Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь Дюнан Сара
– Да, мы. Ведь помимо того, что я твоя сестра, я еще и замужняя женщина, хоть в последнее время это вызывает у тебя лишь гнев.
Когда несколько часов назад она покидала свой дворец, то чувствовала себя куда менее смелой. Зачем она пришла? Беспокоилась о его здоровье? Или хотела смягчить отношение брата к семье герцогов Арагонских? С севера пришли известия, что оба войска готовы к битве. В каждой армии полно швейцарских наемников, которые, казалось, не прочь убивать собственных родных, если кто-то за это достойно заплатит. Что за глупость эта война! Кто бы ни победил, есть те, кто многое потеряет. И в этой битве она, Лукреция, которая никогда ни с кем не воевала, похоже, потеряет больше, чем кто-либо другой.
– Чезаре, я твоя любящая сестра и прошу меня выслушать. – Она взяла губку и снова промокнула ему лицо, так что он не мог не поднять на нее глаз. – Оба мы знаем, что брак с Неаполем выбрала не я, решение приняли вы с папой. Я сделала так, как вы велели. В точности как и с Джованни Сфорцей. Затем, по желанию папы и ради блага нашей семьи, я позволила… нет, я помогла сделать так, чтобы он исчез из моей жизни. Но Джованни Сфорца – предатель. Ты сам сказал это. Он предал нас. Альфонсо совсем не такой. Он человек чести и отец ребенка Борджиа.
– Он из дома Арагона, а они наши враги, – отрубил Чезаре.
– Только потому, что вы сами сделали их таковыми. Если бы Фердинанд отдал за тебя свою дочь, которую ты так хотел…
– При чем тут его паршивая дочь! – закричал Чезаре. Он не меньше, чем отец, ненавидел, когда ему напоминали о его неудачах.
– Согласна. – Лукреция быстро поняла свою ошибку. – Да, согласна. Теперь у тебя жена куда лучше, и этот брак для семьи гораздо выгоднее. Ты теперь герцог половины Романьи, и я не сомневаюсь, что вскоре ты захватишь и другую половину. Неаполь неважен.
– Для этого ты пришла? – спросил он, кисло отмахиваясь от ее заботливых рук. – Просить за мужа?
– Нет. – Она и сама удивилась, как твердо звучал ее голос. – Нет, я пришла не для того, чтобы просить.
И правда, с чего ей унижаться? Всю свою жизнь она любила свою семью и повиновалась ей. Ослушалась лишь однажды… но ей не нравилось вспоминать о Педро Кальдероне, ведь в страдания ее плотно вплеталось чувство вины. Не за тот ли грех расплачивается она сейчас? Если так, то лишь Бог вправе наказать ее.
– Я пришла навестить брата. Пришла как его сестра, а не как проситель. Я тоже Борджиа, и я замужем перед лицом Бога за человеком, не сделавшим нам ничего плохого. И я прошу тебя уважать это.
Гнев и восхищение боролись в нем недолго, и это легко читалось на его лице.
– Браво. Тебе идет такой настрой. – Чезаре подался вперед, взял в руки ее лицо и внимательно и одобрительно посмотрел в глаза. Ах, как же она все-таки красива! – Я тоже скучал по тебе. Хотя до этого момента не понимал, как сильно.
На секунду она подумала, что он попробует поцеловать ее, и невольно замерла. Но он ее отпустил, широко улыбаясь. За дверью раздался громкий шум, крики и брань.
– Боже всемогущий, Микелетто! Что происходит?
Дверь открылась.
– Господин, позвать Тореллу?
– Нет! Обо мне заботится сестра. Но я не хочу, чтобы у моих дверей произошло кровавое убийство.
Микелетто вскинул руки в бессильном жесте:
– Если колпачок снят, ее уже не удержать.
– Кого?
– Чертову птицу! В присланной с ней записке говорится, что это гонец с красным хвостом.
– Ах да! И что же он говорит?
– Валентвааа, – донеслось до них через открытую дверь. – Форли. Форли. Валентвааа.
Чезаре засмеялся.
– Я дам ответ позже.
Когда он повернулся обратно к Лукреции, она по-прежнему в ожидании смотрела на него.
Он взял ее руку и поцеловал.
– Моя прекрасная сестра Борджиа. Ранить тебя – все равно что ранить самого себя. Что еще я могу тебе сказать?
Глава 52
Две могущественные династии правили на землях Италии: Сфорца в Милане, Арагоны в Неаполе. Почти полвека их обоюдные амбиции удерживали баланс между севером и югом, а семьи породнились через сложную паутину браков и потомков. Может, поэтому совсем неудивительно, что когда одна из династий пала, другая последовала за ней.
На поле боя недалеко от Милана французские войска нанесли сокрушительное поражение армии Сфорцы. Днем позже победа стала еще слаще: в плен попал темнолицый швейцарский солдат, так отвратительно говоривший по-немецки и с такими ухоженными руками, что его идентификация не заняла много времени. Людовико Сфорцу, некогда бич всей Италии, заковали в цепи и отправили на телеге во Францию, где сам король Людовик намеревался поместить его в замок, чтобы тот спокойно царствовал в сырой темнице с полчищем крыс в качестве придворных.
После пленения одного брата быстро расправились и со вторым. Вице-канцлер Асканио Сфорца, отлученный от церкви за предательство, также был помещен в темницу. Его дворец и все кардинальское имущество отошли церкви. Сфорца. Кто еще носит теперь это имя? В Пезаро Джованни отсиживался в уборной, живот ему сводило от страха. А в Риме Катерину в сопровождении охраны перевели из дворца Бельведер в менее приятные комнаты замка Святого Ангела, где ничто не отвлекало ее от подписания отказа от собственных владений.
Чезаре, пребывавший в приподнятом настроении от этих новостей, решил продемонстрировать свою силу на корриде. В серии боев он разделался с семью быками, убив одного из них единственным резким ударом в шею. Рим снова влюбился в него.
Очень скоро прибыли французские послы. На лицах улыбки, с губ постоянно слетает слово «Неаполь». Через несколько дней к ним присоединились их коллеги из Испании. В приемной папы римского старые враги жали друг другу руки и обменивались любезностями. Завоевание юга Италии – серьезный процесс, и определенно, вся Европа только выиграет, если страны согласятся мирно поучаствовать в нем, а не протестовать.
Разумеется, без благословения папы ничего произойти не могло. Он держал в руках корону Неаполя, а в военной операции планировал участвовать его собственный сын. Впрочем, не сразу. Вначале Чезаре нужно закончить свою собственную войну, для которой король Франции милостиво предоставит ему войска, способные разрушить любые стены.
Никогда еще политические соглашения не заключались так гладко и с таким цинизмом.
В разгар всех этих событий никого особо не впечатлили новости из Франции о том, что прекрасная Шарлотта д’Альбре Борджиа благополучно родила. В первых же строчках послания было сказано главное: родилась девочка. Александр высказал родственнице наилучшие пожелания и отправил подарки, и хотя Чезаре на удивление взволновало это событие, ни он, ни его отец не могли изменить тот факт, что Шарлотта прочно осела во Франции и король Людовик твердо намерен ее оттуда не отпускать.
Увы, даже такой изобретательный папа, как Александр, не мог найти способа разорвать этот брак. А жаль, ведь Чезаре был бы сейчас в Италии завидным женихом для любой незамужней девицы. Он не уставал повторять отцу, что новое государство, которое они строят, нуждается в защите, для чего необходимо заключить еще один крепкий брак.
– Неаполь продержится по крайней мере год. Чем скорее Лукреция станет свободной, тем лучше, отец. Ты всегда говорил, что судьба благоволит к тем, кто не откладывает дел на завтра. Тебе почти семьдесят и….
– Матерь Божья! Не начинай! Посмотри на меня! Ты видишь человека на смертном одре? Я никогда не чувствовал себя лучше. Все говорят мне об этом, кроме тебя.
И правда, в последнее время в Александре кипела энергия. За несколько месяцев до этого, когда он был слишком занят делами и политическими перепалками, он дал Джулии позволение навестить мужа, однако теперь успех разбудил в нем прежние аппетиты, и с некоторых пор он стал заглядываться на миловидных фрейлин Лукреции.
– Мы вернемся к этому, когда придет время, Чезаре. Давай насладимся безоблачными деньками, пока не грянул следующий, нами же вызванный шторм.
Чезаре, чья вера в судьбу с каждым годом росла, в точности запомнил эти слова и стал ждать подходящего времени.
Жаркий день 29 июня клонился к вечеру. Рим наполнили паломники. Папа сидел на троне в папском зале в присутствии камерария и совещался с испанским кардиналом. В открытое окно задувал свежий ветер с реки.
Для Рима такая смена погоды – обычное дело: будто из ниоткуда нагоняет ветер стаи тяжелых туч, которые проливаются таким сильным ливнем, что уже через полчаса улицы заливает, словно в паводок, и потоки воды хлещут в дымовые трубы.
Сегодня стихия разбушевалась не на шутку, стало так холодно, что пошел град, крупный и косой, словно кто-то вбивал в землю гвозди. Кардинал и камерарий бросились к окнам, чтобы спешно закрыть их ставнями. Толстые стекла в рамах дребезжали. Небо изрезала молния, и в тот же миг прямо над дворцом прогремел раскат грома, да так громко, что кардинал, услышав его, закричал. На крыше молния ударила в кладку дымохода, на верхнем этаже рухнул огромный камин, и камни, пробив половицы, посыпались прямо в зал Борджиа.
Когда двое мужчин обернулись от окна, комната была полна пыли. Большая часть потолка исчезла. Исчез и папа: и он сам, и его трон были засыпаны обломками дерева и штукатуркой.
– Ваше святейшество! – хриплым голосом вскричал камерарий. – Ваше святейшество!
Тишина. Ни звука. Никто не смог бы выжить под весом каменной кладки.
– Папа римский! – закричали оба мужчины, когда дверь в зал распахнулась. – Помогите! Помогите! Папа умер!
Страшные слова разлетелись по коридорам Ватикана. В зал вбежали папские гвардейцы, бросились к завалу и стали разгребать его голыми руками, отчего сверху посыпалось еще больше мусора. Вовремя подоспевший капитан закричал, чтобы они остановились.
– Медленней! Берите по одному обломку за раз. Нам нужно больше людей. Приведите больше людей!
В дверном проеме стоял Буркард. Его тонкое, будто высеченное из мрамора лицо ничего не выражало. Он повернулся к стоящему позади слуге, кивнул ему, и тот мигом исчез, будто нырнувший в свою норку кролик.
– Папа умер!
В расположенном поблизости дворце Санта-Мария-ин-Портико Лукрецию навещала Санча: ливень выгнал их из сада и теперь они с горничными и малышом Родриго сидели в большой гостиной. Женщины слышали крики, но не могли разобрать слов, и все же, подобрав юбки, бросились по тайному коридору в папский дворец.
