Семейная тайна (сборник) Карпович Ольга

Что, в сущности, произошло?

Он сказал ей, что она изменилась, упрекнул в черствости, а она не сдержалась и вскользь упомянула об их прошлом, о чем поклялась самой себе никогда не вспоминать.

Ну и что?

Что бы там ни было когда-то между ними, прошло уже двадцать лет.

Двадцать лет. Господи…

Впервые она услышала об Андрее в семнадцать.

Она тогда только поступила на юридический факультет МГУ, и отец, все еще не смирившийся с тем, что старшая дочь не захотела пойти по его линии, неизменно хмурился, когда ей случалось упомянуть что-то об учебе. Но в тот октябрьский день – кажется, это была пятница – Алексей Михайлович явился к ужину на удивление веселым, едва ли не напевающим. Он чмокнул в золотистые упругие локоны шестилетнюю Нику, взъерошил Максу на макушке волосы, на ходу приобнял уже сидевшую у стола Сашу за плечи и, опустившись на свое место, сказал матери, разливавшей по тарелкам борщ:

– Ты не представляешь, кто мне написал!

– Мм… Кто? – не слишком заинтересованно спросила Лидия Сергеевна.

– Галина! – торжественно провозгласил отец.

Мать неловко перехватила половник, черенок вдруг выскользнул из пальцев. Половник упал в супницу, багровые брызги борща полетели прямо на отцовскую белую рубашку.

– Лида, ну, елки зеленые! – рыкнул Алексей Михайлович.

– Ой, прости, Алешенька! – тут же подхватилась мать. – Сейчас принесу чистую.

– Да черт с ней, высохнет, – отмахнулся отец. – После обеда сменю, я голодный, как собака. Так вот, я говорю: Галина мне написала, помнишь ее?

– Нет, – коротко отозвалась мать, поджимая губы.

– Ну, Галка Каляева, однокурсница наша, остроносенькая такая. Помнишь?

Мать, не глядя на него, пожала плечами, шлепнула по руке Веронику, тянувшуюся к вазе с конфетами, а Максу в тарелку отправила огромный сметанный – айсберг.

– Ты представляешь, ее сын Андрей, оказывается, сейчас в Москве учится, в Первом меде. Вот молодец парень, а? Ровесник нашей Сашки.

– Ровесник? – переспросила Лидия Сергеевна. – Как это она так быстро обернулась? Когда мы поженились, у нее, кажется, еще и не было никого.

– А, значит, вспомнила Галку, – торжествующе проговорил отец. – Ну, слушай, я подробностей не знаю… Она вроде бы вскоре после окончания института за Новикова вышла, с параллельного потока. Он давно по ней вздыхал. Но не о том речь. Так вот, сын ее, Андрей, значит, на первом курсе сейчас. Она просит поспособствовать ему там, в дальнейшем – с кафедрой, с ординатурой. Надо бы присмотреться, что за парень. Давай на обед его к нам позовем, познакомимся, а там видно будет.

– Как скажешь, – кротко отозвалась мать, но по ее поджатым губам Саша поняла, что Лидии Сергеевне почему-то идея пригласить к ним Андрея, сына какой-то там Галки, крайне не понравилась.

Однако перечить отцу мать не решилась, и в ближайшее воскресенье Андрей появился у них дома.

И он был… удивительный.

Его лицо поначалу показалось Саше совершенно обычным, неприметным – пшеничные пряди спадают на лоб, нос некрупный, прямой, твердая линия рта. Особенным ростом или статью он тоже не отличался – лишь на пару сантиметров выше вечной «дылды» – Саши.

Но стоило ему улыбнуться…

Эта улыбка, искренняя, обаятельная, как будто озаряла все лицо каким-то внутренним светом. И становилось вдруг видно, как красиво это обыкновенное лицо, какие синие теплые и лучистые глаза у этого человека. Улыбка подкупала, располагала к себе. И редко кто мог сдержаться и не разулыбаться Андрею в ответ. Саша же, однажды увидев эту улыбку, обращенную к ней, поняла, что пропала. Совсем пропала, со всеми потрохами. Что ей больно дышать и почему-то хочется плакать, и смеяться, а больше всего – подойти к этому почти незнакомому парню, уткнуться ему в плечо, почувствовать, как он улыбается вот так – ей в волосы, и как ей от этого становится тепло и спокойно.

Только вот…

Влюбленная Саша Воронцова, страшненькая отличница, на которую за семнадцать лет ее жизни ни разу не обратил внимания ни один парень, – это было унизительно, стыдно и жалко. И Саша намеренно выпрямилась во весь рост, скроила самую ледяную надменную мину, на которую только была способна, и заставила себя весь обед смотреть сквозь Андрея, сквозь эту удивительную улыбку, золотыми солнечными лучами пронизывавшую воздух в гостиной.

Он еще попытался заговорить с ней после обеда, что-то спросил про институт – нравится ли ей учиться или что-то в этом роде. И Саша ухитрилась выстроить довольно ядовитый ответ: ей, мол, очень нравится учиться, именно поэтому она не может тратить время, отведенное на домашние задания, на пустые беседы с какими-то провинциалами. Андрей вытаращил на нее свои бездонные небесно-синие глаза, отступил на шаг и примирительно вскинул ладони – вот как сегодня:

– Ладно, ладно… Я понял. Прости. Больше не побеспокою.

И он снова улыбнулся, кажется, приняв ее за чокнутую.

Господи, как же ей хотелось тогда удрать в свою комнату, спрятать голову в подушку и завыть от несоответствия собственных глупых фантазий суровой действительности!

С того дня Андрей как-то незаметно вошел в жизнь их семьи.

Отец, побеседовав с ним в кабинете, счел его парнем толковым и вскоре всерьез решил взять Новикова под крыло. Он звонил знакомым профессорам из меда, выбивая для Андрея должность на интересовавшей его кафедре, устраивал для него во время практики место в санатории, просматривал его курсовые работы и, если было нужно, давал советы. Мать стоически выносила постоянные рассказы отца об успехах Андрея и лишь изредка выдавала что-нибудь вроде:

– Удивительно, Алеша, я никогда не думала, что в тебе вдруг проснутся отцовские чувства по отношению к чужому мальчику. Мне казалось, ты успехи и неудачи своих собственных детей всегда воспринимал гораздо спокойнее.

– Лида, не мели чепухи! – обрывал отец. – Никто из моих, к сожалению, мое дело не продолжит, а Андрей – толковый парень, на него я могу рассчитывать в будущем.

– А Максюша? – ревниво спрашивала мать.

– Кто? Да ты посмотри на него! – рявкал отец. – Твой Максюша из двоек не вылезает, в прошлом месяце опять в детскую комнату милиции вызывали. Ты такого будущего желаешь нашей медицине? Я – нет!

– Вот и взялся бы за него, – моргала мать, – поговорил бы, посоветовал. Может, подсказал бы что-нибудь по-отцовски. Чем на этого время тратить…

– Ты – мать! Воспитывать – твое дело! – обрывал отец. – А со своими делами я сам разберусь.

Быть безответно влюбленной в Андрея Новикова оказалось тяжело. Выбросить его из головы не представлялось возможным. Он появлялся то там, то здесь, то в разговорах отца, то встречался Саше в санатории – он подрабатывал медбратом, – то заходил за чем-нибудь к ним домой. Он быстро избавился от своей забавной провинциальности и стал почти неотличим от коренного москвича, только говор, чуть более мягкий, певучий, еще иногда выдавал его.

Андрей пользовался успехом у девушек, и Саша знала это. Отец несколько раз упоминал в разговорах – «Андрей и его подруга». Да и сама Саша однажды встретила его на Арбате с какой-то лахудрой с малиновыми губами.

Арбат! Кто вообще туда гулять ходит?

Одни неформалы и гости столицы.

Все эти подруги Андрея, девицы, поклонницы наполняли Сашу изнутри черным, едким, словно в груди у нее что-то дымило, отчего щипало в горле и слезились глаза.

Ревность к несбывшемуся – к тому, чего никогда не будет.

Наступили девяностые, и у отца начались проблемы на работе. Какой-то новоявленный «хозяин жизни» присмотрел лакомый кусок земли: чистое место, река, сосны, и от центра Москвы недалеко, самое место для элитного загородного клуба! – сунул кому-то взятку, и отцовский санаторий собрались закрывать.

Алексей Михайлович тогда резко похудел, не спал, стал еще раздражительнее, чем обычно. Он обивал пороги в Минздраве, писал какие-то прошения, обращался даже в правительство.

Мать глотала корвалол и прижимала к глазам вышитый носовой платок:

– Алеша, тебя же убьют!

Время было такое, что убить и в самом деле могли. Нет человека – нет проблемы, и за санаторий никто не вступится.

Но Воронцов в очередной раз проявил железную волю и способность добиваться того, чего хочет.

Санаторий удалось отстоять.

К счастью, потенциального основателя загородного клуба вскоре объявили в международный розыск, и он вынужден был пуститься в бега. Через несколько лет его подстрелили, кажется, где-то в Греции. А санаторий оставили в покое – даже, наоборот, выделили крупную государственную дотацию.

Алексей Михайлович на радостях устроил в санатории праздник. Приглашены были музыканты, вечером ожидался фейерверк. Больные, из тех, кто способен был передвигаться самостоятельно, стекались в украшенный зал в административном корпусе. Ограниченных в подвижности младший медперсонал привозил на каталках. По всему парку развесили бумажные фонарики, гирлянды, композиции из живых цветов…

Перед самым началом представления отец вспомнил вдруг про старинную беседку. Никому и в голову не пришло заняться ее украшением, а Воронцов со своим перфекционизмом не мог допустить, чтобы хоть один уголок парка остался обойденным празднеством.

Рабочих в последнюю минуту было уже не найти, и Алексей Михайлович выловил в курсирующей по залу толпе Андрея.

– Не в службу, а в дружбу, пойди там, в беседке, хоть огоньки какие-нибудь повесь! Осталась еще одна гирлянда невостребованная.

Андрей, с этой своей привычной, исполненной дружелюбия улыбкой, отозвался:

– Нет проблем, Алексей Михайлович, сделаем. Только мне бы помощника, чтоб подержать провод…

Отец быстро огляделся по сторонам и кивнул на Сашу, стоявшую чуть позади и угрюмо изучавшую носки собственных туфель.

Мать ради праздника настояла на том, чтобы она надела нарядное платье. «Отец столько вынес, а ты не удосужишься разделить с ним радость? Ты просто обязана пойти на торжество. И оденься хоть раз как человек!» Саша в этом идиотском белом атласе чувствовала себя крайне неуютно. Вырядили ее, как невесту! Как будто специально, чтобы подчеркнуть – вот она, наша неудачная старшая дочь, дылда и страхолюдина, полюбуйтесь!..

И еще Андрей, как назло, здесь, и она не может поднять на него глаза, потому что твердо уверена, что обязательно выдаст себя.

Отец кивнул на нее и сказал:

– Вот, Александру мою возьми к себе в помощницы. Она длинная, как раз дотянется.

Щеки у нее мучительно вспыхнули. Да что же это такое! Они как нарочно…

А Андрей взглянул на нее, улыбнулся так, что ноги у Саши подкосились, и попросил:

– Поможешь мне? Пожалуйста!

Конечно, она поможет. Разумеется!

Разве есть кому-то дело до ее жалких смешных постыдных чувств?..

Стоял май.

В санаторном парке повисли уже сиреневые сумерки, напоенные ароматом цветущей сирени. Огни фонарей размыто подрагивали в вечернем воздухе. Из главного здания долетали отдельные всплески музыки – там начал уже играть маленький джазовый оркестр.

Саша и Андрей добрались до беседки. Андрей легко вскочил на деревянную балюстраду и принялся, держа в зубах гвозди, работать молотком, укрепляя гирлянду лампочек. Саша, стоя внизу, держала в руках моток провода, осторожно разматывала его и протягивала Андрею освобожденный кусок. Иногда, перехватывая из ее рук гирлянду, он случайно касался пальцами ее ладони, и от этого нечаянного прикосновения в ее теле мгновенно выстреливал электрический разряд…

– Не могу дотянуться вот сюда, рук не хватает, – сказал Андрей через несколько минут работы.

Он как раз прилаживал последний гвоздь.

– Сможешь залезть, придержать провод? – попросил он. – И гвоздей еще, пожалуйста, подай – вон, из той коробки.

Саша сжала в ладони горсть маленьких обойных гвоздей, ухватилась рукой за колонну и тоже влезла на балюстраду.

Чертово узкое белое платье стесняло движения. Зачем только она пошла на поводу у матери?! Все равно из зала ее отослали, а трудиться здесь было бы куда удобнее в обычных джинсах. К чему здесь этот нелепый наряд? Разве что произвести впечатление на Андрея…

Ха-ха, очень смешно.

Она шагнула ближе к Андрею, вскинула руку, придерживая провод там, где он ее просил. Неловко пошатнулась на перилах – проклятые туфли!

Андрей, быстро отреагировав, удержал ее от падения, обхватив горячей рукой за талию. Он оказался вдруг совсем близко. Зрачки в синих глазах расширились, почти затопив радужку – это оттого, что в парке почти темно, правда же, да? Пшеничные волосы коснулись Сашиного виска. Надо же, мягкие… А она почему-то была уверена, что они жесткие, как проволока. Тонкие губы приоткрылись, опалили ее влажным дыханием и вдруг прижались к ее губам…

Если бы Андрей не продолжал удерживать ее, она точно рухнула бы прямо в траву.

Произошедшее было так неожиданно, немыслимо, непостижимо. Больше не легкие электрические разряды – настоящая молния, разящая и беспощадная, прошла через все тело. Задрожали руки, ослабели колени. Сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из горла прямо в его чуть обветренные, такие настойчивые и властные губы…

Жалкая старая дева! Впервые поцеловалась в двадцать один год – и немедленно сошла с ума.

Андрей прижимал ее к себе, не отпуская, не разрывая поцелуй. Перебирал легкими пальцами ее волосы, она чувствовала пробивавшуюся жесткую щетину на его подбородке. Его губы как будто расплавляли все ее предохранители, один за одним, разрушали тщательно выстроенную стену. Превращали ее в какое-то чужое, смятенное и дрожащее, неловкое, открытое и уязвимое существо…

«Нет ни одного шанса, что он в самом деле хочет всего этого со мной, – думала Саша, прижимаясь к Андрею, против воли отвечая на его поцелуй. – Ни единого… Встречаться, ходить на свидания, строить отношения. Со мной? Никогда. Смешно даже думать. Это просто… весна, приятный вечер, закат, музыка… Наверно, у него сейчас никого нет… Наверно, ему просто хочется с кем-то провести вечер… Пускай! Мне все равно – пускай! Даже если больше это никогда не повторится. Даже если завтра он обо мне и не вспомнит. Один раз – и все. Я согласна. Пусть только не размыкает рук!»

Она даже не заметила, как впились в плотно стиснутую ладонь мелкие обойные гвозди…

Только вечером, в своей комнате, через несколько часов после того, как Андрей все-таки разомкнул руки и посмотрел на нее как-то смущенно и неуверенно, а она, откашлявшись, пробормотала: «Пора идти. Отец ждет», рассмотрела на ладони множество мелких слегка кровоточащих царапин. И даже обрадовалась – это было неоспоримое доказательство того, что поцелуй действительно был, а не привиделся ей во сне.

Когда на следующий день Андрей встретил Сашу после занятий около первого гуманитарного корпуса МГУ, она задохнулась от неожиданности.

Конечно же, это ровным счетом ничего не значило.

Наверное, у него просто снова свободный вечер. И все-таки… Все-таки он стоял там, ждал ее, и солнце играло в его пшеничных волосах.

– Привет! – сказал он просто. – Ты не занята сегодня?

Саша чуть было не ответила что-то про подготовку к экзаменам. Но потом, прикусив язык, просто отрицательно помотала головой.

Они вышли к смотровой площадке.

Еще не запыленная свежая майская зелень рябила в глазах. Справа, на лыжном трамплине, трепетал на ветру укрепленный рекламный плакат.

Саша и Андрей остановились у парапета.

Гладкий мрамор перил холодил ладони. Внизу раскинулась Москва. Солнце пускало зайчики с крыши Лужников – теперь там по будням работал вещевой рынок. Тянулись вверх высотки.

– Сходим куда-нибудь? – предложил Андрей. – В кино? В кафе?

– Это же не свидание? – на всякий случай уточнила Саша.

Он чуть сдвинул брови в недоумении, а потом рассмеялся.

– Нет? О, ну, конечно, нет. Скажи мне, куда тебя обычно приглашают на свиданиях, чтобы я уж наверняка выбрал другое место.

«На каких еще свиданиях? – чуть было не ответила она. – Меня никто еще никогда никуда не приглашал».

Но смогла все же выговорить:

– В разные места. У меня нет каких-то особых предпочтений. Можно просто погулять.

В этот вечер Андрей снова поцеловал ее. В Нескучном саду, под деревом. Сашу снова колотила нешуточная дрожь. «Может быть, завтра у него опять будет свободный вечер? Может быть, если я не сделаю какую-нибудь глупость, он придет еще раз и сделает это снова?» – думала она.

Господи, она уже мечтала о повторении. Как глупо! Как унизительно!

Не хватало еще начать умолять!

Через две недели почти постоянных встреч, несвиданий и поцелуев стало ясно, что период незанятых вечеров у Андрея слегка затянулся. Наверно, все это вместе, а также абсолютно отключившаяся Сашина рациональность привели к тому, что оба они оказались однажды вечером в родительской квартире на Кутузовском проспекте.

В этой квартире, полученной отцом еще в советское время, почти никогда не жили. Алексей Михайлович иногда оставался здесь на ночь, если допоздна задерживался в Минздраве. Иногда родители ночевали здесь, если поздно вечером отправлялись в театр или в гости. У Саши, разумеется, были ключи – «если вдруг задержишься где-нибудь с подружками». На деле же она почти никогда не пользовалась этой возможностью, потому что мать, даже предупрежденная звонком, на следующий день все равно страдальчески поднимала брови и жаловалась, что всю ночь не сомкнула глаз, зная, что дочери нет дома.

– Неужели нельзя проявить немного понимания? – говорила она. – Если у тебя когда-нибудь будут дети…

«Если».

Ну, конечно!

В тот день неожиданно началась гроза.

Ни у нее, ни у Андрея не оказалось зонта. Занесло же их гулять по центру в такую погоду! Конечно, они насквозь вымокли, летели сломя голову, лавируя между машин, пробегая, кое-как заслонив головы руками, мимо помпезных сталинских зданий. А над головой грохотало, сверкало, и капли так и барабанили по макушкам и по спинам!

Тут-то Саша и вспомнила про ключи от квартиры, завалявшиеся в сумке, махнула Андрею: «За мной! Скорее!» – и понеслась сломя голову в один из дворов…

Они ворвались в квартиру, мокрые, тяжело дышащие.

Почему-то замерли в прихожей, глядя друг на друга. Тишина взрывалась в ушах тяжелыми ударами. А может, это с улицы доносились раскаты грома?

Андрей шагнул к ней, обхватил руками, опалил горячим дыханием. Его губы, чуть обветренные, горячие. Когда она успела привыкнуть к их прикосновениям? Уже не пугалась каждый раз, не замирала, превращаясь в каменное изваяние. Отвечала на поцелуи, прижималась крепче, пыталась даже скользить полуоткрытыми губами по линии его виска, щеки, подбородка, шеи.

Его руки…

Чуткие пальцы будущего хирурга. Что они такое творили, эти руки? Кто им разрешил так бесцеремонно пробираться под мокрую насквозь клетчатую рубашку, скользить по коже, гладить, нежно ласкать?

Они двинулись куда-то, не разжимая рук, не переставая соприкасаться губами, пальцами, телами. Под коленями оказалась кровать в родительской спальне, Саша потеряла равновесие и рухнула навзничь, увлекая Андрея за собой…

Потом она просто лежала, уткнувшись лицом в подушку, не смея поднять на него глаза.

Андрей вырисовывал кончиками пальцев какие-то замысловатые геометрические узоры на ее обнаженной спине.

– Так, значит, все эти бывшие, – нерешительно начал он, – которые водили тебя на свидания, в кино и в кафе…

– Их не было, – глухо сказала она.

Теперь ведь уже было все равно, да?

– Никого не было.

– Господи. Я идиот! – почему-то вдруг рассмеялся он.

Саша чуть повернула голову и смотрела на него из-под ресниц.

Какой он был красивый!

Не крупное, но сильное и жилистое тело. Тронутая бронзовым загаром кожа чуть поблескивала от пота на груди, на бедрах же оставалась молочно-белой.

– Ты казалась такой надменной, неприступной, – объяснил Андрей, качая головой. – Я четыре года боялся к тебе даже приблизиться. Почему-то уверен был, что у тебя наверняка есть парень. Какой-нибудь «папин сынок», из МГИМО или еще чего покруче. Думал, ты просто посмеешься надо мной: мол, на что это ты замахнулся, мальчик? В тот первый вечер, когда я поцеловал тебя, я потом чуть с ума не сошел. Решил, что ты нажалуешься отцу и он вышвырнет меня из санатория. А потом придет какой-нибудь лощеный хлыщ бить мне морду за то, что я посмел прикоснуться к его девушке. А ты даже разговаривать со мной не захочешь, будешь смотреть как на пустое место.

– Ты точно идиот, – улыбнулась Саша.

В груди творилось что-то странное. Сердце набухало, словно до краев наполненное горячей кровью, вот-вот готовое пролиться, выплеснуться насквозь.

– Ты мог бы меня спросить…

– Но мне это и в голову не приходило. Неужели ты с самого первого дня не понимала, что я влюбился в тебя, как последний болван?

Нет, она этого не понимала.

Она и сейчас боялась это осознать.

Получалось – они потеряли четыре года только потому, что не решались признаться друг другу.

Какая глупость!

И почему под сердцем так больно и трудно дышать?..

После того дождливого вечера Александра окончательно сошла с ума. Впервые в жизни она завалила экзамен – это на четвертом-то курсе! Отец рвал и метал:

– О чем ты только думаешь, моя дорогая? Ты не забыла, что собиралась после пятого курса в аспирантуру в США? Тебе всего год остался. Если ты не получишь диплом следующим летом, можешь забыть о Штатах…

Она уже забыла.

Забыла обо всем, кроме теплого дыхания Андрея, его сильных и таких нежных рук, его губ…

Саша оттаивала медленно, постепенно. Оказалось, что это невыносимо больно – когда из-под толщи льда вдруг медленно проступает живое, чувствующее, дышащее. Словно тончайшая плоть, чувствительная и ра-нимая…

Ей не сразу удалось поверить, что Андрей и в самом деле любит ее, что то, что есть между ними, – это всерьез, а не просто способ скоротать вечер. И, осознав это, она отчего-то испугалась. Ей так страшно было, что все закончится, сломается, а она, с этой обнаженной, оголенной душой, уже не сможет жить как раньше. И почему-то главным казалось, чтобы о том, что у них с Андреем происходит, не узнали родители. Она и сама не знала, почему так отчаянно скрывала свои отношения с Андреем. Ей казалось: едва только в дело вмешаются родители – все погибнет.

Андрей иногда со смехом спрашивал ее:

– Может, мы уже поступим как взрослые и признаемся во всем твоему отцу?

Но Саша отчаянно мотала головой – нет, ни за что!

Было и еще кое-что, невысказанное, – то, о чем она так и не смогла сказать Андрею.

Ее грядущее обучение в аспирантуре Чикагского университета.

Их факультет сотрудничал с этим университетом, и лучшие студенты могли получить право обучения в нем. Она подала заявку на этот курс еще два года назад, получив рекомендацию от научного руководителя. Отец, гордившийся ее успехами, уже оплатил первые два семестра обучения.

И вдруг…

Она ведь не знала, никак не могла предполагать, что с ней случится то, что случилось.

А теперь просто разрывалась на части!

Она не сказала Андрею об аспирантуре. Сначала – потому что не воспринимала их отношения всерьез, считала, что пара случайных встреч никак не повлияют на ее будущее. Потом – потому что не сказала вначале.

А теперь ей просто было страшно. Что Андрей не простит ей этой лжи, что решит – она с самого начала знала, что уедет, и их отношениям придет конец. Время отъезда приближалось, отец каждый день спрашивал ее, собрала ли она вещи, проверила ли все документы.

А Саша… Саша впервые в жизни просто закрывала глаза на то, что неизбежно должно случиться. «Все как-нибудь устроится, как-нибудь разрешится», – твердила она себе.

Может быть, ее остановят на границе, ссадят с самолета…

Может быть, в конце концов, у нее достанет мужества объявить родителям, что она никуда не едет.

Так или иначе, это была еще одна причина держать их отношения с Андреем в секрете.

Хранить все в тайне им удавалось чуть больше года. И это был самый странный, самый необычный год за всю ее жизнь. Тогда она сказала бы – самый счастливый, позже – самый беспечный, легкомысленный.

Их с Андреем тянуло друг к другу, как примагниченных. Едва оказавшись в одном помещении, они начинали испытывать эту силу взаимного притяжения, и окружающие в толк взять не могли, отчего так накалилась атмосфера: казалось, вот-вот – и сквозь комнату забьют сполохи молний! Им постоянно хотелось находиться рядом, разговаривать, смотреть, касаться друг друга…

И скрывать это, конечно, было мучительно.

Оставаясь равнодушными на людях, они выискивали любую возможность побыть наедине – и наброситься друг на друга, словно оголодавшие. В комнате общежития, где жил Андрей, когда удавалось сплавить куда-нибудь его соседа. В квартире на Кутузовском, договорившись заранее, что прогуляют в этот день свои занятия. У друзей, достаточно понимающих, чтобы поделиться жилплощадью, и – обязательное условие – не знакомых с родителями Саши. Они совсем сошли с ума, становились все более неосторожными. Было просто чудом, что за целый год их никто так и не застукал.

Но в конце концов это произошло.

Саша потом страшно корила себя: как она могла быть такой беспечной, выбросить из головы, что младший брат Макс теперь абитуриент медицинского института, а значит, ему так же даровано право оставаться иногда в квартире на Кутузовском – чтобы утром не опоздать на экзамен.

В тот вечер Макс открыл дверь своим ключом и застал их, полуодетых, раскрасневшихся, отскочивших друг от друга, как нашкодившие котята. Нахальный мальчишка смерил сестру и ее любовника насмешливым взглядом и протянул лениво:

– Вот оно что… А ты, Андрюха, я вижу, парень не промах. Это что же: страховка на случай, если папахен откажется брать тебя в санаторий интерном?

– Что ты несешь? – скривился Андрей. – Слушай, это все вообще не твое дело.

– Не мое, конечно, – лучезарно улыбнулся Макс. – Скорее, мамино и папино.

Саша знала, что Макс Андрея терпеть не мог. Ревновал, наверно, к тому, что отец столько внимания уделял чужому парню, считал, что тот ему дороже собственного сына. Еще и мать подливала масла в огонь. Надеяться, что Макс согласится не рассказывать родителям о том, что увидел, было нечего. И все же она попыталась:

– Максим, ты же понимаешь, папе совсем не нужно об этом знать. Держи язык за зубами, ладно?

– Ничего не могу гарантировать, – откровенно глумился Макс. – Доверие – очень важная вещь в семье. Я не могу так им пренебречь.

Она тогда просто сбежала из квартиры, утянув за собой Андрея.

Ясно было, что договориться с младшим братом не удастся. А значит – катастрофы не избежать.

У Саши внутри все сжималось от смутного тягостного предчувствия беды…

Андрей обнимал ее, осторожно целовал в висок, мягко увещевая, уговаривая: