Самая страшная книга 2015 (сборник) Гелприн Майкл
– Мам, а папа ругается!
– А чего вы хотели? Вечно тянете кота за яйца! Оставили бы там, сразу бы выпустила… А теперь водить будет, пока…
Кашин через силу приподнял стотонные веки. Перед глазами тут же замаячили размытые амебоподобные кляксы, активно жестикулирующие псевдоподиями и ругающиеся на разные голоса. Поняв, что он все еще находится в передвижном цирке имени Лехтинен, Юрка застонал.
– Тихо там! – голосом Ираиды Павловны заговорила оранжевая клякса, плывущая немного впереди. – Кажется, очнулся…
– Юрчик? Хороший мой, ты как?
Заслонив обзор, над Кашиным склонилось бледно-розовое пятно, из которого постепенно начали проступать зеленые точечки Люсиных глаз. Пятно выпустило тонкий жгутик ложноножки и осторожно потянулось им к юноше. Зрение все еще не сфокусировалось, но осязание не подвело: Юра почувствовал, как на лоб ему улеглась теплая ладошка Люси, ощутил мягкие подушечки ее пальцев, металл тонкого золотого колечка. Кашин разлепил спекшиеся губы, но лишь промычал нечто нечленораздельное.
– Все хорошо, маленький мой, все хорошо! – Бледно-розовое пятно уже почти окончательно приняло формы Люсиного лица. – Ты не шевелись, сейчас все пройдет.
– Что со мной случилось? – через силу прохрипел Юра.
– Это солнечный удар, Юрочка, – ответила Люся. – Очень неприятная штука! Голова будет болеть – немилосердно! Еще и температура повысится… Вернее, уже повысилась. Очень, очень неприятная штука!
С каждым словом, произнесенным этим необоснованно жизнерадостным голосом, Юре стремительно становилось хуже. К головокружению и потерянности в пространстве прибавились тошнота, боль в мышцах и внутренний жар. Кашин попытался приподняться, чтобы поудобнее устроить ноющее тело на сиденье, но лишь беспомощно заерзал на месте. Он ощущал себя гусеницей. Под мышки ему тут же заползли Люсины руки, с неожиданной силой вздернувшие его вверх, будто вырывая из трясины.
– Во-от так, мой маленький! Так удобно?
Кивнув, Юра поспешно высунул голову в раскрытое окно. Блевать в салоне не хотелось, но переносить эту жуткую смесь пота, духов, хвойного дезодоранта и страха он уже просто не мог. В этот же момент «Волгу» сильно подбросило на ухабе, и Юрка ощутимо треснулся затылком о верхнюю раму.
– Папа, ну пипец! – тут же заголосила Люся.
– Мишенька, правда, веди аккуратнее.
– Не нравится, ведите сами! – огрызнулся отец семейства, в досаде хлопнув ладонями по рулю. – Не папа хреновый – дорога хреновая!
Странным образом от удара в затылок картинка прояснилась. Размытые пятна наконец-то приняли устойчивые формы, перестали прыгать перед глазами. Теперь Кашин смог рассмотреть, где они едут. Судя по замшелым крестам и неухоженным могилам, по бурелому и разросшимся мрачным елям, они вновь въехали на территорию старого кладбища. Значит, совсем скоро приедут домой. Да, скорее бы домой. На турбазу Юрке уже не хотелось.
Не до конца опущенное стекло давило в подбородок, но удерживать голову сил не было. Ветер немного остужал кожу на лице, приводя в чувство, отрезвляя, выдувая через уши плавающую в мозгу муть. Когда «Волга» набирала скорость – например съезжая с горки, – картинка смазывалась, превращаясь в мельтешение черных полос и солнечных просветов между ними.
Именно по просветам, становящимся все уже и тоньше, Юра понял, что на улице вечереет. Пересилив себя, он вновь нырнул в мешанину запахов душного салона.
– А сколько сейчас времени? – с трудом сфокусировавшись на Люсе, спросил он.
– Много.
Не дождавшись, пока Люся созреет для нормального ответа, Юра попытался достать мобильный телефон, чтобы посмотреть самостоятельно, но ослабевшие пальцы не совладали с карманами узких джинсов. Машина катилась по грунтовой дороге, то падая вниз на манер «русских горок», то по-черепашьи вползая наверх. Под пальцами Михаила Матвеевича скрипела намотанная на руль изолента. Посвистывал летящий навстречу «Волге» ветер. Дребезжала подвеска. За окном проносились кривые деревья и заваливающиеся кресты.
Наконец Ираида Павловна повернулась, нацелившись в Кашина острым носом.
– Понимаете, Юрочка, мы немного… э-э-э… заблудились. Да, заблудились.
– Да, похоже, где-то не там свернули, – поддержал супругу Михаил Матвеевич.
Глупо поморгав, Юра сказал первое, что пришло в голову:
– Ну так поверните обратно.
Раздраженно фыркнула Люся. Маленький Коля гнусно хихикнул. Тяжело вздохнул Лехтинен-старший.
– Понимаешь, Юрка, какое дело, – начал он, – я уже поворачивал.
– Поворачивали?
– Ага. Часа три назад. Когда понял, что заблудились, – сразу повернул.
Удивленный Юра, ища поддержки, перевел взгляд на Люсю, но та отвернулась к окну, демонстративно не обращая внимания на Кашина.
– А сколько я уже… – Во рту внезапно стало вязко, точно он разом съел килограмм черноплодной рябины. – Сколько я без сознания?
Долгое время ему никто не отвечал. Затем Колька, старательно загибавший перемазанные козявками пальцы, радостно воскликнул:
– Восемь!
– Чего восемь? – глупо переспросил Кашин.
– Восемь часов, Юрочка. Вы восемь часов не приходили в себя, – подсказала мама-Лехтинен. – Мы уж думали – все…
– А ты бы и рада была? – со злостью крикнула Люся.
– А ну замолчи немедленно! – В голосе Михаила Матвеевича прорезалось-таки раздражение. – Как язык-то повернулся? На мать!
– Да пошла она! Оба идите! Я говорила – надо было сразу оставлять, а вы…
От криков и напряжения в голове Юрки щелкнуло. По лбу побежало что-то горячее и мокрое. Преодолевая слабость, он коснулся лица пальцами, поднеся их к глазам. По подушечкам, глубоко въевшись в отпечатки, точно краска на процедуре дактилоскопии, расплылась кровь. Липкая. Свежая.
– Кровь… – завороженно прошептал Кашин. – Откуда у меня кровь?
Вопли и взаимные обвинения внезапно стихли.
– Из носа, – неуверенно ответила Люся. – Ты когда в обморок грохнулся, у тебя из носа кровь побежала. Давление, наверное.
– Господи, да сколько можно уже врать?! – Перегнувшись через сиденье, Ираида Павловна злобно зашипела на дочь. – Что ж ты за дрянь такая, а? Парню осталось всего ничего, а ты все паинькой прикидываешься! Скажи уже! Ну?
Не дождавшись ответа от внезапно умолкшей Люси, похлопала Юру по колену и доверительно сообщила:
– Это вас Хугинн клюнул, Юрочка. Вы не переживайте, уж, если он кого клюнул, значит, все – конец. Это папа у нас дурак дураком, все думает судьбу обойти. На зеленой своей развалюхе обогнать. Не переживайте. Скоро все закончится.
– Скорее, чем ты думаешь, – Люся прервала мать, кивнув в сторону лобового стекла.
– М-да-а-а… – с тоской в голосе протянул папа-Лехтинен. – Кажись, приехали.
Юркин взгляд потянулся туда же, куда кивнула хмурая Люся. Туда, через опущенные плечи мамы и папы Лехтинен, через заляпанное грязью и глиной лобовое стекло, через бесконечно длинный зеленый капот, под которым устало переводил дух натруженный мотор. Туда, где посреди двух высоких валов рассыпчатой свежей земли стоял он. Тот самый мосластый высокий могильщик, в растянутой майке-алкоголичке, бывшей некогда белой.
– Не выпустила, ведьма старая, – прошептал Михаил Матвеевич.
– Мишенька, нельзя так… это же мама твоя все-таки, – укорила мужа Ираида Павловна.
Тот лишь кивнул, поджав губы, рывком распахнул дверь и выбрался наружу. Точно по команде, могильщик закинул лопату через плечи, свесив руки по обе стороны черенка. Он был похож на тощее пугало, выставленное в поле, чтобы пугать ворон. Вот только вороны его не слишком-то боялись. Гигантская черная туша Хугинна аккуратно спланировала с неба, встав рядом с могильщиком. Долговязый, словно только этого и ждал, поднял правую руку, приложил два пальца к виску, по-приятельски козырнув Кашину.
И ушел.
Просто развернулся и пошел прочь. Рядом с ним, вспарывая глину мощными когтями, вышагивал Хугинн. Сложенные за спиной крылья напоминали полы черного фрака, по прихоти модельера сделанного из вороньих перьев. Фигурки человека и птицы все удалялись и удалялись, пока не стали совсем крохотными. Тогда ворон подпрыгнул вверх, на лету ловко сцапал могильщика лапами за плечи и, взмыв в закатное небо, быстро скрылся за тонким лезвием горизонта. Хотя последнее Кашину вполне могло показаться. Не понимая, где явь, а где последствия солнечного удара, Юра не сразу почувствовал, как чьи-то сильные руки выволокли его безвольное тело из машины.
– За ноги берите, – прохрипел над самым ухом голос Михаила Матвеевича. – Тяжелый мальчишка… Спортсмен, что ли?
– Спортсмен, – пропыхтела Люся откуда-то снизу, после чего ноги Кашина взметнулись вверх, и тело обрело приятную, легкую невесомость. – Нападающий университетской баскетбольной команды.
Дернув ногами, Юра попытался вырваться из крепких рук.
– Ах ты ж сволочь! – ругнулась Люся. – Мам, помоги! Он мне сейчас весь топик перепачкает!
– Мам, а Люся…
– Коля, закрой рот! – неожиданно резко перебила сына Ираида Павловна.
После чего в Юркину ногу вцепилась еще одна пара рук, окончательно лишив его возможности сопротивляться.
– Ну, чего встали, клуши? Поволокли уже… – скомандовал Лехтинен-старший.
Земляные холмы поплыли навстречу Кашину. В затылок Юрке упиралось круглое пузо Михаила Матвеевича. Кашину хотелось попросить их остановиться, не делать того, что бы они там ни задумали… однако, не мог оторвать взгляда от приближающейся разрытой могилы. В том, что это не свежая, а раскопанная старая могила, сомневаться не приходилось.
Земляные валы рассыпались обширно, но все же недостаточно широко, чтобы скрыть оградку с узнаваемыми набалдашниками на угловых прутьях. Тут и там, будто чешуя неведомого монстра, из земли выпирала матово-черная плитка, безжалостно расколотая лезвием лопаты. С каждым шагом, которого он не делал, Кашину все лучше становился виден жадно распахнутый зев глубокой ямы, расположившийся между двумя земляными холмами, как рот между толстых щек. Изголовье вскрытой могилы венчало черное надгробие, с которого в предвкушении скалила длинные желтые зубы фотография Нойты Тойвовны Лехтинен.
Исчезла благообразная старушка с зализанными седыми волосами. Вместо нее Кашину недобро улыбалась всклокоченная ведьма с бездонными провалами пустых глазниц. И, наконец поняв, что сейчас будет, Юра закричал, что было мочи, изогнулся всем телом, стараясь вырваться, выскользнуть, отбиться. Вскрикнула от боли предательница Люся, когда в плечо ей угодила рифленая подошва кроссовка. Растерянно охнул Михаил Матвеевич, не ожидавший удара затылком. Взволнованно заверещал мерзавец Коленька.
Но было уже поздно.
Семейство Лехтинен, подобно воинам, тараном высаживающим ворота вражеского замка, с разбегу влетело на земляной холм. На секунду Юра завис над ямой. Всего на секунду. И этого времени хватило ему, чтобы увидеть…
…что яма не имеет конца, она тянется вниз, насколько хватает взгляда, и даже солнечные лучи бессильно умирают, так и не достигнув ее дна…
Чтобы почувствовать…
…что под мягким запахом свежей сырой земли прячется гниль и тухлятина, как запах пота прячется под химическими ароматизаторами дезодоранта…
Чтобы услышать…
…как где-то на дне, в самом низу, воет рыщущая во тьме ведьма с вытекшими глазами, воет и визгливо хохочет в радостном ожидании…
Пытаясь остановить неминуемое падение, Кашин широко раскинул руки и ноги, в надежде зацепиться за могильные стены. Но внезапно понял, что расстояние между ними исчисляется десятками, сотнями, тысячами километров, и никак не достать, и никак не удержаться. И будто это понимание обрезало последнюю ниточку, чудом державшую его в воздухе, Юрка рухнул прямо в беспросветную тьму. Навстречу безумному смеху и голодным всхлипам.
Некоторое время семейство Лехтинен переводило дух, старательно не замечая полных ужаса криков, несущихся из-под земли. Упершись ладонями в колени, Михаил Матвеевич шумно дышал, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Его дочь с сожалением разглядывала земляной отпечаток кроссовка на своем белоснежном топике.
– Ох, как же меня это утомляет, – устало прикрыла глаза Ираида Павловна. – Ненавижу родительский день.
– Так надо было дома остаться и не ехать никуда! – внезапно вскинулась Люся. – Чего мы сюда каждый год приезжаем? Скоро ни одного нормального пацана в городе не останется – всех бабке скормим!
– Не бабке, а баа-бушке! – встрял Коленька.
– Ага, не ехать… – Глазки Ираиды Павловны испуганно забегали. – Спасибо, один раз уже попробовали.
– Не спорь с матерью! – пресекая попытки дальнейших споров, отрезал Михаил Матвеевич. – Ты тогда еще младше Коленьки была, совсем ни шиша не помнишь. Нельзя не ездить… нельзя. А и не брать их если, что тогда? Кого бабке оставлять будем? Тебя? Маму? Или, может, Кольку ей сбросим? На кого Хугинн укажет, а?
Не решаясь спорить с отцом, Люся спрятала глаза. И все же, стараясь оставить последнее слово за собой, раздраженно бросила:
– И стоило тогда комедию ломать? Сразу бы его бабке отдали, так уже бы сто раз назад вернуться успели.
– А вдруг бы в этот раз не взяла? – отрешенно пробормотал Михаил Матвеевич. – Нельзя сразу… Не по-божески как-то.
