От войны до войны Камша Вера

Глава 3

Талиг. Кошоне

398 год К.С. 10-й день Осенних Молний

У Селины пропала новая лента – синяя, вышитая золотом. Дочка никого не обвиняла, она вообще ничего не сказала, просто надела в церковь прошлогоднее розовое платьице. Вытащить из девчонки правду удалось не сразу, и Луиза Арамона не сомневалась, что та молчит, чтобы не выдать сестру. Ленту, без сомнения, стащила Люцилла. Младшая вообще была нечиста на руку – видимо, в отца, от которого получила круглую мордашку с глазками-пуговками, а вот Сэль удалась в бабушку, уродившуюся достаточно красивой, чтобы из дочки тесемочника подняться до любовницы графа Креденьи, и достаточно ловкой, чтобы удерживать при себе богатого вельможу сорок с лишком лет. Правда, ловкости за своей старшенькой Луиза не замечала.

Капитанша вздохнула – дурой она себя не считала, но внешностью ее Создатель обидел. Спасибо, наградивший дочь лошадиной физиономией папенька озаботился купить ей мужа, пусть и дрянного. Они с Арнольдом терпеть друг друга не могли, но прижили пятерых детей и немалое состояние, а теперь супруг пропал, да еще как-то странно. Его искали, однако капитан Арамона будто сквозь землю провалился. В глубине души Луиза полагала, что так оно и есть, – отпечатки подковы без единого гвоздя ни с того ни с сего не появляются.

Как бы там ни было, жизнь в Кошоне стала невыносимой – сплетни, слухи, лицемерное сочувствие соседок и, самое главное, дом. Дом, которого Луиза боялась как огня и который никто не желал покупать даже за полцены. Решение все бросить и уехать, принятое капитаншей у пустой, холодной кровати, оказалось не так просто осуществить. Особенно после того, как она сгоряча отдала мужнины сбережения церкви.

Луиза написала матери. Та ответила, что примет дочь и внуков, но переехать в Олларию означало перестать быть себе хозяйкой. Остаться в Кошоне? Трястись по ночам от страха? Видеть, как красивую, милую Селину избегают бывшие подружки, а почтенные матушки взрослых сыновей, заприметив семейство пропавшего капитана, переходят на другую сторону улицы? Нет, новый дом не спасет, придется бежать хотя бы ради детей. Сэль нужен хороший муж, а Герард мечтает стать гвардейцем. О будущем младших думать рано, но с паршивкой Циллой, пока не поздно, надо что-то делать.

То ли вдова, то ли брошенная жена отложила шитье. Вечерело, слуги уже ушли. Луиза платила очень хорошие деньги, однако на ночь в доме рисковали оставаться только привратник, большой любитель касеры, и кормилица Селины и Герарда, утыкавшая все стены заговоренными иголками. Луиза собралась с духом и отправилась проверять, все ли в порядке. Она обошла дом, начиная с погреба, проверила запоры на дверях и окнах – все было как обычно, но госпожу Арамона не покидал страх. По натуре бережливая, последнее время она не жалела свечей, которые горели всю ночь везде, кроме наглухо запертой мужниной спальни. Луиза понимала, что про это, как и про обмотанные разноцветными нитками иголки, знает весь городок, но спать в темноте женщина не могла. Раньше суеверие Денизы бесило, теперь капитанша позволяла кормилице делать все, что та считала нужным. Не то чтобы Луиза уверовала в заговоренные шелковинки и рябиновые ветки, но хуже от них точно не станет.

В кухне и кладовых все было спокойно, даже слишком. Прежде в доме держали пару котов, но они исчезли одновременно с Арнольдом, а новые не приживались. Самые жалкие, подобранные на помойке котята орали, пока им не отворяли двери, после чего пулей вылетали из сытного и теплого дома.

Нет, так дальше продолжаться не может! Конечно, норов у маменьки тяжелый, из пятерых внуков она любит разве что двоих старших, а Циллу чуть ли не ненавидит, однако в Олларии не будет хотя бы сгнившей конюшни и опасливых соседских взглядов. Луиза провела рукой по чисто протертому столу и вышла на лестницу. Как тихо! Раньше она прилагала немало усилий, чтобы заставить свой выводок вести себя смирно, теперь предпочла бы, чтоб дети безобразничали, а не жались по углам.

В комнатах сыновей было пусто – Герард и Жюль сидели с сестрами. Луиза тихонько остановилась на пороге маленькой гостиной. На первый взгляд все хорошо – Сэль с Амалией вышивают, Цилла, надув губы, смотрит в угол, Герард чинит разорванную цепочку, а Жюль, закатив глаза, рассказывает о победе в Варасте.

– Я увижу Первого маршала, когда пойду служить в гвардию, – твердо сказал старший, оторвавшись от своей работы.

– Маменька, – пискнула Амалия, – а вы видели маршала? Он в самом деле похож на Леворукого?

– Замолчи! – Луиза сама испугалась, услышав свой голос. – Не говори ерунды! Герцог Алва очень красивый и учтивый кавалер, у него синие глаза и черные волосы.

– И он лучший в мире фехтовальщик, – степенно добавил Жюль. – Его наш папенька учил.

Да уж, учил он, горе луковое… Скорее, это Ворон его учил, вернее, проучил. Луиза видела красавца герцога всего два раза, но этого хватило, чтобы понять – в мире есть счастье, доступное лишь тем, кто его недостоин. Например, Катарине Ариго.

– Вы, без сомнения, увидите герцога Алву, поскольку мы скоро переедем к бабушке в Олларию.

– Виват! – завопил воинственный Жюль. Герард укоризненно взглянул на младшего брата, но, без сомнения, тоже был рад и счастлив. Селина очаровательно потупила глаза, Амалия расплылась в улыбке, а Цилла выпалила:

– Ненавижу бабушку! Старая жаба!

– А ты – малая! – огрызнулся Жюль.

– Замолчите оба! – прикрикнула Луиза. Цилла становится невозможной, а с такой внешностью нельзя быть вспыльчивой и тем более нельзя выказывать ненависть бабушке и графу Креденьи, от которых зависит все. Арнольд хотя бы понимал, что хвост на благодетелей поднимать не стоит!

– Маменька, – Сэль отложила вышивание, – а когда мы переедем?

– Вещи начнем собирать завтра, – приняв решение, капитанша не имела обыкновения тянуть.

– Это хорошо, – невесело улыбнулась дочь, – а то нас тут боятся.

– Не хочу ехать, – заявила Цилла, – и не поеду. Никуда. Я буду ждать папеньку…

– Дура! – взвился Жюль, не терпевший сестру.

– Зачем ты так? – Селина обернулась к сестренке. – Мы все его ждем, но он уехал.

– Потому что вы его допекли. Все!

– Зачем ты так? – повторила Сэль. – Я его не обижала.

– Врешь, гадючка! – Цилла схватила с таким трудом соединенную Герардом цепочку и изо всей силы рванула. – Вот тебе! Вот! Вот! Вот!

Это было уже слишком. Луиза от души залепила визжащей дочери оплеуху и выволокла из комнаты:

– Ночевать будешь в синей спальне. Одна!

– Дура! – пискнула маленькая дрянь. – Кривоногая дура! Всё из-за тебя!

Луиза отвесила дочери еще одну пощечину – слов у нее не нашлось, а показывать слезы было не в правилах капитанши. Но если Цилла станет так вести себя при маменьке…

Женщина впихнула ревущую девчонку в комнату, предназначенную для гостей, и дважды повернула в замке ключ. Цилла заслужила наказание – за ленту, ссору с Селиной, порванную цепочку и гадкие слова про бабушку и мать, но Луиза старалась быть справедливой и, вернувшись, хорошенько отчитала Жюля. Тот угрюмо отмалчивался, было видно, что сынок считает себя кругом правым, и вообще-то так оно и было – в Циллу после исчезновения Арнольда вселился если не Леворукий, то самая пакостливая из его кошек. А то ли еще будет, когда девчонка осознает свое уродство! Луиза помнила, как просидела всю ночь перед зеркалом, с ужасом понимая, что это – ее лицо и ей с ним жить. К счастью, лошадиная физиономия хотя бы частично искупалась хорошими зубами и в самом деле чудесными волосами, а вот у бедняжки Люциллы на голове росли какие-то серые перышки.

Расчувствовавшись, капитанша едва не помчалась к дочке, но вспомнила, что нужно быть твердой, и вернулась в спальню. Маменька не потерпит злобных выходок, особенно по отношению к своей особе. Если Цилла не может изменить свой норов, пусть хотя бы боится наказания.

Чтобы отвлечься, Луиза принялась разбирать вещи. Как их, оказывается, много…

Женщина перетряхивала сундук за сундуком, вытаскивая мелочи, о которых давным-давно забыла. Когда часы пробили полночь, она сидела на полу в окружении старых девических безделушек, самозабвенно нанизывая рассыпавшиеся много лет назад пестрые бусы.

Кто-то изо всех сил колотил в дверь молотком. Не вор, воры не стучат. Может, известие от матери или господина графа? Луиза, хотя и была осведомлена о своем благородном происхождении, с детства привыкла называть отца «господин граф».

Женщина отложила недонизанные бусы, накинула расписную шаль и вышла из спальни. Ночной гость барабанил как сумасшедший. Пьян? Куда только смотрит привратник?! Наглецу платят не за то, что он пьет касеру! Луиза Арамона кипела, у нее чесались руки распахнуть дверь и высказать придурку все, что она о нем думает, но в прихожей стояла очень бледная Селина. Услышав шаги, она как-то странно всплеснула руками и бросилась матери на шею, ее била дрожь, а глаза расширились от ужаса.

– Кто там?

Луиза, стараясь держаться спокойно, обвела глазами прихожую в поисках оружия. Где-то в доме были пистолеты, а в кухне есть топор и разделочные ножи.

– П-п-п-п-п… – с посиневших губ срывались непонятные, пугающие звуки. Отчаявшись что-то понять, капитанша силой усадила дочь на покрытый старым гобеленом сундук. Распахнулась дверь, появился Герард. Слава Создателю, парень озаботился прихватить топорик.

– Что такое? – голос у старшего все еще ломался, иногда он говорил чуть ли не басом, иногда визжал, как поросенок. Из-за спины брата выглядывал растрепанный Жюль.

– Сейчас посмотрим.

Луиза раздвинула губы в улыбке, порываясь отойти от Сэль, но та вцепилась в мать мертвой хваткой:

– Там пап-п-пенька… пап-пенька!

Женщина почувствовала, что у нее подкашиваются ноги, но нашла в себе силы сделать три шага и глянуть в зарешеченное дверное окошечко. Капитан Арнольд Арамона собственной персоной стоял на крыльце родимого дома. Луиза видела круглое, обрюзгшее лицо, выпученные глаза, надвинутую на самые брови шляпу.

Супруг тоже узрел дражайшую половину и прорычал:

– А ну, отворяй! Распустилась тут!

Этот скот свинячий проболтался невесть сколько времени под юбкой у какой-то дряни, потерял место, выставил семью на посмешище, а теперь чего-то хочет! На смену ужасу пришли ярость, обида и сожаление об отданных священнику золотых. Луиза уперла руки в боки и выпалила:

– Убирайся откуда пришел! Для нас ты – покойник, нечего тебе в доме делать! Ноги твоей здесь не будет! Пшел на кладбище, хряк поганый!

– Лу… – Арамона сменил гнев на заискивание. Такое с ним бывало и раньше. – Ну что ж ты так… Я больше не буду… Ну давай жить как люди… Пусти, а?

Покорность провинившегося лишь подлила масла в огонь. Луиза очень долго молчала, зато теперь… Разъяренная женщина, к полному восторгу Жюля, выплеснула на голову блудного мужа все, что о нем думала последние девятнадцать лет. Арамона лишь переминался с ноги на ногу и бубнил, чтобы его простили и пустили.

– Не буду… Брошу пить… Ты у меня одна… Я понял… Там у меня ничего не вышло… У нас дети… Дорогая… Отопри…

Гнев Луизы понемногу иссякал. В конце концов, этот урод и впрямь был ее мужем и отцом ее детей. Если пустить, соседи, конечно, позубоскалят, зато перестанут глядеть на них как на прокаженных, можно будет остаться в Кошоне, а Цилла и впрямь любит старого поганца. И вообще повинную голову меч не сечет.

– Всё! – талдычил свое раскаявшийся грешник. – Точно говорю… Всё! Это в последний раз… Хочу домой… Отопри, Лу! Куда я пойду?

– И впрямь, кому ты нужен, – согласилась Луиза, поворачивая ключ и распахивая дверь. Почти прощенный супруг переминался с ноги на ногу, но в дом не шел.

– Всё, – изрек он наконец. – Точно… Там отрезано. Пусти, а?

– Да кто ж тебя не пускает?! – рявкнула жена. – Встал на пороге, ровно обормот какой…

– Пусти, – тянул свое Арнольд, – домой хочу… Ну… Того… Сняла бы ты это… Мешает… Устал я… Холодно…

– Так чего ты, причеши тебя хорек, без плаща шляешься? – спросила Луиза.

Почему Арнольд не заходит? И какой он бледный! Да он же совсем замерз…

– Мама, – шепот Селины был страшней любого крика, – мама, у папеньки нет тени!

Создатель, она права! Ноги Луизы приросли к полу, однако Герард не сплоховал. Отпихнув мать с дороги, он бросился затворять дверь, но не успел. Арамона вцепился в створку, раздался треск и грохот, толстые доски переломились, как солома. Капитан рванулся вперед, будто бык, но что-то его остановило – и без того выпуклые глаза вовсе вылезли из орбит, мышцы на шее вздулись, но обычно красное лицо осталось творожисто-бледным. По Арнольдовой роже можно было подумать, что он удерживает гору, хотя между ним и обомлевшими домочадцами не оказалось даже пустого мешка.

– Святая Октавия… – шептала Луиза, прижимая к себе Жюля. Герард снова схватился за свой топорик, Селина молча глядела исподлобья. Арамона продвинулся на полшага и вновь замер.

– Именем Четверых! – вопль ворвавшейся кормилицы разогнал жуткую звенящую тишину. – Убирайся откуда пришел! Четыре Молнии тебе в рыло, четыре Ветра в зад, башкой тебя об четыре Скалы и четырьмя Волнами сверху! А ну, сударыня, брысь!

Луиза торопливо отступила, давая дорогу Денизе. Та выскочила из прихожей и тотчас вернулась, таща четыре свечи. Арамона прорычал что-то непонятное, злое, древнее, как сама смерть. Кормилица, не глядя на рвущееся в дом чудовище, все еще похожее на исчезнувшего Арнольда, сунула по свече Луизе, Селине и Герарду и высекла огонь.

– А ну, давайте!

Женщина подняла свечу и забормотала:

– Пусть четыре Ветра развеют тучи, сколько б их ни было. Уходи!

– Пусть четыре Волны смоют зло, сколько б его ни было. – прошептала Селина, поднимая свой огонек. – Уходи!

– Пусть четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было, – твердо произнесла Луиза. – Уходи!

Оказывается, она помнит эти слова, всегда помнила…

– Пусть четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было! – выкрикнул Герард. Свеча в руке мальчика казалась кинжалом.

– Я… – Арамона торопливо отступал в ночь, – я… я не хотел. Холодно… Меня заставили… У меня ничего не вышло…

Потолок наклонился влево, потом вправо, потом закружился, из углов пополз туман, Луиза отчетливо почувствовала во рту привкус железа, и все куда-то пропало, а потом появился запах. Отвратительный, навязчивый. Так пахнут горелые перья. Пожар? Или кто-то палит курицу? Какая мерзость!

Женщина открыла глаза. Над ней нависала Дениза:

– Очнулись, сударыня?

– Где… где он?

– Убрался… Хорошо, я над входом рябины натыкала, да и вы его не пустили…

– Я открыла…

– Открыть-то вы открыли, но по имени не позвали, а им без зова никак не войти.

– Им?

– Им! – назидательно сказала Дениза. – Выходцам, стало быть… Одно скажу – помер он, это точно. И погано помер, потому и шляется!

– Он вернется?

– Куда ему деваться, – фыркнула кормилица. – Будет таскаться, пока своего не добьется или пока срок ему не выйдет. Четыре раза по четыре заявится, да и отстанет, ежели ему ничего не обломится.

– А уехать? В Олларию?

– Выходцу что Оллария, что Кошоне – все едино! Он за вами приходил. Выходцы они всегда так – норовят всех сродственников кровных да полюбовников за собой утянуть, а Леворукий-то и рад! Да вы вставайте, сударыня, чего на полу сидеть-то… Сегодня не придет уже… Хватит!

– Надо вызвать плотника, – сказала Луиза, с помощью Герарда поднимаясь на ноги. – Надо обязательно вызвать плотника и починить дверь.

– Мама, – прошептала Сэль, – если он придет еще раз, я умру.

– Помрешь, если его впустишь и позволишь себя поцеловать! – рявкнула Дениза. – Надо утром за осокой сходить, осока – она от выходцев хорошо помогает… Раньше-то я не знала, от чего беречься, а теперь мы его, голубчика, ущучим. Только вот чего! Как он припрется, всем надо в одной комнате собраться, запалить четыре свечи и не слушать, что бы он ни вопил. Покричит, повоет, да и уйдет. Нет у него такой власти – без спросу в дом входить!

– Все равно нужно уехать, – покачала головой Луиза, – и к исповеднику сходить.

– Толку-то, – махнула рукой Дениза. – Вот эсператисты, те в нечисти понимали, а наши… Но похоронный молебен заказать надо, а то не по-людски как-то, все ж человек был.

– Закажем, – пообещала теперь уже точно вдова. Тошнота пока не отпустила, да и в ушах звенело, но женщине внезапно стало легче. Знать всяко лучше, чем слепо тыкаться во все стороны. Теперь ясно, что Арнольд мертв и старается утянуть с собой семью, а может, и своих дур-любовниц. Надо предупредить эту, как ее, Жавотту. Она, конечно, еще та тварь, но не бросать же живую душу на растерзание нечисти. Откроет любовнику – и всё! А у паршивки родичи есть, сестра, племянники, эти-то уж точно ни при чем. Луиза вспомнила страшные рассказы, в которых выходцы опустошали целые деревни. В детстве она боялась, потом перестала, а все оказалось правдой.

– Дениза… – святая Октавия, как болит затылок, похоже, стукнулась об угол сундука, – поставь воды… Я хочу выпить шадди.

– И-и, сударыня, – Дениза вздохнула, она любила вздыхать, – тут шадди не обойдешься, а уж травками – тем более. Вот касера…

– Хорошо, давай касеру, это и впрямь не повредит.

– Я, мам, тоже выпью, – высунулся Герард.

– А, – махнула рукой Луиза, – пожалуй. Только Жюля отведи в спальню. Селина, тебе надо в постель.

– Сперва ты, – прошептала девушка, – мама, он… он за тобой приходил.

– Не за ней, – отрезала Дениза. – За первым, кто его по имени позовет.

– Мама, – на пороге стояла растрепанная Амалия, – мне страшно!

– Всем страшно, – буркнул Герард.

Да, всем страшно… А Цилла одна в пустой комнате! Как она могла забыть! Луиза, все еще пошатываясь, ринулась в коридор. В синей спальне было тихо – малышка спала и ничего не слышала, а то подняла бы крик. Циллу теперь ни минуты нельзя оставлять без присмотра, если кто и готов впустить Арнольда, так это младшенькая.

Луиза осторожно отперла дверь, противно скрипнули ржавые петли. Святая Октавия, она совсем забросила дом, надо завтра же смазать все двери. В лицо пахнуло затхлой сыростью, словно из погреба. Внутри было темно и тихо, слишком тихо. Луиза подняла повыше свечу и закричала.

Дочки в спальне не оказалось. Не оказалось никого. Комната будто простояла запертой не одну зиму. Синяя ткань, которой были обиты стены – именно она дала название спальне, – истлела и висела грязными, мокрыми клочьями, доски под ногами сгнили и покрылись осклизлым налетом, на влажных простынях проступали отвратительные пятна, а три банкетки словно бы обтянуло бурым мехом, на поверку оказавшимся плесенью. Луиза ухватилась за холодный дверной косяк, свеча вывалилась из подсвечника и погасла, но женщина этого не заметила. Цилла! Ее уродливая, злая, крикливая дочка, ее девочка! Где она? Что с ней? «Святая Октавия, да сделай же что-нибудь! Верни мне Циллу, она же ни в чем не виновата… Ей нет и шести, дети не могут быть виноваты!»

– Ой, сударыня!

Кто это? Дениза? Что ей надо? И где Цилла?

– Уволок он ее! – кормилица всплеснула руками. – Как есть уволок! То-то он так быстро удрал… Выходцы они хитрые. Понял, что мы его не пустим, так гад к малой сунулся, а она окно и открой. Сам-то войти не смог, дите неразумное его папенькой зовет, а не по имени нареченному. Короче, поцеловал он ее, и она с ним ушла. Ой, сударыня, теперь вовсе худо! Вы даром что с понятием, а мать – она и есть мать. Как придет дочка под окно, как примется плакать, вас же за руки хватать придется!

– Я буду держать, Дениза, – пробормотал Герард. – Гвардейцам выходцы не страшны!

Может, гвардейцам и не страшны… Арнольд пришел и увел Циллу. Теперь ее тоже нет, есть выходец. Выходец, который будет плакать под окнами, кричать, звать мамку, жаловаться на холод и голод, но она не должна отзываться. Не должна, потому что четверо старших живы, ради них она выдержит.

– Дениза, что делать с комнатой?

– Запереть. Завтра наберу осоки и все ею забросаю, а сейчас поставим четыре свечки и пойдем, негоже гнилью этой дышать… Ох, четверо заступничков, оберегите и сохраните! Вот беда-то!

Дениза что-то шептала, плевалась, приносила и зажигала свечки, Сэль с Герардом ей помогали, а Луиза все цеплялась за подгнившее дерево и смотрела на пустую кровать. Если б она не наказала Циллу, та была бы с ней. Она ушла с отцом, потому что ненавидела всех, кроме него. Нет, всё не так! Она погибла, потому что ее мало любили…

Глава 4

Талиг. Фрамбуа Оллария

398 год К.С. 11-й день Осенних Молний

Ричард чуть ли не час провел у зеркала, решая, стянуть ему волосы по-варастийски, расчесать на прямой пробор, как это делает Савиньяк, или отбросить назад по примеру своего эра. Увы, темно-русая шевелюра, что бы юноша с ней ни творил, никак не желала производить нужное впечатление. Еще одной неприятностью стало истрепавшееся перо на шляпе, и, разумеется, в последнее мгновение у плаща ослабла застежка. Выручил Эмиль, ссудивший молодого человека и пером, и пряжкой. Ричард был брату Арно искренне признателен, тем паче что с этой минуты все пошло как по маслу.

Довольный собой и всем миром Дикон спустился во двор «Талигойской звезды», оставалось выбрать лошадь. Рокэ сдержал свое обещание и, когда они проезжали Линарэ, купил оруженосцу белоснежного коня. Бьянко был неописуемо красив, отличался орошей рысью и покладистостью, но Соной юноша дорожил больше. Они вместе скакали навстречу врагу, замирали от ужаса над обезумевшим потоком, блуждали по ночной степи… Сона была другом, Бьянко – всего лишь роскошным породистым жеребцом, на которого оборачиваются прохожие.

Год назад Дикон отдал бы за настоящего линарца десять лет жизни, сейчас страдания из-за невзрачности Баловника вспоминались со стыдом. Чужие насмешки для герцога Окделла больше не значили ничего, ну, или почти ничего…

Ворон лишь усмехнулся, увидев, что Ричард продолжает ездить на вороной кобыле, а Савиньяк заметил, что выбор Дика делает честь не только его сердцу, но и уму, – даже лучший линарец никогда не сравнится со средним мориском. Осмелевший оруженосец попросил эра забрать Бьянко и, если можно, оставить ему Сону.

– Она и так твоя, – махнул рукой Алва. – Девица тебя приняла, так что все в порядке, а запасной конь никому еще не мешал. У тебя, кажется, есть сестра, лучшего подарка для невесты не найдешь!

Айри будет в восторге, у нее никогда не было такой роскошной лошади, да и откуда бы! На деньги, которые Рокэ отвалил за Бьянко, Повелители Скал живут полгода. Дикон каждый день навещал белоснежного красавца, представляя, как заблестят глаза Айрис. Правда, оставалось объяснить матушке и Эйвону, откуда у него линарец. Юноша боялся, что герцогиня, узнав, как попал к ее сыну конь, запретит дочери его принять. Сказать, что жеребец – выигрыш? Матушка не одобряет азартных игр. Выдать Бьянко за военный трофей? Ричард с сомнением разглядывал двух лошадей – вороную и белоснежную. Так Сона или Бьянко? Если б знать вкусы Катари…

Из дома торопливо выскочил папаша Эркюль и остановился, придерживая дверь, которая и не думала закрываться. Трактирщик с благоговением взирал на Ворона, за которым следовал раскрасневшийся Манрик.

– Герцог, – генерал-церемониймейстер говорил столь же громко и недовольно, как и Жиль Понси, – существуют неписаные законы. Победитель въезжает в столицу на белом коне. У ворот Олларии ждут люди с подходящим жеребцом…

– Хватит, Фридрих, – Рокэ небрежно взмахнул перчатками. – Мне и до писаных-то законов дела нет, а уж до неписаных! С тем, что к любой удаче присасываются десятки не имевших к ней никакого отношения двуногих, ничего не поделать, но лошадей со стороны я не потерплю.

Святой Алан, Рокэ прав! Воина украшают победы, а не вышитые плащи и разукрашенные скакуны, к тому же их величества ожидают победителей не на улице, а в Большом Тронном зале. Герцог Окделл выбрал – он въедет в столицу на Соне. В конце концов, это очень хорошая лошадь. Очень! Плохих в конюшне Ворона просто нет.

Фридрих Манрик красноречиво пожал плечами и отошел, а Рокэ, даже не взглянув в его сторону, взлетел в седло. В черном маршальском мундире, отороченном пеной алатских кружев, белом плаще с гербом Олларов и белой же шляпе с черным пером Кэналлийский Ворон был великолепен, равно как и Моро. Мориск рыл покрытую инеем землю и злобно косился на других лошадей.

– Я посоветовал бы Манрикам и другим достойным людям воздержаться от общения с Алвой хотя бы сегодня, – заметил Савиньяк, хватая своего рыжего за гриву.

Дик бросил взгляд на эра. Тот ослепительно улыбался.

– Не туда смотришь, – хмыкнул кавалерист. – Рокэ скрытен, как Леворукий, но Моро готов всех разнести по кустам, а это верный признак – черный змей чует хозяина, как никто. Хотел бы я знать, что с ним такое. Вчера был человек человеком, а сегодня не ровен час кого-нибудь убьет…

Эмиль наверняка знал, что говорит, но Ричард был слишком возбужден и доволен жизнью, чтобы думать о неприятном. Слова Савиньяка вылетели у юноши из головы, едва он занял свое законное место возле Проэмперадора Варасты. Рокэ дружелюбно кивнул оруженосцу, он выглядел вполне довольным, а Моро просто выказывает норов. Мориск не любит, когда рядом незнакомые кони, и всадник тут ни при чем.

Распахнулись ворота, и блистательная кавалькада двинулась радостно вопящей улицей. Заворачивая за угол, Дикон бросил прощальный взгляд на «Талигойскую звезду». Юная Октавия задумчиво смотрела вдаль, она ждала свою любовь и надеялась на счастье, а Ричард Окделл на него не надеялся, потому что был счастлив здесь и сейчас.

Матушка и отец Маттео предостерегали от тщеславия и гордыни, но, когда Повелитель Скал конь о конь с Первым маршалом Талига вступил в Олларию, он был горд. Столица упивалась победой – горожане толпились на улицах, орали, махали руками и платками, подбрасывали в воздух шапки, шляпы и чепцы, звонили во множество украшенных синими и черно-белыми бантами колокольчиков, которым отвечали сотни церковных колоколов. Балконы и окна домов украшали трепещущие на легком ветру ленты, на воротах висели гирлянды из туевых ветвей, в которые были вплетены восковые и бумажные цветы, издали мало чем отличавшиеся от настоящих.

Короткий, заблудившийся между осенью и зимой день кончался, солнце клонилось к западу, окрашивая легкие облака нежно-розовым и сиреневым. Скоро на перекрестках зажгут костры, веселые и благодушные по случаю праздника стражники выкатят жителям славного города Олларии бочки с вином, и начнутся недельные празднества.

Кавалькада миновала город Франциска, затем Новый город, переставший быть таковым четыреста лет назад, но сохранивший название, и, наконец, Старый. Расцвеченный флагами и венками из белых и пунцовых королевских гвоздик Ружский дворец остался слева, впереди замаячила Фабианова колонна. Во времена Раканов ров, в который поступала вода из Данара, отделял обиталище талигойских королей от города, где жили простые смертные, но Франциск Оллар решил, что это неправильно.

Узурпатор велел снести часть укреплений и засыпать ров; на месте занимавшего северную часть Цитадели аббатства вырос Новый дворец, а старый, кроме приречного крыла, вписанного гайифскими зодчими в новую постройку, снесли. Спустя еще двести лет разобрали обветшавшие резиденции глав Великих Домов и перестроили королевский храм, а место толстых каменных стен заняли изящные кованые решетки. От цитадели Раканов осталось лишь несколько зданий, но всякий раз, когда Сона ступала на древние четырехугольные плиты, сердце Дика начинало биться сильнее. Сколько крови и слез, побед и поражений, подвигов и предательств помнили эти камни!

Ричард Окделл еще выше поднял врученный ему по приказу генерала-церемониймейстера штандарт Проэмперадора. Сын Эгмонта Окделла отнюдь не чувствовал себя униженным – наоборот! Они выиграли войну, сражаясь под этим знаменем, а человек, которому оно принадлежало, был лучшим полководцем Талига и всех Золотых Земель.

Звонкий голос труб, гром пушек, стройные ряды гвардейцев, черно-белые ковры, устилающие пологую лестницу, двери Нового дворца, распахнувшиеся в тот момент, когда победитель миновал внутренние ворота и осадил коня. Почести пьянили не хуже старого кэналлийского. Дик спрыгнул с Соны, даже не взглянув, что сталось с его любимицей, и передал знамя подбежавшему гвардейскому офицеру. Рокэ ничего не сказал оруженосцу насчет церемонии, но Окделл решил не отставать от эра. Может, он и погрешит против этикета, зато увидит свою королеву.

Юноша думал, что они повторят путь, которым шли в день рождения ее величества, но на этот раз все было иначе. Вдоль застланной белыми коврами парадной лестницы застыли гвардейцы. Придворные не толкались на пути, а чинно стояли вдоль стен, никому и в голову не пришло заговорить с идущими. Алва и его офицеры проходили зал за залом, перед ними, словно по мановению волшебного жезла, распахивались массивные двери, а впереди сиял огнем тысяч свечей Большой Тронный. Его Дикон еще не видел – там вообще редко кто бывал.

Обычно огромное помещение стояло запертым, а все церемонии проводились в Малом и Среднем Тронных залах, но победу в Варасте сочли достойной Большого. Ричард издали заметил возвышение, где на двойном троне восседали мужчина и женщина. Король и королева! Чуть сбоку от их величеств стояло кресло кардинала, а за троном замерли капитан личной королевской охраны и комендант Олларии в парадных мундирах, но юноша видел только Катарину.

Королева бла в черной, отороченной горностаевым мехом мантии и белоснежном платье, а на шее у нее горела тревожная алая звезда. Ричард сразу же узнал подарок Рокэ. Катари надела легендарную ройю не из тщеславия – это был знак признательности победителю, признательности и… Сердце юноши сжалось, но не от ревности, а от грусти: любовь Прекрасной Дамы принадлежит Непобедимому Воину. Это закон, и это справедливо.

Все замерло. Торжественную тишину нарушало лишь потрескивание свечей и, так, по крайней мере, казалось Ричарду, стук его собственного сердца. Дик видел, как дрогнули ресницы Катарины Ариго; в своих тяжелых одеяниях она выглядела особенно хрупкой и нежной. Такой же, как святая Октавия… Трактирный художник сумел поймать это неуловимое обреченное очарование, а придворные живописцы старательно изображают парчу и жемчуга, но не задумываются о душах тех, кого рисуют.

Находящиеся на верхней галерее музыканты грянули «Создатель, храни Олларов». Фердинанд вздернул голову – этот король любил царствовать, хотя и не пытался править.

– Рокэ, герцог Алва, Проэмперадор Варасты, Первый маршал Талига, подойдите к нам.

Ворон красивым упругим шагом подошел к трону и изящно преклонил колено, глядя на сюзерена снизу вверх.

– Мы, Фердинанд Второй, – Леворукий ведает, что чувствует победитель, но Фердинанд гордостью прямо-таки лучится, – награждаем Рокэ, герцога Кэналлийского и Марикьярского, орденом Святой Октавии.

Катарина Ариго вскочила, на мгновение застыла на краю возвышения, затем робко, словно опасаясь упасть, спустилась по восьми пологим ступеням, взяла с алой бархатной подушки, которую держали две юные девы, бриллиантовую звезду на синей ленте, торопливо надела на шею своему любовнику и поцеловала его в лоб.

Лицо королевы стало пунцовым, словно гвоздика. Алва поднес к губам край платья ее величества, а затем поцеловал хрупкие пальчики, сохранив полное спокойствие. Сильвестр не понял, маршал ли задержал руку Катарины во время поцелуя или же королева помедлила, отнимая ее. Зато потом страдалица за отечество не мешкала, грациозно бросившись к блаженно улыбающемуся супругу.

Музыканты сыграли «Талигойскую звезду», во дворе выстрелили из пушек. Орден Святой Октавии – последний из пяти высших талигойских орденов, которого еще не было у Ворона. Награда королев и память о королеве, чья кровь течет как в жилах Олларов, так и в жилах Алва. Потомки одной и той же женщины, как же они не похожи! Фердинанд хотел учредить новый орден, достойный подвигов Первого маршала, но его высокопреосвященство счел, что лучше повременить – Кагета еще не Гайифа и не Дриксен, тем более что Алву ждет еще одна награда.

Вновь поднявшийся Фердинанд провозгласил, что Проэмперадор Варасты становится герцогом Варастийским и Саграннским. Титул ничего не менял, Рокэ Алва и без него – единственный человек в Талиге, которого варастийцы и новоявленные горные союзники не посмеют ослушаться. Мало того, кэналлиец был полноправным хозяином спасенной им провинции не только по праву меча, но и по праву крови. Сейчас мало кто помнит, что до принятия эсператизма Вараста принадлежала Борраскам, затем давшие провинции свое имя герцоги вымерли от морового поветрия, а их земли были заброшены и прокляты.

Тогдашний Эсперадор рассудил правильно – зараза может ждать своего часа веками, а что лучше сдержит верующих, чем страх перед вечным проклятьем? Причина давно забыта, но старый запрет живет, становясь чем-то бльшим, чем любой закон, подписанный любым властителем. Вернул опустевшие земли к жизни Франциск. Срывая древние печати, бастард всерьез рисковал – пронесло, зараза не проснулась…

Музыканты сыграли новый марш, под названием «Триумф Рокэ Алвы». Маэстро Алессандри по праву слыл отменным музыкантом, а в его бюро всегда лежало несколько гимнов, реквиемов и каприччо, которым не хватало лишь названий. Когда было нужно, Алессандри пускал запасы в ход, клянясь, что создал их в одну ночь под воздействием потери, победы или очарования какой-нибудь красавицы. Это было удобно – понятливые музыканты укрепляют трон. Так же как художники, драматурги, поэты…

Кардинал начал осторожно разминать затекшие суставы, чтобы, поднимаясь, не произвести впечатления старой развалины. Сейчас Алва произнесет несколько предписанных церемониалом фраз и попросит награды для своих сподвижников, а его величество пообещает не забыть никого и ничего. И не забудет – указы готовы. Остается их подписать, что и будет проделано утром в присутствии иноземных послов. Герои Варасты станут героями завтрашнего дня, потом придется встречать бакрийское и кагетское посольства, но на сегодня, хвала Леворукому, всё! Конечно, не помешало бы обсудить с Рокэ подробности его похождений, но это ждет.

Кардинал почувствовал, что смертельно устал, а ведь он не трясся полдня в седле, как Алва и Савиньяк. Рокэ – железный, но, надо полагать, даже он вряд ли этой ночью порадует королеву. А это еще что такое?! Фердинанд, вместо того чтобы величавым жестом отпустить присутствующих, встал сам. Король явно что-то придумал, чем и гордился. В последнее время он слишком часто что-то придумывает!

– Рокэ из Кэналлоа, – Фердинанд отчего-то пошел не вперед, а назад и втиснулся между собственным троном и стеной, – мы наградили тебя как услужившего нам талигойца. Мы наградили тебя как Проэмперадора Варасты, но Первый маршал Талига еще не получил свою награду.

Наш великий предок Франциск в память о крови, пролитой за него Первым маршалом Талига Рамиро Алва, учредил ритуал вступления преемников Рамиро в должность. Пять лет назад ты перед лицом Создателя кровью поклялся быть щитом Талига и отдать жизнь за жизнь своего короля. Ты верен клятве, как были верны ей твои великие предки. Увы, в Талиге нет воинского ордена, достойного твоей доблести и твоей верности, но мы, Фердинанд Второй Оллар, даруем тебе и в твоем лице всему роду Алва право носить меч талигойских королей и назначаем тебя его пожизненным хранителем!