Реквием в Брансвик-гарденс Перри Энн

Тот припомнил свой приобретенный в молодости на ферме опыт:

– Нет, но я могу попытаться, если у вас неприятности.

– В самом деле? Это чертовски благородно с вашей стороны!

Парень пошире открыл дверь и повел гостя неопрятными и холодными коридорами на кухню, где на деревянной скамье и в большой фаянсовой раковине стояли стопки грязных тарелок. Не обратив никакого внимания на беспорядок, молодой человек указал на чугунный, явно заклинившийся насос, очевидным образом абсолютно не представляя, что с ним можно сделать.

– Вы живете здесь в одиночестве? – начал Питт разговор, приступая к изучению насоса.

– Нет, – непринужденно проговорил парень, садясь сбоку на стол и с интересом присматриваясь к его действиям. – Здесь всегда находится пять или шесть человек. Бывает по-разному. Люди приходят и уходят, понимаете?

– А как давно здесь этот насос?

– Много лет. Дольше, чем я.

Суперинтендант посмотрел вверх и улыбнулся:

– А это сколько будет?

– O, лет семь-восемь, точно не помню. Неужели нам потребуется новый? Боже, надеюсь, что нет! Мы не сможем позволить себе такую покупку.

Судя по окружающему разгрому, Питт вполне мог в это поверить.

– Насос изрядно проржавел, – заметил он. – Да и чистили его, на мой взгляд, давно… Наждак у вас есть?

– Что?

– Наждак, – повторил Томас. – Мелкий серо-черный порошок для полировки металла. Может быть, есть наждачная ткань или бумага?

– А… возможно, найдется у Питера. И если найдется, то здесь, на буфете. – Местный житель послушно посмотрел вверх, забрался на стул и победоносно спустился вниз уже с куском наждачной ткани в руках.

Взяв ее, суперинтендант принялся тереть ржавые детали.

– Я ищу друга. Родственника, если честно, – заметил он по ходу дела. – Он был здесь года четыре назад. Его зовут Доминик Кордэ. Вы помните его?

– Конечно, – без колебаний ответил молодой человек. – Он попал сюда в еще том состоянии. Никогда не видел человека, более разочаровавшегося в себе и в мире… за исключением Монти, так ведь он-то и утопился, бедняга…

Он вдруг улыбнулся:

– Но за Доминика не беспокойтесь. Ушел он отсюда совсем другим. Сюда приехал за Монти какой-то священник, и они с Кордэ превосходно поладили. Не сразу, конечно. Так всегда происходит. Священник этот, он черта креститься уговорит, но Доминику тогда ничего другого и не было нужно.

Сняв сюртук и закатав рукава, Питт взялся за насос.

– Ну, славное дело с вашей стороны! – с восхищением проговорил его собеседник.

– А как Доминик дошел до такого состояния? – поинтересовался суперинтендант, стараясь говорить по возможности непринужденно.

Молодой человек пожал плечами:

– Не знаю. Скорее всего, из-за женщины. Но только не из-за денег, я это знаю, и не из-за выпивки или проигрыша, потому что с этими занятиями сразу не порвешь, a он, находясь здесь, не обнаруживал к ним склонности. Нет, я совершенно уверен в том, что причиной была женщина. Он жил в Мейда-Вейл с другими людьми, там были и мужчины, и женщины. Он особо не рассказывал об этом.

– А вы не знаете, где именно он жил, а?

– Холл-роуд, как мне кажется. А вот номера не знаю. Простите.

– Не важно. Думаю, что сам найду этот дом.

– А он кто вам? Брат? Кузен?

– Свояк. Не передадите ли мне вон ту тряпку?

– Так вы его запустите? Это будет чудесно!

– Наверное. А пока подержите…

Домой Питт явился уже достаточно поздно и ничего не рассказал Шарлотте о своей поездке в Чизлхерст. На следующий день, шестой после смерти Юнити, он взял с собой инспектора Телмана и отправился разыскивать тот дом в Мейда-Вейл, где Доминик жил до знакомства с Рэмси Парментером и обретением своего духовного призвания.

– Не понимаю, что вы намереваетесь здесь узнать, – кислым тоном проговорил его помощник. – Какая для нас разница, где он жил пять лет назад и с кем водил знакомство?

– Сам не знаю, – огрызнулся суперинтендант, продолжая путь к железнодорожной станции. Их ожидала прямая поездка до станции Сент-Джонс-вуд, a потом короткая прогулка до Холл-роуд. – Но один из них троих – убийца, и Доминик тоже может им быть.

– Это сделал преподобный, – ответил Телман, с трудом поспевая за начальником. Томас был на три дюйма выше, и ноги его были заметно длинней. – Вы просто не хотите признать этого, из-за всех неприятностей, которые после этого начнутся. Кстати, насколько я помню, Кордэ является вашим родственником. Или вы уже решили, что как раз родственник-то и убил мисс Беллвуд, так? – Он бросил на Питта косой взгляд. На его лице с квадратной челюстью читались озабоченность и некоторое разочарование.

Суперинтендант вздрогнул, вдруг осознав, сколь значительная часть его души не будет возражать, если убийцей действительно окажется Доминик.

– Нет, нет еще! – отрезал он. – Или вы предлагаете мне не утруждать себя расследованием в его отношении просто потому, что он мне родня… по браку?

– Так чего ради вы это делаете? – проворчал его спутник с явным недоверием в голосе. – Из чувства долга?

Пройдя по платформе, они вошли в вагон. Инспектор захлопнул за ними дверь.

– А вам не приходило в голову, что я с тем же успехом хочу доказать его невиновность? – спросил Питт, когда они сели лицом друг к другу в пустом купе.

– Нет. – Телман посмотрел на него. – У вас нет сестры, так? Кем же он вам приходится? Он брат миссис Питт?

– Муж ее старшей сестры, которой уже нет в живых. Ее убили десять лет назад.

– А он там ни при чем?

– Конечно нет! Однако вел себя тогда совершенно не восхитительным образом.

– И вы не верите в то, что он перевоспитался? Сделался церковником и все такое…

В голосе Телмана сквозила двусмысленная нотка. Он не испытывал уверенности в том, какого именно мнения следовало придерживаться о Церкви. Отчасти инспектор разделял то мнение, что она является частью истеблишмента. И если он посещал храм, то предпочитал священников-нонконформистов. Однако религия оставалась для него священной – любая христианская конфессия… возможно любая религия вообще. Инспектор мог не одобрять некоторую часть ее внешнего блеска и оспаривать ее авторитет, однако уважение к ней составляло в его глазах часть человеческого достоинства.

– Не знаю, – ответил Питт, поглядев в окно на облачко дыма, поплывшее назад мимо окна, как только поезд тронулся с места.

Нужный дом на Холл-роуд они нашли, когда было уже за полдень. Его по-прежнему занимала группа художников и писателей. Из какого количества людей она состояла, сказать было трудно… Вместе со взрослыми там жили и несколько детей. Все они были одеты на богемный манер, совмещая в своем костюме различные стили – в том числе даже восточный, неожиданный в этом тихом и очень английском пригороде.

Главенство в этой компании приняла на себя высокая женщина, назвавшаяся просто Морган и ответившая на вопросы Питта:

– Да, Доминик Кордэ некоторое время жил здесь, однако это было несколько лет назад. Увы, не имею представления о том, где он сейчас находится. Мы ничего не слышали о нем, после того как он уехал отсюда.

По лицу ее, наделенному широко посаженными глазами и полными губами, скользнула легкая тень. Густую копну ее распущенных светлых волос украшала похожая на корону зеленая лента.

– Меня интересует прошлое, а не настоящее, – пояснил суперинтендант. Заметив, что Телман исчез в недрах коридора, он предположил, что тот, как и было заранее обговорено, отправился переговорить с другими обитателями.

– Почему бы это? – Женщина посмотрела ему в глаза. Когда Томас вошел, она работала над стоявшей на большом мольберте картиной. Это был автопортрет: лицо ее на холсте выглядывало из листвы, а тело наполовину скрывалось за ней. Картина показалась Питту загадочной и в известной мере даже прекрасной.

– Потому что недавние события сделали необходимым, чтобы я узнал, что происходило с несколькими людьми, дабы в преступлении не обвинили неповинного человека, – дал он уклончивый и не до конца правдивый ответ.

– И вы хотите обвинить в этом преступлении Доминика? – предположила его новая знакомая. – Но я не стану помогать вам. Мы не рассказываем чужим друг о друге. Наш образ жизни и наши трагедии вас не касаются, суперинтендант. Здесь не было совершено никаких преступлений. Ошибки, возможно, и были, однако это наше дело – исправлять их или нет.

– A что, если я пришел за тем, чтобы оправдать Доминика? – парировал Томас.

Морган внимательно посмотрела на него. Она была хороша какой-то дикарской красотой, и хотя ей было далеко за сорок, нечто в ней еще сохраняло память неизжитого юношеского бунтарства. В чертах ее лица не было мира. Интересно, в каких отношениях эта дама состояла с Домиником? Они отличались друг от друга во всем, в чем только возможно, и тем не менее за последние несколько лет Кордэ полностью переменился. Быть может, в то время, когда он находился здесь, они с ней каким-то образом дополняли друг друга… Тогда он не знал покоя и полноты, и она могла помогать ему в нужде.

– О каком преступлении идет речь? – спросила художница, остановив на полицейском ровный и почти немигающий взгляд своих блестящих глаз.

Питту даже пришлось напомнить себе, что допрос ведет он, а не она. Запустив руки в карманы, суперинтендант постарался расслабиться. При своей лохматой шевелюре, съехавшем набок галстуке и полных всякой всячины карманах, он не казался настолько чужим в этом доме, как Телман.

– Однако Кордэ жил здесь какое-то время? – повторил Томас свой вопрос.

– Да. У меня нет причин отрицать это. Однако мы не делали ничего такого, что может заинтересовать полицию. – Его собеседница поджала губы. – Мы ведем здесь самую обыкновенную жизнь. Единственное, что в нас есть необычного, – так это то, что мы живем в этом доме всемером и с детьми, и все в какой-то мере являемся художниками. Мы ткем, рисуем, ваяем и пишем.

– И Доминик тоже занимался каким-то из ис кусств? – уточнил Томас с недоверием. Он и представить не мог, чтобы его родственник мог обладать каким-то талантом.

– Нет, – не сразу ответила Морган, словно бы на какой-то момент допустив такую возможность, но потом отклонив ее. – Но вы так и не сказали мне о том, какое преступление расследуете и почему я должна отвечать на ваши вопросы.

В коридоре прозвучали чьи-то шаги. Они замедлились, а потом продолжились снова.

– Не сказал, – согласился суперинтендант и снова вернулся к своей теме: – Здесь произошло нечто такое, что причинило Доминику страшную боль, по сути дела привело его в отчаяние. Что с ним случилось?

Собеседница его колебалась. Нерешительность читалась в ее глазах.

Полицейский ждал.

– Одна из нас умерла, – проговорила наконец художница. – Мы все были в таком расстройстве… Она была молода, и мы очень ее любили.

– И Доминик?

Женщина опять немного помолчала, прежде чем ответить. Питт понимал, что она взвешивает, что именно можно ему сказать и какую часть истины можно скрыть, не намекнув ему на другие, более тайные предметы.

– Да, – проговорила она, по-прежнему не отводя от Томаса взгляда своих необычайных, голубых и ослепительно-ярких глаз.

Не то чтобы он не поверил ей, однако у него не возникло сомнений в том, что ответ ее укрывает нечто недоговоренное и очень важное.

– Как она умерла? – Суперинтенданту было понятно, что он не сможет определить, сказала Морган ему правду или нет, однако он мог также расспросить ее соседей и отправить запрос в местный полицейский участок. Запись о таком событии не может не сохраниться. – И как ее звали?

Неудовольствие читалось на лице художницы, в посадке ее плеч и в длинной линии спины.

– Зачем вам это знать? – скривилась она. – Какое отношение этот факт может иметь к вашему нынешнему расследованию? Эта грустная молодая девушка никому не причинила зла. Пусть почиет с миром!

Питт уловил в ее голосе нотку трагедии и настороженности. Если она не скажет, придется выяснять это самостоятельно. Особого труда это не составит, однако придется потратить время.

– Произошла еще одна трагедия, мисс Морган, – проговорил он серьезным тоном. – Умерла еще одна молодая женщина.

На лице его собеседницы проступило потрясение, как если бы он ударил ее. Казалось, что она едва верит собственным ушам.

– Еще одна… Как? – Художница уставилась на него. – Что… что случилось? Я не допускаю и мысли, что это мог быть…

На самом деле она вполне допускала эту мысль, что запросто читалось на ее лице.

– Полагаю, вам следует рассказать мне о том, что здесь произошло, – настаивал Томас.

– Я уже сказала вам. – Женщина стиснула кулаки. – Эта девушка умерла.

– По какой причине? – надавил он на нее еще сильнее. – Либо вы все расскажете мне, мисс Морган, либо я проведу надлежащие расспросы и выясню это в местном полицейском участке, у врача, в церкви…

– От передозировки опия, – недовольным тоном проговорила художница. – Она принимала его для сна, но однажды вечером выпила слишком много.

– А сколько ей было лет?

– Двадцать. – Собеседница позволила ему осознать этот факт – и, еще только делая это, поняла, что проиграла.

– Почему? – спросил суперинтендант неторопливо. – Прошу вас, не заставляйте меня вытягивать из вас всю историю, мисс Морган. Я так или иначе получу ответ. Процесс может занять больше времени, но это ничего не изменит.

Художница отвернулась, вглядываясь в яркие краски своей картины, в изображенные на ней цветы и листья. Когда она заговорила, голос ее зазвучал негромко и напряженно:

– Мы привыкли верить в то, что для того, чтобы любовь была подлинной, пребывала в своей высшей и благороднейшей форме, она должна быть свободной, не стесненной никакими границами или связями, любыми… любыми препятствиями, противоречащими ее воле и искренности. Я по-прежнему верю в это.

Питт ждал. Просившиеся на его губы конструктивные аргументы были здесь неуместны.

– Мы пытались воплощать в жизнь этот принцип, – продолжила женщина, чуть склонив голову, так что свет заиграл на ее волосах цвета едва начинающей созревать пшеницы. – Но не все среди нас были достаточно сильными. Любовь подобна бабочке. Если сжать руку, она погибнет!

Морган стиснула кулак. У нее были удивительно сильные руки, с широкими пальцами, испачканными зеленой краской. Затем она разжала ладонь:

– Если ты кого-то любишь, будь готов отпустить его!

Она с вызовом посмотрела на Питта, ожидая его возражений.

– Ну а вы оставите собственного ребенка, если он надоест вам или помешает интересным занятиям? – поинтересовался тот.

– Нет, конечно нет! – резко воскликнула она. – Это совершенно другое дело!

– Я так не считаю, – возразил полицейский вполне серьезно. – Если человек пришел и ушел по своему желанию – это про удовольствие. А любовь – это когда ты подчас делаешь нечто трудное для себя, расходуешь свое время и чувства ради кого-то другого, и если это прибавляет ему счастья, то ты прибавляешь его и себе.

– Звучит как-то помпезно, – заявила художница. – Надо полагать, вы женаты.

– Вы не одобряете брак?

– Я считаю его излишним.

– Спасибо за снисхождение.

Морган вдруг рассмеялась. Смех осветил ее лицо, сгладил его острые углы и сделал ее еще более прекрасной. Но затем он мгновенно исчез, оставив ее печальной и настороженной, как и прежде.

– Ну, некоторым брак безусловно необходим, – неохотно согласилась она. – Той же самой Дженни. Ей не хватило сил отпустить Доминика, когда пришло время.

– Она наложила на себя руки… – догадался суперинтендант.

Женщина вновь отвернулась:

– Быть может. Но кто знает…

– Доминик в этом не сомневался, вот почему он обвинял себя и в отчаянии бежал отсюда. – Питт не сомневался в том, что слова его как минимум близки к истине. – Он не мог жениться на ней?

– Он не мог жениться сразу на них обеих! – проворчала мисс Морган презрительным тоном, бросив на него гневный взгляд. – Дженни не смогла примириться с необходимостью делить его. Она была…

Женщина смолкла и отвернулась.

– …беременна, – договорил за нее Томас. – И очень ранима. Она больше нуждалась во внимании к себе, чем явившаяся по прихоти и ушедшая столь же эгоистично.

Он вспомнил Шарлотту – с острой и всеобъемлющей лаской.

– Она начала понимать, что любовь есть обязательство, – добавил полицейский невозмутимым тоном. – Что надо давать обещания и сдерживать их, быть там, где ты нужна, удобно это тебе или нет. Она стала взрослой… в отличие от всех вас. Вы были заняты игрой. Бедная Дженни…

– Это нечестно! – воскликнула художница раздраженным тоном. – Вас при этом не было! И вы ничего не знаете о том, что случилось!

– Мне стало известно, что Дженни нет в живых, как вы только что это сказали, и я знаю, что Доминик глубоко прочувствовал тяжесть своей вины, потому что мне известно, куда он пошел от вас.

– И куда же именно? – потребовала у него ответа Морган. – С ним сейчас все в порядке?

– А вам не все равно? – приподнял брови Питт.

Рука женщины дернулась назад, как если бы ей хотелось отвесить ему пощечину, однако она не посмела этого сделать. «Не ты ли та, другая?» – подумалось ему. Впрочем, наверное, все-таки это была не она.

– А Юнити Беллвуд здесь бывала? – спросил суперинтендант вместо этого.

На лице его собеседницы отразилось полное недоумение:

– Никогда не слыхала этого имени. Не та ли это девушка, которая погибла на сей раз?

Невзирая на все старания, в голосе ее слышалась нотка печали, а возможно, и вины.

– Да. Только она не кончала с собой. Ее убили. И она также была беременна, – рассказал Томас.

Художница потупилась:

– Жаль. Я поставила бы все что угодно, на то, что он впредь не допустит ничего подобного.

– Возможно, он и ни при чем. Пока не знаю. И спасибо за откровенность.

– У меня не было выбора, – отозвалась женщина недовольным тоном.

Полицейский улыбнулся, шутливо и победоносно.

Домой он явился поздно. Инспектор Телман смог добавить лишь немногое к составленному им представлению о компании, собравшейся на Холл-роуд. В этом доме поселилась горстка людей, искавших некую разновидность свободы, которая, по их мнению, должна была принести им счастье. Однако свобода эта, наоборот, наделила их смятением и трагедией.

Они изменили по крайней мере часть своих обычаев, но не пожелали признать ошибку или отречься от вздорной мечты. О Дженни вспоминали нечасто. Телман узнал о ней от одного из детей, не особо молчаливого десятилетнего парнишки, слишком заинтересовавшегося мрачными историями лондонского Уайтчепела, в обмен на кое-какую фактическую информацию о собственном, на его взгляд, нудном окружении.

– Развратники, – с осуждением проговорил инспектор. – Причем безо всякой причины. Вот если б они были бедными или невежественными…

Он с великим сочувствием относился к старым, больным или бедным, хотя редко кому открывал свои чувства. Однако от тех, кого этот человек ставил выше себя, или тех, кто считал себя таковым, он ожидал высокой нравственности, и если ее не обнаруживалось, относился к таким людям с презрением.

– Никакого почтения, – добавил он. – Никакой благопристойности.

Сидя в поезде на обратном пути, Питт всю дорогу размышлял над тем, что скажет Шарлотте. Она обязательно спросит его, где он был. Все, что имело какое-то отношение к Доминику, воспринималось ею с особым вниманием. А поступок Кордэ по отношению к Дженни никакого оправдания, по сути дела, не имел. То, что, по мнению их компании, она могла бы жить, деля его с другой женщиной, оправданием служить не могло. Доминик был в два раза старше нее, и уже был женат на Саре и превосходно знал, что подобная свобода ни к чему хорошему не ведет. Он был здесь таким же недалеким и увлекающимся, как и в те времена, когда жил на Кейтер-стрит, ловя удовольствия там, где они предоставлялись, и не пытаясь предусмотреть их последствия.

Могут ли люди действительно преобразиться? Конечно, это возможно. Однако насколько вероятна такая возможность?

Томаса снедало холодное уныние, потому что частью своей души он хотел думать, что в этом деле снова замешан Доминик… тот самый Доминик Кордэ, каким он знал его прежде. Причем Кордэ был куда более вероятным кандидатом в убийцы, чем Рэмси Парментер… сухой, аскетичный, измученный интеллектуал Рэмси, полный сомнений и аргументов, добивающийся бессмертия при помощи головоломных теологических построений и толкований.

В пути Телман держался неразговорчиво. Он познакомился с возмутившим его мирком и нуждался в одиночестве, чтобы обдумать это.

Едва за Питтом закрылась входная дверь его дома, Шарлотта приступила к расспросам.

– Да, – ответил он, снимая пальто и следуя за женой в гостиную. Хозяйка дома была настолько озабочена, что даже не прикоснулась к нему, позволив самостоятельно повесить пальто и шарф.

– Ну и как? – спросила она, поворачиваясь к супругу. – Что произошло? Что ты узнал?

– Я проделал долгое путешествие и хотел бы выпить чашку чая, – проговорил полицейский, задетый ее прытью. Прежняя симпатия жены к Доминику никуда не исчезла.

Шарлотта удивилась:

– Грейси уже поставила чайник. Сейчас принесет. Может, хочешь чем-нибудь перекусить? У меня есть свежий хлеб и холодная баранина.

– Нет. Спасибо тебе. – Томас поступал невежливо и понимал это. Но что сказать ей о ее зяте? Если он скажет неправду и Кордэ окажется виноватым, она будет сердиться из-за его нечестности. – Я нашел дом, в котором жил Доминик до того, как поселился в Айсхауз-вуд.

– Айсхауз-вуд? – переспросила молодая женщина. – Ты не рассказывал мне об Айсхауз-вуд. Где же находится это жуткое место, этот ледяной дом[15]?

– В Чизлхерсте. И он отнюдь не хорош. Хотя мог бы показаться красивым, если бы не пребывал в таком пренебрежении.

Питт опустился в кресло возле огня и протянул к нему ноги; Шарлотта осталась стоять. Она посмотрела на мужа сверху вниз:

– Томас! Что случилось? О чем ты не хочешь рассказать мне?

Суперинтендант был слишком поглощен гневом и нерешительностью, чтобы улыбнуться этому образчику логики.

– Что тебе удалось узнать о Доминике? – Интонация миссис Питт сделалась резче, и за нею угадывался страх.

Полицейский повернулся лицом к жене. День заканчивался, и на лице ее также были заметны признаки усталости. Румянец на них несколько поблек, а из волос высунулись заколки. Она была слишком занята, чтобы привести себя в порядок к его возвращению. Тревога была явным образом написана на ее лице, в тонких морщинках около глаз, в тенях под ними, в напряженно сомкнутых губах…

Томас слишком любил ее, чтобы остаться неуязвимым. А потому, презирая себя, ответил:

– Он жил в большом доме в Мейда-Вейл вместе с несколькими другими людьми. Они исповедовали любовь без обязанностей… в стиле «живи как хочешь». Там он имел двух любовниц. Одной из них была девушка по имени Дженни, двадцати лет… – Он заметил, как супруга вздрогнула, но не стал останавливаться: – Он сделал ей ребенка. Оставшись в одиночестве, она испугалась. И не захотела делить его с другой. Сам он не сделал выбор между ними. Дженни приняла большую дозу опиума и умерла. Понимая свою вину, Доминик в отчаянии бежал оттуда… в Айсхауз-вуд… где его, на пороге самоубийства, и обнаружил Рэмси Парментер.

– Бедный Доминик, – негромко проговорила миссис Питт. – Должно быть, ему уже казалось, что в жизни ничего больше не осталось…

– Ну да, для Дженни и ее ребенка действительно ничего не осталось! – немедленно огрызнулся ее муж.

Его внезапно одолел гнев. Эта бесцельная, жуткая трагедия казалась ему непереносимой. A теперь тот же самый Доминик в священническом воротничке уверяет таких, как Алиса Кэдуоллер, пожилых леди, в том, что он является пастырем слабых и невинных душ! Не говоря уже о Вите Парментер, которая видит в нем силу и совесть дома. И одни только небеса знают, как относилась к нему Юнити Беллвуд. И вот теперь Шарлотта, лучше всех прочих знающая, каков он есть, которая видела, как он бьет ее собственную сестру, вместо того, чтобы отнестись к нему с презрением и пожалеть Дженни, говорит: «Бедный Доминик!»…

Миссис Питт побледнела как мел:

– Ты говоришь страшные слова, Томас!

Она дрожала.

Грейси открыла дверь, держа в руках поднос с чаем.

– Страшны не слова, а поступок. – Полицейский уже не мог остановиться. – Я не хотел тебе это говорить, ты сама напросилась.

– Но ты сказал их! – обвинительным тоном проговорила его супруга, уже не громко, но очень спокойно, с обидой и раздражением. – Ты хотел, чтобы я узнала о том, что Доминик совершил насколько мерзкий, не подлежащий забвению поступок.

Это было правдой. Томас хотел, чтобы она узнала это. Он хотел разбить то ложное, идеализированное представление, которое составилось у нее о Кордэ, чтобы увидела его таким, каким приходится видеть этого человека ему, Питту: настоящим, недалеким, эгоистичным, томимым виной… но надолго ли? Достаточно для того, чтобы перемениться… или же нет?

Грейси опустила поднос на стол. Она была похожа на испуганного ребенка. Другого дома, кроме этого, девушка не знала и потому терпеть не могла редко случавшихся в нем ссор.

Шарлотта повернулась к ней:

– Спасибо. Пожалуйста, разлей чай. Увы, мы получили довольно неприятные известия о моем зяте, мистере Кордэ. Надеюсь, эти новости не верны, однако как знать…

– Ох, – пискнула горничная. – Простите.

Хозяйка попыталась улыбнуться девушке:

– На самом деле мне не стоило так расстраиваться. Я довольно давно знаю его, и подобные вести не должны бы удивлять меня.

Она проследила за тем, как Грейси разливает чай, и после недолгой нерешительности подала чашку Томасу.

– Спасибо, – поблагодарил тот.

Поставив чашку рядом с Шарлоттой, служанка вышла.

– Ты, я думаю, считаешь, что он был отцом ребенка Юнити и убил ее, потому что она занялась шантажом, – без обиняков заявила миссис Питт.

– Знаешь что, ты не имеешь права так говорить, – возразил суперинтендант, ошеломленный этим несправедливым наветом. – Я не делал подобных выводов. У меня нет доказательств, указывающих на то, кто из них убил Юнити, как нет и надежды получить какие-либо практические свидетельства самого преступления. Все, что я могу сделать, – это побольше узнать о каждом из них и надеяться на то, что вскроется обстоятельство, которое докажет чью-то вину или оправдает одного из них. Чего ты от меня хочешь… чтобы я заранее оправдал Доминика?

Его жена отвернулась:

– Нет, конечно нет. Я сержусь не на то, что ты узнал все это, но из-за того, что тебе это приятно. Я хочу другого, хочу, чтобы ты чувствовал себя столь же несчастным, как и я сама.

Шарлотта распрямилась и стала спиной к нему напротив темного окна.

Понимая, что она имеет в виду, полицейский ощутил некоторую отстраненность; и все же мрачный и холодный голосок в его душе твердил, что будет доволен, если убийцей окажется Доминик.

Спал Томас очень скверно и проснулся поздно. Спустившись вниз, он застал в кухне Телмана, попивающего чай и занятого разговором с Грейси. Заметив вошедшего начальника, инспектор, чуть покраснев, вскочил.

– Ешь спокойно, – распорядился Томас. – Я не намерен выходить из дома без завтрака. А где миссис Питт?

– Наверху, сэр, – ответила служанка, не отводя от него глаз. – Перебирает простыни.

– Понятно. Спасибо. – Хозяин дома сел за кухонный стол.

Положив ему овсянки, Грейси поставила на огонь сковородку для копченой рыбы. Томас хотел сказать девушке что-нибудь утешительное, уверить ее, что эта размолвка не затянется надолго, однако так и не смог придумать ничего подходящего. Даже после того, как через полчаса оставил дом, так и не поднявшись наверх, чтобы переговорить с Шарлоттой.

Он отослал Телмана изучать все, что можно найти о прошлом Мэлори Парментера, о его переходе в католичество, a также о его личных привычках и знакомствах.

Сам же суперинтендант обратился к исследованию прошлого Юнити Беллвуд и провел безрадостную субботу, нарушая отдых людей, более тесно знакомых с нею. Получив ее предыдущий адрес от Рэмси Парментера, он направился к дому в Блумсбери, находившемуся менее чем в пятнадцати минутах от его собственного жилья. Томас шел быстро, широким шагом, не обращая внимания на соседей, погруженный в собственный гнев и несчастье.

В доме, куда он пришел, царил дух, не столь уж отличный от того, который присутствовал в Мейда-Вейл. Здесь также были развешаны на стенах картины, а в шкафах и на столах стопками стояли книги – все дышало преднамеренно подчеркнутой индивидуальностью. Его без любезностей встретил бородатый мужчина лет примерно пятидесяти, признавший, что, да, Юнити Беллвуд проживала здесь три или четыре месяца назад, после чего отправилась в какое-то неведомое ему место.

– Как долго она здесь жила? – спросил Питт. Он не собирался допустить, чтобы от него отделались как от досадного недоразумения, портящего тихое субботнее утро, когда люди отдыхают и не желают якшаться с незнакомцами.

– Два года, – ответил мужчина. – Она занимала комнаты наверху. Теперь их сдали милой молодой паре из Лестершира. Обратно сдать их ей невозможно, а других у меня нет.

Он бросил на полицейского задиристый взгляд. Отношение этого человека к Юнити было очевидно.

Томас прессовал его до тех пор, пока тот не взорвался, a потом отправился расспрашивать остальных жильцов дома, формируя в своих мыслях образ Юнити, не слишком много добавлявший к тому, что он уже знал. Несмотря на выдающиеся академические успехи, ее надменность и неистовый характер вызывали в людях двойственное отношение. Ею восхищались настолько бурно, что видели в ее смерти личную и общую утрату. Она демонстрировала великую отвагу в борьбе со всякого рода угнетением, ханжеством и фанатизмом, с узколобыми и несправедливыми законами и прочими налагаемыми на разум ограничениями, которые стремятся подавить чувства и ограничить подлинную свободу мысли и идей. Питт угадывал в этом образе отголоски стремления Морган к благородной и свободной любви.

Ненавидевшие ее завидовали и боялись. Да, были люди, которые боялись ее. Мисс Беллвуд разрушала то, что они знали. Она угрожала их душевному миру и будоражила их разум.

Из рассказов тех, кто восхищался ею, и тех, кто ее презирал, равным образом следовали постоянное стремление к манипуляции людьми, стремление к власти и желание пользоваться ею ради самой власти.

Суперинтендант вел свое расследование до темноты. Спина его болела, и он чувствовал страшную усталость и голод, однако ему удалось обнаружить лишь немногое из того, о чем он не мог бы догадаться. Больше тянуть с возвращением домой было невозможно. Питт прошел по Говер-стрит, миновал перекресток Фрэнсис-стрит и Торрингтон-плейс… Ноги его уже ныли. Быть может, поэтому он шел все медленнее?

Легкая дымка окружала в сыром воздухе тонкий новый полумесяц, повисший над голыми ветвями деревьев. Возможно, заморозки еще не закончились… Что сказать Шарлотте? Сегодня утром она была настолько сердита, что даже отказалась сойти вниз, для того лишь, чтобы не говорить с ним.

Неужели она настолько симпатизирует Кордэ… даже теперь? Доминик был частью ее прошлого, которого Питт никогда с нею не разделит, ибо все это произошло до его знакомства с Шарлоттой. Кордэ был частью той жизни, для которой она была рождена, жизни, не испытывающей недостатка в деньгах и прекрасных платьях, не ношенных до нее тетей Веспасией или подаренных Эмили. Жизни, включавшей приемы и танцы, суаре, театр и собственный выезд вместо кеба в тех редких случаях, когда оставляешь дом. Жизни в модных кругах, не требовавшей пояснений и не заставлявшей скрывать тот факт, что твой муж собственным трудом зарабатывает на жизнь, а в твоем доме живет всего одна служанка и нет мужской прислуги. Жизни в мире досуга. Но и жизни в мире праздности, мире поиска мелких занятий, для того только, чтобы заполнить ими свой день и вечером ощутить недовольство собой. Даже Доминик устал от такой жизни и со страстью обратился к делу трудному и способному занять всю его жизнь. Именно это и восхищало в нем Шарлотту – не симпатичное лицо, не личное обаяние или общественное положение. У него не было общественного положения.

Она сказала: «Бедный Доминик». Но хотел ли он услышать от нее сказанное в той же манере: «Бедный Томас»?

Никогда! От этой мысли у полицейского заныло под ложечкой.

Обогнув угол, он свернул на Кеппель-стрит. До двери дома осталась сотня ярдов. Питт прибавил шагу, свернул к ступенькам своего крыльца и открыл входную дверь. Он будет вести себя так, как если бы ничего не произошло.

Свет горел. Но не было слышно ни звука. Шарлотта не могла быть вне дома. Или он ошибается?