– А держать детей в душной машине на такой жаре – это по-божески? Меня, между прочим, на турбазе заждались уже наверное!
– Да кому ты там нужна, шалава крашеная? – по-взрослому зло съехидничал Коленька.
– Ах ты, ублюдок мелкий!
Люся удивленно округлила глаза и попыталась отвесить младшему брату подзатыльник, но тот проворно перехватил руку, с неожиданной силой отведя ее в сторону. Глядя прямо в глаза девушке в два раза выше и больше его самого, он предостерегающе покачал головой, и Люся, вывернув покрасневшее запястье из стальных пальцев маленького мальчика, поспешно отошла в сторону. Коленька проводил ее тяжелым взглядом, в котором еле видной искоркой мерцала победная ухмылка. Он вперевалочку подбежал к матери, дернул ее за руку и противно загундосил:
– Ма-а-ам, я пися-а-ать хо-чу-у-у!
– Пап, поехали уже… – согласилась Люся, потирая запястье.
– Да, Мишенька, правда, поехали домой, а?
Стоящий на краю могилы Михаил Матвеевич встрепенулся, услыхав свое имя.
– И то верно. Старую проведали, можно и домой. Давайте-ка раньше начнем – раньше закончим… раньше дома будем.
Сбросив гипнотическое оцепенение, навеянное бездонной земляной ямой, он подошел к багажнику «Волги» и вынул оттуда большую лопату с широким лезвием. Следом на свет появились две лопаты поменьше – для женщин. Последним из багажника был извлечен небольшой металлический совок на длинной ручке. Маленький Коленька очень любил чувствовать себя частью большого семейного дела.
Майк Гелприн
Сучий объект
За пару километров до цели штабной УАЗ, вот уже третий час трясшийся на колдобинах и ухабах, затормозил в метре от завалившейся поперек дороги могучей сосны.
– Не проедем, товарищ прапорщик, – растерянно сказал водитель.
Литовченко матюгнулся сквозь зубы и полез из машины наружу. Стерегущие узкую лесную просеку лиственницы уже щекотали верхушками нижний край солнечного диска. Азартно гудело, прицеливаясь к прапорщицкой шее, нахальное предвечернее комарье. Где-то неподалеку монотонно выстукивал бесконечную морзянку дятел.
– Давай, Хакимов, вылезай, – скомандовал Литовченко сгорбившемуся за рулем водителю. – Пешком дойдем, ноги авось не собьем. Там и переночуем.
– Где «там», товарищ прапорщик?
Литовченко не ответил. Перелез через разрезавший просеку напополам сосновый ствол и широким шагом двинулся по заросшей травой обочине. Где «там», он и сам толком не знал. В месте, которое майор Немоляев называл «сучьим объектом», прапорщик за десять лет службы бывал лишь однажды, год с небольшим назад. Подвозил туда продовольствие – что-то у них там стряслось со штатной полуторкой. Впрочем, на объект как таковой Литовченко не пустили – съестное разгрузили снаружи, у распашных ворот, врезанных в забор из стальных щитов в два с половиной человеческих роста. Литовченко сдал продовольствие под расписку очкастому задохлику в штатском и под доносящийся из-за забора заливистый собачий брех отбыл. Что происходит за оградой, и кто там, помимо псов, обитает, прапорщик понятия не имел. Походило на то, что майор Немоляев не имел также, хотя в подпитии, бывало, плел про «сучий объект» разные небылицы, сводившиеся в основном к скабрезностям насчет противоестественных отношений между собачьим и человеческим персоналом.
«Делать людям нечего, – сердито думал Литовченко, с остервенением отмахиваясь от комаров. – На связь, видите ли, они не выходят, большое дело. Перепились небось, а тут тащись к ним за сотню верст».
– Товарищ прапорщик!
Литовченко на ходу обернулся. Запыхавшийся Хакимов, закинув за спину АКМ, трусил следом.
– Чего тебе?
– Сосна эта, – Хакимов приблизился, перевел дух. – Она не сама упала, товарищ прапорщик. Я там посмотрел – ее, похоже, топором рубили.
Литовченко сморгнул, ему враз стало не по себе. Ладонь непроизвольно опустилась на кобуру с ПЯ, который в армии называли «грачом».
– Уверен? – переспросил он.
– Так точно.
С четверть минуты Литовченко молчал, думал – обстоятельно и неторопливо, как и подобает видавшему виды прапору. Допустим, рация на объекте замолчала не потому, что персонал отмечал чей-нибудь день рождения, и не от того, что накрылся какой-нибудь диод или резистор. Также предположим, что дерево срубили не забавы ради, а с целью задержать направляющуюся на объект технику. Тогда получается…
Литовченко утер тыльной стороной ладони внезапно вспотевший лоб и додумал мысль до конца. Тогда получается, что объект атакован, а персонал выведен из строя. К примеру сказать, диверсантами.
