Огненный омут Вилар Симона
Викинги взирали на них с любопытством, переговаривались. Религиозный пыл христиан внушал им уважение, хотя они не понимали, какой толк в том, чтобы брести неведомо куда, неведомо зачем.
Во дворец Эмма вернулась расстроенная. С Ролло почти не разговаривала. Но и ему было не до нее. Он развернул длинный пергамент и старательно объяснял своим соратникам сложное устройство осадной башни. Его араб предложил неплохую идею устанавливать метательные машины не на одной опоре, а на двух. Это и удлиняло рычаг, и машина становилась гораздо мощнее.
Бьерн Серебряный Плащ вскоре начал зевать. Ушел к Эмме, они устроились за колонной на скамье. Бьерн что-то декламировал, Эмма подбирала на лире мелодию. Бьерн сочинял хвалебную песнь в честь правителя Нормандии, торжественную с повторяющимся припевом.
Они оба только и говорили о Ролло, но сам предмет их беседы видел, как им хорошо вместе. Чувствовал, что за ними многие следят, и старался всячески не показывать, что пребывает в напряжении. В голову лезли странные мысли. Выходит, что любить – это все время нервничать, ревновать, чего-то добиваться. И есть еще вожделение, но разве нельзя его получить на стороне?
Он пожалел, что услал в монастырь Святой Катерины Лив. Она бы развлекла его и отвлекла от Эммы. Конечно, у него могли быть и другие женщины, взять хотя бы матерей его детей! Но после случая с аббатисой, они его не интересовали. И это его стало раздражать. А виной всему была рыжая Эмма. Ей бы пора припомнить все, что он сделал для нее, на какую высоту поднял. Проклятье!.. Он может в любой момент ее низвергнуть. Но он знал, что этого не сделает. Он слишком любил ее. И она дала ему законного сына, наследника!
Ролло пошел в покой к сыну. Гийом сидел на разостланной на полу шкуре, забирал у сына Сезинанды Освальда погремушку. Они были молочными братьями, так как у Эммы (кто бы мог подумать!) с самого начала было мало молока, а Сезинанда словно и ждала, когда ей предложат почетную должность кормилицы.
Старший сын Сезинанды Вульфрад что-то строил из брусочков. Когда вошел Ролло, он первый заковылял к нему. У Ролло всегда был дар привлекать к себе детей. Ролло взлохматил ему волосы. Потом взял на руки сына. Тот захныкал и успокоился лишь, когда Сезинанда торопливо протянула ему погремушку. Теперь Гийом серьезно глядел на отца. Сердце Ролло затопила нежность.
Эмма пришла в детскую позже. Смотрела на них двоих сияющим взором. Они помирились. Ролло не стал ей ничего говорить о Бьерне. Но, когда он ушел, с ней об этом заговорила Сезинанда. Сказала, что весь двор уже судачит о ней и Серебряном Плаще.
Птичка лишь смеялась в ответ. Что ей Бьерн? Конечно, он очень мил, с ним легко, к тому же ей нравилось заигрывать с ним, пробовать на нем силу своих чар. Ведь Ролло сейчас, кроме его похода, ничего не волновало. Поэтому, когда на другой день он опять оставил ее, она уехала с Бьерном на охоту.
Охотничьи угодья Руана начинались за болотами реки Робек, где рос тростник, полностью скрывавший всадника верхом на коне. И все же с горы, где ранее обитала Снэфрид, а теперь располагался женский монастырь Святой Катерины, все же заметили вереницу охотников, и настоятельница Виберга вышла к дороге с явным намерением переговорить с женой правителя.
Эмма, оживленная и беспечная, ехала на горячей буланой кобыле между Бьерном и Беренгаром. Ее лошадь звали Ригунтой, в честь первой кобылы, когда-то подаренной Эмме Ролло, на какую новая была очень похожа. Эмма рассказывала Бьерну историю первой Ригунты и постаралась не заметить спешно идущую к ней Вибергу.
У той, как всегда, было недовольное, осуждающее лицо, и Эмма, не желая, чтобы ворчливая Виберга испортила ей настроение перед гоном – это считалось дурной приметой, – дала шпоры Ригунте. Она считалась неплохой наездницей и вся была в предвкушении гонки за матерым красавцем-оленем, какого выследили в лесу за болотами.
– У него девять отростков на голове, – объяснял Эмме старик-егерь, весь в шкурах, сам словно дикий зверь. – Мои люди выследили его лежбище. Это настоящий король леса, одиночка, и я давно говорил о нем Роллону, да у него, видно, есть дела поважнее охоты.
Эмма заговорщически перемигивалась со своими спутниками. Вся свита была в приподнятом настроении. Загнать такого зверя было мечтой любого охотника. И когда затрубили рога и ловчие спустили собак, все вмиг пришпорили лошадей, охваченные азартом в предвкушении отменного лова.
В воздухе раздавался яростный лай собак, почувствовавших добычу. Временами свора останавливалась и нюхала воздух. После этого охотники трубили в рога, давая отставшим сигнал, что след снова взят, и гонка продолжалась. Вскоре за молодым подлеском в низине показался и сам зверь – огромный, желтовато-коричневый, с темным, не успевшим отлинять, брюхом. Ветвистые отполированные чащей рога короной высились на голове. Даже на расстоянии было заметно, как напряглись его мускулы, когда, завидев преследователей, он закинул назад свою ветвистую голову и стремглав понесся в чащу леса.
– Король лесов! – воскликнул Беренгар, пришпорил коня и, перепрыгивая через пни, огибая стволы, кинулся следом. Охотники растянулись. Гонка по лесу представляла собой не только травлю зверя, но и демонстрацию умения ездить верхом. Эмма порой взволнованно и весело взвизгивала, когда приходилось перескакивать через ров или, пригибаясь к гриве лошади, проноситься под склоненными ветвями.
Беренгар обогнал ее на спуске, но в следующий миг Эмма тревожно ахнула, когда заметила, как его рыжий жеребец, споткнувшись, полетел через голову. Попыталась натянуть поводья, но когда увидела, как ее страж, ругаясь и очумело тряся головой, стал поднимать, вновь дала лошади шенкеля, стараясь не отстать от умчавшегося вперед Бьерна. Лишь рассмеялась, кивнув на ходу Беренгару.
Теперь они преследовали зверя вдвоем со скальдом.
Пожалуй, Бьерну стоило все же подать сигнал звуком рога, но в нем проснулось дерзкое желание самому поразить добычу. И он лишь заговорщически подмигнул Эмме, увлекая ее за собой, заражая своим пылом. Они пронеслись через открытое пространство со старым, черным, как ночь, менгиром. Эмма на какой-то миг подумала, что не знает этих мест, но тем не менее подстегнула Ригунту, довольная тем, что на открытом пространстве ее лошадка столь легко поравнялась с жеребцом Бьерна. Но в зарослях опять стала отставать.
«Это безумие, мне следует остановиться и подождать остальных», – пронеслось у нее в голове, но в то же время ей было лестно, что они настолько обогнали всех охотников, единственные не сбились со следа.
Им помог одинокий лай любимой ищейки Ролло, о которой сам конунг говорил, что она никогда не теряет след. Оленя они застали как раз, когда он выходил на противоположный берег за ручьем. Эмма только охнула, когда Ригунта вслед за серым конем с размаху кинулась в воду, подняв тучи брызг. Завизжала, цепляясь за гриву. Холодная вода словно остудила пыл лошади, да и охотницы тоже, но Бьерн кричал, чтобы она держалась за луку седла, и лошадь ее непременно вынесет.
Так и произошло, но Эмме совсем не улыбалось продолжать путь в мокрой одежде, и, когда скальд, все еще в охотничьей горячке, стал продолжать преследование, она принялась кричать, чтобы он не смел оставлять ее одну. Только теперь она огляделась. Бог весть где они находились. Заросли, дубы, под ними тростник, изгиб ручья. Она была мокрой по пояс, и это совсем не обрадовало, так как в лесу шумел ветер и она стала зябнуть.
– Бьерн! – закричала она. – Бьерн, вернись! Нам необходимо возвращаться.
Он появился не сразу. Стал недовольно ворчать, что теперь, когда олень ослабел после холодной воды, им ничего не стоило его догнать.
– Я чувствую себя не лучше оленя, – надула губки Эмма. Ей стало обидно, что Бьерн, обычно такой внимательный и заботливый, сейчас думает только о ловле.
Кажется, наконец и он опомнился. Увидел ее растрепанные волосы, сбившуюся и висевшую сбоку сетку для волос, облепившую бедра юбку.
– Клянусь Фрейей, ты и сейчас красавица, огненноглазая, и нравишься мне такой, словно только вылезла из объятий шалуна Локи.
Порой он раздражал ее своим легкомыслием до дрожи. Хотя дрожала-то она от холода.
– Я замерзла и хочу скорее найти своих людей. Ибо, клянусь верой, если мы сейчас же не вернемся, все подумают, что я попала не в объятья Локи, а в твои.
Это было сказано в запальчивости. И Эмма тут же осеклась. Однако Бьерн и не думал отшучиваться. Огляделся. Оба они, наконец, поняли, что их отсутствие и в самом деле может быть истолковано превратно. Только они не понимали, куда им ехать. Бьерн рассчитывал, что Эмма хорошо знает эти места, а Эмма, как всякая женщина, в трудной ситуации желала положиться на опыт мужчины.
Бьерн вдруг смутился. Она выжидательно смотрела на него. Он же терялся, ибо ветер принес тучи, и Бьерн, как любой король моря, привыкший ориентироваться по солнцу, совсем не знал, как без небесного указателя ориентироваться на местности. Решил положиться на собаку, стал свистеть в надежде подозвать ее, но когда черный вислоухий пес вернулся, он просто устало лег, глядел на людей, раздосадованный тем, что его не хвалят, а что-то требуют и требуют. Охотничья ищейка, он был приучен выслеживать зверя, а никак не выводить из чащи заблудившихся охотников. Поэтому когда всадники тронулись вдоль ручья, он спокойно затрусил рядом, всецело доверившись их опыту.
Бьерн успокаивал Эмму.
– За нами ехала целая свита. Беренгар не посмеет вернуться без своей госпожи.
Она тоже на это рассчитывала, но все же предпочитала самой ехать навстречу охотникам, понимая, что чем меньше времени проведет в компании обаятельного скальда, тем меньше это вызовет пересудов.
Вскоре они нашли брод, стали возвращаться, пока не поняли, что просто кружат по лесу. Искали тропу, по какой приехали, но вновь вернулись к ручью. Даже тогда, когда они нашли по сломанным кустарникам свои следы, это не сильно облегчило их положение. На открытом пространстве они долго петляли. Кругом рос пушистый клевер, скрывавший их следы, и они скоро поняли, что не знают направления, куда ехать… И хотя Бьерн и трубил в рог, призывая охотников, но им мешал все усиливающийся ветер и расстояние, какое они проскакали, удалившись от остальных. Вдали прогрохотал гром.
– Вот что, огненноглазая, нам следует укрыться в лесу и сделать шалаш, чтобы переждать грозу.
Он указал кивком на потемневшее небо и дальние вспышки зарниц. Ветер нес тучи прямо на них. Эмма вдруг возмутилась, сказала, что ни за что не проведет с Бьерном и часа в одном шалаше. Он стал отшучиваться, говоря, что тогда соорудит два шалаша, однако сам помрачнел, подумав о том же, что и она. Их невольное приключение могло окончиться весьма неважно, если Ролло сообщат, что они вдвоем столь долго находились наедине. Хотя в душе он рассчитывал, что его побратим Ролло поверит ему на слово, но когда стал говорить об этом Эмме, она только послала лошадь вперед, сердитая на весь свет. Она так часто, чтобы отомстить Ролло за внимание к Лив, заигрывала при нем со скальдом, что ее языческий супруг мог ей и не поверить. И тогда… Но в конце-то концов, он ведь должен знать, как он ей дорог, а до Серебряного Плаща ей и дела нет!
Бог весть куда они ехали. Вспышки молний сверкали почти рядом, и Бьерн опять предложил сделать шалаш. Деревья вверху были еще без зелени, но подлесок уже оперился, и Бьерн стал наскоро срезать его топориком. Но первым нашел укрытие пес. Под склоном на холме он обнаружил под нависшими кореньями естественное углубление типа грота, где они и укрылись, когда стали падать первые тяжелые капли дождя. Бьерн даже успел развести костер и привязать в зарослях лошадей, когда небеса просто-таки разверзлись ливнем. Вокруг вмиг настала ночь, мрак, холод. И началось настоящее светопреставление.
Они сидели под корягами и наблюдали, как ветер гнул деревья, швырял из стороны в сторону потоки дождя. Эмма, чтобы хоть немного согреться, положила в ногах собаку. Сжалась в комочек, представляя, что сейчас думает Ролло, ибо ему уже наверняка сообщили, что его жена ускакала неизвестно куда со скальдом Серебряным Плащом. Ах, заблудись она с кем иным, это не имело бы таких последствий. Но Бьерн…
Оставшиеся под дождем кони взволновано ржали. После очередного раската грома раздался дробный топот и удаляющееся ржание. Бьерн вышел поглядеть, вернулся мокрый, злой, сказав, что Ригунта, вырвав куст, убежала. Час от часу не легче. Костер догорел, они сидели во мраке, отрезанные от всего мира, под проливным дождем. Эмма мелко дрожала, но когда Бьерн подсел, обняв ее за плечи, просто зашипела на него. Он все понял. Даже в темноте он слышал ее вздохи, тихие всхлипы.
– Лучше бы я отправилась в Эвре, – прошептала она после тяжелого вздоха. – Это небо наказывает меня за мою слабость. Пречистая Дева!.. Как подумаю, что наговорят обо мне Ру…
Она умолкла. Бьерну тоже стало не по себе. Сказал негромко:
– Он ведь любит тебя, Эмма, да и я ему не чужой. И если боги не лишат его последней крупицы разума – он нам поверит.
Эмма уже ни на что не надеялась. Вспомнила неприязнь к ней Лодина, Гаука, вспомнила предостережения Сезинанды. Бьерн старался отвлечь ее рассказами о детстве Ролло, о его семье. Она заслушалась, так как сам Ролло редко делился с ней воспоминаниями о своей жизни в Норвегии. Но стоило Бьерну умолкнуть, как сказала, что, едва дождь прекратится, они должны ехать. Скальд ничего не ответил, подумав про себя, что глупо блуждать во мраке в лесу. Но продолжавшаяся до утра непогода не оставляла им другого выбора, как ждать под корягой. Они сидели в своем песчаном укрытии, пока не уснули под монотонный шум дождя.
– Они возвращаются, – сообщил Ролло рыжий Галь. – Наши люди нашли их в каком-то селении, куда они приехали на лошади скальда, спрашивали дорогу.
Больше он ничего не добавил. У Ролло был утомленный вид, запавшие глаза. Полночи он, его люди, несмотря на грозу, провели в седле, объезжая все окрестные селения и виллы в надежде найти жену конунга и скальда. Охранник Эммы Беренгар, промокший до нитки, с вывихнутой, висевшей на перевязи рукой, продолжал поиск и когда рассвело, несмотря на боль и усталость.
– Если бы не несчастье со мной, мы бы не утеряли их, – твердил он Ролло. – А так многие столпились вокруг меня, а те, что поскакали следом, вскоре стали возвращаться, сказав, что скальд и госпожа, видимо, будут преследовать оленя до болот у истоков Андели. Уже тогда я послал людей за ними, но они вскоре сбились со следа.
Ролло слушал его, глядя на дым, струившийся из полукруглых окошек старых римских бань-терм. Старался казаться спокойным, думать о делах. Эти бани, например, он восстановил, но его соотечественникам, привыкшим к небольшим, полным пара, клетушкам, римские хоромы терм с облупившейся мозаикой на колоннах, мало чем напоминали место для мытья. По сути, теперь там располагались казармы. Им нравились каменные своды длинного здания терм, где они без опасения пожара прямо на плитах пола разводили костры, а подпольная отопительная система – гипокауст – вскоре пришла в забвение, и там, где раньше шел теплый воздух, скапливались кучи нечистот и плодились крысы.
Конунг, внешне невозмутимый, вернулся во дворец. Слышал за спиной разговоры, перешептывания о жене конунга и скальде Бьерне. Многие считали, что от ветреной Эммы и следовало ожидать нечто подобное. Ее симпатия к скальду многим бросалась в глаза. Ролло молчал, лишь на скулах у него вспухали напряженные желваки. Когда он, прибыв вечером во дворец, узнал о случившемся, он прежде всего подумал, что Эмма попала в руки франков. Но сквозившая в глазах Лодина и других викингов насмешка, стала наводить его совсем на другие мысли.
Даже челядь осуждала Эмму. Многие считали, что Ролло следует ее заточить, удалить от себя, как некогда поступил Карл Толстый, заподозривший в измене императрицу Рикорду, хотя та и клялась, что готова доказать свою невинность мыслимыми и немыслимыми способами.
Ролло хотелось удавить их всех, но гордость и достоинство воина заставляли его оставаться внешне спокойным. Когда под утро ему сообщили, что найдена кобыла Эммы, он еще больше замкнулся в себе. Почему-то больше не думал, что с его женой что-то случилось. Воображение рисовало совсем другие картины. Где, демон возьми, они проводят ночь, что даже не уследили за Ригунтой? Но, когда совсем рассвело, он, как ни в чем не бывало, пошел следить за разгрузкой баржи.
Таким же спокойным он выглядел и когда Беренгар привез Эмму. От одного ее грязного, растерзанного вида у Ролло в душе все перевернулось. Видел, как она робко подошла к нему. Перевел взгляд на Бьерна. Тот держался словно бы вызывающе.
– Клянусь Валгаллой, на море я соображаю куда лучше, чем в чаще леса. Особенно, когда не вижу светила альвов.[18] Мы просто заблудились, Рольв.
Ролло прошел мимо Эммы, даже не взглянув.
– Бьерн! – Окликнул, не оглядываясь.
Тот лихо соскочил с седла. Пошел за Ролло даже посвистывая. На ходу подмигнул Эмме, желая подбодрить, но она резко отвернулась.
Когда рабыни принесли ей в покои теплой воды, явилась и Виберга. Просила принять ее немедленно. Сезинанда, видя в каком состоянии Эмма, выставила ее за дверь.
– Надеюсь, ты понимаешь, что ты натворила? – стягивая через голову Эммы грязное платье, ворчала она.
«Какая она стала толстая, – почему-то подумала Эмма. – Но все равно привлекательная. И Беренгар не желает знать иных женщин, кроме нее. А Ролло… Бог мой, что теперь сделает Ролло?»
– Тебе всегда нравилось мучить мужчин, – ворчала Сезинанда, пока рабыни наливали в лохань горячую воду. – Но тебе давно пора понять, что мы не в Гиларии-в-лесу и Ролло не бедняга Вульфрад и даже не Ги, которым ты могла помыкать, как хотела. Да и ты уже не та Птичка, которая порхала в лесах Гилария, уверенная в своей красоте. Ты – жена Ролло, а он не из тех, кто прощает измены.
– Не было никакой измены, – вяло произнесла Эмма.
– Ну если конунг тебе поверит…
«Если поверит…» Он должен поверить!
Сезинанда отошла, и Эмма увидела свое отражение в металле зеркала. Царапинка на щеке, грязные пряди волос. Такой же она была и когда они с Ролло бродили по лесам Бретании, когда их любовь только зарождалась. Диво, как она такая могла понравиться Ролло! Грязная, измученная, озлобленная. И их любовь, как солнечный луч сквозь листву, их любовь преодолела даже колдовство Снэфрид, железную волю самого Ролло.
Неужели же теперь, из-за глупых сплетен, что распускают дворцовые бабы, он оттолкнет ее? Нет, Ролло любит ее, а она любит только его, и это самый крепкий мост, что соединяет их. Она должна сказать Ролло, как сильно любит его, что дороже его и сына у нее ничего нет. Ей нужно сломить его недоверие. И у нее все еще есть такое оружие, как ее красота.
Эмма откинула волосы с лица, чуть повернула голову, разглядывая себя.
– Сезинанда, принеси мне ларец с моими драгоценностями, – спокойно произнесла она. И, не обращая внимания на удивленный взгляд подруги, добавила: – И платье, то, с дубовыми листьями по подолу. Ролло оно очень нравится.
Она терла себя так, словно собиралась в бой.
– Здесь постоянно крутится Виберга, – заметила Сезинанда, когда Эмма, закутанная в широкое белое полотно, уже сидела перед зеркалом, перебирая пряжки и гривны с подвесками. – Говорит, у нее срочное дело.
Эмма лишь пожала плечами, велела фрейлине тщательнее вытирать волосы. В этот момент в дверь без стука ворвался паж Риульф. Лира сбилась за спину, лицо взволнованное. Женщины так и зашумели на него, но он прямо кинулся к ногам Эммы.
– Госпожа!.. Ролло и Бьерн… Там что-то происходит. Никто не смеет войти, но, кажется, конунг убивает скальда.
Эмма побледнела, замерла.
– Ты сделаешь очередную глупость, если вмешаешься, – сдержанно заметила Сезинанда.
Но Эмма уже вскочила.
– Платье! Живо!
Ролло и в самом деле накинулся на Бьерна, едва тот начал свои пояснения. Думал ли он когда-либо, что именно его побратим, мальчишка, с которым он рос, сын дворовой девки и невесть кого, друг, которого он любил, которому доверял, станет его соперником!
И когда Бьерн, в своей обычной цветистой манере стал говорить, что Ролло следует не прислушиваться к нашептованиям глупцов и подлецов, а верить своему сердцу, Ролло так и кинулся на него. Схватил железной хваткой за горло, повалил, стал душить, почти с наслаждением наблюдая, как потемнело лицо скальда. Но в следующий миг он сам охнул, отшатнулся, получив сокрушительный удар по почкам, и теперь уже Бьерн, едва переведя дыхание, бросился на него, нанеся удар в челюсть.
С грохотом повалилось тяжелое дубовое кресло, через которое падал Ролло, но тут же, извившись змеей, он ударил Бьерна ногой в живот. Они дрались не на шутку, но ни один не хватался за оружие. С лязгом падали украшавшие стену клинки и миски. Они молотили друг друга кулаками, швыряли, выкручивали суставы, сжимали один другого до хруста в костях. Все это походило на «простой бой», где противники должны убить друг друга голыми руками, и столпившиеся под дверью стражи и прислуга, прислушиваясь к происходящему, так и решили, что конунг решил собственноручно разделаться с соперником, а испуганный Риульф кинулся к покоям Эммы.
Именно в это время Ролло, схватив тяжелую длинную дубовую скамью, замахнулся на Бьерна так, что, не успей скальд отклониться, непременно разбил бы ему голову. Ролло еле устоял на ногах, глядел на друга, отскочившего к нише окна. Все еще тяжело дыша, поставил скамью у стены, сел, откинулся и стал вытирать истрепанным рукавом струящуюся из носа кровь. Оба тяжело дышали. Бьерн тихо ругался, выплевывая с кровью обломки зубов.
– Отродье тролля, ты, Рольв. Я ведь скальд, и лучше бы ты мне глаз выбил, чем зубы.
Ролло тяжело дышал.
– По нашему северному обычаю, я мог бы изгнать Эмму как неверную жену и взять на ложе другую женщину. – Он застонал, ощупывая ребра.
Бьерн осел на пол. Из разбитых губ его сочилась кровь, левый глаз окончательно заплыл.
– Тебе еще следует доказать ее вину. Я же готов опустить руку в котел с кипящим масло или вызвать тебя на судебный поединок, чтобы доказать свою правоту.
– Кажется, поединок и так произошел, – примирительно проворчал Ролло.
Бьерн кивнул, хмыкнул, потом засмеялся. Ролло странно поглядел на него, но через миг тоже хохотал, хотя и морщился от боли в помятых скальдом ребрах. Лишь когда они несколько успокоились, Бьерн уже спокойно стал рассказывать о том, что случилось на охоте: об охотничьем азарте, с каким они с Эммой преследовали оленя, о том, как они заблудились и их застигла непогода, как они искали спасения в песчаном гроте.
– Мы провели вместе всю ночь, и хотя я не клал меж нами обнаженного клинка, в этом не было необходимости, ибо Эмма только и думала о тебе. И пусть меня покинет моя удача, если я лгу.
– А Ригунта?
Бьерн даже не сразу понял, о чем говорит Рольв. Потом засмеялся и сразу охнул, прижав руку к разбитым губам. Ролло отвернулся, скрывая улыбку. Он поверил Бьерну, успокоился да к тому же был слишком утомлен, чтобы продолжать гневаться. Но почему-то подумал о том, как объяснить ситуацию своим людям.
Хотя, разве он не конунг и не волен миловать и карать по своему усмотрению? Он почти не слушал объяснения Бьерна насчет того, как убежала кобыла Эммы, прервав его, сказал, что скальд уже сегодня должен уехать в Гурне, готовиться к празднику Фрея и урожая. Бьерн не возражал. Понял, что гроза миновала.
В этот миг створки двери распахнулись и показалась Эмма. Еще с влажными, собранными в пучок, волосами и факелом в руке.
– Ролло, ты не должен…
Она умолкла на полуслове, глядя на растерзанных, но мирно беседующих мужчин. Перевела удивленный взгляд с одного на другого и расхохоталась. В этом была вся Эмма – гнев, смех и смелость одновременно. Стояла, смеясь, едва не выронила факел.
Однако Ролло не разделил ее веселья. Гневно велел ей отправляться к себе. Она ушла, все еще хохоча. Она совсем его не боялась. Ролло поглядел ей вслед. Она была так дерзка, так красива и так желанна, несмотря ни на что.
Вечером они, как ни в чем не бывало, сидели рядом за столом.
Этим Ролло хотел показать, что признал ее невинность. Но не простил. Он проводил Бьерна, ушел с арабом в малый зал, разглядывал предложенные инженером чертежи осадных башен с таранами. Старался вникнуть в его объяснения, пока действительно не увлекся. А позже увидел под аркой переходов Вибергу. Поманил ее пальцем.
– Ты что-то зачастила в Руан.
Она нервно теребила плетеный пояс своего монашеского одеяния.
– Госпожа никак не хочет принять меня. Епископ отбыл, а Гунхард говорит, что подобный вопрос он не полномочен решать.
Ролло не сразу понял, о чем она. Дело оказалось в Лив.
– Она порочит мою обитель, – не поднимая глаз, сердито твердила бывшая рабыня, а ныне настоятельница женского монастыря Святой Катерины. – Она остается ночевать в сторожке охранников, совсем не слушает меня, не посещает службы. Она дерзка и распутна, а молоденькая послушница, с которой я ее поселила в келье, жалуется, что эта сестра Констанция даже ее пыталась увлечь предосудительными ласками. И помимо этого, она не желает выполнять никакую работу, чем сбивает с пути истинного и других сестер. Она, конечно, девица знатного рода, но когда в стаде поселяется паршивая овца, ее изгоняют.
Ролло с трудом подавил улыбку. Ох уж эта Лив! Он недаром подозревал, что она перевернет весь монастырь с ног на голову. Да уж, монашеского смирения у нее не более, чем у его жены покорности. Недаром Виберга, смущаясь и пугаясь, а пуще всего гневаясь – хотя в данном случае он готов был ее понять – все же осмелилась требовать удаления «сестры Констанции».
Ролло не стал ругать бывшую рабыню за ее придирки к знатной скандинавке. Сказал лишь, что когда уедет, то увезет Лив с собой в Гурне, где тоже вроде бы христианские женщины организовали небольшой монастырь. Виберга, кажется, была довольна, даже сказала, что будет молиться за Ролло и его доброту, но когда уходила, что-то ворчала насчет того, что этой распутнице вообще не место среди невест Христовых.
«Пожалуй, она права… Место Лив…» Он невольно улыбнулся, вспомнив, как соблазнительно обтягивает платье ее бедра, как призывно-туманно мерцают глаза, как соблазнительно белеет шея под темной повязкой облегающего щеки и подбородок темного покрывала. Да, он непременно возьмет с собой Лив в Гурне.
Тут Ролло ощутил прилив оживления, какое-то мстительное торжество и веселье предстоящей интрижки. Ведь он так долго держался от Лив в стороне, хотя она, с ее красотой и чувственностью, такой холодности и не заслуживала. Как и его легкомысленная кокетка-жена не заслуживала верности с его стороны. Да и где это сказано, чтобы мужчина-конунг, правитель не имел права взять на ложе женщину, какую пожелает.
Все последние дни перед отъездом Ролло почти не уделял внимания жене, а при встречах был холоден и даже – во дворце сразу это заметили – не оставался на ночь в ее опочивальне. Он видел, что Эмма нервничает, но был непреклонен. Он должен был показать ей, что выходка с Бьерном так просто не сойдет ей с рук. И когда рано поутру покидал Руан, то даже не попрощался. Это было наказание. Да к тому же, зная эту рыжую фурию, он вовсе не желал скандала с ее стороны, когда она пронюхает, что он взял с собой Лив.
Эмма и в самом деле была поражена неожиданным отъездом Ролло. И хотя его скорые и срочные отъезды были делом обыденным, но все же Эмма так мечтала, что сейчас, когда он выехал с целой свитой и явно надолго, она по праву жены выйдет проводить его с сыном на руках. А так он просто сбежал, тайно, еще затемно, не простившись.
Она бушевала, кричала на служанок, была капризна и зла. Да, они были в ссоре, но простил же Ролло Бьерна, значит, скальд доказал ему их невинность. Ей же муж явно выказывал пренебрежение. Она думала, что это ненадолго, ибо, как и ранее, ловила на себе его долгие пристальные взгляды. Эмма старалась нарядиться в свои самые богатые одежды, натиралась благовониями, зовуще улыбалась ему, а по ночам долго не гасила свечи, ждала. Тщетно. Он проводил вечера со своим богопротивным мусульманином, а потом удалялся ночевать в казармы.
Теперь же, когда он уехал не простившись, она, несмотря на всю свою браваду, явно струсила. Неожиданно для себя заметила, сколько у нее недоброжелателей в Руане. Многие не скрывали откровенно злорадных взоров, франк-майордом, хоть и подчинялся, но сам же первый распускал слухи, что «рыжая Птичка» скоро последует в отдельное имение, как Маркотруда и саксонка.
Знатные же скандинавы, у кого были дочери, откровенно обсуждали, даже заключали пари, кого из их дочерей или родственниц приблизит к себе конунг. Больше всего говорили о сестре Гаука из Гурне.
Эмма старалась пропускать мимо ушей эти разговоры, хотя одному Богу было известно, чего ей это стоило. Она уходила к сыну, проводила с ним много времени. Он был такой хорошенький с его маленьким носиком, мягкой кожей, круглыми и внимательными серыми глазками. Эмму всякий раз переполняла волна нежности, когда он тянул к ней руки, что-то лепетал, деловито разглядывал ее украшения. Она пела ему, он серьезно слушал.
Потом вдруг начинал ерзать, вырываться. На полу была разостлана большая медвежья шкура, с головой и зубами медведя. Гийому и его молочному братцу Осмунду очень нравилось возиться с ней. Им сейчас это было куда интереснее, чем пение матери, от которого неизменно начинало клонить в сон. Эмма вздыхала, отпуская сына. Порой ей казалось, что Гийом куда больше тянется к отцу, чем к ней. Но она ничего не имела против. Ролло просто боготворил своего наследника и часто, вопреки всем обычаям, сам укладывал его спать. Трогательно было видеть, как огромный Ролло качает колыбель, пока умиротворенный малыш не засыпал.
«Нет, все должно наладиться. Ролло любит нас с Гийомом и ни на кого не променяет».
Она вспомнила, сколько волнения было с ним поначалу, когда он плакал почти целый месяц, и все решили, что малыш болен и долго не протянет. Он родился таким славным, толстеньким, а тогда худел прямо на глазах, пока Сезинанда не успокоила родителей:
– Да он просто голоден, наш ангелочек. У тебя слишком мало молока, моя красавица Птичка.
Тогда Эмма вздохнула с облегчением, завидев, как жадно сосет грудь Сезинанды ее сын. Он стал быстро поправляться и скоро даже перерос Осмунда, который был на два месяца его старше. Но порой Эмму брала досада, что она, столь благополучно переносившая беременность, не может выкормить собственное дитя. Да и малыш больше тянулся к кормилице, и Сезинанда едва ли не с самого начала решила, что это место при супруге правителя должно принадлежать ей. Но теперь, когда положение Эммы пошатнулось, она переживала, боясь превратиться из кормилицы наследника Нормандии в няньку одного из бастардов Ролло. Во всем винила только Эмму. Хотя и переживала вместе с ней.
– Вон эта крыса Виберга говорила, что Роллон взял с собой в Гурне Лив из Байе. Даже не могла скрыть своего злорадства, когда поведала об этом. Хотя ей-то чего ликовать – тебе она обязана всем.
Эмма резко встала, уронив лиру. Струны жалобно звякнули.
– О, Пречистая Дева!.. Ролло уехал вместе с Лив?
Красавица Лив, страстная и навязчивая Лив, которая так давно добивается внимания Ролло.
Эмма повернулась к окну. Стояла теплая майская погода, деревянные ставни были распахнуты, наполняя комнату ясным светом и нежным воркованием пригревшихся на солнце голубей. Май – месяц любовных утех, любовных песен, любовного томления… Эмма отчетливо представила, как Ролло и Лив едут вместе, как Лив заигрывает с ним, а ночью приходит к нему. И Эмма не была уже уверена, что ее языческий муж отошлет эту блудницу обратно, как сделал однажды.
Она смотрела на яркую зелень за окном, на блики солнца на подоконнике. Она представляла их вместе. Лив… Лив была соперницей, несмотря на свою разгульную жизнь. Она была очень красива и чувственна. Эмма не раз видела, какое впечатление она производит на мужчин. Даже Бьерн, который давно и счастливо жил в браке с Ингрид, признался, что по-прежнему поддерживает отношения с Лив. Эмма догадалась, что это и было причиной, почему сестры не ужились в Бьерне. И вот теперь Лив и Ролло…
Ей ни на миг не пришло в голову, что в случившемся есть и ее вина. Она ушла к себе, выпроводила всех служанок. Ходила по покою, спотыкаясь о меховые коврики на полу. Когда настал полдень, велела позвать Беренгара.
Он удивился, застав ее в дорожном плаще.
– Кажется, дорога на Гурне в хорошем состоянии? – спрашивала она, надевая перчатки. – Вели оседлать Ригунту. Мы выезжаем немедленно, ибо мне пришла охота поглядеть, как вы отмечаете праздник Бога плодородия Фрея.
Беренгар понял, что бессмысленно ее отговаривать. Только берсерк Оттар, оставшийся в городе, попытался воспрепятствовать жене правителя, но слишком спокойно и медлительно, что еще больше распалило горячность Эммы.
– Я еду!
Они выехали, едва солнце стало клониться к закату. Всадники еле поспевали за несшейся впереди госпожою. Старая римская дорога и впрямь была в хорошем состоянии. Плотно пригнанные плиты гудели под копытами коней. Деревья – старые дубы и буки – нависали, как своды галереи, над головой. Скачка немного успокоила Эмму, и когда Беренгар, догнав ее, заметил, что если она не хочет загнать Ригунту, им следует сбавить темп, она подчинилась. Усталая лошадь всхрапывала, роняя на дорогу клочья пены.
Эмма немного пришла в себя, стала успокаиваться, однако непрестанно думала о том, как ее встретит Ролло. Ее приезд станет неожиданностью для него. Они расстались отнюдь не друзьями, да и она никогда не проявляла интереса к религиозным торжествам северян. Ей вдруг пришло в голову, что он будет смеяться над ее ревностью. О, она так любит его смех! И даже его гнев. Пусть он разгневается, но лишь бы обнял потом. И тогда она сделает все возможное, чтобы Лив не вернулась признанной любовницей в Руан. Она не потерпит, чтобы она и ее сын жили под одной крышей с этой блудницей.
Она вновь начала волноваться. До Гурне было еще больше трех лье.[19] Невольно Эмма вновь пришпорила лошадь.
В город Гаука они прибыли поздно ночью. Хорошо укрепленный городок Гурне, древний Горнадум, был еле различим в свете неполной луны на правом берегу реки Эпт. На его мощной квадратной башне горел свет, бросая слабые отблески на воду. Но когда Эмма хотела свернуть к нему, Беренгар, лучше знавший эту местность, удержал ее коня за уздечку, указав на светившиеся за рощей огни, где располагался дворец-усадьба ярла Гаука.
Правда, он тотчас пожалел о содеянном, когда Эмма резко пришпорила усталую Ригунту. Молодая женщина сама была очень утомлена дорогой, лучше бы ей было передохнуть в городе перед встречей с мужем. Ибо Беренгар догадался, что послужило причиной неожиданного отъезда Эммы из Руана, и понимал, что без очередного скандала здесь не обойтись.
Усадьба Гаука была освещена куда лучше мирно почивавшего под охраной норманнов города. Как всегда, когда в одном месте собиралось несколько скандинавских предводителей, во дворце шел не прекращающийся ни днем, ни ночью пир. Отблески пламени и луны освещали строения с покатыми крышами и резными головами драконов по краям. Дома располагались по периметру, а за ними виднелись строения, образующие множество внутренних дворов.
Когда стражники впустили путников и изумленно уставились на красивую усталую женщину, в которой многие узнали супругу конунга, Эмма потребовала, чтобы ее провели к Ролло. Но вместо этого к ней вышел местный ярл. В своей богато расшитой узором хламиде и жемчужном венце он выглядел почти как знатный господин галльского происхождения, если бы не множество языческих амулетов на груди на цепочках и не широкий норманнский меч у бедра.
Взглянув на Эмму, Гаук пьяно расхохотался. При свете горевших в колонных подставках факелов она заметила, что он в стельку пьян, хотя держался прямо, лишь лицо раскраснелось и неестественно блестели глаза. Прилипшие ко лбу белокурые прядки казались седыми. На Эмму глядел с издевкой, но заговорил не с ней, а с Беренгаром, осведомившись, какое срочное дело привело их к нему из Руана.
Эмма знала, что Гаук – один из ее недругов. Поэтому, едва Беренгар стал что-то говорить о воле госпожи, она, мягко остановив его, кротко попросила хозяина Гурне проводить ее к мужу.
– Не уверен, что Рольв сейчас пожелал бы тебя видеть, – заметил Гаук и, отвернувшись, стал отдавать распоряжения рабам, проносившим внутрь строений огромный вертел с обжаренным кабаном.
Эмма стояла, еле переводя дыхание. Она была очень утомлена, казалось, еле держалась на ногах, но ленивая пренебрежительность ярла словно придала ей сил, а его намек на Ролло привел в волнение, взбодрившее, как опасность.
Она вскинула голову.
– Неужели ты, Гаук, так мало почитаешь волю конунга, что не окажешь честь его жене. И где ваше хваленое гостеприимство, раз ты не приглашаешь нас войти.
Гаук все еще какое-то время медлил, глядел с издевкой, но затем приказал слугам позаботиться об их лошадях и лично проводил ее под свод портика. Они оказались в атриуме,[20] представлявшем сейчас пиршественный зал. Здесь было светло и от луны, льющей светлые потоки на головы пирующих, и еще больше – от яркого огня пылающих смоляных бочек.
Странную картину представлял из себя внутренний атриум виллы, где на колоннах галерей были прибиты рога оленей, головы кабанов, висело оружие. Когда-то мозаичный пол был утоптан глиной и известью, стояли грубо сколоченные столы, за которыми пировали северяне, кто в шелковом плаще поверх голого торса и в лохматых овчинных штанах, кто в расшитой тунике и прилегающих штанах франков, остриженные, как и франки, но с длинными заплетенными в косы бородами. Они ели, пили, смеялись. Многие были пьяны так, что не заметили Эмму, другие, завидев ее, смотрели пьяно-изумленно, словно не понимая, не мерещится ли она им. Но были и такие, кто поднялся поприветствовать ее.
Она оглядывалась. Ролло нигде не было видно. К ней подошел Бьерн. Шутил, говорил висы, старался усадить за стол. Она шла на негнущихся ногах. Все тело ныло. Увидела, как ее спутники весело усаживаются за столы. Рабы разносили блюда. Бьерн отпихнул одного из них, рассмеялся, когда тот упал.
– Где Ролло? – спрашивала Эмма.
Бьерн вдруг серьезно поглядел на нее, борясь с хмелем.
– Зачем ты приехала?
Она попыталась встать, но он усадил ее.
– Он отдыхает, успокойся.
– А где Лив? Я знаю, что он взял ее собой.
Бьерн пододвинул к ней блюдо с жареными креветками. Наливал в кубок вина, шутил, не отвечая на вопрос. Обняв ее за плечо, стал уговаривать попробовать отменного местного сыра.
Напротив сидел Лодин, вгрызался в свиной бок. Вытирая жир с усов, сказал:
– Конунг не хотел тебя видеть.
– Где он?
Усталость и напряжение были мучительны. Она еле сдерживалась.
Лодин хищно скалился.
– Ищи. Но вряд ли тебе понравится увиденное. Хотя иного ты и не заслуживаешь, Птичка.
В том, как он произнес ее прозвище, чувствовались пренебрежение и злорадство. Эмма оттолкнула пьяные объятия Бьерна резко и зло. Он не обиделся, сказал, что лично принесет ей мед в сотах.
Когда скальд отошел, Лодин проводил его взглядом. Потом резко бросил обглоданную кость на тарелку Эммы, сбил бокал, залив ее одежду вином.
– К кому из них ты приехала, шлюха?
Он никогда не любил ее, к тому же был сильно пьян. Но Эмма была уже на пределе. Усталость, напряжение, гнев, обида сделали свое дело. Она вскочила.
– Будь здесь Ролло, ты, Волчий Оскал, был бы как шавка, что скулит из своей конуры и не осмеливается подать голос при хозяине.
Он так и застыл, глядя на нее исподлобья. Вряд ли этому жестокому ярлу когда-либо приходилось слышать такие оскорбления из уст женщины. Казалось, с него слетел хмель. Но он улыбнулся, став удивительно похож на хищника лесов. Эмма невольно попятилась, но он уже перескочил через стол, схватил ее за запястье.
– А ну идем!
Он протащил ее под сводом галереи, толкнул какую-то дверь. Эмма вырывалась, но он словно не замечал этого. Тащил ее за собой, стремительно сворачивал, заставляя почти бежать.
Они оказались на залитом лунным светом дворе. Здесь он резко остановился, так что Эмма почти налетела на него. Лодин же отпустил ее руку, почти отбросил. Эмма увидела, как в жесткой улыбке сверкнули его звериные клыки.
– Только посмей меня тронуть… Ролло…
Она умолкла, попятилась.
– Иди, – тихо сказал Лодин. – Посмотри, насколько сильна твоя власть над левшой.
Он резко указал ей куда-то в сторону, закинул полу плаща через плечо и ушел. Она еле перевела дыхание. Огляделась. Эмма стояла одна на хозяйственном дворе, увидела амбары, клетки, конюшни. Блеклый свет луны тускло серебрил зигзаги крыш. Но вглядывалась она лишь туда, куда указал Лодин. Большие ворота одного из сараев были распахнуты, и возле них в конце горел одинокий факел. Эмма глядела на его свет. Она уже поняла, где они, но стояла, прижав руку к сердцу.
«Зачем мне туда идти? Что я надеюсь не увидеть?»
Она стояла не сходя с места довольно долго. Из-под лестницы вылез старый облезлый пес, обнюхал ее, завилял хвостом, поскуливая. Эмма глядела на огонек факела и темный проем сарая.
«Если я их увижу, от этого мне не станет легче».
Теперь она понимала месть Лодина. Он знал, как сделать ей больно.
«Мне следует немедленно уехать. Мне следует все забыть».
Это была единственная трезвая мысль в ее охваченном пламенем мозгу, но и она растворилась в волне гнева, ревности и обиды. Эмма оттолкнула ластившегося пса, стремительно перешла тун, взяла факел.
В темноте огромного сарая воздух был теплый, душный. Неровный свет факела выхватывал из мрака то огромные столбы-подпоры, то наваленные у входа сельскохозяйственные орудия. Дальше виднелась высокая кучка сена. И там она увидела их. Она шагнула вперед, споткнувшись о ворох одежды. Подняла факел. Смотрела.
Они спали совершенно нагие, сплетясь в бесстыдном объятии. Ролло лежал на животе, одной рукой обняв грудь Лив, склонив голову ей на плечо. Белое колено Лив обвивало бедро Ролло. Эмма глядела на них, ощущала сильный запах перегара, пота, теплый аромат свежескошенной травы. И вдруг застонала, зарычала, с яростью ударила горящим факелом по соломе. От нее стал подниматься слабый дымок, потом побежали язычки пламени.
«Я сожгу их здесь», – со злорадством подумала Эмма и ткнула огнем еще в одном месте, потом вдруг в злобе ударила по телам, обожгла ноги Ролло, живот Лив.
Ролло подскочил моментально. Увидел ее, кинулся. Увернулся, когда она описала гудевшим факелом дугу, обороняясь. Слышала, как от боли и страха завизжала Лив, стала отползать. Эмма, все так же глухо рыча, стала бить ее огнем по заду, спине. Та заголосила не своим голосом. Ролло сзади набросился на Эмму, сильно сжал сжимавшую факел руку.
Она выронила огонь. Вокруг клубился дым, язычки пламени разбегались потоками, разгораясь все сильней. Эмма не заметила, когда выбежала вопящая Лив. Она боролась, выбиваясь из рук Ролло. Рычала, проклинала, дралась. Он резко поднял ее, охватив вокруг туловища, отшвырнул к выходу. Схватил плащ, стал пытаться погасить огонь, но Эмма, как безумная, кинулась к нему, вцепилась ногтями в лицо, едва не выцарапав глаза. Он увернулся, отшвырнул ее, ударив тыльной стороной левой руки так, что она кубарем покатилась по склону стога. Лежала какое-то время оглушенная. Слабо попыталась подняться.
Ролло скоро понял, что с огнем уже не совладать. Плащ в его руках загорелся, и он отбросил его. Стал отступать, схватил Эмму за шиворот, потащил к выходу. Он был в ярости, почти не видел, как к сараю, привлеченные криками Лив и заревом разгоревшегося пожара, сбегались люди. Рывком поставил Эмму на ноги, ударил наотмашь по щеке, еще, еще раз. Она не падала лишь потому, что он удерживал ее за край плаща на груди. Сквозь звон в ушах не сразу различила голоса вокруг. Ролло вновь тряхнул ее, так что у нее откинулась голова, разметались волосы.
– Маленькая дрянь!..
Почти у своего лица она увидела искаженное дикой злобой подергивающееся лицо Ролло. И моментально заслонилась, прикрыв глаза. Вернее, маленький шрам на скуле.
Ролло, тяжело дыша, наконец отпустил ее. Вокруг толпились люди, наблюдая, как конунг наказывал жену. При свете огней, обнаженный, огромный, он казался ей особенно ужасным. Слышны были визги Лив, кричавшей, что Эмма устроила пожар, что она хотела их сжечь.
Эмма спрятала лицо в ладони. Потом резко подняла голову.
– Будь ты проклят, Ру! Я ненавижу тебя! Будь ты проклят!
Он боялась его невероятно, но и была безумна от гнева. Сжала кулачки, словно готовилась вновь кинуться на него. Но он не обратил внимания, отвернулся на свет огня. Кто-то подал ему накидку, он резко запахнулся в нее. Вокруг суетились люди, тащили ведра с водой, шумели.
– Она хотела сжечь мою виллу! – кричал Гаук, метался, то отдавая распоряжения, то вдруг кинулся к Эмме так, словно собирался тоже ударить ее. Ролло резко остановил его, оттолкнул.
– Ты мне изменил! – кричала Эмма, не замечая гнева Гаука, не замечая ничего вокруг.
– Вполне заслуженно, – огрызнулся Ролло. – Я мужчина, а у меня жена – шлюха. И я могу спать с любой женщиной, какую пожелаю.
– Я убью тебя!
Он лишь смотрел на нее. Вокруг столпились люди Ролло. Кого эта сцена забавляла, кто был мрачен. Их спокойствие составляло странный контраст с тушившими пожар челядинцами ярла. Они ждали, что же предпримет их конунг по отношению к жене. Но он не двигался. И Эмма, несмотря на всю свою ярость, испугалась его спокойствия. Когда он не давал выхода своему гневу, он становился бесчеловечен. Когда-то с таким же спокойным лицом он отдал ее своим воинам после набега на монастырь, где она выросла. И сейчас, глядя на него, она стала дрожать от страха и ярости.
Ролло перевел дыхание.
– Убирайся. – Он сплюнул. – Езжай в Руан, жди моих распоряжений.
– Ты изменил мне, – повторяла она, как в бреду, – ты назвал меня своей женой, и я не желаю делить тебя с другой женщиной.
Но он уже ушел. Стало темнее, так как пожар удалось потушить, лишь едкий белесый дым плыл в воздухе, и Эмме стало казаться, что она попала в их языческую, туманную Хель. Как суровы и злорадны были лица северян, что с трудом различались во мраке. И как сильно болело у нее сердце… Наверное, сердце. Она слышала, что оно может болеть.
– Тебе лучше и впрямь уехать, огненноглазая, – сказал где-то рядом голос Бьерна, но сам он уже отошел, затерявшись среди дыма, мрака и других теней.
Где-то там был и Ролло. И Лив… У Эммы вдруг прошла вся ее ярость. Ей стало страшно. Захотелось найти Ролло и извиниться. Да, да. Она больше не думала о своей ревности и гневе. Знала – викинги имеют право изгнать жену, за которой водился такой проступок, как попытка убийства.
В темноте к ней подошел Беренгар.
– Я велел вновь оседлать лошадей. Вряд ли стоит здесь дожидаться рассвета.