– Папа умер!
Когда примчался гонец, кардинал делла Ровере писал письмо во Францию. Он уронил перо и выскочил за дверь.
К тому времени, когда в папский зал прибыл Чезаре (этот молодой человек – несомненно любимчик судьбы: он покинул одну из своих комнат за час до происшествия, а ведь именно на них пришелся основной удар), там уже было полно солдат, кардиналов и докторов. В самом центре теперь можно было увидеть края трона. Солдаты работали слаженно, поднимая обломки дерева и каменной кладки – некоторые были украшены гербом Борджиа. Неужели Бог так жесток? Убить папу его же собственным именем! Каждые пару минут капитан гвардейцев криком призывал к тишине и громким голосом выкликал:
– Ваше святейшество! Ваше святейшество, вы слышите нас?
И в один из этих моментов, исполненных такого высокого пафоса, что его не смог бы срежиссировать даже Буркард, в ответ им раздался дрожащий голос.
Все в комнате возликовали, а гвардейцы принялись спешно разгребать обломки, пока наконец из-под них не извлекли папу римского. Он сидел на троне прямо, будто проглотил кол, правая рука зажата куском древесины, голова присыпана штукатуркой, на щеке кровь – живой и почти невредимый. По счастливой случайности две балки скрестились прямо над его головой и приняли на себя весь вес завала, который в противном случае стал бы ему могилой.
– Ваше святейшество! Вы спасены!
– Да, – сказал он, когда его осторожно вывели к ошарашенной толпе. – Да, спасен. – И лицо его расплылось в широкой, от уха до уха, улыбке.
Чезаре выглянул в коридор, где стоял Буркард, и увидел, что к ним стремительно приближается высокая, нескладная фигура Джулиано делла Ровере. Кардинальские одежды развевались вокруг, будто волны. «Стервятники, – подумал Чезаре. – В Риме они слетаются не на запах, а на шум».
Он перекрыл кардиналу дорогу. За время вынужденного совместного пребывания при французском дворе эти двое в совершенстве научились быть искренне-лицемерными, но, вернувшись в Рим, старательно избегали друг друга.
– Господин герцог, – выдохнул делла Ровере. – Я пришел сразу, как только услышал. Я…
– Да, да, – громко перебил его Чезаре. – Ужасное происшествие. Потолок комнаты упал прямо на трон, где он в тот момент сидел.
– Ах, да поможет нам Господь наш Иисус Христос! Как наш дорогой святой отец? Он сильно пострадал?
Чезаре сделал неопределенный жест рукой, будто не мог говорить.
– Нет! Ах, нет! Он ведь не умер?
Чезаре с наслаждением выдержал паузу.
– Нет, не умер. Это чудо. Он очень даже жив!
Делла Ровере, на секунду задумавшись, как стоит на это отреагировать, осенил себя крестом и сложил ладони в молитве.
– Да вознесем хвалу всем святым.
– Как мило с вашей стороны так быстро поспешить ему на помощь, кардинал. Должно быть, рядом с вами есть люди, умеющие предсказывать будущее.
Улыбка делла Ровере чуть дрогнула. Позади него Буркард уже пятился к кабинету папы. Его догнал голос Чезаре:
– Может, нам нужно дезинформировать кого-то еще?
Александра бережно отнесли в спальню. Правую руку его покрывали синяки и порезы, а на голове и лице красовались ссадины. Когда Чезаре вышел в примыкавший к апартаментам Борджиа сад, по всему Ватикану уже шептались о произошедшем, как о чуде. Проливной дождь перестал так же быстро, как начался, и небо уже очистилось от туч. Дорожки и клумбы раскисли, солнце отражалось в каплях воды на листьях померанца, любимого дерева папы – оно напоминало ему о доме в Испании, который он не видел с самого детства. Град сбил несколько зрелых апельсинов на землю: ранний урожай для кухни Ватикана. Мякоть померанца упругая, слегка горьковатая на вкус. Подходящий фрукт для Борджиа. Делла Ровере, несомненно, приказал бы выкопать их и посадить что-то другое. «Как быстро все развалилось бы на части, – думал Чезаре. – Гербы попрятали бы или раскололи, для нового папы по-другому украсили бы комнаты». В своих страшных мыслях он пошел дальше: что за будущее ждало бы сына Борджиа, лишенного армии, владельца нескольких городов – и то наполовину принадлежащих Ватикану? Нет, если Борджиа хотят выжить, необходимо захватить оставшуюся часть Романьи и заручиться поддержкой других городов-государств, чтобы иметь возможность противостоять военной агрессии любого нового папы. И сделать это надо как можно скорее. Во время следующей кампании нужные ему города будут взяты, падение Неаполя под напором французов откроет путь на юг. А на севере ему нужен лишь один город: Феррара. Но для того, чтобы убедить гордую семью д’Эсте в том, что им выгоден союз с новым герцогом Романьи, придется призвать на помощью короля Франции, папу Борджиа, а также, в знак добрых намерений, организовать выгодный брак.
И вновь судьба преподнесла ему урок, на этот раз воспользовавшись летней грозой и обвалившейся кладкой дымохода.
Глава 53
Александр тем временем вовсю наслаждался новым положением человека, который обласкан Богом. Он принимал посетителей, лежа в постели, на каждую из его ран приходилось по доктору. Они наперебой давали ему мази и настойки, пока он не выгнал их, сделав выбор в пользу другого лечения. Дверь открылась, и в комнату влетела стая ярких птиц: Лукреция и Санча со своими фрейлинами, разодетыми в надушенные шелка, в руках фрукты и цветы, а с уст слетают приветствия. Александр откинулся на подушки – его огромная, с выбритой тонзурой, голова забинтована, красное лицо расплылось в улыбке, – а они устроились вокруг его кровати. Они оставались с ним до самой ночи, кормили, развлекали беседой и игрой в слова и рассказали среди прочего, что турецкий властитель-язычник держит полный дом женщин только для себя. Впрочем, едва ли эти невольницы сравнятся в красоте и заботливости с его гостьями. Как все-таки приятно осознавать, что тебя любят. Надо, чтобы кто-то сообщил обо всем Ваноцце и Джулии, которая опять проводила время в провинции со своим ничтожным муженьком. Наверняка они будут вне себя от беспокойства и тоже захотят повидать его. Что ж, ради такой любви и внимания стоит немного покалечиться.
Прошло две недели. Стояли летние сумерки. Небо выглядело так, что Пинтуриккьо зарыдал бы от зависти: солнце опускалось за облака, покрывая их такими фантастическими, восхитительными оттенками абрикосового и розового, будто с них вот-вот снизойдут сама Богоматерь и все ангелы.
Собор Святого Петра, величественное сооружение, медленно разрушавшееся под гнетом истории, на протяжении многих веков даровал поддержку и защиту всем гонимым христианам. Теперь его каменные ступени служили постелью тем паломникам, которые не могли позволить себе заплатить за ночлег.
Они лежали, съежившись, рядом с одной из колонн недалеко от ворот Ватикана. В такую хорошую погоду паломников обычно бывало больше. Ночной сторож, проходивший этой дорогой чуть ранее, был удивлен, увидев ступени почти пустыми. Если бы он присмотрелся внимательней, то заметил бы, что расположившиеся там люди выглядели далеко не бедно: обувь сделана из хорошей кожи, а плащи пошиты из дорогой ткани. Впрочем, само по себе это не так уж странно. На десять паломников, спящих на камнях от нищеты, всегда приходилось несколько, для кого это был сознательный выбор: нарочитый аскетизм в попытке приблизиться к Господу. А может, это просто группа торговцев тканями или кожей, которые путешествуют вместе, дав обет бедности? Должно быть, они очень устали, иначе зачем завернулись в плащи с головой, укрывшись от ярких лучей закатного солнца? Что ж, проснуться на заре на ступенях собора Святого Петра по-своему тоже неплохо.
Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, ворота Ватикана справа от галереи отворились, и из них вышли три человека. В плащах и шляпах, надвинутых глубоко на глаза, одеты хорошо, хотя один определенно лучше прочих, бархатный камзол его по краю отделан золотой каймой. У всех с пояса свисают мечи.
Они оглянулись, увидели спящих паломников и пустую площадь, затем быстро спустились по ступеням и подошли к спрятанному глубоко в тени боковому входу в стоявшее рядом здание. Разумеется, они могли бы воспользоваться тайным коридором, соединяющим два дворца, но тогда им предстояло бы проделать длинный путь в темноте, миновать кучу дверей, пересечь капеллу Сикста IV, а затем, спустившись по ступеням, и капеллу Санта-Мария-ин-Портико. Эта дорога прекрасно подходит, если на дворе дождь или холодно, но летом воздух там спертый, а когда над городом такой красивый закат, любой захочет выйти наружу и взглянуть на небо, пусть даже всего на пару минут.
Они были уже на полпути к дому, когда позади на ступенях собора, как призрак, поднялась темная тень и распалась на шесть, нет, семь фигур, каждая из которых сбросила с себя плащ и обнажила меч. Через несколько секунд они окружили троих мужчин, отрезали их от входа во дворец и кинулись в атаку.
Альфонсо Арагонский мгновенно выхватил меч из ножен и повернулся к нападавшим. Сколько же он ждал этого момента? После рождения Родриго он, бывало, надеялся, что доброе расположение папы ко всей их семье спасет его. Но с тех пор как вернулся Чезаре, он точно знал, что даже та великая любовь, которой окружила семью Лукреция, не сможет защитить их от убийственной ярости ее брата.
Этот добродушный молодой человек, не испорченный амбициями или излишним умом, был далеко не героем, но все же с открытыми глазами шел навстречу судьбе. Разумеется, он делал все, что от него зависело: бросил охоту, потому что в мире полно историй о том, как охотник принимает плащ товарища за шкуру зверя и стреляет в него, а дворец покидал только в сопровождении телохранителей. Однако этим вечером ничто не предвещало беды. Он присоединился к жене во второй половине дня, когда они с папой, Санчей и Джоффре играли в шашки за столом в спальне Александра (ах, этот старик отменно играл!), а затем остался на ранний ужин. Лукреция могла бы пойти домой с ним – она иногда так и делала; знать, что ее с ним не будет, мог лишь кто-то из близких.
Что ж, чему быть, того не миновать. От стен храма эхом отразился звон стали. Альфонсо быстро справился со своим первым противником: парировал удар, направив лезвие нападавшего высоко вверх, а затем с такой яростью налетел на врага, что того отбросило назад и он потерял равновесие. Альфонсо и его слуга, Альбанезе, недавно вновь стали практиковаться в фехтовании не только ради спортивного интереса. Если ему и суждено умереть, он надеялся прихватить нескольких противников с собой. Он поймал взгляд Альбанезе, и оба одновременно издали боевой клич: близость смерти опьяняла. Когда новости достигнут короля Федериго, Неаполь сможет гордиться ими.
– Убивают! Убивают! – со всей мочи заорал стоявший позади конюх, тыкая своим мечом во все стороны без разбора. – На герцога Бишелье напали! Откройте двери! Впустите нас!
Скоро Альфонсо получил первую рану в руку. К счастью, в левую. Прекрасно, она ему не очень-то нужна. Он ощутил укол боли, только и всего. Повернулся лицом к нападавшему и в этот момент заметил несколько лошадей в тени у подножия лестницы. «Клянусь Богом, – подумал он, – если им не удастся прикончить нас здесь, нас куда-то отвезут». Ему представились воды Тибра, вонючие водоросли в волосах. Понимая, что искать спасения во дворце бесполезно, все трое начали отступать к воротам Ватикана. В ночи громко раздавались крики и звон стали. Боже милосердный, неужели охрана оглохла?
Следующий удар пришелся ему в голову и оглушил. На секунду Альфонсо остался совсем без защиты и был бы убит, если бы Альбанезе не прикрыл его собой. Они не могли долго держать оборону, нападавших было слишком много. Затем сталь вонзилась ему в бедро, высоко, там, где кровь течет по толстым венам, и стоит проколоть одну из них, как человек за считанные минуты лишится жизни. Он поднял меч, чтобы дать отпор обидчику, но тут же упал. С земли доносились стоны – может, его собственные? – а затем чья-то рука схватила его за плащ и воротник.
– Господин! Господин! – услышал он взволнованный голос конюха и почувствовал, как тот тащит его к воротам Ватикана.
Вскоре над ним сомкнулась тьма. «Я люблю свою жену, – думал он. – Свою жену, сестру и сына. Я бы умер за них, если бы смог. А может, как раз это я сейчас делаю?»
Больше он ничего не помнил.
Наконец огромные ворота с лязгом отворились. Альбанезе все еще отбивался, как обезумевший, но они уже были спасены. Завидев помощь, нападавшие сразу же бросились бежать, пересекли площадь и вскочили на поджидавших их лошадей. К тому времени, как за ними кинулась охрана, загадочные противники, подняв в темноте клубы пыли, скрылись из вида.
Шум и суматоха достигли спальни папы, как раз когда Санча громко восхищалась очередным удачным ходом своего зятя.
Капитан гвардейцев бесцеремонно распахнул дверь, и четверо мужчин внесли тело Альфонсо: на голове повязка, правая нога залита алой кровью.
Санча завопила, что-то кричал Александр, а Лукреция, тут же вскочив на ноги, взглянула на тело мужа и без чувств рухнула на пол. Только чуть позже, уже придя в себя, она услышала:
– Он еще дышит!
– Святые угодники, как такое возможно? Шестеро против двоих и пажа в придачу? Им ведь заплатили по-королевски!
– Убийцы обычно стараются выжить, чтобы насладиться деньгами. Я же говорил, лучше поручить это мне.
– Только слепые калеки могли проиграть этот бой. – Чезаре, которому Микелетто доставил новости прямо в дом Фьяметты, походил сейчас на капризного ребенка. – Если бы это сделал ты, кто-то обязательно пронюхал бы, и поползли бы слухи.
– Думаете, будет иначе? Кто еще стал бы платить банде парней Орсини, чтобы те напали на зятя папы?
– Не я один хочу его смерти, – прорычал Чезаре. – Папа отдал ему земли лучших семей Рима, к тому же все, кто поддерживает Францию, ненавидят Неаполь.
– Не так сильно, как вы ненавидите Альфонсо. Что ж, может, нам улыбнется удача, господин. Он еще может умереть от ран.
Удача, обычно благосклонная к Чезаре, на этот раз от него отвернулась. Дерзость, с которой было совершено нападение, потрясла Александра. Он приказал положить Альфонсо в постель в одной из комнат башни Борджиа. Башня превратилась то ли в лазарет, то ли в крепость: шестнадцать человек из охраны Ватикана дежурили возле дверей, собственные доктора папы римского лечили раненого, а за каждым их движением внимательно наблюдали сидящие возле его кровати жена и сестра. Ночь Альфонсо пережил. Через сутки на смену врачам прибыл личный врач короля Неаполя. Оказалось, что раны герцога все-таки не смертельны.
«Если только, – написал один из папских секретарей своей прежней хозяйке, герцогине Урбино, – не произойдет какой-нибудь еще инцидент».
Он, как любой другой свидетель городских событий, знал, кто стоит за нападением, хотя по большей части люди боялись предавать это имя бумаге из страха наказания. Такова была власть сына папы. Чезаре, в свою очередь, вышел сухим из воды и навестил герцога, когда тот еще пребывал в полубессознательном состоянии. Сидящие у постели женщины не удостоили его даже взглядом.
– Тебе чертовски повезло, – сказал он, глядя на опухшее лицо.
Веки герцога дрогнули и приоткрылись.
– Я жив только благодаря им, – прошептал он.
– Моя дорогая сестра, – обратился Чезаре к Лукреции. Она подняла на него глаза – но пустые, холодные. Санча рядом с ней шипела, как загнанная в угол кошка. – Мы найдем того, кто это сделал. У герцога было немало врагов.
С папой он был более прямолинеен.
– Ни я, ни один из моих людей и пальцем не дотронулся до герцога Бишелье. Но не буду скрывать, мне совсем не жаль его. Этот человек – наше слабое место, и пока он здесь, во дворце, пока он жив, это может спровоцировать новые заговоры и раздоры.
Александр, которого осаждали со всех сторон, не знал, впадать ли ему в ярость или следовать выбранной стратегии.
– Король Неаполя требует, чтобы мы отправили его домой, как только он встанет на ноги. Возможно, это и к лучшему.
– Только если он не возьмет с собой жену.
Лукреция и Санча практически поселились в покоях пациента. Они спали на тюфяках в изножье кровати, одетые в простую одежду, волосы подвязаны белыми тряпицами, совсем как у служанок. Без устали заботились они об Альфонсо, купали его, кормили и меняли повязки на ранах, наблюдали за приготовлением пищи, опасаясь попытки отравления. Они играли свои роли с трогательной самоотдачей: привыкшим к роскоши дамам подобная целеустремленность, как правило, не близка.
Когда он окреп настолько, что смог говорить, поначалу они с Лукрецией обсуждали лишь повседневные темы: о том, как тепло за окном, о блюдах, которые он хотел бы отведать, и как должна лежать подушка, чтобы не тревожить рану у него на голове. Распорядок дня в этой комнате подчинялся движению солнца, жизнь состояла из приятных домашних мелочей, и казалось, здесь не может быть места злому умыслу.
Только неделю спустя, когда Санча ушла повидаться с Джоффре, им удалось остаться наедине.
– Она заботится о тебе, как тигрица о своем детеныше, – пошутила Лукреция. – Даже королевский врач из Неаполя испугался ее. Он говорит, это чудо, что ты пошел на поправку. Он никогда не видел подобного… Скоро ты снова сможешь танцевать.
– Не в этом дворце. Нет, Лукреция, – твердо сказал Альфонсо, когда она попробовала ему возразить. – Нам нужно поговорить. Мы не можем жить в этой комнате вечно. Рано или поздно твой брат убьет меня либо прикажет сделать это кому-то другому. Если только я не убью его первым…
– Нет, нет! Мы защитим тебя.
– О чем ты? Хочешь, чтобы я прятался за юбки жены и сестры? Что подумает о своем отце наш сын, когда вырастет?
– Тогда езжай в Неаполь. Только подожди, когда немного поправишься. Папа обещал твоему дяде…
– Без тебя я не поеду.
– Я приеду, как только смогу.
Воцарилось молчание. Слова были не нужны.
– Они не остановят меня, – пылко сказала Лукреция. – Я больше не ребенок.
– А что будет, когда в Неаполе на нас нападут французы?
– Тогда отправимся в Бишелье. Или в другое место. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда! – На этот раз она расплакалась от ярости.
– Не плачь. Ты права. Мы что-нибудь придумаем, – и он положил ее голову себе на грудь.
– Вы только посмотрите, ну прямо два любящих голубка. – В комнату вошла Санча, неся поднос с только что приготовленным печеньем. – Видишь, какую отличную работу мы проделали. Да мы настоящие милосердные ангелы, вот мы кто!
– Да, так и есть, – сказал Альфонсо.
Но во сне он видел лишь костлявую фигуру в темном плаще.
Через две недели рана на ноге настолько зажила, что он мог вставать с постели. Однажды после обеда, когда женщины спали, ему удалось подойти к окну, из которого открывался вид на раскинувшиеся внизу сады Борджиа.
В этот час Чезаре только начинал свой день и прогуливался меж апельсиновых деревьев, чтобы немного развеяться. Двое мужчин заметили друг друга одновременно. Альфонсо почувствовал, как в нем нарастает страх, но заставил себя выпрямиться на здоровой ноге, нагнулся и открыл окно.
Внизу Чезаре, безоружный, неподвижно стоял и смотрел на него.
«Какая замечательная цель, если смотреть отсюда, – подумал Альфонсо. – Если бы у меня было оружие, я бы выстрелил. Клянусь, я бы выстрелил».
Затем, будто они умели обмениваться мыслями, Чезаре широко раскинул руки, словно открывая объятия всему миру, и улыбнулся. Вены на висках Альфонсо начали пульсировать, голову пронзила боль. Когда он неуклюже отвернулся от окна, то увидел, что Санча проснулась.
– Что ты делаешь? Ложись в постель.
Он позволил ей помочь ему, но когда она накрывала его одеялом, взял ее ладонь в свои.
– Сделай для меня кое-что.
– Что? Я сделаю что угодно.
– Принеси из дворца мой арбалет.
– Твой арбалет? Но у тебя нет…
– Принеси, Санча. Пожалуйста.
Когда она вернулась, Чезаре уже ушел из сада.
Арбалет стоял у окна.
– С ним я чувствую себя увереннее, – объяснил Альфонсо удивленной Лукреции.
Всю следующую неделю он ждал, когда снова представится подходящий случай, но то он был не один и не мог себя выдать, то сад пустовал. Может, у него все равно не хватило бы духу. Через несколько дней к нему на пару часов зашел Джоффре. Он уселся возле кровати, чувствуя себя неловко и не представляя, о чем говорить. Семейный раскол сильно испортил ему жизнь. Он всегда был предан брату, которого обожал, но и по жене скучал отчаянно и обижался, что вниманием она сейчас окружила другого.
Когда Чезаре услышал о том, что брат навещал Альфонсо, то отвел его в сторонку.
– Я пошел лишь из-за Санчи, – бормотал Джоффре, опасаясь, что его обвинят в предательстве. – Я и так ее практически не вижу.
– Понимаю. Она совсем о тебе забыла. Я бы чувствовал себя точно так же, будь она моей женой. Как там?
– Фр-р, пахнет смертью.
– Что он делает день напролет? Просто сидит, задыхаясь от женской болтовни?
– Да, похоже. Но у него есть оружие.
– Правда? – заинтересовался Чезаре.
– Да. Арбалет. Стоит у окна.
– Отличное оружие. Вот только хватит ли у него сил пустить его в ход? – беспечно заметил он. – Почему бы нам не пойти прогуляться? В доме слишком жарко, братишка. Отправимся в город. Фьяметта может позвать кого-нибудь из подруг. Как ты на это смотришь?
Глава 54
Если бы Альфонсо убили той ночью на ступенях собора, все было бы куда проще: меньше скандала, меньше страданий. Для всех. Точно продуманный удар мечом под ребра в самое сердце сделал бы свое дело за считанные минуты. Он мог умереть на руках у своего неаполитанского товарища, ведь приказано было убить лишь Альфонсо, а не всех троих. Только Альфонсо Арагонского: молодого, смелого и честного. Смерть, достойная настоящего мужчины, за которой последовала бы традиционная женская скорбь: глубокая, разумеется, с примесью праведного гнева, но чистая, она рано или поздно исчерпала бы себя.
Однако за несколько недель переживаний, обмороков, эмоционального напряжения, заботы и внимания, смены повязок на ранах и сердечных волнений соткалась из любви и слез спасительная веревка, которая буквально вытянула его с того света… потому вторая смерть – а ее было не избежать – стала куда менее гуманной, и скорбь, которую она повлекла за собой, куда более глубокой.
Днем восемнадцатого августа тысяча пятьсот первого года дверь в комнату, где лежал Альфонсо, с грохотом отворилась, и в нее ворвался отряд личной охраны Чезаре под предводительством Микелетто, громко возвещая о том, что против Борджиа плетется кровавый заговор. Они схватили всех: охрану, слуг, неаполитанских докторов, пришедших на очередной осмотр своего раненого пациента.
Лукреция и Санча боролись, как настоящие гарпии, кричали и набрасывались с кулаками на Микелетто. Тот отступил назад, защищаясь, с выражением муки на уродливом лице.
– Я получил приказ, герцогиня. Я получил приказ. – В голосе его было столько искреннего чувства, что на секунду они опешили. – Раскрыт заговор с целью убить моего господина, герцога, и я получил приказ…
– От кого? Кто приказал тебе? – вскричали женщины. – Ведь не папа римский!
– Я… Я не знаю. Я думал… но если это не так, тогда… Его святейшество ведь тут в одной из соседних комнат… – И он с тревогой посмотрел на солдат, которые держали арестованных, будто желая предостеречь их от следующего шага. – У меня приказ, – печально повторил он.
– Нет! – Лукреция уже выскочила из комнаты в длинный коридор, громко зовя отца. Вслед за ней, не отставая, последовала Санча.
Миновав три двери, женщины ворвались в недавно отремонтированную папскую приемную. Буркард попятился, давая им пройти, папа уже вскочил с кресла.
– Что? Что случилось? – спросил он, заражаясь их волнением.
– Это вы приказали арестовать докторов и охрану Альфонсо? – Санча находилась на грани истерики.
Но Лукреция не стала дожидаться ответа. Его можно было легко прочесть по лицу отца. Она издала тихий стон, развернулась на каблуках и со всех ног понеслась обратно по коридору.
Сколько она отсутствовала? Три, возможно, четыре минуты? Время можно было измерить ударами ее сердца.
Дверь в комнату оказалась закрыта, рядом стояли два охранника Чезаре. Разумеется, им тоже был отдан приказ. Но даже они не решились физически препятствовать дочери папы римского. Они стояли, стыдливо потупив взгляд, пока она кричала, а затем отступили, когда она решительно двинулась вперед. Один из них придерживал ручку сломанного засова, так что теперь дверь легко распахнулась.
В комнате не было ни охраны, ни арестованных. Микелетто стоял у резного изголовья кровати, а в ногах его неуклюже лежало тело Альфонсо. Голова была вывернута под неестественным углом, а лицо с широко открытым ртом застыло в гримасе ужаса.
– Сожалею, герцогиня Бишелье. – Голос его теперь стал неожиданно спокойным. – Он пытался встать с кровати. Думаю, его взволновало наше вторжение, и вскрылись какие-то раны внутри, а он был так слаб, что просто истек кровью.
Сказав это, Микелетто поднял обе руки вверх, будто показывая, что за последние пять минут он даже не притронулся к шее Альфонсо.
Повсюду раздавались стоны и причитания. В коридоре, из окон, в саду. Последний раз спокойствие Ватикана так же сильно было нарушено в ту ужасную ночь, когда папа римский потерял своего сына. Рыдали не только в Ватикане, но и в Санта-Мария-ин-Портико: женщины выли в голос, будто раненые звери. Ничто в этом мире не сравнится со стонами женщин, убитых горем.
Им пришлось попотеть, чтобы забрать тело. Микелетто, даже не пытавшийся защищаться, вышел из комнаты со следами ногтей Санчи на и без того изувеченном лице. Когда появились папа и его гвардейцы, в комнате уже царил полный хаос. Гнев Санчи невозможно было унять: стулья перевернуты, с кровати сброшены покрывала, подушки вспороты, пух и перья повсюду, будто в жаркий августовский день на сад неожиданно налетела снежная буря и обрушилась на апельсиновые деревья. Лукреция тем временем сидела на полу у кровати, на коленях у нее лежало тело мужа, и она бережно укачивала его, словно Богоматерь Иисуса Христа, и плакала, плакала, плакала… Когда они попытались их разлучить, она бросилась на него сверху, и никто, даже папа римский, не знал, что делать. Спасли положение фрейлины: они окружили ее и стали на все лады утешать, обнимать, увещевать и нежно гладить по голове, пока она понемногу не ослабила хватку, и тогда тело Альфонсо подняли и унесли, чтобы подготовить к похоронам.
Труп Альфонсо не украшали, гроб не сопровождали ни придворные с цветами, ни непременные плакальщики. Похороны провели быстро и без лишнего шума. Даже жене и сестре не позволили присутствовать. К ночи все было окончено: небольшая группа монахов похоронила Альфонсо в крошечной церквушке, вплотную прижавшейся к собору Святого Петра.
Но для женщин это был далеко не конец. Напротив, скорбь их была так велика, что дворец не спал всю ночь. Наутро у ворот Ватикана на шум собралась толпа любопытных, а приемная папы римского была полна сановников и послов, отчаянно желающих посетить его и разузнать последние новости. По общему согласию, это была самая возмутительная история из всех, что произошли за время скандального правления Александра. Как восхитительно.
Чезаре встретился с папой под звуки плача, когда тело готовили к погребению, а Буркард ожидал подробных инструкций.
– Это абсолютно неприемлемо! – Ярость папы ничуть не уступала ярости его дочери. – Убить человека во дворце Ватикана, когда он находится под моей защитой. О чем ты думал? Ты сошел с ума? Ты выставил меня на посмешище!
– Нет, я не сошел с ума, все гораздо хуже. Я в здравом уме. Скажи, отец, что мне оставалось делать? Если бы я пришел к тебе и сказал, что он пытался убить меня, позволил бы ты мне сделать это? Нет, ты не смог бы! У меня не было выбора, мне пришлось решать самому.
– Что значит он пытался тебя убить? Он и сам был едва жив!
События последних недель, казалось, испытывали терпение Александра на прочность: он знал, что для воплощения своих амбиций должен пожертвовать Неаполем, но такая неприкрытая жестокость полностью ломала его обычный политический стиль.
– Знаешь, он был не так уж слаб и вполне мог поднять арбалет и выстрелить из окна. На это ему бы хватило сил.
– Когда? Как? Что произошло? – заволновался Александр, поскольку Чезаре угрюмо молчал, будто не желая больше ничего говорить. – Расскажи мне!
– Пять или шесть дней назад я был в саду, – ты знаешь, я люблю иногда прогуляться, когда проснусь. Без оружия, без кольчуги, просто рубаха и камзол нараспашку. Стояла жара. Я взглянул вверх на башню и увидел его в окне с оружием наготове. Должно быть, он велел кому-то принести его. Наверняка арбалет еще там, где-то в комнате, да и другие должны были его видеть. Он выстрелил в меня. Если бы я в ту же секунду не отпрянул, то получил бы стрелу прямо в шею. А так она лишь задела мне щеку.
И он повернул лицо так, чтобы отец увидел свежую царапину на его скуле возле виска.
– Если моих слов тебе недостаточно, вот доказательство. – Чезаре снял с пояса стрелу и отдал папе. – На наконечнике герцогское клеймо. Уверен, если твои люди проверят комнату, то найдут там колчан, а в нем недосчитаются этой стрелы.
Александр пришел в ужас. Пусть история казалась невероятной, но Чезаре рассказывал ее с таким чувством, да к тому же привел доказательства. Чуть позже он позвал охрану, и они нашли прислоненный к стене у окна арбалет. Докторов и слуг опросили, как долго он там стоял, а когда заглянули в колчан, то и впрямь недосчитались одной стрелы. Вот только никто не знал, когда она пропала.
– Не отрицаю, у него были причины ненавидеть меня, отец. Я тоже не питал к нему симпатии. Это был вопрос выживания: либо он, либо я. Дом Арагонов был бы счастлив, умри я. Но я солдат и имею право защищаться, когда мне угрожают. – Чезаре пал перед папой на колени. – Если бы ты знал, если бы участвовал в этом, то на тебя тоже легла бы часть вины. А так его смерть лишь на моей совести. Если своим поступком я запятнал тебя, то прошу меня простить.
Александр положил руку на голову сыну. Что он сейчас чувствовал? Сомневался ли в словах сына? Разумеется. Но если и так, это были мимолетные мысли. Горячая кровь, жажда мести, невероятная сила, вдруг обнаружившаяся у раненого, но молодого и атлетически сложенного человека, которого обуяли страх и желание отомстить. Если кто-то захочет поверить, для него это прозвучит достаточно правдоподобно. А если в самом деле смерть подобралась так близко к его любимому сыну, этому чудесному юноше, который уже прославил свою семью и, несомненно, еще больше возвеличит ее в будущем? Он мог потерять его! Пресвятая Дева Мария, чего стоит смерть Альфонсо, этого, можно сказать, изменника, ведь всем известна его преданность Неаполю, по сравнению с потерей собственного сына!
За дверью, где-то в недрах дворца, раздались приглушенные рыдания. Папа поднял Чезаре с колен.
– Давай же, обними меня. Это был жестокий поступок, но ты честно признался в нем. Осталось лишь покаяться перед Богом. Я дарую тебе свое прощение. Однако ты должен успокоить сестру. Ведь ее утрата – самая тяжелая.