Стервятник Бушков Александр

Глава двадцать пятая

Коготки в бархате

Родион лишний раз убедился, что история человечества сводится к неустанной борьбе меж теми, кто выдумывает законы и правила, и теми, кто стремится эти законы обходить. Причем вторые с начала времен имели преимущество.

Билеты на поезд они с Соней раздобыли без всякого предъявления паспортов. То есть анкетные данные, конечно, там значились, но не имевшие ничего общего с реальными. А сличения билетов с паспортами удалось избежать предельно просто. И задешево, если сравнить с тем, что новоявленные гангстеры уже натащили в свои закрома…

Потом они доплатили еще – за то, чтобы в их купе никого больше не втискивали. Проводница, ничуть не удивившись, деньги взяла без церемоний, окинула их цинично-понимающим взглядом и заключила:

– Ладно, хоть не педики, а то ехали тут двое…

И удалилась, пробурчав что-то насчет чая. Родион задвинул дверь, сунул в ящик фальшивый багаж – приличный на вид чемодан, содержавший парочку кирпичей в куче газет.

– Порядок, – сказала Соня, раскинувшись на постели. – Я видела, как он садился. Один. Охраны что-то незаметно.

Родион запер дверь, приоткрыл окно, и оба безмятежно задымили. Вечерело. Бело-лиловые фонари вдоль перрона засияли резче. Динамик захрипел что-то насчет того, чтобы провожающие не забыли у себя бумажники отъезжающих. Фирменный поезд «Шантара» готовился к четырехдневному странствию через всю страну – до белокаменной-первопрестольной.

Родион не без удовольствия поиграл с изящным электро-шокером с соответствующим названием «Скорпион». При каждом нажатии клавиши исправно проскакивала синеватая молния, жутковато потрескивающая.

Соня отодвинулась:

– Держи подальше…

Родион из озорства ткнул в ее сторону жуткой игрушкой, сняв палец с клавиши. Боевая подруга, отчаянно взвизгнув, шарахнулась в угол меж стенкой и столиком. Поезд дернулся, под ногами залязгало.

– Поехали… – сказал он облегченно. Спрятал шокер и опустил окно еще ниже. – Вполне может быть, что поедем строго по расписанию, такое и сегодня с поездами случается… Сколько там у нас?

Соня вытащила бумажку, заглянула в нее:

– Если по расписанию – час пятьдесят пять. Потом, естественно, Аннинск. Знаешь, я уже в Аннинске как-то успела освоиться…

– Приятный городишко, – кивнул он задумчиво.

Предстоящая операция была, пожалуй, самой сложной из всего, что они уже свершили или готовились свершить. Вообще-то, она была последней в списке – жадность фраера губит, не стоит увлекаться, – и у Родиона осталось стойкое впечатление, что судьба-индейка под занавес решила подбросить им самую головоломную задачку. Чтоб служба медом не казалась…

Чисто технически все выглядело незамысловато. В один вагон сел индивидуум, отягощенный сумкой с деньгами, в другой – двое, задумавшие на эти денежки наложить лапу. Перед самым Аннинском их тропки должны были пересечься – после чего, по расчетам, гангстерам предстояло сойти в Аннинске, сесть в оставленный на стоянке «Форд» и вернуться в Шантарск. А курьеру, соответственно, продолжать путь на запад в упакованном виде, исключающем всякую возможность подать голос или привлечь к себе внимание иными способами.

Это в теории. А на практике возможны варианты. Скажем, в купе-СВ, где обитает дичь, может оказаться сосед – хотя курьер, несомненно, поступил по их примеру и «зарядил» проводницу, поганые случайности обожают выскакивать словно из-под земли. Или в одном вагоне с ним все же разместился бдящий телохранитель. Или кто-то по закону подлости перепутает двери, вломится в самый разгар трудов неправедных по упаковке курьера…

Соня извлекла из сумки розовый халатик, держа на вытянутых руках, обозрела. Подняла глаза на Родиона.

– Шарман, – кивнул он. – Не зря такие денежки отвалили. Тут у любого пуговицы с брюк полетят… Э нет, ты такие позы не принимай, а то отвлечемся не по делу…

– Я тренируюсь.

– Успеешь еще потренироваться…

– Волнуешься?

– Ага, – сказал он. – В таких условиях мы еще не работали. Вообще-то, грубо прикидывая, вожделенные сто тысяч зеленых у нас уже есть, даже чуть побольше…

– Но ведь нельзя упускать такого фазана?

– Нельзя, – согласился он. – Ну, пойду на разведку…

Вышел из купе, свернул направо, в сторону вагона СВ.

Можно было купить билеты и туда, но лучше не светиться до времени. Впервые им приходилось ожидать начала акции на людях, при ярком свете, при уйме свидетелей, способных впоследствии что-то запомнить и дать показания. Очередной парик, правда, сделал Соню брюнеткой, а он использовал остатки Ирининого подарка. Было что-то символическое в том, что краски, вкладышей и аэрозоля-перчаток осталось на один-единственный раз, последний, – но все равно, черт бы побрал милицию с их фотороботами и чем-то еще, неизвестным…

Открыл дверь и не спеша двинулся по красной дорожке, лениво заглядывая в распахнутые двери купе…

Он все-таки стал настоящим гангстером – не запаниковал, не сбился с шага, добрался до вагона-ресторана, купил там совершенно ненужную им бутылку якобы молдавского коньяка. Обратно шел гораздо быстрее – но человек, спешащий куда-то с неоткупоренной бутылкой, вызывает у окружающих не подозрения, а полное понимание, а то и зависть…

Войдя в купе, с грохотом задвинул дверь, плюхнулся рядом с девушкой. Пальцы с сигаретой слегка подрагивали.

– Ты что, привидение увидел? – спросила Соня озабоченно.

– Хуже, – сказал он тихо. – Седьмое купе?

– Ага.

– Высокий, светловолосый, в черных джинсах и клетчатой рубашке? Точнее, это не клетки, а решеточки, синие, черные и такие словно бы бордовые, а сама рубашка – светло-синяя?

– Он.

– Поздравляю, Бонни, – сказал Родион с кривой усмешкой. – Нужно сматываться. Это мент.

– Шутишь?

– Ничего подобного, – резко сказал он. – Дней десять назад в городе грабанули обменный пункт – и этот самый красавец совместно с мусорком в форме меня останавливали, чтобы довез до УВД. Везли пистолет на экспертизу – или как там это у них зовется. И ошибиться я не мог. Хорошо запомнил, очень уж нестандартная была ситуация. Это тот самый мент.

– Родик… – после долгого молчания сказала Соня. – Тысячу раз извини… Ты, часом, труса не спраздновал?

Он даже не обиделся, преисполненный серьезности минуты. Не глядя на нее, сказал почти шепотом:

– Сонька, я не испугался завалить крутого фирмача за полсотни тонн баксов… Это мент, тот самый. Даже одежду не сменил – видимо, небогатый у него гардероб.

Услышав про заказное убийство, Соня ничуточки не изменилась в лице. Просто-напросто нахмурила бровки, что-то сопоставляя, ухмыльнулась:

– Ага, вот насчет чего я тебе алиби обеспечивала… Мог бы и раньше сказать. Ничего, фирмачей столько, что отстрелять парочку можно без всякого ущерба для цивилизации… Родик, тогда поставим вопрос иначе: ты ошибиться не мог?

– Впервые в жизни вез сыскаря из угрозыска, – сказал Родион. – И потому запомнил накрепко. И второго тоже. Он самый.

– Та-ак… Похоже, накрылась наша черешня?

– Удивительно точно сформулировано, – ответил он мрачно.

…До самого Аннинска они просидели в купе, скупо перебрасываясь словами, нещадно дымя и прислушиваясь к каждому звуку в коридоре. Едва поезд остановился, подхватили сумку и быстренько вышли, оставив чемодан в купе, – жалеть было особенно нечего. Погода немного испортилась, сеялся реденький дождик. Подняв воротники курток, вышли с вокзала, не привлекая ничьего внимания.

– Вроде бы не следят, – тихо сказала Соня, когда они свернули налево, в узкую улочку, застроенную с одной стороны кирпичными пятиэтажками, а с другой – добротными частными домами.

– Ага, – согласился он, пытаясь оглянуться незаметно. – Все чисто.

– Нет, но информация у меня была точная… Мне его обрисовали предельно четко и заверили, что это «черный фельдъегерь»… Может, он подрабатывает? С их убогой зарплатишкой за что угодно схватишься…

– Может, – сказал Родион. – Все равно не стоило. В коридоре и в тамбуре я ничего подозрительного не заметил, но народ там стоял, может, это и была его подстраховка…

– Думаешь, на нас засаду ставили?

– Ну почему обязательно на нас? На абстрактных охотничков за чужими сумками, хоть и «левыми» денежками… Вполне может оказаться, специально его внедрили в ваши… круги.

– Не раз бывало, – кивнула Соня серьезно. – Стукачей и подсадок там вертится немерено, люди горели, как сухая солома…

Она остановилась под мелким дождиком. Явственно передернулась:

– Значит, у нас были все шансы напороться…

– Ага. На комитет по встрече. Пошли.

– Родик, а ведь это судьба знак подала, – сказала она тихо, крепко держа его под руку. – Знак с небес, чтобы завязывали, пока не поздно… В Бога я не особенно верю, но что до примет, судьбы и знамений… Завязываем, а?

– Завязываем. Хватит, все деньги все равно не сгребешь… И так выполнили программу. Там даже не сто тысяч, побольше…

– Подожди, Родик, – спросила она заботливым тоном хозяйственной супруги. – А твои полсотни тысяч?

– Мне их еще получить предстоит.

– Ты что, работал без аванса? Родион чуть смущенно пожал плечами:

– Дал промашку по неопытности. Ничего, завтра как раз встречаюсь с клиентом. Если он меня не подставил до сих пор, заплатит все до копеечки, ручаюсь…

…Наедине с собой Родион мог признаться без ущерба для репутации Робин Гуда, что до сих пор испытывает легкую оторопь. Подступившую полтора часа назад, когда развернул газету с репортажем об убийстве Вершина.

До самого последнего времени он полагал, что завалил не более чем кабана. Оказалось – мамонта. С Ириной он ни разу не заговаривал о размахе и масштабах бизнеса ее непутевого муженька и считал, что имеет дело с рядовой, в общем-то, фигурой – обладание офисом и «Мерседесом» сегодня еще ни о чем не говорит и не служит автоматически признаком определенного статуса, в пиратские времена становления капитализма самый неожиданный народ в одночасье обрастает дорогими игрушками, сплошь и рядом теряя их столь же молниеносно. Он решил, что за «хозяйством Вершина» скрывается еще один торговый дом, которых в Шантарске немерено, очередная фирмочка, рядовая строка из длинного списка…

И узнал из газет, что это миллионер – долларовый. Судя по скупым обмолвкам репортеров (полагавших, очевидно, что все и так должны знать подноготную героев капиталистического труда), одним миллионом дело не ограничивалось. Строительные фирмы, доля в нескольких заводах и акционерных обществах, что-то еще – одним словом, крохотная империя из тех, чьих владельцев принято почтительно именовать «капитанами бизнеса».

Если уж совсем откровенно, знай он все это раньше, мог и поддаться колебаниям – с неясным исходом. Чересчур уж крупна была глыба. Родион и подумать не мог, вспомнив самую обычную квартиру в обычном доме, отсутствие охраны…

А впрочем, сокрушаться поздно. Все хорошо, что хорошо кончается. Милицейские чины, как и в случае с Киреевым, хором пели исполненные казенного оптимизма арии, заверяя приложить все силы, но бравшие у них интервью репортеры сопровождали эти мажорные песни не в пример более пессимистическими комментариями, приводя в качестве печального примера несколько недавних нашумевших убийств, по которым так и не получено ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего результат…

Он сидел в той самой комнате, где впервые зашел разговор о том, что неплохо было бы помочь Вершину переселиться на тот свет. Ирина задерживалась. Теперь Родион смотрел на все происшедшее, начиная ее лучше понимать: она спасала от начавшего сдавать муженька не просто процветающее предприятие, а империю. Это поневоле придавало случившемуся некий отсвет величия, что ли. Есть разница меж женушкой слесаря, стукнувшей мужа по голове утюгом за последнюю пропитую тысячу, и королевой, смертью державного супруга спасающей целое государство. Соответственно, и сам Родион из заурядного убивца превращался в историческую фигуру наподобие Босвела[9] или Алексея Орлова. Эта мысль только что пришла ему в голову и крайне понравилась, что греха таить…

Ирина вошла неожиданно, бесшумно распахнув дверь. При всякой их встрече она волшебным образом менялась, так что Родиону всегда приходилось делать над собой некоторое усилие, чтобы узнать заново столь неожиданно ворвавшуюся в его жизнь красавицу. Короткое черное платье, обнажавшее чудесные покатые плечи, с равным успехом могло сойти и за траурный наряд, и за изыск моды. Прическа новая, незнакомая, на шее тоненькая золотая цепочка – и больше никаких драгоценностей. Так и пристало выглядеть королеве, когда супруг еще не опущен в могилу…

На миг ему стало неловко – как говорить и как держаться? Ирина, разрешив сомнения, подошла как ни в чем не бывало, легонько чмокнула в щеку и опустилась в кресло. И словно бы сняла предназначавшуюся для оставшихся за дверью маску – огромные синие глаза светились прежним лукавством и волей.

– Хоть бы пожалел бедную вдову, убивец… – сказала она со знакомой ослепительной улыбкой. – Нет-нет, я не это имела в виду… – Она отстранила жестом приподнявшегося было Родиона. – Я про… незапланированные фигуры, снятые с доски.

– А что мне оставалось делать? – пожал он плечами. – Этот черт вдруг кинулся в кабинет, когда я выходил…

– Да нет, все правильно. Ты просто молодец. Но вот каково мне было охать и проливать слезу над тремя? Да еще пенсии родственникам платить придется, жестом доброй воли… Что ты морщишься? Я чудовище?

– Да я сам не лучше.

– Значит, обойдемся без интеллигентских самокопаний, идет? Кинулся в кабинет… Ну конечно, чутье у него было волчье. Все к лучшему в этом лучшем из миров – теперь поставлю своего человека на освободившееся место… Мы можем друг друга поздравить, Родик. Я наконец-то обрела полный душевный покой, а ты – полную безнаказанность. Информация у меня точная – ни одна живая душа на тебя не обратила внимания. Какая-то дуреха видела – но помнит лишь, что мимо нее прошел мужчина. Ни цвета волос, ни роста, ни возраста… Интересно, каково чувствовать себя удачливым киллером?

– А каково – хозяйкой империи?

– Ты преувеличиваешь, Родик… – Она опустила длинные ресницы, но видно было, что реплика ей приятна. – И потом, прежде чем стану полновластной хозяйкой, много воды утечет. Такие дела просто не делаются, не пивной ларек принимаешь… – Она скрестила великолепные ноги, изящно прикурила длинную коричневую сигарету. – Бог мой, а это что?

Он с солидным видом пожал плечами:

– Примитивная глушилка. Не из самых дорогих.

– Родик, ты прелесть… – Она открыла сумочку и продемонстрировала такую же черную коробочку с рубиново светившимся глазком. – Ты, надеюсь, не моего потайного магнитофона опасаешься?

– Конечно, нет, – сказал он искренне. – Друг на друга нам писать было бы глупо. Просто после истории с блудной супругой я здешним стенам не особенно доверяю.

– Правильно, – серьезно сказала она. – Всегда найдется скотина, которой одного работодателя покажется мало. Вообще, я этот оазис, скорее всего, навещаю в последний раз. Из осторожности. И толчком послужила как раз история с твоей супругой, которую Эдуард свет Петрович сдал, хотя получал от нее хорошие деньги. Предавший однажды… – Она невинно улыбнулась. – В случае чего, если с ним возникнут проблемы, на тебя по старой памяти можно рассчитывать? – и рассмеялась: – Все же в тебе сохранилось здоровое высокоморальное начало – перекосился весь…

– Давай поговорим о деле, – сказал он сухо.

– Родик, ты растешь на глазах…

– Давай поговорим о деле.

– Ро-одик… Дай ты возможность много выстрадавшей женщине хоть на миг почувствовать себя совершенно раскованной и веселой! Мне через два часа предстоит тащиться на роскошнейшие похороны, если бы ты знал, сколько там будет вульгарнейшей пышности и натужной скорби… Ну, не столь уж натужной – многие из тех, кто будет провожать мое сокровище в последний путь, станут поневоле примерять на себя столь же унылый финал… И под ложечкой будет посасывать довольно мерзко… Бог ты мой, как надоело все, и какой прекрасной теперь видится нищая студенческая юность… Выпьем?

– Я за рулем.

– Ладно, тогда и я не буду. Давай о деле… – Она достала из сумочки пухлую пачку серо-зеленых бумажек, перетянутую черной резинкой. – Держи.

– Здесь все? – солидно спросил он, взвесив пачку в руке.

– Пока пять тысяч. Родик, я понимаю, что невероятно перед тобой виновата… – Она подняла узкую ладонь, предупреждая его то ли удивленную, то ли сердитую реплику, так и не сорвавшуюся с губ. – Но это все, что удалось наскрести по сусекам.

Не скрывая раздражения, он демонстративно снял резинку, поворошил купюры с бородатым Грантом.

– Неужели опасаешься «куклы»? – Ирина обиженно надула губы, и в ее голосе Родиону почудилась нотка презрения.

– Да нет, смотрю просто. Мы же договаривались… Ирина подняла глаза, потемневшие на миг:

– Родик, не надо на меня давить…

В голосе явственно прорезался металл. Пожалуй, именно так могла держаться вышеупомянутая императрица, когда сделавший свое дело убийца потребовал бы вместо оговоренной платы пожаловать ему еще и патент на чин фельдмаршала. У Родиона в голове промелькнула фразочка из Дюма: «Только Елизавета Английская и Екатерина Великая умели быть для своих фаворитов и государынями, и любовницами». Из бархатных перчаток вдруг выскочили, прорвав тонкую ткань, острые коготки…

Он не смутился и не поддался ее превосходству – но понял, что Ирина тверже, чем ему раньше казалось. Впрочем, мягкая домашняя кошечка не смогла бы хладнокровно нанять киллера и держаться сейчас столь непринужденно…

– Я на тебя ничуть не давлю, – сказал он, как можно небрежнее пряча доллары во внутренний карман. – Но полагался всецело на честное купеческое слово…

Ирина лукаво усмехнулась:

– Родик, демагогии ради можно напомнить, что конкретных сроков я не называла, верно? Милый, я вовсе не собираюсь тебя, как выражаются юнцы, прокидывать. Что обещала, то и заплачу. До последнего президентика. Но ты, как человек серьезный, должен понимать ситуацию. В шкатулках, ящиках стола и карманах пиджаков оказалось гораздо меньше, чем рассчитывала. Снять сейчас со счета такие деньги буквально после убийства означает дать пищу… ну, не для прямых обвинений, для ненужных пересудов. Иногда пересуды оказываются сильнее обвинений… Причем, извини за цинизм, твое положение, если у тебя найдут в кармане полсотни тысяч баксов, будет гораздо хуже моего. Мне не придется объясняться, а вот тебе…

– Это намек? – угрюмо спросил он.

– Бог с тобой, Родик! Ты сегодня просто несносный. Трудный день?

– Говорю же, поверил в честное купеческое слово…

– Которое никто и не собирается нарушать. Я только хочу, чтобы ты вошел в мое положение… – Она ослепительно улыбнулась. – Родик, я была с тобой в чем-то неискренней?

– Нет, – вынужден был он сказать.

– Я в тебя вселяла какие-то надежды? Обещала нечто вовсе уж невероятное? Наконец, позволь тебе напомнить, ты первый об этом заговорил, и никак нельзя сказать, будто тебя сбила с пути истинного инфернальная дива… Ведь правда?

– Я тебя и не обвиняю ни в чем. – Он никак не мог прогнать зудящее раздражение, чувствовал себя словно бы обворованным. – Просто думал, что сегодня…

– Потерпи, – сказала она серьезно, глаза вновь стали чистыми, как ясное весеннее небо. – Все оказалось чуточку труднее, но это не смертельно. Через пару недель обязательно найду способ снять нужную сумму, не привлекая внимания.

– Через пару недель я уеду из города. Навсегда.

– Значит, постараюсь управиться раньше. Иди сюда. – Она похлопала по обширной кровати узкой ладонью, казавшейся какой-то иной без всегдашнего брильянтового сверкания. – Как я ни храбрюсь, мне, между прочим, холодно и одиноко. Тебе не понять – ты мужик. Какой бы спившейся скотиной дражайший ни был, все же прожили вместе немало лет, а «вдова» – слово всегда печальное, без поправки на обстоятельства…

Родион присел рядом, утонув в ненавязчиво-нежном облаке ее горьковатых духов. Осторожно обнял обнаженные плечи. Она и в самом деле казалась угнетенной нешуточными переживаниями, и сердце у него помаленьку отмякло. Ее колдовское обаяние было сильнее, чем представлялось.

– Я бы тебе предложила одну глупость, – сказала она тихо. – Но ведь не согласишься?

– Принцем-консортом? – усмехнулся он. – Нет уж…

Ирина отрешенно положила его ладонь себе на грудь, скрытую лишь тончайшим бархатом, полузакрыла глаза:

– Я наклонюсь над краем бездны, и вдруг пойму, сломясь в тоске… – Ее голос звучал невероятно устало. Не освобождаясь из объятий Родиона, она стала медленно откидываться назад, и он поневоле опускался вместе с ней. – Там было еще что-то, не помню, вот досада. Люби меня светло… Что-то то ли гасло, то ли взошло… – и открыла глаза, отсвечивающие легким безумием. – Вот и люби меня – такую…

Поддаваясь страсти, он так и не понял, был ли в ее словах двойной смысл.

Глава двадцать шестая

Топор дровосека

Автобусная остановка, где он чинно сидел на лавочке, была невероятно современной: элегантно-изящная коробочка из прозрачного прочного пластика, покрытого цветными рекламами шантарских банков и фирм. Такие павильончики вошли в моду недавно – настолько, что шпана еще не завела привычки их вандальски раскурочивать.

Правда, данный павильончик от юных вандалов был защищен надежно – грозной аурой правоохранительных органов. Чуть левее, по ту сторону неширокой улочки, располагался райотдел милиции, и соседство это на противозаконные подвиги вдохновить не могло.

За спиной у него безмятежно посверкивал многочисленными окнами институт искусств, уродливое здание времен позднего сталинизма, до сих пор украшенное бронзовым барельефом оседлавшей земной шар советской работницы, смахивающей то ли на распатланную вакханку, то ли на опрометью вылетевшую из гроба вампирицу Создание это эстетические чувства оскорбляло несказанно – но, как краем уха слышал Родион, не снимали его из уважения к создателю, заслуженному мэтру Бугурщукурову, каковой здравствовал до сих пор, громогласно отрекся и от пережитков сталинизма в сознании, и от партийного билета, а ныне ваял скульптурную группу «Классик Мустафьев, передающий президенту народные чаяния» (те, кто видел эскизы, говорили, что зрелище еще похлеще советской работницы).

Впрочем, вечерняя жизнь возле института кипела самая современная, симпатичных студенточек в темпе подхватывали разноцветные иномарки, а «синие чулки», чужие на этом празднике жизни, гуртовались на автобусной остановке.

В точности напротив, зажатое меж зелеными железными воротами, ведущими во двор райотдела, и кирпичной пятиэтажкой времен критики всеобщей кукурузизации, помещалось здание, которое Родион и собирался навестить: поделенный меж офисами нескольких фирм симпатичный небоскребчик, облицованная гранитом сталинская семиэтажка, где вот уже второй час Лика вкушала греховные радости.

Спешить не было нужды – вдобавок он только что купил свежий номер «Завтрашней газеты», и на первой же странице обнаружил известия о незадачливом криминальных дел мастере Олеге Кирееве. Терпения не хватило, и он, усевшись на скамейку, пробежал страницу глазами, потом перечитал уже не спеша, со смаком. Как и следовало ожидать, летальный исход пострадавшему не угрожал, от заряда дроби, выпущенного в задницу, умирают редко. Зато шум поднялся до небес – коллеги вынужденного лежать на пузе репортера изощряли умы, пытаясь выдумать версию позавлекательнее, но особенной фантазией похвастать не могли, как один ухватившись за гипотезу, по которой бесстрашный журналист чересчур глубоко вник в загадочные криминальные сложности «теневой стороны» града Шантарска, за что и был обстрелян недремлющей мафией. Расхождения имелись лишь в фигурах возможных кандидатов на роль заказчика – перечислялись совершенно незнакомые Родиону клички, ссылки то на махинации вокруг платинового прииска на речке Беде, то на историю с вагоном японских компьютеров, самостоятельно укатившимся куда-то с товарного двора. Ни один из борзописцев даже на шажок не приблизился к истинной подоплеке. Родион, сколько ни ломал голову, так и не понял, печалиться ему или радоваться, что нежданно-негаданно оказался творцом очередного «идеального преступления». Его, правда, торжественно обещали изловить и начальник областного УВД Трофимов, и начальник городского УВД генерал Дронов, а также некие подполковник Воловиков и майор Шевчук из уголовного розыска, прокурор города, чин из ФСБ, чин из департамента общественной безопасности и еще парочка грозных дяденек. Все вышеперечисленные при большом стечении журналистов заверяли, что следствие успешно продвигается вперед, в распоряжении сыскарей уже имеются многочисленные наработки и определенные подвижки, равно как и следы, а посему поганый киллер будет обезврежен в самом скором времени. Прочитав все это с чувством глубокого удовлетворения, носившим некоторые черты оргазма, Родион вспомнил Марка Твена, гениально подметившего касаемо напавшего на след сыщика: след, увы, не повесишь за убийство…

Бережно спрятав газету во внутренний карман, он поднялся, дождавшись, когда проедет автобус, перешел неширокую улицу, на ходу вытаскивая жетончик. Телефон-автомат, прикрепленный к кирпичной стене, красовался метрах в двадцати от крыльца райотдела, что и сберегало изобретение товарища Белла от бесславной кончины.

Косясь на пожилого вахтера, восседавшего в ярко освещенном аквариуме фойе, набрал номер. Номер того телефона, что стоял у вахтера под боком. Трубку тот поднял почти сразу же и браво отчеканил (не иначе, отставной майор или нечто аналогичное):

– Каландаришвили, пятнадцать, проходная! Пикантное было ощущение – разговаривать с цербером, не подозревавшим, что собеседник видит его, как на ладони…

– Это Толмачев, – сказал Родион небрежно-барственным тоном. – Михал Михалыч, вы бы проверили в двести тридцатом – вдруг эти свиристелки телевизор не выключили, вечно с ними хлопоты…

– Будет сделано! – браво отрапортовал вахтер. Точно, отставник.

Положил трубку и засеменил на второй этаж. Не теряя времени, Родион повесил свою, быстро пошел ко входу Высокая стеклянная дверь в металлической раме была лишена столь необходимого в Шантарске украшения, как замок – отчасти из-за ненормированного рабочего дня господ коммерсантов, отчасти из-за вышеупомянутого соседства милиции.

Распахнулась она бесшумно. Столь же тихо затворив ее за собой, Родион на цыпочках пробежал в коридорчик направо, ко второй лестничной клетке. Оказавшись меж первым и вторым этажом, прислушался. Полное безмолвие. Вахтер, конечно, ни на йоту не поверил скороспелой байке насчет невыключенного телевизора, зато не сомневался, что звонил подлинный Толмачев. Родиону прекрасно было известно, что Толмачев, подобно всем прочим владельцам офисов, регулярно платит вахтерам вторую нелегальную и неучтенную зарплатку, чтобы ничему не удивлялись и рот держали на запоре. Сведениями этими (и кое-чем еще) без особого удивления снабдил душевный человек Эдуард Петрович. Скорее всего, вахтер подумает, что мимо его поста снова должны пройти телефонные девочки, которых ему приличия ради наблюдать не полагается…

Все коридоры были ярко освещены, Родион бесшумно шагал по ним, чувствуя себя персонажем фантастического рассказа о вымершей Земле. Показалось на миг, что это продолжается Белоснежный Кошмар – и тело прошибла неприятная судорога. Вообще, что-то с ним происходило – движения были убыстренными, пусть и не суетливыми, кожа казалась необычно горячей, время от времени без нужды поглядывал по сторонам, быстро, по-птичьи вертя головой. Однажды померещилось, будто за угол моментально втянулась смутная полупрозрачная тень. Это ничуть не испугало, но проходя мимо, он все же заглянул за тот угол скрупулезности ради – и ничего такого не узрел. От ярко-мертвенного света слегка резало глаза, затылок время от времени окатывало жаркой волной…

Вот и нужная дверь. Родион прислушался, приблизив ухо к замочной скважине. Изнутри не доносилось ни звука. Дверь прилегала плотно и была старательно обита изнутри звуконепроницаемым покрытием, так что ничего удивительного. Деловые люди обо всем позаботились. Но они сейчас там, никаких сомнений. Родион сам видел, как машина Толмачева свернула на задний двор, к черному ходу…

Проверив пистолет, сунул его за пояс. Достал плоский ключик, примерился, держа его двумя пальцами, вспоминая, где расположен выключатель. Мысленно прорепетировал всю последовательность действий.

Приставив ключик к скважине, уверенным толчком вогнал его до упора, повернул дважды по часовой стрелке, одним прыжком ворвался во мрак, прянул влево, протянул руку и, уже смутно различая в падавшем с заднего двора свете бело-лилового фонаря внутренность комнаты, нажал выключатель, заранее крепко зажмурившись.

Посчитав про себя до трех, открыл глаза. Для него переход от мрака к яркому свету прошел совершенно безболезненно. Гораздо хуже пришлось двум голым личностям, застигнутым на диване в интересной позиции – ничего экстраординарного, впрочем, далеко не шедевр из «Камасутры»…

Оба повернули головы, так и не отклеившись друг от друга, заморгали глазами, как ослепленные лучом прожектора совы. Им следовало бы посочувствовать – живое воплощение растерянности и полного ошеломления, но Родион, ухмыльнувшись, старательно запер за собой дверь, отошел к столу и, опустившись в кресло, сказал совершенно будничным, как и было задумано, даже чуть скучающим тоном:

– Мужик, ты бы с нее слез, в конце-то концов…

Оглядел комнату. Крохотный Эдем, затерянный в недрах сугубо конторского здания: пестренькие, приятные для глаза обои, знакомый по фотографии вишневый мини-диван, еще один, широченный, идеально приспособленный для любых экспериментов на просторе, телевизор, холодильник, на столе бутылки, конфеты, фрукты…

Толмачев опомнился – и сначала, джентльмен сраный, накинул поднятую с ковра простыню на съежившуюся Лику, а уж потом прикрылся сложенной ковшиком ладонью. Выпрямился, непроизвольно сделал шаг к сложенной на кресле одежде…

– Стоять, козел!

Родион с несказанным наслаждением взял его на прицел. «ТТ» с глушителем выглядел крайне убедительно. Субъект, наградивший его развесистыми рогами, даже не пытался дергаться, успел просчитать ситуацию и оценить изрядное расстояние, отделявшее его от обладателя пистолета…

– Сядь, – сказал Родион все так же лениво. – Присядем же и побеседуем, как выражался господин кардинал… Значит, здесь и трахаетесь согласно четкому расписанию? Есть один забавный анекдот: муж, стало быть, вернулся из командировки…

– Я же тебе говорила… – вскрикнула Лика, глядя на своего незадачливого партнера с порадовавшим Родиона отчаянием.

– Да? – с любопытством спросил Родион. – А позволь узнать, что ты ему такое говорила? Что муженек умом подвинулся?

– Вот именно, – отрезала она с прежним почти самообладанием, подобрала ноги, закуталась в простыню.

– Лика… – укоризненно процедил любовничек.

Судя по плавным, замедленным движениям и осторожному тону, он, в отличие от разозленной подруги, прекрасно сознавал опасность, которой оба подвергались. Вряд ли он был трусом – просто серьезно относился к направленному на него оружию.

– Вот он у тебя умный, – сказал Родион. – А ты дура. Будь любезна, объясни, где это в моих действиях прослеживается патология? Разве что в том, что не спешу я вас согласно традиции стулом отколошматить… Посмотрим. Как себя будете вести.

– Послушайте, – начал Толмачев, присевший рядом с Ликой. – Давайте поговорим, как разумные люди…

– Интересно! – удивился Родион. – А я чем, по-вашему, занимаюсь? Застукал женушку со стебарем – и, вместо того, чтобы бить обоим морду лица, веду учтивые разговоры…

– Бывшую женушку, – отрезала Лика.

– Увы, не с точки зрения закона, – сказал он с ухмылкой. – Это у вас что? – налил себе в чистый бокал белого вина, неторопливо отпил пару глотков и развел руками: – Вам не предлагаю, вы сейчас вроде как под арестом, так что никакой роскоши не полагается, уж не взыщите…

Глаза у нее потемнели от ярости. Но промолчала. Кавалер сидел не шевелясь и, судя по глазам, что-то лихорадочно прикидывал в уме. Искал выход, конечно, и, дураку ясно, не мог найти. Окинув его непредвзятым взором, Родион вынужден был признать, что слегка проигрывает в росте и стати, но не предстает, конечно, полным ничтожеством. В общем, ничего особенного – пребывая под дулом пистолета, да еще голышом, суперменом не будешь выглядеть, хоть ты тресни…

– Послушайте, – опять завел Толмачев. – Уберите эту штуку и поговорим…

– Обойдешься.

– Боитесь? – сузил глаза любовничек.

– Ерунда, – сказал Родион искренне. – Что-то я не зрю перед собой особенного превосходства, сойдись мы с тобой в кулачном, финал был бы проблематичным, учено говоря, недетерминированным… – Он широко улыбнулся. – Мне просто нравится, тварь такая, смотреть, как ты под дулом дергаешься, словно сперматозоид на мокром паркете…

– Слушай… – Толмачев непроизвольно дернулся, вспомнив, должно быть, какой он крутой и деловой.

– Сиди, выблядок, – лениво сказал Родион, гордясь собой. – А то залеплю сейчас промеж глаз, мозги по комнате запорхают… Ну? Херовато? Не ожидали такой прыти от простого советского инженера? Хорошо вы устроились, ребятки: личный бордельчик, расписание, поди, в электронный блокнот «Касио» занесено… Поделись, браток, опытом – тебе она минет исполняет с проглотом или без? У меня всегда, стервочка, выплевывала…

– Скот! – Лика едва владела собой. – Что ты из себя строишь, ничтожество?!

– Рассерженного мужа. Согласно классической традиции, – сказал он спокойно. – Провожу психологический террор, как говорят специалисты. Хочу, чтобы вам стало уныло. Вам уныло? Да что вы жметесь, уныло ведь…

Он допил бокал до дна. Ноздри защекотал донельзя знакомый запах разгоряченной женщины, витавший в комнате. Вообще-то, он плохо представлял себе, чего желает и чего добивается, но никакого разочарования не чувствовал, наоборот… Одно приятное, чуточку творческое удовольствие.

Двое на диване следили за каждым его движением. Пистолет в руке слегка дрогнул, и Родион опустил руку на колено. Закурил, медленно выпустил дым и сообщил:

– Надо подумать, что мне с вами, прелюбодеями, делать. Может, вышвырнуть одежду в окошко, чтобы собирали потом по двору? Нет, тихонечко смоетесь черным ходом, в машину сядете, а там придумаете что-нибудь… На вахтера выгнать? Ведь не смолчит, как вы его ни одаривайте потом…

– Чего вы, собственно, добиваетесь? – негромко спросил Толмачев.

– Да ничего, – сказал Родион. – Я развлекаюсь. Непринужденно и весело. В руке у меня заряженный пистолет, передо мною неверная супруга и ейный хахаль в голом виде. Если это не развлечение, тогда и не знаю, каким бывает веселье…

Грань меж явью и нереальностью куда-то пропала, временами ему казалось, что видит себя со стороны. Раздавив окурок посреди полированной столешницы, он продолжал:

– А еще я тебе хочу показать, доморощенный супермен, что ты поторопился себя записать в крутые мачо западного образца. Преуспевающая фирма, очаровательная любовница, все схвачено, за все заплачено… – Голос у него сорвался, он заговорил быстрее, уже возбужденно, чуть визгливо: – Привык, скотина, что ты теперь хозяин жизни – с лакированными тачками, с покорными бабами, с кредитными карточками в каждом кармане… А потом прихожу я, и ты превращаешься в голое дерьмо… – Кажется, его трясло. – Вы мне сломали жизнь, сволочи, с вашим капитализмом и рынком, с вашими фирмами… Ну что ты притих, говнюк? Скажи все, что обо мне думаешь, разрешаю, стрелять не буду…

Толмачев столь любезным приглашением не воспользовался, сидел, сжав губы, чуть ссутулившись, Лика временами поглядывала на него с надеждой – и ее взгляд вновь становился потухшим.

– Вы у меня, братцы-кролики, получите урок на всю жизнь, – сказал Родион, успокоившись. – Такой, чтобы вас потом десять лет трясло от омерзения к друг к другу. Тут надо подумать… Тебе не жаловалась эта очаровательная блядь, как я ее немного проучил? (Толмачев непроизвольно обернулся к Лике.) Нет, не жаловалась… Ладно, убивать я вас не буду, – криво усмехнулся, чувствуя упругую пульсацию под черепом. – Ты у меня сейчас поставишь ее рачком, и натрахаетесь от души, это я вам гарантирую, только, непременное условие, под моим чутким руководством… Я вам буду творчески подсказывать, что и как. Думается мне, после сегодняшнего вечера вам долго не захочется играть в эти игры в прежнем составе… Потом можете написать оперу. – Он мотнул головой в сторону райотдела. – Вот где посмеются господа менты, а если еще и в газеты попадет…

– Лика! – вскрикнул Толмачев.

Попытался ее удержать, но она уже спрыгнула с дивана, встала перед Родионом, придерживая на плече съехавшую простыню, сверкая глазами, разъяренная и прекрасная:

– Нет уж, второго раза не дождешься… Ты ноль, понятно? Маленький злобный ноль с вислым члеником, ничтожество шизанутое, завистливая бесполезная тварь… Я тебе устрою психушку в сжатые сроки, там тебе и место на всю оставшуюся…

ЧШШ-ПОК!

Пистолет дернулся в руке. Она падала медленно, уронив сначала руку с плеча, и простыня опередила ее, нелепым комом оказавшись на полу за миг до того, как Лика повалилась лицом вниз на пушистый ковер. Родион так и не понял, хотел он нажать на спуск или все произошло само по себе, волей неведомой силы, накрывавшей его последние дни шапкой-невидимкой, уводившей от погони, берегущей от провала…

Толмачев рванулся к нему, рыча что-то.

ЧШШ-ПОК! ЧШШ-ПОК!

Кровь из шеи хлынула так, словно прорвало водопроводный кран. Родион отскочил, чтобы не испачкаться, смотрел, как зачарованный. Из-под неподвижного тела растекалась темная лужа, толстые мягкие ворсинки ковра тонули в ней, и Родион поймал себя на том, что прикидывает с азартом болельщика, скоро ли ширящаяся лужа достигнет Ликиной щиколотки… Где-то глубоко в сознании слышался беззвучный вопль, но тут же на смену минутной растерянности пришла прежняя собранность.

Он посмотрел на лежащих холодным взглядом ремесленника. С Толмачевым все было кончено – кровь, полное впечатление, вытекла до последней капельки. Плечи Лики, казалось, вздрогнули.

Чужая сила водила его рукой, кто-то вновь управлял телом, вкладывая в мозг решимость и хладнокровие. Вытянув руку, Родион сделал два контрольных выстрела. Сунул пистолет за пояс, сел и закурил. В голове клубился хрустальный звон – именно так, клубился звон…

– Ну, вот мы и в разводе… – сказал он тихонько, не в силах избавиться от ощущения, будто кто-то проговорил это за него, пошевелил за него его губами.

Докурил сигарету до фильтра – неглубокими, неторопливыми затяжками. Все складывалось прекрасно: блудная супруга отправилась в мир иной, значит, дочка остается с ним, и не все еще, возможно, потеряно, есть шанс сделать из нее человека, выбить из головы поклонение перед лакированными машинами и удачливыми бизнесменами обоего пола, вернуть в прежний мир, к прежним ценностям и идеалам. Прости, Зайчонок, так получилось. Она бы тебя искалечила, любящая мамаша… А с Соней вы подружитесь, и потом, там, в Екатеринбурге, твой папа будет уже не жалким консортом… Есть еще шанс.

Старательно протерев платком все, до чего дотрагивался, он вышел в коридор, запер дверь снаружи и направился к лестнице, уже не обращая внимания на шарахнувшиеся за угол полупрозрачные сгустки тумана. Покинул здание через черный ход – он был для того и предназначен, чтобы выйти отсюда незамеченным, дверь запирается изнутри, а снаружи ручки нет…

Перешел улицу, равнодушно обогнув троицу беседовавших возле остановки милиционеров – из рации у одного доносились неразборчивые сквозь треск помех реплики, завернул за угол и сел в машину. Подумал, что нужно бы поехать к Соне и договориться насчет толкового алиби, но тут же отбросил эту идею. Все должно было обойтись и так. Зойка отправилась с подружками на дискотеку, он предусмотрительно сказал ей, что собирается смотреть фильм по видео, – пусть потом следователь доказывает, что дома его не было. Спал здоровым алкогольным сном, хватив лишнего из-за бытовых сложностей: супруга вновь работала до полуночи, скучно было сидеть одному… А пистолет через четверть часа попадет в тайник, под кучу старых железяк…

…Приехав домой, он и в самом деле поставил французскую комедию. Когда вернулась Зойка, никакого удивления из-за отсутствия матери не выказала – как и он, держась со всегдашним спокойствием. В одиннадцать она отправилась спать, а Родион решил было ради пущего правдоподобия обзвонить парочку больниц в поисках законной супруги, но передумал. Ему шептали на ухо, что это, наоборот, как раз и покажется подозрительным – пожалуй, в такой ситуации ничего не ведающему, но злому до предела мужу стоит хватить пару стаканчиков и завалиться спать. А утром поскандалить вдоволь – должна же она утром вернуться?!

Зойка поутру удивлялась, но не особенно. Предположила вслух, что мама, должно быть, вынуждена была по неотложной необходимости поехать в Манск, на радиозавод, – такое уже случалось, звонить было некогда… Однако Родион перехватил в зеркале вполне женский взгляд дочки – быстрый, всепонимающий, насмешливый. Неужели знала или догадывалась? В самом деле, почти взрослая девушка, что-то соображает. Все бы ничего, но эта насмешка во взгляде – мимолетная улыбочка посвященной во взрослые тайны и проблемы полусозревшей соплюшки, исполненная даже не иронии в адрес конкретного человека, то бишь недотепы-папочки, а извечной женской солидарности, которую дочери праматери познают еще в колыбели…

В восемь двадцать пять раздался короткий звонок. Родион, ожидавший его, кинулся к двери опрометью, как и полагалось в его ситуации разъяренному, перенервничавшему мужу.

Это был не милиционер, а, как он и ожидал, белобрысый молодой здоровяк в приличном костюме и при галстуке – Ликин шофер, он же телохранитель и мальчик на побегушках. Родион решительно не помнил, как его зовут, хотя Лика и говорила.

– Простите, можно Анжелику Сергеевну? – вежливо спросил белобрысый холуй.

Перекосившись должным образом от нешуточного удивления, Родион помолчал немного и агрессивно бросил:

– Вам, по-моему, виднее, где она может быть…

– Простите? – Холуенок был невозмутим.

– Домой она со вчерашнего дня не возвращалась, – сказал Родион. – Ясно?

– Вы серьезно?

– Серьезно! – рявкнул Родион с видом доведенного до белого каления подкаблучника. – Как уехала вчера утром с вами, так и не появлялась! Если встретите, будьте так любезны передать: могла бы хоть позвонить… – и шутовски расшаркался: – Я, конечно, в меру своего убогого разумения понимаю, что такое бизнесменские хлопоты, однако звякнуть могла бы – или вам поручить, в конце концов… Всего хорошего! – и решительно захлопнул дверь перед носом опешившего холуя.

Тот не стал звонить вторично – затопотал вниз по лестнице. Выглянув в окно, Родион разглядел, что белобрысый, сидя за рулем сверкающего БМВ, что-то с озабоченным видом талдычит в трубку радиотелефона. Выслушав короткий ответ, отложил телефон и выехал со двора. Родион довольно ухмыльнулся вслед – каша заваривалась…