Нелимитированная орбита Андерсон Пол

Глава 6

У подножия утеса облаков не было — они остались наверху, а Расселина слилась с общим горным пейзажем.

На самом деле она и дальше устремлялась вниз, к равнинам побережья, но направление горных вершин и долин, хребтов и ущелий было незаметно для идущего человека. Это объяснялось тем, что верхняя граница леса сливалась с облаками, в которые упирались искривленные маленькие деревца, и вскоре лес окружал его со всех сторон.

Он мог проверить степень своего снижения с помощью барометра-анероида или учитывая быстроту, с которой деревья становились выше, росла температура воздуха и увеличивалось ощущение духоты. С некоторых точек на лугу видны были горные вершины, которые, возвышаясь над листвой деревьев, казались ужасно далекими. Самые высокие из них бесследно исчезали в небе.

Можно было заметить, что реки отличались здесь очень быстрым течением и очень глубокими руслами. Но, главным образом, вокруг был лишь один лес.

Если бы мальчик пошел дальше, то через несколько минут он, без сомнения, заблудился бы. Спасатели повесили на дерево еще один радиомаяк, проверили компас и шагомер и пошли дальше по спирали, словно это хоть сколько-нибудь увеличивало их слабую надежду наткнуться на что-либо в этой дикой заросшей местности.

Наконец, они вынуждены были остановиться, чтобы поужинать и поспать.

Поскольку погода, к счастью, пока не угрожала дождем, все их действия на привале свелись к тому, чтобы разогреть немного пищи и надуть спальные мешки. Поставив защитную камеру на бревно, так чтобы она укрывала их защитными лучами, люди улеглись спать в свои мешки, и вскоре Свобода провалился в небытие.

Проснулся он от какого-то жужжания. На минуту сбитый с толку, он подумал, что звук исходит от защитной камеры, но затем понял, что это был всего-навсего звонок его наручных часов.

Вставать не хотелось. Хотя накануне Свобода здорово устал, спал он плохо. Все мускулы ныли, голова трещала, а в мозгу застыли полузабытые кошмары. Он с трудом разлепил тяжелые веки. Во рту от жажды был какой-то отвратительный привкус.

— Вот, — Коффин протянул ему флягу.

Он был уже одет. Одежда бывшего астронавта была вся измята, подбородок зарос щетиной, а мясо, казалось, отделилось от костей. Но двигался он с лихорадочной энергией, а в его голосе звучало возбуждение:

— Придите же в себя поскорее. Я хочу вам кое-что показать.

Свобода вдоволь напился, плеснул себе в лицо водой и выполз из мешка.

Его легкие едва справлялись со своей работой. Согласно барометру они сейчас находились под давлением пяти земных атмосфер. Поскольку углекислый газ был тяжелее, чем кислород или азот, градиент его плотности должен был быть еще больше. Свобода попытался настроить барометр на гипервентиляцию, но это не помогло ему избавиться от головной боли и добиться ясности сознания.

Одевшись, он подошел к Коффину, который сидел на земле рядом с портативной подставкой, на которой было разложено несколько пробирок и миниатюрная электронная коробочка с четырьмя индикаторными шкалами. Перед ним на земле вместе с несколькими ампулами лежал какой-то желтый яйцеобразный фрукт, пригоршня красных ягод, мягкий на вид клубень и несколько разновидностей орехов. Свобода, как ни старался, не мог понять выражение его лица: надежда, страстное желание, благодарность, страх?

— Что это такое? — поинтересовался он.

— Аппарат для проверки пищи. Неужели вы никогда его не видели?

— Видел, но несколько другой. Я всегда представлял его себе в виде того лабораторного грузовика, в котором разъезжает Лей, изучая растительные и животные образцы. Хотя я вообще редко задумываюсь над этим вопросом.

Коффин рассеянно кивнул, не отрывая взгляд от аппарата. Затем он заговорил, объясняя и всем известные истины, и некоторые неизвестные Свободе факты, причем речь его была настолько торопливой и сбивчивой, что Свобода понял: Коффин абсолютно не контролирует свою речь, сосредоточившись на чем-то другом.

— Нет, вам это ни к чему. Агротехнические данные о большинстве флоры и фауны в долине Эмперор были получены еще первой экспедицией. Лей продолжил эту работу, исследуя пустыню, верхние горные районы и другие континенты, а также немногочисленные образцы, которые приносили исследователи низин. С помощью других специалистов он выделил несколько основных пород. Удивительно, как это вы не слышали о результатах его работы, пусть даже вы специализируетесь совсем в другой отрасли. Я знаю, что у каждого свои заботы и что каждый старается развить свою собственную сферу деятельности в этих чужеродных условиях. Но поскольку у нас нет пока возможности издавать научный бюллетень, то, может быть, необходимо проводить хотя бы периодические собрания, как вы считаете?

Однако, в любом случае, выводы Лэа сделаны совсем недавно. В свое время вы о них еще услышите, поскольку они представляют интерес буквально для всех. Он доказал то, что вполне можно было предвидеть, а именно: на Растуме не существует бесконечной цепи опасных соединений. Здесь обнаружены химические серии, похожие на крахмал и сахар, содержащиеся в земных растениях. Теоретические расчеты недавно дали Лэа возможность сделать некоторые предсказания, пока не подтвержденные фактами. Например, он обнаружил, что листья не всех местных растений содержат никотин, иначе он противодействовал бы ферменту, который, как известно, очень важен для растумского фотосинтеза.

Проводя свои исследования, Лей разработал этот портативный проверочный аппарат, обладающий высокой точностью результата. Любой животный или растительный образец, который пройдет через эту батарею, проверку на основной цвет, осаждение, проверку с помощью электроники и оптики, — может быть употреблен человеком в пищу с почти стопроцентной гарантией съедобности. Возможно, в нем не окажется всех необходимых нам витаминов и тому подобного, но он способен будет в течение долгого времени поддерживать жизнь человека. Лей снабдил меня и еще нескольких фермеров, проявивших желание проэкспериментировать с культивируемыми местными растениями, такими аппаратами. Вскоре он собирается организовать экспедицию в низины, с тем, чтобы выполнить широкую программу проверки. А вышло так, что мы с вами немного опередили его в этом плане.

— Вы хотите сказать…

До затуманенного сознания Свободы, наконец, стал доходить какой-то смысл всех этих слов. Он на ощупь, словно в потемках, пытался добраться до самого важного. — Вы хотите сказать, что вы проверили всю эту дрянь в то время, когда вам положено было спать?

— Я никогда много не сплю. И я взял с собой этот аппарат, потому что… по некоторым причинам… Лей хочет форсировать эту экспедицию.

Высокогорье и низины — это разные экологические зоны. Он изучил несколько попавших к нему из низин образцов и пришел к выводу, что там должно быть много других, пригодных в пищу. Я начинаю думать, что он был прав. Вот эти образцы я собрал в радиусе ста метров вокруг лагеря. Все они съедобны, Коффин низко склонил коротко остриженную голову и пробормотал:

— Благодарю тебя, о Создатель.

Непроизвольно раскрыв рот от удивления, Свобода, наконец, спросил:

— Вы уверены?

— Два часа назад я попробовал их, и пока что чувствую себя нормально.

Да и на вкус они очень даже недурны, — Коффин улыбнулся. От этого лицо его приобрело еще более неприятное выражение и, тем не менее, это была улыбка.

— Сейчас осень, и в лесу должно быть много таких плодов. Конечно, мне попадались и ядовитые, но они очень заметно напоминают уже известные нам высокогорные сорта. Это можно было определить даже по листьям.

— Клянусь Иудой-попрыгунчиком, — у Свободы подкосились ноги. — Вы их пробовали…

Но Коффин выглядел на удивление безмятежным:

— Проверка показала, что все эти штуки имеют вполне приличный шанс стать деликатесами. Но чтобы удостовериться в этом, я должен был проверить их сам. И если, с Божьей помощью, мы найдем Дэнни живым, значит, они действительно съедобны.

— Но… если вы начнете загибаться… Я не смогу вытащить вас отсюда.

Вы умрете!

Коффин не обратил на его слова никакого внимания.

— Вы ведь поняли, что я хочу сказать, не правда ли? — простодушно спросил он. — К тому времени, когда Дэнни добрался досюда, он, должно быть, умирал с голоду. К тому же он еще маленький. Наверняка он позабыл все мои запреты и что-нибудь сорвал с дерева. Но я думаю… я надеюсь.

Господь должен был надоумить его не рвать те фрукты, которые по виду напоминают ему известные ядовитые плоды. Вместо этого он должен был съесть что-либо из того, что лежит здесь передо мной.

Если я не отравился, значит, и он не должен был отравиться ими. И… теперь мы с вами можем не беспокоиться о запасах пищи. Мы будем собирать ее здесь и продолжать поиски в течение нескольких дней.

— Вы в своем уме? — выдохнул Свобода.

Коффин принялся демонстрировать аппарат.

— Почему бы вам не перекусить, пока я буду собираться? — мягко спросил он.

— Послушайте минуточку. Слушайте меня. Я продержусь до темноты, наших запасов хватит на это время. Но потом на ночь мы сделаем привал…

— Но зачем? У нас ведь есть фонари. Ночью тоже можно искать, хотя, конечно, двигаться придется медленнее, чем днем.

— Конечно, медленнее. Потому что довериться вашему Богу эпохи неолита — все равно что заранее обречь себя на смерть, сломав ногу в результате падения в логово какого-нибудь зверя! — взорвался Свобода. — Завтра на рассвете я поворачиваю обратно!

Коффин покраснел, но воздержался от ответного оскорбления. Через некоторое время он сказал:

— Давайте не будем сейчас спорить на эту тему. Может быть, мы найдем его еще до заката. Ну, же, подкрепитесь немного.

Завтрак прошел в молчании. Пытаясь отвлечься от головной боли, нытья в мышцах и расслабиться хоть немного, чтобы не изнурять себя постоянным напряжением, Свобода стал смотреть на лесные заросли.

Несмотря на высокое давление, он не мог отрицать, что пейзаж вокруг выглядит величественно. Они с Коффиным сидели на небольшом лугу, где легкий ветерок колыхал зелено-голубые волны травы. Тут и там виднелись плотные кусты с гроздьями рубиновых ягод. Деревья вокруг поляны были высокие и густые. Один из видов деревьев напоминал земной дуб — хотя это была сущая чепуха, — а ствол его был покрыт чем-то наподобие зеленого мха.

Другое дерево было похоже на можжевельник, но с темно-красной корой.

Третье было стройным и белым, увенчанное кроной, состоящей из замысловатых кружевных листьев. Между стволами виднелся подлесок — примитивные растения, чья листва напоминала бахрому на тонких и гибких стеблях.

Когда мимо пролетал ветерок или пробегало какое-нибудь животное, из леса струился тихий шепот. Скользя вниз с ветвей, которые переплелись в высокие арки, взгляд человека вскоре наткнулся на темноту, но и здесь он не нашел отдыха от ярких, бушующих красок: стволы деревьев до самой земли были покрыты светящимся мхом пурпурного и золотого цветов.

Небо над головой было молочно-белое. Плотная атмосфера рассеивала солнечный свет и лишала возможности определить местоположение солнца, да и теней здесь тоже не было. Но все-таки света вполне хватало, и после нескольких лет, проведенных в ослепительном солнечном сиянии Высокогорья Америки, он казался очень мягким и успокаивающим. Несколько дождевых туч скользило под постоянным слоем облачности. (Но так было не всегда, в облаках часто возникали разрывы, сквозь которые виднелась великолепная синева). Ветер дремал в ветвях деревьев.

«Вот бы еще воздух был нормальным!» — подумал Свобода.

Если Коффин не ошибся в своих опытах и местные низинные сорта растений и породы животных были скорее полезны, чем вредны для человека, значит, людям на Растуме суждено было подвергнуться двойным танталовым мукам. Безусловно, поселившись здесь, человек все равно вынужден был бы дополнять свою пищу некоторыми земными видами растений, но их понадобилось бы не так уж и много. Пшеницы и картофеля, которые должны были хорошо прижиться в здешних условиях, было бы, пожалуй, достаточно. Остальное человек мог бы взять у местной природы… Но проклятая атмосфера делала это невозможным.

Свобода украдкой взглянул на Коффина. Его долговязая фигура, казалось, была наполнена такой энергией, какой он раньше никогда не замечал: на худом лице лежала печать сосредоточенности. Без сомнения, собственное открытие казалось ему особой божьей милостью, может быть, каким-то тайным знаком, что у него есть шанс оправдаться перед своей совестью за то, что он был главной причиной побега Дэнни. Интересно, сколько времени он будет бродить вокруг, прежде чем удостоверится, что Дэнни мертв и лежит где-то у подножия этой скалы? До тех пор, пока кто-либо из нас тоже не отправится на тот свет? На Растуме это займет не слишком много дней, если человек находится посреди хаоса неизвестных жизненных форм и отравляет свой организм каждым глотком воздуха.

«Я не останусь здесь, внизу, наедине с этим помешанным».

Свобода прикоснулся к оружию у себя на поясе и покосился на пистолет Коффина.

Внезапно к Свободе пришло решение. Сейчас, когда до заката осталось двадцать с небольшим часов, не было нужды затевать ссору. Но завтра утром или сегодня вечером, если этот придурок будет настаивать на продолжении поисков, его надо будет как-то разоружить и доставить домой под дулом пистолета.

«Интересно, как на это отреагирует Тереза? Будет ли она мне благодарна? Или хотя бы простит меня вместо благодарности?»

Свобода погасил окурок сигареты и сказал:

— Пошли.

Глава 7

Кризис наступил в полдень.

Они уже утратили чувство времени и, глядя то и дело на часы, рассеянно замечали, что стрелки опять сменили положение. Им все чаще приходилось делать передышки, но лишь для того, чтобы лечь неподвижно, уставившись в небо. Такие передышки не давали никакого отдыха. Один или два раза они немного поклевали и проглотили по чашке чая, едва ли отдавая себе отчет в своих действиях. По мере нарастания физической усталости аппетит все больше снижался.

Коффин понимал, что именно это и есть наркоз. Чтобы оформить мысль в сознании, мозг вынужден был долго искать слова, а затем выуживать их одно за другим из затуманенной памяти.

Слишком много углекислого газа. А теперь и азота становится слишком много. Добавочный кислород не дает ощутимой помощи. Легкие саднит.

Вероятно, они уже устали до предела.

Бог не хотел больше помогать. То, что плоды оказались съедобными, не было никакой милостью. Хотя тогда казалось, что это именно так, и что он, спасший в пустыне израильских детей от голодной смерти, не даст Дэнни умереть. Но, пробираясь сквозь стену вьющихся лиан и упав, пошатнувшись, в какой-то колючий куст, Коффин понял, что находка еды была простым приказом. Раз уж Господь дал возможность подробно обыскать этот адский котел, его слуга Джошуа должен был это сделать, как следует.

"Нет, я еще не сошел с ума. А, может, уже сошел? Допустить мысль, что Господь собирается переделывать планету — или начать создавать ее заново пять биллионов лет спустя — и лишь для того, чтобы наказать всего лишь одного человека — меня! Я только хочу исполнить свой долг.

О, Тереза, если б ты была рядом и могла меня успокоить!

Но глаза, руки и голос Терезы были где-то за облаками в ужасной дали.

Вокруг был только этот лес, который заманил его в ловушку, да воздух, жалобно хрипевший в его пересохшей глотке. Только жара и жажда, и боль, и резкие чужеродные запахи, и какое-то ползучее растение, которое так запутало его ноги, что он упал, врезавшись в дерево.

Где-то каркала птица или животное, хотя, скорее, это было не карканье, а отрывистый смех.

Коффин тряхнул головой, пытаясь разогнать туман в голове. Это было ошибкой. Макушка его черепа, казалось, отлетела в сторону. Коффин подумал, не проглотить ли еще одну таблетку аспирина. Пожалуй, нет, надо их экономить.

Внезапно, как вспышка молнии, его озарила мысль: какими странными бывают иногда проявления жизни! Если бы не то послание, переданное флоту с Земли, он, возможно, все еще был бы астронавтом. В этот самый момент он мог бы стоять вместе с Нильсом Киви под каким-нибудь новым солнцем, в девственно-чистом мире. А, может быть, и нет, конечно. Возможно, Земля окончательно отказалась от содержания звездных кораблей, и они болтались теперь, всеми покинутые, возле планеты, на которой перестали рождаться любознательные люди. Но Коффину хотелось верить, что его старые друзья все еще занимаются своим ремеслом. Мысль об этом, приходившая ему, бывало, в голову после того, как он целый день дышал пылью на своем тракторе, была сомнительным удовольствием.

«Но тогда я не смог бы жениться на Терезе», — подумал Коффин. И вдруг эта банальная идея, над которой он размышлял ежедневно с тех пор, как отрекся от своих надежд, повернулась к нему новой стороной. Мысль о том, что Тереза была не просто утешительным призом, так поразила Коффина, что он остановился, задыхаясь. Если б у него была возможность повернуть время вспять и исправить то, что он сделал когда-то, он бы отказался от этого.

— Что случилось? — пробурчал Свобода.

Коффин оглянулся. Лицо Свободы, обрамленное темными волосами, курносое, обросшее щетиной, потное и изможденное, казалось, дрожало в мареве жары и безмолвия, на фоне зелено-голубых листьев.

— Ничего, — сказал Коффин.

— Я думаю, нам лучше изменить направление, — Свобода показал на компас, прикрепленный у пояса, — если мы хотим придерживаться спирали.

— Не сейчас, — возразил Коффин.

— Но почему?

Коффину не хотелось пускаться в объяснения. Он повернулся и, шатаясь, побрел вперед. Он был слишком занят переоценкой собственных ценностей, чтобы заниматься болтовней.

Но долго удивляться он все равно не смог, потому что у него для этого просто не было сил. Теперь он размышлял над самой безотлагательной проблемой: как вернуть Терезе Дэнни. Заблудившийся и испуганный мальчик, скорее, предпочел спуститься дальше, чем идти в обход. Поэтому Коффин считал, что идти по прямой лучше, чем описывать круги по спирали.

Действительно ли все было так? Об этом приходилось лишь гадать. Господь никогда не осуждал человека за неверную догадку. Или, может быть, он сможет простить его, Коффина, ради Терезы? В своей жизни он никогда не ставил конечной цели избежать адского костра Джонатана Эдвардса, он просто всегда старался быть честным и порядочным.

Людям это не всегда удавалось, а ему, Джошуа Коффину, удавалось в меньшей степени, чем другим.

Но он старался — иногда, и своим детям пытался внушить те же идеалы.

Для них это было необходимо, не ради самих идеалов, а ради дополнительной силы на этой жестокой планете. Нет, неверно, Растум не был жестоким. Он просто был слишком большим. И Тереза так часто повторяла ему, что одной честности здесь мало. Мало было здесь выжить. Необходимо было еще быть добрым. Бог знал, как добра к нему Тереза — добрее, чем он того заслуживал, добрее всего в те ночи, когда к нему возвращалось ощущение его вины. Он был слишком требовательным, потому что его одолевал страх.

Маленькие грязные руки, теребившие его одежду, не были его долгом. Вернее, это, конечно, был долг, но долг и радость — вполне совместимые вещи.

Коффин всегда это понимал. Его долг капитана корабля был одновременно источником радости. Но когда дело коснулось людей, он пришел к пониманию этого только спустя долгое время, а именно, — только сейчас, и это было не в счет. Чтобы эта идея, наконец, дошла до его сознания, ему пришлось спуститься в этот густой и безмолвный лес.

Кажется, у буддистов было что-то про жизнь, которую можно прожить за секунду, сбросив с себя бремя прошлого или будущего. Коффин всегда высмеивал этот тезис, как оговорку для самооправдания. Но здесь, сейчас, он до известной степени понимал, как труден был этот путь. И так ли уж он отличался от христианского «перерождения»?

Мысли Коффина окончательно смешались и пропали. Не осталось ничего, кроме запутанного леса.

Наконец, они вышли в каньон.

Коффин так привык продираться сквозь густой подлесок и перелезать через бревна, что, почувствовав внезапное отсутствие препятствий, бессильно опустился на одно колено. От боли на глазах у него выступили слезы, но зато наступило и некоторое просветление сознания. Сбоку раздавалось тяжелое дыхание Свободы, которое смешивалось со стонами ветра, проносившегося под низким небом.

Отсюда гористая местность так круто уходила вниз, что откос плато больше походил на скалу. На ее вершине стеной стоял лес, а на склонах с выветрившейся почвой росла лишь трава да несколько чахлых деревцов.

Повсюду была разбросана галька, и утесы возносили свои обглоданные непогодой вершины к ободу этой необъятной скалы. Противоположная сторона была значительно ниже, казалась смутной и голубоватой, будучи удалена километров на двадцать. Такая же расплывчатость, обусловленная большим расстоянием, затуманивала края ущелья. У Коффина было такое ощущение, что ущелье это достигает чудовищной глубины, раскалывая на куски целые горные массивы, но даже приблизительно определить его размеры было невозможно.

Ему показалось, что где-то далеко внизу сверкнула река, но он не мог поручиться, что это всего лишь не обман зрения.

Слишком уж много горных вершин и обрывов, слишком большая дистанция была между краем скалы и дном этой пропасти.

Коффин знал, что должен с благоговением взирать на это творение Господа, но не чувствовал ничего, кроме головокружения и чудовищного давления, от которого, казалось, вот-вот лопнут глазные яблоки.

Он сел рядом со Свободой. Каждое движение давалось с величайшим трудом.

Руки и ноги превратились в свинцовые колоды.

Свобода зажег сигарету. Последней, еще не затуманенной частью своего сознания Коффин подумал:

«Лучше бы он не отравлял себя лишний раз. Уж очень он хороший парень».

Ветер взъерошил волосы на голове Свободы — для него это было все равно, что листья у них за спиной или трава под ногами.

— Еще одна Расселина, — пустым голосом произнес горняк. — Под правильным углом к той, по которой мы спускались.

— И мы — первые представители рода человеческого, увидевшие ее, отозвался Коффин, жалея о том, что слишком уж он жалок сейчас, чтобы произносить такие высокопарные фразы.

На Свободу, видимо, напало такое же отупение.

— Да, мы зашли дальше, чем предыдущая земельная экспедиция, и к тому же, исследователи, даже имея запас кислорода, никогда не спускались в этом направлении. Хотя в других местах они встретили много таких же провалов.

Их, наверное, породил какой-нибудь тектонический процесс.

Планета, которая плотнее Земли, вряд ли обладает идентичной геологией. Горы здесь, безусловно, гораздо выше.

— Эта пропасть не такая отвесная, как Расселина, — услышал Коффин свой собственный ответ. — На склонах даже держится почва, как вы, вероятно, заметили. Но, конечно, она шире и глубже.

— Это характерно для местности с чуть менее вертикальной топографией, — Свобода выдохнул дым, закашлялся и выплюнул сигарету. — Проклятье! Я не могу курить в таком воздухе. И какого черта вы тут бормочете? О чем?

— Ни о чем особенно важном.

Коффин откинулся назад, облокотившись на рюкзак. Ветер так быстро просушил его одежду от пота, что вскоре ему стало уже не жарко, а холодно.

Лес проснулся и загудел от порывов ветра. Его скорость была не очень велика, но высокое давление превращало ее чуть ли не в скорость урагана.

Сила ветра пригодится, когда люди, наконец, обретут возможность спуститься с горных плато. Но когда это будет? Наверняка, не раньше, чем через несколько поколений. Мельницы богов работают медленно, но зато перемалывают добротно — в порошок.

Хотя и крутятся они все же не всегда медленно. Мельницы наступивших на Земле перемен мололи быстрее, чем это было необходимо, чтобы динозавры успевали приспособиться к изменившемуся климату; быстрее, чем наука и техника могли развиваться, чтобы поддерживать культуру растущего населения Земли. Растум тоже был подобен гигантскому жернову, который крутился и крутился среди звезд, перемалывая в пыль семена людей, ибо Господь раскаивался в том, что сотворил человека…

— Ну, что ж, — сказал Свобода, — едва ли он полез в эту яму, так что нам лучше сменить направление поиска.

Эти слова были для Коффина таким приятным барьером, отгородившим его от полувзаправдашнего кошмара, что их смысл не сразу дошел до его сознания.

— А?

Свобода хмуро посмотрел на него:

— Клянусь небом, вы похожи на живого мертвеца. Мне кажется, вы не протянете даже до вечера.

Коффин попытался сесть прямо.

— Нет, нет. Я выдержу, — хрипло сказал он. — Но что вы предлагаете?

Насчет нашего дела, — заботливо добавил он, боясь, как бы Свобода не понял его вопроса превратно. Разговаривать было нестерпимо тяжело.

В голове возникали какие-то обрывки мыслей:

«Песок в легких. Я больше не могу думать. Он тоже. Но я смогу уйти, даже если мой мозг отключится. Не уверен, что Свобода тоже сможет или захочет.»

— Я хотел предложить вам двигаться по краю этого каньона в южном направлении до наступления темноты, а завтра утром срезать по прямой обратный путь к Расселине. Таким образом мы описали бы большой треугольник.

— А что, если пойти на север? Северное направление тоже надо проверить.

— Если вам так хочется, мы, конечно, можем пойти не в южном, а в северном направлении. Можно даже бросить жребий. Но идти одновременно на север и на юг невозможно.

Мы должны покинуть этот уровень не позднее завтрашнего утра, потому что оставаться здесь дольше — слишком большой риск. А мы не имеем права рисковать, потому что нас ждут наши семьи.

— Но Дэнни ведь не умер, — умоляющим голосом воззвал Коффин. — Мы не можем бросить его здесь.

— Послушайте, — сказал Свобода.

Он сел, скрестив ноги, провел рукой по волосам и начал говорить, сопровождая свои слова усиленной жестикуляцией.

«Все его попытки что-то доказать объясняются обыкновенным страхом, и потому не сводятся ни к чему, кроме пустой болтовни», — подумал Коффин.

— Допустим, мальчик действительно не сорвался вместе с водопадом с этого утеса. Допустим, он добрался до леса, но не съел там ничего ядовитого, и не умер с голоду из боязни съесть что-нибудь. Допустим, он не утонул в каком-нибудь пруду, его не ужалила гигантская ядовитая пчела, из тех, которых мы с вами здесь видели, и он не подвергся нападению какого-нибудь местного хищника.

Сделать такие допущения можно только с огромной натяжкой — с такой, ради которой не стоит двум взрослым мужчинам жертвовать своими жизнями, но я согласен принять их во имя истины. Пусть все было так. Что же потом оставалось ему делать? Как мне кажется, он должен был попытаться отыскать обратную дорогу, но при этом уходил все дальше и дальше в лес, плутал все больше и постепенно спускался все ниже по склону горы. Но тогда, я думаю, вам понятно, как должен был на него подействовать местный воздух? Я и то едва могу шевелиться. А если бы я дышал этой гадостью три или четыре дня, я был бы не способен больше ни на что, кроме как лечь и отдать концы. А Дэнни ведь был ребенком. Обмен веществ у детей более усиленный, легкие более восприимчивы к высокому давлению, а сопротивляемость мышц гораздо слабее. Коффин, он мертв.

— Нет.

Свобода ударял кулаком по земле до тех пор, пока не успокоился.

— Будь по-вашему, — ветер разбрасывал его слова и уносил их прочь. Я дал обещание потворствовать вашей прихоти — и прихоти Вульфа — но до известных пределов, а именно: только до завтрашнего утра, когда мы повернем этот зигзаг в направлении дома. И поставим на этом точку. Ясно?