Огненный омут Вилар Симона

– Нам всем надоело нюхать дым очагов да глядеть, как траслы[26] унавоживают пашни за усадьбой, – сказал он, выставляя в улыбке свои страшные клыки. – Клянусь, нам давно пора принести жертву Одину, чтобы он ниспослал нам славы, побед и богатой добычи.

Подошли еще несколько норманнов. Узнав, что их конунг не намерен больше откладывать наступление, развеселились. Кто приплясывал, кто шуточно боролся, но были и такие, которые сокрушенно качали головой и ворчали, что не лучше ли сначала собрать урожай, да и франкам тоже, чтобы иметь возможность добыть поболее добра.

Ролло уже не слушал возражений, он отдавал распоряжения. На Луару гонцов следует послать незамедлительно. Но он еще не знал, куда сначала направить свой удар – на Каролинга или на Робертина. К кому из них прибудет его беглянка-жена? Он тряхнул головой, прогоняя сомнения. И тут он вновь увидел Беренгара.

– Тебе бы умнее было отправиться с женщинами в Руан и не мозолить мне глаза.

Беренгар постарался не придать значения издевке в голосе Ролло.

– Если ты велишь – я уеду. Но прежде я должен тебе кое-что сообщить.

Ролло почувствовал раздражение, но все же отошел с Беренгаром. Мальчик-пастух испуганно погнал прочь коз, когда они подошли.

– Сначала скажу об Оттаре, – медленно начал Беренгар. – Мы похоронили его на плоту, как викинга. И я лично вложил в его руки сверкающую Игль, так как у берсерка не было сыновей, кому можно было ее передать. Как и отомстить за его смерть.

Ролло стоял, засунув большие пальцы рук за пояс, чуть покачиваясь с пятки на носок. Сдерживал нетерпение, выражая почтение к памяти убитого.

– Оттар был убит кинжалом, – продолжал Беренгар. – Я еще тогда подумал, как смел должен быть человек, решившийся противостоять этому берсерку. Но все же кинжал против Игль…

– Оттар ведь был с Эммой? – почему-то переспросил Ролло. Глаза его сузились, стали внимательны.

– Да. И убил его тот, кто встретил… или ждал ее в лесу.

Он вытащил из-за пазухи завернутый в кусок овчины кинжал. В его изящной рукояти сверкнул голубой сапфир. Узкое лезвие из превосходной стали.

– Сам понимаешь, Рольв, что это не оружие против берсерка. Им можно было убить его лишь издали. А значит, кто-то знал, как опасен Оттар. И он убил его издали, метнув оружие. Следовательно, этот кто-то, должен хорошо видеть в темноте. Ночь-то хоть и выдалась лунная, но в лесу, в тени чащи… Заметь, сколь верным был бросок. Оттар отправился к Одину тотчас. Даже не выронив из руки Игль. Хорошая смерть для викинга.

Он помолчал, глядя, как побледнел Ролло, не сводя глаз с кинжала. Сказал медленно:

– Тот, кто свалил Оттара, хорошо видел в темноте.

– И имел натренированную руку, – кивнул Беренгар.

Больше он ничего не стал говорить. Для него это была лишь догадка, смутное воспоминание о драгоценном кинжале на бедре женщины, которую он недолюбливал и подозревал. Он мог и ошибиться. Но не Ролло.

– Глер, – назвал конунг кинжал по имени, и даже губы его побелели.

Теперь он ощутил почти страх. Снэфрид когда-то клялась, что отомстит. И если она встретилась с его Эммой…

– Она убила ее, – еле выговорил он, и мир сразу словно провалился в преисподнюю, а сердце взорвалось болью, и если бы Беренгар не поддержал, он бы упал.

Охранник понимал, что сейчас творится в душе конунга.

– Нет, Ролло, нет.

Он сел рядом с ним на травяной откос старой насыпи.

– Хотя, я ведь тоже подумал о худшем, когда разглядывал этот кинжал. Я не был уверен, но все же… Короче, этим утром я велел своим людям еще раз обыскать это место. Пядь за пядью. Ты слушаешь меня?

– Внимательно, – кивнул Ролло, не сводя глаз с узкого лезвия.

– Это недалеко от реки, – начал Беренгар, – вверху сосняк, где нет кустов, а берег весь зарос ольхой. Ниже – камыши и осока. Когда мы обследовали все наверху, то не обнаружили ни Эммы, ни следов, что волоком кого-то тащили. Зато обнаружили следы подбитых гвоздями башмаков. Двоих или троих, мы не разобрали. Они вели к реке и там один из моих людей нашел то, что мы не заметили с первого раза, когда были поражены гибелью берсерка и исчезновением Эммы.

Там среди осоки было вытоптанное место, а на песчаном берегу явственно было заметно место от лодки. Это еще не все. Берег тот скалистый, но есть грот. И в нем находились следы от копоти на камне. Они были там. Я не знаю, кто, но Эмму похитили именно они.

Он сказал «похитили», и, как ни странно, Ролло облегченно вздохнул. Главное, что она жива, а также то, что она могла покинуть его и не по своей воле. Ибо Эмма никогда не пошла бы на сговор с франками. И пусть даже там был этот Ги. Эмма никогда не вспоминала о нем, живя с Ролло. Может, тот не так и много значил для нее? Она ушла, и даже если в этом и был отголосок ее обиды на Ролло, но она никогда добровольно не оставила бы сына. Но ведь хотела же она взять с собой Гийома в лес?

Подошел Бьерн, шумный, оживленный в предвкушении скорого набега. Ролло сделал резкий взмах рукой, усылая его. Ему надо было подумать. Скальд заметил перемену в Ру, недоуменно покосился на Беренгара, которого Ролло еще недавно не мог и видеть, а теперь вновь пытливо расспрашивал об Эмме.

– Что, ты говоришь, в ней было странного? Она, говоришь, будто спала на ходу? И никак не объясняла, почему так хочет пойти в лес? Объясняла? Но и сама путалась в объяснениях? Бьерн, ты помнишь, что нам поведала Эмма о событиях возле Мон Томба? Что заставило ее уехать из монастыря на горе перед самым началом прилива? Как будто кто-то велел ей. И этим кто-то оказалась Снэфрид.

Если скальд и был удивлен вопросом Ролло, то не подал вида. Да, он не забыл рассказ Эммы. Ей словно было велено ехать из монастыря, и эта мысль даже казалась ей собственной, но позже она смеялась, что, будь она не под воздействием чар, никогда бы не рискнула искушать судьбу перед самым приливом.

Он вдруг осекся, заметив тонкий кинжал в руках Ру. Изящная и опасная безделушка с синим камнем в рукояти. И он помнил, кому ранее принадлежало это оружие. Сказал:

– Там, где Белая Ведьма, – все возможно.

Ролло смолчал. Он давно поверил, что его бывшая жена не была лишена колдовского дара. Даже то, как легко он смог забыть ее, приписывал тому, что долгие годы был просто опоен любовным зельем. Снэфрид Лебяжьебелая… Она поклялась. Он же не обратил внимания на ее проклятья. А ведь Снэфрид не похожа на бессмысленно сеющих проклятия бессильных старух.

Ролло вдруг пожалел, что не убил ее тогда. Где же она теперь? Он знал только, что этой зимой, когда во время военной кампании он встретился с Рагнаром, тот что-то упоминал, что финка исчезла так же таинственно, как и появилась. Датчанин был уверен, что в ней всегда была какая-то колдовская сила, и поэтому не осмеливался искать ее.

Ролло сильно сжал кинжал. Появилась ли Снэфрид здесь, чтобы только отомстить? И есть ли какая-то связь между нею и исчезновением из процессии Ги Анжуйского?

– Бьерн, вы, скальды, всегда узнаете все первыми. Не слышал ли ты что-нибудь о Снэфрид Лебяжьебелой?

Бьерн лишь повел плечом.

– Скальды не Боги, и Хугин и Мунин[27] не приносят им известий о смертных из Мидгарда. Я, как и ты, знал, что Снэфрид стала женой Рагнара, но потом покинула его. Правда, кто-то из моих людей поговаривал, что она приняла христианство в Пуатье и даже пользовалась милостью графа Эбля. Она ведь красива, твоя бывшая диса нарядов,[28] а всем ведомо, сколь падок до красавиц граф Пуатье. Но потом она вроде бы вновь исчезла. Так что не могу поручиться за слух.

Ролло глубоко задумался. Снэфрид и христианство – это казалось немыслимым. Но Снэфрид – умная, расчетливая женщина, и если ей понадобится сильный покровитель, то она не остановится перед купелью. Но Эбль… Скорее финка выбрала бы кого-то помогущественнее. Каролинга или Робертина. Робертина, пожалуй, скорее.

И тогда становится ясно, отчего она могла быть здесь. Процессия от Робертина, и Ги Анжуйский, который тайно исчез из процессии. Не помогала ли она ему?

Ролло резко поднялся. Где бы ни была Эмма, он найдет ее. Не важно, кто бы ее ни похитил.

– Господин, вы возьмете меня в поход на Париж?

Это сказал Риульф. Ролло внимательно поглядел на него.

– Почему ты считаешь, что именно к острову франков[29] я поведу свои драккары?

Мальчик опустил глаза. После того, что он видел, это казалось ему естественным. Но он не хотел говорить, как Эмма дружески держалась с герцогом, как обнималась с одним из его людей. Она была предательницей – это ясно, но он не хотел, чтобы Ролло знал об этом. Ибо Ролло всегда был его кумиром, и мальчик не хотел причинить ему новой боли.

– Почему ты сказал про Париж? – переспросил конунг.

– А как же иначе? Ведь процессию-то послал Робертин.

Какое простое решение! Разве Эмма не исчезла сразу после ухода франков?

Ролло вскинул голову. Бьерн, Лодин, другие подошедшие викинги выжидательно смотрели на него. Они хотели войны, удачи и ратных подвигов. И кровь не страшила их. Умереть от старости на соломе – позор для викинга. А новый поход, слава и приключения, это у них в крови. Они ждали.

– Мы выступаем, – сказал Ролло. – Пусть скачут гонцы в Руан и готовят сбор. Мы двинемся на Париж и далее. Настало время доказать трусливым франкам, что наш Один куда сильнее их распятого Бога. И пусть принесут богатые жертвы асам, чтобы поход наш был удачен.

Последние слова его утонули в лязге оружия и радостных криках викингов.

6

Герцог Роберт склонился над водной заводью, глядя на свое отражение. Он всегда следил за своей внешностью, ибо он не просто франк, он герцог франков, и значит, должен выглядеть как избранный, чтобы его всегда можно было выделить среди прочих смертных.

И сейчас, когда они сделали остановку среди руин древнего римского форта, он первым делом занялся собой. Герцог развязал удерживающий волосы ремешок. На запыленном лбу обозначилась светлая полоска. И пока спутники Роберта собирали хворост, стреноживали коней, развязывали мешки с провиантом, он старательно умывался, отряхивал одежду, приводил в порядок свои длинные золотистые кудри.

Еще раз взглянув на свое отражение, остался доволен. Несмотря на усталый вид и резкие морщины у рта и под глазами, он выглядел достойно, а его одежда даже в походной жизни отличалась чисто романской элегантностью. Пояс из позолоченных блях стягивал складки длинной, почти до шпор, темной туники. На бедре сверкала янтарем чеканная рукоять меча. Поблескивала крупная брошь, скрепляющая полы плаща. Роберт протер ее – в отражении четче обозначились извилистые кружки из сплетенных змей. И хотя на зубах еще поскрипывал песок после длительного конного перехода, выглядел Роберт так, словно только покинул свои апартаменты в парижском дворце.

Он вернулся на площадку за разрушенной аркой. Потянуло дымком, запахами стряпни. И грязным людским телом. Мало кто из людей его светлости отличался щепетильностью. Но не его племянница. Эмма стояла в стороне, тщательно переплетая косы. Широкий коричневый плащ Роберта, сколотый брошью с голубым драконом, облегал ее фигуру, ниспадая длинными складками до земли, делая ее словно выше, придавая ей, по сути пленнице, горделивый и благородный вид.

Почувствовав оценивающий взгляд герцога, Эмма обернулась. Перекинула косу за плечо. Подошла – прямая и тонкая, гордо вскинула подбородок.

– Если вы хотите, чтобы я и далее по своей воле ехала с вами – ушлите ее! – И она кивнула в сторону переодевавшейся в кустах Снэфрид.

Роберт понял, что Эмма наконец справилась с тем потрясением, какое делало ее словно безучастной ко всему происходящему. Поэтому она не поднимала шум, ни когда они плыли вверх по Итону, и к берегу выезжали конные разъезды нормандцев, ни когда они ближе к полудню пересели на коней, подготовленных людьми Роберта, и уже посуху миновали территорию, считавшуюся границей Нормандии.

До этого Роберт, прекрасно владевший языком скандинавов, выдавал себя за людей Ролло, едущих по торговым делам, а сам осторожно следил за пленницей. Но все вроде бы обошлось. Норманны, уверенные в своей силе, не придавали значения небольшой группе путников, среди которых были и две женщины в плащах.

Эмма вся погрузилась в себя, а Снэфрид благоразумно держалась в хвосте отряда и выглядела на удивление утомленной. Поэтому Роберт был несколько поражен, когда она вдруг вызвалась отвезти известие в Париж. Он не стал перечить. Поэтому требовательная просьба Эммы никак не шла в разрез с его планами. Он только усмехнулся в бороду, подумав, что поздненько племянница начала ставить условия. Они были уже далеко от границы, и угрозы Эммы о неповиновении не могли сыграть никакой роли. Однако герцог продолжал держаться с ней учтиво, вежливо и ответил, что просьбу ее выполняет незамедлительно.

Эмма сама увидела, что Снэфрид вышла одетая уже для дороги. Как воин-франк. Длинные косы упрятаны под франкский островерхий шишак со спускавшейся сзади на плечи стальной бармицей.[30] За поясом меч, с другой стороны – окованная палица. Тело до перевитых ремнями голеней облегала кольчуга, изготовленная из кожи с пришитыми к ней стальными пластинами. Спереди и сзади – длинный разрез для удобства езды верхом.

Снэфрид выглядела спокойной и уверенной в себе, словно утомительный путь был ей отдыхом, а воинское облачение носила с легкостью шелковой накидки. Заметив, что финка глядит в ее сторону, Эмма отошла. Постаралась не думать о ней. Но тем не менее не могла. Что они делают вместе? И откуда такое торжество в разноцветных глазах финки? Ведь, по сути, она не более, чем вассал Роберта. Кто бы мог подумать – надменная Снэфрид в услужении у Роберта Нейстрийского! Разве не лучше ей было оставаться с Рагнаром?

Правда, Эмма догадывалась, отчего финка оставила датчанина. Постарела эта ведьма, и если все еще хороша, то какой-то обесцвеченной, вянущей красотой. Подумать, как она изменилась за столь недолгий срок! Соперница ли она теперь Эмме? Нет, но тем не менее она враг, страшный враг. И хорошо, что Роберт усылает ее.

Снэфрид подвели наименее утомленную из лошадей. Она подтягивала подпругу, казалось, почти не слушала указаний своего сеньора. Однако то, что она ответила, видимо, очень понравилось герцогу. Он кивнул, направился к Эмме.

– Мне нужна твоя застежка. – Он указал на блестевшего у нее на плече дракона с голубой эмалью и крупной бирюзой.

– Зачем?

Он не ответил, но она больше и не спрашивала. Молча отстегнула заколку, протянула. Дракона покажут Ролло как доказательство, что она у них. И он приедет за ней.

«Приедет ли? О, небо, он ведь поймет, что я предала его. А что еще я могла сделать? Как доказать, что я не вещь, которую можно поставить в угол, когда ему захочется позабавиться с другими. И если я что-то значу для него, он придет за мной. А тогда я поставлю свои условия. Мы будем обвенчаны по христианскому закону, и права Гийома на трон Нормандии станут неоспоримыми».

При одном воспоминании о сыне ее пронзила такая тоска, что слезы сами собой навернулись на глаза. Разлука с малышом перечеркивала все уверения, что она поступила правильно. Если бы Франкон отдал ей тогда сына… Но лучше бы она чувствовала себя, если бы Гийом оказался у франков? Насколько безопасно находиться возле герцога?

Герцог – ее родня, и ей ничего не угрожает. Но все же Эмме было спокойней, пока Гийом находился у своих, где ему точно ничего не грозит. Ведь он сын Ролло, да и Франкон позаботится о малыше. Франкон… Как неистово он не давал ей забрать сына. Знал ли он, что она не вернется? Вполне мог. Он всегда был более франком, чем нормандцем. В отличие от нее. Ибо сейчас, среди франков, она чувствовала себя чужой. А для Роберта она, как и прежде, была только ставкой в его игре.

Она поднимала голову туда, где на склоне росли одичавшие яблони. Их ветви были покрыты мелкими зелеными плодами. Эмма вспоминала яблони Нормандии. Когда еще она попробует сладковато-кислый пенящийся сидр, какой могут делать только норманны? О, как ей хотелось вернуться! К мужу, к сыну. Домой. Почему она позволила увезти себя? Она ведь добровольно села в лодку франков. А если бы она заупрямилась? Ее бы просто связали, как непокорную овцу. Они уже все решили. Им нужен Ролло. И ей тоже. О, небо, как он ей нужен!

Она тряхнула головой.

«Ты придешь за мной. Ты меня любишь. И я нужна тебе. У нас есть сын, который станет нашим наследником. От законного брака. И ради этого я решилась на побег. Я спасу твою душу. Ты вынужден будешь согласиться. А если нет?»

Опять те же тревоги и волнения. Те же вопросы, какие она целый день задавала своим безответным слушателям: реке, ветру, дороге, небу.

Подошел Ги. Принес ей поесть – несколько лепешек, мясо, бурдюк с вином. Она поблагодарила его кивком.

– Ты рада, что стала свободной?

Он не понимал ее сердитого взгляда. Ей наконец удалось сбежать, а она печальна, как пленница. Ги не хотелось верить, что она так тоскует по этому варвару. На ее щеке видна слабая полоска давнего шрама, а у виска – свежий синяк. Нет, она, такая гордая и нежная, не может тосковать по своему мучителю. Скорее – по сыну. Как же это вышло, что она пришла в лес без сына?

– Мне не дали его, – только и ответила она на его вопросы. – И, пожалуй, я рада, что так произошло.

Он совсем ее не понимал. Чувствовал, что ей сейчас не до него. Молча расстелил ей свой плащ. Ночь теплая, если не сказать душная. Ничто не предвещает непогоды. Решено спать под открытым небом. Конечно, это не ночлег для принцессы, но ведь когда-то она запросто спала и на каменном дольмене.

– Ты помнишь ту ночь?

Да, она помнит. Но слишком устала, чтобы об этом говорить. Он отошел к огню. Поправил на бедре меч, с которым уже привык не расставаться. Воины относились к нему, как к своему. У него был вид, как у воина, несмотря на темную сутану и крест. Однако когда он отошел в сторону и, опустившись на колени, стал молиться, никто не поспешил примкнуть к нему.

Эмма, подложив кулак под голову, смотрела на Ги. При свете костра его лицо со шрамом казалось ей незнакомым. И все же это был тот же монашек Ги с его религиозным пылом, какой полюбил ее за одну ночь в лесу близ Святого Гилария. Аббат из Суассона, который бросил ради нее все. Обычно Эмма гордилась, если ей удавалось пленить кого-то.

Но Ги… Возможно, у Эммы было перед ним чувство вины. Он был, как Атли, и любовь к ней принесла ему лишь душевный дискомфорт и страдания. Однако Эмма уже научилась ценить тех, кто ей предан, ведь, пока Ги с ней, она могла не волноваться. Так бы она, наверно, в безопасности и прожила жизнь с ним, если бы в ее судьбу, как смерч, не ворвался Ролло.

Хотя… Вряд ли бы их жизнь с Ги была бы счастливой. Ги, с его поклонением религии, и она, так любящая жизнь с ее буйством и страстями, не стали бы идеальной парой. И покой подле Ги не удовлетворял бы ее. Она бы затосковала от спокойной жизни, ибо, чтобы любить в полную силу, ей нужна борьба. Она ничего не может поделать с собой. Ее душа подобна быстрой форели, играющей в шумном потоке среди скал, которая в тихой заводи погибает.

Эмма, утомленная и измученная своими переживаниями, не заметила, когда ее сморил сон.

* * *

Два следующих дня они провели в седле. Стояла удушающая жара. Лесов, где можно было укрыться от зноя, было мало. В основном волнистые луга и пашни, где не было ни дуновения ветерка. Старая дорога из плит казалась раскаленной от зноя. Кони взбивали на ней пыль, которая попадала за воротник, скрипела на зубах. Всадники уже не неслись вскачь, как перед этим, а ехали умеренным кентером, делая остановки в небольших селениях. И в каждом их ожидали вооруженные люди, которые все увеличивали отряд Роберта.

Эмма оглядывалась. У франков были небольшие длинногривые лошади, каплевидные щиты с металлической окантовкой, высокие шишаки. Вид весьма устрашающий, даже под слоем пыли.

– Сколько их еще будет?

– Тебя это волнует? Их будет много. Столько, чтобы до прихода Ролло у нас было целое войско, способное противостоять варварам.

– Вы думаете, им по силам выдержать натиск норманнов? – спрашивала Эмма едущего рядом герцога.

Роберт ответил не сразу. Они проезжали небольшое селение. Из-под копыт коней с кудахтаньем разбегались куры. Цепные псы заливались лаем.

– Мы едем в Шартр, – сказал он ей наконец. – Шартр хорошо укреплен, и мы надеемся, что сможем там удержать Роллона до того, как…

Откуда-то с визгом выскочила свинья. Конь под Робертом шарахнулся, и ему пришлось удерживать своего скакуна. Когда же он взглянул на Эмму, то увидел, что она не сводит с него вопрошающего взгляда. И он продолжил:

– …когда Ролло засядет в осаде города, я приведу людей из Нейстрии, принц Рауль – из Бургундии, а граф Эбль – из Пуатье. Мы заманим Роллона в ловушку.

Теперь он не скрывал от нее своих планов. Видел, как под слоем дорожной пыли побледнели ее щеки.

– Ты переживаешь за него? Не стоит. Ты франкская принцесса, а он всего лишь язычник, завоеватель, выскочка. И ты обязана помогать нам. Кровь твоих приемных родителей взывает о мщении, а честь твоего рода обязывает. Но успокойся. Ты поступила правильно, а доброе деяние остается добрым, что бы оно ни повлекло за собой.

– Миссир герцог! – перебила его Эмма. – Вы обещали мне…Вы клялись, что не причините зла Ролло!.. Он – отец моего сына, а мой сын – наследник Нормандии и христианин!

Они съехали по склону холма, перешли вброд ручей, и Роберт, когда в запальчивости Эмма стала дергать повод и ее конь заволновался, схватил его под уздцы, вывел на безопасное место.

– Что ж, пусть Роллон докажет, что его доблесть выше случайной удачи. Но жизнь Роллона потеряет для меня интерес лишь в случае его упорства. Если же он поведет себя разумно – а глупцом его еще никто не называл, – то он примет наши условия: станет христианином и признает мое сюзеренство. Тогда я сам вложу твою руку в его и поведу вас к алтарю. А до того времени прячь свои чувства, как дерево таит свои силы в земле по прошествии лета. И молись, чтобы задуманное мной свершилось. Это нужно мне, но больше – тебе, поверь. Робертины должны показать, что они сильнее даже норманнов. Ради памяти твоего отца и моего брата Эда.

Она уже понимала, зачем ему это нужно. Как и ее отец, победивший норманнов и получивший за это корону, Роберт страстно желал добиться верховной власти. Тот, кто решит проблему норманнов, прославится во Франкии, получит поддержку Рима. И она лишь спросила:

– Почему вы так уверены, что Ролло кинется за мной очертя голову?

Роберт окинул ее оценивающим взглядом.

– Но разве он не пошел за тобой против прилива?

Эмма отвернулась. Глядела на зубчатый частокол с подъемным мостом дальней франкской усадьбы. Но думала о другом. В ней вдруг проснулась гордость. Да, Ролло много раз рисковал собой ради нее. Их многое связывает. И она рада, что ее полюбил такой мужчина. По сравнению с ним все другие казались мелкими и незначительными. Но она опасалась сказать Роберту, что ее тревожило. Что, если Ролло не придет за ней? Что, если он решит, что столь изменчивая и непостоянная жена ему не нужна? Что, если другая отвлечет его помыслы? Что ждет ее тогда?

Предположительный ответ она получила довольно скоро.

На закате второго дня они свернули с дороги к беленым, прорезанным бойницами стенам большого монастыря. Возле его ворот был, как и везде, где они проезжали, разбит военный лагерь. И Эмма не поняла, почему Роберт вдруг пришел в гнев.

– Какого дьявола вы еще здесь? Разве ваш господин только соизволил отбыть из Шартра?

Вавассор, к которому обратился герцог, не успел и ответить, как к воротам вышел высокий, облаченный в яркую тунику мужчина со стянутыми сзади в хвост темными волосами. Широкий, украшенный каменьями обруч венчал его чело.

– Ты можешь приказывать своим людям, а не мне, Робертин, – сказал человек спокойно, но с явным вызовом. – Я помню все, что мне надлежит, и не тебе…

– Разрази тебя гром! – вздыбил своего жеребца герцог, и Эмма подумала, что еще никогда не видела дядю в таком гневе. – Ты ведь должен удерживать норманнов на Луаре и успеть собрать войска. У тебя, что, есть, как у демона, крылья, чтобы завтра оказаться на месте? Клянусь вечным спасением, из-за таких, как ты, франки и не могут организовать отпор язычниками!

Смуглое лицо Эбля резко потемнело, как бывает со всеми смуглыми людьми, когда они в ярости. Но ответил он вполне спокойно.

– Укороти свой язык, Робертин. Ибо ты не сюзерен мне, чтобы приказывать. И не забывай, что, когда твой брат Эд столь загордился, он потерял почти всех своих союзников.

Он хотел еще что-то произнести, но резко умолк. И Эмма ощутила на себе его пристальный, изучающий взгляд. Потом он подошел к тяжело слезшему с коня герцогу.

– Это она?

Когда мужчина уделял ей такое внимание, Эмма не могла не заинтересоваться им. Окинула его оценивающим взглядом. Еще молод, хорош собой. Темные брови, чувственный рот, могучая шея. И явная страсть к драгоценностям. Этот обруч, который впору носить на пиру во дворце, перстни с каменьями, дорогие браслеты, на груди цепь, усаженная желтыми топазами и аметистами. Ярко расшитый плащ на плече удерживает драгоценная булавка витого золота с гранатом. Все пестро, но роскошно. Сразу видно – знатный сеньор. И держится с дерзкой самоуверенностью. Подбоченился под ее взглядом.

– Клянусь Христовым брюхом! Да за такой красавицей можно хоть в ад пойти. Твоя затея будет иметь успех, нейстриец!

Эмма вдруг смутилась. Усталая, потная, вся в пыли, она отнюдь не чувствовала себя красавицей. Ги помог ей сойти с коня, и его услужливость сейчас словно подчеркнула ее особое положение. И хотя Ги попытался прикрыть ее собой, но сам герцог взял ее за кончики пальцев и вывел вперед.

– Перед тобой, Эбль, моя племянница – Эмма Робертин.

Про себя Эмма неожиданно отметила, что герцог впервые открыто признал их родство. А из этого следовало, что либо Эбль уже знал, что она из Робертинов, либо герцог хотел поднять ее значение в глазах графа Пуатье. Она невольно смутилась. Сказала негромко:

– Если возможно, я бы хотела привести себя в порядок.

Обычная просьба для утомленной дорогой женщины. Но заботу о ней проявил не герцог и не Ги, а, неожиданно, Эбль. Громко прикрикнул на монахов, даже дал пинка пытавшемуся начать с приветственной речи настоятелю.

Ее отвели в странноприимный дом. Обычную каменную пристройку с земляным полом и очагом посредине. Монах с простодушным крестьянским лицом принес ушат с водой, которую ему и в голову не пришло подогреть. Но Эмма обрадовалась и холодной. Вода! Едва монах вышел, она с блаженством обмыла лицо, шею, развязала шнуровку, выскользнула из платья. Она была такой грязной, потной.

Людей, что ехали с ней, подобные неудобства мало трогали, Эмма порой замечала, как они мочились прямо в седла. Вонь и пыль были для них чем-то привычным. Она же любила чистоту, удобство, хорошую одежду. У нее было время и возможность привыкнуть к этому. Однако сейчас ей следовало быть благодарной и за ушат с холодной водой. Она с наслаждением терла себя. Вряд ли воды хватит, чтобы помыть голову, хотя она и не сомневалась, что вся завшивела за этот долгий путь в компании воинов.

Расчесать волосы ей все же удалось, когда в дверь постучали. Эмма недоуменно оглянулась на щеколду. Здесь одни мужчины, а она совсем раздета. Стук повторился. Эмма накинула плащ, подошла к двери. Сочный баритон сообщил, что готова теплая вода. Вот это восхитительно! Она открыла дверь и просто-таки отпрянула. На нее резко шагнул Эбль. Никакой воды не было и в помине.

– Что вам нужно? Где мой дядя?

Граф не отвечал. Разглядывал ее.

– О, нормандец знает толк в женщинах, я спал с его язычницей, а теперь ты…

Эмма пятилась от него, пока не уперлась спиной в стену. Не столько она была напугана – окошко над головой было открыто, и она в любой миг могла кликнуть помощь – сколько разгневана.

– Убирайтесь! Если вы меня хоть пальцем…

– Не надо сердиться.

Он был убежден в своей неотразимости. Хотел погладить ее по щеке, но Эмма резко отвернулась. Эбль хмыкнул.

– Женщины пугливы, но в моих руках они забывают о страхе. Эмма… Какое нежное имя. Как эта кожа, тело…

Он вдруг быстро сорвал с нее плащ. В следующий миг она схватила ушат с грязной водой и выплеснула на него. Эбль не успел опомниться, как она накинула ему на голову полу его же плаща и что есть сил толкнула к двери. Эбль зацепился шпорой о порожек, упал. Эмма метнулась к одежде, едва успела прикрыться.

– Вон отсюда!

Ей стало легче, когда она увидела Ги.

– Выгони его!

Граф, ругаясь, стащил с головы плащ, и когда Ги закрыл дверь, Эмма тут же поспешила опустить щеколду. И вдруг ее охватил приступ безудержного веселья. Однако смех замер на губах, когда она услышала, как Эбль выкрикивал за дверью, что поглядит, до веселья ли ей будет, когда он швырнет к ее ногам голову Роллона Нормандского. Теперь она разозлилась. О чем мечтает этот паскудник?! Голову Ролло!.. С ним смогла справиться слабая женщина, а он мечтает о голове Нормандского льва!

Позже появился все тот же простодушный монашек. Принес ей поесть.

– Слышите, граф Пуатье уезжает. И то слава Создателю. Совсем замучил он нас.

Эмма вяло ела кашу и слушала жалобы монаха на графа. Оказывается, этот монастырь принадлежит графу, и он возжелал забрать из него чудотворную икону Святого Гонората, какую недавно привезли из Прованса. Споры с настоятелем у них шли чуть ли не каждый день. За Эблем-то, конечно, сила, но икона – дар монастырю. А после того, как Эбль согласился поддержать клюнийцев и дать независимость части своих монастырей, в том числе их обители, разве не грех вести себя как хозяин?

Несмотря на пережитое недавно волнение, у молодой женщины под болтовню монаха стали слипаться глаза. В конце концов она властно попросила его удалиться, а сама с удовольствием растянулась на лежанке. Под овчиной похрустывало и сладко пахло свежее сено. Блаженство! А главное, что она уловила из речей монаха, что Эбль наконец-то отбыл. Наверняка ее дядя, узнав о наглых приставаниях графа, настоял на этом. Завтра она поблагодарит его.

Однако на другой день, едва они выехали, Роберт сухо заметил, что она должна быть полюбезнее с Эблем.

У Эммы округлились глаза.

– Уж не ослышалась ли я?

Герцог, щурясь на солнце, глядел вдаль. Впереди на скале виднелись тростниковые стены хижин, деревянная колокольня. Блеяли перегоняемые пастухами овцы. На открытом склоне женщины расстилали длинные полотнища холста для выбеливания.

– Не ослышалась ли я? – опять переспросила Эмма, и в ее голосе явственно зазвучало раздражение.

Тогда герцог повернулся к ней.

– Эбль Пуатье сейчас мой союзник, и тебе не следовало так раздражать его.

– Может, вы мне предложите, как куртизанке, ублажать его?

Роберт заложил за уши длинные волосы.

– Конечно, нет. Однако не мне учить тебя ухищрениям женского кокетства.

– Тогда, видно, вы сами и прислали ко мне Эбля вчера?

– О, небо! Конечно же, нет!

Конь под Робертом фыркнул, словно разделял настроение своего наездника.

– Конечно, нет. Возможно, Эбль и проявил свое внимание к тебе в несколько грубой форме. Однако такого отпора он не ожидал. Ведь пуатьенец считает, что он неотразим, а тут его просто сделали посмешищем.

– И поделом!

– Но Эбль – все же мой союзник, – не замечая ее реплики, продолжил герцог. – И под Шартром я весьма на него рассчитываю. К тому же Эбль пока что холост. Конечно, он сватался к английской принцессе, однако окончательного ответа так и не получил. Ты же моя родственница, и было бы не худо, если бы ты понравилась ему. Стать графиней Пуатье…

– О, Всемогущий отче! Как вы смеете!.. – Эмма резко откинула с лица волосы, щеки ее пылали. – Я ведь уже не та девочка, какой вы помыкали в Бретани. Я – жена Ролло, и у меня от него есть сын.

– В глазах христиан ты не супруга его, а наложница. И тебе не следует так заострять на своем позоре внимание. Честь в нашем роду женщины ставят превыше всего, а ты столь опорочила себя, что только монастырская келья могла бы скрыть твое падение. Или замужество. Ибо, как сказал апостол: «И если дева выйдет замуж, то она не согрешит». И тогда…

– Довольно, миссир! Ваши упражнения в риторике более уместны на церковном соборе, а не в беседе с обманутой женщиной. Ибо когда вы уговаривали меня бежать, то говорили, что хотите видеть свою племянницу законной женой Роллона Нормандского. Теперь же готовы сватать за этого похотливого графа. Вы обманули мое доверие, дядюшка!

Но Роберт спокойно поглядел ей в глаза:

– «И если дева выйдет замуж, то она не согрешит», – вновь повторил он. – И в применении к тебе эта фраза означает лишь одно: тебе необходимо предстать перед алтарем и венчанием покрыть свои грехи. В твоих интересах, конечно, чтобы рядом с тобой оказался Роллон. Но если этот варвар заупрямится? Что станет тогда с тобой, моей племянницей, женщиной из Робертинов? Я скажу: тебе или надо будет искать нового супруга, или принять постриг. А Эбль Пуатье был бы для тебя…

– Вы делите шкуру еще до того, как дичь загнана, – запальчиво воскликнула Эмма и так нервно дернула повод, что конь под ней заплясал и ей пришлось отвлечься, чтобы усмирить его. Но ее темные глаза еще пылали гневом, когда она вновь заговорила:

– Вы, миссир, видимо, забываете, что Ролло просто может победить вас, что бы вы ни затевали против него.

Теперь Роберт глядел на нее. Видел, как она злорадно улыбалась.

– Этот ваш Эбль осмеливался говорить о голове Ролло. Да он просто жеребец, мечтающий взлететь. Ролло же… – Она вдруг резко осеклась. Побледнела. – Вы ведь сами говорили, что гибель Ру вам невыгодна. Ведь его земли служат прикрытием для франков от викингов с моря. И вам, чтобы превзойти престиж Каролинга, необходим крещеный Ру, а не мертвый.

– Пути Господни неисповедимы… Кто знает, как все сложится. И если небесам будет угодно, чтобы твой язычник крестился – я сам поведу тебя к алтарю. Если же нет, то Эбль для тебя – лучший выход. Монахиня из тебя будет никудышная.

Эмму душил гнев. Она чувствовала себя обманутой, преданой. В груди словно давила свинцовая тяжесть. Но глаза продолжали полыхать.

– Я готова душу поставить об заклад, что никогда вам не взять верх над Ролло. Он… Его люди… Да у них война в крови! Они рвутся в бой, как в объятия возлюбленной! И франки всегда уступали им.

Ее горячность представляла собой странный контраст рядом с невозмутимым Робертом. Он не обращал внимания на ее угрозы.

– Ты слишком долго жила среди язычников, чтобы не уверовать в их силу. Еще миг – и ты начнешь клясться их богами. Конечно, христиане привыкли жить под постоянной угрозой норманнского нашествия. Однако для них взять меч и пойти против язычников – тоже благо. Ибо их путь в Царствие небесное начинается с пролития крови нехриста.

Наш Бог милосерден, но недаром Святая церковь провозглашает войны Христовые. Блеск железа является как предвестником бедствий, так и защитой, средством искупления грехов. И павший в борьбе с врагом-язычником в защиту своей земли, церкви, религии получает прощение и вечную жизнь на небесах. Не правда ли, Эмма, схоже с верой норманнов в Валгаллу? Чем же тогда мы уступаем им, если сам Господь, архангел Михаил и все святые будут на нашей стороне?

Пожалуй, Эмма была сейчас не в том состоянии, чтобы благонравно внимать проповеди дядюшки. В глубине души ее клокотало лишь одно: ее предали, завлекли в ловушку, обманули. Она уже не думала о своей мести Ролло, все его измены показались чем-то мелким, забытым. Главное, что их хотят разлучить. Ведь Ролло – она поняла это с предельной ясностью, – он придет за ней, он любит ее. А она предала его.

Она уже не думала, что ее воля для Роберта ничего не решала, и если бы на берегу Итона она оказала сопротивление, ее все равно бы увезли. Птичка сама попалась в силок, и теперь рука охотника держала ее крепко. И все же легкость и смирение, с какими она отправилась с Робертом, казалась ей наихудшим из предательств. Ролло предлагал ей корону, она же, поддавшись своей ревности, решила примкнуть к его врагам.

– О, Боже мой, Боже мой! – простонала она, склоняясь к гриве лошади, словно непомерная тяжесть легла ей на плечи. Но вдруг резко выпрямилась, пришпорила лошадь, понеслась, сама не видя куда.

Ги хотел кинуться за ней, но Роберт удержал его, подняв руку.

– Пусть. Здесь ей некуда бежать.

Они видели, как она галопом доскакала до гребня холма и там резко остановила коня. Он вздыбился, заржал. Эмма замерла, глядя перед собой. Да, ей действительно некуда было бежать. Ибо внизу, за блестевшими на солнце водами Эры, она увидела Шартр.

Конь под ней всхрапывал, бил копытом о землю. Она машинально погладила его. Была в смятении, более схожем с оцепенением. Да, Шартр действительно был крепостью, способной стать ловушкой для Ролло. И для нее.

Город располагался на высоком пологом холме, вершину которого венчал огромный собор, более похожий на крепость, чем обиталище слуг Господа. Массивные квадратные башни возвышались, как дозорные вышки – две с западной стороны, три – с восточной. Их венчали пирамидальные кровли, а окна были узкие, как бойницы. Ниже виднелись покатые крыши жилых строений, и все это окружала огромная каменная стена с еще римскими зубьями и мощными переходами от одной башни к другой.

Вокруг них город опоясывали деревянные кровли нижнего города, защищенного еще одной стеной – уже из бревен, с деревянными галереями и круглыми каролингскими вышками из грубо отесанных валунов. Одна из них имела проход: массивные ворота и подъемный мост на цепях. С трех сторон город окружала река, с четвертой – огромный земляной вал с наискосок вкопанными острыми копьями, чтобы не было возможности коннику въехать по склону вала.

– Нравится? – спокойно-насмешливо спросил подъехавший Роберт, и Эмма вздрогнула от неожиданности. – Клянусь спасением своей души, такой город непросто взять. И Ролло накрепко увязнет здесь до прихода войск из Бургундии, Иль-де-Франса и Пуатье.

– А если он не пожелает брать город? – спросила Эмма. – Если он вообще не придет?

Сейчас она почти желала этого. Но лицо герцога стало жестким.

– Придет. Если не хочет перед своими же людьми ославить себя, как труса, не пожелавшего вызволить свою женщину.

В следующий миг он опять стал невозмутимым, и, пока они не спеша съезжали к мосту через реку, рассказывал племяннице, что старое, еще римское, название Шартра – Аутрикум Цивитас Карунтум.

Когда-то это была столица племени карунтов, а на месте города находилось святилище друидов. Но уже в те времена в этих краях скрывались и первые христиане – Святой Савиньян и Святой Потенциан, которых сам апостол Петр послал в Галлию проповедовать учение Христа.

Друиды миролюбиво уживались с ними, принимали их веру, пока римский губернатор Квирин-проклятый не стал расправляться и с теми, и с другими. И тем не менее христианство скоро распространилось в этом краю, даже первый епископ города – Святой Авентин – был вначале друидом.

– Эта земля благотворно влияет на нехристей, располагает их к принятию истинной веры. Тебя это должно воодушевить, Эмма.

Однако она была мрачной. Рассказы о друидах напомнили ей то время, когда в глуши Бретани она чуть не была принесена в жертву на их алтаре. И ее спас Ролло. Сколько же раз он ее спасал! Вот опять она накликала на себя беду, и вся надежда ее лишь на Ролло. Эмма чувствовала себя совсем скверно.

Кони, гремя подковами, стали въезжать на мост. На противоположном берегу рядами сохли лодки. Мост был на мощных каменных опорах, но с бревенчатым настилом. Последняя его секция представляла собой подъемный мост, опущенный от ворот на толстых цепях. Миновав его, путники въехали в глубокую арку ворот.

Здесь вовсю шла подготовка к осаде – лежали сложенные кучи камней, штабеля бревен, у стен днищем вверх покоились огромные котлы, в которых обычно в дни осады кипятят смолу и воду. Кругом полыхали горны кузниц, ковалось оружие – щиты, мечи, наконечники дротиков и стрел. Воины, сидя прямо на земле, зачищали под древки копий крепкие ясеневые стволы, точили на вращающемся круге лезвия двойных секир.

Теснота была ужасная. Казалось, в городе собралось целое войско. Воины шумно приветствовали въезжавший отряд герцога. Вперед вышел толстый воин в длинной, как ряса, тунике и выложенном пластинами оплечье. Туника и впрямь оказалась рясой священника, точнее, аббата.

– Ты не узнаешь Далмация, Эмма?

Эмма с трудом припомнила лицо монаха – пухлое, с карими плутовскими глазами, с носом, испещренным прожилками, как у любителя выпить. И несмотря на его внушительную комплекцию, жирным его назвать было нельзя. Сплошные мускулы, квадратные плечи.

– Да, я припоминаю его, – равнодушно ответила она и отвернулась. Глядела туда, где упражнялись на мечах воины, метали копья и топоры в дубовые срубы-мишени.

«Совсем, как у нас в Руане».

Страницы: «« 4567891011 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Куда податься парню, который умеет только одно – ДРАТЬСЯ?Только – вступить в, мягко говоря, своеобра...
Любовь – это лабиринт, за каждым поворотом которого открываются манящие дали. И в этом лабиринте хор...
Первый роман Франсуазы Саган «Здравствуй, грусть» принес ей мировую славу и сделал девятнадцатилетню...
Свой первый роман «Здравствуй, грусть» известная французская писательница Франсуаза Саган написала, ...
«Великая Франсуаза» – так она себя сама называла. В юном девятнадцатилетнем возрасте Франсуаза шокир...
Юная растерянная студентка и преуспевающий адвокат, измученный вялотекущей скукой, – любовь, которая...