Эдесское чудо Вознесенская Юлия
– Сами справимся. У меня людей полон дом, да еще девушки помогут, Евфимия и Мариам. Им от этого только польза для души будет. Благослови, владыко святый! – София приняла благословение и все-таки вытерла ноги епископу.
– С сегодняшнего вечера, – сказал Евлогий, – начинаем строгий пост и постоянные молитвы в храме и по кельям, чтобы умолить Господа помочь богохранимой Эдессе избавиться от вторжения варваров. Так советует блаженный Алексий, человек Божий.
«Вот и экономия продуктов, – усмехнулась невесело София, – с постом-то мы протянем подольше».
Домой она возвращалась почти в сумерках. Последние беженцы шли от уже запертых городских ворот, как ей сказал спрошенный по дороге стражник. София заметила молодушку в совершенно пропыленной одежде, которая вела не раненого, а просто очень полную пожилую женщину, едва передвигавшую ноги; на плече у молодой женщины, оттягивая его, висели две большие переметные сумы, правда, наполовину пустые. По инерции она прошла какое-то время по улице, но затем, опомнившись, повернула назад, догнала беженок и предложила свою помощь.
– Нам бы поскорее найти гостиницу! – сказала молодая. – Матушка совершенно измучилась, да и мне идти нелегко. Из Харрана[43] мы выехали на осликах и с двумя слугами, но во время отдыха, когда мы обе уснули, слуги бросили нас и увели наших животных вместе с кладью. У нас остались только сумки с некоторыми вещами, которые мы положили под голову.
София протянула молодой женщине серебряную монетку, но та отстранила ее руку.
– Нет-нет, спаси Господь! Мы со свекровью успели захватить деньги и драгоценности, и даже приданое для моего первенца, которого я еще ношу под сердцем и, даст Бог, доношу. Просто нам пришлось выезжать из дома внезапно, а тут еще это ограбление… Муж мой, купец Абсамия из Харрана, остался в городе, а нам велел отправляться в Эдессу, беспокоясь и о нас, и о будущем ребенке, и вот мы теперь не знаем, что с ним и увидимся ли мы еще.
Молодая харранка распахнула дорожный плащ, и София увидела большой округлый живот женщины. Она поняла, что ждать той первенца уже недолго, месяц или два, не больше.
– Нам бы только найти гостиницу, где еще есть свободные места, – вмешалась старшая женщина, которая, пока они разговаривали, успела немного отдышаться. – Не беспокойся о нас!
– Гостиниц свободных в городе нет, да и не надо вам искать гостиницу, – решительно заявила София, – мой дом рядом, и у меня найдется для вас место. Идемте со мной, дорогие!
– Мне скоро рожать… – предупредила молодая.
– Потому-то я вас и зову к себе!
– Спаси тебя Господь, сестра! – сказала старшая харранка. – Да благословит Бог весь дом твой и всех твоих родных за твою доброту и заботу!
– Это мой долг – опекать христианок, я ведь диаконисса. София меня зовут.
– А мое имя Нонна, и меня так назвали в честь диакониссы Нонны Нианзинской![44]
– Ну вот, видишь, мы почти родственницы, и теперь ты уже никак не можешь пренебречь моим гостеприимством! – с улыбкой сказала София.
– Но мы за него заплатим и постараемся не быть тебе в тягость.
– Оставь, сестра! – отмахнулась София. – А тебя как зовут, молодка?
– Фамарь, – ответила младшая харранка. Она еле-еле стояла на ногах, хотя продолжала поддерживать свекровь под руку.
– Как хорошо, что мы тебя встретили, София! – сказала Нонна и облегченно заплакала.
Все трое повернули назад и стали с трудом пробираться сквозь поток беженцев в обратном направлении.
– Кого это ты привела? – без церемоний спросила Софию Фотиния, вышедшая к ним из кладовки с ворохом старых, до прозрачности застиранных покрывал.
– Гостей, – коротко ответила София. – А ты что такая сердитая, нянюшка?
– Как не сердиться, когда таких вот гостей-нищебродов уже полный сад, а с тобой еще парочку принесла нелегкая!
– Не парочку, нянюшка, а троих: свекровь, невестка и ребенок, который вот-вот родится. Знакомься: это Нонна, это Фамарь, а чадо имени пока не имеет.
– А отец у ребенка есть? Кто он? – строго спросила Фотиния.
– Мой сын купец Абсамия, торговец зерном из Харрана, ушедший с караваном на север незадолго до нашествия варваров. Хотел продать подороже чечевицу из прошлого урожая, а потерял, быть может, и дом, и лавку, – вздохнула Нонна.
– Могло быть хуже, матушка, – вмешалась Фамарь.
– Ты меня не успокаивай, дочка: гораздо хуже может быть еще и впереди. Вот как возьмут эфталиты Эдессу…
– Да чтоб у тебя на языке бородавка выросла! – без малейшей злобы пожелала харранке Фотиния, с ходу узнавая родственную душу. – Я думаю, Софиюшка, на эти дни уже хватит с них неприятностей, может, мы их в доме устроим? Зачем будущей матери слушать стоны раненых да проклятия ограбленных? Неполезно это для чада, даже и нерожденного. К тому же, если роды внезапно начнутся, я буду рядом!
– Так ты повитуха, сестра?
– Вообще-то, она у нас нянюшка, но всех своих питомцев своими руками принимала – и меня, и дочь мою… Кстати, а где Евфимия, няня?
– В саду, обожженных вместе с Мариам маслом обмывает и перевязывает. Ой, заболталась я с вами, пойду им тряпки отнесу! Наша домоправительница Елена покажет вам комнату. Устроим их внизу, Софиюшка, а то наверх им обеим тяжело подыматься. Да и с ребеночком, когда родится, молодой матери трудно будет по лестницам бегать.
– К тому времени, надеюсь, мы уже домой вернемся, – вздохнула Фамарь.
– А вот это заранее загадывать никак нельзя, красавица! Елена, а Елена! Ты где там копаешься? Тряпок девочкам пока хватит, сначала достань простыни и проводи женщин в баню. Вода сейчас и без нагрева теплая, но скажи девчонкам, чтобы горячей воды принесли из кухни.
– Хорошо, матушка! – сказала домоправительница и добавила вполголоса: – А то бы я без тебя не сообразила…
– И эту непослушницу тоже я принимала. Я же ее и крестила.
Глядя на нянюшку, беременная харранка слабо улыбнулась – впервые за последние дни.
Гостьи с Еленой ушли в баню, Фотиния, ворча по обыкновению, отправилась в сад к больным, а София наконец присела на кушетку, вытянув усталые ноги. Но тут в атриум вбежала Евфимия.
– Мама, мама, я не знаю, что делать, помоги! Там девочка, обгоревшая да еще с ушибленной ногой, она плачет и не хочет лечиться. Она спасла из подожженного сарая козленка, обгорела вся, донесла его до города, а теперь родители хотят его у нее отобрать и сварить!
– Что еще за козленок?.. Ну, пойдем, доченька.
Пошатываясь, София встала и пошла за дочерью в сад.
Между фруктовыми деревьями уже стояли палатки: возле некоторых сидели целые семьи, переселившиеся сюда вместе со своими ранеными и заболевшими в дороге; другие палатки стояли с опущенными пологами – там измученные люди, неожиданно обретшие пристанище в тихом месте и в прохладе, спали крепким сном после пережитого.
Первым делом София заглянула в садовый домик, уже превращенный в перевязочную и аптеку: сюда снесли все целебные мази и настои, имевшиеся в доме. Матрацы и покрывала готфов были свернуты и сложены в углу, на лавках сидели раненые в ожидании помощи; их оставалось всего несколько человек, об остальных уже успели позаботиться. Мариам и еще две девушки из церковного хора занимались больными, а Фотиния и кухонная девочка резали полотно на длинные полосы и скатывали их в бинты – на оставшихся больных и на завтра.
Убедившись, что все здесь идет своим чередом, София похвалила девушек, а Фотинии сказала:
– Вели Саулу освободить заколоченное окно, а доски отнести на кухню.
– Ты думаешь, готфы сюда уже не вернутся?
Евфимия в тревоге глядела на мать.
– Не знаю, няня. Кто может знать, кроме Бога? Но здесь теперь понадобится больше света, так что распорядись. Идем, Евфимия!
Они вышли в сад. Евфимия повела мать к девочке с козленком.
– Вот этот козленок и его хозяйка, ее зовут Мария, – сказала она, остановившись перед отроковицей лет восьми-девяти, сидевшей возле одной из палаток и державшей на коленях бедного обреченного козленка. Девочка крепко прижимала животное к себе перевязанными ручонками.
– Тебя зовут Мария, красивое имя. А как зовут твоего козленка? – ласково спросила София девочку.
Та подняла огромные заплаканные глаза и прошептала:
– Мэме! Они хотят его зарезать и продать! Разве я для того растила его и прыгала за ним в огонь, госпожа?
– Конечно, нет, Мария! Ты хотела его спасти и спасла.
Девочка кивнула, с надеждой глядя на Софию.
На ее голос из палатки вышли родители девочки, оба пожилые или казавшиеся такими, с измученными лицами; отец был с перевязанной головой, а у матери одна рука подвешена на косынке.
София взглянула на них мельком, но продолжала разговор с девочкой:
– Это у тебя козочка или козлик?
– Козлик!
– Какая удача! А ты не хочешь его мне продать? Мне как раз очень нужен козлик.
– Зачем? Чтобы сварить?
– Ну что ты! Он мне нужен живым, – София присела рядом с девочкой. – Ты, конечно, видела сама, что город наш теперь переполнен людьми, а деревни вокруг опустели. А ты знаешь, что это значит?
– Что?
– Это значит, что из брошенных деревень в город скоро побегут крысы. А знаешь, чего не выносят крысы? Запаха козликов. Люди, которые держат лошадей, специально поселяют в конюшни козлов, чтобы туда не забирались крысы.
– А у тебя есть лошадки, госпожа?
– Нет, лошадок у нас нет. Но есть старенький ослик, принадлежащий нашей нянюшке Фотинии: иногда она ездит на нем к одному старцу-отшельнику за советом. Вот к ослику няни мы и поселим твоего козлика, и ты сможешь навещать и кормить своего Мэме свежей травой из сада, а ослик поделится с ним овсом и сеном. Хочешь посмотреть, где он будет жить?
– Да! Только ведь он все равно принадлежит моим родителям: вдруг они не согласятся его продать? Они ведь переживают, что нет денег даже на хлеб. У меня ведь еще маленький братец…
– Понимаю. Но твои мама и папа еще не знают, что на время осады Эдессы городские власти взяли на себя пропитание всех, кто нашел приют в городе. Всех беженцев будут кормить бесплатно. А если твои папа и мама продадут мне козлика, то у них будут и деньги.
Крестьяне, внимательно слушавшие разговор дочери с хозяйкой лечебницы, переглянулись с посветлевшими лицами. Жена толкнула мужа и что-то ему прошептала.
– Госпожа! Не надо никаких денег: мы подарим тебе козлика за твою доброту, – сказал отец Марии.
– К тому же сейчас все равно наш епископ объявил строгий пост и христиане на мясо его не купят, а нехристям продавать не хочется, – добавила мать девочки.
– Ну вот и прекрасно. Мы с вашей дочерью пойдем сейчас и устроим козлика на новое место жительства. А от денег не отказывайтесь, вы не в том положении. Сколько бы вы за него хотели?
– Сколько дашь…
– Договорились! Пойдем, моя милая. Ты идти-то можешь?
– Могу. Сюда же я дошла и его донесла!
Козлик вскоре был устроен в углу сарая, в особой загородке, но рядом с осликом, который, кажется, ничего против такого соседства не имел. Его покормили нарезанной в саду травой, девочка успокоилась, а родители обрадовались, получив за него серебряную монету.
София из последних сил добрела до бани, где еще оставалась теплая вода после мытья беженок из Харрана, кое-как помылась, поднялась к себе, чтобы прилечь на несколько минут перед ужином, – и провалилась в крепчайший сон до утра. Она бы, наверное, поспала и дольше, но вскоре после рассвета ее разбудила Фотиния.
– Наши готфы вернулись! – взволнованно сказала она. – Один живой, а второго он привез на коне, израненного и окровавленного. Я их отправила в садовый домик.
– Да ты с ума сошла, старая! Надо было устроить раненого в доме, здесь ему было бы покойнее…
– Еще чего! – фыркнула нянька. – В доме, где живет молодая девушка! Он солдат, ничего с ним не станется! Если ему суждено выжить, так и в саду выживет. К тому же у нас там и бинты, и лекарства… Пойдешь на него взглянуть?
– Конечно! Уже встаю… А кто из них ранен, Гайна или Аларих?
– А кто их разберет, я их не различаю, по мне, так все варвары на одно лицо…
Глава пятая
Ранен был Аларих, причем ранен тяжело и не однажды. С помощью Фотинии и Гайны, который приподнимал и ворочал друга, София обработала и перевязала его многочисленные раны.
– Как же это случилось, что ты вот жив-здоров и даже не ранен, а на друге твоем живого места нет? – удивлялась Фотиния.
– Вот потому я и жив, что Аларих собой пожертвовал. Он со своей сотней стоял за рекой, у входа на мост, и защищал его от варваров до последнего, как Леонид и триста спартанцев[45].
Гайна, не переставая помогать Софии перевязывать друга, обстоятельно поведал, как эфталиты бесшумно подошли к мосту в середине ночи и сражались вопреки обычаю в почти полной тишине, пытаясь незаметно снять охрану моста, пробиться к стенам города в темноте и взять их неожиданным штурмом. Одновременно эфталиты подняли страшный шум в округе, чтобы заглушить звуки битвы у моста: они жгли многочисленные костры, гремели оружием и даже специально кололи лошадей ножами, чтобы заставить их ржать громко и визгливо. И конечно же, хитрость их удалась: все внимание защитников города было устремлено на их стоянки за узким местом реки – эдесситы полагали, что варвары готовятся к переправе Дайсана. Тем временем тысячный отряд эфталитов подошел к мосту, и тут Алариху пришлось принять бой и держать оборону, ожидая рассвета. На узком мосту могло одновременно сражаться не более десяти воинов, что позволило сотне Алариха долго и успешно противостоять яростному напору дикарей. Узость переправы практически свела на нет подавляющее превосходство врагов в численности.
Образовав из больших щитов, опертых о перила моста, нечто вроде укрытия, защитники получили возможность, меняя друг друга, отдыхать. Так они, собирая последние силы, вновь и вновь выдвигались на линию непосредственного столкновения с противником и сдерживали напор молчаливой дикарской ярости. Аларих посылал нескольких воинов к воротам с предупреждением, но ни одному из них не удалось перейти мост: эфталиты снимали посыльных стрелами. И только когда рассвело, со стен увидели страшную рубку у переправы, открыли ворота и отправили конницу на выручку Алариху.
– Я сам нашел его в груде тел и решил отвезти сюда. Но если это неудобно для тебя, госпожа София, то я отправлю его в гарнизон, как только он придет в себя. Если придет… – оканчивая свое повествование, вздохнул Гайна.
– Обязательно придет! – сказала София. – Раны не смертельные, просто он потерял много крови, пока лежал без помощи. И правильно ты сделал, Гайна, что привез его сюда: как раз у нас в саду со вчерашнего дня устроен лазарет и сегодня нам в помощь обещали прислать лекаря из городской лечебницы. И лекарственные мази и травы у нас тут все под рукой. Не тревожься, подымем мы на ноги твоего Леонида-спартанца!
– Спаси тебя Господь за твою неизменную доброту к нам, госпожа София! А теперь я должен вернуться на стены. Если будет возможность, я загляну проведать Алариха, но теперь я за него спокоен.
– С Богом! – сказала София, обняла и перекрестила Гайну.
Вместе с Гайной, получив разрешение хозяйки, ушел на стены города и племянник Фотинии Саул, а по дороге их догнал молодой Товий с парой своих друзей. Все они шли защищать стены родного города.
Старшая харранка Нонна, несмотря на возраст и полноту, быстро оправилась от испытаний и дорожных невзгод и уже на другой день отправилась в сад помогать ухаживать за ранеными, а вот невестка ее Фамарь, как оказалось, перенесла дорогу хуже свекрови… С утра у нее началось головокружение, живот опустился, потом отошли воды, и к вечеру она родила слабенького недоношенного младенца мужского пола. Чтобы дитя не осталось некрещеным, если вдруг умрет, Фотиния, принимавшая роды, сама окрестила мальчика с именем Тума – в честь небесного покровителя города Эдессы апостола Фомы, после чего от младенца уже не отходила и обещала матери, что ребенок будет жить. Она завернула его в руно, обложила нагретыми камнями и сделала ему соску из тряпицы, смоченной отваром каких-то травок с медом. На другой день у Фамари появилось все-таки молоко, и Фотиния стала приносить ей маленького Туму для кормления; но, как только тот оставлял грудь и засыпал, забирала его и уносила к себе, несмотря на слабые возражения Фамари.
– У тебя первенец, а я их пяток вынянчила! – отвечала ей нянюшка, ревниво и нежно прижимая к себе нежданную дорогую добычу. – Сначала сама на ноги встань, а потом уже сына поднимать начнешь!
Только потому, что Фотиния целиком переключилась на новорожденного, Евфимия и смогла ухаживать за раненым Аларихом со всем пылом молодого и благодарного сердца: она заботливо обтирала ему лицо настоем мяты для освежения, смачивала его губы водой и сама меняла повязки. София ей не препятствовала, ведь и для нее молодой человек был храбрецом, самоотверженно защитившим их город. К тому же герой не приходил в себя. Чем он мог быть опасен для молодой девушки, лежа неподвижно с закрытыми глазами?
Но всегда ли глаза Алариха были закрыты, а уши ничего не слышали? На третий день он стал время от времени приходить в сознание. В такие минуты Евфимия поила его, как велел ей лекарь, густым гранатовым соком, чтобы восполнить пролитую кровь, сама же его и выжимая из прошлогодних гранатов, хранившихся в кладовой. Увидев над собой склоненное заботливое лицо молодой девушки, в первый раз он принял ее за ангела, явившегося ему в бреду, но уже скоро начал ее узнавать. «Соловушка!» – прошептал он и улыбнулся еще бледными губами. Евфимия не поняла, что слова эти обращены к ней, и удивилась: какой это соловей ему послышался днем?
– Это зяблик поет! – сказала она, прислушавшись к птичьему пенью.
– Хорошо, пусть будет зяблик, – сказал Аларих и снова уснул.
Нонна, удостоверившись, что роженица и новорожденный в хороших руках, изо всех сил помогала Софии обихаживать погорельцев: она и перевязки им делала, и еду готовила, и кормила их за общим столом, сколоченным из досок и поставленным на козлы возле пруда. Фамарь оставалась в доме с ребенком под надзором Фотинии. И никто не препятствовал Евфимии заботиться о раненом герое, только подружка Мариам иногда ей помогала.
Гайна, на третий день урвавший время навестить друга, застал его еще слабым и мало что понимающим. Он даже не стал сообщать ему военные новости, оставил его под опекой Евфимии и Мариам и прошел в дом Софии через уже не запиравшуюся садовую калитку.
Хозяйку он застал за приготовлением целебных отваров на кухне. Он поблагодарил ее за заботу о раненом друге, а София его – за то, что он навестил их. Она тут же распорядилась собрать для него угощение.
– Я не отпущу тебя, не покормив! – объявила она, ухватив Гайну за рукав и ведя его к столу.
– А я и не подумаю отказываться! – сказал он с улыбкой. – Особенно если мне предложат что-то жидкое и горячее. Еда всухомятку, даже запиваемая вином, все равно дерет горло!
– Похлебка из красной чечевицы и печеная рыба?
– Божественно!
– Еще бы, ведь это рыба, посвященная языческой богине любви, – пошутила София. Она, конечно, не призналась, что ни сама она, ни ее домочадцы рыбу не едят, но не по причине ее языческого происхождения, а из-за строгости поста; вся рыба шла только больным и детям.
– Как человек женатый и хранящий верность супруге, я просто обязан расправиться с этой рыбой, напоминающей о грехе! Давай ее скорей сюда!
Не успел Гайна опуститься на скамью, как стол, обширный и круглый, рассчитанный на множество гостей, начал заполняться маленькими мисками с разнообразными закусками, предшествующими основным кушаньям. Его зоркий глаз сразу же определил, что ничего, кроме овощей и зелени в ярких расписных мисочках, не было – не только мяса и дичи, но даже риса и проса. Но красная чечевица была обильно сдобрена пряностями, и он воздал ей должное.
Когда же Гайна покончил и с рыбой – доброй половиной карпа, запеченного в листьях винограда, наступило время напитков и фруктов. Сушеных фруктов в доме не осталось, но вместо них была подана на блюде огромная кисть душистого черного винограда: в саду дети-беженцы весь виноград уже успели оборвать, даже зеленый, а вот на лозах, вьющихся по стене дома, кое-где грозди еще оставались.
Гость насытился, и наступило время беседы.
– Что там происходит на стенах города? – спросила София. – Как ведут себя эфталиты?
– Похоже, что, наученные Аларихом и его «спартанцами», эфталиты на новый прорыв не решатся до подхода персов, а тех что-то не видать. Может, персы и вовсе обойдут ваш город стороной.
– Это было бы очень хорошо.
София не стала жаловаться Гайне, что с продовольствием в городе сделалось совсем плохо: ей не хотелось обижать его, защитника Эдессы, ведь самой большой продовольственной нагрузкой для города было снабжение армии, в первую очередь выпечка «солдатского хлеба». Большинство ветряных и водяных мельниц с началом осады оказались за границами города, и весь помол муки лег на несколько городских мельниц да еще на ручные мельницы, которых хоть и достаточно было в городе, почитай в каждом доме хоть одна, но ведь и хлеба требовалось куда как много! А в доме Софии пекли хлеб еще и для беженцев. Ей уже было ясно, что в самом скором времени домашние запасы зерна закончатся и его придется закупать на рынке. Или брать подряд на выпечку хлеба для армии. О, она бы решилась взять подряд, но где добыть рабочие руки? Дом остался без мужчин, а женских рук уже не хватало, чтобы обслужить всех нуждающихся, нашедших приют в саду Софии.
– Так почему же варвары не решаются штурмовать стены города?
– Они ждут основное войско персов. Сами эфталиты способны держать осаду очень долгое время, но взять город они не могут: у них нет осадных машин. А у персов для взятия крепостей есть слоны, тараны, осадные башни с баллистами наверху.
– А у нас, у защитников города, хочу я сказать?
– На стенах Эдессы тоже кое-что есть, что очень не нравится легко вооруженным эфталитам, – «скорпионы» или «онагры», к примеру, баллисты, да и другие эвтитоны и палинтоны[46]. У конников-эфталитов ничего подобного, конечно, нет.
– Слава Богу!
– Вот именно. Но о том, почему персы задерживаются, узнать ничего не удается. Нескольких эфталитов удалось захватить нашим лазутчикам, их допрашивали, но ни один не сказал ни слова: то ли они мужественно хранили молчание до самой смерти, то ли просто не знали языка. Если бы Аларих был здоров, мы бы с ним сумели подобраться к варварам и выкрасть из их лагеря кого-нибудь из персидских командиров, их несколько человек в войске эфталитов. Но один я с этим не справлюсь, я всегда ходил в разведку с Аларихом.
– И на охоту тоже, – напомнила София.
– Конечно! С кем ходил в разведку, с тем и на охоте ждет удача. Аларих в разведке бесшумен, коварен и беспощаден, как аспид. Как ты думаешь, госпожа София, он скоро начнет поправляться?
– Он силен, как молодой буйвол. Если бы очнулся и начал есть, то выздоровел бы очень скоро.
– Что ж, остается только молиться и ждать…
Аларих окончательно пришел в себя только через неделю после героической битвы у моста через Дайсан. Евфимия как раз размочила подогретым оливковым маслом повязки на его плече, но стоило ей осторожно снять бинты, как раненый застонал и открыл глаза – осмысленные и ясные. Руки Евфимии дрогнули, и она уронила повязку на пол.
– Что с тобой? – окликнула ее Мариам, сматывавшая высушенные бинты, сидя на лавке.
– Голова закружилась…
– Ты все еще боишься открытых ран! – упрекнула ее подруга. – Давай я перевяжу, – она бросила несмотанную ленту полотна обратно в корзину, взяла Евфимию под руку и отвела ее на свое место. Евфимия села на лавку, на ощупь нашла бинт и стала его сматывать непослушными дрожащими пальцами.
– Сиди тут! Я приведу Фотинию, пусть осмотрит рану.
Евфимия сидела, сматывала бинты и не подымала головы, а в это время Аларих не сводил с нее глаз.
– Евфимия, поди сюда! – внезапно негромко окликнул он девушку.
Но Евфимия вскочила и быстро пошла к занавешенной двери, мелькнула в солнечном свете за откинутой занавеской и исчезла. Лишь успела услышать, как готф сказал ей вслед негромко:
– Зяблик пугливый!
Пришла Фотиния, осмотрела рану готфа, взглянула ему в лицо и сказала:
– Ну вот, Аларих, и самая глубокая рана начала затягиваться. Теперь главное твое лечение – хорошо есть, побольше пить и подольше спать. А остальное сделает природа!
С этого дня ни Евфимия, ни Мариам в садовый домик больше не заглядывали: старая нянюшка сочла неуместным, чтобы юные девушки ухаживали за пришедшим в себя раненым мужчиной, и Алариху пришлось подчиняться Фотинии да ее помощницам с кухни. Ухаживали они за ним хорошо, кормили от души и подогретого вина с целебными специями не жалели, но лечиться ему скоро надоело, и он начал подыматься с постели уже на третий день. Когда же Гайна еще раз пришел навестить его, Аларих отправился с ним назад, на стены города. Он только зашел в хозяйский дом поблагодарить Софию и Фотинию.
– Прости, что доставил тебе столько забот, госпожа, – сказал он Софии, – но, когда мы отгоним варваров от города, я постараюсь тебя отблагодарить.
– Друг мой Аларих, – сказала ему в ответ диаконисса, – это мы, жители города, в неоплатном долгу перед тобой и твоими храбрецами!
– Ничего, вот победим – тогда и сочтемся! – засмеялся Аларих.
Воины ушли, а София вернулась к своим многочисленным обязанностям.
А Фотиния тут же объявила:
– Нечего Евфимии сидеть дома сложа руки в такую пору! Что это никто старуху не жалеет? Я и за младенцем смотри, и за больными в саду ухаживай! Вели ей, София, чтобы позвала Мариам и обе шли в сад готовить мазь от ожогов: у них это получается лучше, чем у служанок, которые ленятся равномерно помешивать воск и масло, и мазь у них вечно пригорает!
Шли дни, наполненные тревогой и трудами.
Однажды с утра девушки и Фотиния в саду осматривали детей с ожогами и делали перевязки. Нянюшка уверенными и бережными руками смотала бинт со лба мальчика, которому на голову упала горящая головня, пропитала вином кусок полотна, наложенный на ожог, подождала, а потом резким движением сорвала его. Мальчик ойкнул, но старуха тут же наложила свежую тряпочку с мазью из воска и оливкового масла.
– Ну вот, следующий раз мы снимем тебе повязку, и твой ожог скорее заживет на открытом воздухе.
– А прямо сейчас снять нельзя? – спросил мальчик. – Мне повязка жуть как надоела, под нею все чешется.
– Чешется – значит заживает. Если с ожога снять повязку раньше времени, ты тут же чем-нибудь перемажешь лоб, и рана воспалится. А повязка на лбу делает тебя похожим на храброго воина-героя.
– Как Аларих?
– Да.
– Я побегу играть в Алариха и защиту моста!
– Вот и беги.
Мальчик поцеловал ей руку, поблагодарил и убежал вприпрыжку.
– Что ты собираешься делать? – строго спросила Фотиния Мариам, собиравшуюся отмачивать вином кусок полотна на щеке у девочки, ровесницы убежавшего озорника.
– Хочу снять старую повязку и наложить новую.
– Ни в коем случае! Это же девочка!
– А какая разница? – удивилась девушка.
– Разница огромная. Если ты сорвешь вместе с повязкой кусочек присохшей обгоревшей кожи, у малышки на лице останется шрам, и, может быть, он останется заметным даже тогда, когда она вырастет. Наложенную с самого начала тряпочку, пропитанную целебной мазью, нельзя ни в коем случае снимать и менять. Ее можно только осторожно подрезать с краев, где ожог заживает и появляется новая кожа, да сверху пропитывать подогретым маслом. Разве можно допустить, чтобы девичье личико испортил шрам от ожога?
– Но ведь так ожог будет заживать гораздо медленнее, чем если на него все время накладывать свежую мазь!
– А ей торопиться некуда. Пусть заживает хоть месяц, лишь бы личико осталось неиспорченным. Скажи, малышка, ты хочешь вырасти красавицей?
– Я и сейчас красавица! – ответила девочка без малейшего сомнения. – Так мой папа говорит.
– Ну, вот видишь? А чтобы твой ожог хорошо зажил и ты стала еще красивее, надо дождаться, пока вот эта тряпочка сама отпадет. Когда почувствуешь, что ее края уже не прилипают к коже, приди к нам, и кто-нибудь из девушек аккуратно отрежет лишнее. И береги больное место, чтобы нечаянно не зацепиться и не сорвать полотно!
Девочка осторожно накрыла ладошкой серый кусочек полотна на щеке, поблагодарила нянюшку и Мариам и, бережно ступая, пошла к своему шатру.
– Тетушка, тетушка! – раздался крик со стороны калитки, выходящей на улицу. По дорожке к ним бежал Саул. – Я принес радостную весть: варвары скоро уйдут, они снимают осаду!
– Врешь, небось! – проворчала Фотиния, обнимая его и осматривая. – Почему никто ничего не знает, а тут ты прибегаешь и говоришь такое?
Читать бесплатно другие книги:
