Судоходство в пролет Смирнов Алексей

Храм Афродиты

Пятачок возле метро Площадь Восстания – просто храм Афродиты какой-то.

Рожа у меня такая, что ли?

За 20 минут, что я там простоял, мне предложили услуги три дамы.

Да согласись я на всех троих в такую жару – не спас бы никакой бисептол.

– Мужчина, хотите отдохнуть? – спросили однажды у поэта Лейкина.

Тот удивился:

– Да я не устал…

Клуб самоубийц

Дорогие друзья!

Неожиданно для себя в беседе с одним очень знающим и подкованным человеком я выяснил, что этому человеку неизвестна игра «Хмурые лица».

Я расскажу вам суть игры, потому что считаю это одним из долгов, которые должен отдать человечеству. Женщинам и детям читать не рекомендуется, а последним не стоит даже играть. Я предупредил.

Итак, вообразите себе шикарный мужской клуб. Сигары, фужеры, лакеи, укрытый зеленой скатертью стол.

Разумеется, это тайное общество.

Всего мужчин должно быть человек двенадцать с преступным Председателем во главе. Все сидят вокруг стола, как будто изготовились к спиритическому сеансу. На самом деле оно почти так и есть.

Еще участвуют две ветреные женщины.

Одна забирается на стол, а вторая – под стол, скрываясь скатертью. Где начинает оказывать орально-генитальные услуги одному из присутствующих.

Смысл в том, чтобы догадаться, кому она это делает.

А лица у всех, по уставу клуба, заведомо хмурые.

Наконец, лысый господин не выдерживает и таращит глаза: тут-то его, голубчика, и поднимают на смех, ибо его детородный орган уже превратился в пикового туза.

А дамы, соответственно, меняются местами.

Вот, собственно говоря, и вся игра.

Пока все это длится, преступный Председатель незаметно исчезает по секретной черной лестнице, на бегу дожевывая колоду карт.

…Я слышал о такой игре, имевшей место в пивном баре «Кирпич», что некогда радовал нас на Петроградской стороне. Правда, там была всего одна женщина и шесть мужчин-моряков. Триппер образовался у всех.

Новости с Валаама

В душевой – плакат:

БРАТИЯ! БОЙЛЕР НЕ ЗАЗЕМЛЕН! МОЛИТЕСЬ, КОГДА МОЕТЕСЬ!

Какие же молитвы, если заземлить.

Полифония

Должен же я урвать кусочек лета?

Пусть позднего. Пусть это будет вечерний звон.

Набокова вот тянуло к бабочкам, а я, поскольку не смею даже написаться рядом с ним, тянусь к иным насекомым.

Я полюбил вечерами отдыхать на дворовых скамейках, и любоваться окрестностями, и внимать местной речи, где одна звезда разговаривает с другою звездой.

Они же там, оказывается, по вечерам все соседи сидят. Из одного подъезда.

Кто и что говорил, я не смог разобрать, все-таки пять человек сразу, среди которых одна – откровенная атаманша.

Я так понял, что у них два комплекта ключей на пятерых.

И нет уже ни одного, причем не первые сутки.

Пришел Паша, человек в вечнозеленой шапочке и вечно же живой, и сразу отмел все претензии к своей особе. Да я, возмутился он, я не брал, я и свои потерял.

Тут началась неразбериха. Мне удалось разобрать чье-то:

– Христос вот ходил по воде! Я блядь буду! Ты понял, сука? Ну и все, нахуй-блядь. А Он по воде ходил!..

Тут атаманша напомнила зачем-то, что она старше всех, и стала надевать следочки. Очень, очень медленно.

Какие это были следочки!

Набоков бы бросил на хер своих расписных бабочек и собирал бы одни такие следочки.

Они не следочки даже были, а некие соединительнотканные образования с вкраплениями черного, малинового, черного, серого и сиреневого цветов. Это были живые существа из Красной книги, съеденные и населенные прочими живыми существами.

– Ну сделаю я тебе ключи! – орал самый непонятливый.

Солнечные часы

Я понял один из принципов жизни этих людей, которые носят дырчатые следочки и рассуждают о Христе применительно к пропавшим дверным ключам.

Это Солнечные часы.

К сожалению, у меня нет фотоаппарата, чтобы показать мой двор.

Лужайка.

Она кресто-конвертообразно пересечена двумя тропинками.

В центре – овал для моего будущего бюста при жизни и смерти.

И четыре рыжие скамейки с урнами возле каждой.

Север-юг-запад-восток. Роза ветров. Люди одни и те же. Они перемещаются со скамьи на скамью, повинуясь Солнцу. Весь день они не меняются, перемещаются, не делая более ничего. Они пьют одно и то же, они говорят об одном и том же.

Но есть и клинопись. На одной, самой новенькой скамейке, уже не без труда удается разобрать: «бобры бобры бобры бобры лохи лохи лохи». Раньше вместо бобров там значились бляди.

И вдруг я понял, кто эти люди – шиши, как назвала их моя подруга, или юпкетчеры из романа Кобо Абэ. «Юпкетчер: один из видов пластинчатоусых. Лапки атрофировались, он все время вращается на одном месте, как стрелка часов, и питается собственными экскрементами». I follow the sun.

Черножопый

Сижу, как вы догадываетесь, на лавочке и не работаю ни черта, потому что очень жарко. Вокруг меня – левкои, лютики, плевки и лопухи.

Только что вышел из магазина, где покупал себе табачное изделие.

Сижу, курю табачное изделие. Позади меня бывшую зубную поликлинику переделывают во что-то, чего я раньше никак не мог понять, пока до меня не дошло: это, вероятно, будет мечеть, ибо вдруг ишаком закричал муэдзин, уронивший кровельное железо.

Все опечатано и зашторено. Видел, как ввозили медицинскую технику – наверное, для мусульманских абортов, потому что на эти мероприятия являются всем семейством. Для справедливости, скажу, что для обычного осмотра и родов – тоже.

В лопухах – суета: мошкара, кошки, неоднозначные люди.

Размышляю об услышанном в магазине.

Там работает кассирша Аня, очень темненькая, темнее моих глаз и снов.

Ну, что интересно обсудить за кассой? Конечно, убийство принцессы Дианы. У Ани есть версия.

– Во всем виновата зависть.

Аня очень, очень темненькая. Вообще, вокруг меня торгуют сплошь темненькие.

– Убивают всегда из зависти. И только из зависти. Как только принц узнал, что она трахается с этим черножопым… А потом попробуй докажи!

Купив вполне беломорканальное изделие, я вышел. Пошел на скамейку, в лопухи, где зычный крик муэдзина уже сулит нам невнятные пророчества.

Звонок

Все утро нахожу какие-то деньги – то два рубля, то двести. Ну, подождем до вечера. Давайте, ребята, я постараюсь не мешать.

Это, наверно, потому что я случайно сказал какое-то одно из Семи Волшебных Слов, прослушать которые меня сегодня приглашали из почтового ящика. Конечно, непечатное.

Зато других слов я не угадал, хотя и сказал. И потому битый час искал бритвенные станки. А они все вдруг куда-то пропали из аптек, как будто людям нужны только шоколадные гондоны с усиками, жгутиками и зернышками.

Не брившись дней пять, я как-то совсем себе разонравился. Я и раньше себе не особенно нравился, но тут стали происходить недопустимые вещи: например, со мной стали здороваться на скамейке.

Тот самый пожилой человек, о которого его товарищ вчера вечером сломал палку, зачем-то пытаясь разбудить. Я этот кусок палки видел, она легкая, пластиковая, так что можно и по голове, я не заступился.

Тот не проснулся.

– Посмотрим, что ты утром скажешь, – злобно процедил будитель, уже без палки.

А тот что сказал утром?

Со мной поздоровался.

Вот я и понял: надо срочно бриться.

Опыты дворовой кинематографии

Скамейка – поучительное место.

Стыдно признаться, но я впервые видел, как пьют стеклоочиститель. Я сам старый пьяница, об этом все знают, но дальше кулинарной пропитки для торта не продвинулся.

А тут я видел, как это делают.

Пришли два человека: двое мужчин и одна женщина, которая принесла полбаночки этого вещества. От 60 до 70 лет. Или от 43 до 59. И помидор.

Один из мужчин был тот, которого давеча будили палкой, сломав ее.

Дескать, что он утром скажет?

А он с утра… ну, об этом я уже писал.

Стеклоочистителя была скляночка в 250 примерно граммов, ополовиненная – как уже сказано. Ее дополнительно растроили, утроив и помидор рваным разрывом.

Потом как-то так незаметно все произошло, что самого таинства я не увидел. Я стал свидетелем лишь закусывания и обсуждения.

Обсуждали соседку, у (и от) которой морда лопается, потому что много жрет.

– А я вот что на это скажу, – рассудительно возражал мужчина в подтяжках.

КГБ

Дама, умученная стеклоочистителем, убежала ненадолго подкрасить средние губы – ее не было минут десять. За это время второй, мужского пола стеклоочиститель, рылся в ее пакете в поисках помидоров и яиц. Нашел, но не тронул.

Только подтяжками щелкнул.

Тут дама вернулась скачками – она была в брюках – с уже полным флаконом стеклоочистителя.

И здесь вмешался еще один, довольно редкий скамеечный человек, профессорского вида. Он вскричал:

– Как вы можете пить эту дрянь? Я работал в КГБ!

Брючная дама разразилась демоническим хохотом, гоня его, лысого и пристыженного, на соседнюю скамейку:

– Если бы ты работал в КГБ, то все бы про это знал! А ты ни хера не знаешь! Не понимаешь – молчи!

Снова о меде и самолете

Все-таки некоторым дуракам – счастье.

Это я после прослушивания новых правил провоза жидкостей в самолете. Нитроглицерин можно держать за щекой или закапать в уши, чтобы хлопнуть ими над аэропортом Кеннеди… Хотя 5 литров 70% спирта в полет от Питера, скажем, до Хельсинки, но обязательно купленные в самолетной лавке и с чеком – это бонус. Это гуманизм.

Я не вполне корректно сказал про дураков. Ведь летела и моя дочка, пару лет назад, в Париж. С ее и моей самой отныне любимой мамой.

Дело в тесте.

Тесть приготовил парижанам подарок: собственноручный мед, закатанный в обычные пластиковые банки.

Чем еще удивишь парижан?

Новгородской медоносностью! Самые разные, дескать, собрали пчелы и с самых разных цветов.

Мед пропустили, два контейнера. Хотя он вызвал вопросы уже тогда.

Он и тут проскочил. Он и Святому Петру нальет нектару гречишного…

Сейчас бы этот мед ему закапали во все естественные, противоестественные и искусственные отверстия тела. И пристально наблюдали бы, чтобы не взорвался. А он бы взорвался уже на месте, в гостях у кого-нибудь.

Обломов и Штольц

Меня попросили написать небольшое художественное эссе про Штольца с Обломовым в применении к современной России. Как, дескать, они могли бы здесь проявиться метафорически, в виде политических, экономических и культурных процессов.

Я писать пока что отказался. Меня сразу понесло в какую-то нехорошую степь, потому что имею наклонность к глобализации.

Мир, как известно любому, есть жопа, и Иисус Христос не советовал его любить. Как всякая порядочная, хотя бы и многократно поротая жопа, он разделен на два полужопия. Россия, обреченная на синтез западной и восточной половин, есть даже не жопа, а самая жопа, то есть отверстие.

Поэтому противопоставление Штольца Обломову мне кажется немного натянутым. Ведь если Штольц – Запад, то Обломов никакой не Восток, он есть самая дырка, и вот с ней-то Штольцу приходится иметь дело.

Приехать сюда с автокарами, компьютерами, асфальтоукладчиками… вложить инвестиции – ну, понятно.

Современность требует от этих двух персонажей супружеских отношений. Они должны сочетаться однополым браком где-нибудь в Амстердаме. Но брак этот будет заведомо бесплодным, ибо все старания Штольца отправятся в…

Большая прогулка

Совершенный, как принято выражаться в сетевой среде, лытдыбр – то есть будто бы ни о чем. Откровенно говоря, стоял еще июнь. Так что я поторопился с августом. Но не все припоминается и записывается сразу, на свежую голову.

Сегодня – то есть уже вчера – в очаровательной компании гулял по Невскому, как и подобает уважаещему себя литератору. Видел много интересного: Казанский собор, Аничков мост, Адмиралтейство, Генеральный Штаб, Зимний Дворец и Неву. Впечатлений теперь хватит на целый год. Очень понравились кони Клодта. Долго искали у них на яйцах зашифрованные портреты Наполеона. Не нашли. Возможно, Наполеон вовсе не там, а на Медном Всаднике, но мы там не были – это раз, а во-вторых – курсанты ему и так ежегодно полируют яйца из хулиганских побуждений, то есть не Всаднику, а его коню, и яйца эти существенно уменьшились в размерах, а скоро исчезнут совсем, и будет мерин, что ли.

Сам Всадник, одетый в камзол, шатался по мостовой и приглашал совершить экскурсию в город своего родственника Павла.

Фотографировался возле ограды Катькиного садика. Садик закрыт – видимо, на просушивание, потому что там, как гласят питерские легенды, собираются гомосеки. Я пока не видел ни одного, потому что не искал.

Возле Зимнего Дворца, как и полагается при Зимней твердыне, пошел небольшой приятный снежок. Обратно ехали на автобусе за десять рублей, очень понравилось.

Помимо Петра в камзоле, по Невскому шлялась нарядная несъедобная пища: переодетая Пицца, очень кругленькая, на тоненьких ножках, с нашитыми грибами и помидорами. И один Духан, который вдруг взял и побежал вприпрыжку. Это он приманивал едоков отведать его, исполинского Духана, догнав и поймав.

Видел реки Фонтанку, Мойку и канал Грибоедова. Впечатления сдержанные. Вернулся домой, на проспект Стачек, и там, как ни странно, ничего не изменилось, разве что кот насрал, да распахнулась недоломаннная дверца шкафа.

Дух наш – молот

Скорбный я человек. Вот захочется написать про любимый и родной город, а выносит на медицину.

Снова и снова, опять и опять.

Как и давеча, когда по ходу гуляния вынесло нас на выставку Большого Кузнечного Дела, дополненного графикой, не уместившейся в металл, ибо там такие мысли, что их только в голове держать можно, да не в любой, а в особенной.

Даже улицу позабыл. Возле Летнего Сада, очень неловко теперь.

Короче говоря, там Кузнецы выставили свои скульптуры, на которые мы только сначала подумали, что это очередной неореализм с приставками пара-, мета- и гипер- одновременно, но просчитались.

Это было мастерство.

Прекрасно передано беременное ожидание материнской женщины с микроцефалией: очень маленький череп и вострый носик. Ожидания ее должны быть тревожными.

Изготовлены великолепные руки, к которым я попытался приладиться, как будто они мои, и это только начало, а там и прочее подрастет, но руки в кадр не поместились.

Некая фигура вспорола себе вострым кованым когтем нутро и проделало брешь, разыскивая, видимо, собственную суть. Откуда ему, железному самоделкину знать, что суть его – вне его, в посторонней голове.

И кузнечных набросков, я думаю, было бы достаточно для оформления истории болезни с галоперидолом, аминазином, тизерцином и прочими назначениями.

Потому что есть там, к примеру, фантастическая камасутра: отдельно взятые ноги, переплетенные нехорошим узлом. Это называется кататонической формой шизофрении, когда можно вот так придать организму предпочтительное положение, и организм не шелохнется, так и останется в этом положении на сутки и больше. Именно такая история вышла с этими ногами.