварка – друг ингизов. Минги жестокие, любят скальпы для крови, делавары любят для славы. Иди сюда, здесь нет глаз.
Уа-та-Уа повела свою новую подругу к озеру и спустилась на берег, чтобы укрыться под деревьями от посторонних взоров. Здесь девушки сели на упавшее дерево, вершина которого купалась в воде.
– Зачем пришла? – с участием спросила молодая индианка. – Зачем ты пришла?
Со своей обычной простотой и правдивостью Хетти поведала ей свою историю. Она рассказала, в каком положении находится ее отец, и заявила, что хочет помочь ему и, если это возможно, добиться его освобождения.
– Зачем же твой отец пришел к мингам прошлую ночь? Время военное – он знает. Уж не мальчик, борода есть. Шел, зная, что у ирокезов томагавк, и ножик, и ружье. Зачем пришел ночью – чтобы схватить за волосы, чтобы оскальпировать девушку-делаварку?
– Неужели он схватил тебя? – спросила Хетти, оцепенев от ужаса.
– Почему же нет? Волосы у делаварки разве хуже, чем у минга? Разницы нет. Губернатор не знает. Бледнолицему не годится скальпировать. Не его дело, как, бывало, говорил добрый Зверобой.
– А разве ты знаешь Зверобоя? – спросила Хетти, покраснев от изумления и восторга. – Я его также знаю. Он теперь в ковчеге вместе с делаваром, которого зовут Великим Змеем. Славный и храбрый мужчина этот Великий Змей.
Хотя природа одарила индейских красавиц темным цветом лица, щеки Уа-та-Уа покрылись еще более густым румянцем при этих словах, а ее черные, как агат, глаза засверкали живым огнем. Предостерегающе подняв палец, она понизила свой и без того тихий и нежный голос до едва слышного шепота.
– Чингачгук! – воскликнула молодая делаварка, произнося музыкальным тоном это вовсе не мелодичное имя. – Его отец Ункас – великий начальник могикан, первый после старика Таменунда! Так ты знаешь Чингачгука?
– Он пришел к нам вчера вечером и пробыл с нами в ковчеге два или три часа. Я ушла, а он остался. Я боюсь, как бы он не задумал прийти за волосами, как бедный мой батюшка и Гарри Непоседа.
– Почему же нет? Чингачгук – красный воин, очень красный, и волосы с неприятельского черепа делают ему честь. Будь уверена, что у него будет добыча, славная, богатая добыча.
– Стало быть, он так же зол, как и все дикари? – с живостью сказала Хетти.
– О нет, совсем нет! – возразила делаварка с большим одушевлением. – Маниту улыбается и очень доволен, когда молодой воин несет перед ним на своей палке дюжину, две, целые сотни головных уборов, – чем больше, тем лучше. Отец Чингачгука сдирал волосы, дед сдирал, все старики сдирали, а Чингачгук превзойдет их всех.
– В таком случае, Уа-та-Уа, страшны должны быть сны Великого Змея. Жестокий человек не получит прощения.
– Не жесток он, и не за что его винить! – вскричала Уа-та-Уа, сердито топнув маленькой ножкой. – Змей храбр, говорю я тебе, и на этот раз принесет домой множество неприятельских скальпов.
– Неужели он за этим и пришел сюда? Неужели в самом деле пробрался он через горы и леса лишь для того, чтобы мучить себе подобных?
Этот вопрос немедленно укротил возрастающий гнев полуобиженной индейской красавицы. Она сначала недоверчиво посмотрела вокруг себя, как будто боялась шпионства, потом бросила гордый и кокетливый взгляд на свою внимательную подругу. Затем принялась хохотать изо всех сил, и ее хохот разлился мелодией на далекое пространство. Но страх быть открытою скоро положил конец этому выражению чрезмерной радости: отняв от лица свои руки, она опять взглянула на молодую подругу с очевидным желанием удостовериться, до какой степени ей можно вверить свою тайну. Хетти, само собой разумеется, вовсе не была обворожительной красавицей, но не было в ней, однако, и тех неприятных признаков, которыми так часто сопровождается умственная слабость. Многие даже находили ее очень миленькой девушкой, и никому с первого взгляда не приходило на ум, что природа лишила ее обычной доли человеческих способностей. Впечатление, произведенное ею на Уа-та-Уа, было благоприятное во всех отношениях. Уступая непобедимому внутреннему влечению, молодая индианка бросилась на шею своей собеседницы и принялась целовать ее с необыкновенной нежностью.