«Чушь! – со злостью подумал прапорщик. – Какие тут диверсанты, в мирное время, посреди сибирской глуши, в трехстах километрах от Томска и в доброй полусотне от ближайшего жилья?»
– Может, зэки? – подал голос Хакимов. – Беглые.
– Что? – Литовченко пренебрежительно хмыкнул и взял себя в руки. – Зэки-шмэки, – буркнул он. – Их бы псы почуяли за версту. Пошли давай.
Он сплюнул, повернулся к бойцу спиной и решительно зашагал дальше. Старею, с неудовольствием думал прапорщик. В Чечне были настоящие диверсанты, он и то не шибко боялся, а тут… Дерево, видите ли, срубили как раз когда забарахлила связь – тоже мне повод нервничать. В жизни и не такие еще совпадения бывают, а в армии особенно.
Литовченко ускорил шаг. Солнце уселось на лиственничные верхушки уже основательно, комарье несколько присмирело, стук дятла затерялся за спиной, сменившись нестройной птичьей разноголосицей. Прапорщик скосил глаза на ходу – боец топал в пяти шагах сзади, жевал травинку и, видимо, тоже больше не нервничал.
– Километра полтора еще, – бросил Литовченко. – Скоро при…
Он осекся и, едва не споткнувшись, застыл на месте. В двадцати шагах впереди, распластавшись поперек просеки, в запекшейся кровавой луже лежал дохлый пес с распоротым брюхом и вывалившимися наружу внутренностями.
Байдарка плавно приближалась к перекату, обычному, каких прошли уже не один десяток. Ссутулившись на сиденье рулевого, Надя задумчиво изучала короткостриженый затылок Артема. На байдарочный поход ее уговорил он, видимо решив, что на природе Надя станет уступчивей. Напрасно – спать пускай и с фигуристым, атлетически сложенным, но грубоватым и неотесанным Артемом Надя не собиралась. Так же, как с сопящим на корме угрюмым крепышом Игорем. И вообще, бицепсы и кулачищи – совсем не то, ради чего она ляжет с парнем в постель. Вот с Лешкой с параллельного курса… с ним она бы не прочь. Она и на уговоры-то согласилась, когда узнала, что идет Лешка. Тот, однако, Надиного интереса не замечал или делал вид, что не замечает, а в головную байдарку посадил на рули рыжую Ирку.
Походом по верховьям реки с нелепым названием Кеть Надя была сыта по горло. А в изобилии водящиеся по берегам этой Кети комары наверняка были сыты Надей. Тоже по горло, мысленно усмехнулась она. Слава гребле, послезавтра поход закончится, и можно будет забыть про пересоленные и недосоленные каши из чумазого котелка, про невкусный чай, про навязчивые ухаживания Артема и про туалет на природе, когда приседаешь и думаешь, как бы успеть, прежде чем в задницу ужалит какая-нибудь змея.
– Эй! – окликнул с носа Артем.
Надя встрепенулась. Байдарка подходила к перекату.
– Табань, епст, – скомандовал Артем. – Лево руля!
Игорь на корме стал табанить, байдарка замедлила ход. Наде осталось лишь положить руль влево. За трое суток похода она проделывала это множество раз. Но сейчас, сама не зная отчего, потянула вдруг на себя правый штуртрос.
– Куда? – заорал с носовой банки Артем. – Ты что, епст, творишь?!
Надя охнула и перехватила штуртрос, но было уже поздно. Байдарка вошла в перекат бортом, на секунду замерла и ринулась вниз, прямо на стерегущий за перекатом острый жандарм.
От страха Надя вскрикнула. Байдарка с ходу вмазалась в жандарм правым шпангоутом. С треском лопнули алюминиевые стрингеры, а секунду спустя хрястнуло под ногами, и в разорванный каркас ворвалась река.
– За борт! – рявкнул Артем.
Надя и опомниться не успела, как оказалась по пояс в ледяной, сбивающей с ног воде. Байдарка стремительно погружалась, с носа сорвался и унесся вниз по течению рюкзак с провизией. За ним другой – со спальными мешками и теплой одеждой.
– К берегу тащи! – кричал вцепившийся в корму затонувшей байдарки Артем. – Быстрей, епст!
Как они втроем умудрились вытащить утопленницу из реки, Надя помнила плохо. Как карабкались на прибрежные валуны – тоже. Пришла в себя она, лишь когда Артем поднес ей к губам флягу с водкой и заставил глотнуть. Надя закашлялась, тяжело опустилась на каменную россыпь и обхватила себя непослушными, ходуном ходящими руками.
– Кильсон накрылся, – буркнул Артем. – Байдарке временный пэце. И жратва уплыла.
– У ребят осталась, – прохрипел пританцовывающий в попытках избавиться от воды в ухе Игорь.
– Точно, – согласился Артем. – Только…
Он оборвал фразу, выпрямился и уставился на речную излучину в паре сотен метров ниже по течению. Головной байдарки видно не было.
– Леха! – приложив ладони рупором ко рту, во всю глотку закричал Артем. – Ирка! Вадим!
Ответило только эхо.
– Тьфу, епст-переепст, – выругался Артем. – Ладно, далеко не уплывут, рано или поздно сообразят.
Он присел, развязал уцелевший рюкзак со снаряжением и выудил со дна герметичный полиэтиленовый пакет с бензиновой зажигалкой внутри.
– Заголяемся, – велел Артем и первым стал стягивать с себя мокрую, липнущую к груди фуфайку– Заночуем у костра, ребят утром догоним по берегу. Шуруй, епст, за хворостом, – бросил он Игорю, – пара часов до темноты у нас есть.
В трех шагах от мертвого пса Литовченко опустился на корточки, вгляделся в рану, раскроившую собаку от глотки до паха. Обернулся через плечо: Хакимов, уцепившись за ствол лиственницы, блевал в можжевельниковые кусты. Прапорщик выругался вслух – дело явно принимало дурной оборот, не хватало только напарника, празднующего слабака при виде дохлятины.
– Отставить! – бухнул Литовченко. – Смирно!
Хакимов шагнул в сторону, утер рот рукавом гимнастерки, затем с натугой выпрямился и застыл, глядя на прапорщика ошалелыми от испуга глазами.
– Вольно, – Литовченко поднялся. – Значит, так – вернешься к машине. Радируешь в часть, докладываешь обстановку и ждешь меня. Задача ясна?
– А в-вы, товарищ п-прапорщик? – запинаясь, выдавил из себя Хакимов.
Литовченко помедлил с ответом. В часть доложить по-любому необходимо, надежнее всего вернуться к УАЗу вдвоем, там и ждать подкрепления. Однако «надежнее» и «правильнее» – суть вещи разные. Кто знает, что случилось на объекте, и не нуждается ли персонал в помощи.
– Задача ясна? – повторил прапорщик.
– Т-так точно, ясна.
– Выполняй!
Литовченко проводил взглядом удаляющуюся рысцой фигуру Хакимова, по обочине обошел собачий труп и на секунду остановился. Решительно расстегнул кобуру, выдернул из нее «грач»; рифленая рукоятка привычно легла в ладонь. Пристально вглядываясь в застывший вдоль дороги лес, Литовченко неспешно, с опаской двинулся дальше. Так он прошагал минут пять и начал уже успокаиваться, когда сзади, оттуда, куда ушел Хакимов, донесся и враз смолк крик, истошный, пронзительный.
Прапорщик на мгновение остолбенел, языки страха лизнули сердце. Он знал наверняка, что этот оборвавшийся крик – предсмертный, ему доводилось слышать такие в рукопашных под Грозным и Гудермесом. В следующий миг страх отступил, сменившись злой тугой решительностью, той, что приходит к бывалому солдату перед боем. Намертво зажав в ладони рукоятку «грача», Литовченко бросился по просеке назад.
Хакимов лежал, скорчившись, мертвыми пальцами вцепившись в ремень от АКМ, из которого так и не успел выстрелить. Голова бойца была свернута на сторону, из разорванного горла все еще текла кровь. Пару мгновений прапорщик, стиснув зубы, смотрел на покойника, затем метнулся к нему, перекинул «грач» в левую руку, правой подхватил автомат и замер, всматриваясь в окружающий просеку лес и вслушиваясь в доносящиеся из него звуки.
С полминуты Литовченко простоял недвижно, затем сунул пистолет в кобуру, взял АКМ на изготовку и тяжело побежал дальше, к УАЗу. Тот был там, где они его оставили, – за перегородившим просеку сосновым стволом. Только вот лобового стекла у него больше не было, осколки переливались на капоте в лучах наполовину скрывшегося за лесом солнца.
Литовченко приблизился, растерянно осмотрел развороченную торпеду и то, что осталось от встроенной в нее рации. Ноги у прапорщика стали внезапно ватными, и страх, который он недавно в себе подавил, пришел вновь, захлестнул его, заполонил, мешая думать, мешая решить, как быть дальше.
Движение за спиной Литовченко уловил шестым, если не седьмым чувством. Он не успел понять, что это за движение; понял и среагировал намертво вбитый в него навык – рефлекс солдата. Прапорщик рванулся влево и в развороте вскинул АКМ навстречу бесшумно несущемуся к нему стремительному существу.
Надя проснулась посреди ночи, вскинулась с постеленной на сырой мох фуфайки. Артем размеренно похрапывал, завернувшись в брезент. Костер догорал, дежурящий возле него Игорь, ссутулившись на байдарочном каркасе, клевал носом.
Наде внезапно и неведомо от чего стало страшно. Что-то встревожило ее, вырвало из сна и словно зависло неподалеку. Звук, поняла Надя секунду спустя. Протяжный, по душе резанувший звук, от него она и проснулась.
– Игорь, – шепотом позвала Надя.
– Чего? – пробормотал тот. – Спи давай.
– Ты ничего не слышал?
Игорь поднял голову, протер глаза.
– Ничего. Я тут слегка задремал, – признался он. – А в чем дело?
– Понимаешь, – Надя зябко поежилась, – я слышала что-то. Заунывное что-то, протяжное, словно вой. Во сне слышала.
Игорь хмыкнул:
– И что с того? Вернемся в Томск, купим тебе сонник.
– Я не во сне слышала. То есть во сне, конечно, но…
Игорь потянулся, шумно зевнул.
– Тебя не поймешь, – сказал он. – То во сне, то не во сне. Знаешь что, ложись спать. Завтра будет трудный день. Кто знает, где эти черти причалили, и сколько нам до них пилить.
– Ладно. – От исходящей от Игоря уверенности тревога у Нади прошла. Она улеглась на фуфайку, подложив под голову руку, и в этот момент звук повторился. Гулкий, зловещий, грозный. Надя ахнула, вскочила на ноги. В трех шагах растерянно озирался по сторонам Игорь, лишь Артем по-прежнему безмятежно похрапывал.
– Волки, – растерянно прошептал Игорь. – Это, наверное, волчий вой.
Надя почувствовала, что близка к истерике.
– И ты так спокойно об этом говоришь? – едва сдерживаясь, бросила она.
– А что мне – чечетку сплясать? – зло ответил Игорь. – Ну, волки, большое дело, – уже миролюбиво продолжил он. – Летом они сытые. Да и потом, у нас топор есть. Если что, отобьемся. Ложись спать.
– Нет уж, – выдохнула Надя и в следующий миг разревелась. – Вам только бы спать, – сквозь слезы бормотала она. – Какой тут сон, я больше глаз не сомкну.
Вой раздался вновь, еще более грозный и пронзительный, чем предыдущий. На этот раз Надя, не удержавшись, взвизгнула от страха.
– Что за епст? – оторопело спросил пробудившийся наконец Артем.
– Не знаешь, что?! – набросилась на него Надя. – Так спроси своего друга, он тебе расскажет. Так, надо уходить отсюда, убираться, что расселись?
– Волки, – объяснил Игорь и вновь зевнул. – Воют где-то на луну. Я, как услышал, тоже поначалу испугался.
Артем неспешно сел, затем поднялся. Притянул Надю, обнял, она уткнулась лицом ему в грудь и заревела навзрыд.
– Ничего, – говорил, прижимая Надю к себе и поглаживая ее по коротким каштановым волосам, Артем. – Ничего, епст, не бойся. Волки – это не страшно. Нечего нам их бояться, пускай лучше они нас.
Надя всхлипнула, подняла на Артема заплаканные глаза. Все-таки он молодец, подумала она. Спокойный, выдержанный, а что грубый и недалекий, так кто не без изъяна.
– Хорошо, – сквозь слезы улыбнулась она.
– Ну вот и лады, – заключил Артем. – Ложитесь спать, епст. Моя очередь дежурить.
Автоматная очередь разорвала степенное лесное спокойствие. На расстоянии в пять шагов она перечеркнула атакующего, отбросила его и опрокинула наземь.
Медленно, очень медленно Литовченко двинулся вперед. Вгляделся, усилием воли подавил страх. Застреленный походил на человека, но человеком явно не был. Узловатые, поросшие густой шерстью руки, а скорее лапы, конвульсивно дергались, взрывая землю бурыми кривыми когтями. Нижние конечности в брезентовых, выпачканных грязью штанах были неподвижны, чудовищного размера ступни походили на уродливые, распяленные резиновые перчатки. Литовченко бросил взгляд на лицо умирающего, и его едва не вывернуло, как недавно Хакимова. Костистое, оскалившееся, с запавшими желтоватыми глазами и покатым лбом, это лицо больше походило на морду. На волчью морду, понял прапорщик, а путаные свалявшиеся пегие волосы – на шерсть.
Литовченко осторожно приблизился. В двух шагах от застреленного урода лежал отлетевший в сторону кухонный нож с треснувшей рукоятью. Прапорщик нагнулся, двумя пальцами брезгливо подобрал его, осмотрел лезвие и зашвырнул нож в лес.
Желтоватые глаза закатились, когти перестали скрести землю, похожий на волка человек дернулся в последний раз и застыл.
– Сволочь, – сказал вслух Литовченко. – Гнида такая, гадина…
Он перевел дух, оглянулся по сторонам. Солнце уже едва выглядывало из-за лесной изгороди. С минуту прапорщик обдумывал положение. Если поблизости бродит еще парочка таких тварей, то ночи в лесу ему не пережить. Оставался единственный путь – к объекту, и предстояло спешить, чтобы достигнуть его до темноты.
Держа автомат наготове, Литовченко зашагал по просеке. Стараясь не смотреть, обогнул тело Хакимова, ускорился, затем побежал. До зарезанного пса он добрался, когда уже начало темнеть. Перескочил через него и побежал дальше. Настежь распахнутых ворот прапорщик достиг, когда вечерние сумерки уже сгустились.
Литовченко остановился и медленно, опасливо двинулся к объекту. Поравнялся с воротами, прижавшись спиной к распахнутой створке, приставными шагами добрался до проема и заглянул вовнутрь. Метрах в десяти от ворот скрючилось на бетонной плите обезглавленное женское тело, за ним мужское, с головой, но без нижних конечностей. Между ними распростерлась, вытянув лапы, собачья туша.
Литовченко окинул взглядом зажатое стальным забором пространство метров в полтораста в диаметре. Крытую бетонными плитами площадку. Пустой решетчатый собачий вольер. Двухэтажное кирпичное строение по левую от него руку, по виду – жилой дом. Гараж поодаль, застывший рядом с ним грузовик. Приземистое прямоугольное здание, судя по всему – генераторную. И примыкающий к ней справа массивный куб с плексигласовыми стенами. Свет ни в одном окне не горел, в стремительно сгущающихся сумерках тела убитых походили на небрежно разбросанные по бетону тюки с тряпьем.
Стиснув зубы, прапорщик отлепился от воротной створки и рванул внутрь. Отмахав с десяток прыжков, остановился, описал стволом автомата полукруг, замер, прислушиваясь и вглядываясь в почти уже полную темноту. Ничего не услышал, не разглядел и бросился к генераторной. Дверь ее оказалась распахнутой, распределительный щиток – развороченным, разорванные провода лезли из него, будто расплетающийся клубок змей. Минут пять Литовченко постоял недвижно, давая глазам привыкнуть к темноте. Затем, когда из-за облаков пробилась полная луна, двинулся к кирпичной двухэтажке. В отличие от генераторной, входная дверь в нее была заперта. Прапорщик шагнул на крыльцо, собираясь отжать дверную ручку, и в этот момент, как тогда, в лесу, уловил за спиной движение. Скользнув вдоль стены, Литовченко замер.
Он никогда не был трусом, да и не пристала трусость человеку, не раз раскланивавшемуся с костлявой. Но сейчас он почувствовал, как ужас, животный бесконтрольный ужас, народившись в нем, раскатывается по внутренностям, сдавливает желудок, колотит в сердце и спазмом корежит гортань. Раскачиваясь из стороны в сторону и мотая страшной косматой башкой, в мертвенном лунном свете косолапило по бетонным плитам исполинское уродливое чудовище. У Литовченко подломились колени, он сполз спиной по кирпичной стене, завороженно глядя, как чудовище приближается. А потом оно вдруг застыло, задрало башку и разразилось хриплым, отрывистым ревом. Опустилось на четвереньки и взревело вновь, а затем оторвало от земли обезглавленный женский труп и впилось в него зубами.
Собрались и двинулись по лесу вдоль берега, едва рассвело.
– Кильсон починить – дело плевое, – рассуждал на ходу Артем. – Хорошо, что мешок с инструментами у ребят в байдарке. Если б мы его утопили, шлепали бы пехом до самого Белого Яра.
Наде было не по себе. Ночной вой до сих пор не ушел, словно застрял в ушах. К тому же одолевал насморк – результат вчерашнего купания, и зудели по всему телу расчесы от комариных укусов. Надя достала карманное зеркальце, посмотрелась на ходу. Вместо миловидной кареглазой девочки с нежной кожей и ямочками на щеках на нее глянула из зеркальца страшенная неухоженная лахудра в прыщах.
– Ничего, ты мне и такая нравишься, – гоготнул, обернувшись на ходу, Артем.
– Спасибо, – язвительно ответила Надя. – У тебя явно что-то не то со вкусом, раз тебе нравятся такие уродины.
– Да разве, епст, в красоте дело, – загорячился Артем. – С лица воду не пить. Вот у нас в деревне…
Он принялся излагать, как деревенские парни подходят к деликатной проблеме выбора подходящей девки. Надя не слушала. Может быть, он и вправду не просто кобелирует, а влюбился в меня по-настоящему, думала она. В общем-то неплохой парень, ну деревенский, конечно, грубоватый, недалекий, ну и ладно, не всем же быть интеллектуалами. Ну да, с ним не так интересно, как, например, было с Аликом или могло бы быть с Лешкой. Но, возможно, и не так тоскливо, как она полагала. Артем, конечно, не семи пядей во лбу, но в институт с первого раза поступил, после сельской-то школы. Учится вон, зубрит. Не пьет, занимается спортом, в походы ходит. К тому же неробкий и нетрусливый, пускай, сказал, волки нас боятся. Надежный. Такой не бросит, походя, из-за смазливой бабы, как Алик. И если случится что, не сбежит.
Читать бесплатно другие книги:
