Лики Срединного царства. Занимательные и познавательные сюжеты средневековой истории Китая Непомнин Олег
Борьба и творчество Хуан Цзунси
Пекинский суд еще до начала этого памятного слушания 1628 года понимал всю щекотливость своего положения. Истец — восемнадцатилетний юноша гневно требовал смертного приговора для двух ответчиков. Оба были ставленниками клики дворцовых евнухов. По ложному доносу этих двоих в тюремном застенке погиб его отец — член недавно разгромленной евнухами группировки реформаторов Дунлинь. Пылкий молодой человек вызывал у судьи симпатию, сочувствие и уважение. Во-первых, он уже был кандидатом на получение ученой степени (чжушэн). Во-вторых, в своей мести неуклонно следовал сыновнему долгу. А это была одна из самых почитаемых норм конфуцианской этики. Тем не менее прислушаться к зову своего сердца судья не спешил. Дело в том, что истец приехал из южной приморской провинции Чжэцзян. Он был небогат и не имел сильных покровителей в Пекине. Иное дело ответчики — крупные чиновники, богатые люди, пользовавшиеся поддержкой влиятельных дворцовых евнухов. Связываться с такой силой опасно! Да и ответчики упорно отметали предъявленное им обвинение. Более того, эти двое начали встречный процесс. Однако у одного из доносчиков сдали нервы. И он тайно послал истцу очень крупную взятку. Юноша с омерзением и гневом отверг сделку. А затем довел факт подкупа до сведения судьи. На очередном слушании дела взяткодатель все отрицал. Вот тогда-то и произошло невиданное. Молодой человек выхватил из своего левого рукава длинное железное шило, бросился на мерзавца и ранил его. Если бы тот вовремя не отпрянул, то пал бы мертвым. Ринувшиеся к нему на помощь судебные приставы парировали второй разящий удар яростного мстителя. Видя бесполезность дальнейшей борьбы, нападавший молча и гордо удалился. Вскоре весь Пекин только и говорил о случившемся. Все порядочные люди горячо одобряли порыв сына, мстящего за отца. Имя юноши было у всех на устах. Так в политическую жизнь Китая вошел Хуан Цзунси — в последующем гордость китайской науки и культуры.
С середины XVII столетия на интеллектуальном небосклоне Срединного государства сияли три светила. Это был Хуан Цзунси (Хуан Личжоу, 1610–1695), Гу Яньу (Гу Тинлин, 1613–1682) и Ван Фучжи (Ван Чуаншань, 1619–1692). Три выдающихся ученых-энциклопедиста, крупных мыслителя и пламенных патриота. Самой значительной фигурой в этой блестящей плеяде талантов бесспорно оставался Хуан Цзунси. Сферы его интересов — математика, география, теория музыки и календарные расчеты. Хуан стал творцом историко-философской науки в Китае, создав классические работы по истории философии эпох Сун, Юань и Мин. Эти династии правили в Китае в X–XVII веках.
С детства Хуан Цзунси отличался выдающимися способностями и тягой к знаниям. В тринадцать лет он, выдержав государственные экзамены, получил первую ученую степень. Он находился под сильнейшим нравственным влиянием отца — Хуан Цзунсу (1584–1626), известного ученого, педагога, писателя и прогрессивного политика. Обладатель высшей ученой степени (цзиньши), отец был столичным цензором, то есть инспектором-контролером, и одним из лидеров реформаторского движения Дунлинь, пытавшихся предотвратить крушение Минской империи. С приходом дунлиньцев к власти в 1620 году Хуан Цзунсу оказался в эпицентре политической борьбы. В его доме проходили тайные ночные совещания дунлиньцев. Ряд ведущих реформаторов были его близкими товарищами. Живя с 1623 года под отцовским кровом в Пекине, Хуан Цзунси окунулся в самую гущу борьбы между дворцовыми евнухами и реформаторами. Именно здесь, в столице, он понял разницу между «мутным и чистым» в политике. Душевным потрясением для молодого Хуана стал разгром движения Дунлинь в 1625 году. К этому времени они с отцом вернулись к себе на родину — в Чжэцзян. Победившая придворная клика во главе с временщиком, главным евнухом Вэй Чжунсянем, перешла к репрессиям. В числе прочих аресту подлежал и отец Хуан Цзунси. Его сочли настолько «опасным преступником», что для доставки в столицу направили роту императорской гвардии. Отца бросили в дворцовую тюрьму. Началась череда допросов и истязаний. 24 июля 1626 года отец умер в застенке от пыток.
Для шестнадцатилетнего юноши это был страшный удар. Днем он искал успокоения в книгах. Ночами беззвучно плакал, уткнувшись лицом в одеяло. Перед глазами юноши постоянно стояла цитата из древнего канона, выведенная на стене усадьбы еще дедом: «Ты забыл — Го Цзянь убил твоего отца!» Когда власть жестокого временщика рухнула, Хуан Цзунси поспешил в Пекин, намереваясь убить Вэй Чжунсяня. Он имел при себе длинное железное шило — орудие мести и объяснительную записку. Однако к моменту прибытия юноши в столицу его ненавистный враг уже покончил самоубийством. Тогда Хуан решил мстить подручным Вэй Чжунсяня — его «когтям и клыкам», причастным к гибели отца. Двое из них в свое время настрочили донос на отца, из-за которого он попал в застенок. Против них-то и начал Хуан Цзунси судебный процесс, с гневом отказавшись от тайно предложенного ему «отступного» — свыше ста килограммов серебра и золота. Видя, что разбирательство ничего не дает, он решил сам вершить правосудие и ранил главного из этих мерзавцев. Позже с помощью друзей он прикончил двух других подручных Вэй Чжунсяня. Эти акты мщения были восприняты обществом как исполнение сыновнего долга перед погибшим отцом. Хуан Цзунси стал объектом восхищения и симпатий истинных конфуцианцев.
1628 год оказался и для Хуан Цзунси, и для всего Китая переломным. В тот год началась «великая смута», которая вместила в себя и Крестьянскую войну (1628–1646), и маньчжурское завоевание Китая (1644–1683), и гибель Минской империи, и войну «трех князей-данников» (1673–1681), и чудовищную послевоенную разруху. Настало время, когда «небо раскололось и земля разверзлась». Пытаясь остановить этот грозный разрушительный поток, передовые люди Китая надеются продолжить дело реформаторов движения Дунлинь, стремятся создать свое движение, обуздать придворных евнухов и обновить государство. В 1630 году Хуан Цзунси становится членом политического и литературного «Общества возрождения» («Фушэ»), оппозиционного придворным кругам, и в первую очередь евнухам. В 1632 году на съезд общества прибыли уже более двух тысяч интеллектуалов со всех концов Китая. Новое общество стали называть «маленькое Дунлинь».
В него вступали те, кто ранее поддерживал и сочувствовал реформаторам или втайне разделял их цели.
Когда в 1644 году до Хуан Цзунси доходит весть о захвате повстанцами Ли Цзычэна Пекина и падении там династии Мин, он бросает научные изыскания и собирает отряд добровольцев для поддержки пошатнувшейся империи. Ее новой столицей становится Нанкин. Здесь на трон восходит один из минских князей Фу-ван (Чжу Юсун). Однако вскоре свою диктатуру устанавливает клика евнухов во главе с Ма Шинном и Юань Дачэнем. Против них выступила молодежь, выдвинувшая своим лидером Хуан Цзунси.
К тому времени крестьянская армия уже была разбита и отступала на запад, а почти весь Северный Китай очутился во власти маньчжуров. Над страной и над усеченной империей Мин нависла смертельная угроза. Но вместо создания единого фронта борьбы против чужеземцев клика Ма Шиина принялась сводить старые счеты и уничтожать своих политических противников. Став в 1644 году в Нанкине вторым человеком в правительстве, Юань Дачэнь организовал массовые аресты членов «Фушэ». Приказано было бросить в тюрьму всех этих 140 человек. Правящая клика именовала их «саранчой». Дабы не быть схваченным и не разделить участь отца, Хуан Цзунси скрывается в подполье. За его поимку неоднократно объявляется большая денежная награда. Не желая попасть в лапы к своему лютому и могущественному врагу, Хуан Цзунси на корабле бежит в Японию. Однако вскоре туда приходит грозная весть — маньчжуры начали завоевание Китая к югу от Янцзы. Под угрозой его родные места. И он спешно возвращается домой.
После падения Нанкина в 1645 году Хуан Цзунси вместе со своими младшими братьями собирает отряд в несколько сотен добровольцев и с оружием в руках сражается против «северных варваров». Бойцы Хуана показали себя отважными воинами. Их головы были повязаны белыми платками. Поэтому их называли «войском белоголовых». Против завоевателей-маньчжуров сражались и два других корифея китайской науки XVII века — Ван Фучжи и Гу Яньу; последний даже получил высокий чин в Военном ведомстве. Отряд Хуан Цзунси действовал в окрестностях озера Тайху. Позже под натиском противника это небольшое «войско» отступило с юга Цзянсу в северные районы Чжэцзяна.
Под Шаосином Хуан Цзунси встречается с «временным правителем» гибнущей Минской империи Лу-ваном (Чжу Ихай). Он готов поставить свое «войско белоголовых» на службу претенденту на минский престол. В 1646 году Хуан Цзунси становится цензором-инспектором и крупным сановником Военного ведомства. Он оказывается в числе пяти крупных военачальников и политиков, на которых в 1646–1647 годах опирался Лу-ван. Когда же под натиском завоевателей Лу-ван бежал в Фуцзянь, Хуан Цзунси не поддался общей панике. Потеряв на равнине много бойцов, он отводит остатки своего отряда — пятьсот человек — в горы.
К концу года не только Чжэцзян, но и Фуцзянь оказываются в руках завоевателей. Все это заставило окружение Лу-вана искать военной помощи в соседней Японии. И Хуан Цзунси в 1649 году плывет в Страну восходящего солнца просить сегуна Токугава Иэмицу о помощи и присылке на материк самураев. Просить чужеземцев всегда трудно. А для тогдашнего китайца подобная миссия унизительна вдвойне. Китай — Срединное государство — считал себя Центром Вселенной, гегемоном мира и единственным средоточием цивилизации. А Страна восходящего солнца среди всех прочих именовалась китайцами «варварской» и «даннической». Японцев называли «восточными варварами», «карликовыми чертями» или «маленькими чертями из-за Восточного моря». Для китайца-великодержавника было мучением перейти от высокомерной пренебрежительности и величественной снисходительности к роли смиренного просителя. Именно в такой ситуации очутился приехавший на Японские острова Хуан Цзунси. Унижение оказалось особенно болезненным, поскольку сёгун и князья (даймё) не пожелали впутаться в кровавую драму Китая. И посланец минского правителя вернулся ни с чем.
Он решает ехать домой. Его родные края уже попали под власть «северных варваров». Но завоеватели не преследуют тех, кто сложил оружие. Хуан Цзунси вынужден пойти на очередное унижение: принять подданство маньчжурской династии Цин и изменить прическу. Он заплетает себе маньчжурскую косу и сбривает волосы с передней части головы.
Вчерашний боевой командир, сановник, политик и дипломат целиком отдается научным занятиям и преподаванию и до конца жизни в 1695 году остается вне активной политики. За эти годы Хуан Цзунси становится человеком энциклопедических знаний. Он много сделал в области изучения конфуцианского канона, истории конфуцианства, литературы, истории и математики. Вокруг него появляется много последователей и учеников. Постепенно он становится признанным авторитетом не только в чисто научной сфере. Его мнение высоко ценится в среде патриотической интеллигенции. Поэтому завоеватели всячески стараются переманить этого влиятельного старца на свою сторону.
Попытки поставить его талант и авторитет на службу новой династии становятся особенно настойчивыми в годы войны «трех князей-данников», когда власть династии Цин снова оказывается под ударом. Завоеватели стремятся перетянуть на свою сторону оппозиционных шэньши и интеллигенцию. Маститому ученому делают предложения одно заманчивее другого, но он все их отклоняет. Его нельзя ничем купить. Да, он отбросил меч и вышел из боя, но служить врагам не будет! К старому «упрямцу» применяют мягкие «меры воздействия» — угрозы, заманчивые обещания, интриги, комплименты и подкуп. Все эти приемы оказываются бесполезными перед его стойким неприятием новой власти. В этом он не одинок.
Не признал новую династию и Гу Яньу, давший себе клятву не служить «северным варварам». Демонстративно изменив свое прежнее имя на Яньу — Пламенная Воинственность, он совершил паломничество ко всем могилам минских императоров. За все это дважды — в 1655 и 1668 годах — сидел в тюрьме в Цзинани. После этого ему вновь предлагали стать чиновником, проповедовать покорность новой династии и участвовать в составлении многотомной «Истории династии Мин». Гу Яньу остался непреклонным. Зато когда патриотически настроенная интеллигенция в 1651 году создала оппозиционное «Литературное общество» («Цзинъинь шишэ»), или «Союз скитальцев» («Таочжи шэ»), Гу Яньу сразу же вступил в него.
Не менее твердую позицию занимал Ван Фучжи. После поражения патриотических войск в 50-х годах он сменил фамилию и ушел в подполье. Новые власти объявили его в розыск. Ученый прятался в горах провинций Хунань, Гуанси и Гуйчжоу — в глухих медвежьих углах среди народностей мяо и яо. В горах Шичуаншань Ван Фучжи устроил себе жилище в пещере. Ученики почтительно звали его «Учитель Чуаншань». Он проигнорировал обещание амнистии и не пошел в услужение к маньчжурам.
Между тем жизнь стареющего Хуан Цзунси течет без изменений. Ученый работает в библиотеках и дома. Гостит в семьях, где имеются коллекции редких и нужных ему книг, рукописей и документов. Переписывается с друзьями и выдающимися учеными. Готовит все новых и новых учеников. Он умер своей смертью на 86-м году жизни, окруженный всеобщим почтением.
Научное, политическое и культурное наследие Хуан Цзунси огромно и многогранно. Мы же рассмотрим лишь его вклад в области политических и правовых учений. Самым знаменитым его произведением стал политико-правовой трактат «Просвещаю варваров в ожидании визита [совершенномудрого государя]» («Мин и дай фан лу»), написанный в 1662 году. Он посвящен анализу взаимоотношений общества («Поднебесной») и правителя. Следуя учению древнекитайского философа Мэнцзы (372–289 годы до н.э.), Хуан Цзунси утверждал, что в жизни общества должна доминировать общая польза-выгода (ли). Народ обладает приоритетом над государем, а отсюда вполне допустимо свержение порочного монарха. Размышляя о «справедливом правлении», ученый ставил под сомнение тезис о непогрешимости императора — Сына Неба как высшего существа. «То, что для государя истина, не обязательно истина. То, что для государя ложь, не обязательно ложь!» Нужно добиться, чтобы «Сын Неба не осмеливался считать себя определителем истины и лжи. Большой ущерб Китаю причиняет не кто иной, как император. Если в Поднебесной нет уголка, где можно было бы пребывать в спокойствии, то это дело рук государя».
По мнению Хуан Цзунси, следует «рассматривать Поднебесную в качестве хозяина, а правителя — в качестве гостя». Именно так было в древности — при совершенномудрых государях. Потом все поменялось местами. Императоры стали считать Поднебесную своим частным владением. Монарх воспринимал себя уже «хозяином», а Поднебесную — «гостем». Такое нарушение истинных устоев государственности началось именно с переориентации монарха на интересы собственные и выгоды своей семьи. Легитимность верховной власти резко падает, когда правители считают Поднебесную своим семейным достоянием. Отсюда борьба за трон и Смуты. Владыки подменяют общественные интересы своими личными, игнорируют интересы подданных. «По этой причине народ Поднебесной озлобился на правителя и смотрит на него как на врага и называет тираном». Поэтому «порядок или беспорядок в Поднебесной зависят не от возвышения или гибели династии, а от радости или горя всего народа». Исходя из этого, идеальное государство должно стать ограниченной монархией.
«Государство принадлежит народу, а не является собственностью императора», — писал Хуан Цзунси. Раз «народ — хозяин, а государь — его гость», то монархия легитимна лишь при соблюдении интересов всей Поднебесной и общественной пользы-выгоды. Для восстановления легитимности правления главным является законодательство. Традиционная система Китая издревле считала, что мораль выше закона. Хуан Цзунси, наоборот, поставил право над этикой. В дилемме «законы или люди» он определяющим считал юридические нормы. Сначала должны «иметься упорядочивающие законы, после чего появятся упорядочивающие люди». При этом следует отделять «законы [в интересах] Поднебесной» от «законов [в интересах] одной семьи [правителя]». Последние ученый считал «незаконными законами». Необходимо обновление правовых устоев, ибо «каждая эпоха имеет законы данной эпохи», а «соответствие законов [своему] времени обусловливает порядок». Говоря о деградации современного ему права, Хуан Цзунси предлагал вернуться к «идеальным» нормам «золотого века» древности.
В административной сфере он осуждал произошедший отрыв императора от чиновной иерархии, отделение государя от административной системы. В традиционном Китае чиновники считались «руками и ногами» Сына Неба, а весь госаппарат — частью тела государя. Власть монарха уподоблялась господству личности над своим телом. Части же по своей природе подчинялись целому. Поэтому власть Сына Неба считалась безграничной. В противовес этому Хуан Цзун-си дал иную — ограничительную — трактовку этой дилеммы. А именно — следует признавать и зависимость целого от его частей. Такой подход был направлен против крайностей абсолютной монархии. Хуан Цзунси считал, что император должен быть включен в единую правящую иерархию. Тем самым власть Сына Неба в определенной мере должна быть ограничена, разделена со всем правящим аппаратом. Правитель должен быть не над госаппаратом, а вместе с ним. «Поднебесная не может быть упорядочена одним человеком». Кроме того, Китаю необходимы первый министр, то есть глава правительства, и руководимый им кабинет министров. Ни того ни другого не было в традиционной государственной системе Китая.
По мнению Хуан Цзунси, необходима инстанция, выдвигающая и обсуждающая законы, а также контролирующая их исполнение. Такой силой должны стать учебные заведения — школы всех ступеней. Речь шла о частных конфуцианских школах и академиях, неофициальных объединениях ученых — носителей конфуцианской этики. Здесь Хуан Цзунси видел неразрывность трех систем — образовательной, экзаменационной и чиновной. Поскольку учебная, квалификационная и административная системы уже срослись друг с другом, школы сами превратились в «места, где взращиваются служилые». Поэтому надо, чтобы «все средства упорядочения Поднебесной исходили из школ». Учебные заведения должны стать представительными органами, выражающими общественное мнение и доносящими его до госаппарата и государя. В рамках предлагаемой Хуан Цзунси единой общегосударственной системы образования каждая ее отдельная школа или академия имеет право на собственное свободное мнение по всем вопросам. Тем самым учебные заведения своим авторитетом влияют на дела правления.
Стремясь ограничить всевластие императора и бюрократического аппарата, Хуан Цзунси предлагал поднять роль советников-конфуцианцев и расширить влияние ученых авторитетов в управлении государством. Важнейшим таким инструментом должна стать высшая школа, своего рода столичный университет во главе со своим старейшиной-ректором. Последний по своему усмотрению формирует ученый ареопаг из числа ведущих конфуцианских авторитетов. Раз в месяц сам император и высшие сановники должны почтительно слушать лекцию-наставление старейшины-ректора. Тот по своему рангу приравнивается к первому министру. При случае ректор может занять пост премьера. На периферии главы местных учебных заведений каждые две недели также должны читать здешним чиновникам лекции-наставления. Тем самым за счет создания интеллектуального звена государственной системы Хуан Цзунси предлагал абсолютную власть монарха и мощь госаппарата поставить под реальный контроль высших научных и моральных авторитетов при введении гласности. Так, на периферии ученые-наставники должны были публично под барабанный бой объявлять о выявленных ими злоупотреблениях и упущениях местной бюрократии. Такие предложения Хуан Цзунси, как ограничение самодержавия императора и власти бюрократии, интеллектуально-этический контроль над госаппаратом и гласность, выглядят не только как движение вперед, но и как возврат к идеалам древности. Тогда мудрые и нравственные советники-конфуцианцы наставляли «заблудших» государей на путь истинный. Иначе говоря, Хуан Цзунси искал свой идеал в древности.
В традиционном Китае личность искони подавлялась государством. Частные интересы считались синонимом корысти, стяжательства и моральной деградации. Конфуцианская деспотия в противовес «низменным» побуждениям «частника» насаждала незыблемое господство «общих» «высокоэтических» целей, то есть интересов казны. На практике это вело к ограблению, притеснению и сдерживанию инициативной личности. В противовес этой официальной доктрине Хуан Цзунси считал, что частные интересы не должны искореняться государством. Наоборот, их следует использовать для блага всего Китая. На всех уровнях государственной системы частные устремления необходимо направлять в русло общей пользы-выгоды. А императору надлежит стать верховным координатором этого потока во всей Поднебесной. Ради наилучшего сочетания частного и государственного Хуан Цзунси предлагал провести административную реформу. По его мнению, существующую жесткую централизованную систему «центр — округа — уезды» следует заменить мягкой децентрализованной сетью «феодов», похожей на ту, что существовала в древности до династии Цинь (221–206 годы до н.э.). В этом можно видеть, по сути, первый шаг к федерализму, местной автономии и самоуправлению территорий. В своем трактате Хуан Цзунси разработал и основы экономической политики идеального государства. Для перехода к нему необходимо восстановить древнюю систему «колодезных полей» (цзин тянь) и тем осуществить уравнительный передел земли. Упорядочить налоговую систему и военную организацию, а также всемерно поощрять ремесло и торговлю. Ученый предлагал провести унификацию денежной системы и учредить банки. Между тем славу Хуан Цзунси как ученому принесли прежде всего исторические сочинения, посвященные эпохе Мин (1368–1644). Как историк Хуан Цзунси критически относился к официальной историографии. «Из династийных историй можно брать только хронологию», — писал он.
Научные и политические построения Хуан Цзунси остались непревзойденными в течение XVIII столетия. Завоеватели-маньчжуры боялись распространения его «крамольных» идей. Трактат Хуан Цзунси «Просвещаю варваров в ожидании визита [совершенно-мудрого государя]» и ряд других трудов попали в список запрещенных книг. Смелые идеи Хуан Цзунси в XVII веке в условиях жесточайшего террора цинских властей имели ограниченное распространение. В основном они стали известны в Китае много позже. Запрет на их публикацию был снят лишь в конце XIX—начале XX века.
Дорога на плаху.
Как оборвалась карьера предателя
- Цветы, деревья, травы увядают,
- И дни красавца князя сочтены.
Осенью года Собаки (1646) по дорогам приморской провинции Фуцзянь из дворца-крепости Аньпинчжэнь двинулась длинная и внушительная процессия. Впереди — слуги владельца этого «имения», за ними — отряды его личной «гвардии». Далее челядь и носильщики с ценной поклажей в сундуках. Телохранители шли спереди, сзади и с боков роскошного паланкина, в котором сидел сорокадвухлетний «владыка Фуцзяни», всесильный «первый министр», обладатель титула «герцог» (гун) Чжэн Чжилун. За ним шествовали секретари, чиновники, служащие. В нескольких паланкинах несли его сыновей и прочую родню. Далее следовали телохранители, солдаты и обоз. Процессия двигалась торжественно, почти триумфально, а сам глава ее сиял счастьем. Населению и местным властям объявлялось, что Чжэн Чжилун следует в ставку маньчжурского князя Боло, дабы вступить в должность императорского наместника Фуцзяни и Гуандуна. Никто вокруг, да и сам виновник торжества ни минуты не сомневался, что его феерическая дотоле карьера поднялась еще на одну ступень. Поражались лишь его небывалому везению. В те дни никому даже в голову не приходило, что этот баловень судьбы и ловкач делает в своей бурной жизни первую и последнюю, роковую, ошибку.
Родился Чжэн Чжилун в год Дракона (1604) в довольно бедной семье служащего. Вскоре его отец получил место мелкого чиновника в богатом торговом приморском городе Цюань-чжоу в Фуцзяни. Родители возлагали на мальчика большие надежды — прочили ему карьеру ученого, шэньши и чиновника. Однако парень оказался лентяем, драчуном и задирой. Тем не менее он понравился местному окружному начальнику, который стал оказывать ему свое покровительство. С отъездом благодетеля сей лоботряс в год Собаки (1622) бежал из дома и на время осел в Аомэне (Макао) у своего деда по матери. Здесь он поступил на службу к португальцам, хозяевам крохотной колонии на юге Гуандуна, и перешел в христианство, получив имя Николае Гаспар, или Николае Игуань. Итак, уже в юности он не только бросил родителей, но и предал родную «религию» — этическое учение Конфуция. Через два года дед снабдил его товарами и пристроил на корабль, отправлявшийся в Японию. Чжэн Чжилун обосновался в Японии, занялся внешней торговлей и контрабандой. На морях в ту пору было крайне неспокойно. Поэтому купцы, занимавшиеся нелегальной внешней торговлей, имели на своих судах вооруженную охрану. Все это вызывало гнев китайских властей, именовавших таких торговцев и их охрану «морскими бандитами», «пиратами» и «разбойниками». В эту категорию попал и наш герой.
В год Мыши (1624) Чжэн Чжилун перебрался в Хирадо. Здесь он женился на дочери богатого японского купца из рода Тогава. Жена-японка родила ему в том же году в Нагасаки мальчика, ставшего позднее прославленным Чжэн Чэнгуном. Вскоре Чжэн Чжилун поступил на службу к богатому китайскому купцу, ведшему морскую торговлю с Японией и часто приезжавшему в Страну восходящего солнца. Тот передал Чжэну большую сумму — 10 тысяч лянов серебра, оставив на его попечении свою семью. Однако после внезапной смерти своего благодетеля Чжэн присвоил все его сокровища и деньги, совершив очередное предательство. Затем он посвятил себя морскому разбою. В 1624 году он вошел в подчинение Ян Сыци — крупного «авторитета» среди тогдашних «джентльменов удачи», грабившего как соотечественников, так и «заморских варваров». Сначала Ян Сыци обосновался в Японии, а позже перебрался на Тайвань. Когда он умер, Чжэн Чжилун возглавил его флотилию, став главой корсаров Тайваня. Какое-то время он даже считался хозяином острова. Так, прибывшие на Тайвань в 1624 году голландцы из Ост-Индской компании некоторое время платили ему арендную плату за занятые ими земли.
Но в год Коровы (1625) для пиратов наступили тяжелые времена — минское правительство повело борьбу с морским разбоем и перетянуло на свою сторону ряд видных корсаров. Тогда Чжэн решил уйти под покровительство голландцев и поступил на службу Ост-Индской компании. Однако сотрудничество с европейцами не задалось, и Чжэну пришлось покинуть Тайвань.
Убежище себе он нашел в «империи» известного тогда на всем Дальнем Востоке Ли Тана, до 1625 года возглавлявшего всю китайскую контрабандную торговлю на море. В свое время его — главу китайской общины в Маниле — испанцы бросили в тюрьму, а имущество конфисковали. После десяти лет заключения узнику удалось бежать и добраться до Японии. Здесь Ли Тан стал главой китайских общин в Хирадо и Нагасаки, богатейшим купцом-контрабандистом, владельцем многих торговых кораблей. Минские власти считали его «морским разбойником», а представители голландской и английской Ост-Индских компаний видели в нем достойного коммерсанта. Когда голландцы в 1624 году обосновались на Тайване, он, выступая в роли главы местных китайцев, оказал немалую помощь «рыжебородым варварам». Занятие контрабандой и пиратством сближало его с европейскими купцами-авантюристами. Среди европейцев Ли Тан был известен под кличкой «Капитан Китай», а также под псевдонимом Андреа Диттис. Впрочем, голландцы были очень осторожны, зная о его пиратских «шалостях» и темных сделках.
Этот «достойный муж» и стал патроном Чжэн Чжилуна. Они были одного поля ягода. Когда в августе 1625 года Ли Тан умер, оставив после себя запутанные дела и много долгов, его «корпорацию» возглавил Чжэн Чжилун. Он имел широкую агентуру в китайских общинах на Филиппинах, в Юго-Восточной Азии и особенно в Стране восходящего солнца. С помощью Чжэна купцы Фуцзяни поставили под свой контроль всю торговлю с Японией. Поставив себя «вне Китая», Чжэн Чжилун активно сотрудничал с его врагами-колонизаторами, прежде всего с голландцами. Посылал он гонцов и к испанцам в Манилу, поддерживал связи с христианскими миссионерами.
С года Зайца до года Овцы (1627–1631) Чжэн Чжилун широко субсидировал китайцев, переселявшихся с материка на Тайвань. Через Тайваньский пролив он перевозил их на кораблях своего флота. Только в 1627 году во время засухи и голода в Фуцзяни он доставил на остров несколько десятков тысяч человек. На Тайване они получали земли и за нее платили арендную плату роду Чжэн. В этой крупномасштабной акции бывшим пиратом двигало отнюдь не сострадание к голодающим, а сугубо корыстные цели. По сути, он готовил на Тайване для себя нечто вроде удельного княжества. При этом новоиспеченному богачу хотелось обрести почет, знатность и прочное основание для своей полууголовной «империи» на море. Для этого надо было перебраться на материк и войти в бюрократическую систему Минской империи. Поэтому Чжэн решил поступить на службу к минскому правительству. Сделал он это в год Дракона (1628) вместе со всем своим флотом, то есть предал «святое морское братство» корсаров. На него была возложена охрана морского побережья Фуцзяни от пиратов и «заморских варваров» — в первую очередь голландцев. В своем новом качестве бывший морской разбойник должен был, замаливая прежние грехи, бороться со своими недавними собратьями по ремеслу — пиратами. Делал он это весьма успешно. За разгром эскадры Лю Сяна и Ли Куйти и захват этих двух главарей пиратов Чжэн Чжилун получил высокое офицерское звание, а за военные действия против голландцев и англичан чин был повышен.
Став крупным минским сановником, Чжэн Чжилун продолжал считать Тайвань территорией, находящейся в своем подчинении, и использовал остров как базу торговли с голландской компанией. По соглашению 1640 года он обязался поставлять голландцам шелк-сырец для японского рынка, а те, в свою очередь, перевозить его китайские товары. На материковой части Китая Чжэн Чжилун начал усиленно скупать пахотные земли. Его поместья — более пятисот! — появились в Фуцзяни и Гуандуне. Самой крупной была усадьба-крепость Аньпинчжэнь на берегу моря.
Ни одна морская джонка не могла выйти в море или войти в порт без разрешения Чжэн Чжилуна, не уплатив особый корабельный сбор в его личную казну. Но основные доходы ему приносила оптовая торговля рисом, который он получал от арендаторов, сидевших на его землях в Фуцзяни, Гуандуне и на Тайване. Его годовой доход достигал 10 миллионов лянов, что равнялось примерно половине годового дохода Великобритании. Его имение-крепость Аньпинчжэнь было «заполнено до краев» деньгами и драгоценностями. Свое богатство Чжэн Чжилун успешно использовал для повышения собственного престижа при императорском дворе в Пекине.
С началом маньчжурского нашествия Чжэн Чжилун со своими родственниками принял участие в борьбе против «северных варваров», поддерживая минский престол. В год Обезьяны (1644) Чжэн Чжилун и два его брата собрали под своим началом большое войско. После захвата Пекина маньчжурами минский двор обосновался в Нанкине. В июне 1644 года, с восшествием на трон князя Фу-вана (Чжу Юсун), Чжэн получил титул бо. Когда в год Курицы (1645) минский князь Тан-ван (Чжу Юйцзянь) провозгласил себя императором в Фучжоу, Чжэн Чжилун стал главнокомандующим его войск, а его родной брат и два двоюродных возглавили соединения морских и сухопутных сил. Их отряды составляли основную часть стотысячной армии Тан-вана. Помимо военных дел в руках Чжэн Чжилуна сосредоточились и все финансы, в том числе около ста тысяч лянов серебра, пожертвованных на оборону. Семейство Чжэн держало в своих руках не только главные сухопутные силы правительства Тан-вана, но и весь фуцзяньский флот.
В год Собаки (1646) Чжэн Чжилуну даруют высший аристократический титул «гун». По сути, вся власть в Фуцзяни переходит в его руки. Его боятся чиновники и сам Тан-ван. Чжэн преследует неугодных ему лиц, а чиновники спешат к нему на доклад и поклон. Тан-ван, сознавая свое бессилие, не может противиться воле всевластного «премьер-министра». В угоду ему признает его старшего сына Чжэн Чэнгуна своим, жалует юноше императорскую фамилию Чжу и присваивает титул бо. Отныне Чжэн Чжилун, как и подобает государю, князю или наместнику, уже не поднимается со своего кресла-трона при приеме сановников и чиновников. Он уже не встречает, как положено по правилам этикета, входящего и не провожает его до выхода по окончании аудиенции.
В год Собаки (1646) цинские войска развернули стремительное наступление в Чжэцзяне, под угрозой оказалось все нажитое Чжэн Чжилуном в Фуцзяни — власть, богатство, поместья, торговые предприятия и флот. Видя победоносное продвижение «варваров» на юг, «владыка Фуцзяни» стал думать не об отражении неприятеля, а о переходе на его сторону во имя сохранения своего добра. Настало время для очередного предательства. Под предлогом отсутствия продовольствия он фактически сорвал второй поход фуцзянь-ских войск на север — против маньчжуров. Еще не перейдя открыто в стан завоевателей, он перестал активно поддерживать минские войска. Все помыслы Чжэн Чжилуна сосредоточились на сохранении своей власти и богатства, поместий и кораблей.
В середине года Собаки Чжэн Чжилун вступил в переговоры с врагом о капитуляции; он торговался о ее условиях и вскоре совершил акт самого настоящего предательства. Когда армия маньчжуров под командованием князя Боло вышла к границам Фуцзяни и полководцы Тан-вана сосредоточили свои войска для обороны узкого ущелья Сяньсягуань — «ворот» в эту провинцию, Чжэн Чжилун отвел свои войска от ущелья, обрекая тем самым армию Тан-вана на полный разгром. Его не остановило даже то, что его братья и некоторые из сыновей выступили против капитуляции. «Как плохой конь всегда не хочет расставаться с конюшней, так и Чжэн Чжилун не хотел расставаться со своим богатством», — так один из китайских историков XVII века охарактеризовал главный побудительный мотив предательства бывшего пирата.
Маньчжуры, казалось бы, оценили его старания. Командующий цинскими войсками Боло пообещал назначить Чжэн Чжилуна наместником Фуцзяни и Гуандуна, сообщив, что для него уже отлита соответствующая печать, а самого его ждут в цинском лагере для обсуждения дел и кадровых назначений в этих двух провинциях. Получив приглашение от Боло, Чжэн Чжилун буквально потерял голову от радости и в сопровождении трех сыновей помчался в расставленный для него капкан. По дороге в ставку Боло он расклеивал объявления, а в них хвастался присвоением ему сана императорского наместника. Устанавливал цены для тех, кто желал получить чиновную должность в его наместничестве. Словом, вел себя так, будто маньчжуры уже отдали ему в наместничество Фуцзянь и Гуандун. Боло действительно встретил его приветливо и устроил в честь гостя трехдневный пир. Но в третью ночь маньчжуры схватили будущего Чжэн Чжилуна и под охраной доставили в Пекин — ко двору богдохана Фулиня, а точнее — в распоряжение всевластного князя-регента Доргоня. До сих пор Чжэн Чжилун не ценил тех, кто желал ему добра. Обманывал доверявших ему. Продавал тех, кто его покупал. Изменял одним, переходил к другим. А теперь сам попал в лапы обманщиков и превратился в трофей победителей, их разменную монету.
Князь-регент Доргонь приписал перебежчика к китайскому «Желтому знамени». Это был самый привилегированный корпус ханьцзюней — китайцев, служивших в «знаменной» армии династии Цин. Так в недавнем властитель Фуцзяни стал полупленным, полугостем, полузаложником. Ему присвоили придворное звание, дававшее право присутствовать на утреннем приеме у богдохана и подавать этому восьмилетнему мальчику прошения. В одночасье «владыка Фуцзяни» потерял все — войско и флот, власть и богатство, земли, поместья и титулы. Вместо этого он обрел неусыпный надзор за каждым своим шагом и место в золоченой клетке. Известие об измене Чжэн Чжилуна вызвало негодование в лагере китайских патриотов. По договоренности с Боло Чжэн должен был сдаться маньчжурам со всеми своими войсками и флотом. Однако многие части и корабли не последовали приказу «хозяина» и включились в борьбу с завоевателями. С досады маньчжуры понизили статус своего пленника — перевели его из Желтого в «Красное с каймой знамя» ханьцзюней.
В Пекине перебежчик прожил пятнадцать лет (1647–1661), из них первые девять на положении почетного пленника и ценного заложника, а потом еще шесть в качестве узника. До поры до времени маньчжуры берегли его в качестве средства давления на его непокорного сына — Чжэн Чэнгуна и даже пожаловали в год Мыши (1648) титулом «нань», который был на четыре ступени ниже его прежнего титула «гун». Между тем в Фуцзяни и Гуандуне собралось сильное войско во главе с Чжэн Чэнгуном, и маньчжуры потребовали от отца повлиять на сына и принудить его к капитуляции. При этом они пытались привлечь Чжэн Чэнгуна на свою сторону — в год Змеи (1653) богдохан Фулинь пожаловал ему и его дяде княжеские титулы. Беспокоясь, что сын и брат откажутся от этой «чести», Чжэн Чжилун написал им письмо с увещеванием покориться династии Цин. На следующий год император присовокупил к титулу Чжэн Чэнгуна еще и высокий воинский чин. Завоеватели обещали отдать роду Чжэн в удельное княжество четыре приморские области в Фуцзяни. Однако и это не возымело действия — Чжэн Чэнгун категорически отказался признать династию Цин. Особенно поразило маньчжуров, что ответ сына на письмо отца был выдержан в «высокомерном стиле», не соответствовавшем принципу «сыновней почтительности». Когда стало ясно, что расчет на отцовское влияние не оправдался, у Чжэн Чжилуна отобрали все титулы и чины и бросили его в тюрьму. Император приказал заключенному написать еще одно письмо сыну и потребовать от него капитуляции. В случае отказа богдохан грозил вырезать весь род Чжэн. Однако и эта угроза не подействовала. После этого пленник потерял всякую ценность в глазах своих новых хозяев. В год Коровы (1661) — после смерти императора Фулиня и вступления на престол малолетнего богдохана Сюанье — регентский совет приказал казнить Чжэн Чжилуна, трех его сыновей и остальную родню, находившуюся в столице. Нашему герою предстояло участвовать в процессии, разительно отличавшейся от его помпезной поездки в ставку Боло в 1646 году.
Ясным холодным утром 24 ноября его вывели из камеры во двор тюрьмы в Императорском городе. Там уже ждали охрана и вереница позорных телег для перевозки осужденных. Около них стояли три его сына — Шиэнь, Шиинь, Шимо и приговоренные к казни родственники. Здесь же находились чиновники и служители Дворцового управления и начальник тюрьмы. Секретарь Императорской канцелярии торжественно зачитал высочайший указ. Приговор гласил — всем смертная казнь через отсечение головы за измену императору и династии Цин. По иронии судьбы Чжэн Чжилуна — патологического предателя — вели на плаху за измену, которой он не совершал. Осужденным натянули белые саваны с черными иероглифами, обозначавшими их имена, преступление и приговор. Затем всех разместили на повозках, и под конвоем солдат печальный караван двинулся по заполненным зеваками улицам Внутреннего, или Маньчжурского, города к воротам Сю-аньу в Трехъярусной башне крепостной стены и далее — на Западный рынок, или площадь Цайшикоу, в северной части Внешнего, или Китайского, города, традиционное место публичных казней. Там вокруг помоста с плахой уже толпились зрители. Ждал их и палач с тяжелым изогнутым двуручным мечом. По традиции приговоренные к казни обычно доказывали свою твердость пением героических песен из популярных театральных пьес. Пел ли их наш герой и как он вел себя на эшафоте — этого мы не знаем.
Так на пятьдесят седьмом году оборвалась жизнь, похожая на авантюрный роман. Кем только не был наш герой! Шалопай, блудный сын, клерк, торговец, контрабандист, пират, военный, сановник, властитель целой провинции. Все это — внешние ступени феерической карьеры. Если же посмотреть с точки зрения морали, то картина будет иная. Вор, бандит, прислужник колонизаторов, двурушник, предатель. Это был человек, готовый на любое преступление ради карьеры, профессиональный обманщик — и не удивительно, что рано или поздно он сам угодил в западню.
Реют знамена Коксинги.
За что сражался «король Формозы»
- Сокрушайте вражьи орды,
- Гордо презирайте подлый страх.
- Не бывало славы, равной вашей!
- Жаль, седеют головы в боях.
Обезумев от черной вести, больной правитель Тайваня судорожно метался по огромной роскошной кровати под шелковым пологом. Рыча как зверь, он в бессильной ярости изгрыз в кровь руки. Было от чего прийти в ярость! Его полководцы подняли мятеж, и к ним примкнул его старший сын и наследник Чжэн Цзин — виновник громкого семейного скандала! Дело в том, что Чжэн Цзин вступил в любовную связь с кормилицей младшего брата. По нормам конфуцианской этики эта женщина приходилась ему чем-то вроде мачехи. Кровосмесительный блуд налицо! Правитель в ярости приказал арестовать и казнить всех троих — сына, кормилицу и рожденного от них младенца — своего внука. Обрек на казнь и свою жену — за плохое воспитание сына. А сын вместо того, чтобы смириться с приговором отца, поднял против него войска. Это же вопиющее нарушение принципа «сыновней почтительности» — краеугольного камня конфуцианской этики! Лежа в постели, правитель еще продолжал принимать верных ему чиновников. Тем не менее все понимали — это конец его владычества! Реальная власть с каждым днем все больше ускользала из его рук. Болезнь брала свое, и он все чаще впадал в забытье. Тогда перед его взором проходили картины недавнего прошлого. Яростные битвы. Дальние походы. Осады городов. Позор отступления. Интриги и предательство. Заговоры и казни. Морские сражения. Тайфуны и штормы. Тяжело умирать в тридцать восемь лет! Горько чувствовать, что ты предан помощниками, покинут соратниками! Когда смерть склонилась над его изголовьем, он видел искрящуюся от яркого солнца водную гладь и свой флот. Так умер Коксинга — первый «король Формозы», как его называли европейцы.
Это был необыкновенный человек. Будучи полукитайцем-полуяпонцем, он носил японское и китайские имена, а также две китайские фамилии, да к тому же получил европейское прозвище. Имел пять аристократических титулов. Сын бывшего пирата, он встал во главе гигантского военного флота и создал сильную армию. Пятнадцать лет он вел упорную войну на море и на суше с завоевателями Китая. Создал свое государство, изгнал голландских колонизаторов с Тайваня и основал собственную династию.
Родился он в 1624 году в Японии, в Нагасаки. Мать его, дочь японского купца из рода Тогава, дала ребенку первое — детское имя Фукумацу. В 1631 году, когда ему исполнилось семь лет, отец Чжэн Чжилун перевез его и мать в Фуцзянь. Здесь он получил классическое конфуцианское образование. Тогда его звали Чжэн Сэнь. По окончании школы юноша стал чжушэном, то есть обладателем права на сдачу экзаменов для получения ученого звания. С началом маньчжурского завоевания Китая его отец приобрел огромный вес при дворе одного из минских правителей — Тан-ване, который пожаловал юноше фамилию минской династии Чжу и имя Чэнгун. Поэтому тот стал именовать себя «Господином с императорской фамилией» — Госинъе. Европейцы произносили это словосочетание как «Коксинга». Тан-ван признал его своим наследником и присвоил титул «бо». Вскоре вчерашнему школяру было пожаловано звание «главнокомандующий-усмиритель». Так именовали заслуженных полководцев, восстанавливающих порядок на мятежных окраинах империи Мин.
Когда его отец Чжэн Чжилун в 1646 году перешел на сторону завоевателей, сын публично осудил его. Дядя юноши Чжэн Хункуй помог ему бежать на остров Сямэнь. После измены Чжэн Чжилуна войска и флот клана Чжэн остались под предводительством трех его братьев — родного Чжэн Хункуя и двоюродных — Чжэн Ляна и ЧжэнЦи. Первый командовал сухопутными частями, а двое других — военными флотилиями, базировавшимися на островах Сямэнь и Цзиньмэнь. Чжэны не смогли защитить от маньчжуров свое родовое гнездо — имение и крепость Аньпинчжэнь — и бежали. Мать Чжэн Чэнгуна бежать отказалась и покончила с собой.
Год Собаки (1646) стал для Чжэн Чэнгуна страшным годом. Он потерял отца, мать, трех братьев, своего государя. Враги захватили земли, поместья, дома и богатство его семьи. У клана Чжэн остались только корабли, базы на островах, часть прежнего войска, на судах — моряки и воины. Но все это в руках его дядей. Потеряно многое, но сохранилась воля к борьбе и ненависть к завоевателям. Пойти в подчинение к своим дядям юноша не захотел и собрал в Гуандуне свой собственный отряд. Деньги для этого он взял из «кассы» вернувшегося из Японии торгового корабля отца. Теперь вместо книги и кисти для письма в его руке оказался меч.
Впервые отряд Чжэн Чэнгуна вступил в бой в марте 1647 года, а в следующем году его окрепшие войска уже овладели рядом городов на побережье Фуцзяни, в том числе крупными торговыми центрами. Созданная им небольшая эскадра разрослась, в его руках оказался боеспособный флот. В течение ряда лет Чжэн совершал нападения на цинские войска и гарнизоны на побережье Фуцзяни, восточной части Гуандуна и Южного Чжэцзяна. Силы его непрерывно росли. «Хотя Чжэн Чэнгуну было немного лет, но он обладал большими способностями в военных и гражданских делах и выделялся из всех своих братьев и дядей. Близкие и далекие — все стремились к нему», — сообщает авторитетный источник. Вскоре он стал признанным лидером патриотических сил на юго-востоке Китая. Его флот полностью господствовал у побережья.
Многие стремились примкнуть к нему, чего, однако, нельзя сказать о его дядях. Тогда Чжэн Чэнгун сам проявил инициативу. Однажды, воспользовавшись тем, что один из дядей беспробудно заснул после пира, он захватил его корабли и на следующий день мягко поинтересовался: «Может быть, ты одолжишь мне свою армию?» И дяде не оставалось ничего иного, как ответить согласием на просьбу племянника. Другой его дядя, потерпев сокрушительное поражение от маньчжуров, сам был вынужден с остатками своих войск присоединиться к племяннику. Затем Чжэн Чэнгуну подчинились войска и корабли на архипелаге Чжоушань, и, таким образом, под его началом оказались все значительные силы сопротивления. Завоеватели и их пособники именовали Чжэн Чэнгуна «пиратом», его флот — «морскими бандитами», а отряды союзного ему ополчения на материке — «горными разбойниками». В 1652 году Чжэн Чэнгун занял почти весь юг Фуцзяни и, по сути, создал здесь свое государство.
Закаленная в боях армия Чжэн Чэнгуна стала грозной силой в борьбе против маньчжуров. Она пользовалась активной поддержкой местного населения. Все это сплачивало армию — сложную по составу, разнородную по характеру отрядов, входивших в нее, объединявшую уроженцев разных провинций и областей. Под знамена Чжэн Чэнгуна стекались торговцы и моряки, лодочники и рыбаки, крестьяне и шэньши, ремесленники и интеллигенты. Военачальники и солдаты приходили к нему как из минских, так и цинских войск. К нему шли бойцы из местных ополчений. В 1652 году, когда к армии Чжэн Чэнгуна присоединились антиманьчжурские силы всего Юго-Восточного Китая, она насчитывала 170–200 тысяч воинов. Враги даже называли цифру в 270 тысяч человек.
В войсках Чжэн Чэнгуна преобладала легкая пехота — пикинеры и лучники. В боях против маньчжурской конницы пехота ощетинивалась множеством длинных пик, имея на вооружении также мечи, сабли и кинжалы. Часто применялась ядовитая дымовая завеса, именуемая «волчьим дымом». От вражеских стрел пикинеров прикрывали воины со щитами — одинарными, «соединенными» и «плетеными». Во время обстрела для защиты употреблялось «большое ватное одеяло». Важную роль играли лучники. Помимо луков и арбалетов широко использовалось огнестрельное оружие — японские мушкеты и аркебузы, в том числе трехствольные. Артиллерия имела пушки европейского и китайского образцов. Тяжелая пехота состояла из вооруженных секирами латников, защищенных кольчугами, шлемами, железными масками, налокотниками и набедренниками. Одна кольчуга весила до 24 килограммов, поэтому латников набирали из особо сильных воинов. Их называли «железными людьми» или «тигровой гвардией», поскольку их доспехи раскрашивались красными и синими полосами. Таких воинов у Чжэн Чэнгуна насчитывалось не более 30 тысяч. Вся пехота была босоногой — даже военачальники ходили босиком, так как после дождя люди в обуви увязали в грязи. Если же кто-либо надевал сапоги хотя бы на прием, его выгоняли и лишали наград. Ахиллесовой пятой армии Чжэн Чэнгуна была малочисленность конницы. В этом она заметно уступала маньчжурской. Основной зоной действия сухопутных сил служили приморские районы, где они могли опереться на поддержку флота, островных баз и прибрежных крепостей. Во внутренних районах юго-востока армии Чжэн Чэнгуна помогали отряды местного ополчения.
В начале войны цинский флот был крайне слаб. Командиры не умели вести морской бой, многие страдали от морской болезни. Поэтому Чжэн долгое время владел превосходством на море. Его ударной силой был фуцзяньский флот. Фуцзяньцы были лучшими мореходами в Китае. В состав эскадры Чжэна поначалу входило 30–40 кораблей. Число их постепенно росло: в 1655 году оно достигало 200–300, а позднее — нескольких тысяч. При подготовке похода на Нанкин было построено более 3 тысяч военных джонок. Впрочем, побеждал Чжэн Чэнгун не только числом, но и умением. В знаменитом морском бою 1660 года под Сямэнем у него было вдвое меньше кораблей, нежели у противника, — 400 против 800. Но он заставил врагов занять наветренные позиции и нанес им крупное поражение, пустив ко дну множество цинских судов. В течение нескольких недель обломки кораблей и трупы врагов устилали окрестные берега.
Фуцзяньский флот отличался хорошей маневренностью и высоким качеством вооружения. В морском бою широко применялись всевозможные пороховые огнеметы и такие приемы, как таран и абордаж. Корабли Чжэн Чэнгуна поражали своими большими размерами, прочностью каркаса, крепкими бортами и высокими мачтами. У одних кораблей были узкое днище и широкая палуба, на которой устанавливались пушки европейского образца. В безветрие такой корабль шел на веслах. У других судов были заостренные нос и корма, а по бортам торчали острые на концах бамбуковые шесты, не позволяющие противнику подойти на близкое расстояние. Между ними располагались бойницы для стрельбы из пушек, аркебуз, мушкетов и луков. И те, и другие суда, однако, были недостаточно устойчивы, что приводило к большим потерям во время ураганов, довольно частых у побережья Юго-Восточного Китая.
Следуя китайской традиции, Чжэн Чэнгун насаждал в армии и на флоте строгую дисциплину и слепое повиновение. Все это вызывало у его подчиненных постоянное чувство страха. Военачальники боялись наказания не только за поражение в бою, но и за насилие над населением. Любое посягательство на имущество местных жителей Чжэн строго карал. Один военачальник, обиравший народ, был казнен, другой получил за это двадцать ударов палками. Особо запрещались грабежи и бесчинства в отношении прибрежного населения, а также изъятие рабочего скота и орудий труда у крестьян. Тем самым Чжэн Чэнгун стремился заручиться народной поддержкой.
Крайне дорожил он союзниками. Когда ему предложили штурмовать город, признававший власть династии Мин, но не подчинявшийся ему лично, Чжэн Чэнгун ответил: «Для меня это неприемлемо!» В другой раз по такому же поводу он заявил: «Выступишь против союзника — сделаешь его врагом». Однако он был беспощаден к тем, кто выступал под знаменами династии Цин. Дабы устрашить противника, он мог поголовно истребить всех мужчин и женщин в «непокорном» городе.
Чжэн Чэнгун безжалостно убирал с дороги своих соперников. В то суровое время полководцы частенько убивали друг друга, чтобы завладеть войсками убитого, либо устранить слишком сильную фигуру в борьбе за власть, либо наказать того, кого они считали предателем. Чжэн Чэнгун отправил на тот свет двух своих двоюродных дядей. Один из них был изменнически убит в лагере Чжэн Чэнгуна; правда, позднее утверждали, что это произошло без его ведома. Другой на заседании военного совета был приговорен к казни за поражение в бою, но попытался оспорить приговор. Тогда Чжэн Чэнгун, выхватив меч, сам обезглавил его и выставил затем отрубленную голову для всеобщего обозрения.
Чжэн Чэнгун не знал пощады к врагам. Так, он приказал отрезать носы и уши у 4 тысяч пленных цинских солдат и в таком виде отпустить их обратно — к маньчжурам. По его приказу были утоплены в море двести пленных маньчжурских воинов. Зная, как его ненавидят в Пекине, он говорил: «У Цинов кусок застревает в горле при воспоминании обо мне». Враги за голову «мятежного лжеправителя на море» назначили высокую награду. Позднее они разрыли и осквернили все могилы рода Чжэн, что считалось для китайца страшным оскорблением.
Готовясь к походу на запад, Чжэн Чэнгун в конце 1652 года согласился вести переговоры с маньчжурами. При этом он требовал передать под его управление Фуцзянь и признать его «данником» наравне с правителями Вьетнама и Кореи. Переговоры с Пекином длились целый год и обеспечили войскам Чжэн Чэнгуна необходимую передышку. Только тогда завоеватели поняли, что «пират» водил их за нос. Накопив достаточно сил для нового наступления, Чжэн Чэнгун прервал переговоры. Он не согласился сложить оружие даже под угрозой казни отца, братьев и уничтожения всего рода Чжэн.
Вне всякого сомнения, Чжэн Чэнгун считал себя носителем великой исторической миссии. Когда его флот попал в бурю, он в ритуальной одежде вышел на палубу и обратился к Небу с такими слозами: «Я возглавил армию и освобождаю Китай. Если воля Неба существует, то пусть духи разберутся, топить ли мои корабли!» Тайфун, однако, не унялся и нанес огромный урон: более ста кораблей потонуло, погибло около 8 тысяч человек, в том числе три сына Чжэн Чэнгуна. Современники пытались объяснить это карой потусторонних сил.
Будучи верноподданным монархистом, Чжэн Чэнгун поддерживал представителей династии Мин как «законных» претендентов на престол. Постоянно говоря о «реставрации» этой династии, он даже свою основную базу — остров Сямэнь переименовал в Сымин («Думать о Минах»). Позднее Тайвань он назвал Дунду Минцзин («Восточная столица династии Мин»). В государстве, которое он создал в южной части Фуцзяни и на прибрежных островах, объектом особого поклонения стал Чжу Юаньчжан — основатель династии Мин. Отметим, что сам Чжэн Чэнгун, хотя и был единовластным правителем, довольствовался званием «главнокомандующий-усмиритель» и не присвоил себе титул царя или императора, как делали другие.
Подняв в 1646 году знамя борьбы за восстановление династии Мин, дяди Чжэн Чэнгуна признали главой династии минского князя Лу-вана, носившего титул «временного правителя» Китая. Сей «монарх без трона» скитался без пристанища на своем корабле, прозванном «плавучим дворцом», и дяди Чжэн Чэнгуна решили взять его под опеку. Они перевезли Лу-вана к себе в Фуцзянь, приняв при этом особые предосторожности. Дело в том, что Чжэн Чжилун из Пекина уже предлагал им арестовать Лу-вана и с этим трофеем перейти в лагерь завоевателей. Боясь, что маньчжуры сами захватят главу династии, дяди пошли на хитрость. Во время переезда князя спрятали на обычном корабле. В его же «плавучем дворце» и в его одеждах находился двойник. Охране был дан приказ: «В случае нападения цинских войск — удушить и выдать противнику!» Тем не менее Лу-вана благополучно доставили в Фуцзянь, где Чжэны создали ему временную резиденцию. От дядей Лу-ван перешел «в наследство» Чжэн Чэнгуну, который обходился с ним жестко и бесцеремонно. Несмотря на все уговоры, он отказывался признать верховенство «князя-скитальца», который, находясь на правах приживалы, потихоньку спивался и вскоре был вынужден отказаться от титула «временный правитель государства».
В 1648 году Чжэн Чэнгун признал власть минского Гуй-вана (Чжу Юлан), обосновавшегося на юго-западе Китая, и получил от него титул «хоу». Вскоре Гуй-ван пожаловал ему титул «гун», затем «цзюньван» и, наконец, титул «ванн», прислав золотую печать с титулом Яньпин-ван. Тот хранил ее, но не воспользовался ею ни разу, предпочитая свой старый титул «главнокомандующий-усмиритель». Почему же Чжэн отверг власть того, кто находился у него под боком, и признал государем князя, живущего далеко-далеко? Он явно не хотел иметь над собой верховную власть, которую другие могли бы использовать против него самого. Лу-ван в роли правителя легко мог стать орудием интриг и заговоров для устранения Чжэн Чэнгуна от реальной власти. А Гуй-ван в этом плане был для него совершенно безопасен. Видимо, по той же самой причине спившийся Лу-ван был позднее утоплен в море по приказу наследников Чжэн Чэнгуна.
Для Чжэн Чэнгуна как правителя главным была верность конфуцианским традициям. Своим поведением Чжэн хотел показать, что он «благородный человек» — цзюньцзы, для которого превыше всего преданность династии. Он не стал узурпатором трона, похитителем власти законного монарха, не провозгласил себя ни ваном, ни императором. Всячески демонстрируя свою скромность и отсутствие чрезмерных претензий, он остался истинным «конфуцианским военачальником» (жуцзян). Обладая реальной властью, Чжэн Чэнгун даже не присвоил себе титул «временный правитель государства» (цзяньго), оставаясь как бы «местоблюстителем» минского престола. Как истинный конфуцианец, он придавал огромное значение соблюдению положенных обрядов и ритуалов. С большим размахом подобные церемонии проводились им даже на войне — во время походов, когда каждый день и час были на счету. Причем такого рода мероприятия могли длиться четыре дня и более. Современник дал такую картину: «Остановились… и совершили жертвоприношения Небу. Все корабли были собраны в круг. Знамена, снаряжение и парадная одежда — все было красного цвета и издали походило на пламя… Были совершены жертвоприношения духам земли, а также гор, рек, водоемов и морей. Все были в черном и издали напоминали цвет туши… В праздничных одеждах принесли жертвы Тайцзу (Чжу Юаньчжану. — Авт.), а затем, надев траурные одежды, принесли жертвы покойному императору (Чжу Юцзяню, повесившемуся в 1644 году. — Авт.). Все были в белом и издали напоминали снег. Когда жертвоприношения были окончены, трижды прокричали: “Великий государь!” Военачальники и войска проливали слезы».
Чжэн Чэнгун требовал неукоснительного соблюдения законов, невзирая на лица. Последнее вызвало недовольство части его приближенных, предлагавших смягчить строгость законов. Отвергнув эти просьбы, Чжэн Чэнгун заявил: «Если прежде всего давать послабления, то со злоупотреблениями невозможно будет справиться!» Правитель был предельно строг в случае должностных преступлений чиновников и военных. Самым распространенным видом наказаний в таких случаях была смертная казнь. Лишь только раз он отступил от этого правила, и чиновник-взяточник был бит плетьми и выгнан со службы. Когда один из чиновников был уличен в хищении казенного зерна, Чжэн Чэнгун приговорил к смертной казни не только казнокрада, но и всех членов его семьи. Однажды слуга цинского военачальника отрубил своему господину голову и поднес ее Чжэн Чэнгуну. Тот приказал казнить слугу, заявив: «Если рабы убивают своих хозяев, значит, в Поднебесной царит беззаконие!» В другом случае, казнив раба за убийство господина, он щедро одарил семью казненного. И еще пример. Чжэн приказал выдать богатые подарки семье казненного им военачальника, сказав: «В государстве нет частных законов, но я осмеливаюсь оказывать частные милости». Впрочем, будучи самовластным правителем, Чжэн шел и на нарушение закона. Однажды его помощник согласно закону собирался казнить провинившегося, а Чжэн Чэнгун пытался воспрепятствовать этому. Когда же помощник упрекнул правителя в несоблюдении юридических норм, тот приказал арестовать слишком законопослушного подчиненного.
С невероятной строгостью и жестокостью Чжэн Чэнгун оберегал имущество своих «подданных». Независимо от стоимости украденного вора обязательно казнили. Могли сразу же отсечь голову за порубку всего лишь одного ствола чужого бамбука. Страх перед неотвратимостью наказания был столь велик, что сохранился и после падения государства Чжэнов на Тайване. Еще долгое время после этого в лавках товары хранились под открытым небом, и их не осмеливались украсть. Очень строго Чжэн Чэнгун карал нарушителей семейной морали. Неверных жен топили в море, а их любовников забивали палками до смерти. В религиозных вопросах, как и основная масса китайцев, правитель был достаточно мягок и либерален. Сам он не следовал религии отца, принявшего христианское крещение, и оставался ревностным конфуцианцем. В отношении же европейских миссионеров он проявлял достаточную терпимость. Например, разрешил построить католическую церковь на Сямэне напротив своей резиденции. Доминиканский монах, хорошо его знавший, писал: «Хотя он и происходил из христианской семьи, не верил ни в Бога, ни даже в силы ада».
Чжэн Чэнгун был отважным человеком, но как полководец рисковал своей жизнью только в самые критические моменты. Так, он лично руководил обороной Хайчэна и, когда цинская артиллерия разрушила городскую стену, находился в самом опасном месте. Но был ли Чжэн Чэнгун выдающимся стратегом? Мыслил ли он во всекитайском масштабе? На эти вопросы нельзя дать положительных ответов. Десять лет (1646–1656) Чжэн Чэнгун потратил на операции сугубо провинциального масштаба — в границах Фуцзяни. Борьба здесь шла за два крупных города — Цюаньчжоу и Чжанчжоу. Неудачные осады сменялись захватом городов, а затем их утратой. Победы чередовались с поражениями. Так, провалом окончилась осада города Фучжоу — столицы Фуцзяни в 1656 году. После поражений войска Чжэн Чэнгуна всякий раз отступали на свою базу — остров Сямэнь. А затем отсюда вновь переходили в наступление. И только в 1657 году, поняв бесперспективность этой тактики, Чжэн начал «поход на Север». Его войска и флот вторглись в провинцию Чжэцзян, овладев крупными городами Вэньчжоу и Тайчжоу. В конце своей жизни, в 1659 году, он решился на дальнюю экспедицию в долину Янцзы.
Тогда почти все «самостоятельные» полководцы крайне ревниво относились к успеху и славе своих соперников. Чаще всего они не желали объединять свои войска с другими или идти на выручку им. Таким же был и Чжэн Чэнгун. Взять хотя бы его взаимоотношения с Чжан Минчжэнем — главой другого, северного центра антицинского сопротивления. Тот базировался на архипелаге Чжоушань и имел стойкую поддержку на материке — со стороны патриотов Цзянсу и Чжэцзяна. По логике вещей, имея общего грозного врага, Чжэн Чэнгун и Чжан Минчжэнь являлись естественными союзниками. Однако они видели друг в друге соперников, за что обоим пришлось дорого заплатить. В 1651 году цинские силы захватили архипелаг Чжоушань, и «северяне» лишились своей морской базы. Чжан Минчжэнь был вынужден присоединиться к «южанам». Весной 1654 года Чжэн Чэнгун послал его на разведку боем в устье Янцзы, дав ему сто кораблей и 20 тысяч солдат и моряков. Эти силы — весьма ограниченные — должны были отвлечь на себя цинские войска и тем самым обеспечить благоприятные условия для операций «южан» в Фуцзяни.
Между тем «второстепенная» операция в Цзянсу с самого начала пошла не так, как запланировал Чжэн Чэнгун. Чжан Минчжэню сопутствовал крупный успех, разведка боем переросла в крупное наступление, которое могло завершиться захватом Нанкина. Овладевший Южной столицей получал право «восстановить эпоху процветания», то есть речь шла о воссоздании империи Мин и реставрации павшей династии. Между тем осуществить эти «великие планы» стремился сам Чжэн Чэнгун. Когда Чжан Минчжэнь подошел к Нанкину, глава «южан» не пришел на помощь к слишком удачливому сопернику, чтобы общими усилиями одержать победу. Более того, он приказал ему срочно вернуться в Сямэнь, сорвав успешно начатое наступление. Войска и флот Чжан Минчжэня были деморализованы этим приказом.
Чжан Минчжэнь не вернулся в лагерь Чжэн Чэнгуна, а обосновался на островах у берегов Цзянсу и Чжэцзяна. Здесь он вскоре умер при невыясненных обстоятельствах. По одной из версий, он был отравлен. Только через три года после этого Чжэн Чэнгун начал подготовку к своему походу на Нанкин. Для этого он построил более 3 тысяч военных кораблей и собрал 170-тысячное войско. Перед походом он с большой помпой объявил, что намерен продемонстрировать «великую верность», распространить в Поднебесной «великую справедливость», дабы возродить «великое дело». Чжэн Чэнгун рассчитывал укрепиться в долине Янцзы и тем самым расчленить цинскую территорию на две части. Выходом к Великому каналу он намеревался создать угрозу Пекину. Однако этот поход заранее был обречен на провал. Удобное время для наступления в долине Янцзы было упущено. К этому времени маньчжуры и их пособники смели последние очаги сопротивления на юго-западе и спешно перебрасывали высвободившиеся здесь войска в долину Янцзы.
Правда, поначалу казалось, что Чжэн Чэнгуну сопутствует успех. Он занял Чжэньцзян — город на стыке Великого канала и Янцзы. Одновременно сухопутное войско его союзника Чжан Хуанъяня, овладев городом Уси, развернуло широкое наступление в провинции Аньхуэй. Потопив флот противника, Чжэн Чэнгун вплотную подошел к Нанкину. Появление его войск у стен Южной столицы вызвало панику в Пекине.
Напуганные пинские сановники стали поговаривать о перенесении столицы в Маньчжурию. Успех патриотов грозил отрезать южные провинции от государства Цин. Чжэн Чэнгун дал цинскому командованию в Нанкине время для размышления, надеясь овладеть городом без штурма. Он настолько уверовал в успех, что утратил бдительность. В день своего рождения Чжэн Чэнгун устроил грандиозный пир, его участники сняли латы и перепились. Воспользовавшись беспечностью осаждавших, цинский гарнизон нанес неожиданный и очень чувствительный удар. Не успели войска Чжэн Чэнгуна оправиться, как на помощь гарнизону подошли посланные из Пекина войска. Наступление на Нанкин захлебнулось. Армии Чжэн Чэнгуна грозил полный разгром. Незадачливому полководцу пришлось посадить войска на корабли и вернуться ни с чем в Сямэнь. В погоню за ним были посланы все наличные военно-морские силы Цинской империи. И здесь Чжэн Чэнгун отыгрался за свою неудачу на суше. В 1660 году под Сямэнем в гигантском морском сражении он разгромил вражескую армаду, вдвое превосходившую его флот.
Провал похода в долину Янцзы красноречиво свидетельствовал о коренном переломе в войне. На суше хозяином положения стала династия Цин. Ее войска разгромили все очаги сопротивления на материке, кроме юго-востока, где еще сражались союзные Чжэн Чэнгуну отряды. Собственные же его силы были вытеснены победителями на острова Сямэнь и Цзиньмэнь. Однако и на море Чжэн Чэнгун не мог чувствовать себя спокойно — маньчжуры развернули массовое строительство боевых судов. Кроме того, на помощь цинскому флоту пришли голландские корабли Ост-Индской компании. Дабы изолировать Чжэн Чэнгуна и лишить его поддержки со стороны населения прибрежных провинций, завоеватели в 1661 году осуществили «выселение с приморья». Миллионы людей из прибрежной широкой полосы безжалостно сгонялись во внутренние районы. Лодкам запрещалось выходить в море. Маньчжуры надеялись таким образом обессилить Чжэн Чэнгуна и принудить его к капитуляции. Быстро таяли и вооруженные силы Чжэн Чэнгуна. В старые добрые времена его армия насчитывала до 270 тысяч человек, теперь же — в девять раз меньше. Сознавая бесперспективность дальнейшей борьбы против маньчжуров на материке, Чжэн Чэнгун принял решение оставить материк, сохранив за собой Сямэнь и Цзиньмэнь, и изгнать голландцев с Тайваня, обосноваться на острове, превратив его в основную базу затяжной войны против завоевателей. «Бросок» на Тайвань был сугубо вынужденной мерой, дабы избежать неминуемого разгрома.
В апреле 1661 года в Тайваньский пролив вышла армада из 8 тысяч судов — военных, десантных, грузовых и иных джонок. В их числе было 900 боевых кораблей. На отвоевание Тайваня Чжэн Чэнгун вел около 30 тысяч воинов. Перебросив сюда почти все свои силы с материка, он оставил крупные гарнизоны лишь на двух укрепленных островах у берегов Фуцзяни — Сямэне и Цзиньмэне. В мае 1661 года на Тайване высадился десант — 25 тысяч воинов. Потопив часть голландских кораблей и взяв без боя форт Провидение, китайцы осадили форт Зеландия. В это время Чжэн Чэнгун получил известие о казни отца, братьев и других родственников, арестованных в Пекине.
Многократное превосходство сил позволило ему не спешить с разгромом голландцев, а предложить им компромисс: «Земля эта издавна принадлежит нам, и следует возвратить ее нам. А свои драгоценности возьмите с собой, сколько хотите, и уезжайте!» Но гарнизон Зеландии сдаться отказался. Осада продолжалась более семи месяцев. И только в феврале 1662 года голландцы во главе с губернатором Тайваня Ф. Койетом капитулировали и покинули остров. Чжэн Чэнгун дал им возможность забрать все имущество, запастись водой и продовольствием и подобру-поздорову убраться на Яву. Колониальное господство Ост-Индской компании рухнуло. Чжэн Чэнгун оказался владыкой огромного острова, чье население приветствовало его как освободителя. Здесь он воссоздал свое «царство», утраченное на материке.
Поскольку тайваньское государство формально считалось частью империи Мин, остров был переименован в «Восточную столицу династии Мин» (Дунду Минцзин). Никто не был провозглашен императором, временным правителем или регентом. Островом управлял «главнокомандующий-усмиритель», который со своими помощниками совершал верноподданнический ритуал перед пустующим троном. Так возникла «монархия без монарха» — курьез, редко встречающийся в мировой истории. Как только историки не называли Тайваньское царство — «пиратское государство Коксинги», «независимое владение», «самостоятельное государство патриотов», «база для борьбы с завоевателями». Вся власть на острове принадлежала «главнокомандующему-усмирителю» Чжэн Чэнгуну. Европейцы именовали его «королем Формозы». Будучи правителем Тайваньского «царства», он так и не взошел на трон, а умер «в чине» полководца. После его смерти на острове двадцать лет правили его наследники — сын и внук. Таким образом, Чжэн Чэнгун фактически стал основателем новой династии. Между тем последний законный минский император Гуй-ван (Чжу Юлан) в том же 1662 году был казнен У Саныуем в главном городе Юньнани — Куньмине.
После захвата маньчжурами Юньнани в 1662 году и разгрома патриотических сил на материке государство Чжэнов на Тайване стало последним оплотом антицинской борьбы. Чжэны всячески обустраивали свое «царство». Была проведена административная реформа, сформирован чиновный аппарат. Земли компании, или «королевские поля», перешли в казенную собственность. Армию Чжэн Чэнгун перевел на самообеспечение, создав военные поселения, где солдаты совмещали занятие воинским делом с сельским хозяйством. Чжэны начали чеканить собственную монету. Чжэн Чэнгун всемерно укреплял свои армию и флот, надеясь вернуться на материк. Готовился им и еще один заморский поход — на Филиппины, где испанские колонизаторы периодически устраивали массовую резню хуацяо — китайских переселенцев. Узнав о планах Чжэн Чэнгуна, испанцы в 1662 году сознательно спровоцировали восстание хуацяо и потопили его в крови, чтобы лишить армию и флот китайцев возможной поддержки. Готовя военную экспедицию на Лусон, Чжэн намеревался отомстить за эти зверства, а заодно расширить за счет Филиппин свое «царство» и создать новую тыловую базу на случай потери Тайваня. Однако внезапная болезнь и смерть помешали осуществлению этих планов.
Чжэн Чэнгун умирал в бессильной ярости, сознавая крушение всех своих планов. Хотел изгнать «северных варваров» из Поднебесной. Хотел возродить империю Мин и старую династию. Хотел въехать в Нанкин победителем. Хотел восстановить господство своего рода в Фуцзяни. Хотел отомстить за казнь отца и братьев, за смерть матери, за разорение родного гнезда. Ничего из этого не сбылось. Более того, от его армии осталась малая часть. Его вытеснили с материка на полудикий остров в море. Его союзник по борьбе Чжан Хуанъянь перед смертью сказал: «Умер отец — не смог похоронить, гибнет государство — не смог спасти, умираю с чувством неискупленной вины!» С такими же чувствами уходил из жизни и Чжэн Чэнгун — «король Формозы». Но в историю Китая он вошел как национальный герой и кумир тайваньских китайцев.
Нам осталось кратко сказать о дальнейшей судьбе Тайваньского «царства» и династии Чжэнов. После смерти ее основателя в борьбе за власть победил его старший сын Чжэн Цзин, правивший до 1681 года. Во время «войны трех князей-данников» (1673–1681) его армия и флот приняли активное участие в боевых действиях на материке. Война окончилась поражением антиманьчжурской коалиции и истощением сил государства Чжэнов. Чжэн Цзину наследовал его сын Чжэн Кэцзан, но его тут же задушили, а на престол возвели малолетнего Чжэн Кэшуана. Внутренние распри привели к упадку, и островное государство не могло противостоять нападению цинской армии. Лишь на архипелаге Пэнху патриоты героически сражались целую неделю, потеряв 12 тысяч бойцов. Осенью 1683 года Тайваньское государство и династия Чжэнов прекратили свое существование практически без борьбы. Тем самым завершилось маньчжурское завоевание Китая, начатое в 1644 году.
Часть четвертая.
Под гнетом чужеземцев.
Эпоха Цин
Кому вести дела при малолетнем императоре Сюанье? Обой и Сонготу
Знаменитый китайский император Сюанье был современником Петра Великого в России и Людовика XIV во Франции. Его сравнивали (и до сих пор сравнивают) с русским царем-преобразователем и с французским Королем-Солнце, ставя всех троих на одну доску. Но если у Петра I насчитывалось свыше 15 миллионов, а у Людовика XIV — более 20 миллионов подданных, то Сюанье правил империей с населением свыше 130 миллионов человек. О нем как об образцовом монархе с восторгом говорили жившие тогда в Китае европейские миссионеры. Именно в его правление началась «Эпоха процветания Канси-Цяньлун», воспетая китайскими историками. О нем много писали на Западе. Здесь его называют Канси (Процветающее и Лучезарное правление) по девизу царствования. Его превозносят и современники, и более поздние авторы. Сравнивают «эпоху Канси» с европейским Ренессансом. Славят Сюанье как мудрого государя. Восхваляют его военные доблести, гуманизм и любовь к народу, приравнивая богдохана к идеальным правителям древнего Китая. Восхищаются эрудицией Сюанье, знанием естественных наук, его талантом политика, великодушием по отношению к подчиненным, бережливостью и справедливостью. Его наделяют чертами миролюбца и мудреца, великого воителя и милосердного монарха.
Этого богдохана возвел на престол случай, а точнее, эпидемия оспы, свирепствовавшая в Пекине. От нее 5 февраля 1661 года в возрасте 23 лет скончался его отец — император Фулинь. За три дня до этого у постели умирающего собрался совет сановников — высшая маньчжурская аристократия. Еще будучи в сознании, богдохан назвал имена четырех регентов-правителей. Это были князья Сони, Эбилунь, Сукзаха и Обой (Аобай), которые оказали Фулиню помощь в разгроме мощной группировки князя Доргоня в 1651 году. Им надлежало ведать страной до совершеннолетия нового Сына Неба. Но кто же унаследует «драконовый трон»?! Все сыновья императора несовершеннолетние. Кого же из них изберет Десятитысячелетний Господин? Ответ уходящего в вечность богдохана был вполне разумен — на престол взойдет тот, кто переболел оспой и уже имеет иммунитет против нее. Таким был только один — третий сын Фулиня семилетний Сюанье (Синяя Молния). И члены совета, и регенты согласились — это единственный выход из опасной ситуации. Иначе оспа унесет с собой всякого другого Сына Неба, не защищенного от нее. Так Сюанье стал наследником престола. До этого мальчик жил под присмотром нянек и кормилиц в небольшом загородном дворце к западу от Пекина. Его детские игры были внезапно прерваны приездом множества совершенно незнакомых взрослых, павших, к его немалому удивлению, перед ним на колени и совершавших земные поклоны. Через двенадцать дней после смерти отца его торжественно отвезли в императорский дворцовый комплекс в Запретном городе Пекина и возвели на трон, провозгласив императором с девизом правления Канси.
Здесь, в Запретном городе, мальчик-император попал в руки дворцовых евнухов. Через два года умерла его мать — императрица Сяокан, дочь известного маньчжурского военачальника Дундулая. Воспитанием Сюанье занялась вдовствующая императрица Сяочжуан — монгольская принцесса, дочь хор-чинского князя. Как будущий воин, он прошел курс обязательного маньчжурского обучения — верховая езда, стрельба из лука, владение мечом и копьем. Кроме того, он получил китайское классическое конфуцианское образование. Тем самым Сюанье сочетал в себе черты маньчжурского военачальника и китайского «ученого мужа». Его возвели на трон семилетним мальчиком в 1661 году. Править же страной он начал лишь в 1679 году, будучи двадцати пяти лет от роду. Между этими вехами протекло восемнадцать лет. Чем занимался юный Сын Неба в это время? И кто за него управлял Цинской империей? И вмешивался ли он сам в политику до 1679 года?
В течение восьми лет (1661–1669) за мальчика формально правили четыре регента. Лидерство в Регентском совете сразу же захватил энергичный, волевой и жестокий Обой, которого активно поддерживал его верный союзник Эбилунь. Старик Сони, по сути, отошел от политики, особого влияния на дела регентства не имел и умер в 1667 году. Враг Обоя Сукзаха оказался в изоляции. Дабы сохранить себе жизнь, он попросил Обоя об отставке с поста регента. Однако уйти живым ему не дали. В 1667 году Сукзаха был обвинен в преступлениях, отдан под суд и казнен. Вслед за ним на плахе сложили головы его сыновья и прочие родственники. В роли регента Обой правил Цинской империей фактически единолично в течение восьми лет. Вокруг него сложилась мощная клика приверженцев. В ней помимо Эбилуня выделялся глава Императорского секретариата Бамбурсань — внук Нурхаци, основателя маньчжурского государства. Обой стал обрастать не только клевретами, но и огромными феодальными поместьями.
Для сохранения личной власти Обою приходилось держать маньчжурскую верхушку в постоянном страхе. Самовластно верша государственные дела, он беспощадно устранял своих противников. Явные и скрытые распри в верхнем эшелоне власти ослабили цинский режим.
Все это происходило на глазах у молодого богдохана, который ничего не мог поделать с наглым узурпатором. В это время в жизнь юного монарха вошел сановник Сонготу — сын старого Сони, человек, по духу близкий Сюанье, получивший, как и он, не только маньчжурское воспитание, но и классическое китайское образование. В 1665 году, одиннадцати лет от роду, Сюанье женился на племяннице Сонготу, хотя Обой всячески пытался расстроить этот брак. Племянница Сонготу стала императрицей Сяочэн. В 1668 году, когда Сюанье исполнилось четырнадцать лет, он достиг совершеннолетия и по маньчжурским законам должен был править уже самостоятельно, ибо права регентства на этом кончались. Но Обой не Думал отдавать власть. Тогда старший годами и богатый жизненным опытом Сонготу предложил молодому монарху свергнуть зарвавшегося узурпатора. Что и было сделано в 1669 году. События тех дней существуют в нескольких версиях. Вот одна из них.
За неделю до ареста Обой заболел и лежал в своих покоях, накрытый широкой собольей шубой. Его посетил Сюанье со свитой. Такой визит считался великой честью. Внезапно один из сопровождающих монарха телохранителей откинул шубу, и глазам вошедших явилось спрятанное там оружие — короткий меч, носимый обычно за спиной. Все замерли от неожиданности. Первым пришел в себя Сюанье. Улыбнувшись, юноша спокойно сказал: «Обой — настоящий маньчжур-воин! Даже когда лежит больной, он держит при себе оружие! Значит, он может в любой момент вскочить с ложа, чтобы защитить своего императора!» После этого инцидента Сюанье и Сонготу поняли, что дальше медлить нельзя. Понимая, что издать указ об аресте Обоя нельзя, ибо в руках регента не только армия, но и дворцовая стража, Сюанье и Сонготу пошли на хитрость.
14 июня правителя вызвали к монарху на частную беседу. Отобрав из своего окружения нескольких сильных и ловких юношей, Сюанье приказал им изобразить играющих в прятки во дворе, через который должен был идти Обой. Всемогущий регент, как и положено, оставил своих сопровождающих за воротами и шествовал, не глядя себе под ноги, через двор. Тогда один из «играющих ребят» бросился ему под ноги. Величественный Обой рухнул на плиты двора. А тут остальные как бы в шутку набросились на князя, заломили ему руки назад и со смехом потащили свою «добычу» на задний двор — в решетчатую каморку. Там ему позднее и зачитали указ о его преступлениях и наказании.
По другой версии, Сюанье вызвал Обоя в Южный библиотечный кабинет, где его ждали несколько придворных из ближайшего окружения юного богдохана. Когда Обой вошел, они набросились на него, заломили руки за спину и заставили встать на колени перед Сюанье. Затем регенту приказали «согреть руки» — подали чайную чашу, до предела раскаленную в кипящей воде. Когда князь ее выронил, придворные повалили его ничком на пол, и Сюанье в гневе воскликнул: «Обой всемогущ, но непочтителен!» А непочтительность в отношении Сына Неба считалась тягчайшим преступлением. После этого «дерзкого» поволокли в темницу.
Бытует еще одна версия. В тот день, 14 июня 1669 года, всесильный правитель Цинской империи был приглашен во дворец по какому-то конкретному вопросу. Регент предстал перед Сюанье. А тот в виде особой милости предложил ему сесть в кресло, у которого одна из ножек была заранее подпилена. Когда грузный Обой сел, ножка отвалилась и князь-регент повалился на пол. К нему бросились, схватили, обвинили в «неуважении к императору и бестактности». А затем до окончательного решения препроводили в дворцовую тюрьму.
На публичную казнь поверженного диктатора не решились. За былые ратные и иные подвиги регенту оказали особую милость — даровали императорское разрешение на самоубийство. Но день шел за днем, а орудий суицида (шелковый шнур, меч, золотая фольга и т.д.) ему не посылали. Вместо этого в тюремную камеру Обоя ночью впустили дворцового борца-атлета. Он-то и задушил его.
После этого клика Обоя была разгромлена. Многие его соратники, и среди них Бамбурсань, сложили головы на плахе, а Эбилуня отстранили отдел. И маньчжуры и китайцы встретили расправу над ненавистным диктатором как очищение от скверны, как доброе и многообещающее начало правления самого Сюанье.
Считалось, что после свержения Обоя управление Цинской империей перешло к юному монарху. Между тем ведение государственных дел взял в свои руки Сонготу, который правил страной почти десять лет (1669–1679), став главой Императорского секретариата и фактическим руководителем правительства. В 1672 году он получил титул «Великий воспитатель наследника престола». Как дядя императрицы и воспитатель наследника, Сонготу обрел большую власть и особый почет при дворе. Он стал главой господствующей группировки, куда входили и два его брата. Такое положение позволило ему накопить несметные богатства.
Царственный юноша в то время был занят учебой. Его отличали любовь к стихосложению и чтению. Позднее с неподдельным интересом и усердием под руководством миссионеров-иезуитов богдохан изучал геометрию, тригонометрию, астрономию, естествознание, философию, физику и медицину. Погрузившись в интеллектуальные занятия и отдавая дань утехам молодости, Сюанье предоставил шурину вести повседневные дела правления. Долгое время это его устраивало.
До 1673 года отношения между Сыном Неба и его «соправителем» оставались безоблачными. Они нарушились с обострением проблемы «трех князей-данников». Речь шла об У Саньгуе, Шан Кэси и Гэн Цзинчжуне — главах трех автономных княжеств в Южном Китае. Особую опасность для маньчжуров представляли их профессиональные и боеспособные армии, причем наибольшими силами располагал У Саньгуй. Дальновидный Сонготу сделал ставку на мирное и постепенное «развязывание узла» через заключение договоров на почетных условиях с каждым из этой троицы. Соглашение со старым и больным Шан Кэси уже находилось в стадии подготовки, и обе стороны торговались по конкретным деталям. На очереди стояли переговоры с Гэн Цзинчжуном. После выхода двух князей из игры У Саньгуй оказался бы в изоляции и был обречен на капитуляцию. Этот вполне реальный план сорвали два максималиста — У Саньгуй и Сюанье. Первую мину под мирное решение вопроса заложил почуявший опасность У Саньгуй. При его активном содействии в Пекине возник заговор сторонников «трех князей-данников» с целью физического уничтожения Сюанье, Сонготу и ведущих маньчжурских князей. В праздник Нового года пленные китайцы, обращенные завоевателями в придворных рабов, должны были перебить всю правящую верхушку в стенах дворца. За оружие готова была взяться также оттесненная маньчжурами бывшая минская элита — китайские чиновники, военные, шэныпи и их окружение. Но заговор был раскрыт.
В пылу гнева и юношеской горячности Сюанье потребовал немедленной ликвидации княжеств. Вопреки мудрым советам опытного Сонготу и большинства сановников нетерпеливый Сын Неба в ультимативной форме потребовал отозвать из княжеств правительственные гарнизоны, отобрать у удельных властителей их войска, а самих вызвать в Пекин. «Старческим» колебаниям и дряблости группировки Сонготу богдохан противопоставил решительность сановников во главе с Мишанем и Минжу, поддерживавшими линию монарха. С этого началась серьезная размолвка между государем и его «соправителем». Князьям был послан грозный ультиматум. У Саньгуй только этого и ждал. Отложившись от Цинской империи, он двинул свою армию в наступление. Так разразилась ожесточенная война «трех князей-данников», охватившая десять провинций и длившаяся восемь лет (1673–1681). Сонготу потребовал наказать тех, кто ее развязал, то есть Мишаня и Минжу. Однако Сюанье их не выдал, что усугубило разногласие между государем и его «первым министром». Сюанье надеялся разом прихлопнуть мятежных князей, увенчав себя воинской славой. Между тем война началась с отступления и поражения цинских войск. Казалось, что маньчжурское господство к югу от Янцзы вот-вот рухнет. Это явилось ледяным душем для юного монарха. Досада и стыд за свое легкомыслие заставили Сюанье задуматься. Сей горький урок побудил его в дальнейшем вести себя предельно осмотрительно, действовать расчетливо и без спешки, подчинять чувство рассудку. Сюанье вновь как бы отошел от дел, предоставив другим расхлебывать заваренную им кровавую кашу. Перед всем двором и сановниками государь предстал не в лучшем виде, «первый министр» оказался умнее его. Монархи такого не прощают!
В 1679 году война «трех князей-данников» вступила в стадию равновесия. Появилась надежда на победу Цинской империи. Вот тогда-то Сюанье решил наконец взять бразды правления в свои руки и потихоньку устранить Сонготу. Богдохан стал возвышать врагов «первого министра» — Минжу и его группировку. Это послужило сигналом для придворных, желавших избавиться от всесильного вельможи. Начались доносы. В сентябре 1679 года глава цензората подал императору доклад о разгуле коррупции в высших сферах, явно намекая на Сонготу. Сюанье издал на сей счет особый указ и зачитал его перед специально собранными сановниками. Все поняли, что он направлен в адрес «первого министра». Припомнили, что в 1673 году он-де пытался сохранить власть «трех князей-данников», да мудрый император ему не позволил! Испытывая к Сонготу чувство уважения и благодарности, Сюанье не стал грубо и сразу «свергать» дядю жены с вершины властной пирамиды, как это было с ненавистным Обоем. Власть у своего родственника молодой богдохан отбирал мягко и постепенно, в течение трех лет — с 1678 по 1680 год. Отнимая у него властные должности, император давал ему почетные синекуры. В 1680 году Сонготу был выведен из Императорского секретариата, и влияние его стало резко падать, хотя какое-то время он оставался на виду.
В 1679–1680 годах Сюанье взял всю власть в свои руки. С этого времени и началась «эпоха Канси», то есть реальное правление самого монарха. Перед удивленными сановниками предстал совсем иной богдохан. От прежней юношеской горячности и необдуманности, от былой импульсивности и эмоциональности не осталось и следа. На «драконовом троне» сидел мудрый государственный деятель и осмотрительный политик. В нем сочетались твердость и гибкость, стремление к золотой середине, постепенность и умеренность в трансформации режима. Укрепив свою личную власть, молодой монарх заметно ослабил позиции Совета князей-регентов и сановников. Вместе с тем Сюанье всячески подчеркивал свое внимание к этому органу маньчжурской аристократии и удовлетворял ее честолюбие, постоянно спрашивая совета у этих государственных мужей. В конечном счете император самостоятельно принимал окончательные решения, но всегда демонстративно подчеркивал роль Совета князей. Тем не менее Сюанье сам руководил завершением «войны трех князей». В декабре 1681 года пал последний оплот мятежников. Наученный горьким опытом, теперь он избегал торопливости и риска. Тщательно готовил широкомасштабную десантную операцию против острова Тайвань. Здесь доживало свои последние дни «государство Чжэнов» — наследников знаменитого Чжэн Чэнгуна. С захватом в 1683 году Тайваня Сюанье стал богдоханом, завершившим завоевание Китая. Особой заслуги императора в этом не было. Сам он на театр военных действий не выезжал, а противник оказался изначально обречен на поражение. Тем не менее вся слава неизбежной победы досталась Сюанье, сделав его «воителем», коему сопутствует удача. Захватив Тайвань, император разделался с «делами на юге» и перешел к решению «северных» проблем. Здесь перед ним стояли два препятствия — русские на Амуре и ойраты в Халхе (Северная Монголия). Еще в 1688 году возникла серьезная угроза в Монголии. Вторгшийся в Халху ойратский хан Галдан захватил ее территорию.
Предстояла война с Московским государством за обладание бассейном среднего течения Амура. С созданием там русскими Албазинского воеводства обострились шедшие еще с 50-х годов XVII века военные действия. Это создавало угрозу Маньчжурии — «священной родине» и «домену» династии Цин. По приказу Сюанье в 80-х годах вдоль северных границ маньчжурских владений была построена укрепленная линия — Ивовый палисад (Любянь) общей протяженностью более 900 километров. Между Ивовым палисадом на юге и русскими владениями на севере лежали дикие леса, горы и реки, огромная необжитая и ничейная зона шириной от 500 до 1000 километров. После завоевания Тайваня Сюанье все внимание сосредоточил на борьбе с Московским государством. В течение нескольких лет он основательно готовился к схватке с русскими. Длительная упорная борьба за русскую крепость Албазин в 1685–1686 годах привела к заключению в 1689 году Нерчинского договора. Это был первый в истории договор Китая с западной державой. Правительство царевны Софьи вынуждено было отдать значительную часть Албазинского воеводства, срыть крепость Албазин и выйти из войны, договорившись с Пекином об общей границе в верхнем течении Амура. Численный перевес цинских войск оказался столь велик и очевиден, что от Сюанье не потребовалось ни личного присутствия, ни дипломатического мастерства. Конфликт с Московским государством он разрешил с позиции силы. Помимо бывших русских владений в Приамурье к Цинской империи отошла и огромная ранее ничейная буферная зона в Северной Маньчжурии. Цинский рубеж продвинулся далеко на север. Это был большой военный успех, закрепивший за Сюанье славу победоносного воителя.
Выдающийся правитель Цинской империи богдохан Сюанье
Порывы ледяного ветра несли из пустыни Гоби мелкий песок. Он забивался во все щели и хрустел на зубах. Солдаты цинской армии — маньчжуры, монголы и китайцы — зябли и жались к слабому пламени костров. Сюда, в малонаселенную и открытую всем ветрам Южную (Внутреннюю) Монголию, войска императора Сюанье вернулись из успешного похода в Халху. В июне 1696 года в битве у Чамдо на реке Терельджин-гол они наголову разгромили войско ойратского правителя Галдана Бошокту-хана, стремившегося объединить под своей властью всех монголов — ойратов, халхасов и южан. Теперь же, зимой, армию разместили, по сути, под открытым небом. Палатки, шатры, навесы и жалкие костры не спасали от холода и ветра. К крепким морозам добавилась нехватка продовольствия и фуража для лошадей и верблюдов. В войсках начался приглушенный ропот, от солдат и офицеров он перекинулся к военачальникам. Все знали, что находящийся при армии император в своей ставке в городе Нинся жаждет захватить Галдана живым или мертвым. Что уже есть приказ Сына Неба опять идти походом на Халху, чтобы добыть голову ойратского хана. Но в Халхе выпал такой глубокий снег, что кони не могли копытами добывать себе оставшуюся с осени траву. Зная все это, военачальники — маньчжурские князья не сразу, однако, решились обратиться к императору с просьбой отложить выступление. Их разногласия с Сюанье по поводу ведения войны назревали давно. Сюанье нужна была скоротечная, рискованная и беспощадная кампания, рассчитанная на уничтожение Галдана и его войска. Они же желали затяжной борьбы без особого риска. Поначалу, то есть с 1690 года, они именно так и действовали, но в 1696 году Сюанье взял руководство в свои руки, создал 85-тысячную армию, перебросил ее через пустыню Гоби и глубоко вторгся в Халху. Военачальники-князья сделали попытку вернуться к своему «спокойному» варианту. В мае 1696 года дядя императрицы — князь Сонготу, канцлер Исанъа, дядя богдохана по материнской линии князь Дунго-вэй и другие сановники, якобы боясь за жизнь Сына Неба, подали ему доклад с советом вернуться в Пекин. Мол, не дело, когда богдохан покидает столицу и как обычный полководец ведет войска в глубину суровой северной страны, лежащей далеко за Великой стеной! Для этого есть опытные военачальники! Император же должен править, сидя в своем дворце на «драконовом троне». Прочитав сей документ, Сюанье понял, зачем его так заботливо хотят удалить из армии. Не выйдет!
Когда авторов доклада торжественно впустили в желтый огромный шатер Сына Неба, разразилась буря. Богдохан вскочил с походного кресла-трона. Всегда сдержанный и уравновешенный, Сюанье топал ногами и в бешенстве кричал над их склоненными головами: «Мы казним тех, кто не идет отважно вперед! Мы покараем топчущихся на месте и отступающих! Раз наша армия прибыла уже сюда, Галдана нужно схватить и уничтожить! Как же можно трусливо отступать?!» Он был страшен в неистовом гневе. Таким его никогда не видели, и это поразило их больше всего. Поняв, что перечить и бесполезно и опасно, князья и сановники, пятясь и низко кланяясь, покинули шатер.
И вот в декабре 1696 года конфликт возник снова. Князья и сановники опять решились перечить своему повелителю. Они собрались в одном из внутренних двориков местного ямэня в Нинся, превращенном во временную резиденцию богдохана. Вместе с несколькими чиновниками императорского двора их провели в покои Десятитысячелетнего Господина. Едва выйдя к ним, он все понял, и его лицо окаменело. После обычных коленопреклонений и земных поклонов вперед вышел один из чиновников Дворцового управления. Пав на колени, он подал Сюанье доклад, почтительно, но твердо сказав при этом, что армия ощущает недостаток продовольствия и в случае похода скоро кончатся съестные припасы, предназначенные для Сына Неба и его свиты. Подтекст сказанного был предельно ясен — бросок в Халху надо отложить! И вновь, как в мае, повторилась сцена монаршего гнева. Однако на этот раз ярость, клокотавшая в императоре, вылилась не в крик, а в действие. Скомкав доклад в руке, Сюанье кивнул на смельчака и негромко приказал: «Схватить бунтовщика. Плаху под мои окна. Казнить. Палача сюда. Живо». В наступившем мертвом молчании чиновника вывели во двор, под окнами появилась переносная плаха, глухо прозвучал удар тяжелого двуручного меча, и палач поднял за косу отрубленную голову. Все молчали. Тогда заговорил Сюанье: «Я лучше буду есть один снег, но не поверну обратно свои войска. Запомните это!» Тем не менее император отложил зимний поход.
Борьба с Ойратским (Джунгарским) ханством из-за Хал-хи потребовала от молодого властелина тонкого расчета, хитрости, лицемерия, терпения, смелости, решительности, мобилизации всех духовных сил. Сюанье всемерно стремился предотвратить возникновение на северо-западной границе Цинской империи единого Монгольского государства. В нем богдохан видел реальную опасность и грозное препятствие для будущей маньчжурской экспансии. В самой Халхе Сюанье умело натравливал одних ханов на других, а когда те слабели во взаимной борьбе, стремился стать арбитром, потихоньку подчиняя себе и тех и других. Феодальная раздробленность и постоянные междоусобицы делали эту страну доступной для иностранного подчинения. Грозным претендентом на эту лакомую добычу и опасным соперником Сюанье явился ойратский хан Галдан, стремившийся объединить под своей властью всех монголов. В этом ему всячески помогали иерархи ламаистской церкви Тибета и правители Лхасы, давшие своему воспитаннику и союзнику титул «Бошокту-хан», то есть «Благословенный владыка». На первой, дипломатической, стадии борьбы против него Сюанье проявил себя тонким и умным политиком старой китайской имперской школы. Им в ход было пущено все — нарочитая поза «миротворца», справедливого посредника, вдохновенного моралиста, и «отеческое» увещевание, и аффектация «дружеских» чувств. Лицемерие, вероломство и обман сочетались с умелым разжиганием конфликта, направлением его в нужное Пекину русло. Параллельно велась скрытая подготовка грозной воинской силы для неожиданного удара по обманутому пышной риторикой Галдану. Своим советникам Сюанье говорил: «Если… я лично не схвачу и не уничтожу этого бандита, то буду сожалеть», а самому «бандиту» в то же самое время он предлагал «установить навеки мир и дружбу».
При этом навязчиво повторялся тезис об изначальной подчиненности всех монголов династии Цин, о необходимости присылать «дань» и самим приезжать на поклон к богдохану. Только Сын Неба может разрешить запутанные и кровавые дрязги халхаских ханов и тайджи, а главное — их конфликт с ойратами. Только он в состоянии разобраться со своими «данниками». Как и все императоры Китая, Сюанье считал себя всемирным монархом — правителем всей суши, то есть Поднебесной. «Мы (то есть Сюанье. — Авт.) управляем Вселенной. Народы всей земли — наши дети», — провозглашал он, подчеркивая свое одинаковое «отеческое» отношение как к своим («внутренним»), так и к чужим («внешним») народам — «детям». Претензии Сюанье на мировое господство и восприятие «внешних» стран и государей только как изначальных «данников» династии Цин проистекали из древней концепции «мироустроительной миссии», провиденциального предназначения богдохана, его «священного» права и сакральной обязанности перед Небом мирить и карать, поощрять и порицать, увещевать и поучать, судить и миловать правителей соседних стран. Маска миротворца и благодетеля, воспитателя и честного судьи, слова о милосердии, «забота» о судьбах монголов и ведение двойной игры — все было пущено в ход Сюанье.
Когда началась халхаско-ойратская война 1687–1688 годов, Сюанье и не подумал прийти на помощь своим «детям»-халхасам, а умело разыграл роль нейтрального и объективного арбитра. Прежде всего ему надо было поставить на колени строптивых, гордых и заносчивых потомков Чингисхана в Халхе. Сознательно подведя их под разгром со стороны Гаддана, Сюанье сделал их более послушными. После сокрушительного поражения местных феодалов в сражении у озера Ологой (Олохой-нор) 28–29 августа 1688 года сотни тысяч их подданных, бросив скот и кибитки, бежали в Южную (Внутреннюю) Монголию под защиту Сюанье. Это поставило светских и духовных иерархов Халхи в безвыходное положение. Они были вынуждены принять подданство Цинской империи, тем более что самовластие Галдана страшило их больше, нежели маньчжурское господство. Тем самым Сюанье получил великолепный предлог для покорения Халхи под видом ее «защиты» от Галдана. Только после того, как разгромленные им ханы, князья и церковные владыки Халхи осенью 1688 года признали над собой власть императора, Сюанье вступил в Халху во главе большой армии. Ему уже не надо было ее завоевывать, но следовало защитить свое новое приобретение от рук соперника. Обстановка складывалась удачно для Сюанье — в тылу Галдана восстал его племянник Цэван Рабдан, захвативший власть в Джунгарии. Сюанье поддержал последнего, а также противников Галдана в Лхасе.
С середины 1690 года Сюанье, сбросив маску миротворца, включился в войну за Халху. Однако 21 июля 1690 года цинские войска были разбиты Галданом в сражении на реке Урхуй (Ульхун) близ Великой Китайской стены. Все помыслы Сына Неба сосредоточились теперь на уничтожении Галдана. Ненависть к хану была столь велика, что, будучи больным, Сюанье осенью 1690 года лично возглавил свою армию. Он опасался, что его военачальники упустят Галдана. Противника следовало удерживать в непосредственной близости от старых цинских границ у Великой стены, не дать ему уйти на север, где он стал бы недосягаем для богдохана. Император всеми силами стремился избежать долгой изнурительной маневренной войны в бескрайних степях Халхи. Война должна быть скоротечной. Для достижения этого Сюанье вновь проявил первоклассные способности дипломата. Он уверял ненавидимого им хана, что цинские войска напали на него без санкции императора, что они были посланы только для «беседы» с Гадданом и для установления «дружбы» с ним. Дабы усыпить бдительность врага, Сюанье затеял «деловую» переписку с Галданом об их якобы предстоящей встрече, серьезных переговорах, выполнении им требований хана и установлении «вечной дружбы».
Усыпив таким образом бдительность Галдана, Сюанье нанес ему неожиданный удар. 3 сентября 1690 года цинские войска под командованием князя Фуцюаня застали врасплох и разбили силы ойратов у Улан-Бутуна (во Внутренней Монголии). Борьба за Халху оказалась наполовину выигранной. Сюанье поспешил политически оформить результаты своей победы. В последних числах мая 1691 года в окрестностях озера Долон-нор он организовал съезд (чулган) ханов, дзасаков и нойонов Северной и Южной Монголии, где было объявлено о включении Халхи в состав Цинской империи. Сюанье восседал на троне, а монгольские феодалы совершили перед ним «три коленопреклонения и девять земных поклонов». Затем они сели строго по степени знатности семью рядами на коврах и войлоках, постеленных на земле перед Сыном Неба. Началось угощение. Находившиеся в первых трех рядах получили чаши с вином прямо из рук Сюанье, а остальным вино разнесли маньчжурские военачальники из «восьмизнаменного» войска. Долоннорский съезд покончил с политической независимостью Халхи. Здесь вводилась, как это произошло ранее с Внутренней (Южной) Монголией, маньчжурская «знаменная» (хошунная) система организации населения и войска. Угощение халхаских феодалов на съезде явилось, по сути, поминками по былой свободе и независимости Монголии. Розданные затем подарки — серебро и шелк — стали как бы платой за совершенное на Долоннорском съезде. И пившие богдоханово вино гордые потомки Чингисхана скоро почувствовали на своей шкуре, как тяжела рука маньчжурского владыки.
Теперь предстояло покончить с Галданом, отвоевать у него большую часть Халхи, особенно западную. Дабы предотвратить уход противника далеко на север — в Халху, император вновь пустил в ход лесть, щедрые посулы и лицемерие. Готовясь к новому походу, Сын Неба постоянно заявлял о своем страстном стремлении к миру, к созданию счастья и рая на земле для всех народов. При этом Сюанье поддерживал врагов Галдана и торговой блокадой и голодом ослаблял силы противника перед решительной схваткой. Рядясь в тогу миротворца и пытаясь усыпить бдительность хана, Сюанье до последнего момента не порывал с ним дипломатических отношений. Император «по-дружески» предлагал Галдану передвинуться ближе к цинской границе и провести личную встречу. Делалось все, чтобы заманить хана в хитро расставленные сети и расправиться с ним без особого труда. На фоне такого коварства Галдан — прямолинейный и безрассудно смелый степной хищник — выглядел чуть ли не благородным рыцарем и честным бойцом. Впрочем, он не поддался на ухищрения императора, отступил через Гоби в Халху, и тогда Сюанье двинул против него войска.
Перед этим, проявив большие организаторские способности и железную волю, он собрал и перебросил через пустыню Гоби 85-тысячную армию с множеством пушек и огромным обозом. Император возглавил одну из трех колонн и совершил трудный переход через мертвые пески и полупустынные пространства, жестко пресекая все разговоры о возможности отступления. Галдан даже не предполагал, что через Гоби может пройти такое огромное войско и что его поведет сам император. Сюанье при этом не был столь самонадеян, чтобы взять командование всеми тремя колоннами на себя. Общее руководство он предусмотрительно возложил на опытного военачальника Фэйянгу в чине главнокомандующего (дац-зянцзюнь), ему же была доверена и наиболее мобильная западная колонна. Именно он, Фэйянгу, 12–13 июня 1696 года у Чамдо на реке Терельджин-гол (южнее Урги) наголову разгромил Галдана. Лишь ночью с небольшим отрядом всадников тому удалось вырваться из окружения. Победители захватили много пленных и гигантский обоз — множество кибиток и около 60 тысяч голов скота. Сюанье — жестокий и беспощадный к поверженному врагу — приказал обезглавить несколько тысяч пленных ойратов.
В операции между реками Тола и Керулен император проявил определенные стратегические способности. Тем не менее его победа была предрешена заранее и добыта за счет других факторов. Во-первых, за счет фатальных просчетов самого Галдана. Во-вторых, за счет огромного численного перевеса и технического превосходства цинской армии, имевшей большее число пушек, мушкетов и аркебуз. О «военных подвигах» Сюанье и его «военной доблести» говорить трудно. Сам он лично не участвовал ни в одном из сражений. Даже в день битвы у Чамдо возглавляемая им центральная колонна оставалась вдали от поля боя.
Для Сюанье, как для истинного маньчжура, было мало выигранного сражения и победоносной войны. Ему нужен был сам Галдан, живой или мертвый, — для публичной казни или надругательства над его трупом. Сюанье был буквально одержим этой мыслью и готов был лично отправиться с войском на поимку бежавшего ойратского владыки. Император успокоился, лишь когда попавший в безвыходное положение Галдан 3 мая 1697 года покончил жизнь самоубийством, приняв яд. После этого вся Халха — от Алтая до Барги — оказалась в руках Сюанье. Развеялся призрак Единой и Великой Монголии. К империи отошла огромная территория. Присоединив Тайвань, всю Северную и Центральную Маньчжурию, всю Северную Монголию (Халха), а затем и Тибет, Сюанье окончательно обрел репутацию великого воителя и полководца.
Внутри империи Сюанье приступил к покорению неханьских народностей Юго-Западного Китая, превращению их из «данников» в обычных подданных империи, замене их правителей общекитайской бюрократией. В собственно китайских провинциях сохранялось спокойствие, и только восстание 1721 года на Тайване, охватившее весь остров, знаменовало собой конец мирного периода и безропотного подчинения китайцев маньчжурам.
Между тем перед Сюанье стояла задача возродить разрушенную войной экономику. Он создавал льготные условия для тех, кто распахивал заброшенные земли — залежи и пустоши, временно отменял налоги, соблюдал режим бюджетной экономии, избегал больших трат на роскошь императорского двора. Зато большие средства направлялись на строительство и ремонт дамб, плотин, водоотводов, оросительных систем и каналов. Только на возведение и укрепление защитных и ирригационных сооружений богдохан ежегодно отпускал свыше 3 миллионов лянов серебра. Особое внимание он уделял восстановительным и профилактическим земляным работам на реке Хуанхэ, стремясь свести к минимуму ее разрушительную силу и повысить судоходность Великого канала. Он совершил шесть поездок в провинции долины Янцзы (с 1684 по 1707 год), чтобы лично инспектировать ход этих работ, принуждая чиновников к большей добросовестности. В районах стихийных бедствий он зачастую отменял сбор налогов. Такого рода недобор с 1662 по 1705 год составил свыше 90 миллионов лянов серебра. После завоевания Тайваня Сюанье отменил введенную его отцом Фулинем политику «морского запрета», которая привела к обезлюдению и опустошению широкой полосы вдоль морского побережья и превращению ее в «мертвую зону». Согнанному в глубь страны населению богдохан разрешил вернуться на прежние места жительства, заниматься морским каботажем и торговлей, в том числе с европейцами — «заморскими варварами».
Сюанье стабилизировал бюджет, его расходная часть стала меньше доходной — иногда на 7 миллионов лянов ежегодно. Накопления казны возросли, по разным оценкам, в 2,5–5 раз. Своему наследнику он оставил более 50 миллионов лянов и большие запасы зерна в казенных амбарах. Стремясь укрепить денежное обращение, Сюанье в 80-х годах установил твердый официальный курс обмена серебра на медную монету. Отныне 1 лян серебра равнялся 1 тысяче медных монет. Этот неизменный курс стал обязательным как для казенных, так и для частных расчетов. С 1688 года право на отливку монеты Сюанье объявил монополией центрального казначейства, чем пресек рост бесконтрольной медноденежной эмиссии на местах — в провинциях и наместничествах.
В 1712 году Сюанье провел налоговую реформу. Ставки налогов и уровень обложения на 1712 год были объявлены постоянными и неизменными, что способствовало восстановлению сельской экономики. Налоговая реформа проводилась постепенно, распространялась на все новые провинции и растянулась до конца XVIII века. Начиная с 90-х годов XVII века Сюанье повел борьбу с укрытием частных — помещичьих и крестьянских — полей от регистрации в земельных кадастрах и от налогообложения. Виновные подлежали суровому наказанию. В ходе этой кампании был проведен обмер полей и вскрыты огромные массивы неучтенных земель. Проводимая Сюанье экономическая политика способствовала быстрому возрождению сельского хозяйства, ремесла, торговли, транспорта и горнодобывающей промышленности, характеризуя его как заботливого и рачительного хозяина, как прогрессивного и «честного чиновника».
Завершив завоевание Китая, Сюанье встал перед необходимостью покончить с глубокой пропастью, разделившей маньчжуров и покоренных им китайцев. С окончанием военных действий грубые силовые методы по отношению к населению, особенно китайской элите, становились опасным пережитком. Еще верный слуга монгольских завоевателей Китая Елюй Чуцай (1190–1244), один из советников Чингисхана, Угэдэя и Хубилая, говорил: «Хотя мы империю получили, сидя на лошадях, управлять ею, сидя на лошадях, невозможно». Между тем маньчжуры долго не хотели «сойти с лошадей». Особенно жестко придерживался старых силовых приемов Обой, что обострило политический кризис. Поняв, что это тупиковый вариант, Сюанье запретил наиболее грубые методы насилия над китайцами. В первую очередь он положил конец практике «окружения земли», то есть прямого захвата полей, жилищ и имущества, приглянувшихся завоевателям. Произволу он противопоставил силу закона, ибо ему нужен был гражданский мир в разоренной стране. Желая привлечь на сторону завоевателей как можно больше состоятельных китайцев, Сюанье разрешил продажу им ученых степеней и званий. Если Фулинь, Обой и Сонготу видели в китайских шэныпи и интеллигенции только завоеванных, Сюанье рассмотрел в них будущую опору цинского режима. По его приказу в 1679 году впервые после более чем сорокалетнего перерыва состоялись экзамены на ученые звания. Когда же многие из патриотов демонстративно отказались участвовать в них, Сюанье просто сделал вид, что не заметил этого.
Восстановив китайскую экзаменационную систему и сеть конфуцианских учебных заведений, Сюанье привлекал ко двору авторитетных ученых-конфуцианцев. Даже маньчжурская знать теперь вынуждена была давать своим детям классическое китайское образование. По распоряжению богдохана на маньчжурский язык были переведены китайские классические книги, изданы маньчжурско-китайский и монголо-китайский словари. Вместе с тем он беспощадно пресекал всякое смешение маньчжурской крови с китайской, боясь растворения малочисленной касты победителей в гигантской среде побежденных. Чтобы привлечь китайских шэньши и интеллигенцию на сторону цинского режима, Сюанье организовал массовые «литературные работы» — подготовку многотомных энциклопедий, антологий, словарей и комментариев к древним текстам. По его указанию переиздавались произведения древней и средневековой китайской литературы. Над всем этим трудилось множество ученых — историков, литературоведов, филологов, а также редакторов, писателей, поэтов, каллиграфов, художников и граверов. На эти цели богдохан выделял большие средства из казны. Такого рода масштабной, хорошо оплачиваемой работой, выгодными литературными и редакторскими заказами Сюанье стремился погасить неприязнь шэньши и ученых к завоевателям, переключить этот огромный интеллектуальный потенциал на службу династии Цин, занять интеллигенцию конкретным делом.
В этом проявилась сама натура императора. Получив классическое китайское образование, богдохан приобрел многие черты интеллигента-гуманитария — любовь к знаниям, учебе, стихосложению и чтению. Сын Неба сам стал, по сути, «ученым мужем», шэньши, переняв у китайцев «культ кисти, тушечницы, бумаги и иероглифа». Он искал и привлекал выдающихся ученых и каллиграфов к себе в секретари, концентрировал их в своей личной канцелярии — Императорском кабинете (Наньшуфан). Для выявления талантов он организовал специальные экзамены, а выдержавшим испытание поручил написать многотомную «Историю династии Мин» («Мин ши»). Тысячи ученых были заняты составлением «Полного собрания книг старых и новых времен» («Гуцзинь тушу цзичэн»), словаря «Канси цзыдянь», «Собрания дотанской исторической литературы» («Юньцзянь лэйхань»), словаря рифм «Пэйвэнь юньфу» и других изданий.
Специальные комиссии и коллегии осуществляли цензурование и фальсификацию произведений, к чему прилагал руку и сам император. С теми шэньши и учеными, кто не покорился маньчжурам, Сюанье был беспощаден. Из книжника и интеллигента он порой превращался в восточного деспота, слегка прикрытого лоском конфуцианской образованности. Так, в 1711 году был брошен в тюрьму, судим и четвертован Дай Минши, включивший в свой труд описание антиманьчжурской борьбы. Члены семьи ученого и его друзья — всего более ста человек — тоже сложили свои головы на плахе. Тем самым Сюанье продолжил «литературную инквизицию», или «письменные судилища» (вэньцзы юй), начатые Обоем. В то же время он расширял участие шэньши и помещиков в штатской администрации, что вело к постепенному укреплению позиций китайского чиновничества и снижению роли «вось-мизнаменного» военного аппарата. Таким образом, Сюанье начал медленную планомерную «китаизацию» маньчжурского режима, видя в этом залог долговечности господства династии Цин. Под маньчжурскую военную машину он подводил прочный штатский фундамент централизованной бюрократической деспотии.
Будучи ревностным конфуцианцем, Сюанье особое внимание уделял идеологии. Он был сторонником консервативного неоконфуцианства (лисюэ) эпохи Сун (960–1279), и прежде всего его наиболее идеалистического и реакционного направления, созданного Чжу Си (1130–1200) и его последователями. Чжусианство основной упор делало на жесткой регламентации взаимоотношений людей в обществе, на закреплении их обязанностей, то есть на укреплении порядка при консервации существующей системы. Именно это и привлекло Сюанье. Император объявил Чжу Си выше «десяти мудрецов», особо выделил его для почитания, а его труды превозносил как образец для подражания. Канонизация Чжу Си превратила чжусианство в государственную догму. В 1712 году Сюанье особым указом присвоил Чжу Си посмертный титул «выдающегося гения».
Большое внимание богдохан уделял контролю за настроениями покоренного китайского населения. Он всемерно укреплял созданную еще до него систему «собеседований» (сянъюэ), регулярно проводимых особыми «беседчиками». Для этих «собеседований» Сюанье составил набор поучений из 16 заповедей, а в 1670 году опубликовал их в виде специального «Священного указа» («Шэнъюй»). Помимо сугубо моральных правил новый документ содержал ряд наставлений фискально-полицейского характера. В них Сын Неба убеждал крестьян и горожан полностью уплачивать налоги, участвовать в полицейской системе круговой поруки (бао-цзя), «подавлять воров и разбойников», не укрывать беглых и т.д.
В вопросах веры Сюанье проявлял явную терпимость. Прекратив начатые при Обое гонения на христиан, богдохан эдиктом 1692 года разрешил проповедь учения Христа, вернул из ссылки европейских миссионеров, сделав одного из них главой Астрономической коллегии. Вплоть до конца XVII века иезуиты оставались доверенными советниками Сюанье, оказывая Китаю помощь в литье пушек, точных науках, переводах с западных языков и в дипломатии. Отношение богдохана к иезуитам стало особенно милостивым с 1693 года, когда они при помощи хины вылечили его от малярийной лихорадки. Сюанье ценил знания отцов-иезуитов, любил проводить время в ученых беседах с ними, открывал для них дворцовое собрание редкостей, а с одним из них — Ф. Вербистом в 1682–1683 годах путешествовал по Южной Монголии. С неподдельным интересом и усердием Сюанье под руководством иезуитов изучал геометрию, тригонометрию, астрономию, естествознание, философию, физику и медицину. Сын Неба постигал «варварские науки», коих маньчжуры и китайцы не знали и демонстративно чурались.
По приказу богдохана лучшие, с его точки зрения, европейские сочинения переводились на китайский и маньчжурский языки. В ряде случаев он сам просматривал перевод и исправлял его слог. В последнее десятилетие своего правления Сюанье даже организовал специальную группу молодых китайцев и маньчжуров, которым преподавали ученые-иезуиты. Эта группа под патронажем императора опубликовала коллективную работу — сводный труд по математике, европейскому календарю и музыке. Особое внимание миссионеры, естественно, обращали на проповедь христианства. Однако склонные к религиозному синкретизму китайцы-неофиты сочетали культы Христа и Конфуция с поклонением предкам. Миссионеры не раз обращались к Сюанье с просьбой запретить новообращенным сохранять китайские верования. Богдохан отклонил это явное вмешательство во внутренние дела Цинской империи, но они продолжали настаивать на своем. Разгневанный Сюанье принял жесткие меры — один из папских легатов умер в тюрьме, а другой был выслан из Китая. Тем не менее проповедь христианства Сын Неба не запретил. В Пекине и других городах миссионеры, в основном иезуиты и францисканцы, по-прежнему несли китайцам слово Божие и открывали церкви.
Сильным и самостоятельным правителем Сюанье стал не сразу. Лишь в 1677 году, то есть за два года до отстранения Сонготу от власти, молодой император создал свой собственный «штаб» — Императорский кабинет. Здесь оформлялся ряд указов, не проходивших через Совет князей-регентов и сановников, роль которого начала падать. Умелый администратор, умный политик и хитрый дипломат, Сюанье сконцентрировал всю власть в своих руках постепенно. Делал он это так искусно, что оставался в полном согласии с Советом маньчжурской аристократии. Высоко ценя способных помощников из числа маньчжуров, богдохан тем самым как бы компенсировал подспудное недовольство «восьмизнаменных» крепнущим политическим союзом императора с китайской элитой.
Когда требовали обстоятельства, осторожный и терпеливый, склонный к уступкам и лавированию Сюанье становился решительным, жестким и бескомпромиссным политиком. Нелегкая школа, пройденная им при правлении Обоя и Сонготу, научила его скрытности и сдержанности. Он никогда не позволял чувствам брать вверх над разумом. Он всячески стремился быть образцовым конфуцианским правителем. Ни евнухи, ни женщины, ни клики маньчжурских аристократов, ни группировки сановников, сложившиеся вокруг его сыновей, не могли вывести его из равновесия. Все госучреждения находились под его непосредственным контролем. Сюанье, как и Петр I, лично вникал во все дела и сам отдавал распоряжения, являя собой пример честного труженика на троне.
Будучи хорошим управителем, он старался вести строгую экономию казенных средств. Преследуя пустое расточительство, богдохан гордился скромностью своих личных трат. Бережливый и практичный, он слыл добросовестным исполнителем своих «служебных обязанностей», «честным чиновником», выделявшимся примиренческим отношением к подчиненным, толерантностью и умеренностью. Он не вел беспощадной борьбы с коррупцией, однако в первую очередь выдвигал на повышение тех, о ком докладывали как о честных и неподкупных служаках. Перед такими богдохан открывал блестящую карьеру. Его природная любознательность зачастую отодвигала в сторону официальный этикет и дипломатический протокол. Так, он запросто, по-деловому беседовал с интересными ему людьми, например с чрезвычайным посланником Петра I капитаном лейб-гвардии Преображенского полка Львом Измайловым и с миссионерами-иезуитами. Он симпатизировал пленным русским, взятым при штурме Албазина. По его приказу в 1685–1686 годах их поселили в Пекине и в качестве особой роты («русской сотни») включили в «восьмизнаменные» войска.
В отличие от Фулиня, безвыездно сидевшего в Пекине, Сюанье совершил шесть поездок в провинции долины Янцзы. Кроме того, он неоднократно путешествовал по Южной Маньчжурии и Южной Монголии. В конце своей жизни он писал: «Теперь я нахожусь на троне шестьдесят первый год… Я стремился к установлению мира в стране, шел к этому неустанно, осторожно, не допуская ослабления своего внимания. Десятилетия я прожил в заботах и стараниях, как один день. Это едва ли можно полностью исчерпать словами “труд” и “тяжесть”. В цвете лет я мог натянуть очень тугой лук и выстрелить тринадцатью стрелами одновременно. Я хорошо знаю военное дело, умело вел сражения и никого не убил зря… Средства, скопленные Ведомством налогов, никогда не расходовал не по назначению, кроме тех случаев, когда была война или неурожай, так как я считаю, что все это кровь мелкого люда. Поэтому, строя летние дворцы, я не делал особых украшений… Если сравнить это с расходами на ирригацию… то получится менее одной тысячной доли от последнего». Далеко не все в этой «исповеди» правда, но перед нами встают реальные черты живого Сюанье — человека и монарха.
До конца дней своих он сохранил ясность мысли и полный контроль за ситуацией в стране. Однако лет за десять до смерти в его характере произошел перелом — своего рода угасание активности. Он видел, как разлагается госаппарат, как сановники и чиновники объединяются в группировки и клики, как нарастает яростная склока среди его сыновей — грызня за место наследника престола, как вяло и бестолково ведется война с ойратами. Он держал ситуацию под контролем — но только и всего. Решительных действий не предпринималось. Это не было безволием или слабостью — до последнего вздоха он оставался сильным правителем. Просто он уже смотрел на происходящее из одного ему понятного далека. То ли произошло пресыщение властью, то ли пришла высшая мудрость…
Будучи склонным к интеллектуальному творчеству, Сюанье претендовал на славу ученого и литератора. Он писал стихи, прозу, комментарии и предисловия к переиздававшимся по его приказу древним и средневековым произведениям. Император был посредственным поэтом, плохим писателем и бесцветным каллиграфом. Но видимо, он хотел блистать в этих сферах творчества, ибо не пресекал холуйского восхваления в свой адрес, а также публиковал не только собственные стихи и прозу, но и произведения придворных литераторов под своим именем. Так, в 1704 году были опубликованы такие стихи в 28 цзюанях (частях, главах, тетрадях), а в 1711 году — проза в 150 цзюанях. Сюанье считал себя выдающимся музыкантом и математиком, но ничего не смыслил в музыке и усвоил лишь азы математики. При всем том он был щедрым меценатом, покровительствовал искусствам и наукам. В своих дворцах богдохан собирал художников и архитекторов, давая им высокооплачиваемую работу. Здесь трудились миссионеры, в основном иезуиты — художники, граверы, часовщики и механики.
Как маньчжур и воин, Сюанье отдавал предпочтение конной охоте. Начиная с 1683 года он ежегодно летом жил и охотился в Мулани (провинция Жэхэ), где построил свой любимый парк-дворец, получивший название «Горная усадьба, спасающая от жары»; позже этот дворец стал официальной летней резиденцией цинских императоров. К западу от Пекина Сюанье восстановил старый парк-дворец периода Мин и назвал его «Парк Вечной Весны», где проводил по нескольку месяцев в году. Здесь он и умер от гриппа 20 декабря 1722 года. До Сюанье при цинском дворе следовали маньчжурскому похоронному обряду — тела правителей, членов их семей и высших сановников сжигали на ритуальном костре, а золу и кости в специальных фарфоровых урнах погребали в землю. Сюанье восстановил похоронный обряд династии Мин — тело Сына Неба в большом гробу поместили в усыпальнице, наполненной богатой утварью и драгоценностями, а поверх гробницы насыпали высокий могильный курган. У Сюанье было много детей; до совершеннолетия дожили двадцать сыновей и восемь дочерей. За исключением одного сына от императрицы, все остальные были рождены от наложниц нижних рангов, бывших фрейлин и служанок императорского гарема.
Его царствование формально длилось около 60 лет (1661–1722), фактически — почти 43 года (1679–1722). За это время ему удалось сделать очень многое. Своему наследнику он оставил централизованную империю, резко расширенную за счет новых завоеваний, стабилизированную государственную власть, возрожденную экономику и полную казну. С «эпохи Канси» началось восхождение Цинской империи к вершине своего могущества.
Христос или Конфуций?
Католические миссионеры в Китае
В то утро, как обычно, несмотря на свои 66 лет, император Сюанье вошел в свой рабочий кабинет и сел за стол. Так было всегда, когда богдохан не присутствовал на торжественных церемониях во дворце или в храмах, на приемах иностранных послов, когда он не охотился в Жэхэ или не путешествовал по провинциям Китая. Начиная с 1679 года, когда Сюанье прочно взял в свои руки управление Цинской империей, он обходился без помощи «первого министра» и сам регулярно читал важнейшие документы. Их подавали ему главы Императорской канцелярии и Шести ведомств.
Он любил все, связанное с чтением и письмом. На его столе всегда лежала прекрасная светло-желтая «императорская» бумага, в изящной фарфоровой вазе с изображением пляшущих драконов хранились великолепные кисти для письма с инкрустированными серебром ручками, рядом стояли две золотые тушечницы — одна с черной, а другая с красной тушью, и нефритовая подставка для намокшей кисти. Все это радовало глаз богдохана.
Но сегодня старый богдохан среди прочих документов увидел на столе перевод папской буллы на китайский язык. Эту буллу Папы Римского Климента XI на латыни два дня назад вручил Сюанье Карло Амброзио Меццабарба. Император углубился в чтение. В своем послании Климент XI требовал от него — Сына Неба — ни больше ни меньше как запретить своим подданным, принявшим христианство, продолжать поклонение Конфуцию и духам предков. Римский престол давал указания ему — обладателю Мандата Неба! Это было неслыханное и дерзкое вмешательство в дела Небесной Династии. «Заморские варвары» хотят определять внутреннюю политику Цинской империи! Ярость охватила старого богдохана. Схватив кисть, он поверх черного иероглифического текста перевода размашисто красной тушью начертал свой вердикт — полное запрещение любой проповеди учения Христа и миссионерской деятельности, строгое запрещение Папе Римскому вмешиваться в китайские дела. Вскочив, он вышел из уютного кабинета в соседний дворцовый покой. При виде разъяренного Будды Настоящего Времени и Десятитысячелетнего Повелителя дворцовые евнухи поспешно удалились. Император в бешенстве мерил пустую залу неслышными шагами — толстые белые войлочные подошвы его сафьяновых сапог ступали бесшумно.
Гнев душил Сюанье. Эти заморские патеры, епископы, легаты, кардиналы и их папы совсем обнаглели! Скоро они захотят давать ему указания как своему рядовому чиновнику. Они забыли, что именно он, Сюанье, положил конец преследованиям европейских миссионеров во времена регентства князя Обоя (1661–1669). Тогда, в 1664 году, по навету сановника Ян Гуансяня начались гонения на христиан и их духовных наставников. По обвинению в заговоре против Сына Неба знаменитый ученый-иезуит, глубокий старец немец Адам Шаль и трое его собратьев по Обществу Иисуса были закованы в цепи, брошены в тюрьму и подвергнуты долгим унизительным допросам, длившимся девять месяцев. В костер бросили их евангелия, библии, молитвенники, кресты и четки. В 1665 году Шаля присудили сначала к удавлению, а затем постановили разрубить на мелкие куски. Только ужас, охвативший толпу при виде лунного затмения, остановил Обоя и заставил отложить казнь. Впрочем, 77-летний старец-иезуит все равно скончался после пыток, а 25 миссионеров были сосланы в Гуанчжоу…
Тогда он, Сюанье, протянул христианам руку помощи, снял с них позорное обвинение, вернул из ссылки и поручил им руководить Астрономическим приказом — Императорской обсерваторией. И он, Сюанье, издал указ, разрешавший его подданным переходить в христианскую веру. И он же позволил французам-лазаритам, а затем итальянцам и португальцам построить свои храмы в Пекине… Но как только миссионеры разных орденов упрочили свое положение в столице, между ними началась длительная и злобная свара. Доминиканцы и францисканцы обвиняли иезуитов в слишком вольном обращении с церковными обрядами и в больших уступках в пользу традиционных китайских верований. Гибкие последователи Игнатия Лойолы смотрели сквозь пальцы на почитание крещеными китайцами Конфуция и духов своих предков, на сохранение языческих имен, на их ранние (с шести-семи лет) браки и традиционные свадебные обычаи.
Осуждая все это, доминиканцы и францисканцы подняли крик на всю Европу о намеренном искажении Обществом Иисуса чистоты католического вероисповедания, о смешении учения Христа и китайского «язычества». Враги иезуитов нашли себе союзников в лице маньчжурских и китайских сановников, обеспокоенных растущим влиянием последователей Лойолы при дворе богдохана. В чисто церковный спор втянули и самого Сюанье. Ревнители чистоты христианского учения осудили употребление отцами-иезуитами китайского слова «Тянь» (Небо) для обозначения понятия о Боге. Тогда иезуиты обратились за помощью к Сыну Неба, а тот заявил, что «Тянь» означает истинного Бога. Сторонники адаптации к китайской специфике обозначали отсутствующее в китайском языке европейское понятие «Бог» словосочетанием «Небесный Владыка» (Тянь-чжу). В этом религиозном споре богдохан стал на сторону иезуитов, а их противникам советовал примириться с сохранением традиционных черт в китайском христианстве. Тогда борьба между религиозными орденами перекинулась к подножию папского престола. И та и другая стороны стремились получить одобрение Ватикана.
«Спор о китайских обрядах» не был пустопорожней затеей. Перед престолом святого Петра стояла дилемма — либо пойти на частичный синтез христианства с конфуцианством и тем самым получить обнадеживающие перспективы для укоренения католицизма в Китае, либо сохранить чистоту учения Христа в его трактовке Ватиканом и тем самым обречь его проповедь в Цинской империи на неудачу. Посольство от Папы Римского следовало за посольством, булла за буллой. То приходило приказание римского первосвященника китайским неофитам строго следовать чисто христианским обрядам и отречься от «местных» суеверий и обычаев, то Ватикан все-таки допускал вольное обращение с канонами и обрядами. Если папа Иннокентий X в 1645 году осудил такой синтез двух религий и культур, то папа Александр VII в 1656 году его одобрил, папа Климент IX в 1704 году опять решительно выступил против. В Пекин прибыл его легат кардинал Шарль Тома Мальяр де Турнон. Однако союз богдохана с иезуитами привел миссию Турнона к провалу. В результате происков иезуитов легат попал в тюрьму в Макао и после четырех лет заключения скончался от тяжелого тюремного режима. В 1715 году Ватикан повторил свой запрет на адаптацию христианства к китайским условиям. И вот в 1720 году легат Меццабарба привез еще одну папскую буллу, которая вызвала яростный гнев Сюанье…
Сюанье вернулся в свой кабинет и написал ряд распоряжений. Согласно им высокопоставленный сановник пекинского двора вызвал к себе легата и с высокомерным презрением предложил Меццабарбе срочно убраться из Срединной империи и захватить с собою всех миссионеров, за исключением опекаемых Небесной династией ученых-иезуитов. Впрочем, когда первая волна августейшего праведного гнева схлынула, Сюанье все же дал высылаемому из Китая легату прощальную аудиенцию. Богдохан высмеял тех, кто заварил эту церковную свару, и потребовал от Меццабарбы, чтобы в следующий раз ему присылали не очередную буллу, а ученых-монахов, особенно математиков и медиков, а также лучшие в Европе научные сочинения и географические карты. Подтекст был ясен — Китаю нужны не проповедники веры Христовой, а квалифицированные специалисты в области естественных наук. Старому же богдохану лично нужен хороший врач. Напуганные не меньше легата, иезуиты советовали последнему больше не гневить императора и позабыть о папской булле. Покидая Китай, Меццабарба издал от себя примирительный компромиссный декрет об обрядах и увез с собой бренные останки своего предшественника — Турнона.
Хотя гнев императора прошел и все миссионеры остались на своих местах, тем не менее они находились в подвешенном состоянии и в тревоге. Тревожились они не зря. Вскоре Сюанье умер, и его наследник Иньчжэнь, вступив на трон, обрушил свой гнев на католических патеров и их прозелитов. Миссионеров обвиняли в том, что они лукаво обвели вокруг пальца доверчивого Сюанье. Последовали аресты патеров и их допросы с пристрастием. Наконец, в 1724 году Иньчжэнь издал указ, которым католические миссионеры изгонялись из всех провинций Китая. При этом им была дана прощальная аудиенция, на которой новый богдохан заявил: «Вы, люди Запада, хотели уничтожить законы и возмутить наши народы. Я должен воспрепятствовать такому покушению. Что сказали бы у вас, если бы Я послал к вам наших бонз и лам и они стали бы нарушать у вас общественный порядок? Вы изгнали бы их! Вам желательно, чтобы Мои подданные стали христианами, приняв вашу веру. Хорошо! Но зачем же вы отвлекаете их от повиновения Моей Власти? При начавшемся возмущении ослепленные будут слушаться вас, а не Меня. Я знаю теперь, вы не опасны для нас, но если собратья ваши подкрепят вас тысячами кораблей, тогда дело будет плохо». Сначала миссионеров выслали в Гуанчжоу, а затем в 1732 году перевели в Макао. Только в Пекине осталось два десятка ученых-иезуитов, приписанных к научным учреждениям. Да и те пребывали в страхе. Христианские храмы были закрыты и разрушены. Сопротивляясь императорскому указу, некоторые миссионеры задействовали свои связи при дворе, дабы обойти запрет. Тогда Иньчжэнь одних патеров заключил в тюрьму, других казнил, а третьих присудил к наказанию кангой. С воцарением в 1735 году нового императора Хунли (правил до 1795 года) гонения на миссионеров и христиан неоднократно повторялись.
Изгнание католических миссионеров из Китая явилось частью постепенно осуществлявшейся политики изоляции страны от буржуазного Запада. Борьба династии Цин с христианством стала одним из слагаемых «закрытия» Срединной империи от «заморских варваров», приведшего к научному, техническому и экономическому отставанию Цинской империи от передовой Европы.
Узницы Пурпурного города.
Гарем китайского императора
- В спальне флейтистками
- Ты, господин, окружен.
- Много в гареме
- Прекрасных наложниц и жен.
Майская ночь 1688 года накрыла собой Пурпурный Запретный город. Затихла жизнь и во дворце Янсинь-дянь — личных покоях императора Сюанье. Евнухи переодели богдохана ко сну, раскрыли широкую постель, раздвинули полог и приглушили свет в большом напольном шестигранном фонаре. Поклонившись владыке в пояс и пятясь задом, они исчезли за дверью. Монарх остался один, но сон не шел к нему. Что-то мешало. Что-то еще раньше засело в мозгу, но что Сюанье не мог вспомнить. Сегодня весь день он то диктовал, то правил, то обсуждал с сановниками наказ послам. Те отправлялись на переговоры с русскими на Амуре — реке Черного дракона. С 1652 года здесь с перерывами шли военные действия. Вспомнил! Днем в списке посольства он наткнулся на фамилию чиновника-маньчжура Аюси! Знакомая фамилия! Но где же он ее встречал? Сюанье машинально повернул голову к маленькому столику в углу спальни. Там в большом «драконовом» ларце, разделенном на секции, рядами стояли нефритовые жетоны-таблички с фамилиями и именами его наложниц. Ну конечно же! Именно здесь, на одной из табличек выгравирована фамилия Аюси! Это дочь того чиновника из Палаты по делам стран-данников (Лифаньюань). Богдохан нашел ее жетон. Вот она, Аюси! Родом из «Синего знамени». «Драгоценный человек» (гуйжэнь), то есть имеет пятый, низший ранг наложницы. Сюанье не «осчастливил» ее, даже ни разу не видал после «дворцовых смотрин». Интересно, какова она на любовном ложе? Богдохан ударил в настольный гонг и молча протянул табличку вошедшему евнуху. Тот с поклоном исчез за дверью. Значит, скоро эта наложница будет здесь! Сюанье усмехнулся: он до мелочей знал, что сейчас произойдет за стенами его спальни. Вот его «ближний» евнух вручает «драгоценную бирку» главному управляющему Палаты важных дел, а тот передает ее своему подчиненному — силачу евнуху.
Далее все шло по строго заведенному порядку. Порученец находил нужную женщину и показывал ей табличку со словами: «Приказ такой-то наложнице!» Та опускалась на колени и с поклоном принимала знак монаршего благоволения. Служанки уводили ее в спальню, раздевали донага и умащивали благовониями. Она так и оставалась стоять раздетой, дабы ей не удалось прихватить с собой кинжал или нож: одного из императоров пытались убить таким образом. Затем приглашали в спальню здоровенного евнуха-посланца. Тот закутывал красавицу в особое покрывало из пуха цапли — птицы, которая умела ловить змей и потому символизировала защиту от всякого коварства. После чего евнух сажал наложницу к себе на плечи и нес во дворец, где Сын Неба уже ждал ее в своей опочивальне. Евнух снимал с женщины накидку и удалялся, а она сразу же проскальзывала под одеяло к Августейшему господину. Пока эта парочка предавалась наслаждениям, главный управляющий Палаты важных дел и евнух находились в соседнем помещении.
По правилам цинского двора Сын Неба не мог оставить у себя наложницу надолго, а тем более до утра. Когда истекал положенный срок, главный управляющий громко произносил: «Время пришло!» Если богдохан не отзывался, напоминание повторялось во второй, а чуть позже и в третий раз. Тогда монарх уже непременно должен был откликнуться. Двое ожидавших входили в спальню. Главный управляющий с особой регистрационной книгой в руках становился на колени и почтительнейше спрашивал у Сына Неба: «Оставить или нет?» Речь шла о драгоценном «драконовом семени». Услышав повеление «Оставить», чиновник делал в регистрационной книге запись: «В такой-то месяц, такого-то числа, в такой-то час император осчастливил такую-то наложницу». Эта запись служила оправданием в случае ее беременности, доказательством высочайшего происхождения ребенка. Если Сын Неба был недоволен или находился в дурном расположении духа, следовал приказ: «Не оставлять!» После чего особыми процедурами добивались того, что все «драконово семя» выходило наружу. Эти правила крайне строго соблюдались в зимних дворцах Запретного города. Что же касается летних резиденций, то там богдохан мог себе позволить нарушить предписания, установленные на заре династии Цин.
Если наложниц приносили в спальню императора, то к своей жене он приходил сам и на время, которое ничем не ограничивалось. Тем не менее каждое такое посещение тоже фиксировалось в особой книге учета. По выходе богдохана из опочивальни коленопреклоненный евнух-чиновник почтительно ждал ответа о том, состоялось соитие или нет. Если нет, то богдохан бросал небрежно: «Уходи!» — и соответствующая графа в книге оставалась пустой. В случае утвердительного ответа или кивка Сына Неба появлялась запись: «Такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года, в такой-то час государь осчастливил императрицу». Если же богдохан проходил молча, главный управляющий, стоя на коленях, смиренно осведомлялся, что ему следует записать.
Как мы видим, Владыка Поднебесной и правитель Цинской империи, перед которым все трепетали, сам был пленником жесткого этикета. Всяческие условия определяли и сферу любовных развлечений Сына Неба. В самом начале возникновения маньчжурской династии ханы Нурхаци и Абахай установили для будущих властителей правила «ограничения разврата». Более того, «регулировать» услады Сына Неба была призвана Палата важных дел, штат которой набирался исключительно из евнухов высшей категории. Они имели свободный доступ и в гарем, и в комнаты, смежные со спальней Сына Неба, и в покои рядом с опочивальней императрицы.
Если в Европе у монарха была только одна жена, то в Китае их могло быть две или три — одна «главная» и две «второстепенные». Апартаменты в «средней» части Запретного города считались наиболее престижными. Поэтому «главная» проживала в «центре» дворцового комплекса и именовалась «императрицей Среднего дворца» (Чжунгун) и «Матерью Государства» (Гому). В «восточном квартале» обитала вторая жена богдохана — «императрица Восточного чертога» (Дун-гун). И наконец, третья супруга, или «государыня Западного дворца» (Сигун), занимала покои в западной, наименее значимой части Запретного города. Вместе со вдовствующей императрицей в дворцовом квартале Пекина временами находились сразу четыре государыни. Иногда мать богдохана жила за пределами Запретного города — в одной из летних загородных резиденций. Для невесты Сына Неба возводили особые чертоги, где она вместе со всей своей семьей ждала свадебной церемонии.
По установлениям династии Цин молодая императрица должна была подарить наследника престола в течение пяти лет. Если она оказывалась бездетной, Сын Неба заводил себе вторую жену. Новую государыню избирали из наложниц первого или второго ранга, который часто давался тем, кто уже родил императору сына. Тем не менее вторая супруга должна была во всем уступать первой, остававшейся главной женой богдохана. После смерти Десятитысячелетнего Господина его жены не имели права вновь выходить замуж или возвращаться в родную семью. Поскольку в цинском Китае желтый цвет означал принадлежность человека или вещи к семье или дворцу богдохана, то императрицы носили светло-желтые, а наложницы — темно-желтые одеяния.
Как же создавался гарем богдохана? Юный Сын Неба мог набрать себе наложниц только по достижении совершеннолетия, то есть в семнадцать-восемнадцать лет, и лишь по истечении положенного срока траура по усопшему императору. Причем пользоваться гаремом своего покойного отца он права не имел.
Но вот формальности соблюдены, и объявлялись «дворцовые смотрины», куда следовало прибыть всем «красивым девушкам из знатных маньчжурских семей». Здесь начинались трудности. Во-первых, маньчжурские девушки не отличались прелестью черт, стройностью и образованностью, проигрывая по всем этим статьям китаянкам, особенно «южным феям» — красавицам из Сучжоу и Ханчжоу. А во-вторых, маньчжуры неохотно отдавали своих дочерей в императорский гарем.
Завоеватели Китая вообще крайне бережно относились к своим женщинам — основе генофонда малой народности. В отличие от китаянок, им запрещалось калечить себя бинтованием ног. Девочкам дозволяли сидеть в присутствии старших и даже занимать среди них почетное место. В маньчжурских семьях не действовало китайское правило, возбранявшее встречаться мальчикам и девочкам старше семи лет. Отцы и деды очень любили своих дочерей и внучек, а потому частенько баловали их. Узницам же дворца жилось несладко. Для многих из них, воспитанных в счастливых и заботливых семьях, пребывание в императорском гареме становилось настоящей пыткой. А поскольку наложницы не всегда разделяли ложе государя, им вообще нередко грозила участь старых дев. Так зачем же губить их молодость и будущее заключением в красивой, но безрадостной клетке? Поэтому одни родители старались избежать регистрации своих дочерей в «смотровых реестрах», а другие пытались представить их дурнушками. Девушек часто приводили во дворец неумытыми, нечесаными, в грязных одеждах. Иногда симулировали болезнь, заикание и хромоту — лишь бы любимое чадо не включили в списки. Однако чиновников Дворцового управления провести было трудно.
Отбор наложниц в императорский гарем проходил в несколько этапов и представлял собой сложную процедуру. Кандидатками становились все дочери чиновников-маньчжуров четырех первых, то есть высших, рангов из девяти. В расчет принимались только девушки от четырнадцати до двадцати лет. Дворцовым управлением составлялись списки, и сановники производили по ним строгий отбор. В новые списки попадали только те девушки, у которых восемь иероглифов, обозначающие дату рождения, сулили благоприятное будущее. Их обучали необходимым церемониям и манерам, и через полгода они являлись на «дворцовые смотрины»: девушки из богатых семей — в собственной парадной одежде, бедные — в выданных им казенных платьях.
Утром в назначенный день красавицы собирались в Запретном городе, у ворот Дворца Земного Спокойствия, где в одном из залов и проходили «смотрины». В одних случаях государь живо участвовал в этой процедуре, в других — все отдавал на усмотрение своей матери, оставаясь лишь молчаливым свидетелем происходящего. Выглядело все это так: мимо восседавших на тронах богдохана и вдовствующей императрицы в установленном порядке медленно двигались «конкурсанткй». По окончании шествия они выстраивались в ряд, а повелители, посовещавшись, выносили свой приговор. Победительницам через евнухов вручали изогнутые нефритовые жезлы с головкой. Первый жезл подносили той, кого наметили в жены богдохана. Она нарекалась императрицей. Остальные обладательницы жезлов становились наложницами Сына Неба. Их разделяли на пять категорий, в соответствии с чем присуждали один из пяти гаремных рангов. «Счастливицы» совершали перед тронами «три коленопреклонения, девять земных поклонов». Остальных от имени вдовствующей императрицы одаривали шелковыми одеждами и отправляли восвояси.
После церемонии отобранных красавиц распускали на два месяца по домам. Им предстояло попрощаться напоследок с родными, а заодно обзавестись одеждой, достойной императорских наложниц. По истечении этого срока носильщики доставляли к воротам дома желтый паланкин, который сопровождали чиновники Дворцового управления, евнухи, придворные, служанки и взвод конных гвардейцев «Желтого знамени». Евнухи усаживали избранницу императора в паланкин, и кортеж торжественно следовал в Запретный город. Чаще всего красавица попадала туда навечно.
Так в гарем богдохана поступала первая партия одалисок — иногда до тридцати человек. Через три года — еще одна, потом еще… Время шло, и гарем разрастался до максимально «допустимых» размеров, то есть до 280 невольниц. Девушки из богатых или состоятельных семей первое время жестоко мучились во дворце. Вкусная еда и дорогая одежда были им привычны с детства, но после веселых и радостных дней, проведенных в кругу многочисленных братьев и сестер, придворный быт казался невероятно тоскливым. Некоторые плакали с утра до вечера. Той же, кто победнее, красивые наряды, богатые покои, изысканные блюда, сладости, фрукты, цветы, украшения и услуги «собственной челяди» на первых порах заглушали тоску по родному дому.
Одалиски государя делились на пять рангов. Выше всех стояли «императорские драгоценные наложницы» (хуан гуйфэй). Затем шли «драгоценные наложницы» (гуйфэй), просто наложницы (фэй и бинь). Пятый — самый низший ранг именовался «драгоценный человек» (гуйжэнь). Ниже наложниц находились фрейлины (дайн, чанцзай), а основание гаремной пирамиды составляли многочисленные прислужницы — шинюй. Китаянка выше уровня служанки подняться не могла.
Зная повадки обитательниц гарема, императоры издавна селили своих супруг и наложниц отдельно друг от друга. У каждой императрицы, как уже говорилось, имелся свой дворец в Запретном городе. Это был обособленный квартал с павильонами, жилыми помещениями, садами, гротами, беседками, цветниками и прудами. По «дворцу в миниатюре» старались предоставить и всем наложницам. Каждый из таких «мирков» окружала стена с воротами, а сам он носил особое поэтическое название — «Здесь всегда весна», «Тень платанов», «Парк радости и света» и т. д.
Удел наложницы, естественно, состоял в ожидании вызова к Сыну Неба. А до него или в промежутках между «свиданиями» узницы гарема могли наслаждаться бездельем, нарядами, развлечениями, яствами, чтением, упражнениями в каллиграфии и поэзией. Каждая наложница имела целый штат служанок и евнухов, численность которых резко возрастала, если она попадала в особо привилегированное положение. Жили они в обстановке полного изобилия. Тем не менее Дворцовое управление ежемесячно выдавало каждой из них определенную сумму, размер которой зависел от ранга красавицы и благоволения к ней богдохана. Так, наложнице второго ранга (гуйфэй) ежегодно платили около 150 лянов — по тем временам сумму весьма значительную. Считалось, что это серебро дается одалискам на удовлетворение их прихотей, чудачеств и капризов. На самом же деле деньги шли в основном на оплату ценнейшего в условиях гарема товара, а именно секретных сведений и тайных услуг.
Дело в том, что не только гарем, но и весь дворцовый комплекс являл собой арену всевозможных интриг, доносов и слухов. Это был мир козней, наговоров, сплетен, провокаций и взаимного подсиживания. Здесь кипели низменные страсти, правили бал зависть, тщеславие, месть, обиды и злоба. Императрицы и наложницы видели в своих товарках прежде всего соперниц, каждая из которых считала другую по меньшей мере «лисой-оборотнем». Информация в этой борьбе ценилась на вес золота. Новости и сплетни поставляли те, кто мог свободно передвигаться между всеми этими «Парками радости и света», то есть евнухи, служанки и фрейлины. Именно они способны были выполнить и деликатное, а то и просто «уголовно наказуемое» поручение своей госпожи. За их услуги красавица расплачивалась не только казенным серебром и подарками, но и покровительством, поблажками и повышением своих клевретов по службе. При этом наложницам было строжайше запрещено вмешиваться в государственные дела, оказывать протекцию сановникам и чиновникам. Делалось все, чтобы гарем не стал ареной политических интриг.
Разная судьба ожидала императорских наложниц. Одни оставались узницами Запретного города вплоть до самой смерти. Других выгоняли из дворца — за бездетность, за строптивый нрав, за утрату молодости и красоты. Иная одалиска, так и не удостоившись вызова в спальню Сына Неба, всеми забытая, тихо доживала свой век в одном из глухих уголков Запретного города. Для некоторых пребывание в императорском гареме становилось невыносимым, и они накладывали на себя руки. Но если императрица или наложница решалась принять яд, по цинским законам смертная казнь ожидала всю ее родню. Зная это, несчастной оставалось лишь уморить себя голодом. Иногда богдохан или его жены расправлялись с неугодными так: бунтаркам или тихим жертвам интриг «даровалось» право броситься в колодец или проглотить присланную «сверху» тончайшую золотую пластинку, перекрывавшую дыхание.
Нелегка была порой участь и дворцовых прислужниц, в основном молоденьких и прелестных китаянок, которых специально присылали из Сучжоу и Ханчжоу, издавна славившихся своими красавицами. Всего их при гареме императора было около двух тысяч. Одни становились горничными, камеристками, посыльными императрицы и наложниц. Другие выполняли разную работу: выращивали шелковичных червей, окрашивали шелк, шили одежду, обувь и головные уборы, изготовляли духи и различную косметику, убирали жилые покои и отбивали ударами в гонг двухчасовые стражи.
Те, кто не попадал в число наперсниц, любимиц, приближенных и доверенных лиц своих хозяек, оказывались, по сути, под властью евнухов. Иные скопцы не теряли влечения к женщинам, которое зачастую принимало болезненные, извращенные формы. Такие кастраты преследовали девушек, валили их наземь, терлись о них, кусали и царапали. А порой, вымещая на беззащитных жертвах обиду за свою физическую неполноценность, били их, ранили ножами, хлестали плетками. Когда такие служанки теряли юность и свежесть, их увольняли и отпускали домой. На воле в них тыкали пальцами, а потенциальные женихи отворачивались.
Узурпатор на «драконовом троне».
Император Иньчжэнь
Чувствуя приближение смерти, император Сюанье вызвал к своему ложу сыновей-князей и крупнейших сановников. Тихо и почтительно вошли они в спальню богдохана. Здесь царил таинственный полумрак. Только у постели больного матовым рассеянным светом горел шестигранный белый фонарь с изображениями парковых пейзажей, беседок, мостиков и павильонов. Сыновья совершили перед отцом коленопреклонение, а сановники, пав на колени, трижды коснулись лбом ковра. Сюанье слабым голосом дал вошедшим свои последние наставления и приказал принести кисть для письма, тушечницу и специальный лист «драконовой» бумаги, чтобы написать имя своего наследника — нового императора. Когда евнухи внесли все это на маленьком столике и поставили его у изголовья, Сюанье слабо махнул высохшей рукой. По этому знаку все отвесили три низких поклона и, пятясь спиной к двери, вышли в соседнюю залу. Ожидая скорого вызова к Сыну Неба, они нисколько не сомневались, что на большом листе желтоватой шелковой бумаги с изображенными сверху двумя драконами, готовыми поглотить солнце, рукой уходящего в вечность владыки будут красной тушью начертаны три иероглифа: «ши сы цзы» («четырнадцатый сын»). Речь шла о любимце отца князе первой степени (циньван) Иньди — бесспорном претенденте на «драконовый трон». Правда, он сейчас отсутствовал, ибо командовал армией, стоявшей далеко — в Ганьсу и Цинхае. Его поддерживали ведущие князья — сыновья умирающего — Иньсы, Иньтан, Иньчжи и Инье, готовые охранять трон, пока он не вернется в Пекин. Только его родной старший брат Иньчжэнь — четвертый сын богдохана — выступал против Иньди, ибо сам претендовал на престол. На его стороне были влиятельный Лункэдо — брат императрицы и командир столичного охранного «знаменного» отряда, крупный военачальник Нянь Гэнъяо и ряд видных «знаменных». Собравшиеся в зале считали, что этой группировке скоро придет конец. Бесспорно, молодой Сын Неба тут же заточит своего соперника в тюрьму либо просто казнит вместе с Лункэдо и Нянь Гэнъяо!
Императорский клан — Золотой род — Айсинь Гиоро едва терпел в своей среде Иньчжэня и всячески давал ему это почувствовать. Негодование собравшихся вызвало и само присутствие его здесь. Ведь он еще с 16 декабря должен был по приказу отца находиться в Пекине для подготовки и проведения церемонии жертвоприношения по случаю зимнего солнцестояния и представлять императора в Храме Неба вплоть до окончания церемонии 22 декабря. Вместо этого Иньчжэнь появился здесь — у постели больного. Как он посмел ослушаться приказа императора?!.
Когда все опять вошли в покои Сюанье, то увидели богдохана бездыханным — он уже стал «небесным гостем». На полу валялись шелковая вышитая подушка и кисть для письма, а на судьбоносной заветной бумаге стояли три красных иероглифа: «ди сы цзы» — «четвертый сын». Все были поражены как ударом грома. Что же произошло в спальне за время их отсутствия?! Князья и их сторонники еще не успели прийти в себя от потрясения, как в загородном дворце уже всем распоряжались Иньчжэнь и Лункэдо. Кипевшие досадой и злобой враги нового императора собрались в зале и, перебивая друг друга, заговорили разом. Отец не мог оставить такого наследника! Старый император ненавидел своего четвертого сына! Покойный не мог равнодушно переносить его присутствие! Этот изверг убил отца! Скорее всего, по его приказу Лункэдо удавил больного! Подлый прихвостень Иньчжэня подменил оставленную Сюанье бумагу с именем Иньди в качестве законного наследника! С этим нельзя мириться! Надо действовать! Однако вспышка гнева князей тут же разбилась о молчаливую и холодную сталь обнаженных кривых мечей солдат Лункэдо, окруживших дворец. Своих воинов у князей здесь не было. Подошедший к ним Лункэдо объявил приказ нового императора: им на время запрещается покидать свои жилые помещения, по сути, это домашний арест. Все молча разошлись по своим апартаментам.
И современники, и последующие авторы по-разному объясняют казус 20 декабря 1722 года. Некоторые полагают, что Иньчжэнь убил отца и подменил завещание, дабы захватить престол до того, как это сделают его враги, чем он, возможно, спас свою жизнь. Другие приписывают убийство и подмену Лункэдо, коему грозила та же участь, что и Иньчжэню. Как бы то ни было, военная сила была в те дни у Лункэдо. Благодаря этому новый богдохан, сопровождая гроб отца, вступил в столицу, а затем и в ее Запретный город в окружении плотных рядов «знаменных» солдат, шедших с обнаженными мечами. Князья не рискнули оказать сопротивления узурпатору. Единственной реальной военной силой вне Пекина оставалась армия, стоявшая в Ганьсу и Цинхае, но там действия Иньди контролировали верные новому Сыну Неба военачальники Нянь Гэнъяо и Яньсинь. Так на тринадцать лет (1722–1735) сорокачетырехлетний Иньчжэнь, правивший под девизом Юнчжэн (Гармоничное и Справедливое царствование), стал владыкой Цинской империи.
Его мать-маньчжурка происходила из незнатного рода и, когда Сюанье «осчастливил» ее, была всего лишь служанкой при дворе. Только через год после рождения Иньчжэня она стала наложницей четвертого ранга. До 1708 года ее сын тихо и мирно жил в своем княжеском дворце и вскоре стал князем первой степени (циньван). Чураясь политики и придворных интриг, он увлеченно изучал конфуцианскую, даосскую и буддийскую каноническую литературу и прослыл знатоком в этой области. В 1708 году тогдашний наследник престола Иньжэнь повел себя недостойно и после ряда конфликтов с отцом потерял его расположение. В 1712 году он окончательно лишился звания наследника и навсегда попал под домашний арест. Желающих занять вакантную «должность» оказалось предостаточно, и князья — сыновья Сюанье, создав свои клики и группировки, с головой ушли в борьбу за будущий трон. Вступил на стезю соперничества и тихоня Иньчжэнь. По примеру своих братьев этот книгочей и ученый создал свою группировку приверженцев. Последние десять лет царствования старого Сюанье (1712–1722) были отмечены яростной, плохо скрываемой склокой вокруг «драконового трона». Сейчас невозможно восстановить все перипетии, ибо, придя к власти, Иньчжэнь приказал уничтожить или фальсифицировать множество документов, компрометировавших его. Дело кончилось тем, что большинство князей отбросили взаимные упреки и объединились против нового соперника, освоившего все приемы дворцовых интриг. Неугасимая ненависть со стороны сводных братьев сопровождала нового богдохана до конца его дней, а борьба с князьями во многом определила его царствование. Если бы Сыном Неба стал кто-либо из его врагов, Иньчжэнь был бы наверняка уничтожен физически.
Всю свою жизнь этот монарх яростно боролся за удержание захваченной им власти. Ослаблял и устранял своих врагов, ставил опасных князей под надзор своих сторонников и назначал преданных людей на ключевые посты. В первые же дни своего правления он не дает князьям возможности собраться вместе, отнимает у них армию, стоявшую в Ганьсу и Цинхае. Лишив Иньди командования, он отзывает его в Пекин — под свой надзор, Инье посылает в Халху, Иньтана направляет в Синин — под контроль Нянь Гэнъяо, Иньсы держит вблизи себя. Однако все эти стремительные перестановки «слагаемых» не изменили саму «сумму» взаимной вражды. Император пытается задобрить и «купить» некоторых из князей — повышает их в княжеских рангах, дарит им новые дворцы и имения, дает крупные посты, оказывает свое «отеческое» внимание и «братскую» заботу. Он протягивает им руку если не дружбы, то разумного соглашения. Все напрасно! «Политика пряника» не дала ожидаемых результатов. Противник не склонен сложить оружие — основная часть огромного императорского рода Айсинь Гиоро ненавидит узурпатора и вероятного убийцу отца. Примирение невозможно, и богдохан переходит к «политике кнута».
В 1723 году он высылает Иньчжи из столицы в его имение, а затем конфискует тома огромной энциклопедии «Полное собрание книг древности и нового времени» («Гуцзинь тушу цзичэн») только потому, что там стоит имя Иньчжи как спонсора этого монументального издания. На следующий год он фактически сажает под домашний арест Иньди — своего родного брата и главного соперника, а затем изымает и уничтожает множество документов о его походе в Тибет в 1720 году. В том же, 1724 году богдохан лишает всех рангов и бросает за решетку Инье, а в следующем году снимает со всех постов Иньтана, отбирает все его ранги, а его сторонников заключает в тюрьму.
Летом 1726 года наступает кульминация-развязка. То ли сторонники оставшихся на воле князей решили действовать ва-банк. То ли сам император организовал тонкую провокацию, получив тем самым предлог для ареста наиболее активных врагов. То ли и то, и другое сошлись вместе — трудно судить. Как бы то ни было, летом 1726 года объявляется о раскрытии «заговора князей». Все началось с ареста одного из «знаменных» офицеров. Продолжая считать сидящего под домашним арестом Иньди «законным императором», они установили с ним связь. Нити заговора повели к командирам ряда «знаменных» корпусов и к другим князьям. Последовали репрессии — надо признать, незначительные. Иньди был лишен всех рангов и заточен в павильоне на горе Цзиншань — к северу от Запретного города в Пекине, где и просидел девять лет, вплоть до смерти богдохана. Затем арестовали Иньсы и Иньтана. Их император счел главными заговорщиками, введшими в соблазн «доверчивого» Иньди. После допросов оба князя были исключены из императорской фамилии и превращены в рядовых маньчжуров. Их судили судом низшей инстанции; вскоре они погибли — первый был, видимо, отравлен, второй умер от дизентерии.
Иньчжэнь не был безоглядно жестоким и мстительным. Когда придворные предложили разрубить труп Иньсы на куски, богдохан запретил делать это. Он сознавал, что излишняя жестокость будет лить воду на мельницу его врагов, подтверждая созданный ему имидж изверга-тирана. Кроме того, как глубоко религиозный человек, император понимал, что в загробном мире любой должен иметь голову и все части тела, дабы нормально вести вторую жизнь на том свете. В 1730 году был брошен в тюрьму Иньчжи; затем его перевели в павильон на горе Цзиншань, где он умер через два года. При новом Сыне Неба из пятнадцати взрослых сыновей Сюанье семь сидели в заключении (из них пять там умерли), четверо остались «нейтральными» и трое перешли на сторону победителя. Тем самым император-узурпатор обезглавил враждебную ему аристократию.
Не только оставшиеся на свободе сыновья Сюанье, но и прочие многочисленные князья императорской крови (бэйлэ, бэйцзы, гун, цзянцзюнь) попали под неусыпный жесткий контроль богдохана. Молодых он заставил посещать Дворцовую школу для князей (Шаншуфан). Здесь назначенные им специальные наставники умело осуществляли селекцию, отделяя «добродетельных», то есть послушных и лояльных, от «своевольных», то есть подозрительных и оппозиционно настроенных. Боясь попасть в число последних, молодые князья старались демонстрировать покорность и благонравие. Пожилые и старые князья, подавив кипевшую злобу, вынуждены были раболепствовать перед новым владыкой.
Как узурпатор, Иньчжэнь не мог положиться на старые институты власти, то есть Совет князей-регентов и сановников, а также на некоторые корпуса «знаменных» войск. Из восьми «знамен» под контролем богдохана находились лишь четыре, а в остальных хозяйничали князья — либо его враги, либо сомнительные «нейтралы». В этих «знаменах» еще сохранялась старая система, при которой князь владел «своим корпусом как феодальным уделом», являясь не только его командующим, но и властителем по отношению к офицерам, унтер-офицерам, рядовым и их семьям. Дабы выбить из рук своих противников это грозное оружие, Иньчжэнь покончил со старой маньчжурской системой. Отныне все восемь «знамен» оказались в руках императора, а князья лишились своих средневековых прав на «владение» войсками. В итоге власть богдохана заметно окрепла.
Правя страной самовластно, Иньчжэнь до 1732 года всячески обходил старый Совет князей-регентов и сановников, где преобладали его враги — открытые и замаскированные. Для освобождения из-под контроля совета Иньчжэнь воспользовался военной обстановкой — в 1729 году он возобновил военные действия против Ойратского (Джунгарского) ханства. До этого «военные» эдикты императоров, равно как и все прочие, проходили через Императорскую канцелярию (Нэйгэ), где слишком много было волокиты, излишней писанины (изготовление множества копий документов) и возможностей для разглашения военных тайн. Под предлогом необходимости более оперативного руководства военными действиями против ойратов Иньчжэнь в 1730 году создал Военный штаб (Цзюньцзифан). После 1732 года оно было превращено в постоянный Военный совет (Цзюньцзичу). Так возник высший государственный орган при императоре, не подчинявшийся Совету князей-регентов и сановников.
Решение всех важных вопросов, в том числе гражданских, перешло к Военному совету, чей состав определялся самим богдоханом. Члены совета — числом от четырех до девяти — подбирались из особо доверенных секретарей Императорской канцелярии, глав Шести ведомств, их помощников и других чиновников-маньчжуров и отчасти «знаменных» монголов. Впоследствии сюда могли попасть и наиболее преданные богдохану китайские сановники. Сконцентрировав в своих руках исполнительную и законодательную власть, Военный совет превратился в правительство, полностью зависимое от Сына Неба и возглавляемое им (богдохан председательствовал на его заседаниях). Роль Совета князей-регентов и сановников тем самым сводилась к минимуму и становилась в основном декоративной. Произошла замена власти аристократии господством бюрократии во главе с «первым чиновником империи» — богдоханом. Тем самым Иньчжэнь лишил князей не только военной, но и административной власти, переключив и ту и другую целиком на себя.
Очищая верховную власть от старых отживших норм, Иньчжэнь отменил маньчжурское правило наследования трона по степени кровной близости к богдохану, точнее, близости рода матери князя к роду Айсинь Гиоро. В соответствии с новым порядком наследник избирался по воле самого монарха. Тем самым князья лишались возможности вмешиваться в дела престолонаследия. Иньчжэнь ввел правило, согласно которому он и все последующие императоры заранее помещали листок с именем наследника в запечатанной шкатулке. Она располагалась за панелью с четырьмя иероглифами «Истинное Величие и Блеск Славы» над престолом в тронном зале Дворца Небесной Чистоты. Таким образом, Иньчжэнь резко усилил императорскую власть, освободив ее от устаревших норм и институтов племенной маньчжурской аристократии, созданных еще в начале XVII века при возникновении в Маньчжурии ханства Цзинь (Золотое).
Такой переворот был по плечу лишь человеку волевому, умному, самостоятельному и смелому, не побоявшемуся отстранить князей от кормила власти. Он лишил князей их былой «доли» в верховной власти, их контрольных функций и сделал богдохана абсолютным монархом. Будучи направленным только против маньчжурской аристократии, «переворот» Иньчжэня ни в коей мере не затрагивал господства самого сословия «знаменных». Их особое привилегированное положение сохранялось в полной мере, только теперь на страже их интересов стояла самодержавная власть Сына Неба, крепившая союз завоевателей-маньчжуров с китайской элитой. Такие перемены еще больше разожгли ненависть придворной аристократии к узурпатору.
Иньчжэнь получил верховную власть, будучи уже зрелым человеком. Когда он вступил на «драконовый трон», ему шел сорок пятый год, и поэтому в помощи соправителей он не нуждался. Как и Сюанье, он не только царствовал, но лично управлял страной, отличаясь усидчивостью, трудолюбием, дотошностью и компетентностью. Он продолжил налоговую реформу Сюанье, слив подушный налог с поземельным. С введением в 1724 году единого налога (дидин) все безземельные освобождались от подушного обложения. Эта реформа облегчила положение безземельных крестьян и неземледельческого населения, а также дала значительные выгоды помещикам. Она способствовала дальнейшему восстановлению сельской экономики и выходу из послевоенной разрухи.
Подавив сопротивление князей, он начал наступление на имперскую бюрократию. В последние годы правления Сюанье контроль за госаппаратом заметно ослаб. Чиновничество, погрязшее в коррупции, занималось самоуправством и созданием группировок. Восстановив былую силу законов, Иньчжэнь запретил чиновникам объединяться в неформальные союзы. Этому он посвятил свое сочинение, изданное в 1725 году под названием «Рассуждение о партиях и кликах» («Пэнданлунь»). Он ввел систему «выплат для поддержания честности» (янлянь). С получением этого дополнительного жалованья все взятки, поборы, подношения и вымогательство стали для чиновника крайне рискованными, ибо могли непоправимо разрушить его карьеру. Реформирование финансов также сузило возможности чиновника запускать руку в казну. Таким образом, оздоровление госаппарата лишило бюрократию многих неофициальных доходов, урезало ее произвол, заставив подчиниться закону.
Установление строгого порядка в госаппарате посеяло ненависть к богдохану среди чиновного люда, его прислужников и окружения. Бюрократии вовсе не нужен был такой педант на троне, началось глухое недовольство и ропот внутри госаппарата. В ответ на это Иньчжэнь создал разветвленную сеть тайных агентов-соглядатаев. Они образно именовались «наблюдатели на конях», или «всадники в красном» (чици), и вели слежку главным образом за князьями, сановниками, бюрократией и шэньши. Система осведомления и сыска покрыла всю страну. Отделения этой тайной службы имелись во всех концах Цинской империи, посылая «горячую» информацию прямо в рабочий кабинет Сына Неба. Аристократия и чиновничество попали под неусыпный контроль строгого и деятельного богдохана, желавшего все знать обо всех своих «слугах» и «рабах». Под его жестким взглядом трепетали и верхи и низы империи. Для охвата рядовых сельских и городских жителей сетью тотальной слежки Иньчжэнь всячески расширял созданную еще в XVII веке систему «сельских собеседований» (сянъюэ). Он в три-четыре раза увеличил численность ее функционеров («беседчиков») и частоту самих «собеседований», а также усилил контроль за их проведением. Иньчжэнь лично написал пространное пособие для такого массового «промывания умов и чистки мыслей».
Резко возросла роль начатой еще при Сюанье «литературной инквизиции», или «письменных судилищ», направленных против антиманьчжурски настроенной интеллигенции. Гонения, судебные процессы над литераторами и учеными, их казни следовали друг за другом. Для оправдания этих репрессий и самого маньчжурского завоевания Иньчжэнь в 1730 году написал «Книгу о пробуждении чувства долга в заблудших» («Дайцзяоми лу»), где «теоретически» обосновал «благотворность» маньчжурского ига для Китая. Каждый шэньши должен был в принудительном порядке прочитать эту книгу. Вместе с тем он резко расширил сферу «литературных работ» для шэньши и интеллигенции, приказав в 1729 году составить многотомные описания всех провинций, а затем областей, округов и уездов.
У Иньчжэня было явно выраженное стремление, установив тотальный контроль над населением, покончить с инакомыслием и иноверием. Увлекаясь ламаизмом и ортодоксальным буддизмом, он всячески поддерживал эту религию, а свой прежний княжеский дворец превратил в ламаистский храм. Переиздавая буддийские сочинения и сутры, публикуя свои взгляды на сей счет, Иньчжэнь повел борьбу с чань-буддизмом как эзотерической сектой. Для этого он сначала создал специальную группу по изучению чань-буддизма из верных ему князей, сановников и бонз, а затем начал поход против этого течения. Издав собственное сочинение с жесткой критикой чань-буддизма, Иньчжэнь выступил главным обличителем и ниспровергателем ряда буддийских авторов. Приказав сжечь их книги, император заставил их сторонников отречься от своих учителей. Эта враждебность объяснялась тем, что чань-буддизм противоречил самим основам конфуцианства и китайской государственности.
Иньчжэню стало тесно в рамках светской власти, и он постепенно переносил свой деспотизм в сферу религии. Стремясь укрепить влияние конфуцианства как идеологической основы маньчжурского владычества, Иньчжэнь перешел к борьбе с христианством как вероисповеданием, оппозиционным конфуцианству, буддизму и даосизму. Он видел в этой «варварской религии» разновидность идолопоклонства, еретическое мятежное учение, не признающее священный характер власти Сына Неба и представляющее угрозу китайской цивилизации. Он не забыл, что многие миссионеры, особенно иезуиты, во время борьбы за престол держали сторону его врагов. Отсюда повышенная неприязнь богдохана к учению Христа и его проповедникам. Покончив с веротерпимостью времен Сюанье, он начал аресты католических миссионеров, запретил их проповедь, а в 1724 году большинство их изгнал из Китая. Он терпел лишь тех, кто, имея официальные посты в Пекине, занимался наукой. При Иньчжэне было закрыто более 300 христианских церквей. Это был один из важнейших актов политики изоляции Китая от внешнего мира.
К концу правления Иньчжэня страна наполнилась его шпионами и доносчиками, почти каждое важное действие того или иного князя, сановника или чиновника тут же становилось известным императору. По иронии судьбы на троне оказался конфуцианский идеал «честного чиновника», вооруженный всеми средствами воздействия на своих разложившихся собратьев. Как «главный чиновник империи», он трудился не покладая рук. Особенно красноречиво свидетельствует об этом письменное наследие богдохана. В основном это документы и деловые бумаги, многие из которых написаны им самим. Иньчжэнь по прочтении докладов провинциальных и столичных чиновников писал пространные резолюции, комментарии, распоряжения и инструкции, зачастую превышавшие по объему сам документ. Они составляют 112 томов (не считая его документов и деловых бумаг, прошедших через Императорскую канцелярию). Это был талантливый, волевой, инициативный, деятельный и честолюбивый правитель с психологией абсолютного самодержца, добросовестного чиновника и ревностного служаки. Будучи сильным монархом, он навязал свою волю послушным и скрутил в бараний рог непокорных, держа в страхе всю империю.
Читать бесплатно другие книги:
