Невинный сон Перри Карен
Робин бросила на меня косой взгляд и медленно покачала головой.
Когда за окном послышался шум «Ягуара», я уже был на взводе. Я чувствовал, что Робин хотелось провести этот вечер дома вдвоем со мной, но и она тоже была чем-то взволнована. Она уселась в гостиной; я зажег камин, сварил кофе и добавил в него немного виски.
– Гарри, еще столько дел, – сказала Робин.
Она произнесла эти слова как-то грустно. Мне захотелось ее подбодрить, но не успел я открыть рот, как в дверь позвонили. Я вскочил со стула и кинулся в переднюю.
Я открыл дверь и оказался лицом к лицу с исполнительницами рождественских гимнов. Две девочки с голодным выражением лица во всю мочь распевали «Динь-дилень». Когда они закончили, одна из них сказала: «Эй, мистер! Веселого Рождества!» – и потрясла перед моим носом пластмассовой кружкой. В ней звенели монеты. Чуть поодаль, опершись о клюку, девочек ждал здоровенный детина. Я пошарил в кармане, протянул им все монетки, которые удалось наскрести, и девочки тут же ринулись к своему телохранителю, а затем – к соседнему дому.
– Кто это был? – спросила Робин.
– Рождественские певички, – ответил я.
Сгустились сумерки, и мы, погрузившись в мирную тишину, лишь время от времени перебрасывались короткими фразами. Положение было своеобразное: со стороны, наверное, казалось, что течет обычная беседа, но мне-то было ясно, что эти редкие фразы исходят не от меня, а от какого-то человека по имени Гарри, который говорит, как Гарри, и ведет себя, как положено Гарри. А сам я уже совсем другой и совсем в ином месте. Внутри у меня все клокотало. Я был весь в ожидании вестей. В последние недели я спал тревожно. Мне снилось, будто я снова на пустынных улицах Танжера, задыхаюсь от пыли, а под ногами у меня вьются и шуршат страницы сотен книг. Проснувшись, я все еще ощущал пыльный налет у себя во рту и беспредельную пустоту внутри. Я знал, что уже больше пяти лет живу в ловушке, застыв на том самом месте, где меня сразило несчастье. А теперь у меня появился шанс все это изменить. Мне хотелось поддержать Робин, но из-за того, что происходило, я не в силах был этого сделать. Я сидел рядом с ней, и меня так и подмывало рассказать о своих поисках, но мне казалось, что ее это только расстроит, и я откладывал свое признание до более удачной минуты, до самой правильной минуты. Я знаю, это звучит нелепо: ведь в данном случае я же не собирался делать ей предложение и не искал удачного момента, чтобы с нею познакомиться, или первый раз поцеловать, или что-нибудь в этом роде. Я теперь вел себя импульсивно, непредсказуемо, и когда позвонили в дверь, я именно так и поступил. Я вскочил со стула и, не говоря ни слова Робин, схватил пальто.
– Гарри?
– Я скоро вернусь.
– Что случилось?
– Мне надо кое-что сделать.
– Что сделать?
– Я расскажу тебе позже.
– Это нельзя отложить?
– Нет, никак нельзя.
Она последовала за мной в переднюю.
– Гарри, что происходит?
– Ничего особенного. Я скоро вернусь.
Я должен был придумать хоть какую-то причину. Хоть как-то объяснить свой уход. Но я лишь бормотал что-то невнятное.
– Если ты идешь выпить по рюмочке со Спенсером, так и скажи. – В голосе ее звучало разочарование.
Я зажмурил глаза, сердце бешено колотилось. Я сказал себе, что скоро все это кончится, и тогда она все узнает. Тогда я смогу ей все рассказать. Но сейчас мне хотелось одного – как можно скорее уйти.
Я открыл входную дверь и увидел Спенсера: он сидел в машине, склонившись над рулем, и по его усталому лицу блуждала улыбка. Я услышал, как Робин, стоя за мной, раздраженно вздохнула. Приезд Спенсера, его старый «Ягуар», резкость его торможения, его беспечно безразличный вид, – все это не смягчило моего ухода. Я повернулся к Робин, чтобы поцеловать ее на прощание, но на лице ее отражался один лишь упрек.