– Ты добра, моя милая, очень добра, я это вижу! – воскликнула с воодушевлением индианка. – Уже давно нет у Уа-та-Уа ни друга, ни сестры – никого нет, с кем делить сердечные чувства. Ты будешь другом Уа-та-Уа, не правда ли?
– И у меня не было друга, – отвечала Хетти, обнимая в свою очередь с искренним увлечением индианку. – Есть у меня сестра, но друга нет. Джудит меня любит, и я люблю Джудит. Это очень естественно. Но мне хотелось бы иметь приятельницу. Я от всей души готова быть твоим другом, потому что мне нравится твой голос, твоя улыбка и я разделяю твой образ мыслей во всем, кроме того, что ты сказала насчет скальпов.
– Перестанем толковать о скальпах, – возразила Уа-та-Уа. – Ты белая, я краснокожая, вот почему и не надо говорить о скальпах. Зверобой и Чингачгук великие друзья, хотя кожа на их теле различных цветов. Подружимся и мы. Как твое имя, хорошенькая бледнолицая?
– Хетти.
– Хетти? Зови меня Уа-та-Уа. У тебя есть еще и брат, кроме отца?
– Нет, Уа-та-Уа. Был когда-то брат, но он умер давным-давно, и его похоронили в озере возле моей матери.
– Вот что! Так брата-то и нет у тебя! Ну, зато есть молодой воин, и ты любишь его, как отца, а может быть, и больше. Не так ли? Красавец он, храбрый парень, воин будет, а?
– Нехорошо любить постороннего мужчину так же, как своего отца, и я стараюсь этого не делать, но я не в силах буду побороть себя, если Генри Марч часто будет ходить на озеро. Скажу тебе правду, милая Уа-та-Уа, я умру с горя, когда он узнает о моем чувстве.
– Зачем он не спросит тебя сам? Храбрый на дела, и несмелый на слова, не так ли? Молодой воин должен сам спрашивать молодую девушку. Не первой ей говорить. Этого не водится и у мингов.
Это было высказано с негодованием и с той горячностью, которые проявляет страстная молодая женщина, когда слышит о нарушении прав женщины.
– Спрашивать меня? – вскричала Хетти с пылкой торопливостью. – Спрашивать, люблю ли я его так же, как своего отца? Ах! Я надеюсь, что он никогда не предложит мне подобного вопроса, иначе я умру от стыда, отвечая искренне на его слова.
– Зачем же умирать? – возразила Уа-та-Уа с невольной улыбкой. – От этого не умирают. Девушка краснеет, стыдится, робеет и потом чувствует себя счастливее, чем прежде. Молодой воин должен сказать, что он хочет на ней жениться, иначе нельзя ему жить в своем вигваме.
– Генри Марч никогда не женится на мне, да и никто не может на мне жениться, милая Уа-та-Уа.
– Как знать то, чего не дано знать! Может, все молодые люди хотели бы твоей руки и со временем смелый язык скажет напрямик, что чувствует сердце. Отчего, думаешь ты, никто не захочет иметь тебя женой?
– Говорят, я слабоумная. Мне это часто говорит отец, а иногда и Джудит, особенно если рассердится. Но я верю не столько им, сколько матери. Она только раз сказала мне это. И при этом горько плакала, как будто сердце у нее разрывалось на части. Тогда я поняла, что я действительно слабоумна.
В течение целой минуты Уа-та-Уа молча глядела в упор на милую, простодушную девушку. Наконец делаварка поняла все, жалость, уважение и нежность одновременно вспыхнули в ее груди. Вскочив на ноги, она объявила, что немедленно отведет свою новую подругу в индейский лагерь, находившийся по соседству. Она внезапно переменила свое прежнее решение, так как была уверена, что ни один краснокожий не причинит вреда существу, которое Великий Дух обезоружил, лишив сильнейшего орудия защиты – рассудка.
