Русские хроники 10 века Коломийцев Александр

1

Как наладился санный путь, поехал Олович в Киев. Повёз боярину прибыток с вотчины и мыто закупов. Вёз и княжье мыто с Городни, Дубравки и Ольшанки. Сами великие киевские князья мыто давно не собирали, на полюдье не ездили. Князь Владимир доверил собирать мыто с трёх селищ вотчиннику Брячиславу. За боярина мыто собирал управитель-огнищанин. Потому осенью вотчинные тиуны разъезжали по Дубравке и Ольшанке, как по боярской вотчине. Мыто собирать – труд тяжкий. Кто ж задарма трудиться станет? Князю княжье отдай. Отдай и не зарься. За своё, кровное, князь руки пообрывает. Потому за тяжкие труды тиунов, вотчинного управителя, самого боярина рассчитывались смерды. Смерды же, известно, народец подлый, глаз да глаз нужен. И подъездной княж, что княжий прибыток считает, и боярин требовали отчёта. Ехал огнищанин со списками, в коих и про урожай сказано, сколько чего собрано, и про недоимщиков. Возы нагрузил полнёхоньки. Всё в них было – свиные и скотские туши, битая птица, мёд, шерсть, холсты, простые и белёные, шкуры. Всего было вдоволь, да знал заранее – мало. Терем боярский стоял на Щековице, рубленый, двухъярусный со множеством клетей внизу, чистых светлиц, горенок наверху.

Возы боярин осматривал своим глазом. Дородный, сытый, краснолицый, ходил в распахнутом кожухе от саней к саням, тыкал пальцем в туши, поднимал за лапы птицу. Рядом семенил длинный и худющий ключник. Ворчал Брячислав – сало тонковато, гуси тощи. То были знакомые речи, иных Олович и не ожидал. Сам такое же в Городне выговаривал. Оба видели – и сало доброе, и гуси откормленные. Да разве можно смерда ли, холопа хвалить. Осмотрев привезённые припасы, потолковав с ключником, боярин поднялся в особую светёлку, огнищанин следом отправился, по спискам отчитываться.

Всё ж зазяб боярин, вроде и лёгкий морозец, да занозистый. Позвал челядина, велел печь затопить. Сам сидел, стулом поскрипывал, Олович давал объяснения стоя. Боярин слушал, насупясь, пальцем теребил толстую нижнюю губу. Огнищанин отчитался, думал: и куда эдакая-то прорва идёт? По всему видать – мало, недоволен боярин. Тот всё сидел, не отпускал от себя. Наконец откинулся на спинку стула, фукнул, стукнул трижды посохом о пол. Прибежавшему челядину велел стол накрыть, списки в досканец собственноручно прибрал. Челядин принёс ендову мёда, блюдо жареной свинины, капусту, заедки. Брячислав кивнул Оловичу на стул. Усаживаясь, огнищанин насторожился. Неспроста боярин привечает. За стол с собой в вотчине саживал, в Киеве иной раз чашу подаст, сам выпьет. Но чтоб вот так, такого не бывало. Ох, неспроста, неспроста боярин трапезничать усадил. Тяжелёхонькой бывает боярская да княжья милость.

Выпили по чаше, другой. Громко чавкая, плотно закусили. Брячислав обтёр вышитым убрусом губы, подбородок, жирные пальцы, приступил к беседе.

– Я тобой, Олович, доволен.

Огнищанин облегчённо вздохнул, понимал: сейчас начнётся главный разговор. Хотя и не робел, но подобрался внутренне, насторожился, терялся в догадках – чего боярину вздумалось. Тот кивнул на ендову, огнищанин с готовностью налил. Выпили ещё по одной. Брячислав захватил горстью свежеквашеной капусты с морковными лоскутками, укропным духом, отправил в широко открытый рот, смачно похрустел.

– Службой твоей доволен, да что с того. Мал прибыток с вотчины моей.

Олович согласно хихикнул, развёл руками.

– Знамо, что маловато. Дак с одной овцы две шкуры не сымешь.

Боярин махнул рукой, покривил губы.

– Смерд не овца, и три шкуры сымешь, всё одно новая нарастёт. Однако и твоя правда есть. Потому мыслю я к вотчине своей и Ольшанку с Дубравкой присовокупить. Чтоб вольные смерды, – тут боярин хмыкнул презрительно, – не только князю, но и мне мыто платили.

Огнищанин выпучил глаза.

– Да как же? Силком забирать, сгребутся, на вече в Киев побегут жалиться, к князю.

Вече! Ох уже это вече! Костью в горле стояли сборища простых людинов. Собьётся в кучу голытьба на Торговище, и никто ей не указ, ни князь, ни люди нарочитые. Ещё и волхвы людинам подпевают – Русью мир правит. Так в Прави, дескать, говорится, чтоб князь на вече ответ держал. А кто ту Правь видел? Не сами ли волхвы и выдумали, чтоб людие их сторону держали? Помнилось запрошлогоднее лето. Боярин аж плечами передёрнул от тех воспоминаний. Голытьба с подольского Торговища ринулась сюда, в Верхний город, крушить да жечь бояр. На кого руку подняли, подлые? На старцев градских, лучших, нарочитых людей. С того лета задумал Брячислав заиметь свою дружину, не стражу воротную, то само собой, а десятка два, а то и три верных кметов. Дружину держать – деньги потребны, и не малые.

– Для чего мне деньги нужны, тебе знать без надобности, – с важностью говорил начавший хмелеть Брячислав.

Огнищанин же про себя думал: «Известно зачем. Сколько скотницы ногатами да кунами ни набивай, всё одно мало. Чем больше имеешь, тем больше хочешь. Кому ж это не ведомо?» Думать думал, но, хоть хмелел изрядно, боярину тех слов не говорил.

– Ты, Олович, обмысли, – продолжал боярин, – как селища за моей вотчиной закрепить. Сделаешь то – щедро отблагодарю, не поскуплюсь, не сомневайся.

– В одночасье того не сотворишь, – скрёб затылок огнищанин, преданно поглядывая на боярина.

Брячислав погрозил пальцем, сам наполнил чаши.

– А ты мысли, мысли. Захочешь – сделаешь.

Выпили, поели жарева.

– Надобно так извернуться, чтоб смерды сами пришли на себя ряд творить.

– Во-во, – поддакнул боярин, – пожуют мелицу месяц-другой, с голодухи опухнут – прибегут за хлебушком. Тут мы их – хоп, и в буравок. Вот только как исделать, чтоб смерды без своего-то хлебушка остались? Тут тебе крепко помыслить надобно.

Как целое сельцо без хлеба оставить, чтоб перед жителями голодная смерть замаячила, представлял боярин. Да слов тех вслух не произносил. Побаивался. Вдруг князь да розыск учинит, почему смерды без мыта его оставили. Да и всплывёт их нынешняя беседа, огнищанин на него укажет, он, дескать, мне велел. Потому и трапезничал с управителем, и мёд, не скупясь, подливал, чтоб огнищанин сам те слова произнёс. В случае чего и сказать можно, известное дело, привёз управитель прибыток, посидели, выпили, как водится, побеседовали за чашей. А что огнищанин сотворил, не знаю, не ведаю.

– Я так мыслю, будущим летом, чтоб Ольшанку с Дубравкой к рукам прибрать, надобно их без урожая оставить. Потраву устроить, а лучше… – огнищанин сам поразился своей задумке, – а то и пожечь. Без урожая останутся – прибегут, прибегут. На мелице год не проживёшь. Для таких-то дел верных людей подобрать надобно, чтоб в тайне всё осталось, – размышлял захмелевший Олович. – Верь мне, Брячислав, через год и Ольшанка, и Дубравка твоими станут. Сделаю, но не сразу.

Чувствуя взаимное доверие, боярин и управитель допили ендову. В жарко натопленной светёлке разомлели, отправились спать. Утром предстоял путь на княжий двор. Там спрос был не с огнищанина, а с боярина.

2

Для тайных чёрных дел один человечишка у Оловича имелся. Ходил в рядовичах в вотчине некий Ляшко. Из себя могутный, нравом злобный. Такой по пустой злобе заломает страшней медведя-шатуна. Шибко зол был Ляшко на ольшанских. Подскажи – пойдёт и жечь, и крушить за обиду. Крепко обидели Ляшка ольшанские. Дело было житейское. С кем другим случись, давно бы забылось и быльём поросло. Копил Ляшко обиды, не забывал, лелеял, сам себя растравливал. Надсмехались ольшанские над рядовичем. Тому отшутиться бы сразу, а он в драку лез, те, как завидят, и горазды зубоскалить. Высмотрел Ляшко в сельце деву Купаву, дочь смерда Желана. Хороша дева, ладна, пригожа. Хотел жениться. Городнянскую бабу подговорил свахой сходить. Отказала Купава, а сельчане посмеялись. Ляшку и невдомёк, почто насмешки над ним строят. Пошла Купава за дубравинца Здрава. На игрищах меж сёл, кои устраивались на Красной Горке, побил Ляшко Здрава. Крепко побил. По уговору парни, молодые мужики бились до первой крови. У Здрава уж весь лик окровенился, из носа руда ручьём бежала, а Ляшко всё молотил парня. Ярила кровь рядовича, и в ярости был неукротим. Купава за битого пошла, а ему тогда едва очи не заплевала. Обидно было Ляшку, а тут ещё и надсмешки. Злоба Ляшка была на руку, да беда, не богат умом был витязь вотчинный. Потому надобен был ещё подручник, хитрый, вёрткий. Да и сподручней, вдвоём-то.