– Иди уже, – сказала она и, потуже затянув халат, проводила меня грустным взглядом.
Я снова ее обидел. Но на этот раз дело того стоит, сказал я себе. На этот раз дело того стоит.
– Проблемы с супружницей? – спросил Спенсер, когда я сел в машину.
– Заткнись! Лучше скажи мне, куда мы едем.
– Ну, у меня есть адрес. Ты бы знал, чего мне стоило его раздобыть! Ты у меня, само собой, в долгу. В любом случае когда мы туда приедем…
Он так и не закончил фразу, и мы продолжили путь в молчании. Стемнело, пустынные улицы города казались усталыми и бесцветными. Я прижался виском к окну и наслаждался его прохладным прикосновением. Моего возбуждения как не бывало – внутри одна пустота. Спенсер обвинил меня в том, что я весь ушел в себя, но я, не обращая на него внимания, продолжал провожать взглядом мутные пятна уличных фонарей и серые дома в дождевых подтеках.
На меня вдруг накатило воспоминание о поминальной службе, устроенной нами по Диллону. Мы собрались целой группой у родителей Робин – друзья, родные, люди, которые искренне нам сочувствовали, те, кого тронула наша боль. Говорили слова, кто-то читал стихи, напоминавшие молитвы, кто-то молча плакал. Робин сидела рядом со мной, ее сухие глаза были широко открыты, все тело напряжено. Она изо всех сил старалась не выдать свою скорбь. Я хотел взять Робин за руку, но она резко отдернула ее. И в этом жесте я мгновенно почувствовал ее гнев, ее глубоко скрытую ярость. Меня поразило, сколько в этом незначительном жесте было непривычной жестокости, и я тогда понял: она во всем винит меня и никогда мне этого не простит. Не важно, какие слова были сказаны, чтобы смягчить мои муки и отчаяние, этот упрек будет изо дня в день сопровождать ее боль. Я сидел огорошенный, смахивая навернувшиеся от потрясения слезы. А потом, словно почувствовав сожаление, Робин смягчилась и сама взяла меня за руку. Я не сопротивлялся. Я безмолвно просидел до конца службы, моя горячая рука неподвижно лежала в ее руке, и все это время я думал об одном: в самом сердце нашей любви появилась червоточина.
– Приехали, – сказал Спенсер, сворачивая к однотипным домам за невзрачным отелем и паркуя машину рядом с пустырем. – Дом прямо тут.
Спенсер указал на противоположную сторону улицы.
Я очнулся от своих воспоминаний и вздрогнул. Я был растерян и не очень понимал, что же сейчас надо делать. Я посмотрел на Спенсера.
– Ну? Что же теперь?
– Жди и наблюдай. Жди и наблюдай. Никакой спешки. – Он, видимо, и сам не имел понятия, что теперь следует делать. – Мы лишь ищем подтверждения. И больше ничего. Когда мы получим подтверждение, мы перейдем к следующему этапу.
– Но машины нет на месте. – Меня вдруг охватила паника.
– Это ничего не значит.
Прошло несколько минут. Спенсер постукивал пальцами по приборной панели, а я закурил очередную сигарету и стал обдумывать план действий.
– Черт возьми, – сказал Спенсер и взялся за ручку двери.
– Что ты делаешь? – Я схватил его за руку.
Он смахнул мою руку.
– Жди здесь. Я через минуту вернусь.
Он хлопнул дверцей и перешел на другую сторону дороги. Он нажал кнопку звонка и в ожидании ответа принялся теребить рукава пальто. Вышла старушка и растерянно, с подозрением уставилась на Спенсера. Ни женщины, которая была на О’Коннелл-стрит, ни Диллона видно не было, одна лишь старушка. Я видел, как Спенсер включил свое обаяние, и через минуту старушка жестом пригласила его войти. Дверь за ними захлопнулась. Я заерзал на сиденье. Вся эта ситуация выводила меня из себя. Насколько я знал Спенсера, он был человеком ненадежным, даже опасным. Я подумал о том, что, наверное, стоит выйти из машины и последовать за ним в дом. Но делать этого не стал.
Я достал еще одну сигарету, но моя зажигалка вспыхнула и умерла. В машине зажигалки на месте не оказалось. Я полез в бардачок в надежде найти там коробку спичек. От того, что я там увидел, у меня перехватило дыхание.
В бардачке лежал пистолет. Черный пистолет с коричневой рукоятью лежал среди старых квитанций, конфетных оберток и пустых сигаретных пачек. Я закусил губу и провел рукой по лбу. Какого черта Спенсеру понадобился пистолет? Похоже, он замешан в гораздо более темных делах, чем я предполагал. Но меня разобрало любопытство, и я вытащил пистолет и взвесил его на руке. Тяжелее, чем я думал. Наверное, магазин полон патронов.
– Черт подери! – воскликнул я и осторожно положил пистолет на место.
Я услышал, как Спенсер щелкнул ручкой двери, и мгновенно захлопнул бардачок.
– Она продала машину, – сказал он, устраиваясь на сиденье, – но без регистрационного свидетельства. У нее не было адреса того, кому она ее продала, но был номер телефона.
– Бесполезное дело, – сказал я.
– Не волнуйся. – Спенсер завел машину. – Предоставь это дело мне. Я с ним разберусь. Но не сегодня вечером.
Я попросил у него номер телефона, но он мне его не дал, а сил спорить с ним у меня уже не было.
– Ты и оглянуться не успеешь, как я раздобуду этот адрес. И никакой Филти нам не понадобится, – сказал он.
Высаживая меня у дома, Спенсер что-то пробормотал о вытатуированной у него на ладони любовной песне. Он поднял руку, и я увидел у него на ладони номер теле-фона.
Я стоял на дорожке, и передо мной маячил наш дом. Казалось, что в нем царит мертвая тишина. Я вставил ключ в замок, и ключ сломался. Оставив его в замке, я скрипучими шагами обогнул дом и подошел к задней двери. Не хотелось звонить в дверь и будить Робин. Отлично, придется пробираться взломщиком в собственный дом. Именно это я и сделал. Я с размаху ударил локтем по стеклу задней двери, и… никакого эффекта! Глухой стук – и только! Я поднял камень, разбил им стекло, просунул руку и повернул ключ в замке.
Робин не проснулась. Зато рука заныла от боли; я посмотрел на нее и увидел, как по тыльной стороне ладони растекаются ручейки крови. На кухне я включил кран и стал ждать, пока вода как следует нагреется. Тело ломило от усталости, а в голове роились тысячи мыслей: события вечера проносились одно за другим, и я знал, мне теперь не уснуть. Подумал о снотворном. Нет, я к нему больше не притронусь. После Танжера – ни за что! Я сидел на кухне в темноте, с перевязанной полотенцем рукой. При свете телефона я принялся за чтение «Книги мертвых» – той, что дал мне Хавьер. Я открыл ее на главе, которую следовало читать при спуске на воду корабля длиной в семь локтей, построенного из зеленого камня Чачау. Глава пленила меня своей поэзией: «Сотвори рай из звезд и умасти его благовониями. На новом камне нарисуй красками Ра и помести этот камень на носу корабля. Потом сотвори тело умершего, сделай его совершенным и положи его на корабль. Пусти тело это по волнам на корабле Ра, и сам Ра улицезрит его».
Я налил себе виски и продолжил чтение.
«Не изымай сердца из тела, в нем весь ум и чувства, и в загробной жизни человеку оно понадобится».
Я взял с полки лист бумаги и сделал набросок образа Диллона. Я нарисовал ему сердце и заштриховал его.
«Сотвори тело умершего, – сказано было в книге. – Сделай его совершенным. Положи на корабль».
Я налил себе еще стаканчик. Я то дремал, то читал, то рисовал. Я впал в нечто вроде транса. Я прочитал молитву из книги и наконец забылся тревожным сном.