В этом отношении почти все первобытные народы похожи друг на друга, Уа-та-Уа знала, что слабоумные и сумасшедшие внушают индейцам благоговение и никогда не навлекают на себя насмешек и преследований, как это бывает среди более образованных народов.
Хетти безо всякого страха последовала за своей подругой. Она сама желала поскорее добраться до лагеря и нисколько не боялась враждебного приема.
Пока они медленно шли вдоль берега под нависшими ветвями деревьев. Хетти не переставала разговаривать. Но индианка, поняв, с кем имеет дело, больше не задавала вопросов.
– Но ты владеешь полным умом, моя милая, – сказала Хетти, – и я не вижу причины, почему Великий Змей не может на тебе жениться.
– Уа-та-Уа в плену, а у мингов чуткие уши. В их присутствии не говори о Чингачгуке! Обещаешь ты это, добрая Хетти?
– Я знаю, что Зверобой и Чингачгук хотят тебя отнять у ирокезов и тебе хочется, чтоб я не открыла им этой тайны.
– Как! Ты это знаешь? – торопливо спросила Уа-та-Уа, раздосадованная тем, что ее подруга не совершенно лишена здравого смысла. – Почему ты это знаешь? Говори только о своем отце и Генри Марче. Минги поймут это, но других вещей они не понимают. Обещай мне не говорить о том, чего ты не понимаешь.
– Но я понимаю, Уа-та-Уа, и, стало быть, могу об этом говорить. Зверобой в моем присутствии рассказывал батюшке об этом, и я слышала все, так как мне не говорили, чтоб я ушла. Я знаю также, как Гарри толковал с батюшкой о своем намерении запастись скальпами в неприятельском стане.
– Нехорошо бледнолицым говорить о волосах и нехорошо молодым девушкам подслушивать разговоры мужчин. Теперь я знаю, ты любишь Уа-та-Уа, милая Хетти, а у индейцев чем больше любят, тем меньше говорят.
– У белых совсем не так. Белые говорят преимущественно о тех, кого любят. Не понимаю, почему у красных это наоборот.
– Зверобой потом это растолкует тебе лучше, чем я. Только, поверь, с мингами тебе надо молчать. Если Змей желает видеть Уа-та-Уа, Хетти желает видеть Гарри. Добрая девушка никогда не пересказывает секретов своей подруги.
Хетти поняла, в чем дело, и обещалась молодой делаварке не делать никаких намеков на Чингачгука.
– Может быть, ему удастся освободить твоего отца, Гарри и Уа-та-Уа, – сказала индианка тихим голосом, когда они уже почти совсем подошли к ирокезскому стану. – Подумай об этом, Хетти, и приложи к губам все свои десять пальцев. Не будет никому свободы без Великого Змея.
Нельзя было придумать лучшего средства сдержать болтливость Хетти, которая теперь окончательно поняла, что все дело зависит от ее скромности. Успокоив себя в этом отношении, Уа-та-Уа, не теряя времени, прямо пошла в ирокезский стан, где ее держали в плену.
Глава XI
О глупый! Ведь король над королями Приказ свой на скрижалях написал: Чтоб ты не убивал! И ты преступишь Его закон в угоду человеку? О, берегись: его рука карает И на ослушника ложится тяжело.
Шекспир. Король Ричард III
Отряд индейцев, в который довелось попасть Уа-та-Уа, еще не вступил на тропу войны, это было видно хотя бы из того, что в его состав входили женщины. То была небольшая часть племени, отправившаяся на охоту и рыбную ловлю в английские владения, где ее и застало начало военных действий. Прожив таким образом зиму и весну до некоторой степени за счет неприятеля, ирокезы решили перед уходом нанести прощальный удар. В маневре, целью которого было углубиться так далеко во вражескую территорию, также проявилась замечательная индейская прозорливость. Когда гонец возвестил о начале военных действий между англичанами и французами, стало ясно, что в эту войну будут вовлечены все племена, живущие под властью враждующих держав. Упомянутая нами партия ирокезов кочевала по берегам озера Онайда, находящегося на пятьдесят миль ближе к их собственной территории, чем Глиммерглас. Бежать прямо в Канаду значило подвергнуться опасности немедленного преследования. Вожди предпочли еще дальше углубиться в опасную область, надеясь, что им удастся отступить, передвигаясь в тылу своих преследователей, вместо того чтобы чувствовать их у себя за спиной.
Присутствие женщин делало необходимой эту военную хитрость, наиболее слабые члены племени не могли бы, конечно, уйти от преследования врагов. Если читатель вспомнит, как широко простирались в те давние времена американские дебри, ему станет ясно, что даже целое племя могло в течение нескольких месяцев скрываться в этой части страны. Встретить врага в лесу было не более опасно, чем в открытом море во время решительных военных действий.
Стоянка была временная и при ближайшем рассмотрении оказалась всего-навсего наспех разбитым бивуаком, который был, однако, оборудован достаточно хорошо для людей, привыкших проводить свою жизнь в подобной обстановке. Единственный костер, разведенный посредине лагеря у корней большого дуба, удовлетворял потребности всего лагеря. Погода стояла такая теплая, что огонь нужен был только для стряпни. Вокруг было разбросано пятнадцать-двадцать низких хижин – быть может, правильнее назвать их шалашами, – куда хозяева забирались на ночь и где они могли укрываться во время ненастья. Хижины были построены из древесных ветвей, довольно искусно переплетенных и прикрытых сверху корой, снятой с упавших деревьев, которых много в каждом девственном лесу. Мебели в хижинах почти не было. Возле костра лежала самодельная кухонная утварь. На ветвях висели ружья, пороховницы и сумки. На тех же крючьях, сооруженных самой природой, были подвешены две-три оленьи туши.
Так как лагерь раскинулся посреди густого леса, его нельзя было окинуть одним взглядом: хижины, одна за другой, вырисовывались на фоне угрюмой картины. Если не считать костра, здесь не было ни общего центра, ни открытой площадки, где могли бы собираться жители, все казалось потаенным, темным и коварным, как сами ирокезы. Кое-где ребятишки перебегали из хижины в хижину, придавая этому месту некоторое подобие домашнего уюта. Подавленный смех и низкие голоса женщин нарушали время от времени сумрачную тишину леса. Мужчины ели, спали или чистили оружие. Говорили они мало и держались особняком или небольшими группами в стороне от женщин. Привычка к бдительности и сознание опасности, казалось, не покидали их даже во время сна.
Когда обе девушки приблизились к лагерю, Хетти тихонько вскрикнула, заметив своего отца. Он сидел на земле, прислонившись спиной к дереву, а Непоседа стоял возле него, небрежно помахивая прутиком. По-видимому, они пользовались такой же свободой, как остальные обитатели лагеря: человек, не знакомый с обычаями индейцев, легко мог бы принять их за гостей, а не за пленников.
Уа-та-Уа подвела подругу поближе к обоим бледнолицым, а сама скромно отошла в сторону, не желая стеснять их. Но Хетти не привыкла ластиться к отцу и вообще проявлять как-нибудь свою любовь к нему. Она просто подошла к нему и теперь стояла, не говоря ни слова, как немая статуя, олицетворяющая дочернюю привязанность. Старика как будто нисколько не удивило и не испугало ее появление. Он давно привык подражать невозмутимости индейцев, хорошо зная, что лишь этим способом можно заслужить их уважение. Сами дикари, неожиданно увидев незнакомку в своей среде, тоже не обнаружили ни малейших признаков беспокойства. Короче говоря, прибытие Хетти при столь исключительных обстоятельствах произвело не больше эффекта, чем приближение путешественника к дверям салуна в европейской деревне. Все же несколько воинов собрались в кучку, и по тем взглядам, которые они бросали на Хетти, разговаривая между собой, видно было, что именно она является предметом их беседы. Это кажущееся равнодушие вообще характерно для североамериканского индейца, но в данном случае многое следовало приписать тому особому положению, в котором находился отряд. Ирокезам были хорошо известны все силы, находившиеся в «замке», кроме Чингачгука. Поблизости не было ни другого племени, ни отряда войск, и зоркие разведчики стояли на страже вокруг озера, день и ночь наблюдая за малейшими движениями тех, кого безо всякого преувеличения можно было теперь назвать осажденными.
Хаттер в глубине души был растроган поведением Хетти, хотя притворился совершенно хладнокровным. Он вспомнил ее увещевания перед отъездом из «замка», и теперь, при постигшем его несчастии, ее слова получили для него глубокий смысл. Притом он знал простодушную верность своей дочери, способной на самопожертвование, и хорошо понимал причину ее поступка.
– Нехорошо, Хетти, – сказал он, соображая вероятные последствия ее выходки, – очень нехорошо. Тебе не следовало приходить сюда.
– Скажи, батюшка, удалось ли тебе или Гарри завладеть человеческими волосами?
– Нет, дитя мое, совсем нет, и ты можешь быть спокойна на этот счет. Я схватил было ту девушку, которая пришла с тобою, но на ее отчаянный крик сбежалась целая стая этих диких крыс, и мы не справились с ними.
– Благодарю тебя, батюшка! Теперь я могу смело говорить с ирокезами, и совесть моя будет спокойна. Надеюсь, что Генри Марч, как и ты, не сделал никакого вреда этим индейцам?
– О, что касается меня, то можете, если хотите, успокоиться на долгие времена, – отвечал Гарри Непоседа. – Я остался круглым дураком, так же как и ваш отец. История, видите ли, вот какая: когда старина Том и я наткнулись на свою законную добычу, чтоб заработать казенные денежки, эти черти нахлынули на нас со всех сторон и меньше чем в пять минут скрутили нас обоих по рукам и по ногам.
– Однако теперь вы не связаны, Генри Марч, – возразила молодая девушка, бросив робкий взгляд на красивого гиганта. – На вас нет ни веревок, ни цепей, и тело ваше не пострадало.
– Нет, Хетти, руки и ноги у меня свободны, но этого мало, потому что я не могу пользоваться ими так, как мне бы хотелось. Даже у этих деревьев есть глаза и язык. Если старина Том или я вздумаем тронуть хотя бы один прутик за пределами нашей тюрьмы, нас сгребут раньше, чем мы успеем пуститься наутек. Мы не сделаем и двух шагов, как четыре или пять ружейных пуль полетят за нами с предупреждением не слишком торопиться. Во всей Колонии нет такой надежной тюрьмы. Я имел случай познакомиться на опыте с парочкой-другой тюрем и потому знаю, из какого материала они построены и что за публика их караулит.
Дабы у читателя не создалось преувеличенного представления о безнравственности Непоседы, нужно сказать, что преступления его ограничивались драками и скандалами, за которые он несколько раз сидел в тюрьме, откуда почти всегда убегал, проделывая для себя двери в местах, не предусмотренных архитектором. Но Хетти ничего не знала о тюрьмах и плохо разбиралась в разного рода преступлениях, если не считать того, что ей подсказывало бесхитростное и почти инстинктивное понимание различия между добром и злом. Поэтому грубая острота Непоседы до нее не дошла. Уловив только общий смысл его слов, она ответила:
– Потерпите, Гарри, успокойтесь! Я пойду к ирокезам, переговорю с ними, и все кончится к общему благополучию. Никто из вас не должен за мною следовать. Я пойду одна, и, когда вам позволят воротиться в «замок», я немедленно сообщу об этом.
Хетти говорила с такою детской серьезностью и так была уверена в успехе, что оба пленника невольно начали рассчитывать на ее ходатайство, не догадываясь, на чем оно основывалось. Поэтому они не возразили, когда она обнаружила намерение оставить их, хотя было ясно, что она решилась подойти прямо к группе ирокезских вождей, которые в это время шепотом рассуждали в стороне, вероятно, о причинах внезапного появления странной незнакомки.
Между тем Уа-та-Уа подошла как можно ближе к двум или трем старейшим вождям, которые ей оказывали в продолжение плена особое расположение. Вмешаться в разговор старшин ей, как женщине и пленнице, было невозможно. Но хитрая девушка учла, что старшины, вероятно, потребуют ее сами, если она будет около них. Так и случилось. Едва Хетти подошла к отцу, как делаварку многозначительным и незаметным жестом потребовали в круг старшин, где тотчас же начали ее расспрашивать насчет загадочного прибытия белой подруги. Этого только и хотела невеста Чингачгука. После некоторых незначительных подробностей Уа-та-Уа объяснила прежде всего, каким образом она открыла слабоумие девушки, которую без дальнейших околичностей тотчас же назвала юродивой, преувеличивая до крайности слабость ее умственных способностей. Затем в коротких словах она рассказала о поводе, заставившем молодую девушку отважиться на опасное странствование. Ее слова не долго оставались без ожидаемого результата. Уа-та-Уа с удовольствием заметила, что ирокезы уже с благоговением посматривают на ее подругу. Кончив свой рассказ, она удалилась к костру и, как заботливая сестра, стала готовить обед для угощения неожиданной гостьи. Но среди этих приготовлений сметливая девушка не ослабила своей бдительности: она наблюдала за выражением лиц вождей, за движениями Хетти и всеми второстепенными обстоятельствами, которые могли иметь влияние на интересы ее подруги, соединенные так тесно с ее собственными.
Когда Хетти приблизилась к вождю, кружок индейцев расступился перед ней с непринужденной вежливостью, которая сделала бы честь и самым благовоспитанным белым людям. Поблизости лежало упавшее дерево, и старший из воинов неторопливым жестом предложил девушке усесться на нем, а сам ласково, как отец, занял место рядом с ней. Остальные столпились вокруг них с выражением серьезного достоинства, и девушка, достаточно наблюдательная, чтобы заметить, чего ожидают от нее, начала излагать цель своего посещения.
Однако в тот самый миг, когда она уже раскрыла рот, чтобы заговорить, старый вождь ласковым движением руки предложил ей помолчать еще немного, сказал несколько слов одному из своих подручных и затем терпеливо дожидался, пока молодой человек привел к нему Уа-та-Уа.
Вождю необходимо было иметь переводчика: лишь немногие из находившихся здесь гуронов понимали по-английски, да и то с трудом.
Уа-та-Уа была рада присутствовать при разговоре, особенно в качестве переводчицы. Девушка знала, какой опасностью грозила всякая попытка обмануть одну из беседующих сторон, тем не менее решила использовать все средства и пустить в ход все уловки, какие могло подсказать ей индейское воспитание, чтобы скрыть появление своего жениха на озере и цель, ради которой он туда пришел. Когда она приблизилась, угрюмый старый воин с удовольствием посмотрел на нее, ибо он с тайной гордостью лелеял надежду вскоре привить этот благородный росток к стволу своего собственного племени. Усыновление чужих детей так же часто практикуется и так же безоговорочно признается среди американских племен, как и среди тех наций, которые живут под сенью гражданских законов.
Лишь только делаварка села рядом с Хетти, старый вождь предложил ей спросить «у красивой бледнолицей», зачем она явилась к ирокезам и чем они могут служить ей.
– Скажи им, Уа-та-Уа, что я младшая дочь Томаса Хаттера, старшего из их пленников. Он владеет «замком» и ковчегом, плавая по широкому Глиммергласу, который принадлежит ему вместе с холмами и окрестными лесами, так как он давно поселился на этих местах. Пусть они знают, кого надо разуметь под именем старика Тома. Потом скажи им, Уа-та-Уа, что я пришла убедить их, что они не должны делать своим пленникам ни малейшего зла, а должны отпустить их с миром. Скажи им все это откровенно, милая Уа-та-Уа, и не бойся ничего ни за себя, ни за меня.
Уа-та-Уа перевела буквально, как могла, слова своей подруги на ирокезский язык, который был ей известен, как свой родной. Вожди выслушали ее с величайшей важностью, и двое из них, понимавшие немного английский язык, засвидетельствовали многозначительными жестами, что делаварка переводит точно.
– Теперь, Уа-та-Уа, я желаю, чтобы ты передала этим краснокожим людям слово в слово, что я намерена сказать. Прежде всего скажи им, что мой отец и Генри Марч забрались в их стан для того, чтоб содрать как можно больше волос с человеческих черепов, так как злой губернатор и Колония обещали за скальпы деньги, не разбирая, мужчина ли, женщина или ребенок сделаются жертвами этого бесчеловечного наказа. Мой отец и Генри Марч прибыли сюда из одной только жадности к деньгам. Скажи им это, милая Уа-та-Уа, без утайки, точь-в-точь, как слышишь от меня.
Уа-та-Уа принуждена была повиноваться из опасения переменой выражений раздражить тех из своих слушателей, которые сами немного понимали Хетти. Эта речь, однако, к величайшему изумлению, совсем не произвела дурного впечатления на собрание старшин. Очевидно, они не хотели порицать в других то, на что каждый из них готов был отважиться при малейшей возможности.
– Теперь, Уа-та-Уа, – продолжала Хетти, заметив, что ее объяснения усвоены как следует, – теперь ты можешь сообщить им вещи поважнее. Они знают, что батюшка и Генри Марч не успели в своем предприятии, и, стало быть, они не могут питать против них ни малейшей злобы. Совсем другое дело, если бы пленники перерезали их жен и детей. Теперь же замышленное зло осталось без последствий.
Уа-та-Уа передала буквально слово в слово речь Хетти.
– Хорошо, – продолжала Хетти. – Скажи им, что Маниту, как вы называете бога, дал людям книгу, которую мы называем Библией. Вот эта книга в моих руках. Скажи, Уа-та-Уа, этим старейшинам, что я намерена прочесть им некоторые места.
Так Хетти вынула из коленкорового чехла маленькую английскую Библию с таким благоговением, с каким католик мог бы прикоснуться к частице мощей. Пока она медленно раскрывала книгу, угрюмые вожди, не сводя глаз, следили за каждым ее движением. Когда они увидели маленький томик, у двух или трех вырвалось тихое восклицание. Хетти с торжеством протянула им Библию, как бы ожидая, что один вид ее должен произвести чудо.
Затем, видимо нисколько не удивленная и не обиженная равнодушием большинства индейцев, она с живостью обратилась к делаварке:
– Вот это – святая книга, Уа-та-Уа. Эти слова и строчки, эти стихи и главы – все исходит от самого бога.
– Отчего же Великий Дух не дал такой книги индейцам? – спросила Уа-та-Уа.
– Отчего? Как отчего, милая Уа-та-Уа? Ведь ты знаешь, что индейцы не умеют читать.
Делаварку, может быть, и не удовлетворило это объяснение, но она не сочла нужным настаивать на своем. Она терпеливо сидела, ожидая дальнейших доводов бледнолицей красавицы.
– Ты можешь сказать вождям, что в этой книге людям велено прощать врагов, обращаться с ними как с братьями, никогда не причинять вреда ближним, особенно из мести или по внушениям злобы. Как ты думаешь, можешь ли ты перевести это так, чтобы они поняли?
– Перевести могу, но понять им будет трудно.
Тут Уа-та-Уа, как умела, перевела слова Хетти насторожившимся индейцам, которые отнеслись к этому с таким же удивлением, с каким современный американец услышал бы, что великий властитель всех человеческих дел – общественное мнение – может заблуждаться. Однако два-три индейца, уже встречавшиеся с миссионерами, шепнули несколько слов своим товарищам, и вся группа приготовилась внимательно слушать дальнейшие пояснения. Прежде чем продолжать, Хетти серьезно спросила у делаварки, понятны ли вождям ее слова, и, получив уклончивый ответ, была вынуждена им удовольствоваться.
– А теперь я прочитаю воинам несколько стихов, которые им следует знать, – продолжала девушка еще более торжественно и серьезно, чем в начале своей речи. – И пусть они помнят, что это собственные слова Великого Духа. Во-первых, он заповедал всем: «Люби ближнего, как самого себя». Переведи им это, милая Уа-та-Уа.
– Индеец не считает белого человека своим ближним, – ответила делаварская девушка гораздо более решительно, чем прежде, – для ирокеза ближний – это ирокез, для могиканина – могиканин, для бледнолицего – бледнолицый. Не стоит говорить об этом вождю.
– Ты забываешь, Уа-та-Уа, что это собственные слова Великого Духа, и вожди обязаны повиноваться им так же, как все прочие люди. А вот и другая заповедь: «Если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему левую».
– Что это значит? – торопливо переспросила Уа-та-Уа.
Хетти объяснила, что эта заповедь повелевает не гневаться за обиду, повелевает быть готовым вынести новые насилия со стороны оскорбителя.
Читать бесплатно другие книги:
