Немой свидетель Кристи Агата

Глава 8

В «Литлгрин-хаусе»

Покинув кладбище, Пуаро быстро зашагал в сторону «Литлгрин-хауса». Я сообразил, что он по-прежнему играет роль возможного покупателя дома. Держа в руках выданный мистером Геблером ордер на осмотр усадьбы, он открыл калитку и пошел по дорожке, ведущей к парадной двери.

На сей раз нашего знакомого терьера не было видно, но из глубины дома, очевидно из кухни, доносился собачий лай.

Наконец послышались шаги в холле, и дверь распахнула приятная на вид женщина лет пятидесяти–шестидесяти – типичная горничная былых времен. Таких теперь почти не встретишь.

Пуаро показал ей листок, подписанный мистером Геблером.

– Да, он нам звонил, сэр. Прошу вас, заходите, сэр.

Ставни, закрытые наглухо, когда мы приходили сюда в первый раз, сейчас были распахнуты в ожидании нашего визита. Кругом царили чистота и порядок. Встретившая нас женщина, несомненно, отличалась чистоплотностью.

– Это гостиная, сэр.

Я с одобрением огляделся. Приятная комната с высокими окнами, выходящими на улицу, была обставлена добротной, солидной мебелью, в основном викторианской, хотя я заметил тут и чиппендейлский книжный шкаф[21], и несколько приятных хеппелуайтских стульев[22].

Мы с Пуаро вели себя как заправские покупатели: с легким смущением смотрели по сторонам, бормотали: «Очень мило», «Очень приятная комната», «Так, вы говорите, это гостиная?».

Горничная провела нас через холл в такую же комнату, но гораздо большую, по другую сторону дома.

– Столовая, сэр.

Эта комната действительно была выдержана в строго викторианском стиле. Массивный, красного дерева обеденный стол, такой же массивный, тоже красного дерева, но более темный буфет с резким орнаментом из фруктов, и обтянутые кожей стулья. По стенам были развешаны, очевидно, семейные портреты.

Терьер все еще лаял где-то в глубине дома. Внезапно лай стал приближаться и наконец достиг холла: «Кто посмел войти в дом? Разорву на куски!» Пес остановился у дверей, озабоченно принюхиваясь.

– Ах, Боб, ах, негодник! – журила собаку горничная. – Не обращайте на него внимания, сэр. Он вас не тронет.

И действительно, увидев своих старых знакомых, Боб сразу же повел себя по-другому. Добродушно засуетился, завилял хвостом, словно приветствуя нас.

«Рад видеть вас, – казалось, говорил он, обнюхивая наши щиколотки. – Извините за лай, но это входит в мои обязанности. Мне положено следить за тем, кто входит в наш дом. Откровенно говоря, мне скучно, и я рад появлению гостей. У вас, надеюсь, есть собаки?»

Свой последний вопрос он явно адресовал мне, поэтому я нагнулся и погладил его.

– Умный у вас пес, – сказал я женщине. – Правда, его давно пора постричь.

– Да, сэр, обычно его стригут трижды в год.

– Он уже старенький?

– О нет, сэр. Бобу не больше шести. А иногда он ведет себя совсем как щенок. Утащит у кухарки шлепанцы и носится по всему дому, держа их в зубах. Он очень добрый, хотя в это трудно поверить, слыша, как он лает. Единственный, кого он не любит, так это почтальон. И тот его жутко боится.

Боб был теперь занят тем, что обнюхивал брюки Пуаро. Выведав все, что мог, он громко фыркнул: «Фрр, человек неплохой, но собаками не интересуется», потом вернулся ко мне и, склонив голову набок, с надеждой взглянул на меня.

– Не понимаю, почему собаки недолюбливают почтальонов? – удивлялась горничная.

– Чего тут непонятного? Вполне естественная реакция, – объяснил Пуаро. – Собака тоже соображает. Она по-своему умна и делает свои выводы. Одним людям разрешается входить в дом, другим нет. Собака это быстро улавливает. Кто часто пытается проникнуть в дом и по нескольку раз в день звонит в дверь, но его никогда не впускают? Почтальон. Значит, он нежеланный гость с точки зрения хозяина дома. Его не впускают, а он снова приходит и снова звонит, пытаясь проникнуть внутрь. Вот собака и считает своим долгом помочь хозяину отделаться от непрошеного гостя, а если надо, то и укусить. Вполне логично.

Он улыбнулся Бобу.

– Сразу видно, очень умный пес.

– О да, сэр. Он все понимает, не хуже человека.

Она распахнула следующую дверь.

– Гостиная, сэр.

Гостиная навевала мысли о прошлом. В воздухе стоял легкий запах засушенных цветов. Мебель была обита потертым ситцем с рисунком из гирлянд роз. На стенах висели акварели и гравюры. Повсюду были расставлены пастушки с пастухами из хрупкого фарфора. На креслах и диванах лежали подушки, вышитые шерстью. На столиках, обрамленные в красивые серебряные рамки, стояли выцветшие фотографии, валялись бонбоньерки[23], корзинки для рукоделия. Но особенно привлекательными мне показались две искусно вырезанные из шелковистой бумаги женские фигурки в рамках под стеклом: одна с прялкой, другая с кошкой на коленях.

В гостиной царил дух давно минувших дней, праздной жизни, приличествующей благовоспитанным «леди и джентльменам». В этой комнате можно было «уединиться». Здесь дамы занимались рукоделием, а если сюда когда-нибудь и проникали представители сильного пола, да еще позволяли себе курить, то потом комната тщательно проветривалась и обязательно вытряхивались занавеси.

Мое внимание привлек Боб. Усевшись возле элегантного бюро, он не сводил глаз с одного из ящичков.

Как только он заметил, что я смотрю на него, он негромко, жалобно тявкнул, выразительно поглядывая на бюро.

– Чего он хочет? – спросил я.

Наш интерес к Бобу явно нравился горничной, которая, по-видимому, питала к нему слабость.

– Свой мячик, сэр. Его всегда клали в этот ящик. Поэтому он сидит здесь и просит. – И совсем другим голосом, эдаким фальцетом, каким часто говорят с младенцами, проговорила: – Нет здесь твоего мячика, мой красавчик. Мячик Боба на кухне. На кухне, Бобби.

Боб перевел нетерпеливый взгляд на Пуаро.

«Глупая женщина, – казалось, говорил он. – Но вы-то человек умный. Мячи хранятся в определенных местах. И этот ящик – одно из таких мест. В нем всегда лежал мой мячик. И сейчас он тоже должен быть там. Такова собачья логика».

– Там его нет, Боб, – подтвердил я.

Он недоверчиво посмотрел на меня. И, когда мы вышли из комнаты, нехотя последовал за нами.

Затем нам показали стенные шкафы, чулан под лестницей, небольшую буфетную, где, по словам служанки, «хозяйка обычно составляла букеты».

– Вы давно здесь служите? – спросил Пуаро.

– Двадцать два года, сэр.

– И одна ведете все хозяйство?

– Вместе с кухаркой, сэр.

– Она тоже давно служит у мисс Аранделл?

– Четыре года, сэр. Предыдущая кухарка умерла.

– А если я куплю этот дом, вы готовы остаться здесь?

Она слегка зарделась.

– Большое спасибо вам, сэр, но я решила больше не работать. Хозяйка оставила мне достаточно денег, и я хочу переехать к моему брату. Я живу здесь по просьбе мисс Лоусон, чтобы присмотреть за домом, пока он не будет продан.

Пуаро кивнул. В наступившей тишине послышался новый звук: тук, тук, тук. Он становился все громче и громче и, казалось, спускался откуда-то сверху.

– Это Боб, сэр, – улыбнулась она. – Он нашел свой мячик и сбрасывает его сверху вниз по лестнице. Это его любимая игра.

Когда мы подошли к подножию лестницы, на нижнюю ступеньку шлепнулся, подпрыгнув, черный резиновый мячик. Я поймал его и посмотрел вверх. На площадке, расставив лапы, лежал Боб, виляя хвостом. Я кинул ему мяч. Он ловко поймал его, удовлетворенно пожевал минуту-другую, потом аккуратно положил между лапами и стал медленно подталкивать носом к краю площадки, пока мяч не скатился с верхней ступеньки и не запрыгал снова по лестнице. После чего Боб, наблюдая за этим процессом, изо всех сил завилял хвостом от удовольствия.

– Он может так забавляться часами, сэр. Это его любимая игра. Хоть целый день. Хватит, Боб. Джентльмены пришли сюда вовсе не для того, чтобы играть с тобой.

Присутствие собаки всегда способствует установлению дружеских контактов. Наш интерес к Бобу растопил ледяную чопорность, присущую хорошей служанке. Пока мы ходили по спальням, горничная охотно рассказывала нам об удивительной сообразительности Боба. Мячик по-прежнему лежал у подножия лестницы. Когда мы проходили мимо, Боб проводил нас взглядом, полным упрека, и с достоинством пошел вниз за мячом. Сворачивая направо, я увидел, как он, держа мяч в зубах, медленно поднимался наверх усталой походкой, напоминая старика, которого некоторые личности бросили на половине пути, неразумно полагая, что путь этот ему под силу.

Пока мы обходили спальни, Пуаро исподволь вытягивал из горничной нужные ему сведения.

– Здесь жили все четыре мисс Аранделл, не так ли? – поинтересовался он.

– Да, сэр, но в ту пору я здесь еще не работала. Когда я пришла в этот дом, тут оставались только мисс Агнес и мисс Эмили, а через несколько лет и мисс Агнес умерла. Она была самой младшей. Но почему-то ушла из жизни раньше сестры.

– Наверное, у нее было слабое здоровье?

– Нет, сэр, вот это и странно. Моя мисс Аранделл, то есть мисс Эмили, очень часто болела и без конца имела дело с врачами. Чего никак нельзя сказать о мисс Агнес. Она отличалась крепким здоровьем. И все же умерла прежде мисс Эмили, которая, несмотря на бесконечные, с самого детства болезни, пережила всю семью. Вот ведь как бывает.

– Гораздо удивительнее то, что это бывает сплошь и рядом.

И Пуаро принялся рассказывать историю о своем больном дядюшке, по моему твердому убеждению, целиком выдуманную – я даже не собираюсь здесь ее повторять. Достаточно сказать, что его рассказ дал желаемый результат. Разговоры о смерти развязывают язык скорей, нежели любая другая тема. Теперь Пуаро мог задавать вопросы, которые еще двадцать минут назад были бы встречены настороженно, даже враждебно.

– Мисс Аранделл долго болела и сильно страдала?

– Нет, я не сказала бы, сэр. Она давно чувствовала недомогание. Вы понимаете, она два года назад перенесла желтуху. Лицо и белки глаз у нее пожелтели…

– Да, я знаю, что это такое… – И тут же последовала история, приключившаяся с его кузиной, у которой, само собой, тоже была желтуха.

– Совершенно верно. Все происходило именно так, как вы говорите, сэр. Она ужасно болела, бедняжка. Ничего не ела, ее все время рвало. По правде говоря, доктор Грейнджер потерял всякую надежду на ее выздоровление. Но он знал, как вести себя с ней. Не давал никаких поблажек. «Решили протянуть ноги, отдать богу душу?» – бывало, спрашивал он ее. И она отвечала: «Нет, доктор, я еще поживу». На что он говорил: «Вот и правильно. Именно это мне хотелось от вас услышать». За ней ухаживала больничная сиделка, так вот она решила, что мисс Аранделл уже собралась оставить нас, и заявила доктору, что, по ее мнению, нет смысла больше зря беспокоить больную и насильно ее кормить. Но доктор только закричал на нее: «Чепуха! Беспокоить ее? Вы должны силой запихивать в нее еду!» И велел регулярно давать ей мясной бульон, а перед этим обязательно ложку коньяка. А потом сказал слова, которых я никогда не забуду: «Вы еще молоды, моя дорогая! И не представляете, сколько сил обретает человек с возрастом, когда ему приходится сражаться со смертью. Это молодые лежат, задрав лапки кверху, и умирают лишь потому, что не знают, что такое жизнь. Посмотрите на человека, которому перевалило за семьдесят. Он горит желанием жить и готов бороться за жизнь». Как это верно, сэр. У этих стариков столько сил и такой острый ум, что просто диву даешься, оттого-то, говорил доктор, они так долго живут и доживают до глубокой старости.

– Золотые слова! Лучше и не скажешь! И мисс Аранделл была именно такой? Деятельной? Энергичной?

– О да, сэр. Здоровьем она не отличалась, зато голова у нее работала отлично. Поэтому-то болезнь и отступила от нее. Наша сиделка долго не могла прийти в себя от изумления. Слишком уж молоденькая она была, вся такая накрахмаленная, но, надо отдать ей должное, ухаживать за больными умела, и горячий чай всегда был у нее под рукой.

– Совсем-совсем выздоровела?

– Да, сэр. Конечно, хозяйке пришлось еще долго придерживаться строжайшей диеты: ничего жареного, только вареное или на пару и ни капли жира. Даже яйца есть ей доктор запретил. Она все жаловалась, что еда слишком пресная.

– Главное – она поправилась.

– Да, сэр. Порой, правда, она чувствовала себя неважно. Ощущала боли в желчном пузыре. Она ведь не всегда ела то, что ей положено, но ничего серьезного раньше с нею не приключалось.

– А эта ее болезнь была похожа на предыдущую?

– Как две капли воды, сэр. Она опять вся пожелтела, очень ослабла и тому подобное. По-моему, она сама была во всем виновата, бедняжка. Ела все подряд. В тот вечер, когда ей стало плохо, она съела на ужин карри[24], а как вам известно, сэр, карри – блюдо жирное да еще с пряностями.

– И сразу почувствовала себя плохо?

– Пожалуй, да, сэр. Доктор Грейнджер сказал, что печень у нее совсем износилась, что это следствие простуд – погода слишком часто менялась – и чересчур жирной еды.

– Неужели компаньонка – мисс Лоусон, если не ошибаюсь, – не могла уговорить ее не есть жирной пищи?

– Мисс Лоусон не имела права голоса у нас в доме. Мисс Аранделл не из тех, кто терпит возражения.

– Мисс Лоусон прислуживала ей во время первой болезни?

– Нет, она появилась позже. И проработала здесь не больше года.

– А раньше у мисс Аранделл тоже были компаньонки?

– Да, сэр, и не одна.

– Как видно, компаньонки не приживались в этом доме в отличие от слуг, – улыбнулся Пуаро.

Горничная покраснела.

– Видите ли, сэр, слуги – совсем другое дело. Мисс Аранделл редко выходила из дома, то одно, то другое… – Горничная смешалась и умолкла.

Пуаро с минуту молча смотрел на нее, потом проговорил:

– Старых дам можно понять. Им быстро все надоедает. Хочется чего-то новенького, верно? Когда все известно до мелочей, становится невмоготу.

– Вот именно, сэр. Вы попали в самую точку. Когда в доме появлялась новая компаньонка, мисс Аранделл оживала. Расспрашивала ее о детстве, о личной жизни, о семье, о чем она думает, чем дышит, а когда все выведывала, начинала скучать.

– Но ведь дамы, между нами говоря, которые служат в компаньонках, довольно ограниченные, не так ли?

– Да, сэр. Они все какие-то забитые, во всяком случае, большинство из них. И довольно глупые. Мисс Аранделл, надо заметить, быстро распознавала их. Поэтому-то они у нее подолгу не задерживались.

– Наверное, мисс Аранделл была привязана к мисс Лоусон?

– Вряд ли, сэр.

– Но что-то в ней, вероятно, было особенно привлекательным?

– Пожалуй, нет, сэр. Самая обыкновенная женщина.

– Вам она нравилась?

Горничная едва заметно пожала плечами.

– Трудно сказать, нравилась она мне или нет. Слишком уж она была суетливая… Типичная старая дева, увлекающаяся к тому же всякой чепухой вроде духов…

– Духов? – насторожился Пуаро.

– Ну да, сэр. Она из числа тех, кто, усевшись в темноте вокруг стола, вызывает души умерших и с ними разговаривает. По-моему, верующим людям грех этим заниматься, потому что души умерших знают свое место и не любят его покидать.

– Так мисс Лоусон занималась спиритизмом? А мисс Аранделл тоже верила в духов?

– Мисс Лоусон просто мечтала об этом! – не без злорадства усмехнувшись, ответила горничная.

– Выходит, она так и не убедила мисс Аранделл? – решил удостовериться Пуаро.

– Конечно нет, моя хозяйка для этого была слишком разумной, – фыркнула она. – Это ее немного забавляло, и только. «Попробуйте убедить меня, я не против», – говорила она, глядя на мисс Лоусон, а в глазах ее можно было прочесть: «Бедняжка! Какой же надо быть дурочкой, чтобы верить всему этому!»

– Значит, сама она не верила, просто забавлялась?

– Совершенно справедливо, сэр. Иногда мне казалось, что ей доставляет удовольствие расспрашивать об этих сеансах. Другие же относились к ним всерьез.

– Другие?

– Ну да, мисс Лоусон и сестры Трипп.

– Мисс Лоусон была убежденной спиритисткой?

– Верила, как в Евангелие, сэр.

– Наверное, мисс Аранделл была очень привязана к мисс Лоусон, – намеренно повторил свой вопрос Пуаро и услышал тот же ответ:

– Вряд ли, сэр.

– Тогда почему же, – поинтересовался Пуаро, – мисс Аранделл завещала все свое состояние именно ей?

Горничную словно подменили. Доверительность ее мгновенно исчезла. Перед нами была чопорная служанка, хорошо знающая свои обязанности.

– Кому хозяйка завещала свои деньги, не моего ума дело, сэр, – отрезала она, и в ее ледяном голосе слышался явный укор за допущенную нами фамильярность.

Я понял, что Пуаро допустил непростительную ошибку. Добившись дружеского расположения горничной, он мгновенно лишился его. Однако Пуаро был достаточно умен, чтобы не предпринять немедленную попытку восстановить доверительные отношения. Задав какой-то незначительный вопрос, вроде того, сколько спален в доме, он направился к лестничной площадке.

Боб исчез, но когда я хотел было спуститься по ступенькам вниз, то обо что-то споткнулся и чуть не упал. Схватившись за перила, я все же удержался на ногах, а посмотрев на пол, понял, что наступил на мячик Боба, который лежал у самого края площадки.

Горничная поспешила извиниться:

– Очень сожалею, сэр. Это Боб виноват. Он часто оставляет здесь свой мячик. А на темном ковре его сразу и не приметишь. Кто-нибудь непременно сломает себе шею. Наша хозяйка тоже упала и разбилась. Едва осталась живой.

Пуаро вдруг остановился на лестнице.

– Упала, говорите вы?

– Да, сэр. Боб точно так же оставил тогда мячик, а хозяйка, выйдя из спальни, не заметила его, поскользнулась и полетела кубарем вниз по лестнице. Могла разбиться насмерть.

– И сильно она пострадала?

– Не очень. Доктор Грейнджер сказал, что ей здорово повезло. Слегка разбила голову, ударилась плечом, ну и, конечно, набила себе синяков да шишек, а главное, очень перепугалась. С неделю пролежала в постели, но потом все обошлось.

– Давно это случилось?

– Недели за две до ее кончины.

Пуаро наклонился и что-то поднял с пола.

– Извините… я уронил ручку… А, вот она. – Он выпрямился. – Ну и разбойник же ваш умница Боб, – заметил он.

– Что с него возьмешь, сэр, – снисходительным тоном произнесла горничная. – Боб, конечно, умница, но он только пес. Хозяйка мучилась бессонницей, вот и вставала по ночам, ходила по дому, спускалась вниз.

– И часто это бывало?

– Почти каждую ночь. Но она не позволяла ни мисс Лоусон, ни кому-либо другому хлопотать вокруг себя.

Пуаро снова вошел в гостиную.

– Красивая комната! – заметил он. – Интересно, встанет ли в этот альков[25] мой книжный шкаф? Как вы думаете, Гастингс?

Ничего не понимая, я на всякий случай ответил, что на глаз определить трудно.

– Да, расстояния на глаз довольно обманчивы. Возьмите, пожалуйста, мою рулетку, измерьте ширину, глубину, а я запишу данные.

Я покорно взял рулетку, протянутую мне Пуаро, и стал измерять то, что ему требовалось, а он записывал цифры на тыльной стороне конверта.

Я хотел было удивиться, как это он решился на такую небрежность – писать на конверте, вместо того чтобы аккуратно занести результаты обмера в свою записную книжку, но тут он протянул мне конверт и спросил:

– Правильно я записал? Проверьте, пожалуйста, все ли так, как вы говорили.

На конверте я не увидел никаких цифр. Вместо этого было написано: «Когда мы поднимемся наверх, сделайте вид, будто вы вспомнили о нужной вам встрече, и попросите разрешения поговорить по телефону. Уведите с собой горничную и задержите ее там подольше».

– Все верно, – сказал я, пряча конверт в карман. – По-моему, тут запросто поместятся оба шкафа.

– Тем не менее проверить не мешало. Если вы не против, мне хотелось бы еще раз осмотреть спальню вашей бывшей хозяйки. Я не обратил внимания, есть ли там стенные ниши.

– Конечно, сэр. С удовольствием.

Мы снова поднялись наверх. Когда Пуаро стал промерять стену и громко разглагольствовать о том, как ему лучше поставить кровать, гардероб и письменный стол, я взглянул на часы и озабоченно завопил:

– О боже! Уже три часа. Что подумает Андерсон? Мне необходимо позвонить ему. – И, обернувшись к горничной, спросил: – Вы позволите воспользоваться вашим телефоном, если, конечно, он у вас есть?

– Разумеется, сэр. В маленькой комнате, сразу за холлом. Я провожу вас.

И она повела меня к телефону. Потом я попросил ее помочь мне найти нужный номер в телефонном справочнике и, наконец, заказал разговор с неким мистером Андерсоном из соседнего городка Харчестер. К счастью, его не оказалось на месте, и я попросил передать ему, что ничего срочного в моем звонке нет и я перезвоню ему попозже.

Когда я вышел из комнаты, Пуаро уже спустился вниз и дожидался в холле. Глаза у него приобрели зеленоватый оттенок – явное свидетельство того, что он чем-то взбудоражен.

– Когда ваша хозяйка упала с лестницы, она, судя по вашим словам, очень перепугалась и, кажется, ее очень беспокоил Боб и его мячик?

– Странно, что вас это интересует, сэр. Она действительно очень беспокоилась о нем. Даже умирая, в бреду, почему-то все время поминала Боба, его мячик и еще какой-то кувшин с крышкой.

– Вы, говорите, кувшин с крышкой… – задумчиво произнес Пуаро.

– Мы, конечно, ничего не поняли, сэр. Но она только и твердила об этом.

– Минуточку! Я должен еще раз зайти в гостиную.

Он обошел комнату, тщательно осматривая каждую вещь. Его внимание привлек кувшин с крышкой. Обычный кувшин с рисунком – типичный образчик викторианского юмора, – грустный бульдог, уныло сидящий на пороге, а под ним надпись: «Всю ночь на улице за неимением ключа».

– «Всю ночь на улице за неимением ключа», – пробормотал Пуаро. – Ну и ну! А с вашим мистером Бобом такого не случается? Ему не приходится иногда проводить всю ночь под дверьми на улице?

– Редко, сэр. Очень редко. Наш Боб – очень послушный пес.

– Нисколько не сомневаюсь. Но даже лучшие из собак…