Мне снилось землетрясение в Танжере. На этот раз я не пошел к Козимо, а остался с сыном. Я через горящее здание прошел в книжную лавку. Пламя меня не обжигало. Я был не подвластен его жару. Я шел сквозь огонь. На мне был зеленый амулет. Он меня защищал. Я нашел сына: он спрятался за одним из книжных шкафов. Но он меня не увидел. Я старался ему что-то сказать, но он меня не слышал. Губы мои онемели, я не мог произнести вслух ни слова. Я попытался поднять сына, но мои руки прошли сквозь его тело. И тут я увидел, как в лавку ворвался мужчина; он дерзко ринулся к прилавку, наклонившись, не раздумывая, схватил Диллона и унес его прочь.
Я проснулся как от толчка и растерянно, с изумлением увидел, что сижу в темноте за кухонным столом, и все вокруг меня покрыто налетом холодного голубого света. Я был не один. Робин стояла возле окна спиной ко мне и вглядывалась в сад. Я не задернул занавески, и было видно, что ночь стоит ясная. Светила почти полная луна, и из-за падающего снега ее свет казался серебристым. Робин ежилась от холода. На ней была моя футболка, я видел ее стройные ноги и маленькие босые ступни, которым явно было зябко на холодном кафельном полу. Она стояла неподвижно, словно глубоко задумавшись, словно она следила за падающим снегом и словно на что-то опиралась для устойчивости. Робин застыла в такой неподвижной позе, что казалось, будто она наблюдает за кем-то на улице. Я вытянул шею, чтобы разглядеть, бродит ли кто-то за окном, но там никого не было. Лишь темнота, снег и лунный свет.
И тут Робин обернулась. Я увидел, как по лицу ее текут слезы, и вздрогнул. В ту минуту она казалась холодной и прекрасной. И печальной.
– Что такое? – тихим хриплым голосом спросил я. – Милая моя, что случилось?
Робин потупилась, покачала головой, и когда она заговорила, в голосе ее было столько грусти и сожаления, что мне стало больно. В ее голосе звучала такая тоска, будто он говорил: «Я думала, у нас началась новая жизнь. Я думала, все это в прошлом».
– Он мне приснился, – прошептала она. – Столько времени прошло, а он мне по-прежнему снится. Казалось, что все это наяву. Он был здесь. Диллон был здесь. Вот там, он играл в саду.
– Робин…
Но она покачала головой, отвернулась и снова уставилась в окно; и в ее позе была какая-то недоверчивость, точно она, обшаривая взглядом замерзшую землю, пыталась увидеть на ней доказательства – скажем, следы на снегу, – хоть что-нибудь, подтверждающее ее немыслимое предположение.
Я подошел к ней и обнял ее за плечи. «Еще немного, – подумал я. – Продержись еще немного».
– Сегодня канун Рождества, – бесстрастно произнесла Робин.
А потом вырвалась из моих объятий и зашагала прочь.
Глава 12. Робин
Утром в канун Рождества приехали родители. Дверь им открыл Гарри, потому что я в это время, склонившись у духовки, сцеживала жир с гуся.
– Какая прелесть! – услышала я голос матери, обращенный к передней.
– Здравствуйте, Аврил, – ответил Гарри.
Наступила короткая пауза, во время которой он наверняка наклонился, подставил ей щеку, а она запечатлела нежный поцелуй за его ухом.
– Я рад вас видеть.
– Здравствуй, Гарри.
– Джим, давайте я вам помогу.
– Спасибо. Одному Господу известно, что во всех этих сумках. Похоже, Аврил собирается у вас перезимовать.
– Тут лишь всякие мелочи. Нет никакой нужды, Джим, поднимать из-за них столько шума.
Закрылась входная дверь, и я, вытерев руки о фартук, вышла их встретить.
– Радость моя!
Мать отлично выглядела: красное шерстяное платье, помада, которая соответствовала ему по тону, идеальная укладка и бриллиантовые серьги. Мать протянула пальто Гарри и подошла обнять меня.
