Пьющие чудо Князев Кирилл

© ЭИ «@элита» 2015

Глава 1, часть первая

Любому греху можно найти оправдание. Кто-то скажет, что это низко, мерзко. Что это слабость. Я, как старатель, скажу: это единственный способ остаться в здравом уме. Не стоит чураться этого простого приёма. Вы обязаны перед обществом быть психически здоровым человеком.

Из блога Ткача.

Ветер белкой скачет по колючим еловым лапам. Качает острые пики верхушек. Мчится дальше, волнуя зелёное море леса. Над ним – янтарная лента заката. Она тает на размытой границе между ночью и днём. Но даже здесь видны бледные огоньки звёзд.

Ночь близко.

Пламя, танцующее на поленьях, дрожит, встревоженное касанием ветра. Столб сизого дыма изгибается, ложится на землю, укрытую ковром жёлтой хвои. Скользит в мою сторону. Ест глаза.

Ругнувшись, я поворачиваюсь спиной к костру.

Сколько ни гуляй по лесам – к дыму привыкнуть невозможно. Кулаком утираю выступившие слёзы.

Гадство.

Вот моим спутникам хорошо. Лежат себе на прогретой земле, кутаются в спальники. Совсем рядом со мной – Данил. Мужчина тридцати лет, с красивым смуглым лицом, редеющими тёмными волосами. Сложение у него мощное – видно даже под толстой утеплённой тканью. Сильным людям здесь всегда рады. Но Дану я рад не поэтому. Просто хороший надёжный человек. Настоящий друг, словом.

Возле мужчины сопит, повернувшись друг к другу спиной, парочка. Хомяк и Аня. Совсем молодой парень – мальчишка, даже для меня. И девушка постарше. Моя ровесница. На первый взгляд – совершенно разные типажи. Он – с длинным худым лицом, светлыми волосами, тонкой линией губ. Сейчас веки сомкнуты, но я знаю, что глаза у него – голубые. Она – с круглой симпатичной мордашкой, широкими скулами, чувственными полными губами. Глаза у неё карие. Сегодня Анна забрала волосы в пучок. Вне похода по хрупким плечам струится пепельно-русый каскад.

Красивая девушка. Парень, наверное, тоже. Уже сейчас ясно, что его худоба, угловатость – явление временное. С возрастом пройдёт.

Пара контрастная. Не подумаешь, что родные брат и сестра.

Ветер стихает. Отрываю взгляд от мирно спящих товарищей. Наблюдать за пляской огня куда увлекательнее. Но в тишине, свалившейся на лес, слышу отчётливый хруст надломленной ветки. Натренированный слух подсказывает, что это – не галлюцинация, какие бывают, когда ждёшь беды. И не потрескивание костра. Я даже могу угадать расстояние: метров двадцать отсюда. Совсем рядом.

Лес полон жизни. Хруст в нём – явление обыденное. Может, птица сорвалась с ветки. Или пробежал ночной зверь. А может, свалился на землю сухой сучок.

Но… Земной лес и лес здешний – вещи разные. И птица, и зверь могут стать причиной преждевременной кончины. Умирать в Канве не так страшно, как на родине. Но сейчас наша группа не может себе этого позволить.

Поэтому я снова делаю вид, будто дым попал в глаза. Как бы невзначай, носком сапога задеваю спящего Дана. Мужчина вздрагивает. Открывает глаза. Но головы не приподнимает. Взглядом указываю на темноту, царящую меж замшелых стволов. Данил через спальник пинает Хомяка. Хомяк продолжает мирно спать. Тогда мужчина, скорчив кровожадную гримасу, повторяет движение. Белокурый, по-змеиному зашипев, возвращает пинок, и только после этого пяткой будит сестру.

Всё, команда проснулась. Я притворно-скучающе вздыхаю. И в следующее мгновение вскакиваю с места. Прыжок – пролетаю над костром, лица касается огненный жар. Земля мягко пружинит под ногами, ладони цепляются за шершавую кору ветки. Движением заправского кавалериста седлаю колючую лапу.

Место под лагерь я выбрал не случайно. Где ещё встретишь такое удобное гнёздышко на случай неприятностей?

Левая рука тянется к грудному карману – здесь у меня лежат средней мощности снаряды. Правая ложится на пояс. В ладонь, будто сама, впрыгивает рукоять рогатки. Вкладываю испещрённый отметинами камешек в кожаное «седло».

На Земле, может быть, рогатка – игрушка для малышни. В мире Канвы не только лес и живность, само оружие выглядит иначе.

Какое-то время ничего не происходит. Секунды три-четыре, наверное. Всё так же горит костёр, отбрасывая алые блики на мирно лежащих в спальниках ребят. Отсюда они смахивают на куколок гигантских бабочек.

А затем чащу разрывает надсадный треск. Кто-то, не таясь, ломится через кусты орешника. Темнота исторгает гибкое хищное тело зверя. Он, будто пародируя меня, опускается на землю возле огня. Сжимается в комок, готовясь к прыжку. Что ж, надо отдать должное: отсюда, не напрягаясь, хищник собьёт меня с ветки. Для такой туши скакнуть на два метра, садануть когтями по слабой человечьей плоти – раз плюнуть.

Но зверь молод. Он теряет время, выискивая меня среди хвои.

В свете пламени бликует рыжим красивая шкура. Роскошный хвост в нетерпении метёт опавшие листья. Желтоватые глаза сверкают под массивным лбом. Уши прижаты назад, на волчьей морде – хищный оскал.

– Ты мой хороший…

Рывком натягиваю резинку рогатки. Зверь сообразил, что больше мешкать нельзя. Могучим прыжком он отрывается от земли… щелчок – камушек, шурша, несётся навстречу горе мышц. Заряженный рукодельницами снаряд ударяет как раз промеж полных звериной ненависти глаз.

Простой камень, на родине, срикошетил бы, оставив хищнику на память обидную шишку. Но, слава Богу, я не воюю простыми камнями.

Рядом будто кто-то щёлкнул затвором фотоаппарата со вспышкой. Я на долю секунды слепну, инстинктивно прижимаюсь, ожидая получить когтистой лапой по незащищённому лицу. Но вместо боли чувствую кожей волну тёплого воздуха. Слышу глухой удар.

Ко мне возвращается зрение: перед глазами скачут огненные зайчики.

Громадное волчье тело бьётся в судорогах на углях костра. В темнеющее небо рвётся стайка искр, полянка усеяна догорающими головешками. Света мало, но я вижу, как выныривают из спальников члены команды.

Данил первым настигает оглушённого зверя. Взмах топором – обсидиановое лезвие опускается на массивную волчью шею. В наступившей тишине отчётливо слышен глухой стук – будто не живое мясо рубят, а банальные поленья.

Хомяк не спешит присоединяться к Дану. Он вскидывает над головой руку, словно балерина, кружит нелепое фуэте.

– Хома, едрить! – ору я. – Не смей!

Поздно. Разбросанные уголья начинают разгораться, освещая миниатюрное поле битвы. Будто разом зажгли десяток факелов. К макушкам сосен, гудя, поднимаются огненные нити фейерверков. Я зачарованно провожаю их взглядом, против воли жмусь спиной к стволу. Шумные ракеты, выписав причудливые вензеля, одна за другой обрушиваются на дёргающуюся звериную тушу.

Дан чудом успевает отскочить. На меня пышет жаром: ни дать ни взять кто-то открыл зев кузнечного горна.

Рыжая шкура волка вспыхивает, испаряется, обнажая клетку чернеющих рёбер. Ещё секунду пламя держится на костях, затем гаснет.

Лагерь погружается в непроницаемую темноту.

– Пироман доморощенный! – ругается внизу Данил. – Маньяк! Ты чего творишь?

Хорошо, когда рядом талантливый стихийник. Плохо, когда у таланта дурная голова. Не парень, а средоточие контрастов!

Спрыгиваю на землю. Конечно, и от меня Хомяку бы влетело на орехи. Его счастье – некогда.

– Я думал, ты не справишься, – растерянно говорит Хома. – Вот, решил поддержать…

– У войны не женское лицо, – сварливо отзывается Аня, – у неё твоё лицо, братец! Ты нас чуть не кремировал!

Опускаюсь перед тлеющим звериным телом на колени.

– Мне нужен свет, – говорю. – Быстро.

От вони горелой шерсти мутит. Плохо. Концентрация для меня сейчас важнее всего на свете.

– Сейчас бу… – начинает Хомяк, но мы дружным воплем «Нет!» обрываем его.

– Я сама, – дрожащим от волнения голосом произносит Аня. – Ты, Хомочка, лучше в сторонке побудь.

Над горелой тушей с жучиным гудением вьётся рой здоровенных, с грецкий орех, светляков. Первое время света от них немного. Но затем зеленоватые лампочки на брюшках разгораются, и я вижу не только чернелый костяк, но и бледные лица друзей.

– Хватит? – спрашивает девушка.

– Нормально.

Мы смотрим на обожжённую тушу. Каждый из нас видит её по-разному. Дан, к примеру, наблюдает обожжённый скелет – то, что должен видеть любой нормальный человек. Хомяк наверняка различает на останках нити пламени – от них, невидимых для меня, до сих пор идёт жар. Для элементалиста это обыденная картина.

Так же, как привычно Анне видеть рассыпающиеся нити жизни. Для пряхи, близкой к тонким материям Канвы, это более чем естественно.

Я же – старатель. Я не вижу ни жизни, ни смерти, ни материи утка, из которой соткан этот мир. Вообще, мы мало чем отличаемся от обычников. Кроме малюсенького отклонения: я, и подобные мне, видим Чудо.

Это просто. Я вижу там, за стенками рёбер, где некогда билось могучее сердце хищника, рубиново-красный клубок. Обычный клубок нитей, вроде тех, из которых вяжут, к примеру, свитера.

Чудо не может выглядеть по-особенному. На то оно и Чудо.

Я протягиваю ладонь меж рёбер. Без труда нахожу конец невидимой для ребят нити. Привычным движением наматываю её на рогатку.

То, что я вижу сейчас – Чудо жизни. Как и любое из чудес этого мира, оно доступно для всех. Будь ты человек, или зачарованный жук, что кружит сейчас над моей головой. Чудо может быть добрым – и не очень. Но, так или иначе, им пользуются все.

Но мы, старатели, используем его по-другому.

– Материал, – говорю я, – несите скорее. Нить рассыпается.

Маленькое Чудо хрупко. И тает мимолётно.

Возле моих колен плюхается груда всякого мусора. Шишки, обглоданные косточки подстреленного вчера зайца.

Грубо стискиваю ладонями неряшливо намотанную пряжу. Давлю, будто под пальцами у меня не чистая энергия – горло врага. До ушей доносится слышное только мне эхо стона, плача. Кожу на руках начинает нещадно жечь, словно я сдуру растёр её красным перцем.

Поочерёдно беру вещи, накануне отобранные мной под материал. Жжение с каждым прикосновением начинает слабеть, мусор, напротив – наливается призрачным светом. Я рушу, ломаю Чудо. Перевариваю его в то, что дороже всего.

Кроличьи косточки на глазах обращаются серебром.

Да, вот такая у старателей профессия. Делать из Чуда металл. Иногда – драгоценный. Впрочем, для Канвы подойдёт и железо. Здесь его иным путём добыть сложно.

Последние обрывки нити уходят на маленькую сосновую шишку. Перед глазами проносятся картинки чужой жизни: рождение, бесконечные пейзажи, наваливаются звуки, запахи. Наконец, я вижу финальный прыжок волка, нить заканчивается.

Меня бьёт озноб. Хорошо, что разрушая Чудо, я не запоминаю увиденное. Мозг сам выбрасывает лишнее – не будь этого, давно бы лишился рассудка.

– Ого, – говорит Дан, опускаясь рядом со мной. – Золотая! Ты посмотри! А другие – серебряные. По качеству что скажешь?

– Ничего ценного, – отвечаю. – Но шишка получилась знатная.

Принимаю из рук Данила тяжёлый металлический самородок. Золото в точности повторило все контуры шишки. Видны чешуйки, веточка.

– Отчего так?

Я некоторое время молчу, разглядывая маленькое сокровище:

– Последние дни он жил особенно ярко. Вот почему.

Говорить на эту тему не хочется. После каждого сеанса старательства я чувствую себя ужасно. Будто душу вынули, прошлись грязными сапогами, вернули на место. Хочется отмыться от всего этого… но разве отмоешься? Некоторые вещи не стереть мочалкой. Мыло не счищает копоть с души.

– Я-то думал, у красных волков не бывает скучных дней, – проговорил Хомяк. – Это ведь Кэ-Вэ?

– Он самый, – кивает Данил. – Хорошо, что у этих тварей есть дни неудачные.

Он подходит к телу, там, где чернеют крылья костей бедра. В зеленоватом свете я вижу, как Дан вынимает из-за голенища нож, резким движением отрезает волчий хвост.

– Жене на воротник, – говорит он, заметив мой взгляд.

Улыбаюсь.

Интересно, есть у него подружка здесь, в Канве? Помимо работы мы общаемся только в мире Земли. Здесь встречаемся ради походов. Ну, или выпить иногда. Настоящей жене, которую я видел пару раз, он этот хвост дарить не станет. Не сможет.

Органику на Землю не протащить. Против законов Вселенной не попрёшь. Вот золото без проблем вытянет. Собственно, потому-то мы и ходим вместе. Костяк нашей команды. Я и Данил. Старатель и мул.

Некоторым людям везёт: имеется способность сливать два мира воедино. Они могут вытянуть из мира грёз металл. Их здесь и называют мулами. Дан очень талантлив. Его знают и уважают многие. Мул, способный вытянуть до трёх килограммов драгметаллов из Канвы, по-своему гениален.

Другим на роду написано вытаскивать сокровища граммами.

Усаживаюсь на пятую точку. Провожу ладонями по коже штанов. Спина отзывается болью, в голову – будто ваты натолкали. Тяжёлый сегодня выдался денёк. Многокилометровый прорыв по лесу, кишащему хищным зверьём, дежурство, бой.

Пора домой.

– Сколько у нас времени осталось? – спрашиваю.

Рука скользнула за пазуху. Достаю исцарапанные карманные часы. Большим пальцем давлю на кнопку – крышка послушно откидывается. Секундная стрелка ползёт медленно. Так, что сложно уловить её движение. Всё в порядке, механизм не сломан. Просто настроен на земное время.

– У меня ещё три часа, – говорит Дан, закатывая рукав. У него советские наручные часы. Хорошая штука, я думал в своё время заиметь такие же.

Но… не люблю, когда что-то давит на запястье, и уж тем более – болтается.

– И у меня, – отзываюсь.

– Два, – говорит Анна.

– Полтора, – грустно отзывается Хомяк.

В этом расхождении нет ничего удивительного. Количество времени, которое ты можешь провести здесь, напрямую зависит от количества заходов. Чем чаще погружаешься, тем дольше потом держишься.

Говорят, есть хитрецы, скачущие туда-обратно, чтобы наработать стаж. Но я не думаю, что это действенно. Во-первых, дома тебя ждёт мигрень, ослабленный иммунитет. Во-вторых, Канва – мир умный. Её не обманешь.

– Выходим, – решаю я. – Надо перекурить.

– Поддерживаю, – кивает Данил. – Когда встречаемся? В девять вечера по московскому, как обычно? Возражений нет?

– Нет.

– Нету.

– Угу, – говорю. – Дальше будем работать без передыха, до упора.

– Добро.

Откидываюсь на спину. Через куртку чувствую, как от земли идёт холод. Укутанная в бандану голова устраивается на еловых корнях, будто на подушке. Дискомфорт мешает выходу. Но, к счастью, я в этом деле далеко не новичок. И не из таких мест выходил.

Закрываю отяжелевшие веки. В обступившей меня темноте нахожу поплавок, болтающийся на тонкой леске. Так выглядит мост, ведущий домой. Но только у меня. Аня говорит, что у неё он похож на старую дверь с облупившейся краской.

Протягиваю руку, хватаюсь за бело-рыжий буёк. Леска натягивается. Выдуманный рыбак подсекает крупную рыбу. Рывок – сознание мутнеет, меня утягивает вперёд, в черноту.

Пробуждение в земном, настоящем теле – штука скверная.

За двенадцать часов псевдосна мышцы деревенеют. Первые года я, настоящий я, здесь, в родном городе, ворочался. Иногда разговаривал через сон. Но потом, после пятисотого, наверное, захода, спящий я перестал реагировать на движения меня другого, живущего в Канве.

От этого, честно говоря, только беды.

Открываю глаза. Из окна над головой бьёт свет. Недовольно щурюсь, пытаюсь закрыть лицо ладонями. Куда там: онемевшие мышцы позволили закинуть руки на грудь. И только.

Медленно разминаю пальцы на руках и ногах. Нормальная чувствительность постепенно возвращается. Со стоном из-под одеяла скатываюсь на ковёр. Всё так же, стоя на четвереньках, тянусь к шторам. Резкими движениями закрываюсь плотной тканью от ненавистного солнца.

Ночь – лучшее время суток. К чёрту день.

С радостью уходил бы в Канву при дневном свете, чтобы бодрствовать ночью. Но куда деваться, приходится подстраиваться под ребят. Им ещё работать, учиться. Мне, впрочем, тоже. Да ещё, волей-неволей, нужно учитывать мнение близких людей, не знающих моей тайны. Слыхал я истории про канвианцев, увлёкшихся иллюзорной жизнью и проснувшихся в больнице. А что: заходят, допустим, в твою комнату родители. Или жена. Пытаются разбудить. Естественно, безуспешно.

К вечеру, насмерть перепуганные, вызывают скорую, а уж там…

О, ещё ходит легенда о страдальце, очнувшемся то ли на собственных похоронах, то ли в заколоченном гробу. Не очень-то весело, да? Сказка глупая, конечно. Но есть в ней доля правды. У ветеранов земной сон действительно похож на кому. И не расскажешь о своих иллюзорных похождениях – быстро упекут в психушку.

Разумеется, доказать существование Канвы могут, и пытаются, мулы. Но, как было сказано, иллюзорный мир умён. Вещи из него нарочно, ради правды, не вытягиваются.

Сажусь на край кровати. Пальцами массирую скулы. В голову настойчиво лезет тиканье настенных часов. Поднимаю глаза – восемь утра. Как по расписанию. До вечера ещё далеко, и дел куча.

После десятиминутки обязательных упражнений – как бы ни было хорошо там, в Канве, себя здешнего жизненно необходимо беречь – одеваюсь. Зевая, топаю на кухню, к холодильнику. За дверцей – штабеля бутылок минералки, газировки. Из всего многообразия останавливаюсь на коробочке апельсинового сока.

Запрокидываю голову, стараясь выдавить в рот остатки благословенной влаги, делаю неосторожный шаг назад….

Полы в квартире старые, деревянные. Всё время забываю про половицу-предательницу, лежащую возле холодильника. Надсадный скрип, должно быть, услышали даже соседи.

Замираю увидевшей хищника газелью. Кошусь на дверь, что напротив кухни. Секунда, вторая. Щелкает замок, жалобно визжат несмазанные петли. Из комнаты, запахивая халат, выбирается Женя.

Евгения – это моя спасительница. По совместительству – лучшая подруга. На Земле. Без преувеличений. Остальные друзья живут в Канве.

Невысокая, всего мне по плечо, девушка. Голубоглазая, с миленьким личиком, коротким ёршиком светлых волос. Как говорят, всё при ней. Фигура неплохая, абстрагируясь, могу смело заявить, что – почти идеальная. И грудь высокая, и талия узкая, и попа – вполне себе ничего. И это только внешность, а уж содержание… такую умницу редко встретишь.

С Женей две беды. Первая: от ума одни неприятности. Личная жизнь вечно разлажена, от чего мне вечерами приходится работать жилеткой для слёз. Вторая: она всё-таки мой друг.

– Я как чувствовала, что ты уже… проснулся, – сказала она, усаживаясь за стол. Зашуршал кулером ноутбук. – Кофе приготовишь?

– Угу.

Чувствовала она, как же. Наверняка лежала, пролистывая книжку. Ждала, пока я выдам себя.

Послушно ставлю турку на огонь.

– Как успехи?

– Да ничего такого. Подошли к объекту, этим вечером будем брать.

Она хитро щурит глаза. Тычет кулачком мне в бок.

– Чего ворчишь? – спрашивает. – Неприятности?

Вздыхаю. Вот чего-чего, а ненавижу такие утренние беседы. Мне нужно часа два для того, чтобы прийти в себя от Канвы. Посидеть в одиночестве, привыкнуть к телу. Подумать. Женя об этом прекрасно знает. Но продолжает уже второй год выполнять ненавистный мне ритуал «тормошения».

– Я жду, – строго говорит она.

– Да какие там… просто перед самым выходом приняли бой. Никак не отойду.

– Кто?

– Кэ-вэ…

Девушка понимающе кивает. Конечно, ей, как человеку нормальному, сложно оценить масштаб угрозы, свалившейся на нас из вечернего леса. Но Женя – существо увлекающееся. Благодаря интернету изучила мир Канвы досконально. Для теоретика, конечно.

– Красный волк. Круто! Все целы?

Ответить не успеваю. В кармане джинсов звонит мобильный.

«Входящий вызов – Данилыч».

– Да? – беру трубку.

– Утро доброе, – слышится из динамиков голос Дана. – Ты как там, Фокс?

– Я-то? Кашеварю.

Разливаю по чашкам терпкий кофе.

– Дело хорошее. Так, шишку я протащил без проблем. Сегодня, в обед, сбегаю к Кышу, оценит. Денежку завтра перечислю.

– Не забивай этим голову, подождёт. Сейчас главное – пещера. Остальное шли лесом.

Данил смеётся:

– Твоя правда. Слушай, Фокси, что с голосом у тебя? Простыл? Точно сегодня зайти сможешь? Если что, мы отложим.

Тут друг прав. Больным в Канву лучше не лезть – может выбросить в самый ответственный момент.

– Всё в порядке, – отвечаю. – Просто… – кошусь на Женю. Подруга делает вид, будто листает новостную ленту. Но я-то знаю: подслушивает. Поэтому говорю чуть тише: – Просто тело опять рот открыло. В горле пересохло.

– Ясно. У меня такая ебгерьмя постоянно. Если всё удачно пройдёт, Кыш тебе сегодня позвонит. И мы встретимся. Если что – до вечера!

Возвращаю телефон в карман. Кыш – хороший человек. Надёжный. И это несмотря на иллюзорную профессию. Честного менялу поискать нужно. Какое счастье, что такой нашёлся, да ещё в родном городе. Благодаря ему мы с Даном неплохо зарабатываем в иллюзорном мире.

– Деньги нам с тобой очень пригодились бы, – как бы невзначай замечает Женя.

Хмурюсь, вспоминая:

– Я ж за этот месяц тебе отдавал. Разве нет?

Девушка резко поворачивается ко мне. Смотрит строго, по-матерински:

– Месяц-то кончается. Ты чего, друг? Опять из реальности выпадаешь? Возьми-ка себе отпуск на недельку. Заодно с учёбой разберёшься.

– Всё нормально. Просто поход этот… выматывает. Сама должна понимать. Как только доберёмся до Места Силы, кончится вся эта канитель – отдохну.

– Честное старательское? – улыбается она.

– Честное старательское.

Вру, конечно. Некогда мне отдыхать. Земля хороша по-своему, но иллюзорный мир – как наркотик. Если ты хоть однажды вошёл в него, так и будешь сидеть там, как торчок на игле. Слишком уж велик соблазн. Слишком уж не похожа Канва на родину. Там и леса, и горы, и чистые, полные рыбы, реки. Чудеса на каждом шагу, и плюс ко всему – почти настоящее бессмертие.

Нет, умереть там можно. От стрелы, ножа в спину, или клыков. Только это не взаправду. Тамошний ты умрёшь, сознание выбросит сюда. Но уже на следующий вечер снова можно распивать нефильтрованное пиво в таверне, чьи стены украшают морды Канвианских зверей. И так – до бесконечности.

– Кофе стынет, – говорю примирительно. Ставлю на стол исходящие паром чашки.

– Слушай, – тихо произносит Женя. Поворачивается ко мне. Тонкая кисть обхватывает моё запястье. – Если ничего не получится… мы выкрутимся. Пожалей себя. Я ведь это ляпнула не от корысти. Просто я знаю: ты же добрый, к деньгам привык. За выгодой не гонишься…

Я улыбаюсь. Знаю, что хочет сказать подруга. Никакой я не добрый. И выгода для старателя – вторая мать. Денег не чувствую, это правда. Но только потому, что живу больше – там.

– У меня в закромах, – таинственным шёпотом говорю я, – ещё много чего лежит! Чёрного дня дожидается. Не надорвусь. Я ж тебе уже месяц как этим походом уши прожужжал. Осталось потерпеть вечер, и я буду снова я.

Женя – единственная из близких мне обычников, кто знает мою маленькую тайну.

Про Канву она знала давно. Кажется, даже верила. А потом я, один из старых её друзей, вдруг признался. Не от длинноты языка. Просто дома входить в Канву стало сложно. До невыносимости. Я заныривал на пару земных часов, чтобы не волновать родителей. Ходил по лесам в одиночку, урывками.

Евгения же который год живёт одна. Квартиранты отчего-то у неё не задерживаются. Вот я и решил закинуть удочку. Довольно удачно. Мы заключили с ней договор: я оплачиваю жильё. Взамен – персональный холодильник, и полная уверенность того, что моё спящее тело никто не потревожит.

Родители истово верят, что я живу с Женей не как с другом. Ну что ж, мне это на руку. Заводить отношения, живя на два мира – тухлое дело. А так есть иллюзия благополучия, нормальности. Все остаются при своих, довольные.

А вот четыре года назад было куда сложнее.

Вы спросите, каково это – входить в Канву первый раз? Я расскажу.

Первое время вам являются яркие сны. Почти реальные: чувствуешь холод, зной, боль в ногах. Перед глазами проносятся картины удивительные, невероятные. Здесь и пейзажи, и сцены любви. Ты начинаешь чувствовать Зов. Что-то вроде той тяги, что испытывают курильщики. Ты ложишься спать с улыбкой на губах, мечтая погрузиться в грёзы.

Затем всё катится под откос. Вместо чудесных снов – жутчайшие кошмары. Мне, например, являлся разорённый, сожжённый дотла посёлок. Я чувствовал жар пепелища, слышал запах горелого мяса. Кошмар терзает тебя, утром встаёшь помятый, невыспавшийся. Так продолжается очень долго. До тех пор, пока ложиться в кровать становится попросту страшно.

И ты не ложишься. Уделяешь сну два-три часа. Потом меньше, меньше… до тех пор, пока не отвыкнешь спать. Вообще. Что бы ни говорили врачи, но жить без отдыха возможно. Мы, жители иллюзорного мира, доказали это на собственной шкуре. Здесь, на Земле сон нам не нужен, совершенно. Более того: мы не умеем засыпать. Да, можно лечь, закрыть глаза, но – и только.

Период бессонницы длится у всех по-разному. У меня, например, он проходил полтора месяца. А потом я вдруг понял, что успокаиваясь (под хорошую музыку, например, или шум дождя), впадаю в транс. Исчезают звуки, запахи. Гаснет мир.

Как только Земля исчезает из сознания, ты просыпаешь в Канве. Мире снов, иллюзий. Мире, где кучка невезучих людей пытается строить иллюзорную жизнь. Мире, сотканном из тончайших нитей энергии. Даже не пытайтесь найти их дома, в родной вселенной. Может статься, что на Земле их нет, что она устроена иначе.

Канва – это основа, невидимая, неощутимая, но вездесущая. И уток – деревья, камни, вода, и прочее. Это гигантский, не исследованный до конца остров. Дикий, опасный, манящий.

Да, мы в иллюзорном мире бессмертны. Но срок пребывания, у людей адекватных – двенадцать часов. Задерживаясь, ты рискуешь увязнуть здесь настолько долго, что настоящее тело умрёт. И ты навсегда останешься здесь. Станешь бездумной частью мира. Зверем, или какой тварью похуже. Человеческий облик без человеческого же мышления сохранить невозможно.

Именно поэтому самый ходовой товар – часы. Их как-то хитро настраивают, чтобы время текло соответственно Земному.

Первое правило иллюзорщика – посмотри на часы. Второе – по сторонам. И третье – снова на часы. Со смертью не шутят.

Дайте угадаю. Вы сейчас скептически усмехаетесь. Мол, семьсот двадцать минут для настоящей жизни – мало. Со стороны кажется, что иллюзорщики только играют в жизнь.

Но что, если я скажу: двенадцать земных часов равны трём суткам Канвы?

То-то же.

Здесь мы общаемся, едим, любим, ненавидим… спим, в конце концов. Только здесь, в мире, которого на самом деле нет, иллюзорщик может выспаться. На Земле это делать бесполезно. И если ты уж сумел занырнуть в Канву, тебе придётся её посещать хотя бы для сна. Иначе будет худо. Двадцать четыре часа без сна на две жизни – ещё куда ни шло. Неделя без сна – легко. Месяц, два – возможно. Но дальше сознание начинает форменно ехать, расплываться.

Я знаю, я пережил это.

Как и любой другой, подобный мне.

Двери маршрутки распахиваются, лица касается свежий морозный воздух. Лихо спрыгиваю с последней ступеньки, и сразу по щиколотку проваливаюсь в снег. Намело совсем недавно – часа не прошло. А весь город уже стоит в пробках.

Достаю мобильный, смотрю на время. Опаздываю. Кыш с Данилом уже минут двадцать ждут меня. Нехорошо.

На ходу набираю номер Дана. Слышу годки, затем друг берет трубку:

– Где тебя носит?

– Метель же… – оправдываюсь.

– Давай, давай, поспешай, нам ещё вечером «по грибы идти».

Встретиться мы договорились за углом государственного банка. Место удачное: с дороги не видно, и, если что, можно перевести деньги на карточку. Не люблю таскать с собой наличные.

Подстёгиваемый совестью, дошёл я минут за шесть. Кыш и Дан о чём-то негромко беседуют, зябко ёжась, пританцовывая. Заметили меня, призывно машут руками.

Как будто мимо пройду. Нет, здесь у меня зрение похуже, чем в Канве, но всё же…

– Тебя за смертью посылать надо, – с улыбкой говорит Кыш.

На щёточке густых русых усов – снежинки. Невольно гляжу в светло-серое небо. Наверху будто распотрошили гигантскую подушку, и ветер теперь несёт пух над тесными Горьковскими улочками.

Обмениваемся рукопожатиями. За что люблю ребят, так это за крепость руки. Терпеть не могу, когда руку жмут вяло. С этим в нашей компании проблем нет. Канва закаляет характер.

– Вот металл, – говорит Данил, протягивая Кышу завёрнутый в целлофановый пакет-маечку самородок.