– Счастливого Рождества, мамочка, – сказала я, ощущая тепло ее рук и легкий запах шерри. – Уже выпили? А что скажут соседи?
– Ну что ты! Крохотный стаканчик шерри, только и всего. И именно соседи и заставили его выпить.
– Точно, заставили. Бились с ней насмерть. Ну, где моя девочка?
Мой отец был маленького роста, а волосы у него на голове можно было легко пересчитать еще во времена моего детства. При этом он обладал почти военной выправкой и суровым голосом, что на самом деле никак не соответствовало его мягкой натуре. Отец крепко обнял меня, а потом отстранил и своими маленькими проницательными глазами внимательно всмотрелся в мое лицо. Затем он твердо кивнул: то ли одобрил, то ли наоборот – по его взгляду подчас ничего нельзя было понять.
Позади него мать хвалила Гарри за его внешний вид, и действительно, мой муж выглядел замечательно. Он недавно подстригся, утром тщательно побрился, и на нем была черная кашемировая рубашка. Я посмотрела на него и почувствовала облегчение. Он поднял на меня глаза, встретился со мной взглядом, улыбнулся, и все мои тревоги о сегодняшнем дне вмиг улетучились.
Мой отец уже давно не был в этом доме – доме своего детства, – и ему захотелось увидеть, что в нем переменилось. И вот мы вчетвером отправились бродить по комнатам. Мы с Гарри показывали то, что уже сделано, и рассказывали о том, что собираемся сделать. Во время нашего обхода отец то и дело с серьезным видом кивал, и снова было непонятно, одобряет он нашу работу или просто воздерживается от суждения. С другой стороны, моя мать то и дело весело откликалась на наши объяснения и отпускала нам восторженные комплименты. Она явно решила вести себя оптимистично и доброжелательно. Я знала, что эта наигранная веселость долго не продержится – Гарри от нее лез на стену, – но я была ей благодарна за старания и за ее решимость провести этот день самым наилучшим образом.
Наш тур завершился в студии Гарри, и пока мы стояли в холодном бетонном гараже, Гарри показывал нам сооруженные им полки, рассказывал, как расчистил помещение для работы и сделал новое освещение. Он говорил, а я обводила взглядом студию, пытаясь определить, где теперь стоит ящик с тайными рисунками. Но его нигде не было видно.
Мать театрально задрожала.
– Господи, ну и холодно же здесь. Может, вернемся в дом?
– Вы, девочки, идите в дом, – сказал отец, – а я хочу взглянуть на кое-какие работы.
Он присел на корточки перед прислоненными к стене картинами. Мой отец всегда выказывал интерес к работам Гарри, а Гарри, в свою очередь, радовался его вниманию. Мне было приятно, что у этих двух мужчин – самых мною любимых мужчин – есть общие интересы.
Мы вернулись на кухню, и я заглянула в духовку.
– Как вкусно пахнет, – заметила мать.
Я жарила в духовке картофель с пастернаком, кабачками, луком-шалотом и чесноком. Аромат этой компании разносился по всей кухне.
– Ты отлично готовишь, – сказала мать, – стоит тебе только захотеть.
– Спасибо за комплимент, мамочка.
– Кстати, это касается не только готовки. Ты такая умная и такая талантливая.
Я посмотрела на мать: в ее взгляде сквозило сожа-ление.
– Мам, перестань.
– Перестань что? – спросила она и улыбнулась. – Сегодня Рождество. Давай-ка выпьем. Где у вас штопор?
Пока она открывала бутылку вина, я пошла в столовую за бокалами. Она налила два бокала, а когда я спросила, не позвать ли отца и Гарри, она отмахнулась.
– Они сами о себе позаботятся. Пусть делают что хотят. Давай побудем вдвоем и насладимся компанией друг друга. За хорошее настроение, доченька!
– За хорошее настроение!
Мы чокнулись, и я подождала, пока она допьет вино. А когда она поставила бокалы на кухонный столик, я ей все и выложила.
– Мам, я беременна.
Она изумленно уставилась на меня, прижала руку к груди, и из нее вырвалось нечто среднее между вздохом и рыданием. А потом, не говоря ни слова, она подошла ко мне и обняла меня, и я почувствовала силу и страстность ее объятия. Мы отстранились друг от друга, и я увидела в ее глазах слезы. Она покачала головой и сказала:
– Это замечательно. Радость моя, это замечательно.
И вдруг мать зарыдала. Я изумленно увидела, как она, прикрыв трясущимися руками лицо, яростно трясет головой, а по щекам у нее растекается тушь с ресниц.
– На, возьми, – сказала я и протянула ей кусок бумажного полотенца.
Мать вытирала с лица тушь и пыталась прийти в себя, а я поглаживала ее по спине.
– Ты в порядке? – спросила я.
– Он был чудным ребенком. Диллон, – все еще тряся головой, проговорила она. – Ты же знаешь, я очень его любила. Я его обожала.
– Знаю, мама.
– Я каждый раз сомневаюсь: заговорить о нем при тебе или нет? Мне так не хочется тебя расстраивать. Но что есть, то есть… Я безумно по нему скучаю.
Она произнесла это страстно и снова расплакалась. Я почувствовала, что во мне тоже все заклокотало, но я изо всех сил сдерживала свои чувства.
– Я знаю, мама, тебе было нелегко.
– Радость моя, – сказала мать, повернулась ко мне, взяла мое лицо в ладони и улыбнулась мне сквозь слезы. – Еще один ребенок. Ты не представляешь, что это для меня значит. Даже не представляешь.
Открылась дверь, и в комнату вошел Гарри, а за ним отец. Они на ходу продолжали беседовать, но, заметив нас и увидев на лице матери слезы, оба замерли.
– Джим! – воскликнула мать. Отец уже шагал к ней, озабоченный и растерянный. – Замечательная новость.
Она рассказала ему, и отец тут же обнял меня, а в минуту нашего объятия я почувствовала, как его тело сотрясается от каких-то глубоко запрятанных чувств. Потом он отстранился, посмотрел на меня и одобрительно кивнул.
А позади него мать обнимала Гарри, смеялась, вытирала слезы. Она потянулась за своим бокалом вина и на полпути остановилась.
– Вино? Какое вино? Мы должны пить шампанское! У нас праздник!
Отец словно вдруг очнулся, и оба они принялись искать бокалы для шампанского и снимать серебристую обертку с «Вдовы Клико». Оба они веселились с каким-то детским упоением.
Мы с Гарри переглянулись. Я улыбнулась ему, и мой взгляд говорил: «Ну, не чудесно ли это? Видишь, какую радость уже приносит этот ребенок? Как он врачует раны?»
Лицо Гарри было неподвижно и непроницаемо. Отец протянул ему бокал шампанского, и Гарри отвернулся.
Обед получился роскошный. Я бы даже сказала – чересчур роскошный. Свечи и льняные салфетки, букеты цветов и белая фарфоровая посуда; серебряные приборы и белая накрахмаленная скатерть, а из стереопроигрывателя доносились негромкие звуки рояля – Билл Эванс. Обед начался с копченого лосося, за ним последовал паштет, а потом, чтобы перебить вкус прежней еды, лимонный шербет. Беседа за столом была живой и беспечной. Сначала поговорили о моей беременности: мы с Гарри рассказали родителям кое-какие подробности. Потом разговор перешел на более серьезные темы: положение в экономике, когда развалится наше правительство, и за кого мы будем голосовать на следующих выборах. Нас было всего лишь четверо, но шума от нас было по крайней мере как от восьми, и, несмотря на тему разговора, беседа была оживленной и приподнятой.
На кухне Гарри разрезал гуся, а я перекладывала печеные овощи в салатницы.
– Все идет хорошо, – сказала я Гарри.
Поглощенный своим делом, он только что-то пробурчал себе под нос.
– Ты в порядке?
– Я?
– Да, ты. Когда я им рассказала о ребенке, ты как-то притих.
– Ну да. Я не думал, что мы уже начали посвящать всех в это событие. Только и всего.
– Гарри, они не «все», они мои родители.
– Я знаю. Я просто подумал, что мы должны были обсудить это заранее.
– Но ты на меня не сердишься?
Гарри положил на стол нож и поцеловал меня.
– Конечно, не сержусь.
– Это хорошо. Ты видел, как они восприняли эту новость? Видел, как они обрадовались?
Гарри улыбнулся:
– Видел.
Он повернулся к столу, взял нож и снова принялся за гуся, а я понесла овощи в столовую.
Едва мы подали торт, пропитанный амаретто, как у Гарри зазвонил телефон. Телефон лежал на каминной полке, и как только Гарри взял его в руки и посмотрел, кто звонит, выражение его лица переменилось. Он тут же встал и, извинившись, собрался уходить.
– Гарри, – тихо сказала я. – Сегодня Рождество. Какое-то чрезвычайно срочное дело?
– Я через минуту вернусь. – Проходя мимо меня, он легонько сжал мне плечо. – Обещаю.
Он вышел из комнаты, а мы продолжили беседу; мать перевела разговор на моего брата Марка и его новую подружку Суки, и мы стали гадать, долго ли продлятся их отношения. При этом я все время прислушивалась к беседе в соседней комнате. Гарри говорил приглушенным голосом, и я не могла разобрать ни слова. Но когда он вернулся в комнату, он был оживлен, и глаза его возбужденно блестели. Гарри сел за стол, уперся одной рукой в подбородок, а другой принялся постукивать по столу. Он барабанил по нему снова и снова, и, судя по выражению его лица, мысли его были где-то совсем далеко, и ему не сиделось на месте. Мне стало не по себе. Его вид меня тревожил. Я видела, что последние недели Гарри был нервным и вел себя непредсказуемо, и вспомнила слова Лиз: «Его прежние проблемы». Я внимательно наблюдала за Гарри, настолько внимательно, что и сама почти ничего не слышала из разговора родителей.
Когда отец задал Гарри какой-то вопрос, тот, похоже, даже не заметил, что к нему обратились, и я вдруг рассердилась. Почему он себя так ведет? Все шло замечательно, с какой стати вдруг устраивать сцену?
Гарри ушел на кухню сварить себе кофе, и я последовала за ним. Он стоял посреди кухни, уставившись в пол и почесывая макушку.
– Кто это был?
– Что?
Гарри поднял на меня глаза, и во взгляде его мелькнуло нечто дикое. Его тщательно причесанные волосы теперь были всклокочены, в свете кухонного света его лицо казалось бледным и встревоженным, под глазами легли тени.
– Кто тебе звонил? После этого разговора ты все время о чем-то думаешь. Кто это был?
Гарри глубоко вздохнул.
– Спенсер.
Я сморщилась. Гарри заметил это, и на лице его мелькнуло раздражение.
– Робин, это вовсе не то, что ты думаешь.
– Брось, Гарри. Со Спенсером это всегда одно и то же – неприятности.
Гарри задумчиво посмотрел на меня и прикусил губу, как будто раздумывал: сказать мне или нет?
– Так что? – нетерпеливо спросила я.
Не глядя мне в глаза, Гарри подошел ко мне, и я вдруг поняла: то, что он собирается мне сказать, важно. Мое сердце сжалось.
– Это Диллон, – едва слышно произнес он. – Я его нашел.
Наступила тишина. Мы оба молчали.
Когда ко мне наконец вернулся голос, он был низкий и хриплый, и я могла только шептать:
– Диллон умер.
Гарри медленно покачал головой:
– Нет, Робин, он не умер. Он жив. Он жив, и я его нашел.
Говорил он негромко, но в словах его звучала спокойная уверенность. Глаза его точно светились изнутри. Меня пробрала дрожь.
– Это правда, Робин. Послушай, я знаю, что в это трудно поверить, но ты должна с этой мыслью свыкнуться.
– Гарри, прекрати.
– Послушай. Я знаю, это кажется безумием, я знаю, что ты считаешь, я сошел с ума, но все-таки выслушай меня. Помнишь тот день, когда была демонстрация? В конце ноября. Тогда я его и увидел. В толпе. С какой-то женщиной. Он сейчас, конечно, взрослее, но я его узнал. Я мгновенно его узнал: те же глаза, то же лицо. Он посмотрел на меня, и я тут же сказал себе: это он. Он был с какой-то незнакомой женщиной. Я не успел к нему подойти, как она его увела. Но я нажал на Спенсера, а он нажал на своих приятелей в полиции, и они раздобыли видеосъемки…
Он рассказывал и рассказывал. Его голос то и дело возбужденно взлетал вверх, слова торопливо сыпались одно за другим. Глаза его расширились, жесты становились резче и стремительнее. Я видела, что он шевелит губами, но до сознания смысл его слов не доходил, они пролетали мимо меня, словно пух от одуванчиков.
Я вдруг почувствовала себя изможденной. Сколько труда я положила на приготовление к сегодняшнему дню. А что уж говорить о том, что было раньше… Казалось, что последние пять лет я взбиралась в гору, тащила за собой что-то тяжелое, и вот теперь, когда я уже почти на вершине, на пути встретилась преграда, преодолеть которую у меня больше не было сил. Я вспомнила о тех неделях, когда Гарри вернулся из Танжера, в каком опасно нервозном состоянии он был, об этих адских неделях, – я ведь была уверена, что все это позади! Я себя убедила, что Гарри почти что выздоровел. Но теперь, увидев эти дикие глаза, я поняла: рана еще не зажила. Он сорвал повязку и обнажил страшную кровоточащую болячку. Из меня словно выжали все соки.
Гарри замолчал и вопросительно посмотрел на меня.
– Нет, – медленно покачав головой, сказала я.
Он последовал за мной в столовую, где в неловком молчании, перебрасываясь тревожными взглядами, сидели мои родители. Трудно было сказать, слышали ли они что-нибудь из нашей беседы.
– Робин, не уходи от разговора со мной. Ты должна меня выслушать. Ты должна понять.
Я обернулась к нему, и гнев придал мне силы.
– Понятно одно: ты слишком много выпил.
– Что? Нет-нет, послушай, я не пьян…
– Что ж, значит, ты сумасшедший. В любом случае я не хочу ничего такого слышать.
Отец поднялся из-за стола и кивнул матери, которая, вся подобравшись, с тревогой переводила взгляд с меня на Гарри.
– Пошли, Аврил. Давай займемся посудой.
Они прошли мимо Гарри, но он смотрел на меня в упор и, похоже, их даже не заметил.
– Зачем ты это делаешь? – Я почувствовала усталость и жалость к себе, я никак не ожидала такого оборота событий. – Почему ты пытаешься испортить сегодняшний вечер?
– Я не пытаюсь…
– Я знаю, ты не хотел, чтобы приходили мои родители. Ты ненавидишь Рождество. Но это? Но сделать такое? Сказать мне такое? О Диллоне?
Я яростно замотала головой, чувствуя, как к горлу подступает комок.
– Гарри, это уже слишком.
Он застыл на месте, будто что-то обдумывая.
– Подожди меня здесь, – сказал он и вышел из комнаты.
Я опустилась на стул, положила руки на стол и уткнулась в них головой. Мне казалось, что засни я сейчас на неделю, мне и того будет мало.
Гарри вернулся со своим компьютером, и я, устало подняв голову, наблюдала, как он включил его, вставил в него диск и прокрутил запись до нужного ему места.
– Вот! – торжествующе заявил Гарри и повернул ко мне монитор.
На экране появилось зернистое изображение женщины, ведущей за руку мальчика. Гарри нажал кнопку «старт», и картинка ожила: женщина и мальчик шли к машине.
– Видишь? – спросил Гарри.
– Мальчик как мальчик, – сказала я. – Это мог быть кто угодно.
Читать бесплатно другие книги:
